1

Восемьдесят девятый год ознаменовался крупнейшими событиями.

После выхода Плотарева на пенсию по значимости шли – вывод войск из Афганистана, падение берлинской стены и, конечно, трансляция по телевидению сериала «Рабыня Изаура».

Народ замер перед экранами и сопереживал несчастной рабыне.

— Я пущу вам пулю в лоб! – обещал всем Пашка, повторяя слова одного из героев сериала.

Теперь они с Чебышевым, вместо революционных песен, коверкая слова, развлекали купчиху бразильскими куплетами типа: «… А–а-а дунга рунгей–ра, дунги–и-и рунга–а-а…»

Я лично от Изауры в восторге не был. И к этому мнению меня активно подталкивали такие же чёрные, как бразильцы, наши кавказцы.

Мне они просто не давали прохода, но ещё сильнее – Татьяне.

«Соседей бить – последнее дело!» – переживал я, когда слышал уже от взрослых, что являюсь русской свиньей и они здесь – дома.

— А где же тогда мой дом? – вопрошал у них, но ответа не получал.

Жена убеждала, что неважно – русские или нерусские, плохие люди и у нас и у них есть, нам попались плохие…

Эту мысль как‑то высказала зашедшему в гости кузену.

— Верно! Сюда с Кавказа одно дерьмо едет. Кто там не ужился. Честные в своих республиках пашут, а не в России спекулируют, – вышел он из дома, кивнув мне головой.

Я поплёлся за ним.

У кавказских соседей шёл пир горой. Во дворе дымился костер, на котором стояло корыто с шашлыком.

Горцы сидели рядом с арыком, который местные именовали «говняевкой» и курили. Их жены мыли в арыке посуду.

— А вот появились свинячьи кунаки, – пьяно ухмыльнулся один из них.

Философ без размышлений поднял здоровенную каменюгу, чем вызвал некоторый переполох в рядах противника, и швырнул её в «говняевку», окатив грязной водой кавказцев.

— Ты чё, ты чё?! – распалялись они, вставая с корточек. – Порэжим!..

— Я вам порежу, ишаки черномазые! – поднял кирпич философ. – Башку‑то разможжу!

Я глядел на него и не узнавал.

Не привыкшие получать отпор горцы, ринулись в дом.

— Ну ты и террорист! – скорее похвалил, нежели осудил Валерия. – Им морду набьёшь, так мигом в каталажке очутишься за разжигание национальной розни. Проходили уже.

Сейчас с ножами выбегут, козлы, – тоже стал высматривать кирпич.

— Не выбегут! Пошли к участковому.

Там он заставил меня написать заявление, особо указав, что гости из солнечного Кавказа курят наркотики.

Вечером понаехала милиция, и, к моему удивлению, на самом деле нашли целый мешок маковой соломки.

На следующий день остатки кавказского контингента куда‑то съехали.

— Теперь нас точно сожгут! – переживала жена.

— Не сожгут! – успокаивал её кузен. – Побоятся!

А ты чего на них глядел? – обратился ко мне. – Лаврушники только силу уважают…

— Как ты, Валер, нехорошо говоришь, – урезонивала Татьяна. – Зачем людей обзываешь?..

В 1989 году на Советский Союз свалилась телемания. Не считая «Рабыню Изауру», народ, затаив дыхание, любовался на лица участников Первого съезда народных депутатов и упивался их речами.

«Бывало, на программу «Время» за уши не затянешь, а сейчас все политизировались», — думал я, наблюдая, как депутаты тянули вверх руки, избирая Михаила Сергеевича Горбачёва председателем Верховного Совета СССР.

По стране росли кооперативы и витал притягательный запах денег. Денег и политики! Весной девяностого года, народ, затаив дыхание и открыв рты, глазел на внеочередной Чрезвычайный съезд народных депутатов, на котором 14 марта Горбачёва избрали первым президентом СССР, как оказалось и последним.

Какая там работа?..

Весь день в цеху гремело радио, транслируя репортажи со съезда. На съезде приняли манифест о суверените России. Такого маразма мы ещё не видели. Борису Николаевичу Ельцыну нужна была власть и он брал её несмотря ни на что, пусть даже рухнет страна…

В других республиках местная элита тоже не лыком шита, а долларами, и начался «парад суверенитетов».

В курилке велись бесконечные разговоры о политике, кооперативах и деньгах.

Мы с Пашкой тоже думали, чего бы нам такое организовать.

— Даже дети деньги зарабатывают, вместо школы стёкла на машинах моют, а мы что, хуже? – вопрошал Заев, предварительно хряпнув баночку спиртика. – Недавно в «Прожекторе перестройки» видал, как Михаил Сергеевич их ещё похвалил: «Вот оно, новое поколение деловых людей», – говорит.

Эх, Серый… Первоначальный капитал требуется!

— Займи у Мазая! – давал ему совет.

— Да ну тебя! С тобой серьёзно говорят, – обидевшись, уходил на рабочее место.

Единственное, чего мы надумали, так это поступить на курсы шоферов, что и успешно осуществили.

— Да–а! – вздыхал Пашка. – Где бы действительно Мазая найти и деньжонок подзанять…

 

2

Депутатами на съезд нас не избрали, зато мы приняли участие в другом, не менее занимательном мероприятии.

Именно в конце месяца, наверное, чтоб нагадить внуку, на девяносто шестом году скончалась бабушка Каца.

В обед печальный внук, с трудом скрывая счастливую улыбку, вызвал меня, Заева, Гондураса и Большого в кабинет.

— Ребята, есть одно дело… – начал он.

Мы внимательно глядели на цехового босса.

— Бабуля померла, так помогите схоронить…

В наших глазах мелькали патриотические мысли о плане.

— Потом и помяните, – прервал затянувшееся молчание Кац.

— Ну конечно, поможем… как не помочь! – хором загалдели мы.

— Тогда поехали, она у брата разлеглась.

Большая трёхкомнатная квартира Каца–старшего была забита счастливыми людьми.

Женщины выглядели так, словно только что удачно выскочили замуж, а мужчины смотрелись ещё довольнее – словно только что развелись.

Напустив на лицо задумчивое выражение, Кац провел нас к покойнице.

Мизерная бабанька, сжав тонкие ехидные губки, лежала с таким видом, будто через секунду собиралась встать и прекратить этот балаган.

Лоб Каца покрылся испариной.

«Видно, тоже об этом подумал», – догадался я.

— Скорее захлопывайте крышкой и несите вниз, – услышал сзади приглушённый голос.

— Если бы она дотянула до ста, то я бы не дотянул до пятидесяти, – ответил Кац–старший.

— Яму‑то глубокую вырыли? – спросил у него тот же голос.

— Приличную… вылезти не должна, – постучал он по дереву, чтоб не сглазить.

Кроме покойницы, в крытой машине разместились оба брата и наша бригада.

Остальные безутешные родственники ураганом помчались в дом.

«Сейчас исполнят народный танец «И тут её нет… и там её нет!.. " – сделал грустное лицо и собрался сказать, жалко, мол, мало бабанька прожила, но, глянув на сжимавшего костыль и напряженно следившего за гробом Каца–младшего, передумал.

На кладбище, не успев попрощаться, братья дали команду закапывать.

Когда мы закончили и залезли в машину помянуть покойницу, взбодрившиеся Кацы в ритме «Хаве нагилы» приминали ногами рыхлую почву…

Пока вся страна увлекалась телевидением, родное горбачёвское правительство, ввело талоны на продукты питания.

«Будто послевоенное время! " – возмущались пожилые, вспоминая карточную систему.

Меня особенно удручал лимит на водку – по поллитру в месяц; а жену на сахар – по килограмму на нос. Два шло на Дениса, килограмм на Татьяну, я пил чай без сахара.

С прилавков пропало буквально всё, но в народе ходили слухи, что склады и базы забиты товаром.

Самым популярным анекдотом стал следующий: «Хозяин говорит гостю: «Вы руки с мылом будете мыть? Ну тогда чай станем пить без сахара!»».

Пашка пересказал его всем раз по десять.

Было бы, конечно, смешно, но руки и в самом деле на работе стало мыть нечем. Утром завхоз клала на раковину огрызок хозяйственного, к обеду он уже измыливался.

— Кто придумал это грёбаный хозрасчет? – бурлила курилка. – Расценки падают, по середняку не пускают, так ещё и мыла не дают.

«Даешь мыло!» – накатал лозунг Заев и повесил под потолок, чтоб Михалыч не дотянулся.

— Жаловаться надо! – бубнил Гондурас.

— К Кацу сходи! – советовали ему. – Так костылем огреет – не обрадуешься.

В придачу к мылу в понедельник не стало и воды.

Кто принёс обед с собой – ели всухомятку, без чая.

— Ничего, потерпим денёк, – успокаивали себя, однако во вторник воду не дали.

— Трубу прорвало, – ходил по цеху Кац, – сантехники повреждение ищут.

— И именно наш цех страдает! – переживал Пашка. – Ни тебе бээф развести, ни спирт разбавить.

— Потерпим ещё денёк, – решили мужики.

Однако в среду воды по–прежнему не было.

— Кацу‑то полный графин в кабинет несут, – позавидовал Заев и вывесил ещё один лозунг: «Даёшь воду!».

— Безобразие! – возмущались женщины. – Руки помыть нечем.

— Сухой закон устроили, – поддакивал им Заев.

С горя у него выскочила аллергия.

Пашка убеждал – из‑за того, что смолил корпуса и не вымыл руки, но большинство сходилось в мнении, что из‑за вынужденного неупотребления алкоголя.

Кроме Пашки, у тех, кто работал со смолой, кожа на руках покрылась сыпью.

Из столовой привезли два бидона с водой, но это была капля в море нужды.

Начальство заперлось в кабинете и не появлялось.

Семина ходила по участкам и вдохновляла комсомольцев:

— Не то терпели наши отцы и деды, неужели мы хуже?!

Но терпение иссякло не только у комсомольцев. У меня оно иссякло в четверг.

— Всё! Баста! – отложил прибор и пошёл к начальству.

— А мы что? – ругался Кац. – С Василием Лукьяновичем пойдём трубы менять?

В цеху никто не работал.

Поднялся на четвёртый этаж к Игорю. Перед обедом цех собрался в проходе третьего этажа.

— Предлагаю в полном составе покинуть производство и не приступать к работе, пока не дадут воду, – высказал мнение.

Большинство приняло предложение на «ура».

Кац собачился с Игорем. Стояли друг против друга, держа наперевес костыли.

Перед уходом звякнул в профком председателю. Тот даже заикаться стал на нервной почве.

— Если завтра воды не будет, всем цехом пойдем в областной совет профсоюзов, – голосом завзятого шантажиста попрощался с ним и положил трубку.

Облсовпрофа он боялся даже больше директора.

В пятницу утром вода журчала по трубам.

— Наша взяла! – гудел цех. – Мигом раскачались, раньше надо было уйти.

— Революции начинаются со столиц, а бунты с периферии, – высказался Семён Васильевич.

Свихнувшийся на почве лозунгов Пашка побежал писать новый плакат.

— Ожил человек! – смеялись в курилке.

 

3

В начале июня в цеху появились двойняшки.

— Неужели уже два года пролетело? – ахнул Гондурас.

— Два года… Я шестьдесят лет не заметил… – вздохнул Родионов.

В следующем месяце он выходил на пенсию.

«Ждут, ждут пенсию, а как время подходит – плачут», – подумал я.

— О–о-о! Одинаковые! Мать вашу!.. – радостно встретил их Заев.

Благодаря талонной системе водки двойняшки достать не смогли, бээфа в цеху не было, и встречу обмывали в кабинете осциллографиста спирто–бензиновой смесью, которой разжились у Тамары.

— Химик хренов! – наблюдая за пламенем над литровой алюминивой кружкой, – высказывался Чебышев.

Слова его относились к Заеву, который следил, чтоб прогорел бензин, но не сгорело ни капли спирта.

— Гаси! Гаси! Спиртяга тлеет! – в ужасе кричал Чебышев.

— Спокойно, граждане! – накрыл кружку «Материалами двадцать седьмого съезда КПСС» Пашка. – Заев службу разумеет, – поднял он книгу. – Светит, но не греет, знаете, что такое? – обратился к Лёлику с Болеком.

— Не–а! – отрицательно помотали они головами.

— Эх, серость армейская. «Прожектор перестройки!» – заржал Пашка, разливая по баночкам смесь. – Экологически чистый продукт, – похвалил он напиток, – не хуже бээфа, – сглонул свою дозу и стал трепаться об армии.

— Это в ваше время солдата уважали, а сейчас на армию плюют, – перебили его двойняшки. – Читали мы там всякие «Огоньки» и «Комсомольские правды». Сколько помоев льют…

Американцы вон как свою армию поднимают… Видели по видаку ихнего Рэмбо, как он наших месит, козёл, – закусывали редиской пойло. – А что творится в наших республиках?.. Начитавшись этой вонючей прессы и подзуживаемые своими националистами, кидаются на солдат как звери… Пятерых ребят в автобусе растерзали!

— Русские в Россию бегут, нам политрук рассказывал… Политрук с одной «л», – объяснил Пашке то ли Лёлик, то ли Болек, – от слова политика, а не поллитра… Замполит, если это тебе понятнее.

«Грамотные стали, – подумал о двойняшках, – подкованные».

— Армии когда‑нибудь надоест терпеть! – пылали они щеками. – Она ещё скажет своё веское слово.

Нам армейское «веское слово» было до лампочки «прожектора перестройки». Талоны бы скорее отменили, да водочка в свободной торговле появилась бы. А то что же это – весь день за родимой стоишь…

Через месяц брякнуло, стукнуло, хлопнуло шестьдесят лет Родионову. Именно такие эпитеты применяли работяги, поздравляя Михалыча.

