Наследники Тимура

Гриша Буданцев учился в девятом классе и уже два года был вожатым отряда, вначале в шестом, а затем в седьмом классе.

Комсомольские поручения он выполнял охотно. Его энергия, умение организовать устремления ребят, вызвать интерес к увлекательным пионерским делам укрепили авторитет вожатого в классе, вызвали сердечную привязанность и симпатии ребят.

Не раз комитет комсомола ставил другим вожатым в пример отряд Буданцева. Особенно доставалось тем вожатым, которые любили поплакаться на свою злосчастную судьбу. Секретарь комитета, девятиклассник Петя Громов, такого горемыку не жаловал.

— Опять хныкать пришел! — насмешливо встречал он его. — Злодеи пионеры замучили?

— Не могу я, Громов, понимаешь… Дай любое поручение — выполню! Честное слово! — клялся горемыка.

— Выполнишь ты! Как же! Комсомольского сердца у тебя нет! Воли — ни на копейку! Спасовал!

Горемыка оправдывался:

— Это же не отряд, а стойбище сонных тюленей. Они ничем не интересуются.

Петя Громов возмущался:

— Во-первых, ты мне на пионеров не клевещи! Сам ты сонный тюлень, если хочешь знать! Что значит — «ничем не интересуются»? Не бывает таких ребят!

— Как не бывает?

— А вот так: нет в природе таких детей, которые бы ничем не интересовались. У каждого свои желания и планы, мечты и надежды. Но надо их открыть. Ключ найти к ребячьей душе. Трудно ему! Слабосильный какой!

Громов сердито ходил по комнате, недовольно ероша густые волосы, потом, приведя их гребенкой в порядок, останавливался перед понурым пришельцем, спрашивал его в упор:

— Почему Буданцев может? Класс дисциплинирован. Нет ни одного отстающего. На ребят любо-дорого смотреть. В чем дело? Какие такие особые таланты у Буданцева?

— Он фантазер! — вздыхал горемыка и начинал, не то с удивлением, не то осуждая, рассказывать, как Буданцев проводил отрядный сбор на тему: «Володя Дубинин — младший сын партии».

— Это же не сбор, в прямом смысле… — говорил он, досадливо разводя руками. — Это какое-то театральное обозрение в костюмах. Там только Аркадия Райкина не было. Откопал где-то сведения, что Дубинин любил петь русские песни: «Выйду ль я на реченьку» и другие… Так ради этого дружок Буданцева — Силаев — в классе квинтет народных инструментов организовал. Солиста еще на сбор пригласили из шестого класса — балалаечника.

— Ладно! — прерывал Громов. — Ты лучше скажи, — как у него сбор прошел?

— Сбор прошел хорошо, я не спорю… Так ведь кто не пойдет на цирковое представление?.. — ехидно замечал горемыка. — А только это не сбор! Такого ни в каких инструкциях и пособиях не найдешь…

— Вот именно! — усмехался Громов. — А ты бы хотел, чтобы создали устав пионерской службы. Заучить на зубок все параграфы устава и действовать, как положено. Ребятам нужна игра, понятно? — говорил он горячо. — Увлекательная игра, — такая, чтобы возбуждала их интерес к теме сбора. Ребята склонны откликаться на все события жизни, но отражают их в игре, а не в докладах и речах. Пора бы тебе это понять. Вот Буданцев понимает. Надоели пионерам все эти ваши предметные сборы — не то урок, не то скучное собрание. Напишете шпаргалки, а ребята потом, как попугаи, закатывают речугу за речугой. Мухи от тоски дохнут! Давай иди к Буданцеву на выучку! — заключал он решительно, — Комсомольского поручения я с тебя снять не могу. Да и комитет его не снимет.

Горемыка уныло брел к Грише.

— Ты мне свою методологию расскажи… — приставал «горе-теоретик».

Буданцев охотно помогал, советовал. Отвечал так:

— Методология одна — «Смерть скуке!» Всем должно быть интересно. Зрителей на сборах нет. Все участники, все действуют. Пусть каждый сам скажет: что он хочет делать, какие ему игры и занятия по душе, что любит, чем увлекается. Всякую хорошую инициативу надо поддержать. Автора предложения — поставить во главе организации; пусть проявит всю силу своего увлечения в любимом деле. Вот тебе и вся моя «методология»! Ты только не старайся подгонять под какую-нибудь схему. В этом деле «таблицы умножения» нет. Работа с ребятами — это творческий процесс, применительно к случаю: сегодня — одно, завтра — другое, и каждый раз — разное… Понятно?

Гриша неизменно вспоминал при этом уральского писателя Бажова, его рассказы о русских мастерах-умельцах, и подчеркивал:

— Вот и у нас, вожатых, должна быть «живинка в деле».

Такой поддержанной им инициативой, в которой сразу же обнаружилась «живинка», была идея Игоря Бунчука и Толи Силаева создать тимуровский отряд при доме, в котором жили многие ребята этой школы.

Хотя, по мнению некоторых комсомольских «активистов», Буданцев и считался фантазером, но у него был трезвый ум и опыт пионерского вожака. Гриша отлично знал, какую силу представляет собою детский коллектив и как велико его влияние на окружающих. Но в доме не было никакого коллектива. За пределами школы ребята утрачивали всякую связь и оставались одиночками. Их общение друг с другом и привязанности формировались случайно. Здесь, на дворе, они были предоставлены самим себе. Они часто попадали под влияние вожачков, способных увлечь ребят на порочный путь хулиганства, а подчас и преступления.

«Двор должен стать нашим! Разве нельзя этого добиться? — раздумывал Буданцев. — Да неужели мы не справимся с разными вздорными хулиганствующими мальчишками, маленькими шпанятами? Конечно справимся. Может быть, не сразу, но все же одолеем… Нужен только сильный тимуровский отряд, который бы увлек мальчишек интересными делами. Его не так просто создать, — это верно! Но ведь уже есть ядро пионеров — школьных активистов: Игорь, Толя, Саша Кудрявцев. Надо подумать, — кого бы еще привлечь? Ядро потом обрастет: примкнут друзья активистов, а за ними и другие мальчишки… И тогда… Тогда во дворе появится новая сила — коллектив. Дело требует изобретательности и выдумки. Планы тимуровского отряда должны быть смелыми и увлекательными…»

Так думал Буданцев. Искры новых идей уже зажгли «фантазера». Он ясно видел, что будущая деятельность тимуровцев таит в себе огромные, благотворные возможности.

Гриша улучил удобный момент, чтобы поговорить с Громовым наедине. Буданцев боялся, что задуманное дело окажется не по плечу, сорвется…

Громов выслушал его с большим интересом. Сразу шутливо заметил, что сомнения убивают веру… И уже серьезно сказал:

— Дело хорошее! Бесспорно стоящее! Политически очень нужное. Я тебя поддержу, — можешь быть уверен. Ничего не бойся! Начинай! Огласки пока не надо. Развернем, наберемся некоторого опыта, — тогда и доложим на комитете.

Он дружелюбно потискал Буданцева.

— Худой ты, Гришка, как черт! В чем дело? Ешь плохо, что ли?

— Худой! — усмехнулся Буданцев. — Ты что, не помнишь, какой я был в первом классе? Заморыш!

— Ох, как же!.. — рассмеялся Громов. — Мы же тогда с тобой в одном классе учились. Помню, по физкультуре Иван Степаныч говорит: «Подтяните, ребята, трамплин!» Я с одного конца взял, тащу, а ты — ни тпру ни ну! Напыжился, покраснел — и ни с места!

— Давай теперь попробуем! — обхватил его Буданцев.

— Брось, Гриш… Войти могут! Неудобно… Слушай-ка… — перешел он снова на серьезный тон. — Ты своих тимуровцев не обездоливай романтикой. Ребячьему сердцу романтика тайны мила. Вспомни гайдаровского Тимура… Теперь, правда, другое время. Но ведь жизнь наша романтикой не оскудела. Наоборот, еще богаче стала. Верно?

Им помешали. Приехала делегация румынских студентов — будущих учителей.

— Забыл я об этом совсем! — спохватился Громов. — Ни пуха ни пера тебе, Тимур! — крикнул он уже на ходу, выбегая из комнаты.

Буданцев с большой охотой занялся организацией отряда. Вместе с энергичными помощниками — Силаевым, Бунчуком и Сашей Кудрявцевым — он привлек первых ребят: Колю Демина — будущего помощника Игоря по звену СМ (содействия милиции), Васю «серого» и Васю «синего» — незаменимых связистов, Виктора Гуляева — инструктора спорта отряда.

Путь прихода Виктора Гуляева к наследникам Тимура был извилист и сложен, как, впрочем, и вся его биография. Она хранилась в записях отрядного дневника — этой своеобразной летописи, которую аккуратно вел Толя Силаев — первый заместитель Буданцева, его личный друг, трубадур отряда и руководитель звена связи. Вскоре пришел Костя Широков, приведя трех своих товарищей. Увлечение Кости делами отряда было так сильно, так велика была его преданность тимуровцам, что штаб поручил ему ответственное звено — ПХД (помощь хозяйству дома). Дело было трудное; Костя не справлялся. Все свои огорчения от неудач принимал так близко к сердцу, что руководителя не снимали с поста, а только укрепили его звено дельными, расторопными ребятами.

Отряд рос, развивался и крепнул. Каждую неделю в него вливались новички. Их принимал штаб отряда. Никаких ограничений не было. Каждый мальчик школьного возраста мог стать наследником Тимура — пионер и не пионер, отличник учебы и двоечник. Для отстающих в учебе было создано при звене содействия технике отделение ПШ (помощь школе), которым руководил помощник отрядного «инженера», Саши Кудрявцева, Миша Карасев — ученик седьмого класса, отличник учебы. За его ум и разносторонние знания тимуровцы присвоили ему почетное прозвище «академика». Двоечники попадали в отделение «академика» и мало-помалу «слезали» с двоек.

Обязательства были строги: железная дисциплина и беспрекословное исполнение решений штаба.

За последнее время, когда отряд окреп, в него стали принимать постепенно одного за другим самых «ненадежных» ребят со двора.

— Нам теперь это не страшно! — говорил Буданцев. — Коллектив их исправит!

Вступающий в организацию наследников Тимура должен уметь плавать, ездить на велосипеде, ходить на лыжах, знать азбуку Морзе, уметь пользоваться компасом. Подготовкой к сдаче этих вступительных испытаний ведал инструктор спорта отряда — Виктор Гуляев.

Вскоре появился марш наследников Тимура, написанный отрядными стихотворцами на мотив «Марша нахимовцев». Учредили почетные значки — медальоны — за спасение жизни человека от огня, воды и при других несчастных случаях. Впрочем, кандидатов на награду пока не было. Каждый тимуровец мечтал спасти человека, но никому еще не довелось проявить свою отвагу. Правда, в конце лета Виктор Гуляев «спас» одного мальчонку, который чуть не утонул в Черной речке, но, как выяснилось потом, незадачливый пловец оказался подопечным Гуляеву новичком, которого отрядный инструктор обучал плаванию, готовя его к вступлению в отряд. В ходе обсуждения этого случая раскрылась вся «система», как Гуляев принимал от новичков плавание. Сдающего норму приводили на бревенчатые плоты-гонки и, раскачав на руках, выбрасывали на глубокое место. Помощники Гуляева и сам инструктор в полной боевой готовности стояли на бревнах, готовые ринуться в воду. Если новичок был еще слаб, недостаточно опытен в искусстве плавать и не мог своими силами добраться до гонок, начинал «пускать пузыри», — инструкторы немедленно бросались в воду и вытаскивали его. Но радость счастливца была не долгой. Дав ему отдышаться, его снова бросали в реку. На третий или на четвертый раз парнишка самостоятельно добирался до бревен. Удовлетворенные «инструкторы» отмечали в тетрадке против фамилии новичка: «плавание сдал».

Эта «система» напугала штаб тимуровцев. Ее назвали варварской, опасной для жизни и немедленно запретили. Главный инструктор Гуляев получил строгий выговор.

Были разработаны и утверждены штабом правила поведения; ругань, курение и грубость объявлялись позором. «Тимуровец обязан быть вежливым и скромным, выдержанным и хладнокровным, стойким и храбрым, оказывать помощь старым людям, стоять, когда с ним разговаривают взрослые». В отношении старых и одиноких жильцов, проживающих в доме, было принято специальное решение — «взять над ними тимуровское шефство». Первый такой опыт уже увенчался успехом. На очередном совете штаба Саша Кудрявцев доложил, что его «подшефная старушка» — мать Героя Советского Союза — живет теперь в нормальной обстановке. Ее жилец, пьянчуга и скандалист Крутов, стал тише воды и ниже травы.

Буданцев дополнил сообщение Саши, рассказав о своей встрече по этому поводу с депутатом райсовета:

— Депутат, товарищ Семенов, — токарь-скоростник с Кировского завода… — пояснил Гриша. — Я когда к нему пришел на прием, сразу заявил, что действую по поручению нашего штаба, и все рассказал про этого типа Крутова. «Помогите, говорю, нам тут одним не справиться». А он мне в ответ: «Спасибо, что пришли! Передайте тимуровцам и заверьте их, что я займусь этим делом непременно и в первую очередь». Велел зайти через две недели. Ну, конечно, я зашел. Он меня сразу признал и говорит: «Что ж, теперь, думаю, все будет в ажуре. Я с гражданином Крутовым поговорил по душам, сказал, что, как депутат, никого в обиду не дам, тем более старого человека. Ну, пробрал его «с песочком», приструнил малость. Должен быть толк. А если узнаете, что опять бесчинствует, — просигнальте мне. Я на него найду управу!»

Сообщениями Саши и Буданцева тимуровцы были очень удовлетворены и тут же записали в дневник решение о «тимуровском шефстве».

Много было намечено интересных планов, но для их осуществления требовалось помещение, где можно было бы собирать ребят. Буданцев действовал очень энергично. Он уже заручился поддержкой Громова. Тот должен был на днях побывать по этому вопросу в обкоме комсомола. Клавдия Петровна тоже обещала помощь. Теперь Гриша решил переговорить с отцом, — пусть родители самих тимуровцев окажут содействие. Кстати, отец еще ничего не знает об отряде.

Сергей Назарович Буданцев был широко известен в стране, как крупный инженер и ученый-специалист по проектированию мощных гидротурбин. Человек огромной энергии и волевого характера, старой большевистской закалки, он был старшим экспертом и консультантом министерства, главным инженером крупнейшего ленинградского завода, вел большую научную работу, писал книги.

Разговор Гриши с отцом состоялся в воскресенье, после очередного заседания штаба.