В отличие от Плотарева, юбилей он отпраздновал по первому разряду.

Шестидесятилетие отмечал дома и пригласил весь участок, а также начальника цеха и его зама. Стол ломился от водки, как в доброе старое время.

«Несколько месяцев всей семьёй не пили, экономили», – сделал вывод.

Закуски тоже хватало. Словом, народ оттянулся во всю, словно в брежневскую эпоху, лишь Пашка под конец всё испортил, во всеуслышание требуя бээфа.

В отличие от Плотарева, Михалыч вообще дома сидеть не собирался.

— Пока силы есть, отдам производству, – всхлипнул он.

Окружающие отреагировали бурными аплодисментами, местами переходящими в овации.

 

4

В августе у меня был отпуск. Как всегда заготавливал дрова и смотрел телевизор.

Соседи, жившие напротив, получили трёхкомнатную квартиру, и, пока они радовались санузлу и балкону, завистливый народ активно разбирал их вигвам на дрова. Я успел натаскать целый сарай.

— Вот славно‑то, хоть не покупать!

Татьяна не поддерживала мою точку зрения:

— Лучше бы квартиру получили, чем бесплатные дрова! Хвалишься, что с начальством бодаешься, вот и торчим из‑за этого…

Я, как мог, успокаивал её.

— Зато деньги на мебель есть. Уже три тысячи на книжке лежит…

— Куда её ставить‑то, эту мебель? – непреклонно держала оборону.

— Ну, никакого оптимизма! – грустно заключал я, сидя перед телевизором и губкой впитывая море информации, помогавшей забыть семейные будни. Какая там квартира, когда второго августа Ирак напал на Кувейт. Всю осень глядел, как в Москве проходят грандиозные манифестации, а Татарстан, Северная Осетия, Дагестан и Якутия становятся союзными республиками. По крайней мере, они так сами о себе отзывались.

В конце октября с большой помпой прошло объединение Германии – ГДР вошла в состав ФРГ.

«Лучше бы наоборот», – думал я.

Запад аплодировал Горбачёву и Шеварднадзе, заключившим соглашение со странами Восточной Европы о выводе советских войск с их территорий.

Особенно это бесило Философа. В последнее время политика прямо‑таки поглотила его. Сидя у меня дома, он чуть не в полный голос орал:

— Выводить наши войска из Восточной Европы, не подготовив здесь ни мест для дислокации, ни зимних квартир – это же преступление. Ребята в палатках зимуют. Зато Запад восхваляет Горбачёва и Шеварднадзе… Я не юрист, и то понимаю, что прежде следует заключить с уже бывшими странами соцлагеря договор о запрете вступать в НАТО и компенсировать вывод советских войск. Они сейчас с радостью на всё пойдут. Но нет! Даже на это у наших руководителей либо ума, либо политической воли не хватает… Оставляем там военные городки, огромные материальные ценности, и оказывается, остаёмся им должны за нарушение экологии. Полнейший маразм, бред и предательство интересов Союза…

«Чего несёт? – думал я. – Какое мне дело?!» Никому я ничего не должен.

Вот талоны на продукты ввели – это да!

Докатились!!!

— А внутри страны что творится? – всё не мог успокоиться Валера. – Напринимали законов разных и чего добились?.. Госпредприятия частники разворовали. Польза от такой приватизации директорам да чиновникам. Никто работать не желает, и как результат – талоны. Погоди–и! Скоро и вы акционируетесь, – зловеще махнул рукой в мою сторону.

«У нас военный завод. Как это его государство в частные руки отдаст?»

— Навряд ли! – коротко ответил ему.

С февраля 1991 года события стали развиваться ещё круче. Мишку–Меченого, народ просто ненавидел и все молились на набиравшего силу сибирского богатыря Ельцина. Союз трещал по швам.

Кровопролитные столкновения в Средней Азии – в Ферганской долине, в Алма–ате, Душанбе, то же самое творилось и на Кавказе. В Южной Осетии и Приднепровье бушевали настоящие войны. Русские снимались с насиженных мест и перебирались в Россию.

Союзная власть, в меру слабых сил своих, пыталась гасить вспыхивавшие то там, то тут, пожары, но демократы на это исписывали стены и гаражи лозунгами типа: «Руки прочь от Литвы», или «Свободу Прибалтике».

— Что у этих демократов заместо головы, не знаю! – удивлялся Философ. – Вся Россия бастует по их вине – и шахтеры, и железнодорожники, и рабочие…

Как на вашем‑то заводе? Терпите ещё?..

Ламетри очень точно подметил, что терпение есть добродетель ослов…

«Где‑то слышал уже про этих дурацких ослов».

— Матерятся, но до забастовок дело не доходит.

— Значит, всё ещё впереди, – делал он вывод.

 

5

В первых числах апреля, умиротворённый после трёх отгулов, не спеша зашёл в гардероб снять куртку. В углу сидели на стульях и беседовали полдюжины женщин.

«Будто в террариум попал», – передёрнул плечами.

— Не знаю как вам, мне Кашпировский помогает, – услышал голос Валентины Григорьевны, – провела два сеанса перед телевизором, послушала его, и живот перестал болеть…

«Смотри, дослушаешься, – мысленно обратился к ней, – зарубцуется чего‑нибудь под животом…»

— А мне не помогает! – встряла Евдокимовна. – Я всё больше травами лечусь и уринотерапией…

Тьфу! – сплюнул я, медленно снимая куртку и вытаскивая из карманов ключи. Мужики в курилке тоже рассуждали о наболевшем.

— Зарплата стала как бабья радость, – услышал Пашкин голос, – месяц ждёшь, за три дня кончается…

— Талоны на сахар – это расплата за сладкую жизнь в годы застоя, – выдал мысль Гондурас. – Может, Ельцин всё наладит? – с некоторой долей сомнения произнёс он. – Мужик вроде ничего, простой и честный, а они его замордовали…

— Кто простой? – поинтересовался Пашка.

— Ну как же… Ездит на своих «Жигулях», от «Волги» государственной отказался… Как мы, стоит в очереди в магазинах и лечится в районной поликлинике, не в кремлевской, как эти…

— Да ну?! – не поверил Пашка. – На работу едет на троллейбусе?.. Да вращайся я в тех сферах, так меня бы рикши возили…

— Кто–о? – на этот раз засомневался Семён Васильевич.

— Кто, кто… Рикши… Куцев с Кацом!

Работы почти ни у кого не было и народ больше времени проводил в курилке, а не на участке.

— Это же надо, цены в три, а то и в четыре раза поднялись… Что хотят, то и творят, – возмущались все, когда в курилку ввалились двойняшки.

— Мужики! Народ митинговать собирается в сквере. Уже несколько цехов подошли, – запалённо дышали они. – Нам‑то по–фигу, а вам, говорят, за прошлый год ни тринадцатой, ни выслуги не дадут, потому что план не вытянули…

— Ни хрена себе! – Пашка бросил в урну жирный бычок.

— Ты чё какие охнари бросаешь? – возмутился Чебышев. – Слыхал ведь, что премий не будет…

— Курить вредно, – ответил ему Заев. – Слышал же по радио, что капля никотина наповал валит ишака, а несчастного бурундучка разрывает на куски…

— Болтовня! – попытался успокоить всех Слава Дубинин.

Но в это время, бодро стуча своим костылём, подошёл Игорь.

— Мне ребята из механического позвонили, будто акцию протеста собираются проводить у памятника… Без премий нас оставило начальство.

— Кончай перекур, начинай бить морды! – заорал Заев. – Все на митинг, а я побегу лозунг писать.

Столь же бурно обсуждали ситуацию и в женской раздевалке.

«Дирекцию надо распускать, – было единодушное мнение, – а то придется в отгулы на вокзал за подаянием ходить».

С какого‑то совещания примчался Куцев.

— Без ножа режете, товарищи, – в волнении чесал лысину, стоя у выхода из цеха.

Однако отговорить никого не сумел, даже Дубинин с Семиной – и те решили идти.

Сквер оказался забит народом поплотнее курилки. Наш цех не вместился, и мы расположились рядом, на проезжей части.

— Где же администрация? – крутил головой Игорь.

— Прибегут как миленькие, – ответил ему Гондурас.

Громыхая тележкой и матерясь ещё на дальних подступах, подошёл цеховой разнорабочий.

— Ух ты, мать твою, тра–та–та–та… – с выражением высказался он, когда до его сведения довели, зачем собрались, и исчез в термичке.

Через минуту оттуда выплеснулась порядочная толпа мужиков в грязных спецовках – посмотреть на диво.

В крыле корпуса, окна которого выходили на сквер, началось оживление.

Несмотря на прохладную погоду, стеклянные створы раздвинули и глазели на нас. Самые любопытные выбежали на улицу.

Конечно, тут же нашлись сердобольные создания из тех, что подписывают анонимки словом «доброжелатель», и предупредили администрацию.

Она появилась вместе с представителями механических цехов.

Сзади ковылял старикашка из десятого отдела, бывший кэгэбэшник.

— Всем разойтись! – сипел он.

Однако сегодня на режимный отдел не обращали внимания. Подошедшее начальство пробилось поближе к Ильичу, который гневно указывал облупленной рукой в нашу сторону.

«Аг–гхи, поганцы!» – говорил его пламенный взор.

К ногам памятника жались несколько начальников цехов с монументальным Кацем в центре. Куцев куда‑то забился, никто нигде его не видел.

— Наверное, за подкреплением побежал, – предположил Игорь.

— В чём дело, товарищи?! – начал директор.

— Тамбовский волк тебе товарищ, – не слишком громко произнес запыхавшийся Пашка, высунув в сторону начальства совершенно чёрный язык.

— Дверью, что ль, прищемил? – отвлекшись от политики, высказался Игорь по поводу языка.

— Не–а! – отрицательно помотал головой Пашка. – Стержень, собака, потёк.

— А я уж грешным делом подумал, что спирт на асфальт пролил и слизывал, – поддержал Игоря.

Заев стоически молчал, держа язык за зубами.

— Как в чём дело! – между тем орал народ.

— Мать вашу! – слышался голос цехового матерщинника.

— Скоро побираться пойдем с такой зарплатой! – галдела толпа.

— Вот пропью тележку, хрен ей в колеса, тады узнаете! – подливал масла в огонь сквернослов.

Генеральный нахмурился.

— А от меня чего надо?.. Свою зарплату, что ли, отдать? – не ко времени съехидничал он.

— Милицию надо вызывать! – сипел кэгэбэшник.

— Продавайте «Волги», а тринадцатую и выслугу отдайте! – гудела толпа. – А то директор – на «Волге», секретарь парткома – на «Волге» и даже профкому «Волгу» купили. Не господа! На троллейбусе, как Ельцин, поездите.

— Не можете руководить, так уходите, другого выберем! – заорал Пашка, поднимая над головой плакат «Даёшь 13–ю заплату!» с пропущенной от спешки буквой «р» в последнем слове.

Весь вид его, начиная от хитрых серых глаз, аккуратного, чуть вздернутого носа и кончая синим уже языком, выражал полнейшее удовольствие.

Народ немного развесился. Улыбнулся даже директор.

— Во, бля, даёт?! – поразился разнорабочий. – На хрена тебе столько заплаток?..

Глядя на вальяжно уже стоявшего директора и понявшего, что бить не станут, профсоюзного лидера, меня взяла злость.

— Домов сколько лет не строите, лишь две общаги возвели… У вас‑то есть квартиры, вам что!.. – заорал я, мобилизовав людей на борьбу с экономическим противником.

Спесь с генерального сбили моментом. Он много чего услышал, скрывшись в тени великого вождя мирового пролетариата. Досталось и профсоюзному лидеру. Толпа вокруг сквера росла. Ещё бы! Впервые в жизни в открытую с начальством поговорить… Обычно аплодировать привыкли.

На митинге приняли решение не начинать работу до тех пор, пока не выдадут выслугу с тринадцатой и не повысят расценки на изделия.

Через три дня исторические решения заводского собрания были воплощены в жизнь, и забастовка прекратилась.

Пашка морщил лоб, придумывая по этому поводу победный лозунг.

 

6

В мае меня отправили в отпуск.

«Дрова заготавливать ещё рано», – решил я, гуляя с Дениской по городу.

Создавалось впечатление, что никто, кроме моей жены, не работал, и все вышли на улицу.

Постояв у лотка с книгами и, разумеется, купив целых две, пошли дальше.

У рынка наткнулись на группу религиозных аферистов, которые называли себя «белыми братьями». Цветными портретами их «мамы» в католической шапке и с католическим посохом в руке пестрели все столбы, стены и городские помойки. Прохвосты собирали с народа деньги, аргументируя тем, что скоро грядёт конец света.

— А вам‑то тогда они зачем? – поинтересовался у прыщавого «брата» в грязном белом халате.

— Мы останемся, блин! – получил ответ.

— Ага! Будете пропивать мои кровные в кабаках… – сунул ему под нос шиш.

Купив по порции мороженого, пошли по проспекту в обратную сторону.

За кинотеатром «Центральный», в котором шел эротический фильм «Греческая смоковница», услышал звуки литавр, бубнов, барабанов, и через секунду из‑за угла вынырнула небольшая процессия красочных кришнаитов.

— Чего это они? – отвлёкся от мороженого сын, разглядывая кривляющихся лысых взрослых дядей и тётей, покрытых кусками шёлка и крашеной марли.

— Да дурью маются. Демократия! Работать не обязательно…

— Это хорошо! А то мне страх как учиться неохота…

Осенью ему предстояло идти в первый класс.

— Ха–а-аря Кришна–а! – приплясывая и кружась, вопили поклонники индусской религии и многоруких богов.

— Сам ты – харя! – сплюнул пузатый дед с орденской колодкой на пиджаке. – Сталина на вас нет!