Сергей Назарович выслушал сына не прерывая, с тем любезно-молчаливым вниманием, с которым он всегда выслушивал собеседника, если тот высказывал интересные, свежие мысли.

Гриша начал с истории зарождения отряда. Говорил о его делах. Не без юмора рассказал о действиях звена Игоря Бунчука и Кости «трах-бах», веселых казусах в работе других ребят и закончил изложением планов штаба: создание объединенного звена содействия распространению техники, звена юннатов, с генеральным планом на весну (озеленение дворов, балконов и подоконников дома), и, наконец, прочитал последнее решение штаба, принятое ребятами с энтузиазмом — организация при доме «Клуба школьника».

— Вот, папа… — заключил Гриша. — Помоги нам, если считаешь это дело стоящим.

Сергей Назарович молча прошелся по кабинету, покручивая пальцами длинный мундштук папиросы, энергичным движением сдернул с носа очки и посмотрел на сына веселыми близорукими глазами.

— Увлекательно! — сказал он. — Жаль, что я не мальчишка! Да, да! Увлекательно! — повторил он и, обняв Гришу за плечи, повел его по ковровой дорожке вдоль кабинета.

— Одобряю! Дело полезное! Но, дорогой мой комсомольский вожак, надо выйти из подполья. Помилуй бог, что за конспирация! Секта какая-то! Пусть все знают, что вы существуете…

Лицо Гриши порозовело от ласкового отцовского одобрения.

— Это так было, папа. Но теперь, раз у нас дело пошло на лад, комитет комсомола поддержал нашу инициативу. Из школьников других классов уже в трех домах организовались отряды. Вот сегодня у нас были ребята из соседнего дома. Изучают опыт. Тоже тимуровцы. Мы им выделили консультантов.

— Ну, вот это хорошо! — заметил Сергей Назарович. — А клуб школьника в каждом доме — это просто замечательно! Я полагаю, что в проектах новых домов должно быть просто запланировано для этого специальное помещение.

Сергей Назарович чиркнул спичкой и, раскурив новую папиросу, сразу перешел к конкретным решениям. Он обещал поговорить в райкоме партии, заручиться содействием кое-кого из жильцов дома и порекомендовал Грише обратиться к управхозу.

— Мать говорит, что наш управхоз — дельный человек, — сказал он. — Кроме того, при доме есть культкомиссия. Должна быть, во всяком случае. — Ну-ка дай мне телефоны Клавдии Петровны и секретаря твоей комсомольской организации. Я уверен, что эту идею поддержат все. Словом, совместными усилиями добьемся — клуб будет!

Он спросил Гришу, не имеют ли в виду сами ребята какое-нибудь помещение в доме.

— Есть старая котельная, — раздвинул Гриша шторы у окна. — Вот посмотри, пожалуйста…

Сергей Назарович глянул на двор и улыбнулся.

— Ну что ж, — сказал он, — история говорит, что первенцы прогресса рождались в скромных условиях. Будем действовать, мой сын. Дело правое!

Он произнес эту фразу как-то раздумчиво и посмотрел на часы.

— У меня сейчас деловой разговор с Москвой, — заметил он, снимая телефонную трубку. — Извини, пожалуйста!

Гриша вышел из кабинета окрыленным. Он знал, что слово отца еще никогда не расходилось с делом.

 

Разговор в конторе

Желание Ивана Никаноровича поближе узнать своих «тайных союзников» осуществилось. Вчера с ним условился о встрече в школе секретарь комсомольской организации Петя Громов, а двумя часами раньше его попросили зайти в отделение милиции, где Клавдия Петровна имела с ним столь интересный разговор, что Иван Никанорович вернулся домой в самом благодушном настроении и даже по дороге выпил кружку пива, что случалось с ним весьма редко. Он с нетерпением ждал теперь встречи с тимуровским вожаком, и эта встреча, наконец, состоялась.

Все, что сообщил управхозу Гриша Буданцев, независимый вид начальника штаба тимуровцев, его исключительная деловитость и рассудительность произвели на Ивана Никаноровича большое впечатление. Даже бухгалтер конторы отложил на время свои занятия и поглядывал поверх очков исподлобья на тимуровского «посла», с настороженным интересом.

Как и следовало ожидать, обрадованный Иван Никанорович обещал Буданцеву полную поддержку и заявил, что завтра же соберет культкомиссию дома. Пусть тимуровцы сделают краткое сообщение о своих делах и обо всем, что им надо. Остальное управхоз берет на себя.

Когда Гриша ушел, Иван Никанорович еще некоторое время смотрел вслед ему, в раздумье потирая тыльной стороной руки щеки и подбородок, будто пробовал, хорошо ли они выбриты. Потом подошел к главбуху, который уже начал щелкать на счетах, время от времени почесывая карандашом за ухом.

— Вот она — наша смена! А? Что скажешь, главбух? Душа радуется! Какой парень!

Иван Никанорович подтолкнул бухгалтера в плечо и нечаянно задел счеты, спутав костяшки.

— Ну, ей-богу, в самом деле! — откинулся на спинку стула бухгалтер. — Иван Никанорыч! У меня же подсчитано!

— Эка невидаль! Положи назад четыреста двадцать два рубля с копейками.

— Положи! — передразнил бухгалтер. — А с какими копейками?

— Кажется, двадцать пять… или двадцать семь… Точно не заметил.

— Вот, или — или… Мне же надо опять отчет поднимать.

— Ох, жесткий ты человек, товарищ Красовский!

— Бухгалтер должен быть жестким.

— Почему это?

— При мягком отношении к деньгам они имеют свойство вылетать в трубу.

Иван Никанорович уже надевал пальто, но, застегивая пуговицы, замедлил движения.

— Сына у меня нет, вот что! — вдруг неожиданно сказал он.

— Чего? — не понял бухгалтер.

— Мечтал я, в свое время, о сыне… веселом, боевом, вдумчивом парне, вот таком, как этот Буданцев.

— Господи… боже… мой… — отщелкивал после каждого слова на счетах бухгалтер. — Сына… ему… Раз нет… значит, нет…

— Слушай, товарищ Красовский… Дорогой Петр Кузьмич…

В словах управхоза послышались просительные нотки.

— Прикинь-ка в свободную минуту ориентировочную сметку: во сколько обойдется ремонт старой котельной…

— Я денег не дам! — испугался бухгалтер и, выбросив руки локтями на стол, прикрыл ими ведомость, будто оберегая груду лежащих перед ним денежных ассигнаций.

— Нет, дашь!

— Нет, не дам! Это ребячьи забавы, баловство… Они тебе наговорят… Им все мало… Ненасытные!.. Им дворцы пионеров создали, разные там ДПШ, библиотеки, театры, кино, пионерские лагери… чего только нет!.. Виданное ли дело — в каникулы весь город с ними цацкается!.. Я в детстве ничего не знал. Разве что только вот в этот двор завернет бродячий петрушка на ширме или солдат-инвалид на деревянной ноге, с шарманкой и облезлым попугаем. И рады были зрелищу — восхищались. А теперь… Избаловали их совсем… Не дам денег на ветер! Статьи у меня такой нет. Баловство!

— Это не баловство! — сказал твердо Иван Никанорович. — Это рост культуры народа. Богатство наше в культуру пошло! Жизнь выдвигает большие духовные потребности… На сознание человека действует. Душу его поднимает на культурную инициативу. Понятно?

— Ты меня не агитируй! — рассердился бухгалтер. — Ты в коммунальном банке эту речь произнеси…

— Ну и произнесу! В банке тоже коммунисты сидят, а не чиновники — отцы-градопопечители Санкт-Петербурга!

— Давай, действуй! — буркнул бухгалтер и с ожесточением защелкал костяшками.

— Не сомневайся! — бросил Иван Никанорович, поднимаясь по ступенькам, и уже в дверях зло усмехнулся:

— «Шарманка с попугаем»! Курам на смех!

 

Новые дни

Вслед за ноябрьскими праздниками наступили небольшие морозы. Выпал снег. Он держался на улицах недолго. Дворники в белых передниках, вооруженные лопатами и скребками, сгребли его с тротуаров в кучи. Появились грейдеры, прошли по улицам и площадям, сняли с мостовых снежный покров, скатали его в сплошной вал, а снегоуборочные машины подхватили его своими огромными лопастями в охапки, прогнали по транспортерам, насыпали в грузовики. Через два часа зимы как не бывало, — сброшенная в каналы, она уплыла в Финский залив. Под колесами машин снова шуршал накатанный цвета вороненой стали асфальт. Зима осталась только на бульварах и скверах, к великой радости ребят-малышей. Они вывезли свои санки, надели лыжи и коньки, прокатали подошвами всюду, где только было можно, зеркальные ледяные тропинки.

Аня проснулась от яркого дневного света. Посмотрела в окно. Крыша соседнего дома, покрытого свежим снегом, сверкала белизной.

Будильник на мамином туалете показывал три часа. Сейчас должны прийти из школы девочки. Как долго она спала! Голова казалась тяжелой и болела. Дыхание, словно сдерживаемое многочисленными перегородками, было коротким, прерывистым и вызывало колкую боль под лопатками.

Аня протянула руку и нашла на ощупь среди пузырьков с лекарствами градусник. Сунула его под мышку. Неужели нет никакого улучшения? Сколько дней она лежит: пять или шесть? Аня начала считать и все сбивалась в числах.

За дверью в передней тихо шептались мама и Николка. У него вырывались иногда громкие междометия, и Нина Сергеевна недовольно шикала на сына.

— Я не сплю! — хотела крикнуть Аня, но с губ сорвался только бессильный звук, и она закашлялась.

В комнату быстро вошла мама, дала принять лекарство, заменила высохшее на голове полотенце холодным влажным компрессом. Расторопными маленькими руками, не потребовав от больной никаких усилий, она ловко перевернула сбившиеся подушки. На разгоряченное лицо сразу пахнуло приятной свежестью.

— Ну, как ты себя чувствуешь, голубка моя? — спросила мама. — Ты хорошо поспала и всю ночь не кашляла. Доктор говорил, что еще два дня — и все пойдет на поправку.

— Мне лучше. Только очень жарко…

Аня достала термометр и поворачивала его в руке, стараясь увидеть, где кончается серебристый столбик ртути.

— Градусник все врет! — сказала она недовольно и протянула его матери.

— Тридцать восемь и три… — сказала мама. — Это ничего! Вероятно, больше и не поднимется. Сейчас я принесу тебе свежий вкусный морс. Надо больше пить.

В передней раздался легкий короткий звонок, и Николка защелкал дверными задвижками.

Нина Сергеевна вышла.

Среди приглушенных голосов Аня узнала голос Наташки и Тоси. Люды Савченко не было. Она навещала Аню каждый день, но приходила позже. У нее теперь был заведен твердый порядок — сразу после обеда садиться за приготовление уроков. Она дала торжественную клятву не изменять этого решения.

Девочки еще некоторое время перешептывались, обогреваясь. Когда они, наконец, вошли, тихонько, на цыпочках, с серьезно-сосредоточенными лицами, Аня спросила с упреком:

— Ну что вы, девочки, к умирающей пришли, что ли?!

— Больная, успокойтесь! — рассудительно прогудела Тося Пыжова. — Мы знаем, как себя вести. Просьба не разговаривать. Говорить будем мы.

Они принесли букетик крымских «вечных колокольчиков», мандарины с зелеными листочками (это Наташке прислали посылку из Ялты) и коробку клюквы в сахарной пудре.

Аня с молчаливым упреком смотрела, как они раскладывали и расставляли все это на столике, наконец, не выдержав, спросила:

— Когда прекратится снабжение съестными припасами, а?

— Больным нельзя нервничать, — заметила Наташка. Подруги уселись чинно вдвоем на один стул и начали выкладывать новости. Зойку Дыбину исключили из школы. Ее родители и их друзья осаждали директора школы.

— Привели даже какого-то «дважды лауреата», — сказала Тося. — Но ничего не получилось. Гороно утвердило решение дирекции школы.

Девочки рассказали о Марии Кирилловне. Слукавили, что она чувствует себя лучше. На самом деле было иначе. Никого из них в палату не пустили. Больную учительницу разрешили навестить только ее сестре. Она была вызвана телеграммой из Тулы. Справочная больницы сообщила только содержание бюллетеня: «состояние тяжелое». Все это было решено скрыть от Ани. Никаких передач, даже цветы от девочек, не приняли. Не обошлось без инцидентов. Лиза Гречик и Тамарка тоже принесли цветы, но девочки запротестовали. Они считали Зойкиных подруг в какой-то мере виновными в болезни Марии Кирилловны.

Аню очень интересовало, сколько одноклассниц принято в комсомол.

— Двенадцать, — сказала Тося. — Больше, чем в других классах. Но комсорга еще не выбрали.

— Почему?

— Хотим, чтобы ты была комсоргом.

Аня озабоченно привстала с кровати.

— Что вы, девочки!..

Наташка легонько нажала на Анино плечо.

— Лежи, пожалуйста, Анечка. А то твоя мама нас живо вытурит! У нас было комсомольское собрание, и вот все, все девочки знать ничего не желают: хотят, чтобы ты была нашим комсоргом. Тебя все любят…

Аня полузакрыла глаза. Ей казалось, что прошло очень, очень много дней с тех пор, как она выбежала из школы на улицу, надеясь догнать Марию Кирилловну. На спинке кровати еще висит ее пионерский галстук, которым она последний раз закрывала свое горло, спасаясь от холодного ветра на Литейном мосту. Несколько лет она гордо носила его. Но вот детство кончилось. Началась комсомольская юность.

— Покажите мне ваши комсомольские билеты, — тихо попросила Аня.

Она долго рассматривала эти маленькие книжечки, будто впервые читая фамилии Наташки и Тоси. На фотографиях девочки выглядели старше своих лет. Особенно взрослой казалась спокойно-серьезная физиономия Тоси. А Наташка слегка улыбалась, с обычным для нее задумчиво-мечтательным выражением.

Девочки рассказывали, как они получали в райкоме комсомола свои билеты, и Аня переводила взгляды с фотографий на лица подруг, находя, что обе они повзрослели не только на карточках. Позже, когда пришла Люда Савченко, Аня заметила в ней еще более разительную перемену. Исчез ее вялый, анемичный тон, небрежно-ленивые жесты. Она выглядела собранной и подтянутой. Люду тоже приняли в комсомол, но с серьезным предупреждением. Одна десятиклассница, оправдывая свой отвод Люде, прямо сказала, что звание комсомолки несовместимо с легкомыслием и обломовщиной. Правота этого замечания была очевидна, а присутствующие на собрании так хорошо знали Люду, что никто не осудил резкого высказывания оратора. Люда дала слово «начать жизнь по-новому». Она была полна самых решительных намерений…

Нина Сергеевна, считая, что визит девочек к ее дочери несколько затянулся, заглянула в комнату. Заметив это, Тося, весьма недвусмысленно подтолкнув подруг, встала.