12 июня 1991 года народ впервые прямым и тайным голосованием избрал Ельцина президентом.

— Теперь он покажет этим чинушам и коррупционерам, где раки зимуют, – было общее мнение.

К моему удивлению штурмовщины в июне не было. Не было её и в июле.

Хотя расценки повысили, но приборов собирали меньше, так что в деньгах особо не выиграли. С компенсацией, выслугой и тринадцатой на сберкнижке образовалось четыре тысячи.

«Будет на что мебель покупать! Лишь бы хату скорее дали…»

В начале августа, как всегда, полцеха болталось в курилке, где велись жаркие споры между Славой Дубининым с одной стороны и Гиви с хохлом с другой. Те были яростными сторонниками суверенитета, самостийности и незалежности.

— Гиви! Как же так?.. – вопрошал Дубинин, размахивая потухшей сигаретой, – когда ваш великий грузинский вождь, господин Гамсахурдия, ругает Россию и раньше всех собирается выходить из Союза – это хорошо и правильно? А если русские что против вякнут, то они шовинисты!.. Так? Но вот, если Южная Осетия из состава Грузии решила выйти, то все они там националисты и их следует перестрелять…

— Конэшна!.. Зачэм страну разрушать?

— То есть получается, что Россию можно разрушать, а Грузию нельзя?..

— Конэшна! Россия большой, а Грузия малэнький страна, чего там останэтся? – держал оборону Гиви.

— Какая‑то двойная логика получается… впрочем, как и у хохлов, – глянул на стоящего рядом с грузином, украинца.

— Верните России Крым! – рявкнул Пашка, обращаясь к украинцу и стремясь погасить напряжение, – все же свои, рабочие парни, но тот злобно сунул ему под нос пропахшую табаком пухлую хохлятскую дулю.

— Ну да! Дай ему вагон яблок, он лучше надкусит, но ни с кем не поделится, – уныло произнёс Заев под дружный смех пролетариата.

Не смеялся один лишь Дубинин.

— Кто громче всех кричит о русском шовинизме? — спросил он. – Это «руховцы» на самостийной и незалежной неньке Украйне, «саюдисты» в Литве и «гамсахурдисты» в Грузии…

То есть самые отъявленные националисты.

В августе у моего учителя был день рождения и я, по случаю, достал бутылку импортной водки.

Направляясь утром на работу, из окна троллейбуса заметил Пашку, с неподдельным интересом рассматривающего в витрине киоска красочные картинки голых женщин на упаковке импортных презервативов. Постучал по стеклу и даже, поднявшись, окликнул его в окошко, но он не услышал.

«Точно, на работу опоздает», – пожалел Заева.

На участке довольный Чебышев принимал подарки. Моему он очень обрадовался и тут же заныкал в сейф. Как я и думал, Заев опоздал и потому вручил свой презент последним Глянув на подарок – тощего, как он сам, попика – Чебышев с обидой сплюнул.

— Ну и кошёлка!.. На хрена ты мне дьячка притащил, не мог что‑нибудь путное найти?.. Бери пример с Двинянина, – похвалил меня.

Я скромно потупился.

— Тёмный ты Лешка человек, хотя и орденоносец, – оправдывался Заев. – Подойди к Валентине Георгиевне и нажми попу Гапону на шапку, посмотришь, прибор не глядя примет…

Чебышев второй день не мог сдать своё изделие: то оказался забит потенциометр, то не шёл по тангажу и крену.

Наивный сэнсэй так и сделал…

К его немалому удивлению и ужасу контролёрши, при нажатии на шапку у попика задралась ряса и выскочил здоровенный дрын.

Прибор Чебышев сдавал ещё целую неделю, но поп Гапон стал любимой его игрушкой.

Благодаря ему он тратил меньше слов, когда, например, мастер подходил с талоном на сверхурочную работу, – нажал на шапку и вопрос исчерпан.

Через несколько дней после Лёшиного юбилея на центральном телевидении функционировала лишь первая программа, которая передавала «Лебединое озеро».

«Что за чёрт? – поразился я. – Горбачёв, что ли, откинулся?.. Да не может быть… Вчера только по ящику радовали общественность, что в Форосе со всей семьей отдыхает.

На работе узнал, что в Москве введено чрезвычайное положение и образован ГКЧП, в который вошло высшее партийно–государственное руководство.

— Что творят! – возмущался Заев. – Выходит, я больше порнушку не погляжу?! А читать стану лишь «Правду», «Известия» и «Труд»?

Остальные газеты были запрещены.

— Ну да! Смотреть теперь будешь только на балерин из «Лебединого озера», а контролёрши – на моего попика, – прикалывал Пашку Чебышев.

Слава Дубинин однозначно принял сторону ГКЧП.

— Правильно делают ребята! Давно пора. А то скоро всю Россию пустят с молотка.

Активнее всего его поддерживали двойняшки:

— Мы же говорили – армия скажет своё веское слово.

Но, по–видимому, армия была уже не та. Главным соперником ГКЧП оставалось российское руководство во главе с Ельциным, вот против «Белого дома» и ожидали основной удар. 20 августа вокруг него выросли баррикады – люди не хо–тели коммунистов, дисциплины, порядка, цензуры и пуританских нравов.

Демократия успела пустить корни в неокрепшие души россиян. Потом телевидение и пресса долго мусолили эту тему, вознося до небес защитников «Белого дома». Взахлёб показывали Растроповича с автоматом в руках и пьяные лица молодёжи. Для них это было неожиданным развлечением и романтикой – ночь не поспать и пощекотать нервы, что может быть интереснее?..

Армия всё же у нас оказалась народная и против людей не пошла. Погибли под гусеницами танков, от своей собственной неосторожности, вызванной безмерным употреблением дармового алкоголя, два человека и еврей – так потом об этом говорил Философ.

— Евреи за своего парня ещё возьмут реванш! – закончил он.

На этот раз мы с женой полностью не поддерживали Валерия, и его речи в защиту ГКЧП.

«Ага, — радовался я, — авторитет кузена падает», — бежали мы с ней на площадь, где стояла палатка с защитниками демократиии.

22 августа переворот потерпел поражение, а члены ГКЧП – Янаев, Варенников, Лукьянов, Павлов, Стародубцев, Язов и другие были арестованы.

Затем торжественно, в общероссийском масштабе, хоронили трёх погибших героев демократии, и совсем забыли про затравленного журналистами из‑за двух холодильников, маршала Советского Союза Ахромеева, скончавшегося от инфаркта, и в один день с «героями» преданного земле.

«Подумаешь, какой‑то там маршал, к тому же коррумпированный, — писала демократическая пресса, — целых два холодильника дома держал, когда у людей только по одному».

Мне хотелось бы лет этак через двадцать поглядеть в глаза этим писакам.

С 23 августа 1991 года КПСС перестала существовать… А ведь что там не говори, и как к ней не относись, она являлась становым хребтом, и скрепляла в единое целое Советский Союз.

И так ДЕМОКРАТИЯ победила.

Вся страна, затаив дыхание, наблюдала репортажи о прилёте в Москву Михаила Горбачёва и любовалась пышными усами выручившего его Руцкого.

«Какой хороший человек!» – было общее мнение.

«Теперь заживём не хуже, чем в Америке…» – радовались люди.

Однако цены по–прежнему росли, а продукты пропадали…

 

7

1 сентября для нашей семьи наступил великий день – Денис пошёл в первый класс.

Жена всё лето готовилась к этому событию, лишь путч несколько приостановил её рвение.

Накануне она купила на рынке солидный букет цветов и всю ночь не спала, волнуясь, не завяли ли цветы, не помялась ли белая рубашка сына и не поцарапал ли я случайно его портфель. По очереди вынимала из него то букварь, то тетради, то точилку для карандашей в виде собачки с красным язычком.

— Да ложись ты, – недовольно бурчал, жмурясь от света настольной лампы.

— Цветы в воде стоят – ничего с ними не случится, а к портфелю и рубашке я не подхожу. Отойди от фотоаппарата! – прикрикнул на жену.

Утром перепуганные первоклашки впервые стояли на школьной линейке и, пряча страх за цветами, глядели на таких же испуганных мам. Я успел сделать несколько снимков, пока меня не оттеснил профессиональный фотограф. Вскоре детей увели на «урок мира», где похмельный ветеран Отечественной войны рассказывал им о славных своих баталиях.

Как потом услышал от Дениса, под ветераном убили лошадь, и он отстреливался до прихода своих от десятка врагов, уничтожив меткой стрельбой двоих.

Во втором классе этот же ветеран, кстати, родной дядя завуча, отстреливаясь от взвода фашистов, уничтожил целое отделение неприятеля.

В третьем классе, прикрываясь героически погибшей лошадью, он отбивался от целой роты, уничтожив, соответственно, взвод.

В четвёртом почему‑то оказался внутри лошади, – маскировался, что ли, так? – и перелопатил полк противника.

В пятом классе он и вовсе летал на вертолёте, который у него случайно сохранился с финской кампании – дивизии противника как не бывало…

Повзрослевший сын поинтересовался, почему в прошлом году жертв было намного меньше?

— Ты был ещё слишком мал, чтобы осмыслить всю правду! – с гордостью ответил ветеран.

В шестом классе он, оказывается, приказал маршалу Жукову окружить немцев под Сталинградом и уничтожить их группировку…

В седьмом он не пришёл – племянница уволилась, но я ничуть не удивился бы, узнав, что он‑то и был главным советником товарища Сталина…

После «урока мира», не дав Денису отдохнуть, потащили его есть мороженое, по пути фотографируясь то у памятника Зои Космодемьянской, то просто на скамейке под ёлочкой.

Научил Татьяну нажимать на кнопку, и она запечатлела нас с Денисом у какой‑то клумбы – моя рука у него на плече, а он, замученный, грустно глядит в объектив.

Мы довольно сносно научили сына читать и считать до ста, но первой его отметкой оказалась жирно нарисованная красным фломастером двойка на квадратном альбомном листе с ладонь величиной.

«Чтобы родители без очков увидели», – подумал я.

Через месяц он стал носить нормальные двойки. Но пятёрок, слава богу, было намного больше.

 

8

На заводе дела шли всё хуже и хуже – заказов стало намного меньше, и нас с Заевым, а также Большого с Гондурасом и некоторых других, временно перевели в механический цех.

— Нет ничего более постоянного, чем что‑то временное! – пессимистически изрёк Гондурас.

Впервые попав в механический цех, разочаровался. Грязь, металлическая стружка, масло, шум, грохот.

Единственным украшением цеха являлся огромный аквариум, наполовину наполненный зелёной водой, в которой можно было рассмотреть рыбку, если только она вплотную подплывала к стеклу. Поражала жизнеспособность этого сказочного существа.

«Интересно, она мат понимает?» – разглядывал красочное создание.

По стенам висели пыльные вымпелы и пожелтевшие фотографии передовиков производства, на которых они сами себя с трудом узнавали. Впрочем, эти фотографии давно никого не интересовали. Обращал на себя внимание лишь плакат, на котором строгая женщина в чёрном платке, завязанном на шее, подносила длинный как штык палец к сжатым губам, и суровая надпись извещала: «Не болтай! Подслушать могут стены. Недалеко от болтовни и сплетни – до измены!».

Любитель лозунгов Заев с неподдельным интересом и вниманием, шевеля губами, прочёл надпись.

— Мне бы её на перевоспитание! Страсть как люблю серьёзных мамзелей…

Рядом красовалась картинка с обнажённой манекенщицей, которая прикрывала пальцем здоровенный, как пуховая подушка, лобок.

— Его и ладонью не закроешь, а она пальчиком!.. – разглядывал Пашка заграничную девицу. – Совковая дама завлекательней выглядит, – сделал он вывод.

— Чем это? Мне лично больше нравится голенькая…

— Аполитично рассуждаешь, чэстное слово, понэмаешь ли… – с кавказким акцентом произнёс он. Наша баба колоритнее смотрится… Та сразу ноги циркулем… а с этой повозишься, пока докажешь, что не шпиён…

Представителей сборочных цехов раскидали по разным участкам, нас с Пашкой направили в помощь пожилому мужику с красивой седой головой по фамилии Котов.

— Сплошная фауна попадается, – усмехнулся я. – Зайцы, лисы и вот теперь – коты.

Особой разговорчивостью новый шеф не отличался. Пашке объяснил, где и каким сверлом сверлить платы, мне показал, как счищать заусенцы. Иронично понаблюдав за нашей сноровкой, ушёл в курилку.

— Тоже мне, корифей! – возмутился Заев. – Любой дурак дырку просверлит…

— Особенно на доминошке дупель пусто, – перебил его.

– … А ты электронный прибор собери… – не слушая меня, тешил свою профессиональную гордость.

Работа действительно была простая, наподобие колхозных борон.

После обеда, для разнообразия, поменялись местами – я стал сверлить, Пашка счищать заусенцы. Неразговорчивый седоголовый мужчина обрабатывал наши заготовки на станке.

Беседы в местной курилке ничем не отличались от нашей. На этот раз особенно досталось Бакатину, который передал схему всех подслушивающих устройств в строящемся здании посольства американцам.

— Нам США такой подарок не сделали! – похрустел суставами пальцев Котов.

— Господина Бакатина следует передать в руки женщине с плаката, чтоб она его изнасиловала! – развеселил всех Пашка и с этой минуты стал лучшим другом своего нового учителя.

На следующий день обвиняли Горбачёва за то, что не принял Эриха Хоннекера после объединения Германий.

— В Чили приняли, а в СССР побоялись! – хрустел пальцами Котов.

— Полагаю, Горбачева тоже следует отдать в руки ненавистнице шпионов! – глубокомысленно произнёс Пашка. – Если, конечно, Райка её сама не изнасилует, – вновь развеселил унылый пролетариат.

Котов с восхищением хлопнул его по спине.