— Пора, девочки, идти домой и заняться уроками…

На другой день, когда они снова навестили Аню, она чувствовала себя настолько хорошо, что врач уже разрешил ей сидеть в кровати.

Вечер ознаменовался неожиданным посещением: тройка тимуровского штаба во главе с Гришей Буданцевым явилась в квартиру Барановых.

Толя Силаев, как старый знакомый Николки, был тут же в передней перехвачен им и уведен в столовую. Увлечения Николки были весьма кратковременными. Портовый кран и другие технические сооружения были им заброшены. Проявилась новая страсть — к музыке. Но подаренная ему губная гармоника отказывалась служить новоявленному любителю-музыканту. Пришлось Толе Силаеву объяснить и показать, как надо обращаться с инструментом. Толя даже выучил Николку играть первую фразу из «Вечера на рейде».

Буданцев в это время вел с Ниной Сергеевной ловкий и тактичный разговор, предлагая ей помощь тимуровского отряда. Говорил он, как всегда, коротко, с обычной для него конкретной деловитостью.

— Вы на работе, правда? Аня целый день одна. Николка еще ребенок. Я понимаю, что подруги присмотрят за больной и за мальчиком. Ну, а кто купит продукты, сбегает за лекарством, выполнит разные хозяйские поручения? Пожалуйста, не стесняйтесь, Нина Сергеевна. Наш отряд для того и создан, чтобы оказывать помощь людям в трудных случаях жизни. Мы к вам прикомандируем двух расторопных ребят, а?

Нина Сергеевна слушала Буданцева, с трудом сдерживая желание расцеловать начальника штаба. Девочки рассказали уже Нине Сергеевне о том, какое участие приняли тимуровцы в судьбе ее дочери, и Нине Сергеевне хотелось чем-нибудь выразить свою сердечную материнскую признательность за эти заботы. Но она знала, что подростки не выносят сентиментальных нежностей, и потому просто сказала:

— Позвольте поблагодарить вас!

Она не решалась говорить «ты» этому серьезному высокому юноше, хотя по возрасту он вполне мог быть ее сыном.

Тем временем Игорь Бунчук, сидя у кровати больной в окружении девочек и пересыпая свою речь прибаутками и веселыми примечаниями, вел агитацию за вступление девочек в тимуровский отряд. Впрочем, никакой потребности в такой агитации не было. Девочки с радостью согласились и закидали Игоря вопросами, заставив рассказать всю историю создания отряда.

Игорь нарисовал живописную картину увлекательных дел, но, памятуя о тимуровской скромности, умолчал о действиях своего звена, хотя чувство необыкновенной гордости распирало его в продолжение всего разговора.

— Понимаете, девочки… — заключил он, пощелкав в увлечении над головой пальцами, — идут упорные разговоры о том, что в будущем году будет введено совместное обучение. Мы будем с вами «воссоединены в едином государстве», — сострил он. — А если вместе в школе, так вместе и дома — в тимуровском отряде! Всегда! Всюду! Дружба навек! — закончил он патетическим призывом и тут же пожалел о том, что самый красноречивый агитатор — Толя Силаев — не был свидетелем его успеха.

Девочки аплодировали.

Веселая встреча закончилась дружеским чаепитием, причем больная сидела за общим столом. От нее сегодня впервые тимуровцы узнали всю историю этюдника. Стали ясными причины покушения на Аню. Игорь Бунчук взял на заметку некоторые детали, касающиеся исчезновения картины художника Куинджи. Руководителем звена СМ овладел обычный сыскной азарт. Он забросал вопросами даже Нину Сергеевну. Но она отвечала как-то рассеянно, словно пробуждалась от глубокого раздумья. Буданцев это заметил и объяснил болезнью дочери. Но, случайно спросив про капитана Баранова: где он и когда вернется в Ленинград, понял, что именно в этом вопросе и скрываются главные тревоги и матери и дочери. Они обе признались, что несколько беспокоятся за него. Вот уже, оказывается, две недели прошло, как от капитана Баранова нет никаких известий, «Новая Ладога» вышла из Буэнос-Айреса в море, — больше о ней никому и ничего не известно.

 

Чрезвычайный и полномочный посол

Виктор Гуляев был хорошим спортсменом, верным тимуровцем и плохим дипломатом. Назначение его парламентером для переговоров с Минькой, Котькой и Боцманом было сделано не совсем удачно. Когда Буданцев наметил этот план, он предполагал, что никто лучше Гуляева не сможет найти с тремя друзьями общий язык: ведь до вступления в отряд Гуляев находился с ними в приятельских отношениях. Гриша надеялся, что Миньке и Котьке понравится идея — управлять швертботом и буером. Именно это и привлечет их в отряд, — об остальном он не беспокоился. Практика показала: все пришедшие в коллектив по-настоящему дорожили им. Кроме того, после посещения Ани Барановой, когда выяснилась тайна этюдника, Гуляев получил для переговоров новый козырь: картины Куинджи в этюднике нет. «Зимняя канавка» бесследно пропала. Надежды трех друзей рушились безвозвратно. Виктор был призван сообщить им об этом и соблазнить перспективами нового, интересного дела. Штаб тимуровцев рассчитывал на успех. Однако надо было учитывать свойства неуравновешенного, задиристого характера Гуляева; лишенный самых примитивных дипломатических приемов, Гуляев способен был неожиданно «взорваться» и испортить все дело.

Так и случилось. Минька и Котька учились в одном классе. Боцман уже два года как бросил школу и болтался без дела, не находя пристанища, пользуясь полной безнадзорностью. Отец Боцмана и мачеха занимались темными, спекулятивными махинациями. Если когда и вспомнят про мальчишку, то только за тем, чтобы послать за пивом и водкой. Боцман был груб и нахален. Он уже имел привод за хулиганство, и в отделении милиции его знали.

Скверное влияние Боцмана начало сказываться и на его друзьях. Минька и Котька учились плохо, не раз прогуливали уроки, легко соглашались на разные хулиганские «развлечения».

Обычно друзья встречались сразу при выходе из школы. Боцман поджидал Миньку и Котьку на бульваре. Виктор Гуляев, знал об этом. Он решил перехватить двух приятелей до того, как они встретятся с Боцманом. Но после шестого урока Гуляева задержал преподаватель физкультуры. Надо было составить списки двух хоккейных команд к предстоящим тренировкам. Гуляев подошел к школе, где учились Котька и Минька, только в четвертом часу. У подъезда никого не было. Гуляев заглянул в вестибюль. Пусто! Конечно, все разошлись…

Он вышел на улицу и оглянулся по сторонам. Далеко в конце бульвара стояли трое мальчишек, весьма похожих по внешнему виду на тех, кто ему был нужен.

Какой-то мальчонка, потирая опухшее багровое ухо и вздрагивая от рыданий, проплелся мимо Гуляева неуверенным, спотыкающимся шагом.

Гуляев узнал его и окликнул:

— Палька! Ты чего ревешь?

Палька испуганно дернулся вперед. Хотел было уже бежать, но, увидев Гуляева, остановился.

— Кто это тебя съездил по уху? — спросил Гуляев. Палька проглотил слезу, икнул, но ничего не ответил, а только посмотрел тревожно по сторонам. У него был жалкий вид нахохлившегося воробья в дождливую погоду. Палька устал и измучился от боцмановских поборов. Несколько раз он уже брал из дома тайком вещи и деньги, силясь рассчитаться с Боцманом за проигрыш в карты. Но долг по-прежнему был еще высок. Сегодня пошли в уплату старенькие отцовские запонки из уральских самоцветов. Палька надеялся покрыть ими весь долг. Но Боцман оценил их всего в два рубля. Жестокий кредитор потребовал от Пальки вернуть к утру остаток долга — шестьдесят рублей, — пригрозив суровой расплатой. А в ответ на жалобные протесты должника так его стукнул по уху, что у Пальки потемнело в глазах. Он шел теперь домой в полном отчаянии, плача от боли, обиды и страха, чувствуя, что ему никогда не избавиться от этой кабалы. Самые страшные мысли приходили в голову трусливому и запутавшемуся мальчонке.

— Чего ж ты молчишь? — повторил Гуляев. Откровенно говоря, ему было не до Пальки. Ну мало ли по какому поводу мог реветь мальчишка: свалился или подрался с кем-нибудь. Велика беда! Стоит ли обращать внимание. Гуляев досадовал на себя; который день ему не удается выполнить поручение Буданцева — переговорить с Котькой и Минькой. Но он твердо помнил и тимуровское правило: каждого плачущего остановить и узнать, — в чем дело, не нужна ли помощь?

— Ты что же, вместе со слезами и язык проглотил, что ли?! Отвечай, когда спрашивают! — сказал он строго. — Если тебя кто вздул несправедливо, — говори. Я заступлюсь. Ну чего ты дрожишь мелким бесом?

Палька поднял на Гуляева заплаканные глаза, хмыкнул мокрым носом, и на грязном лице его появилось подобие улыбки.

Смелая мысль овладела Палькой: пожаловаться, искать защиты, спастись от преследований Боцмана, укрыться за надежной спиной сильного защитника. Виктор мог быть именно такой крепкой заступой. Он никогда не давал в обиду малышей, — его кулаки немало поработали на этой улице, наводя справедливость и порядок.

— Я тебе что-то скажу… — промолвил Палька, беспокойно оглядываясь. — Он грозился сделать из меня шашлык и отбивную котлету, если завтра на бочке не будут все денежки…

— Кто он? При чем тут шашлык и бочка? — не понял Гуляев. — Какие денежки? Говори толком!

Палька снова заплакал.

Гуляев потянул его за рукав и насильно усадил на скамейку.

— Ну, давай, выкладывай, рёва, что случилось?

По мере того, как Палька, хлюпая носом, дрожа и икая, рассказывал историю его отношений с Боцманом, в Гуляеве все закипало от ярости. Он был вспыльчив, горяч и в минуту гнева не владел собой.

— Вот бандит! — сказал он, сжав кулаки. — Где этот чертов тип?

— Вон он стоит… — ткнул Палька рукой вдоль бульвара.

— Идем! — взял Гуляев решительно Пальку за руку.

— Да что ты, Витя… — испугался Палька. — Их там трое!..

— А по мне хоть пятеро! Идем!..

— Ой, сделает он из меня…

— Ничего он не сделает! На пушку берет. Запугал вас всех. Трусы вы! Сдачи боитесь дать. Хоть бы компанией сговорились да устроили ему всей бражкой хорошую трепку. Идем!

Палька пошел за Виктором, мелко семеня ногами и пугливо оттягиваясь в сторону. Он понял, что попал в еще большую беду. Боялся быть нещадно избитым вместе со своим покровителем и готов был бежать, но Гуляев крепко держал его за руку и тащил за собой.

Трое приятелей увидели их раньше, чем они подошли.

— Хороша парочка — баран да ярочка! — сипло пробасил Боцман с ядовитой ухмылкой.

Гуляев выпустил Пальку, и тот мгновенно шмыгнул за дерево. Но бежать не решился, опасаясь погони, а только тревожно выглядывал из-за ствола старой липы, осыпанной свежим пушистым снегом.

— Вот что, Соловей-разбойник… — сказал Гуляев, подойдя вплотную к Боцману. — Ты поступил, как последний бандюга, обобрав Пальку. Но ты ему вернешь все, до последней мелочи, завтра к семи часам вечера с последним коротким сигналом у этой липы…

— Что? — побагровел Боцман. — Это как понимать?

— А вот так понимать: я освобождаю Пальку от крепостной зависимости. Ясно? Он тебе ничего не должен. Но если ты не возвратишь ему всего, что нахапал, то будешь иметь дело со мной. А уж я постараюсь сделать из твоей красной хари все, что можно из нее сделать!

— Ты нас не задирай! Мы тебя не трогаем! — заметил угрожающе Котька.

Это предупреждение подлило масла в огонь, в котором уже полыхало оскорбленное самолюбие Боцмана. Он кинул по сторонам вороватые взгляды и живо опустил обе руки в карманы штанов.

«Пугает!» — подумал Гуляев, но на всякий случай схватил Боцмана за руки. Тот вырвался. В руке у него оказался короткий пружинный хлыст, с насаженной на конце его тяжелой шайбой. Раздался тонкий свист, и шайба полоснула Гуляева по щеке. В тот же миг Боцман получил тяжелый удар кулаком в лицо. Противники схватились.

— Бей его, братва! — хрипло рявкнул Боцман.

Котька подставил Гуляеву ножку, — тот повалился. Боцман готов был уже «оседлать» его, но в это время, услышав истошный вопль Пальки, подоспели двое тимуровцев: Костя «трах-бах» и «инженер» отряда — Саша Кудрявцев. Они пытались оттащить Боцмана. Он встретил своих новых противников разъяренной руганью и хлыстом.

Гуляев уже поднялся на ноги и так рассвирепел, что Котька и Минька с трудом оборонялись от его ударов. К ним пришли на помощь друзья из соседнего дома. Но и число сражающихся наследников Тимура росло с каждой минутой. Здесь уже были маленькие и юркие Вася «синий» и Вася «серый», Гасан, который хладнокровно влез в самую гущу драки и, орудуя кулаками направо и налево, приговаривал:

— Харашо! Нэхарашо! Правильно! Нэправильно!

Драка разрасталась. Известие о ней дошло до дома, где стоял дежурный звена ОМ. Он моментально поднял во дворе тревогу.

Игорь Бунчук, спешно собрав своих помощников, уже несся к бульвару, на ходу отдавая приказания о том, как скорей и лучше ликвидировать драку.

Сторожиха на бульваре лихорадочно дула в свисток, сзывая дворников и милиционеров.

Кто-то успел позвонить по телефону Силаеву и Буданцеву. Они оба выскочили на улицу без пальто и шапок. Но к моменту их прибытия на место происшествия хорошо организованная команда Игоря Бунчука успела растащить сражающихся в разные стороны.

В тот же день было экстренное собрание отряда.

Гуляев с распухшим подбитым носом и пластырем во всю щеку виновато оправдывался, пригласив в качестве свидетеля Пальку.

Остальные участники сражения, получившие легкие ушибы и ссадины, горячо поддерживали Гуляева.

Происшествие было решено оставить без последствий.

Довольного и счастливого Пальку тут же приняли в отряд. Защита его интересов и охрана была возложена на звено ОМ.

Вместо обанкротившегося чрезвычайного посла Виктора Гуляева дело привлечения в отряд Котьки и Миньки было поручено Толе Силаеву и Грише Буданцеву.

Некоторые из ребят, плохо знавшие Гуляева, были, однако, очень недовольны тем, что он уже не раз являлся застрельщиком разных драк и скандалов. Особенно горячился и требовал наказания Гуляеву первый помощник Бунчука — Коля Демин.

— А что? И верно!.. — говорил он, негодуя, бросая на Гуляева неприязненные взгляды. — Мы хотим, чтобы у нас во всем доме и на улице никогда не было драк, а тут в самом отряде находятся молодчики, которые при каждом случае пускают в ход кулаки и раздают зуботычины. Исключить его на два месяца из отряда — и все!

Однако это предложение было отвергнуто большинством голосов.

Позже Толя Силаев объяснял Коле Демину и тем, кто поддерживал его:

— Понимаете, ребята, в чем дело… Вы не знаете биографии Виктора: как он попал в нашу школу и в отряд. К нему нужен особый подход. Вот послушайте-ка, что я вам расскажу…

Толя Силаев славился среди ребят как хороший, остроумный рассказчик, и поэтому все с удовольствием приготовились слушать.

— Дело было два года тому назад… — начал Толя. — Я учился тогда в пятом классе, а Гриша Буданцев в седьмом. Вышли мы однажды с ним из школы. Была, как сейчас помню, суббота. Вот мы стоим на улице и сговариваемся, — как лучше провести воскресный день. Отряда наследников Тимура тогда еще у нас не было и мы не знали, на что потратить свободное время. Стоим, значит, и советуемся: чем заняться? И вот подходит к нам парень лет двенадцати. Мы его немного знали. Он нигде не учился. Целый день болтался на улице и во дворе. Ничего парень, такой крепкий и плотный. Мы видели однажды, как он дрался. Здорово! Орудовал кулаками, как настоящий боксер. Подходит он, значит, к нам и обращается к Буданцеву: «Дай, пионер, закурить!» Так и сказал: «Дай, пионер, закурить!»

Каждый на месте Гриши удивился бы. Подумайте сами: обратиться к пионеру с просьбой о папиросе! Смешно!

Но, как вы думаете, что сделал Буданцев?

Он не удивился. Больше того, он похлопал себя двумя руками по карманам, как это делают курильщики, когда ищут спички, и сказал: «Хм! Какая досада! Я забыл папиросы в парте. Зайдем на спортплощадку, если тебе не лень, — я стрельну у преподавателя физкультуры!»

Честное слово, ребята, так и сказал: «Стрельну у преподавателя физкультуры!»

Вы понимаете, что мне приходилось удивляться уже в тройном размере. Да, да, считайте сами: парень попросил у пионера закурить — раз, Гриша «забыл свои папиросы в парте» — два… и, наконец, третье — наш преподаватель физкультуры Иван Степаныч, оказывается, курит! Совершенно необычайно!

Парень сказал: «Ладно!» — и мы пошли.

Когда мы явились на спортплощадку, Гриша оставил парня на скамейке. В это время как раз наша первая сборная играла со второй в волейбол. Вы знаете, какие это блестящие команды! На их игру можно смотреть с утра до вечера.

Вот Гриша посадил этого парня на скамейку против волейбольной площадки и говорит: «Подожди несколько минут, я сейчас приду!» А сам пошел к сторожу. Я, конечно, тоже иду. Мне интересно, чем все это кончится. Сторож тогда в пристройке жил. Входим. «Дядя Вася дома?» — «Дома!» — «Здравствуйте, дядя Вася!» (Это мы уже оба говорим). «Здравствуйте, ребята, — отвечает дядя Вася, — за чем пожаловали?» — «Такое дело, дядя Вася, — говорит Буданцев: — у нас сейчас генеральная репетиция в драмкружке идет и по ходу действия нужна папироса. А ведь вы знаете, — мы, пионеры, не курим. Откуда у нас папиросы?» — «Как не знать! — говорит дядя Вася улыбаясь. — И хорошо делаете, что не курите; молодцы, ребята! Я, — говорит, — понимаю так: выручить вас надо. Это можно! Возьми парочку — вдруг одна сломается». И дает нам две папиросы. Гриша благодарит. Заворачивает тут же папиросы в кусок газеты и толкает меня в бок: «Ну, — говорит, — идем скорей репетировать!»

Вы считаете, ребята, сколько раз на протяжении десяти минут мне пришлось удивляться?

— Так вот… — продолжал рассказчик. — Выходим мы на спортплощадку. Гриша — к парню. Вынимает две папиросы. «Пожалуйста, — говорит, кури на здоровье. Только не на площадке кури, а вон там, у заборчика». Парень говорит: «Спасибо! Я немножко посижу. Сильно играют! Красота!» А сам даже не смотрит на нас, — до того увлекся. Когда мяч над сеткой свечой поднимают, для того чтобы как следует «погасить», парень на скамейке подпрыгивает и руки у него тянутся, — так бы сам и хлопнул. Типичный болельщик!

«Сиди, — говорит Буданцев, — сколько хочешь! А мы с приятелем пойдем на брусьях подзаймемся. На днях в Москву едем на соревнование». — «Неужели в Москву?» — удивленно спрашивает парень. «Ну да! — отвечает Гриша важно. — Раз мы выиграли первенство по городу, — теперь в Москву. Вот хотим с приятелем потренироваться, чтобы в форме быть». — «Правильно! — говорит парень. — «Вклейте» московским школьникам!» — «Обыграем! — отвечает Гриша и толкает меня в бок: — Наша школа такие, брат, рекорды держит! Три чемпиона Ленинграда по разным видам спорта! Ого! Если бы ты у нас учился, — тоже, наверно, стал бы чемпионом. Я вижу, — крепкий парень! Мускулы у тебя, видать, здоровые?» — «Ничего. Малость имею!» — отвечает самодовольно парень и предлагает нам пощупать мускулатуру. Мы оба щупаем. А Гриша восторгается: «Ах, какая сила! Вот это да! Гимнаст или боксер?» — спрашивает он парня. «Всё могу! — говорит хвастливо парень. — В баскет тоже играю… Плаваю всевозможными стилями. Факт!» — «Это хорошо! — одобряет Гриша. — В нашей школе, между прочим, с будущего года хотят бассейн оборудовать». — «Да? — вздыхает парень и с сожалением добавляет: — А вот мне заниматься негде. Да и какое занятие без тренера!» — «Без тренера — это ерунда! — поддерживает Гриша. — Нам с приятелем подвезло: преподаватель нашей школы — мастер спорта. Ну, ладно, разговоры разговорами, а дело делом…» И он опять толкает меня в бок: «Пошли на тренировку!»

Вот мы с Буданцевым снова идем через всю спортплощадку, но уже по направлению к зданию школы, и я спрашиваю Гришу: «Куда теперь?» — «Конечно к преподавателю физкультуры — Ивану Степанычу!» — говорит Гриша. «Зачем же к Ивану Степанычу?» — удивляюсь я, совершенно сбитый с толку. «А ты не понимаешь?» — «Ничего не понимаю!»

На наше счастье, преподаватель физкультуры идет навстречу. Буданцев его останавливает: «Я к вам, Иван Степаныч, с большой просьбой. У меня есть знакомый парень. Хороший парень! Физически здорово сильный. Но вот уже второй год не учится в школе, бездельничает и курит. Такая досада! Если бы его к спорту приучить, я думаю, из парня вышел бы толк!» — «Ладно! — говорит Иван Степаныч. — Приведи его как-нибудь». — «Да он здесь, — отвечает Гриша. — Вон там на скамейке сидит — «болеет». — «Хорошо! — говорит Иван Степаныч. — Я сейчас ребятам спортинвентарь выдам и потолкую с твоим парнем».

Тут я последний раз удивился. Удивился хитрости Буданцева. Тогда она была для меня новинкой. Это мы с вами только теперь знаем, на какие хитроумные уловки способен наш начальник штаба. Вас, конечно, ребята, интересует: что из этого получилось? А получилось очень хорошо. Подшефного Грише парня — Виктора Гуляева — по рекомендации Ивана Степаныча приняли в школу. Стал хорошо учиться. Курить бросил. Ну, а физкультурник… Сами знаете какой! Недаром штаб отряда назначил его инструктором спорта. Так вот, ребята: если Гуляева исключить сейчас из отряда, он может снова стать таким, как был, и немногим отличаться от известного вам Боцмана. Разве можно! Мы сейчас хотим попробовать применить такой же способ к Миньке и Котьке… Опять же с участием Ивана Степаныча. Может, и тут номер пройдет… Тсс!.. Не выдавайте меня! — закончил рассказчик, увидев, что сам виновник происшествия — Виктор Гуляев подходит к ним.

— Что скажешь, Витюша? — дружески похлопал он Гуляева по плечу. — Как дела? Я вижу, ты чем-то очень доволен?

Виктор и в самом деле имел весьма важный и торжественный вид. Он только что побывал на квартире у Буданцева и получил назначение организовать на пустыре между двумя домами зимний каток для всех ребят из соседних домов. Это культкомиссия, при энергичном содействии Ивана Никаноровича, получила в райисполкоме разрешение воспользоваться пустырем по своему усмотрению. Место было запущенное, и тимуровцам предстояло приложить немало усилий. Но сознание, что будет «свой» каток, радовало всех. Наступила самая настоящая морозная зима. Никто не знал, насколько ее хватит в этом капризном и изменчивом ленинградском климате, и потому был дорог каждый день.

 

Куда привели розыски

«Где же картина, которая когда-то хранилась в этюднике? Как ее искать? С чего начать поиски?» — вот мысль, которая не давала покоя Игорю Бунчуку и его помощнику Коле Демину.

Прежде всего было решено повидаться с Авдотьей Семеновной. Как-никак, а она была для старика художника одним из самых близких людей. Досадно, что Аня Баранова из-за болезни не может сходить вместе с ними к этой женщине. Ждать, когда поправится девочка? Нет, не такой характер у Демина и Бунчука!

Узнав номер квартиры, они отправились к Авдотье Семеновне.

Их встретила пожилая женщина, одетая в стеганый синий ватник, с белой косынкой на седеющих волосах. На ее простом, заметно тронутом морщинами лице появилось выражение удивления и любопытства, когда она узнала о цели прихода нежданных посетителей.

— А зачем это вам, голубчики, понадобилось знать? — пытливо и строго спросила она. — История давняя. Быльем поросла…

В дверь постучали, вызывая Авдотью Семеновну.

— А ну, посидите… — сказала она ребятам и вышла из комнаты, оставив дверь в прихожую открытой.

— Картина у нее! — шепнул таинственно Демин. — Ясно!

— Брось! Почему ты думаешь? — так же таинственно зашептал Игорь.

— Факт! Она недовольна, что мы пришли. Сердится!

— Сказал! Может, у нее зубы болят…

Оба они уже шныряли по стенкам глазами: не висит ли где-нибудь «Зимняя канавка»?

Авдотья Семеновна вернулась и повторила свой вопрос.

Тимуровские сыщики были подготовлены к разным вопросам и ничуть не смутились.

— Картина известного художника… — начал Игорь.

— Куинджи! — многозначительно вставил Демин.

— Вот именно — Куинджи, — подчеркнул Игорь, — представляет большую ценность для советского общества…

Эта фраза была заранее им заготовлена, и он с удовольствием выделил ее, как наиболее важную. Дальше было задумано сказать, что предметы искусства являются достоянием народа, но тут Игорь сбился, потерял свой серьезный официальный тон и сказал просто:

— Понимаете, Авдотья Семеновна… Картина должна висеть в музее. Правильно? А тут, может, она валяется где в неизвестности… Портится, и все такое… Куда это годится?!

Строгое выражение на лице у Авдотьи Семеновны смягчилось.

— А вы кто, ребята? Юные художники, что спросила она уже более приветливым тоном.

— Мы тимуровцы! — сказал Демин.

— Из знаменитого отряда наследников Тимура, — с гордостью заметил Игорь.

— Ах, вот как! Ну-ну! — покачала головой Авдотья Семеновна.

Было непонятно, знает ли она, кто такие тимуровцы, или нет. Но объяснять было долго, и поэтому Игорь спросил, не известно ли Авдотье Семеновне, куда делось имущество старого художника.

— А кто его знает, ребятушки! Тут в блокаду управдомом была Галина Алексеевна Москвина. Она, поди, должна знать.

— Так… Некто Москвина… — сказал Игорь и, достав блокнот, записал фамилию, имя и отчество.

— А где живет? Сколько ей лет? Вы знаете адрес? — держал он наготове карандаш.

— Нет, откуда же! — сказала Авдотья Семеновна. — Это уж в адресном столе скажут… ежели жива. А лет должно тридцать пять, не меньше…

— Большое спасибо! — сказал Игорь.

— Извините за беспокойство, — прибавил Демин. И они оба встали.

— Найдете картинку, так покажите, — сказала Авдотья Семеновна, провожая их до дверей, и добавила со вздохом: — Хороший человек был Афанасий Дмитриевич, душевный…

В этот же день в адресный стол был отправлен письменный запрос. Предварительно сыщики заглянули в телефонную книжку. Там было всего пять человек Москвиных, и все мужчины. Но это ничего не доказывало. Не все же Москвины имеют личные телефоны! Трудность розысков заключалась в том, что Галина Алексеевна Москвина могла выйти замуж и переменить фамилию.

— Тридцать пять лет! — с сомнением покачал головой Игорь и спросил Демина: — Как ты думаешь, — может женщина в этом возрасте выйти замуж? По-моему, старая.

— Ну, конечно, не может, — убежденно подтвердил Демин.

Вскоре пришел ответ из адресного стола: Москвина Галина Алексеевна, тысяча девятьсот девятнадцатого года рождения, проживает по Свечному переулку в доме № 59, квартира 2.

— Тридцать шесть лет! Подходит! — обрадовался Демин.

— Эврика! — воскликнул Бунчук.

Вечером они отправились по указанному адресу.

Галина Алексеевна, на вид еще совсем молодая, подвижная и веселая женщина, приняла ребят радушно. Но она оказалась очень занятой по хозяйству: сегодня как раз был день ее рождения. Она ждала гостей. Металась по комнате, то расставляя на столе тарелки с закусками, то вдруг выдергивала из керосинки щипцы и начинала завиваться. Хватала туфли, примеряла их, кидала прочь и надевала другие. При этом она не забывала взглянуть в зеркало, как только оказывалась вблизи него, чтобы напудрить нос или поправить какую-нибудь часть туалета.