На третий день костерили власти Латвийской республики за суд над рижским омоном, состоящим в основном из русских парней. Судили их за попытку свержения «законной» власти.

— А почему не судили латвийских лидеров за свержение власти и выход из состава Советского Союза?.. – подёргал пальцы Котов и глянул на Пашку.

Тот промолчал.

— Правильно! – с чувством хлопнул его по плечу. – Тут даже нашей бабе справиться не под силу!..

И так продолжалось каждый день.

«Верно подметил Семен Васильевич, что нет ничего стабильнее чего‑то временного…»

8 декабря того же года народ получил прямо‑таки вечную тему для разговоров, которая, по моему разумению, будет доминировать лет сто, пока всё не встанет на круги своя. В этот день, предварительно прилично вмазав, так как на трезвую голову такие решения не приним аются, лидеры трёх славянских республик в Беловежской пуще подписали соглашение о роспуске Союза и создании СНГ. Отныне имена Ельцина, Кравчука и Шушкевича чёрными буквами войдут в историю нашего государства, которое тысячу лет кровью и потом сколачивали предки этих иуд и предателей.

Свершилась самая гигантская трагедия для русского народа. Он стал изгоем в собственной стране! Сотни тысяч людей оказались беженцами в республиках, где десятилетиями жили в мире и согласии.

И всё для того, чтобы Ельцин получил власть!

Люди в цеху были просто в шоке. Даже Пашка не сумел их развеселить.

— Мужики! – рассуждал он в курилке. – Пошли слухи, что Ельцин надумал немного изменить фамилию…

— На какую? – без интереса спросил Котов.

– … Хочет выкинуть из неё мягкий знак и букву «ц». А то что такое «Ельцин», понимаешь? – имитируя голос российского президента, рассуждал Заев. – Слишком мягко и невзрачно. Не проглядывается реформаторства. Другое дело – Елин! Звучит мощно и строго… Ленин! Сталин! Елин! Это будет мудрая руководящая фамилия. «Я себя под Елиным чищу!» – напишет когда‑нибудь Маяковский нашего времени. Хорошо! Понимаешь.

Но народ не веселился.

Не успел дома отойти от политики, как заявился Философ и с порога произнёс:

— СНГ – это сверху навязанное г…о, нужное политическим проституткам.

— Чаю попей! – урезонила его Татьяна. – И так народ в трауре.

— В трауре только русские! – поправил её Валерий. – Все остальные довольны.

В последний выходной перед Новым годом нас навестила Денискина учительница – средних лет, плотного сложения женщина со строгим лицом и усталыми глазами.

Татьяна отчего‑то растерялась, видно, школьные годы вспомнила, сын гулял, так что гидом стал я.

— Да. В этой каморке делают уроки… Хоть маленькая конурка, зато изолирована занавесью из парашютной ткани, – отвечал ей.

— А на этом диване кто спит? – показала на моего скрипучего друга.

Пока раздумывал сказать или нет правду, вмешалась жена.

— На нём никто не спит… Просто лишний диванчик. Мы с мужем вот здесь спим, – указала на софу в большой комнате. – Садитесь с нами чай пить.

Учительница согласилась.

Попив чаю и одевшись, она потопталась у двери и произнесла:

— Да–а, ребята! У вас жилищные условия самые плохие в моём классе.

— Мы со дня на день квартиру ждём, потому и не штукатурим стены, чтоб дом аварийным казался, – покраснела Татьяна, – а то побелишь и выкрасишь всё, так исполкомовская комиссия скажет, что другие хуже живут, а вы ещё лет десять потерпите. Теперь Горбачёва нет, и в двухтысячном году вряд ли чего дадут, – тараторила жена.

— Можно подумать, при нём бы дали, – попрощалась с нами учительница.

— Никогда, наверное, как люди жить не станем, – после ухода педагога расплакалась Татьяна.

— Клянусь, что будем! – на полном серьёзе ответил ей.

— Гайдар сказал, что после Нового года цены рыночными станут, – вытирала слёзы жена.

— А Ельцин сказал, что голову на рельсы положит, если цены поднимутся.

Кто главнее из них?.. То‑то!

 

9

Но жизнь не сказка, и всегда сбывается самое худшее!

Права оказалась жена со своим Гайдаром. Цены после Нового года не то что поднялись, а взлетели…

Второго января Татьяна пришла из магазина с ужасом в глазах.

— Ты знаешь, папа, сколько килограмм курятины стоит?

Подумав, я решил увеличить цену на триста процентов.

— Червонец! – сделал смелый прогноз.

— А сорок рубчиков не хочешь? – сорвавшимся голосом произнесла она.

У нас оставалось где‑то около двухсот рублей, но через неделю они кончились. Раньше на триста рублей мы всей семьей сытно жили месяц, каждый выходной балуя себя трюфельным тортом за пятёрку. Конфеты брали только шоколадные – не хватало ещё рублёвые грызть.

Кое‑как дотянули до зарплаты, пользуясь прошлогодними запасами. Моей получки хватило на десять дней и на пять – Татьяной. На полученный аванс прожили до конца января. В первых числах февраля жена пошла снимать с книжки тысячу рублей. На них и на зарплату с трудом продержались февраль. В марте сняли уже две тысячи.

«Плакала моя мебель!» – горевал я, работая наконец в родном своём цеху.

Перед Новым годом, окончив курсы шофёров, уволились двойняшки.

Мы с Пашкой тоже искали работу, потому как с переходом к демократии наш завод совсем захирел. И вместо высокоточных приборов к самолетам, ракетам и танкам нам стали рекомендовать выпуск кастрюль и сковородок.

Даже поп Гапон у Чебышева и тот надорвался, не выдержав психологических нагрузок. Ряса поднималась по–прежнему, но мотовильник уныло показывал на полшестого.

Одним словом – тоска!

Лёшу тоже в жизни ничего не радовало. Мы с Пашкой подозревали, что он заразился от дьячка.

Завод из последних сил освоил соковожималки и массажёры, но, видимо, покупная способность населения держалась на одном уровне с попиковой достопримечательностью.

Лучше всех устроилась наша комсомольская богиня. Бывший секретарь парткома стал заниматься аптечно–лекарственном бизнесом, взяв в аренду освободившиеся в результате конверсии площади под склады.

Семина трудилась у него кладовщицей и бухгалтером.

— Ты за Павлика Морозова или за кулаков? – при встрече интересовался Пашка.

Семина шипела, краснела и посылала его на три буквы за неимением других аргументов.

— Это тебе туда надо! – улыбаясь, прощался с ней Заев, – а мне двух букв не хватает… Был комиссар, а стал коммерсант! – кивал на довольного жизнью секретаря парткома.

Первый президент России «дорогих россиян» в радиообращении просил потерпеть до осени – тогда всё, мол, наладится, потому что заработает рыночный механизм.

В апреле внук героя гражданской войны обокрал нас с Татьяной на четыре тысячи, зато выдал ваучеры, которые в апреле мы проели.

В марте уехал на историческую родину во Львов украинец, но этого никто не заметил; зато в начале апреля весь цех надел траур, когда уволился Паша Заев.

— Кошёлка! – ругался Чебышев. – Учил его, а он грузчиком в мебельный подался.

— Скоро и я отправлюсь следом за ним на вечерней лошади, – предупреждал учителя.

Ходячий супер–шок Гайдар всех достал!..

В этом году о выслуге и тринадцатой даже речи не было, но находящийся в растрёпанных чувствах пролетариат даже и не помышлял бастовать.

— Это не демократия, а хаос! – возмущался Философ. В пылу борьбы за демократию вместе с водой Гайдар выплеснул и ребёнка. Кому нужен такой рынок и подобная демократия?

Я полностью был с ним солидарен и величайшим моим наслаждением стало попользоваться кое–где газетой с портретом Егора Тимуровича Гайдара.

Борис опять оказался не прав. Осенью народу стало ещё тяжелее. Слава Дубинин от такой жизни сделался ярым сталинистом и возненавидел бывшего секретаря парткома лютой пролетарской ненавистью. Гиви тоже любил Сталина, и это их объединяло.

— Иосиф Виссарионович, кстати, был добрым и весёлым человеком, – пел дифирамбы своему кумиру Слава.

Гиви поддакивал ему.

— Это где же он веселился? – сомневался Семён Васильевич, – и как шутил? Расстреливал, что ли?

— Сталин никого не расстреливал, – обижался за вождя Дубинин, – а шутил со своими товарищами по партии, например, на предложение Ворошилова спеть, когда отдыхали компанией, говорил: «Вот отправлю тебя солистом в хор имени Пятницкого, там со своим незаконченным низшим образованием и споёшь… Народ валом повалит… – и тут же обрывал пытавшегося вступиться Анастаса Микояна: – Это не ты продал англичанам двадцать шесть бакинских комиссаров?»

— Ха–ха–ха! – ржала курилка.

— Да–а! После армяно–азербайджанской войны это очень злободневная шутка, – было общее мнение.

И я делал вывод:

— Жить стало хуже, жить стало тяжелей!

Со мной соглашались буквально все.

— Живем согласно анекдоту, в котором участковый врач интересуется у безногого: «Как самочувствие?! " – «Спасибо! Мозоль больше не беспокоит!»

Невесело смеясь, расходились по рабочим местам.

Но не всё в России было плохо. Случались и положительные события…

Например, открытие Гиви на денежки папы–гамсахурдиста ватерклозета на центральном проспекте. Презентация прошла с большой помпой и при огромном стечении любопытного народа, выяснявшего, что дают.

В связи с тем, что Гиви угощал грузинским вином, событие осчастливил присутствием господин Заев и, выпив свою и мою доли напитка, так как я от приглашения отказался, посоветовал назвать новорождённый кооператив «Приют простатита», но Гиви уже неделю ломал голову над дилеммой названия – «Царица Тамара» или «Свободная Грузия».

Других вариантов он не признавал.

— Вот так и становятся «новыми русскими», – завидовал Пашка, делясь со мной впечатлениями от презентации. – И чего ты в завод вцепился, – уговаривал меня, – у нас как раз место грузца освободилось.

В конце апреля я тоже подал заявление.

 

10

В середине мая, получив на заводе трудовую книжку и поставив отходную мужикам, поехал в мебельный к Пашке.

На удивление, расставаться с заводом оказалось жаль.

«Да чего там делать? – успокаивал себя. – Квартиру всё равно не дадут, а хомут на шею всегда найдется», – отвлёкся на ветерана войны, сидевшего на переднем сиденье троллейбуса лицом к пассажирам.

Это был толстенький семидесятилетний дедан с сумкой в одной руке и самодельным деревянным сучковатым бадиком с отполированной рукоятью в другой. Мутными глазками он обвел присутствующих, откашлялся, протёр рукавом две орденских планки, приколотых на кармашек мятой в зелёно–красную клетку рубахи, и рокочущим голосом предложил:

— Товарищи! Мать вашу растудыт… Хотите я вам спою?..

При этих словах из толпы хмурых пассажиров вынырнул худенький старикашка и уселся напротив толстяка, уставившись выцветшими глазами на солиста. Несмотря на жару, одет он был в кургузый поношенный серый пиджачишко с четырьмя рядами наградных планок. Саркастически глянув на кармашек соседа, он поправил козырек изжёванной кепчонки и отвернулся к окну.

Проигнорировав худосочного соседа, певец перешёл к первому отделению концерта

— Родная Украина уже не наша! – зычным басом провозгласил он и оглядел присутствующих.

Зашуганный жизнью народ не обратил на него внимания, видимо, подсчитывая в уме, сколько денег осталось. Худой, наоборот, с интересом развесил веснушчатые уши, по величине не уступающие средних размеров локатору.

— И родная Белоруссия не наша! – продолжил актер «Больших и Малых» театров, тяжёло вздохнув при этом. На минуту задумавшись, он неожиданно гаркнул: – Артиллеристы! Сталин дал приказ… Артиллеристы…

— Марш на унитаз! – противным тенорком перебил его худосочный герой, выпятив тощую грудь. – Ура военно–морскому Черноморскому флоту, – раздёрнул лацканы пиджака, явив взору замусоленную тельняшку, не стиранную, видать, со времен героической обороны Севастополя. – Врагу–у не сдается наш гордый «Варяг», пощады никто не жала–а-ает! – задребезжал морячок.

— Ур–р-ра Первому Украинскому фронту и до здравствует бог войны!.. – злонамеренно забил слабый тенорок басовитый артист.

— Заглохни, Шаляпин! – вскочил на ноги старикашка.

— Кхе! Сморчок! – добродушно осадил боевого морячка артиллерист.

— Хоша я и сморчок, да зато на моем приборе уместилась татуировка «Привет из Севастополя», – встал на защиту своей чести и достоинства краснофлотец. – А на твоём, поди, только имя любимой девушки поместится, – ехидно разглядывал над–пись «Оля», вытатуированную на пальцах правой руки артиллериста.

Народ кончил считать деньги и заинтересованно слушал ветеранов.

— Тьфу, козлы старые, – обругала их бабка.

Мужская часть пассажиров довольно похохатывала, прикидывая, сколько бы букв поместилось у них, и уважительно поглядывала на тщедушного краснофлотца. Видно, дальше «привета» дело ни у кого не пошло.

Понаслаждавшись уважением мужской половины, моряк гордо сел на место.

Поверженный противник мучительно размышлял, чем бы осрамить конкурента, и, ничего не придумав, выпалил:

— Артиллеристы! Сталин дал приказ… Всё ещё станет нашим, – закончил он петь. – Ведь мы же славяне и испокон веков были единой державой!

Эту его тираду присутствующие встретили с одобрением.

— Да здравствует великий Советский Союз! – неожиданно хором продекламировали ветераны и, с любовью глянув друг на друга, дружно встали и сошли на остановке, направившись к пивному ларьку.