Говорила Галина Алексеевна слегка шепелявя, очень быстро и часто проглатывала слова. Первые несколько минут ребята с трудом понимали ее, но вскоре привыкли к ее речи. Оказывается, судьба имущества художника была такова: все вещи домашнего обихода старика были сложены в большую бельевую корзину. Галина Алексеевна помнит, что туда попали и две или три маленькие картинки. Одну из них она сама нашла за кроватью. Но что это за картинки, она даже не посмотрела.

— Все было такое сырое, замшелое, в копоти, а мы торопились, — быстро говорила Галина Алексеевна, звеня в буфете посудой. — Представляете, мальчики… — тут она проглотила несколько слов, затем крикнула — А, чтоб тебя! — Выронила на пол тарелку, разбив ее вдребезги, и сразу рассмеялась: — Бей мельче — жить легче! Это, мальчики, к счастью!

Из дальнейшей беседы — если только можно было назвать беседой то, что происходило в этой суете, беготне и скороговорке, — выяснилось, что корзина была отнесена в старую котельную. Это обстоятельство Игорь жирно подчеркнул в своем блокноте. Что сталось с корзиной, — абсолютно неизвестно. Галина Алексеевна сразу после войны уволилась. Все бесхозное имущество сдала по акту новому управхозу. Но он, как ей известно, проработал в доме только два месяца и теперь работает, кажется, в артели «Реммебель».

— А вы не помните случайно его фамилии? — спросил Игорь.

— Позвольте, ребята… — на секунду задумалась Галина Алексеевна. — По-моему, Горохов… И Кузьмич. Но только вот Василий Кузьмич или Иван Кузьмич? Нет, кажется, все-таки Василий! Ну и всё, мальчики! — закончила она и, схватив с керосинки щипцы, начала накручивать на них прядь волос.

Через час Бунчук и Демин были уже дома. Они прошлись по двору мимо старой котельной несколько раз. Потрогали закрытую огромным замком и окованную железом дверь, постучали по стенкам и, поднявшись на цыпочки, заглянули в узенькое закопченное окошко. Но, разумеется, ничего в темноте не увидели.

 

Лёдстрой

На пустыре кипела работа. Сменяя друг друга, трудились несколько бригад. Ребята, закончив приготовление домашних заданий, тотчас устремлялись на пустырь. Недостатка в инструменте не было: метла, скребки и лопаты, а кто посильней, — тому и ломики в руки. Дотемна здесь не умолкал веселый шум, гомон и смех. Ни на минуту не прекращалось нетерпеливое движение маленькой рабочей армии строителей Лёдстроя, — так его прозвали сами ребята.

До войны на этом месте стоял большой пятиэтажный дом. В блокаду он был разрушен прямым попаданием тяжелой фугасной бомбы. Остались только наружные стены, но и они простояли недолго, — на этот участок упали еще две бомбы, развалив все до основания. После войны тут собирались что-то строить; очистили участок, обнесли его высоким забором, но так и оставили. Пустырь стал местом случайных ребячьих игр. Забор оброс газетными щитами, афишами и многоцветной рекламой.

Управхоз Иван Никанорович давно облюбовал это местечко, начал хлопотать и вот, наконец, получил разрешение на устройство здесь катка для детей. Так возник Лёдстрой и веселая армия его строителей.

Уже три дня шли работы. Стучали ломики и лопаты, вгрызаясь в кучи смерзшегося битого щебня. Его отвозили на санках к слепой стене соседнего дома, где проектировалось создать небольшую трибуну для зрителей. Всеми работами руководило «звено содействия технике» во главе с отрядным «инженером» Сашей Кудрявцевым. Начальником строительства и комендантом будущего стадиона был назначен Виктор Гуляев. План предусматривал — хоккейное поле, беговую дорожку и площадку для малышей, обучающихся конькобежному спорту. На воскресенье назначили пробную заливку катка из брандспойтов, а накануне на пустыре царило особое оживление, вызванное неожиданным приходом нового трудового пополнения. На строительную площадку явилась бригада девочек во главе с Тосей Пыжовой и Наташкой. Люда Савченко хотя и жила за несколько кварталов от пустыря, тоже пришла.

Их появление было встречено недоверчивыми шутками:

— Слабосильная команда на помощь прибыла! Теперь держись, ребята!

Но это не смутило девочек.

— Эй, кто тут главный инженер? — громко и решительно крикнула Тося Пыжова. — Ну, чего скалишь зубы? — одернула она кривлявшегося перед ней Пальку. — Пусти-ка, цыпленок!

Она взяла у него из рук лопату, ловко подковырнула обломок кирпичной кладки весом в полпуда и легко бросила его на санки.

— Давай вези! С тебя хватит, а то надорвешься, малыш!

К девочкам сразу подошли Буданцев, Саша Кудрявцев, Бунчук, Силаев и Виктор. Они живо уняли насмешников, приветливо встретили девочек и тотчас снабдили их рабочим инструментом.

«Женская бригада» была «брошена» на выравнивание и утрамбовку снежного покрова.

Позже «летописец» отряда — Толя Силаев, — отмечая время вступления девочек в отряд наследников Тимура, упомянул именно эту «историческую дату», когда девочки пришли на Лёдстрой.

Вечером, навестив Аню, подруги наперебой рассказывали ей о своем знакомстве с ребятами из отряда и работе на пустыре.

— Эх! — досадливо вздохнула Аня. — А я вот тут маюсь между кроватью и диваном.

Скорей бы поправиться, девочки!.. Так надоело! Подумайте, — жаловалась она, показывая градусник, — утром все ничего — нормально, а как вечер, — ползет за тридцать семь. И что такое в самом деле, будто захолодило!

Аня похудела и побледнела. Иногда по ночам она все еще кашляла сухим, изнуряющим кашлем. Рентгеновские снимки не давали ничего утешительного. Хотя врачи и успокаивали Нину Сергеевну, но и самой больной и окружающим было ясно, что болезнь вступила в какую-то противную затяжную фазу. Аня старалась уверить мать, будто она чувствует себя все лучше и лучше. Нина Сергеевна притворно соглашалась с ней, а сама не верила. Ее беспокойство усиливалось, Она пригласила на дом профессора, крупного специалиста по легочным болезням. Он сказал, что если через три — четыре дня температура не станет нормальной, то больную необходимо будет вывезти за город и поместить в специальный санаторий.

Нина Сергеевна поехала в порт оформлять необходимые документы и тут в конторе неожиданно услышала разговор, который вели два моряка, недавно прибывшие из плавания. Не подозревая, что их слышит жена капитана Баранова, не зная ее, они довольно громко обменивались мнением по поводу последних событий. Из их слов Нина Сергеевна поняла, что «Новая Ладога», выйдя из Буэнос-Айреса, не прибыла в маршрутный порт, где ее ждали еще полторы недели назад. Нина Сергеевна попыталась расспросить моряков, но они сконфуженно замолчали, а потом стали оправдываться, говоря, что это просто так — слухи, которые не имеют под собой никакой почвы. Встревоженная Нина Сергеевна пошла к начальнику порта. Ей пришлось ожидать приема. Она нетерпеливо ходила по комнате из угла в угол. В ее воображении метался охваченный оглушающим штормом безграничный океан. Вспоминались рассказы мужа о циклонах, ураганах и смерчах, о диких и всеразрушающих ветрах, способных поднять горы морской воды, чтобы поглотить в их холодной, страшной бездне маленькое беззащитное судно. Может быть, эти ветры свирепствовали в другое время года, может быть, и путь корабля не пролегал по этим широтам, но Нине Сергеевне казалось, что потерявшая управление «Новая Ладога», как маленькая ореховая скорлупка, беспомощно вертится в пучине осатаневших океанских вод.

 

Боцман не сдается

Первая пробная заливка катка была испорчена Боцманом. Поздним вечером, когда на пустыре никого не было, он пришел туда с топором и порубил лед. «Пусть знает Витька Гуляев, как враждовать с Боцманом!» Но это злорадное чувство мести не принесло облегчения. День за днем на душе у Боцмана становилось все тоскливей. Мучило одиночество. Некуда было девать энергию. Нечего делать. Он злился на Котьку и Миньку, видя, как они с любопытством глазеют на ребят — строителей Лёдстроя. Ребята не раз кричали им: «Эй, болельщики-наблюдатели! Берите лопаты, а то не пустим кататься!» Боцман тащил друзей, приговаривая:

— Идем! Идем! Пусть дурни копаются на своем курином участке. Мы в цепекаушку поедем. Там шикарно! Фокстроты играют!

— Свой каток тоже хорошо! — заметил как-то Минька. Боцман на него раскричался:

— Уж не хочешь ли ты пойти к этой тимуровской компании с киркой и лопатой, балда этакая!

— А ты не ори на меня! — разозлился Минька.

— Да на кой бес эта цыплячья площадка, когда на «Динамо» и в ЦПКО есть катки! — рассерженно твердил Боцман.

— Тебе-то легко туда ездить… — огрызался Минька. — А нам уроки надо делать. Другой раз только и есть часа два свободного времени. Куда, к черту, поедешь! Тут свой каток. Не понимаешь, что ли?!

— Уроки! Сдались вам уроки! — ворчал Боцман. — Вон я не учусь, а умнее вас. Ладно… — переходил он уже на примирительный тон. — Пойдем на улицу, прошвырнемся — и в киношку. Я деньжатами разжился!

Друзья шли «прошвырнуться», но уже прежней удали и согласия не было. Отношения между Минькой и Боцманом становились натянутыми.

Однажды как-то, выходя из школы, Минька увидел спину поджидавшего их Боцмана. Шмыгнув за угол, он поманил Котьку:

— Давай сюда, пока не видит! Пойдем посмотрим, что делают на пустыре…

Котька, лениво протестуя, пробурчал насчет того, что Боцман их будет ждать, но спорить долго не стал, а только глубоко вздохнул.

— С тимуровцами-то было бы интересней… — вдруг сказал Минька. — Я вчера… — он понизил тон и оглянулся по сторонам. — Я вчера с Толькой Силаевым разговаривал. Смотри, Боцману не говори. Силаев сам ко мне подошел. Рассказывал мне, что они задумали. Может, врет, а может, и правда. Знаешь, что говорил?

— А я и знать не хочу. Трепотня!

— А может, и не трепотня?

— А чепуха там!.. И девчонки!

— Ну и что ж! С девчонками веселей. Есть кого за косы дергать! — засмеялся Минька.

— Я путешествовать хочу! А они только и путешествуют, что вокруг своего дома.

— Ага, вот! — вспомнил Минька. — У них на зимних каникулах туристский поход будет.

— До Невского и обратно? — усмехнулся Котька.

— Зачем! На лыжах по Курортному району. Через леса… Трое суток. С ружьями. Честное слово! Они ходят в тир стрелять. Тренируются. Ага!

— Черт с ними! Не пойду на пустырь!

— Брось! Интересно же!

Котька не ответил. Они так и дошли молча до дома. И впервые за долгое время дружбы расстались, даже не сговорившись о вечерней встрече.

Боцман уже заметил некоторое охлаждение к себе своих друзей и считал всему виной тимуровцев. Он понимал, что его влияние и авторитет сильно подорваны. Многие друзья охладевают к нему. А найти новых уже нельзя, — все у тимуровцев. Но Котьку он еще считал надежным другом и предложил ему «порубать» на катке лед. Но Котька отговорился тем, что ночью он выйти на двор не может. Если отец узнает, — побьет.

— Наплевать! — сказал Боцман. — Я и один справлюсь!

И вот он прокрался ночью на пустырь, как вор, и свел насмарку двухдневную работу тимуровцев.

Днем его ожидал сюрприз. Он шел по бульвару к школе, надеясь, как всегда, встретить своих друзей, но в этот раз ему навстречу попался Буданцев.

— Здравствуй, Боцман! — сказал Гриша, когда они очутились лицом к лицу.

— Здравствуй! — буркнул Боцман угрюмо и настороженно.

Они встали друг против друга. Один — мрачный и насупившийся. Другой — со спокойным, но строгим лицом, держащий за ручку тяжелый портфель.

Они стояли посередине протоптанной в снегу тропинки. Для того чтобы пройти вперед, — кто-нибудь из них должен был уступить дорогу. Но, кажется, ни тот, ни другой не собирались этого сделать. Боцман — от сознания своего физического превосходства, Буданцев — чтобы задержать Боцмана для разговора.

— Вот и встретились на узкой дорожке! — сказал Боцман.

Он смерил Гришу с головы до ног пренебрежительным взглядом и сказал посмеиваясь:

— А если сбить тебе очки, наверно, сразу ослепнешь?

— Наверно, если удастся сбить.

— Хочешь, я попробую? — повертел Боцман в карманах руками.

Буданцев не шевельнулся.

— Попробуй!

— Я знаю, что ты не из трусливых. Еще бы! Начальник.

— Слушай, Боцман, брось кривляться и дурака валять! Твоя карта бита!

— Что это значит?

— Ты же картежник, — должен знать.

— Да вот не понимаю, объясни.

— Хорошо. Сядем на скамейку.

— Ну, сядем…

Буданцев сошел с тропинки, бросил на скамейку портфель, потом снял и протер очки.

— Ну, говори же! Сколько ждать? — нетерпеливо заерзал на скамейке Боцман.

— Объяснение такое… — сказал Буданцев. — Ты остался один. Никто уже больше не любуется твоими выходками. Твои бывшие товарищи теперь с нами. Имей в виду, что новых друзей тебе в нашем доме не заполучить. Что же, ты так и собираешься дальше жить один?

— Это уж мое дело, как я буду жить! — сказал Боцман, чувствуя, что в словах Буданцева таится горькая правда, но не желая сознаться в этом.

— Мы предлагаем тебе интересное дело… — продолжал Гриша. — Зимой — командовать буером, а летом — быть капитаном швертбота или парусной яхты. Как ты на это смотришь?

Боцман несколько секунд молчал. Он был удивлен этим предложением и никак не ожидал его. Он думал, что Буданцев начнет упрекать его за разные хулиганские проделки, а заодно вспомнит и самую последнюю — порубленный каток, и тогда все будет очень просто: Боцман даст ему настоящий отпор и пошлет ко всем чертям! Он никак не предполагал, что вожак тимуровцев пойдет с ним на мировую.

— Надумал? — спросил Буданцев. Ему казалось, что Боцман колеблется. Желая закрепить этот первоначальный успех, Гриша сказал:

— У нас есть и кое-что другое, не менее интересное. Можешь выбрать по вкусу и желанию.

Но Боцман уже понял, что согласиться, — значит, признать себя побежденным.

— Не подойдет! — сказал он. — Не та таратайка!

— То есть?

— Одного корабля мне мало. Я привык командовать флотилией.

— Как знаешь! Уж больно ты поспешно решаешь все вопросы, — сказал Буданцев. — На всякий случай, если надумаешь… Вот…

Буданцев достал блокнот, вырвал из него листок со своим номером телефона и подал его Боцману.

— Позвони… Или зайди ко мне. Можешь прийти с Минькой и Котькой. А хочешь, — просто скажи кому-нибудь из наших ребят: дескать, жду Буданцева на дворе. Я сразу же спущусь.

Боцман посмотрел на листок, потом сложил его аккуратно четвертушкой, так же аккуратно и не спеша разорвал и подбросил клочки бумажки в воздух. Несколько секунд он смотрел, как их кружит ветер, потом молча пошел по бульвару, снова засунув руки в карманы.

 

Последний путь

Открытие катка на пустыре было лишено всякой торжественной церемонии. Намеченные по программе скоростные забеги, эстафету, фигурное катание — все пришлось неожиданно отменить: у девочек был траур, — умерла Мария Кирилловна.

В день похорон стояла ясная солнечная погода, но мороз крепчал, — было двадцать шесть градусов холода. Никому из школьников не разрешили поэтому провожать Марию Кирилловну в ее последний путь. Все же многие девочки, учившиеся во вторую смену, собрались к десяти часам утра у школы.

Здесь траурная процессия должна была сделать короткую остановку.

Аня ничего не знала. Боясь волновать больную подругу, девочки скрыли от нее скорбное известие. Но утром к ней явилась вдруг Лиза Гречик. Она не рискнула зайти к Ане днем, опасаясь встретиться с Тосей и Наташкой, которые ее терпеть не могли. Лиза, конечно, не могла умолчать о таком значительном событии. Больше того, оно было поводом для прихода.

Нины Сергеевны дома не было, и дверь Лизе открыл Николка. Сразу же по всей квартире разнесся «охающий» и «ахающий» скрипучий голос Лизы:

— Ах ты мой маленький! Какой ты большой! Красавчик! Николушка, ты стал хорошеньким! Мамочка здорова? Ее нет? Ах, как жаль! А где же Анечка? В кроватке… Ох, бедная твоя сестреночка! Ты ее жалеешь? Ну, покажи мне, мой хорошенький, где она лежит. Анечка! Подружка моя! — вскрикнула Лиза, бросаясь в комнату, целуя Аню, пихая ей в руки какой-то сверток, перевязанный шелковым бантом. — Бедненькая, слабенькая, худенькая!.. — тараторила Лиза, — Глазки опухли, красненькие… Ах, господи!.. Как не плакать?! Такое несчастье! Такое несчастье.

Лиза деланно сморщила губы в плаксивой гримасе.

— Так жаль бедную Марию Кирилловну!

— Что случилось? — встревожилась Аня.

— Как, ты не знаешь? — всплеснула Лиза руками. — Ах, дрянные девчушки!.. Да неужели они ничего тебе не сказали! Анечка, солнышко, вот несчастье-то у нас с тобой…

Она снова сморщилась и кинулась к Ане, желая ее обнять.

— Перестань, Лиза! — резко крикнула Аня и, спасаясь от объятий и поцелуев, подтянулась в кровати поближе к стенке. — Говори же… Марии Кирилловне плохо?

— Умерла… Анечка! Солнышко! Умерла!.. — всхлипнула Лиза.

— У-мер-ла? — спросила шепотом Аня, удивленно, словно не понимая смысла этого слова. — Как умерла?

— Умерла к утру… Вечером сказала соседкам в палате: «Спокойной ночи! Завтра будет чудная солнечная погода. Прекрасный зимний день. Хорошо бы его увидеть!» Сказала и… уснула. Уснула и не проснулась…

Аня почувствовала, как холод забрался к ней в кровать, охватил ноги… Она не могла лежать, сбросила одеяло, поднялась, стала надевать чулки.

— А зачем ты встаешь? Ай-ай-ай! Лежи, пожалуйста! Еще рано. Ее привезут к десяти часам. Тогда ты и увидишь из окна. Я тебе помахаю платочком. Ой, да сколько же это времени? — взглянула она на часы и заторопилась. — Я к тебе только на минутку — поплакать вместе. Поправляйся, девочка. Я тебя навещу. Мы с Тамаркой придем… — чмокнула она несколько раз Аню и выскочила в переднюю. Оттуда уже раздавался ее пронзительный голос: — Николушка, красавчик! Ну, позволь я тебя поцелую. Ну, ну! Какой ты застенчивый, как маленькая девочка! Один только раз, и больше не буду. Ну, закрой за мной дверь, солнышко. Привет мамочке! Анечка, я ушла! Поправляйся! — крикнула она, резко захлопнув входную дверь, и помчалась по коридору, распевая на ходу: «Летят белокрылые чайки…»

Аня сидела на кровати, силясь натянуть на ноге чулок. Пальцы не слушались. Она вспомнила вдруг о первом школьном дне. Счастливую и радостную, ее привела мама. Девочек уже разбили на группы и разводили по классам. Но Ани Барановой не было ни в одном списке. Ее по ошибке пропустили. И вот уже пустел коридор и двери в классы закрывались. Мама сказала: «Подожди! Я сейчас все выясню!» — и побежала вниз по лестнице.

Аня осталась одна. Ей стало очень горько и обидно. Казалось, что ее забыли, не приняли в школу, — она никому здесь не нужна. В это время старенькая, седая учительница взяла ее ласково за руку и спросила:

— А ты почему не в классе?

— Я забытая, — сказала Аня.

— Вот тебе раз! — рассмеялась учительница. — Идем ко мне. У меня очень хорошие девочки в классе. Хочешь?

— Возьмите, пожалуйста! — обрадовалась Аня. Когда Нина Сергеевна вместе с завучем заглянули в класс, Аня уже сидела на второй парте рядом с толстенькой и румяной Тосей Пыжовой. Увидев маму, она весело и звонко крикнула:

— Мамочка, не беспокойся! Я не забытая! У меня самый лучший класс и самая лучшая учительница!

Много раз потом и мама и Мария Кирилловна смеясь вспоминали этот случай.

За окном раздались звуки траурного марша.

Аня вздрогнула, поспешно сунула ноги в домашние туфли и, с трудом сдерживая слезы, пошла к окну, чтобы хоть издали попрощаться «с самой лучшей учительницей».

 

Клуб будет!

Иван Никанорович никогда не оставлял начатого дела. Препятствия только возбуждали его энергию. Как и следовало ожидать, в первой же инстанции ему пришлось проявить настойчивость и упорство. Как только Иван Никанорович попросил в райисполкоме утвердить смету расходов на переоборудование котельной, он сразу же наткнулся на сопротивление.

— Э, нет, дорогой товарищ… Номер не пройдет! Вы уж как-нибудь обходитесь местными ресурсами. Такие расходы у нас нигде не предусмотрены.

Вызванный для консультации, главный бухгалтер отдела заявил кратко:

— Только через Совет Министров!

— Помилуйте, при чем тут Совет Министров? — запротестовал Иван Никанорович. — Пустяковое же дело — всего пять-шесть тысяч.

— Вот именно «всего», — саркастически усмехнулся главный бухгалтер. — В прошлом году госконтроль с меня чуть шкуру не содрал из-за трехсот рублей.

— Ну, подскажите, товарищи, выход! Придумайте что-нибудь! — упрашивал Иван Никанорович. — Полезное же, политически нужное дело.

— Может быть, очень может быть, — согласился главный бухгалтер. — Но поскольку требуются непредусмотренные ассигнования, я на себя ответственность взять не могу. Прямо скажу: не хочу идти под суд!

Иван Никанорович встретился с отцом Гриши Буданцева и рассказал ему о своей неудаче.

Сергей Назарович отправился в Ленсовет, но положения изменить не удалось. Расходы на клуб не были предусмотрены ни в каких сметах. Нужно, оказывается, входить с ходатайством в два министерства: культуры и финансов — и ставить там вопрос принципиально и широко — об организации таких клубов.

— Ну, что ж, и поставим! — сказал Сергей Назарович, снова встретившись в этот день с управхозом. — Вы, Иван Никанорыч, не вздыхайте так сокрушенно. Наше дело правое. Напишем в «Литературную газету» или в «Комсомольскую правду». А пока вот что, Иван Никанорыч… Есть у вас на смете домоуправления какие-нибудь средства, которые бы вы могли издержать на клуб без нарушения финансовой дисциплины?

— Чепуховые, Сергей Назарыч, — на ремонт и оборудование красного уголка и то, знаете ли, с натяжкой. Клуб ведь не красный уголок домоуправления, — придирок и неприятностей не оберешься.

— Ладно, оставим это, — сказал Сергей Назарович. — Не будем обходить законы. У меня есть другое предложение… Давайте-ка позвоним, скажем, завтра, что ли, в городской комитет партии — узнаем, когда нас смогут принять. Поедем мы с вами. Клавдию Петровну захватим. Из школы — секретаря комсомольского комитета Громова. Ну, и из культкомиссии дома кого-нибудь — кто будет свободен. Словом, целой бригадой!

— Есть! — одобрил Иван Никанорович. — Кстати, забыл вам сказать… — спохватился он. — Из райкома комсомола звонили, и инструктор ко мне в контору заходил. Оказывается, Громов делал на бюро райкома комсомола сообщение о наших тимуровцах, ну, и о клубе, конечно. Его там сильно поддержали, обещали всяческую помощь. Вот инструктора прислали. Видите, сколько у нас союзников стало. А что, может, прихватить инструктора-то в нашу бригаду, а?

— Да, да! Непременно! — поддержал Сергей Назарович. — В таком деле райком комсомола будет нашим главным союзником.

Казалось бы, вопрос приобретал некоторую ясность… Но в течение двух дней после этого разговора возникли новые осложнения. Отец Зойки Дыбиной купил машину «Победу». В доме не было гаража. Котельная весьма подходила для этой цели. Заручившись согласием еще двух владельцев автомобилей, которые не знали, где держать свои машины, артист Дыбин добился в исполкоме райсовета предписания домоуправлению — предоставить помещение котельной владельцам автомобилей для оборудования за их счет гаража.

Второй удар Иван Никанорович получил из управления пожарной инспекции. Инспекция отказывалась дать разрешение на открытие в котельной клуба, если в помещении не будет запасного выхода. Это уже было серьезное дело. Запасной выход можно было проложить только через дворницкую.

«Ничего», — подумал Иван Никанорович. — Добьемся перелома в нашу пользу! Верно говорит Сергей Назарыч: «Дело правое!»

Спустя два часа Ивану Никаноровичу позвонили в домоуправление из Смольного. Прием был назначен на завтра в десять часов утра.

 

Где «Новая Ладога»?

— Нет, мамочка, напрасно ты утаиваешь от меня свои волнения и неприятности! — Я же не маленькая, — все вижу! — говорила Аня, разгуливая в обнимку с матерью по комнате. — От отца нет известий… Где он? Что с ним? Мы не знаем. Но ведь это не впервые. Нам бы уже пора привыкнуть. А может быть, ты знаешь больше, но просто не хочешь меня волновать?

— Нет, нет, что ты, голубка моя! — забеспокоилась Нина Сергеевна.

Она мягко прижала дочку к себе, заглянула ей в глаза, но ненадолго, тихо отвела взгляд, словно боялась, что Аня прочтет все ее тревоги.

За последние дни Нине Сергеевне стоило больших трудов сохранять самообладание. Заботы о здоровье дочери, тревога за мужа не покидали ее ни днем ни ночью. Она начала страдать бессонницей. Не отдохнувшие за ночь нервы давали себя знать. Но по внешнему виду никто бы не сумел определить, что творится у нее на сердце. Она умела владеть собой.

Аня, хорошо знавшая мать, прочитала эту тревогу по мелким, еле заметным черточкам, незаметным для чужого глаза. Часто, просыпаясь во время болезни по ночам, она видела, что мать не спит, вздыхает в тревожном раздумье, а днем бежит на каждый звонок у двери, надеясь увидеть почтальона.

Только Николка не ощущал никакой тревоги. Придя из школы, он быстро приготовлял уроки и, надев коньки, удалялся на открытый тимуровцами каток или пропадал у своих новых друзей. Видимо, там было много интересных и увлекательных дел, потому что он являлся домой радостно-возбужденным, принося такой аппетит, которому можно было только позавидовать. Во время еды он непрерывно рассказывал о наследниках Тимура и хвалился, что его тоже скоро примут в отряд. Игорь Бунчук уже обещал назначить его дежурным по охране порядка на катке.

Николка не задумывался над тем, как живут его близкие, и втайне был даже рад, что сестра не проверяет теперь его уроков. Впрочем, это длилось недолго. Как-то с запиской от Толи Силаева пришел очень серьезный высокий мальчик. Он назвался Мишей Карасевым и, не вдаваясь ни в какие посторонние разговоры, потребовал показать тетради и дневник. С тех пор этот Миша, которого Николка прозвал «жирафом», не оставлял своего подопечного в покое. Однажды, когда Николке не давались задачи на части, Миша просидел с ним почти два часа, терпеливо и настойчиво объясняя.

Силаев при встрече всегда спрашивал Николку:

— Как мой учитель? Хорош?

Николка жаловался на придирчивость «жирафа», на что Толя отвечал: «А ты как следует занимайся, тогда он перестанет к тебе ходить и мы примем тебя в отряд наследников Тимура!»

Николка был так поглощен своими делами, что почти не замечал ни болезни сестры, ни тревог матери. Он только очень испугался, когда Аня пришла из больницы замерзшая и трясущаяся от озноба. А больше всего он перетрусил в день похорон Марии Кирилловны. Ане стало очень плохо. Резко подскочила температура. Во сне Аня бредила, кричала какие-то страшные, непонятные слова и вскакивала с кровати. В этот день Аня напугала и мать. Нина Сергеевна сидела всю ночь напролет, меняя компрессы и обтирая обильный пот, успокаивая больную тихими, ласковыми словами.

Анины подруги винили во всех этих злоключениях «окаянную болтунью» Лизу Гречик и угрожали свирепо с ней разделаться.

Ночной приступ был по существу кульминацией кризиса, после которого Аня стала быстро поправляться. Она даже отказалась ехать в зеленогорский санаторий и на все просьбы матери отвечала:

— Ну, мамочка, милая моя, пойми, — я здорова! Какой там санаторий! Все мои дела запущены: и школа и рисование. Надо подгонять. Не оставаться же, в самом деле, на второй год! Никуда я не могу поехать!

И вот они ходили сегодня обнявшись и утешали друг друга. Дочь беспокоилась об отце и матери. Мать тревожилась за дочь и мужа.

— Все будет хорошо! Верь, мамочка!

Аня крепко поцеловала мать и ласково прижалась к ней.