«Конечно, им обидно!» – было общее мнение.

Я сошёл через несколько остановок после фронтовиков.

 

11

Марк Яковлевич – директор мебельного магазина, внимательно просмотрел трудовую книжку и поинтересовался, кто больше пьёт, я или Заев.

«Видать, Пашка уже успел нарисоваться».

Лукавить не стал. Пьём, сказал, одинаково.

Марк Яковлевич иронично улыбнулся.

«С такими зубами можно какой‑нибудь «Помарин» рекламировать», – отметил я.

Затем он в раздумье пригладил короткую, жёсткую, как у ежа, щетину и брякнул трудовой книжкой о стол.

Я понял, что стал полноправным грузчиком мебельного магазина.

— Между прочим, Серый, я не разу ещё с катушек не валился, – почему‑то стал оправдываться мой друг.

Магазинчик оказался ничего себе, уютный. Пристроенная к девятиэтажке сотня метров стекла перемежалась редкими бетонными стойками. Причём никаких модернистских кружков, квадратиков и компасов на стекле, как у нас в цеху, не наблюдалось.

— Но это до первого прихода в гости Большого, – позлословили мы.

Так в моей жизни трёхстворчатый шкаф заменил отвёртку, а двухстворчатый – пинцет.

После пилки–колки дров на силу не жаловался, и остальные четверо коллег по тасканию шкафов, кроме Пашки, конечно, в сравнении со мной выглядели жидковато.

Это сразу заметили Марк Яковлевич и полдюжины продавщиц в придачу.

В напарники себе выбрал Ивана Тимофеевича, по комплекции напоминавшего трёхстворчатый шкаф. Но годы есть годы – он разменял седьмой десяток и являлся в нашей бригаде единственным трезвенником. Сволочная язва мешала радостям жизни.

Всю науку таскания мебели и расценки я усёк за полдня – не гироскопы собирать. Тимофеевич поведал мне, что в «застойный период» за трёхстворчатый шкаф брали с клиента трояк с этажа; за двухстворчатый, софу, секретер – по два рубля. Затащить из магазина в машину – два рубля.

В наше время, когда цены росли каждый день, такса тоже росла.

— И что я раньше с завода не ушёл, – кручинился Пашка, набивая карман сотенными.

Мы с Татьяной были в долгах как в шелках. Даже на обед денег не взял. Однако вечером после первого рабочего дня по дороге домой купил килограмм мяса, картошки и по шоколадке жене и сыну.

«Центр! – потирал руки. – Вот это работёнка».

— Украл, что ли? – подозрительно поглядела на меня жена.

— Не–а. Сами дали… Оттащил два шкафа – один на пятый, другой на третий, и в машину погрузили кучу мебели, – объяснил ей. – А если бы украл, не взяла? – поинтересовался я.

— Теперь бы взяла, – вздохнула Татьяна.

С первой получки (там ещё и зарплату платили) коллеги во главе с Пашкой здорово раскрутили меня на выпивку.

Чтоб не считали жмотом, купил два «Рояля» – так мужики называли иностранный спирт и кое–какой закусон.

Отмечать начали ещё перед обедом в бендежке у столяра – полутораметрового мужичонки без обоих указательных пальцев.

— Даже в носу нечем поковырять, – жалел его Заев.

Пашкин напарник – Микис, в миру Миша, законченный алкоголик, всё время жаловался, что тамада ему не доливает.

— Да – на! Подавись! – злился Пашка, подливая спирт.

Стакан Микис держал двумя руками, но половину содержимого всё равно до рта не доносил – такая была вибрация.

— Это у меня поражена нервная система! – объяснял он, занюхивая стружкой.

Пашка всегда с ним соглашался, потому что временами, особенно по утрам, у него тоже поражалась нервная система.

— Закусывать надо, – советовал Петя–глухой, славный огромным животом и плохим слухом.

В основном половину всей закуски, сколько бы её не было, уничтожал он.

Выпивки, как всегда, не хватило.

Деньги на «Рояль» опять дал я. Послать решили грузца по кличке Тоска – молчаливого татарина. Для компании он не годится абсолютно – клещами слова не вытянешь, иногда только к месту и не к месту, заунывно растягивая слова, произносил: «Тоска!»

— То–о-с–к-а–а, – сказал он, отправляясь за бутылкой.

Всё‑таки шестое чувство, а именно интуиция – существует…

Не успели мы с Заевым вспомнить родной завод и на тебе – вместе с Тоской явились Большой и Гондурас.

— Семё–о-о–н Васильевич, какая встреча! – развёл я руки для объятий. – По всему видно, скоро зарплату получите…

— С какого хрена?.. – заинтересовался Большой.

— Легки на помине… Как раз с Заевым о вас говорили.

— А чё говорили? – допытывался Большой.

— Переживали, трезвые, мол, ходите, – втолковывал ему.

— Это да–а! Страдаем, – блаженно ловил идущий от меня запах алкогольного свежака.

Ещё на одну бутылку «Рояля» сбросились всем коллективом.

Обед давно кончился, спасибо мебель для разгрузки не привозили, да и народ ничего не покупал.

От приятного времяпрепровождения нас отвлекла заглянувшая в бендежный ресторан новая Пашкина пассия – точная копия сельской Юли. Такая же тугая и тучная. Позыркав по сторонам, удостоверилась, что гуляют одни мужики, и благожелательно улыбнулась своему кавалеру.

— Вы тут не очень‑то орите, Марк Яковлевич приехал, – произнесла исчезая за дверью.

— Чего сказала? – поинтересовался Петя–глухой.

— Кикимора жирная! – высказался Микис.

— Кто–о? – возмутился Заев.

Микис указал глазами на Петю–глухого – не решился ссориться с разливающим спирт Пашкой.

— Куда столько льёшь? – пожадничал столяр, отчёркивая обрубком пальца линию на стакане. – Миллиметра четыре перелил, – осудил он Заева.

— Указчик нашёлся! – обоими руками Микис ухватился за стакан. – Правильно тебе палец откусили, – плюнул в душу столяру.

Этого показалось мало.

— С твоим ростом, мистер Буратино, можно только лимонад пить и одеваться в «Детском мире».

Большой с Гондурасом заржали – мужичонка действительно доходил им до пупка.

«Одно и тоже всегда, – мне стало скучно. – Ничего, приеду домой, жена развеселит», – полезли в голову чёрные мысли. – Опять в кино вести придётся».

Столяр не обиделся, вероятно, привык.

Я не дослушал их перепалку о том, что можно, а чего нельзя под руку говорить, заинтересовавшись рассказами гостей о заводской жизни.

Пашка, тот вообще слушал их, раскрыв рот.

На заводе сокращали, оказывается, почём зря. Зарплату задерживали…

— Чёрт знает что творят эти демократы, – возмущались они.

— Зато водка на каждом углу продаётся и ЛТП отменили, – заступился за демократию Заев.

— А на что её покупать? – бушевали Большой с Гондурасом. – Правда, всё равно находим, – успокаивались они.

В помещении внезапно наступила тишина.

— Директор… – услышал я шёпот Пети–глухого.

В дверях собственной персоной стоял Марк Яковлевич, а за его спиной, отчаянно жестикулируя, маячила Пашкина подруга.

«Набилось сволочи! " – вспомнив про интуицию, попробовал прочитать его мысли.

— Сколько вас тут, – нахмурился директор.

«Угадал, – подумал я. – Но вроде не злой».

— Здрасте! – поздоровался Большой.

Гондурас приветственно выбросил руку вверх.

«Тоже мне Че Гевара нашёлся…»

Остальные стояли скромно потупившись. На всякий случай потупился и я.

На приветствие Марк Яковлевич не ответил, но внимательно оглядел друзей.

— Это что за «сладкая парочка»? Что здесь посторонние делают? – строго поглядел на столяра. – Там машина пришла, мигом разгружать! – уходя, грохнул дверью.

В ту же минуту опять раздался грохот, то упал от сотрясения воздуха сидевший на верстаке Микис.

К нашему с Пашкой удивлению, несмотря на отсутствие компасов и других опознавательных знаков на витринном стекле, Большой ухитрился выйти точно в дверь.

— Чего это с ним? – изумился Пашка, разглядывая опьяневшего друга.

— Это, сеньор Заев, называется интуиция, – вразумил его.

— Какая интуиция?! Или не допил ещё, или опыта набрался, – резюмировал Пашка.

— Как не допили? Гондурас весь в слезах ушёл и клялся назвать внучку Хулитой, вспоминая очередной южно–американский сериал…

 

12

Домой заявился не помню во сколько, в халате с оторванным и висящем на нижнем шве кармане и рваных–прерваных кроссовках – своей рабочей одежде.

Когда утром проснулся на своём холостяцком диване – я так в халате и спал, – то в целом кармане обнаружил гранёный стакан и раздавленную половинку огурца.

«Видать, немного выпимши вчера был», – сообразил я, трусливо убегая на работу.

В самом начале рабочего дня нас с Пашкой вызвал Марк Яковлевич.

— Ну что, господа, денег много вчера пропили? – обратился к нам.

Пашка фыркнул на «господа», я лишь пожал плечами, гадая, какое ему до этого дело.

Ослепительно улыбнувшись и подтянув безукоризненный узел галстука, он продолжил:

— Из ваших слов при поступлении на работу запомнил, что оба имеете водительские права. Так?

Мы покивали головами.

«Воспитывал бы скорее да отпускал. И почему дерут только нас?» – удручённо подёргал оторванный карман.

— У меня вот какое дело, – прервал мои размышления директор, – надо бы в деревню за мясом смотаться.

Из его пламенной речи разобрали, что на взятых в аренду грузовиках должны привезти несколько туш говядины и баранины, сдав их в указанные директором точки. По окончании мясного дела нас ждал солидный куш и полная амнистия.

Козе понятно, мы согласились и наперегонки шуранули в столярку обмыть выгодное предложение.

Решили не перебарщивать и вмазать на троих поллитру. Третьим был столяр. На старые дрожжи шибануло по полной программе, даже потянуло на песни.

— А за это, друг мой пьяный! – несколько изменив Высоцкого, пел я Пашке. – Говорил Епифану… будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин…

При слове «машин» Заев стал крутить воображаемый руль и имитировать губами гудение мощного автомобильного мотора.

На мой взгляд, он перестарался и движок получился авиационный.

«Метр в кепке» пытался мне подпевать.

– … Марк не ведал, дурачина…

Мотор заглох, а столяр кинулся к двери проверить – не подслушивает ли кто.

За дверью, кроме Пети–глухого, никого не было.

Я уже в полный голос орал:

– … Тот, кому всё поручил он, был алкаш, хреновый сборщик и отвратный семьянин…

— Себе, что ль, посвятил?.. – поинтересовался Пашка.

— Не–а! Тебе! – плюнул в заячью душу.

— Спиши слова, – засуетился, разыскивая карандаш, столяр.

Вечером домой пришёл почти трезвый, в нормальной одежде, и на всякий случай, от греха подальше, попрятал толстые фолианты, особое внимание уделив одиозному словарю по этике и эстетике, на виду остался англо–русский разговорник с детскую ладошку величиной.

Но всё обошлось лишь криком и потоком грубых обзывательств. Я стоически держал выбранную линию поведения, доказывая, что это был полтергейст…

— Нарисовался, скотина, с пустым стаканом и огурцом, да ещё халат порвал, козёл, – чехвостил безвинного духа.

— А тогда где, позвольте спросить, – напропалую ехидничала супружница, – обретались вы, сударь?

— Мы были в командировке…

— В вытрезвителе, что ли? – с сарказмом в голосе перебивала жена.

— Ноу! – отвечал по–английски. – В дя–а-ревне… И завтра с утра опять поеду.

— В дя–а-ревне тебе и место, пьянчуга подзаборный…

Однако утром она стала сомневаться и несколько изменила своё мнение, когда в дом ввалился Заев, а следом – вальяжный Марк Яковлевич.

— Ты собрался? – сходу взял быка за рога Пашка. – Привет, Татьяна…

— Едем с Серым в командировку бизнесом заниматься… Шеф не даст соврать, – кивнул на любующегося женой директора.

На пороге появился сонный Денис и поздоровался с чужими.

— У вас культурный и симпатичный сын, – потрепал его по голове Марк Яковлевич.

— В отца пошёл! – отвлёк его от членов семьи.

— Не дай бог! – рассмешила директора Татьяна.

— Ну ты и живёшь! – удивлялся Марк Яковлевич, управляя «Волгой» и дымя сигаретой. – Но ничего, через годок–другой, если будешь дядю слушать, квартирку себе огоришь.

«Ну да! У вас, директоров, очень крепкое слово, особенно, когда денег касается», – мысленно произнёс я. Вслух же сказал с иронией:

— Ага! И гараж с машиной…

«Волга» лихо подкатила к какой‑то автобазе и нырнула в раскрытые ворота. Марка Яковлевича уже ждали. Через полчаса, успев с кем‑то переговорить и всё утрясти, он мчался всё на той же «Волге», а следом мы с Пашкой на грузовиках, кузова которых закрывал брезентовый тент.

К управлению я приноровился удивительно легко, хотя давно не сидел за рулём. Ехали мы по знакомым местам, и я с удовольствием глазел по сторонам, вдыхая тёплый пыльный ветер. Целью нашего путешествия, по словам директора, была деревня, находящаяся примерно в десятке километра от «Красного бойца». На окраине наш караван остановился около высокого кирпичного забора, за которым скрывался огромный особняк. Какой‑то горец, несмотря на лето одетый в папаху, отвёл озабоченного Марка Яковлевича в дом. Нас туда не пустили.

— Смотри, Серый, у него и оружие под рубашкой, – сказал подошедший ко мне Пашка и показал глазами на охранника.

— Чего зыркаете? Щас ухи отрежу, – без злости, скорее от скуки, обратился ко мне кавказец.

— Как же тогда я глядеть стану? – озадачил его.

— Слушай, дарагой, – задумался он, – моя про ухи сказал…

— Так фуражка на глаза сползать будет, – рассмешил горца.

— Вах! Молодэц! Э–э-э, брат, да ты вэсёлый…

— Конэшна. Служба‑то у тебя тяжёлая. Спать, поди, с петухами ложишься?

— Э–э-э, дарагой, зачэм обэжаешь… У нас нэт пэтухов, с женщинами спим, – расстроился джигит.

Из соседнего, тоже кирпичного, дома вышли ещё два кавказца и стали нагло нас рассматривать, недовольно переговариваясь на своём языке. Обсудив нас со всех отрицательных сторон, горцы ушли в дом.

Наконец появился Марк Яковлевич, по–моему, немного навеселе.

— По коням! – весело заорал он. – За мной! – отвёз нас к неприглядному домишке на другой стороне села. – Здесь ночевать будете, мужики. За всё заплачено, – попрощался с нами.

Хозяевыми оказались плюгавый одноглазый дедок и дородная бабка, которая тотчас радушно накрыла на стол, а её супружник откуда‑то выудил бутылку «Рояля».

— Располагайтесь кто где место сыщет, – произнёс он, сдёрнув надетый на майку пиджак, и гордо покосился на пришпиленный к нему орден «Отечественной войны».

Я добродушно оглядел его маленькую, прямую и по–мальчишески стройную фигуру.

— Садитесь, садитесь, – приглашала хозяйка.

Дважды предлагать не пришлось.

— Угощайтесь робяты, вот огурчики, помидорчики, сало, – зрячий глаз деда молодо заблестел, оглядывая стол. – Дай бог не последнюю, – бодро провозгласил он, опрокидывая рюмку в рот.

— До дна выпил, бесстыдник, – осудила его жена, чуть пригубив свою.

Само собой её слов бедовый ветеран не расслышал.

— Хорошая песня, душевная, – глядя на экран телевизора, восхитился дед, подцепляя кусочек сала.

На экране, испещрённом помехами, солистка народного ансамбля, томно закатывая накрашенные глаза и потряхивая накладной косой, усердно выводила старинную русскую песню.

— Эх, не так, не так надо, – щёлкнул он пальцами и облизал их, – гармошку бы сюды…

— Успокойся, старый, мы своё отпели…

Между тем певица колхозного ансамбля, победившего на районном смотре, завывая и притопывая в такт, тряхнула обширным задом и протянула руки к гармонисту – истрёпанному парню с искусственным цветком в фуражке и толстыми ловкими пальцами. Забегав глазами, тот стал пятиться, тоже притопывая каблуками хромовых сапог. Взяв высокую ноту и потряхивая приличной грудью, солистка пошла на него. Пашка глазами, а не руками, к сожалению, впился в грудь певицы.

— Не так, не так поют, – окончательно расстроился дед. – Гоняется за мужиком, будто он червонец задолжал… Эх, бабка, – расчувствовался вояка, – помнишь, как мы, бывало, в клубе эту песню пели?.. У нас даже фотография есть… Я на стуле сижу, на коленях гармонь, она вот, худенькая такая, рядом стоит, руку свою мне на плечо положила и поёт… и как пела! – мечтательно произнёс он. – С душой! Помнишь, старая?

— Чё уж теперь, – махнула та рукой, – не чета этой финтифлюшке была.

— Бабка, чего ты как красна девица?.. Давай, как раньше, по полной шмякнем да споём…

— Разгулялся старичок, – подняла рюмку. – Смотри, чтоб не получилось, как у нашего колхозного бухгалтера. Помнишь Яшку–хромого?

Дед покивал лысой головой.

— Как же не помню?

— Тот, как на гулянье каком за стол садится, – обратилась она к нам, – так первый тост у него: «Под столом увидимси–и!..»

— Ха–ха–ха, – закатился дед.

— Главное, тост всегда сбывался… «А где Яшка‑то? – кинемся искать. – Да вот же он, на своём месте спит», – молодо засмеялась бабка.

— Грамотный был человек, семь классов кончил, – похвалил его старик.

— Помер недавно, сердешный, – жалостливо произнесла хозяйка. – Простой был, покладистый, такие долго не заживаются.

Начинало смеркаться. Зажжённый свет ударил по глазам, заставив сморщиться.

— А чего это у вас неруси сколько? – задал вопрос.

— Беженцы, мать их, – ответил дед. – Какие лет десять назад прибежали, какие недавно. Устроились пастухами в колхозе, теперя большая половина стада ихняя. Председатель было рыпнулся, чего уж ему сказали, не знаю, только нонче тихонько сидит. Участковый их стороной обходит, местные страшатся. Теперя они хозяева, не мы.

— А чего бояться‑то?! – стукнул кулаком по столу опьяневший Пашка.

— Как же, ружья у этих нехристей, – перекрестилась бабка.

— К Юльке помчишься или тут ночевать будешь? – приколол Заева перед сном.

Рано утром приехал Марк Яковлевич. Вид у него был – хоть картину рисуй, а мы даже не умылись толком. За ночь наши машины под завязку загрузили парным мясом и плотно накрыли брезентом. Грузчиков, конечно, мы не видели и в глаза. Я отогнал свою машину на Сенной рынок, а Пашка – в Крытый. Русские бомжи под присмотром кавказцев споро таскали туши в мясной отдел. Денег я получил прилично, но в два раза меньше обещанного. Правда, Марк Яковлевич разрешил нам два дня отдыхать.

 

13

Денис закончил первый класс, к нашей с Татьяной гордости, на пятёрки. Я знал, что парень растёт умный, но чтобы до такой степени.

Лето было в самом разгаре, жара стояла несусветная. Благо мебели стали возить меньше, покупать тоже. Кризис нашей «военки» постепенно перекинулся на другие сферы производства. Директоров и чиновников различных уровней это, разумеется, мало трогало. Марк Яковлевич готовил документы на приватизацию магазина.

— Скоро хозяевами станем, – объяснял он коллективу.

«Скоро ты будешь хозяином, а я как был «овном», так «овном» и останусь», – без конца бегал в душевую споласкивать лицо.

Не успевал вытереться, как тут же опять начинал потеть. Народ по очереди принимал водные процедуры. На женщинах–продавцах, кроме халатов и трусиков, одежды не наблюдалось. Да и эта, на мой взгляд, казалась лишней. Халаты без конца расстёгивались то сверху, то снизу. Особенно часто, когда в торговом зале с контрольной проверкой появлялся Марк Яковлевич.

Правда, выходил он обычно не один, а с замом – красивой женщиной бальзаковского возраста, с большими выразительными глазами и необъятной пятой точкой, напоминающей лошадиный круп.

Пашка теперь беспрестанно что‑то ронял, в основном коробок спичек или пачку сигарет. Особенно всё валилось из рук и карманов, когда рядом находились две подруги – Томка и Ленка. Они любили, чтобы их звали, как девчонок, хотя тётям перевалило за тридцатничек. Если кто‑то хотел досадить, то называл подруг по имени–отчеству. Когда Заев, выкатив глаза, нагибался за своей потерей, они раздвигали ноги и интересовались, чего он там ищет. Пашкина любимая по пятам ходила за ним, предлагая зашить карман.

Перед самым обедом меня подцепила весьма капризная клиентка. Покупала она полутораспальную кровать с деревянными полированными спинками. Кровать ей кое‑как подобрал, цвет и рисунок полировки совпали с её любимым шифоньером. Потом вместе с Тамарой и Леной направился в бендежку, где хранились матрасы.

Мне пришлось перелопатить несколько упаковок, так как нужный товар находился в самом низу. Когда с трудом добрался до него и торжественно извлёк на Свет Божий, он оказался совершенно не таким по цвету и качеству. Наступил обед. Наконец дамочка сделала выбор и указала на самый первый из предложенных, только теперь он вновь оказался внизу.

Вконец обессиленный, там же свалился на груду матрасов. Решил остаться без обеда, но зато отдохнуть. Ленка с Томкой, к моему удивлению, не вышли, а заперли дверь и легли рядом.

«Интересненько…» – подумал я и расстегнул халат.

— Жарко! – потёр грудь ладонью.

— И правда, – согласились они и стали расстёгивать халаты.

Лена была хрупкая блондинка с мальчишеской фигуркой и высокой причёской. Меня давно интересовало, натуральные у неё волосы или крашеные. Её небольшая упругая грудь с удивительно твёрдым соском прижалась к моему правому плечу.

«Поехали…» – пронеслось почему‑то в голове.

Моё левое плечо накрыла большая мягкая грудь. Тамара была выше и намного плотнее своей подруги.

«Какую же выбрать?» – мучительно соображал я.

Но выбирать не пришлось, девочки проявили незаурядную сноровку.

Как это было прекрасно! Я уже не понимал, где нахожусь, восторг охватил меня…

Уходя, они синхронно послали мне воздушный поцелуй.

— Насильницы! – успел бросить им вслед.

«Пойду помоюсь», – приведя себя в относительный порядок, направился в душ.

Усталости не ощущал, что показалось странным после таких нагрузок.

«Троих обслужил, – думал я, – клиентку и двух подруг…»

Распахнул дверь душевой и удивлённо замер. В глаза бросились четыре ноги и огромные ягодицы, сдавленные ладонями. В полумраке помещения увидел Пашкину физиономию. Губы его посылали меня на три буквы. Я был сытый и умиротворённый, как кот на масленицу, но прежде чем закрыть дверь, наступил ему на ногу.

«Ну и денёк сегодня…» – пошёл перекурить к столяру.

У кабинета директора стояли две продавщицы и Петя–глухой, внимательно к чему‑то прислушиваясь. Увидев меня, поднесли палец к губам.

— Что‑то директор с замом подозрительно давно заперлись, – объяснил потом Петя–глухой.

«Разведчик хренов», – оглядел огромный живот и маленькие уши, – ему, конечно, легче было бы ноги потерять, чем слух, он и на протезах бы, как бабочка, порхал по замочным скважинам…»

Вскоре появился нервный Заев и сходу кинулся выяснять отношения.

Оказывается, мой визит испортил ему финал.

— Позор! – хватался за голову.

Под мой смех столяр посоветовал привязывать кое–куда чайную ложку, на что Пашка и вовсе обиделся.

Вечером было стыдно глядеть Татьяне в глаза. Да ещё, как нарочно, пришёл почти трезвый.

«Лучше бы напился», – терзала меня совесть.

Через несколько дней всё повторилось. На это раз совесть не докучала.

Как‑то в конце смены в магазин заявился Лёша Чебышев, да не один, а с кладовщицей по спирту.

— Чё, бээф несёте? – широкой улыбкой встретил их Заев. – Главный, ты, по–моему, скоро в книгу рекордов Гиннесса войдёшь, как самый тощий житель земли…

— Да пошёл ты, кошёлка… От этого Гуинплена–Большого, что ли, привычку взял дразниться…

Мы по делу. Тамару сократили… Та тяжко вздохнула и промокнула сухие глаза.

— Может, её продавцом или, на худой конец, уборщицей возьмут?..

Из‑за положительных эмоций от встречи Пашка не мог настроиться на серьёзный лад и привязался к «худому концу».

— Весь в хозяина… То‑то, гляжу, с тобой Митрофаниха раздружилась… – услышали мы с Тамарой, направляясь к директору.

Свободных вакансий в магазине не оказалось.

— Вот что мы сделаем, – пришла в голову оригинальная мысль, – торговать будешь, но не мебелью, а мясом, – успокоил её.

После работы, подзаняв у насильниц деньжат, помчался на рынок, куда возил мясо и откупил торговую точку. Дело это оказалось весьма сложным. Гости с Кавказа начали с гвоздичек и постепенно оккупировали весь базар. Вся торговля шла через них. Местные менты кормились из их рук, так что жаловаться было бесполезно.

— Брат, вэзи, а я продам, – предлагал кавказец.

— И за сколько у меня возьмёшь?

Цену он называл смехотворную.

— Ха! – как опытный торгаш, гнул свою линию. – Да за эти деньги телёнка не выкормишь.

— Обижаешь, да–а? Какого телёнка, слюшай?..

— Ладно! Кто тут у вас старший?

Взятых денег даже не хватило.

 

14

Круизы в деревню повторялись стабильно каждые две недели. Ещё раз съездили с шефом, затем он отправил нас одних. Мы тут же вышли из‑под контроля. Часть мяса взяли у Амира Кулаева, деревенского мафиози, с которым вёл дела наш директор, а ещё за одной партией маханули в свой родной «Красный боец».

Председатель просто обалдел от счастья – жизнь‑то начала меняться. Если раньше правил его величество – дефицит, то теперь – рынок, который принадлежал приезжим, и без их ведома хрен чего продашь. А тут! Прямо на дом приехали. Не надо колхозный бензин тратить, чтобы в город везти.

Лицо его, конечно, поскучнело, когда узнал, что деньги хотим отдать с продажи. Окинул нас и машины подозрительным взглядом. Мы были – сама честность. Авто – не задрипанные грузовики, а специально оборудованные под перевозку мяса машины. Даже санэпидемстанция не прикапалась бы.

Забрав наши документы, он решился на афёру – начинать бизнес‑то надо!

— Лады! – почесал ниже живота. – Щас распоряжусь – скотину забьют и вас загрузят, так что с утра, по прохладце – в путь. Ночевать‑то где будете? Хотите, у меня?..

Но мы отказались и решили провести ночь в знакомой общаге – зачем людей беспокоить.

Председатель принялся названивать кому‑то по телефону, чтоб нашли ключ и принесли простыни. Жильцов там не было – на ремонт техники и посевную городские больше не ездили, а Лисёнок сошёлся с бабой и уехал в соседнюю деревню.