— Послезавтра я иду в школу. А завтра ранехонько утром, чуть свет, раздастся звонок. Мы обе, и ты и я, бросимся к двери… И представь нашу радость: почтальон раскрывает свою маленькую сумочку и вручает нам телеграмму, в которой сказано черным по белому, что «Новая Ладога» благополучно следует к родным берегам.

— Дорогая моя девочка! — радостно улыбнулась Нина Сергеевна. — Так именно и будет!

Ей еще хотелось сказать, что скоро все они вновь окажутся вместе, здоровые и веселые… Но в это время раздался звонок. В переднюю ввалился Николка, раскрасневшийся от мороза и возбуждения, с шапкой на затылке. Он запыхался, шмыгал носом, вертел над головой узкой четвертушкой бумаги и заливисто кричал:

— От папки! От папки! Танцуйте! Так не дам!

— Телеграмма! — ахнула Нина Сергеевна. — Где ты ее взял? — протянула она руку.

Николка увернулся.

— Лежала в ящике… Так не дам. Танцуйте же! — повторял он.

Телеграмма была от капитана Баранова. Он сообщал, что «Новая Ладога» прошла острова Зеленого Мыса и к Новому году надеется пришвартоваться у родных берегов.

— Николка, молодец! — крикнула радостно Аня. — Иди сюда! Я покажу тебе, где эти острова Зеленого Мыса.

Они оба, пританцовывая, ворвались в комнату.

На стене висела роскошная огромная карта Атлантики.

«Новая Ладога» шла вдоль берегов французской Западной Африки.

 

Рождение новых планов

Со стороны могло бы показаться, что каждый день и каждый вечер, загруженные до предела занятиями в школе, домашними заданиями и тимуровскими делами, могли бы утомить Гришу Буданцева. Однако это было не так. Буданцев не мог сидеть без работы. В гуще дел он чувствовал себя, как рыба в воде.

Приход девочек в отряд был ознаменован рождением новой идеи — организовать передвижную стенгазету. Выход — раз в месяц. В продолжение этого срока газета должна «гулять» по квартирам читателей. Штаб отряда назначил редактором газеты Тосю Пыжову; Наташку — заведующей литературной частью. Ане Барановой поручили руководство всей иллюстративной частью. Но девочки еще плохо знали отрядные дела и порядки, поэтому в редакционную коллегию был введен Толя Силаев.

Игорь Бунчук выговорил в будущей газете специальный «отдел происшествий». Звено СМ обязалось снабжать его интересным материалом.

На отсутствие происшествий нельзя было пожаловаться. Они происходили каждый день.

В доме жил старенький пенсионер — музыкант-виолончелист, служивший некогда в Филармонии. Несмотря на очень преклонный возраст, музыкант все же изредка участвовал в небольших случайных концертах, особенно по праздникам, когда оркестрантов не хватало. Ребята во дворе, завидев старичка, бежали ему навстречу, брали инструмент и бережно несли до автобусной остановки. Но однажды случилось так, что во дворе оказалась довольно большая группа ребятишек, а среди них несколько недавно принятых в отряд. Новички, помня священное правило тимуровцев — оказывать помощь старшим, вместе со всеми помчались наперегонки к музыканту. Желающих помочь оказалось слишком много. Между ними разгорелся спор.

— Теперь понесу я с Мишкой, — кричал какой-то новичок. — Прошлый раз несли Палька с Димкой. Теперь мы!

— Нет, мы не несли! — протестовал Димка. — Врешь!

Он ухватился одной рукой за чехол, а другой неистово размахивал, не допуская соперников к инструменту.

— Тащи его сзади! — крикнул кто-то. Димку схватили за воротник.

— Дети, постойте! Так нельзя! Дети, слушайте! — встревожено причитал старичок музыкант.

Но старика уже не слушали. Про него забыли. Объектом распри стала виолончель. Она переходила из рук в руки, ее тянули в разные стороны. Инструмент стал ерзать футляром по асфальту.

— Да что же это такое?! — испуганно взмолился старичок.

Он пытался пробиться к инструменту, но его отталкивали и оттирали.

Потеряв надежду, музыкант стал кричать, призывая на помощь дворника.

К счастью, подоспело трое ребят — «старых» тимуровцев; они вызволили из беды инструмент музыканта.

Второе происшествие было не менее драматичным. Коля Демин инспектировал на улице тимуровский пост. Он увидел незнакомого мальчишку на коньках, который уцепился проволочной клюкой за задний борт мчавшегося грузовика.

На повороте машину занесло; клюка вырвалась, и мальчишка полетел на мостовую. Он стал подниматься на ноги и не видел, как из-за угла выскочила «Победа». Еще немного — и она раздавила бы мальчика. Не теряя ни секунды, Коля Демин прыгнул наперерез машине и резким, сильным толчком сбил парня на тротуар и сам покатил вслед за ним. Машина успела вильнуть, едва не задев его крылом. Коля, никогда не применявший кулаки, не удержался и в горячке «съездил парня по макушке два раза», о чем так и доложил на совете штаба.

Совет единогласно постановил наградить Демина значком «За спасение жизни человека» и присвоил ему почетное звание «тимуровца-героя». Значок, правда, еще не был готов. Болезнь помешала Ане выполнить тимуровское поручение. Но один рисунок на гипсе был уже ею начат. Над обрамлением будущего рисунка в бронзовом медальоне трудились двое ребят из звена «содействия технике». Торжественный акт вручения награды был впереди.

Досадным оказалось происшествие с Костей «трах-бах». Костя, дежуря на тимуровском катке, не пустил кататься на коньках двух закадычных друзей Боцмана. Минька и Котька разозлились, свалили Костю в сугроб и так «накормили» снегом, что он на другой день потерял от простуды голос.

Костя горячо негодовал:

— Мы им говорили: «Бери лопаты и работай. А так не пустим!» Теперь лезут! Бродяги! Церемонимся мы с разными паразитами! Хулиганье! Это они нам лед изрубили! Надавать им, как следует! — подзадоривал он ребят.

Виктор Гуляев обрадовался такому предложению.

— Верно! — поддержал он Костю. — Это Гриша Буданцев их опекает, как маленьких… Что мы — няньки? Вот теперь девчонок в отряд нагнали. Будут у нас детские ясли — «жил-был у бабушки серенький козлик»!

Гуляев любил Буданцева, считался с его умом и авторитетом, но уже забыл, что совсем еще недавно Гриша возился с ним, Гуляевым, как с маленьким, когда он бесчинствовал на улицах.

— Вот что, Костя, — продолжал между тем Гуляев, — давай завтра вдвоем подежурим на катке. Всыпем этой шантрапе по первое число. Знай наших, тимуровцев! Согласен?

Костя молчал. С опаской поглядывал на Буданцева, который отдавал Силаеву и Бунчуку какие-то распоряжения.

— Говори, согласен? — повторил Гуляев. — А не то я найду других, посмелее…

Буданцев повернулся к заговорщикам.

— Расшумелись, кулачные бойцы! Богатыри! Руки чешутся, — усмехнулся он. И вдруг стал очень серьезен. — Драк больше не будет. Никогда! — сказал он твердо. — Это унизительное для человеческого достоинства дело — мордобой! Я презираю ребят, которые разрешают свои споры кулаками. Вы оба из тимуровской гвардии. Надежные, старые кадры отряда. Покажите же пример выдержки и стойкости. На вас смотрят ребята-новички. Ваше поведение — это школа для них. А ты что, Костя, наделал… — сказал он с горьким упреком и сокрушенно покачал головой. — Мы думаем и гадаем, как отманить от Боцмана и привлечь на нашу сторону Миньку и Котьку. И вот вдруг, на наше счастье, они сами пришли к нам на каток. Тут бы тебе и сказать им: «Добро пожаловать!» Принять их, как гостей, приветливо и радушно. А ты: «Куда лезешь, баранье рыло!» Слова-то какие свинские, обидные… Вот они тебя и накормили снегом!

— Дык я ж ничего… — оправдывался растерянно Костя. — Я только словами, а они сразу — трах-бах!

— Ладно уж, помолчи, Костя! Будем поправлять испорченное тобой дело.

Он снял очки и задумчиво повертел ими в воздухе, шевеля губами, словно шептал про себя какие-то слова.

— Вот что, товарищи… Давайте-ка организуем в первый день Нового года у нас на катке веселый карнавал. А? Пошлем всем ребятам в доме пригласительные билеты, в том числе Котьке, Миньке и Боцману. Аня Баранова, как художник, поможет нам сделать эти билеты покрасивее. Васюша! — обратился он к Васе «синему». — Слетай, дружок, быстрокрылой птахой к Ане Барановой. Попроси: если может, — пусть сейчас зайдет сюда. Карнавал на льду! С танцами! — продолжал он, увлеченно потирая руки. — Мы примем всех гостей, и с билетами и без билетов, примем радушно и любезно, как гостеприимные хозяева. Звено Игоря обеспечит нам блестящий порядок. Костя будет главным распорядителем карнавала. Витя Гуляев организует спортивные соревнования в масках.

План Буданцева разрастался. Когда пришла Аня, в комнате уже стоял одобрительный гул голосов. Ребята «подкидывали» предложения.

— Ти-ши-на! — крикнул Буданцев. — Послушаем главного художника. — Он живо подвинул Ане стул и объяснил, зачем они ее позвали. — Оформление карнавала, понимаешь? И очень красивые, нарядные пригласительные билеты. И костюмы… Вот посоветуй. Если, конечно, ты не очень занята… — добавил он и спросил: — Дома все здоровы? Все благополучно?

— Все хорошо! Спасибо! — сказала Аня.

Она была несколько смущена тем общим вниманием, которое вызвал ее приход.

— Все хорошо, — повторила она. — От папы получена радиограмма с островов Зеленого Мыса.

— Вот как! — воскликнул Буданцев. — Ну, чудесно!

Он обменялся быстрыми загадочными взглядами с Толей Силаевым и Бунчуком, но никто из присутствующих этого не заметил.

 

На каникулах

По улицам несли елки. Свежий морозный ветерок то и дело разносил их густой смолистый дух. Наступал новый, тысяча девятьсот пятьдесят четвертый год. Все с радостью ждали прихода веселого зимнего праздника.

На катке шла подготовка к новогоднему карнавалу. Весь день был большой снегопад, — площадку, дорожки и подходы к катку завалило пушистым снежным покровом.

Ребята орудовали лопатами, скребками и метелками, расчищая лед, опоясывая каток ровным снежным валом. По верху этого сверкающего от снежных кристалликов естественного забора вытянулись цепочкой маленькие елочки. Целый грузовик таких елок прислал Иван Никанорович. И среди этих зеленых веселых «сестричек» на грузовике оказалась красавица елка с толстенным стволом и могучими тяжелыми ветвями. На ее верхушке висели гроздьями золотистые шишки. Елку временно поставили просто так, прислонив к слепой стене соседнего дома. Иван Никанорович сказал, что это подарок культкомиссий домоуправления. Елку будут украшать взрослые. Пусть только ребята скажут, куда ее поставить. Куда? Такую красавицу? Конечно же, в самый центр ледяного поля!

Иван Никанорович выдал ребятам на освещение катка сто пятьдесят метров электрического провода, патроны и лампочки. И вот сейчас, когда большая часть тимуровцев занималась расчисткой льда, ребята из звена «содействия технике» во главе с «инженером» Сашей Кудрявцевым устанавливали по сугробам деревянные стойки — «козлики» — и тянули по ним электрическую проводку.

Звено связи сбилось с ног. Надо было разнести по всем квартирам огромного дома приглашение ребятам на карнавал.

Вася «синий» и Вася «серый», Палька Мороз и Дима Спешнев гонялись по лестницам и коридорам. Всюду звенели звонки, открывались двери и запыхавшиеся тимуровские посланцы поздравляли с наступающим Новым годом и торжественно вручали билеты. Никто не отказался, все, кажется, были довольны, даже Минька и Котька. Котька, правда, поломался немного. Недоверчиво повертел билет, сказал усмехаясь: «Ладно! Приду потрепаться!».

К Боцману приходили несколько раз, но так и не застали его дома. Пришлось просто оставить билет для передачи. Не прошло и часа, как это дружеское новогоднее приглашение вернулось обратно. Оно оказалось приколотым кнопкой к двери буданцевской квартиры. Поперек квадратика из белого ватмана, обнесенного ажурной бронзовой каемкой, через маленькую нарисованную елочку с красной звездой и двухцветную пригласительную надпись, протянулись жирно выведенные синим карандашом слова: «НАС НЕ КУПЕШЬ!!»

Игорь Бунчук, узнав об этом, озабоченно пощипал свой нос и сказал Демину:

— Знаешь что, Коля… В день карнавала надо будет усилить посты охраны порядка. Кто знает, на что может пойти этот грамотей! А Миньке и Котьке ты доверяешь? — спросил он своего помощника.

Коля отрицательно покачал головой.

— Я тоже! — сказал Игорь. — Хорошо, что мы рассказали о том, где хранится картина Куинджи только членам совета штаба. Правда? Всем-то нельзя знать; пожалуй, кто-нибудь из новичков проговорился бы.

— Ты думаешь, что Боцман решился бы проникнуть в котельную?

— Все возможно… Вчера кто-то уже там был… — Откуда знаешь?

— Новый замок висит. Поменьше.

— Да ну? Пойдем посмотрим.

— Пойдем.

Эта старая котельная, как магнит, притягивала к себе двух тимуровских сыщиков. С тех пор, как им стало известно, что имущество старого художника находится в котельной, Игорь и Коля не могли проходить мимо нее равнодушно. Они уже несколько раз подбивали Буданцева, чтобы он попросил управхоза дать разрешение посмотреть котельную, но Буданцев неизменно отвечал, что нужно немного подождать. Не сегодня — завтра вопрос о клубе решится. Вот тогда и можно будет посмотреть.

Девочки тоже были заняты подготовкой к новогоднему карнавалу. Они собирались вчетвером у Люды Савченко, писали яркие надписи-плакаты: «Все на карнавал!», — делали из разноцветной гофрированной бумаги фонарики и пестрые флажки, весело болтали между делом. Только Люда что-то задумывалась частенько.

Она сидела у окна. Вечерняя улица была расцвечена огнями. И, хотя в этих огнях не было ничего необычного, Люде казалось, что они горят сегодня особенно, по-праздничному. Как далекий сон, вспоминалось хмурое утро, бродяжьи прогулки по мокрым улицам. В самом деле, может, это только приснилось?.. Ей было весело и радостно от того, что вторую четверть она без стыда могла показать матери.

Люда посмотрела на своих подружек с благодарностью и вдруг, в каком-то порыве, быстро перецеловала их всех поочередно.