Пока шли переговоры, Пашка побежал проведать Юлю, которая, по словам преда, второй раз успела выйти замуж, а я решил навестить деда.

За пять лет многое изменилось и всё не в лучшую сторону.

Село казалось вымершим, никому не нужным и заброшенным. У дворов валялись кучи мусора, дорога топорщилась ухабами, на библиотечных дверях висел пудовый замок, а несколько встреченных человек были грустны, раздражительны и неразговорчивы.

На месте дедовского дома чернело пепелище.

«Помешал кому‑то!» – пожалел старика и направился к Афанасьевичу.

В отличие от встреченных мною односельчан, кузнец был весел и общителен. А всё оттого, что вышел на пенсию. Меня он не забыл. Узнав о цели приезда, навязал продать «пырасёнка». Внука он тоже научил правильно произносить это слово. Ломающимся голосом подросток поинтересовался:

— Деда, а какого пырасёнка забьём – большого али который поменьше?

— Обоих! Деньги‑то нужны… Ещё откормим, – выставил на стол бутылку. – Пить мне нельзя! – облизнулся на самогон.

— С рюмки от тебя не убудет.

Разговор зашёл о приезжих с Кавказа. От него узнал, что в их колхозе таковых мало, председатель их не любит. А в соседних – заполонили всё. Русским угрожают.

— У себя над русскими издевались… и тут начинают. Всех их собрать и на историческую родину отправить! – бушевал Афанасьевич. – Жалко, я старик, а молодёжи в деревне мало, – совсем разошёлся кузнец.

«Да–а, – подумал я, если уж простой русский человек начинает злиться…»

«Лишнее» мясо Тамара лихо распродала по приличной цене.

«Всё‑таки не зря я побеспокоился!» – мысленно похвалил себя.

В следующую поездку отвёз деньги в деревню и прихватил ещё солидную партию левого товара. Таких «бабок» в своей жизни я ещё не видел. Кроме Тамары, пристроил торговать Валентину Григорьевну – всё же человек насчёт квартиры хлопотал.

— На заводе, – рассказывала она, – ужас что творится. Сокращают почём зря. Заказов нет. Комплектующие на изделия покупать не на что, и даже на две недели зарплату задержали, которой и хватает‑то на десяток дней. Ужас! Ужас! Кошмар какой‑то. И куда Ельцин смотрит… Вчера слушала по телевизору интервью с Гайдаром. Он сказал, я даже записала, – достала она бумажку: «Качество продукции имеет две стороны, представляющих диалектическое содержание его единства. Если на качество влияет степень общественной полезности, в этом случае качество как мера выражения потребительной стоимости не будет экономической категорией, поскольку она не отражает конкретно–исторических производственных отношений…»

Ух! Это как понять? Всё подорожает, или ещё хуже будет?

— Ну–у, Валентина Григорьевна, ты же контролёр, и про качество лучше меня понимаешь, – ушёл я от ответа.

Чебышев не забывал нас и частенько наведывался. Почему и не навестить бывших колег, коли исправно наливают.

— Увольняйся, – предлагали ему, – да иди мясом торгуй, хоть деньги будешь иметь.

— Подумаю, – вяло отвечал учитель, – привык к заводу‑то.

По выходным, с утра до вечера, я носился по торговым точкам, в основном, овощным и коопторговским – выяснял, что возьмут, кроме мяса, и за сколько. На всякий случай договаривался на огурцы, помидоры, яблоки, вишню… Наконец‑то у меня появились свободные деньги. Купил Татьяне кожаный плащ, туфли, осенние сапоги. Себя, разумеется, тоже не обидел.

Реклама предлагала класть деньги в «МММ» и «Селенгу» – рискнул, положил на год.

«Посмотрим, что будет…»

Тамара с Леной просто взбесились. В магазине спрятаться от них было невозможно. При поимке хватали под белы ручки и без долгих разговоров тащили на матрасы. Разумеется, весь магазин уже догадался, чем мы там занимаемся. Два раза, выходя из бендежки, ударял по лбу Петю–глухого. Две любопытных продавщицы с раскрасневшимися лицами стояли рядом с ним.

«Бабы здесь, – делал я вывод, – все до одной стервы, как в «Санта–Барбаре»».

После такой активной жизни мне, конечно, было не до Татьяны.

— Устаю! – объяснял ей.

Каким образом, пусть думает сама.

Мою голову посетила свежая мысль, для реализации которой понадобились двойняшки. Только поразмышлял на тему, что не мешало бы где‑нибудь отловить «одинаковых», как они, лёгкие на помине, сами наткнулись на меня.

— Здорово, волки тряпошные, видать, богатые будете, – поздоровался с ними.

— Да где там, – уныло качали головами, – на прежней работе сократили, а больше нигде не берут: «Своих сокращаем» – говорят.

Немного покуражившись и потешив своё тщеславие, предложил им денежное дело.

— Центр! – восхитились Лёлик и Болек.

С начальником соседней с домом автобазы договорился об аренде двух грузовиков, на которые и посадил двойняшек.

Дело развивалось. В нескольких кооперативных сельскохозяйственных магазинах договорился о реализации мяса и овощей.

«Дурак я был раньше, когда комитентов критиковал…»

«Красный боец» уже стал мал, и я освоил соседний с ним совхоз. Кроме Тамары и Валентины Григорьевны, на рынке торговали ещё две женщины, их подруги. Из заводских мужиков, сколько я не приглашал, никто торговать не соглашался.

— Не царское это дело! – слышал в ответ.

— Привыкли гегемонами ходить, а не поймёте, что власть переменилась, – жалел их.

Амир Кулаев, по–моему, о чём‑то стал догадываться. А скорее всего, донесли его верные джигиты. Глаза и уши у кавказского мафиози были повсюду. Посовещавшись с Пашкой, купили по ружью, вступив для этого в общество охотников и рыболовов. Пашка передал ружья какими‑то одному ему ведомыми путями на завод, в механический цех, где когда‑то трудились, и к следующей поездке у нас было два обреза, заряжённых волчьей дробью.

— Бережёного бог бережёт, – рассуждали мы.

Хотя, если брать по крупному счёту, всё это ерунда.

— У них, может, и гранатомёты есть, вон, на Кавказе что творится… полнейший беспредел. Армия чего им только не оставила, – пристреливали в лесу стволы.

Марк Яковлевич ни мне, ни Заеву ничего не говорил, но я был уверен, что он не просто догадывается, а точно знает, кто ловит его рыбку.

«Надо ждать неприятностей, – понимал я, – только вот откуда?»

Пока торговых точек не хватало, но появилась привычка о чём‑либо хлопотать. Взяв в поликлинике справку о болезни за коробку импортных конфет, стал собирать документы на оформление кооператива. Вот где мои кровные полетели из кармана.

«Всем дай!» – матерился я.

Заев не вкладывал ни копейки. Помощь пришла с той стороны, откуда её не ждёшь. Опять записался на приём к председателю районной администрации.

— С завода уволился, работы нет, – грустно объяснял ему, поглаживая ладонями самые потрёпанные свои джинсы. – Квартиру тоже никогда не получу, – плакался в жилетку Кабанченко. – Егор Александрович, помогите кооператив открыть! – взвыл с надрывом. – Да, да, торгово–посреднический.

Он взял телефонную трубку.

«Надо же хоть одному из ста пользу принести… Для этого сюда и поставлен», – рассуждал он.

И я стал директором кооператива, носящего гордое название – «32». Когда оформлял, вспомнил о зубах и о том, что придётся грызть конкурентов. Пашка предлагал назвать «Мазай и К°", под градусами, ясное дело, подразумевал себя, но «32» мне импонировало больше.

Заев идти в соучредители отказался. Если погорим, возможность сидеть предоставил мне. Да и бегать по начальству и чего‑то выбивать он не любил, хотя оклад из меня «выбил» приличный.

Марк Яковлевич, видимо, надумал приватизировать магазин.

— В субботу с ночёвкой едем ко мне на дачу, – сделал он объявление, – пьянка за мой счёт. Берите жён, мужей или отпрашивайтесь у них, но чтобы были все. Явка обязательна.

Жене сказал, что отправляюсь в деревню. Почему‑то брать её не захотел, наверное из‑за двух подруг.

«Да и Дениску деть некуда», – успокаивал свою совесть.

Марк Яковлевич в гордом одиночестве решил добираться до места на своей «Волге». Чтобы коллектив раньше времени не стал считать его барином, сообщил, выглядывая из окошка автомобиля:

— Закусон отвезу и выпивку, а вас на пароходике мой зам на дачу доставит. Адью! – сделал нам ручкой и осыпал начальственной пылью из‑под господских колёс.

Дача стояла на берегу Волги, и мы с комфортом плыли на маленьком пароходике «Ом».

— Была, была Галина Станиславовна в кабинете с ним и, вероятно, на фазенде не раз, – сплетничали бабы, показывая глазами на задастого зама.

Мужики же, опережая события, начали играть на «Рояле».

— На Марка Яковлевича надейся, а сам не плошай, – разливал напиток Пашка.

— Приветствую вас в стенах сей маленькой обители, – встретил нас директор.

Двухэтажная «маленькая обитель» запросто вместила бы четыре моих дома.

— Вещь! – восхитился Заев.

Такой замечательный закуски я давно не видел.

«Постарался Марк Яковлевич, постарался… Но директор так запросто ничего не делает, будем ждать продолжения», – размышлял я, уминая «Салями» и бутерброды с чёрной и красной икрой.

Стол ломился от импортной водки: «Кутузов», «Асланов», «Распутин».

— Хоть доброкачественную пищу едим, – разглагольствовал захмелевший Заев.

Импортная водка под «Рояль» тащила чётко.

— Я, конечно, и в деревне питался получше вас, – размахивая вилкой, вспоминал он. – Мне «крошка» жаловалась, что всю марганцовку извела на эту дохлятину, чтобы вы сожрали, и перцу сколь угрохала.

Я вспомнил тоненькие свиные косточки.

«Вот скотина, – мысленно обругал председателя, – раскручу его за это».

–… И сказала‑то Юлька уже перед самым отъездом, – вспоминал Заев, с наслаждением травя мою душу.

Есть сразу расхотелось, как представил тоненькие, напоминающие цыплячьи косточки издыхающих поросят. Налил и выпил ещё рюмку водки.

Пока «болел», в магазин приняли продавцом молоденькую девицу. Когда знакомились, оно назвала, словно выплюнула, своё имя из трёх слогов, но я тут же благополучно его забыл, а может, и не расслышал. За столом она волею судеб оказалась рядом, по правую руку, дальше за ней – Ленка с Тамарой. С левой стороны сидел Петя–глухой.

Как истинному джентльмену, пришлось ухаживать за соседкой.

— Вам салату положить? – спрашивал у неё.

Она поворачивала ко мне бледное, безбровое, тонкое лицо и, тщательно пережёвывая пищу, давала согласие, надолго закрывая глаза веками без ресниц.

— А теперь танцы, – орал Пашка и тащил в тёмный угол довольную Тамарку.

Пашкину любимую отхватил Петя–глухой и старательно прижимал к своему животу. Я хотел пригласить Лену, но моя соседка, тщательно промокнув губы салфеткой, встала и, будто оказывая мне гигантское одолжение, торжественно протянула тоненькую руку. Была она длинная и прямая, фигурой напоминающая спичку, спасибо, хоть не сгоревшую.

«Великая честь!» – съязвил про себя и вяло повёл её в круг танцующих.

В своё время девушка была образцовой пионеркой. Танцевала она далеко отстранившись, и в случае опасности её острые локти кололи мой живот. Правда, я и не собирался ставить её в опасное положение. Оттанцевав первый танец, мы «спрыгали» старенький шейк, затем опять разбились на пары. Пашка или опьянел, или так было удобнее, но рука его лежала не на спине Тамарки, а пониже. Пете–глухому живот мешал вплотную приблизиться к заячей зазнобе.

— Пидоракис! – окликнула Лена Микиса. – Потанцуем?..

Но тот упражнялся со стаканом. Штаны и рубаха его были капитально облиты.

Без всякого чувства, из одной только настырности, прижал к себе даму, которая опять пригласила меня. Засмотревшись на экран телевизора, она не успевала отреагировать и подставить локти. Потрепыхавшись, словно рыба на льду, замерла. Кроме холодного живота, рёбрышек и грудного костяка ничего не почувствовал. Она с интересом посмотрела на меня, будто только увидела.

«Это же надо, как заморочили юную пионерку, весь секс выбили, – ослабил хватку. – Не отстранилась, значит, понравилось… Женщина – она есть женщина».

Почесал кадык, затем проверил – застёгнута ли верхняя пуговица на рубашке. Тыльной стороной ладони попытался отыскать грудь, или что там у неё. Проверил другую пуговицу – опять жёсткий костяк грудной клетки. Отвёл руку влево, надо же узнать, что лежит у меня в кармане… Наконец укололся об острый сосок, напоминающий сучок на палке. Её лоб уткнулся в плечо, тело обмякло. Дошёл до узкого бедра – ягодицы мне не понравились, жилистые, как у легкоотлетки. Решил обследовать с другой стороны, благо в комнате был полумрак для создания интимной обстановки. Но пробиться от бедра к центру не удалось – слишком плотно прижалась и уже стала вздрагивать.

«Надо заканчивать экспедицию – геолог нашёлся, – обругал себя, – с гинекологическим уклоном».

Но теперь оторвать даму стало чрезвычайно сложно, словно её прибили ко мне гвоздями. Кое‑как отделавшись, скрылся в туалете. Она, было, пошла за мной, но потом вернулась к столу и допила остатки из рюмки и чьего‑то фужера. Прижав ухо к двери, минуты три прислушивался. Тишина… Выпустив из бочка воду, открыл дверь. Бледная словно привидение пионерка стояла тут как тут, растянув в улыбке тонкие мокрые губы.

«Ой, мама!» – юркнул в ванную и принялся намыливать руки.

Схватив полотенце, встала рядом. Намылил в третий раз и стал мыть до локтей, обдумывая, как бы отделаться от дамы.

«Вот тебе и пионерка!»

Помощь пришла неожиданно в лице Ленки.

— Куда это вы пропали? – поинтересовалась она и утащила меня танцевать.

Все уже перепились в дым.

«Неужели Марк Яковлевич просто решил праздник устроить?» – не верилось мне.

— Купа–а-ться–я! – орал Пашка.

Сегодня он был явный лидер и вдохновитель.

— В чём мать родила–а-а! – ещё громче затянул он.

К моему удивлению, согласились все, даже длинная мымра.

Несмотря на август, ночь была тёплая и тихая. Луна освещала узкую полоску песка, небольшие чахлые кустики и деревянные мостики. Догола не разделись лишь Марк Яковлевич (он был в узеньких плавках) и столяр (он был в длиннющих, до колен, трусах, с каким‑то абстракционистским рисунком, аляповато расплывшимся в лунном свете). Женщины, делая вид, что вспомнили о скромности, снимали одежду несколько в стороне от мужской компании. Раздевшись, под гомерический хохот, уставились друг на друга.

— Тоска–а! – сказал Тоска и первый прыгнул в воду – видно, стал накаляться.

У Пети–глухого под животом ничего не было видно, кроме какой‑то клумбы с растительностью. Из женщин приз «секс–бомбы» я бы присудил заместителю директора за мощные ягодицы, широкий курчавый лобок и огромные груди.

— Ей ишака надо, а не мужика, – толкнул меня локтем Пашка и с воплем кинулся в воду.

«И его разобрало», – улыбнулся я, с разбегу ныряя за ним.

Следом, оглушительно визжа, в воду полезли женщины.

«У судаков сегодня явно инфаркт будет», – плескался в тёплой воде.

— Смотреть, но не трогать! – завопила заместительша.

«Видать, Паша поднырнул», – подумал я и в ту же минуту чуть не захлебнулся – сзади на плечи молча бросилась «пионерка».

Я начинал её бояться…

После купания пили прямо на берегу, не успев одеться. Настроение у всех было прекрасное. Стрекотали сверчки, где‑то вдали умиротворённо рокотал лодочный мотор. Лунная дорожка показывала путь на тот берег. Жалко, костёр не догадались разжечь.

На даче выпили ещё и стали разбредаться спать. Директор запёрся один в комнате на втором этаже и чего‑то обдумывал.

Пашке пришла в голову мысль подсунуть Галине Станиславовне коротышку–столяра.

— Во поугораем! – убеждал он оставшихся.

Любопытный Петя–глухой и другие бабы с тайным злорадством согласились. Бедный столяр был отловлен, избавлен от семейных трусов и запущен в комнату к директорскому заму.

— Да он же провалится там! – пожалел его Микис, к моему удивлению, всё ещё державшийся на трясущихся ногах.

Народ прислушался…

Сначала раздалась ругань и смех Галины Станиславовны, потом пять минут стояла полнейшая тишина. Затем все, кроме бедняги Пети–глухого, услышали зама:

— Да я же тебя подброшу – потолок прошибёшь! – опять смех, и снова тишина.

Я уже собрался ловить несчастного столяра, если он вылетит из дверей, но вместо этого услышал женский вопль.

«Укусил, наверное, подлец!»

Крики постепенно перешли в сладостные стоны, которые то замирали, то начинались снова…

Так и не дождавшись вылета столяра, потрясённые, мы разошлись по комнатам. Слава богу, «пионерки» нигде не было видно.

Наутро, тупых с похмелья, нас собрал трезвенький как огурчик Марк Яковлевич.

«Вот оно! – догадался я. – Начинается…»

Директор завёл речь о магазине, документах, приватизации и долго пудрил мозги похмельному народу.

— Сейчас подпишем и пойдём похмеляться, – по–простому произнёс он и достал из кейса бумаги.

По его словам, чтобы стать совладельцем, каждому следует внести по миллиону… Таких денег, разумеется, ни у кого не было.

— Вдруг магазин достанется мафии, а вас уволят, – пугал общественность.

— В общем, я выкупаю торговую точку на своё имя, плачу всю огромную сумму из собственного кармана, и вы подписываете, что претензий не имеете, а за это я повышаю вам зарплату, прилично повышаю, – на всякий случай добавил он.

Все, кроме меня, согласились и подписали. Так Марк Яковлевич стал обладателем мебельного магазина…

 

15

Целую неделю коллектив горячо обсуждал отношения зама и столяра. Только Пашку это не волновало. Он купил японский магнитофон и получил на этой почве «бзик»: включал его на полную катушку и заставлял всех танцевать. Вот и сегодня из «Жигулей» Галины Станиславовны вышел столяр и независимо направился на рабочее место. У Пети–глухого и двух его коллег по подслушиванию приключился нервный тик – молча глядя друг на друга, они перемигивались.

Следом за «Жигулями» подкатила «Волга» директора. Из неё, не торопясь, вышли Марк Яковлевич и широкоплечий представительный мужчина в сером полосатом пиджаке и с плащом через руку.

Пока директор беседовал с гостем в вестибюле, а после костерил за что‑то Петю–глухого, я взял заячью игрушку, показав хозяину кулак и отметя этим всякие возражения с его стороны, прокрался в открытый уборщицей кабинет, где, оглядевшись по сторонам – Джеймс Бонд, тоже мне, – спрятал магнитофон за книгами, рядом с креслом директора, предварительно включив его на запись, толком не понимая, что это даст и как потом возьму обратно.

Решив: «Будь что будет», вышел из кабинета.

Разговаривали они где‑то с полчаса, потом незнакомец ушёл, а Марк Яковлевич вызвал меня «на ковёр». Как легко и без бюрократии принял на работу, так же просто и уволил, оказав этим огромное одолжение, так как работа на него начала меня тяготить. Да и вообще, надоел мне этот публичный дом.

Провинился я тем, что не поставил подпись на документах.

— Заруби себе на носу! – орал он, – коммерсанты так не поступают, – отныне дел с тобой вести не намерен, а, если ты на свой страх и риск появишься в деревне, к тебе применят превентивные меры.

После слов «превентивные меры» я молча взял со стола свою трудовую книжку и, повернувшись, вытащил из‑за книг магнитофон. При этом глаза у моего бывшего шефа стали поболе корабельных иллюминаторов. Что он подумал, не знаю, но сработал я, конечно, топорно и грубо.

Пока прощался с продавцами и грузчиками, – по понятным причинам особенно переживали Ленка с Тамаркой – в магазине появился Лёша Чебышев.

— Блин! Кого я вижу! – заорал Пашка.

— Здорово, чертогон! – скромно поприветствовал его Чебышев, чем изрядно удивил Заева.

— Это почему из благородных кошёлок ты перевёл меня в плебейские чертогоны? – допытывался он.

— В связи с тяжёлым международным положением и нервной внутренней обстановкой. Уволился я с завода, – грустно произнёс Алексей Григорьевич. – Зарплату не платят. Делать сковороды в механическом после гироскопов противно… вот и уволился, – тосковал он. – Сколь лет‑то там протрубил… сволочи!

К кому относилось «сволочи», не понял, но, думаю, не к нам с Пашкой.

Узнав о таких исторических событиях, за компанию, Заев тоже подал заявление. Удручённый столяр, он же Буратино, он же – чурка–пацан, от великого расстройства даже купил пузырь. Пить мне было некогда, вытащив из магнитофона кассету и сгорая от любопытства, помчался домой. Первый раз в жизни пробежал мимо термометра, не глянув в его сторону, и прокрутил запись. Она оказалась круче любой другой музыки. Нужный мне разговор занял минут десять, не больше. Из него явствовало следующее: во–первых, штатский являлся подполковником милиции; во–вторых, дача взятки должностному лицу, то есть менту, за прикрытие; в–третьих – утечка информации. Мусор сообщил, когда будут проверять магазин и кто именно.

В–четвёртых, это было для меня самым основным, Марк Яковлевич попросил разобраться со мной и как следует припугнуть, а мент, по–глупости, согласился.

Успел сделать лишь одну копию, когда в окошко увидел уже знакомого подполковника и с ним двух здоровенных молодых ребят, тоже в штатском. Они шли и крутили головами.

«Номер дома ищут, – ухмыльнулся я, – не такое это простое дело…»

Вид у них был усталый, видимо, давно ходили.

Кассету спрятать не успел и оставил её на виду, среди других кассет.

— Сколько лет, сколько зим, – раскрыл дверь непрошеным гостям, готовый к отражению атаки, а что она последует, не сомневался.

Так оно и получилось… Один из молодых сразу решил заехать в морду. Но он слишком устал, пока бродил по оврагу, поэтому я легко отбил удар и толкнул его к стене.

«Спасибо, моих дома нет! – промелькнуло в голове. – Нападение – лучший метод защиты», – припечатал второго.

Схватившись обеими руками за расколотые драгоценности и немного согнувшись, он с таким удивлением смотрел на меня, будто я девятое чудо света или материализовавшийся домовой.

Подполковник и парень с незанятыми руками откуда‑то из‑под мышек достали пистолеты, я же из‑за умывальника вытащил здоровенный модернизированный топор, предназначенный для таких вот гостей… времена‑то наступили мутные. Несмотря на сложную ситуацию, успел подумать: «Блин! Скоро опять дрова колоть» – и стал взывать к их юридическому сознанию.

— Стреляйте, стреляйте, гады… Это будет превышение ваших собачьих полномочий… Ворвались в дом и пытаетесь угрохать честного человека!

Соседи‑то вас видели–и-и… а вот я могу всех козлов порубить и ничего мне не будет… У вас что, ордер на обыск есть или арест?! – орал я.

Подполковник не ожидал такой прыти и явно растерялся. Он убрал пушку и приказал то же сделать молодому.

— Падла! – оклемался третий. – У меня через неделю свадьба.

Начальнику пришлось его успокаивать.

В это время я нажал на клавишу магнитофона – вторая кассета находилась там – и подполковник услышал диалог. Глаза он раскрыл пошире, чем ведущая телепрограммы Наталья Дарьялова.

«Им с Марком Яковлевичем не дурно было бы в конкурсе по величине глаз участвовать, первые места бы поделили».

Как орёл на добычу, кинулся на магнитофон, и кассета оказалась в его кармане. Он с неподдельным уважением поглядел на меня нормальными уже глазами и, ничего не сказав, вышел. Подчиненные поплелись за ним. В их глазах уважения к себе не прочёл.

«Надо ещё пару копий сделать да Чебышеву с Пашкой отдать», – наблюдал в окно за ментами.

Один придерживал карман с кассетой, другой – пострадавшее место, третий – рукоять пистолета… Их мысли не трудно было угадать.

«Ну что ж, пора раскручиваться… – сказал я себе. – А что для этого надо? Правильно… денежки! А где их взять?.. – пытал себя. – Совершенно верно, Сергей Викторович, в банке…» – направился выбивать ссуду.

Но прежде, набравшись наглости, – вроде он мой добрый ангел, а я пришёл посоветоваться – записался на приём к Кабанченко, чтоб попытаться заручиться его поддержкой. Банк, где хотел просить ссуду, находился в подведомственном ему районе.

Егор Александрович моему приходу даже обрадовался… По крайней мере, лицо сделал такое, будто при виде меня его осенила идея, словно Ньютона, когда тому на башку свалилось яблоко. К моему удивлению, он вышел из‑за стола и пожал мою вспотевшую от непредсказуемой ситуации ладонь.

«Может, хочет попросить, чтоб отсидел за него лет десять?..» – уже весь вспотел от неизвестности.

— Славненько… славненько, что вы зашли… э–э-э… Как вас там по батюшке?..

«Слава богу, по матушке не посылает…»

— Двинянин Сергей Викторович, – по–моему, даже в коротком поклоне склонил голову.

— Ну–у, конечно… Помню–помню, усадил меня в кресло.

— Водички не дадите? – неожиданно спросил я.

— Тихонович, – обратился к помощнику, – налей‑ка из‑под крана стаканчик. Так что у тебя за вопрос?.. Сразу говорю, квартир нет!

«Чё, нарзан кончился, что ли?» – выдул полный стакан воды.

— Хочу ссуду в банке взять…

— Да ты знаешь, какие там проценты? Что в залог поставишь?..

— Свой дом!

— Дом у тебя действительно справный… – хихикнул Кабанченко.

— Кроме дома – фирму. Через полгода задолженность верну.

— За полгода ты уже две задолженности им вернёшь… Ладно. Обмозгуем… Но и у меня к тебе дело… Гуманитарную помощь надо реализовать… Шлют, понимаешь, буржуи… Спагетти всякие… И эту, как её?.. Тихонович…

Тот сунул нос в бумаги:

— «Сэконд хэнд», что в переводе – «вторые руки».

— Да–да! Тряпьё импортное… Так поможешь реализовать? Не задарма… Десять процентов твои, остальные – району.

«Не путайте, товарищ Кабанченко, свой карман с районным…»

— С великим удовольствием!..

— Я знал, что мы договоримся, – вновь пожал мою руку районный голова.

В банке меня долго мурыжил какой‑то клерк, и, если бы не звонок Кабанченко, фиг бы чего я получил даже за их грабительские проценты.

— Вот что, друг мой Заев, – обмывал полученную ссуду в ресторане, – завтра скрипочку куплю… Не Страдивари, конечно, но какую‑нибудь приличную…

— Что, хочешь научиться играть? – поперхнулся Пашка.

— Да нет, зачем… Сейчас без скрипочки к управляющему банком идти бестолку, а так подумает, что одной с ним крови, глядишь, дело и сдвинулось…