— Ты что? — удивились девочки. — Чему обрадовалась?

— Так… — прижалась она носом к стеклу, чтобы скрыть ставшие вдруг влажными глаза.

Она вспомнила, как Аня утешала ее тогда до поздней ночи, словно маленького ребенка, и они уснули рядышком на одной кровати. А потом каждый вечер являлись эти подружки, то порознь, то все вместе, занимались с ней, «вытягивали»… Теперь она может смотреть им прямо в глаза. Больше этого никогда не повторится!

Домой возвращались поздно вечером. Люда провожала своих подружек. Уже несколько дней назад было решено встречать Новый год у Ани Барановой, и девочки сговаривались встретиться пораньше.

— У меня для вас приготовлен большой, очень интересный сюрприз, — посмеивалась Аня.

— Что такое? Расскажи сейчас же! — пристали Наташка и Люда.

— В самом деле, что за секреты? — не удержалась и Тося.

— Не скажу! Завтра увидите…

Ане, однако, очень хотелось рассказать о том, что ее мама пригласила встречать Новый год Игоря Бунчука, Толю Силаева и Буданцева. Не забыли и четвертого тимуровца, «домашнего учителя» Николки, — Мишу-жирафа. Он очень нравился Люде Савченко своим удивительно скромным видом, деликатностью и умением коротко, но исчерпывающе ответить на самый, казалось, неразрешимый вопрос.

За время болезни дочери Нина Сергеевна не раз пользовалась услугами тимуровцев. Она успела их полюбить и была очень довольна, что Аня с ними дружит. Нина Сергеевна с утра хлопотала, придумывая, чем бы повкуснее угостить завтра своих новогодних гостей.

Новый год обещал быть веселым и счастливым. От капитана Баранова пришла новая радиограмма. На этот раз ее, как обычно, принесла маленькая бойкая девушка-почтальон. Радиограмма была отправлена с острова Сан-Паулу. Нина Сергеевна не обратила на это внимания. Но Аня посмотрела на карту и очень удивилась: «Новая Ладога» шла не домой, а назад — к берегам Бразилии.

«Странная история!» — подумала Аня, но уж ничего не сказала матери: к чему вызывать лишние, беспокойные вопросы.

Подружки расстались на полпути; Люда вернулась обратно. А Тося, Аня и Наташка пошли дальше, похрустывая каблуками по свежему, только что выпавшему снегу.

Над крышами открывалось морозное звездное небо кануна Нового года. До его прихода оставались одни сутки. Дед Мороз уже торопливо упаковывал в мешок свои веселые подарки.

 

Все на карнавал!

— Предъявите ваши пригласительные билеты!

— Прошу!

— Спокойно, ребята, не напирайте! Всех пропустим.

— А без коньков можно?

— Пожалуйста! Только на места для зрителей. По полю не ходите.

— Билеты-то отбирают?

— Нет, оставляют на память.

— Красота!

У входа на каток образовалась изрядная толпа. Привлеченные яркими надписями, огнем разноцветных лампочек и звуками радиолы, доносившимися с катка, к пустырю устремлялись ребята из соседних домов. Некоторым удалось прорваться без билетов у входа, другие попросту перелезали через забор.

Стоявшие на контроле тимуровцы забеспокоились и вызвали подкрепление. Прибывшие ребята из звена СМ начали было уже кое-кого брать за шиворот, но подоспевший Игорь Бунчук распорядился пропускать без ограничений.

— Да это через час здесь будет такой трах-бах, спаси помилуй! — озабоченно запротестовал Костя. Он был главным распорядителем карнавала, солидный и важный, с широкой красной повязкой на рукаве.

— Ничего не случится; Буданцев велел пускать всех. Вот если кто хулиганить начнет, — выкатим в два счета! Мое звено в боевой готовности.

Большинство ребят было костюмировано.

Над зеленоватой гладью льда порхали «стрекозы» и «бабочки». Вот проплыл белоснежный «лебедь», а по бокам его, быстро перебирая ножками, суетились два «майских жука» и «божья коровка».

«Коломбина» — Наташка — так виртуозно выписывала на льду замысловатые фигуры, что даже мальчишки и те смотрели на нее с завистью. От Наташки не отставала и Аня Баранова. Ей очень шел костюм моряка, и, если бы не две тугие косы, которые никак не удалось спрятать под бескозыркой, можно было бы подумать, что это резвится стройный и худенький юнга. Тося нарядилась в русский сарафан, украшенный бесчисленными лентами, и только Люда Савченко пришла в строгом спортивном трико и легкой вязаной шапочке.

Всюду развевался рыцарский плащ и мелькала широкополая с перьями шляпа Гриши Буданцева. Рядом с ним носился в пестрой одежде клоуна Толя Силаев. Остальные тимуровцы были в недавно введенной зимней тимуровской форме: лыжные костюмы с вышитыми на груди красной звездочкой и полукруглой надписью под ней: «Тимуровец».

Поминутно, как ординарцы во время боя, к Буданцеву подъезжали то Игорь Бунчук, то Коля Демин. Но никаких распоряжений не требовалось. Все шло хорошо. Вокруг ярко освещенной елки несся шумный, многоцветный, веселый хоровод конькобежцев. В безветренном воздухе медленно падали на землю легкие мохнатые снежинки.

В углу пустыря, примостившись на двух садовых скамейках, ребята из звена «содействия технике» крутили на радиоле пластинки с вальсами и маршами.

Ждали Котьку и Миньку. На приход Боцмана, после того как он вернул свой пригласительный билет, уже не рассчитывали. Между тем, никем не замеченный, Боцман долго стоял на улице и смотрел в щель забора на карнавальное веселье. Потом закурил сигарету, задумчиво пожевал ее губами и быстро пошел к дому. Лицо его не покидала хитрая и насмешливая улыбка…

Котька и Минька появились с запозданием и уже не попали к конькобежным соревнованиям.

— Здорово, ребята! С Новым годом! — приветствовали их тимуровцы. — Что так поздно? Тут без вас призы разыгрывали.

— Задержались… — промолвил смущенный приемом Минька и, потупив глаза, поколотил носком конька лед.

А Котька заявил хвастливо:

— Мы хоть и не на бегашах, а утерли бы тут нос кому хочешь!

— Это возможно, — заметил уклончиво Гуляев. Он был неприятно задет замечанием Котьки, но постарался изобразить на своем лице располагающую и дружелюбную улыбку. — У нас есть к вам предложение, и даже просьба… В заключение карнавала должен быть хоккейный матч. Но вот двух хороших игроков нет во второй сборной. Не сыграете ли, а? Клюшки есть.

Котька взглянул вопрошающе на Миньку, Минька на Котьку, и оба, прочитав в глазах друг друга одобрение, сказали разом:

— Сыграем!

— Ну и хорошо! Поехали!

У елки их нагнал Игорь Бунчук. Поздоровавшись с Котькой и Минькой, он поморщился вдруг и как бы невзначай сказал:

— Неприятные, понимаете, истории… Пробралось каких-то несколько трепачей; и сами не катаются, и другим не дают, малышей сбивают. Никак не справиться. Вы, если увидите кто безобразничает, — кидайте их прямо в снег. Надоели!

— Это мы можем! — сказал Котька. — А кто такие? Где?

— Да вот сейчас-то ничего… А вообще, на всякий случай. Поглядывайте! Ну, пока!

Он помахал рукой и, сделав стремительный разворот, помчался к Буданцеву — доложить ему о том, что с Минькой и Котькой отношения, кажется, налаживаются.

Хоккейный матч не состоялся. На катке погас свет.

Готовые ко всяким случайностям, тимуровцы зажгли свои карманные фонарики и стали обшаривать пустырь, разыскивая место повреждения. Электрический провод оказался обрезанным в трех местах.

— Это Боцман, — сказал Минька с досадой, — его рук дело! Сорвал нам интересный хоккейный матч! Не дал нам вклеить первой сборной! Бродяга!

 

Толя играет «большой сбор»

Мысль о создании клуба школьников нашла полную поддержку в городском комитете партии. Было ясно, что клуб объединит всех ребят в коллективе, украсит их досуг увлекательными и полезными занятиями, позволит вести большую культурно-воспитательную работу, поможет бороться с безнадзорностью. Решено было в тот же день доложить обо всем одному из секретарей горкома.

«Бригада» ходатаев вернулась из Смольного в самом веселом и благодушном настроении.

Не прошло и трех суток, как Ивана Никаноровича вызвали в исполком горсовета. Здесь уже лежало официальное разрешение. На строительство клуба отпускались значительные средства.

Обо всем этом Гриша Буданцев узнал от отца. Он тотчас позвонил по телефону Толе Силаеву и велел «трубить большой сбор».

Через минуту, перекрывая все городские шумы, в ясном морозном воздухе зазвенела труба, переливаясь высокими торопливыми нотами. Открыв форточку, Толя Силаев играл на корнете сигнал большого сбора, играл фортиссимо, во всю силу своих великолепных легких.

И сразу повсюду захлопали входные двери, по лестницам помчались тимуровцы.

Местом общих сборищ был теперь каток. Там уже стоял Гриша Буданцев в плотном кольце возбужденных ребят, рассказывая о радостном известии.

Общее ликование было так велико, что вся толпа сразу же отправилась обратно во двор к старой котельной. Там ребят встретил Иван Никанорович.

— Вот она — славная команда! — помахал он им приветливо рукой. — С победой, ребята!

Кто-то крикнул «ура», и сразу три десятка звонких голосов поддержали его.

— Это командир знаменитого отряда, — сказал Иван Никанорович, представляя Гришу Буданцева высокому полному мужчине в толстом бобриковом пальто и широкополой фетровой шляпе.

— Очень приятно, — отозвался мужчина и любезно приподнял шляпу. — Инженер Крылов — строитель будущего клуба. Я много слышал о вашем отряде.

Он крепко пожал руку Буданцева.

Рядом стояли члены культкомиссии, дворники, электромонтер, техник, водопроводчики. Они все приветливо улыбались, словно именинники, встречающие гостей.

— Ну, что ж, — сказал Иван Никанорович, — давайте посмотрим да пораскинем мозгами, как лучше сделать. Вы, ребята, тоже войдете, только без толкучки, спокойней, а то измажетесь. Ну-ка, Андрей Семеныч, — обратился он к монтеру, — включи общий свет.

Изловчившись, сквозь толпу самыми первыми в котельную шмыгнули Игорь Бунчук и его помощник Коля Демин. У них были на это свои особые причины.

Помещение оказалось большое — не менее ста пятидесяти квадратных метров. В центре его стояла высокая кирпичная кладка. Внутри находились два гигантских котла. Повсюду в разные стороны разветвлялись заржавевшие трубы. Здесь же валялись старые батареи парового отопления, разный железный лом. Стены были покрыты жирным, толстым слоем пыли и копоти.

— Объем работ большой! — сказал инженер. — Придется много потрудиться. Но я думаю, что до Первого мая все же управимся, если, конечно, строительные материалы будут на месте.

— Обеспечим! — заверил Иван Никанорович. — Не беспокойтесь, товарищ Крылов!

Гриша Буданцев тихонько тронул управхоза за рукав.

— Иван Никанорыч! Вы можете рассчитывать на помощь всего нашего отряда.

— Это уж само собой разумеется. А как же! — без тени сомнения произнес Иван Никанорович. — Вот кладку разберем, вытащим котлы, а потом — пожалуйте, выходи на воскресники тимуровский батальон!

Почти все ребята уже вылезли снова во двор. В котельной не было ничего интересного. Их любопытство было вполне удовлетворено общим обзором.

Гриша Буданцев хотел было последовать за ними, но где-то в темном углу, за грудой старых тавровых балок и кровельного железа, раздавались знакомые голоса.

Он обогнул кирпичную кладку и, придерживаясь за скользкие от сырости стальные перекрытия, перелез через кучу лома.

В темном углу, шныряя из стороны в сторону и нелепо пританцовывая, метались силуэты Игоря Бунчука и Коли Демина. Перед ними, прижатая к стене тяжелой батареей, лежала на боку огромная бельевая корзина. Она была покрыта сверху грязной рогожей и перевита веревками.

Игорь Бунчук, словно маг-волшебник, вызывавший таинство превращения, прыгал перед ней на одной ноге, азартно щелкал над головой пальцами и приговаривал: «Эврика! Эврика! Эврика!»

Вслед за ним подпрыгивал и Коля Демин.

Услышав шум, они оба обернулись. Свет одинокой лампы озарил их взволнованные лица.

— Ну что, сыщики, нашли что-нибудь? — спросил их весело Гриша Буданцев.

— Да! «Зимнюю канавку»! — воскликнул Игорь. — Она здесь, в этой корзине!

Он поднял над ней руку, лихо щелкнул пальцами, и глаза его загорелись торжествующим блеском.

— Ты уверен в том, что она здесь? — спросил Буданцев.

Он с интересом разглядывал корзину, толкал ее ногой, пробуя, нельзя ли сдвинуть с места.

— А как же! — воскликнул с уверенностью в голосе Бунчук. — Где ей быть? Управхоз… Галина Алексеевна сама… ее сюда… положила.

Он захлебывался от волнения.

Видимо, все эти чувства испытывал и Коля Демин, потому что он повторил вслед за своим другом: «Сама… сюда… положила…»

— Интересно! — сказал Буданцев. — Очень интересно!

— Гриша, дорогой… — зашептал Игорь ласково-умоляющим тоном. — Попроси разрешения у Ивана Никанорыча открыть корзину…

— По-про-си… — протянул за ним жалобно Демин. Буданцев взглянул на Игоря, потом перевел взгляд на Колю и улыбнулся. У обоих на лицах застыло умильно-просительное выражение.

— Хорошо, — сказал Буданцев. — Сейчас, подождите!

Он стал пробираться к выходу.

— Ребята! Сюда! Скорей! — заорал Бунчук, срываясь на высоких нотах.

— Ребята, сюда! — так же истошно повторил за ним Демин. — Эй-эй-эй!

Услышав крики, в котельную заглянули Саша Кудрявцев, Костя «трах-бах» и Виктор.

— Что вы ползете, как черепахи! Скорей! — подгонял их в азарте Бунчук. — Зовите Аню Баранову. Немедленно! Мы нашли «Зимнюю канавку». Она здесь! Перед нами!

Котельная быстро наполнялась тимуровцами. Ребята толкались, удивленно спрашивали друг у друга, что случилось. Узнав, в чем дело, зашумели:

— Где картина? Покажите! Кто нашел? Да ну, заслонили, — не видно ничего! Пустите же!

Костя «трах-бах», встав у входа и сложив руки рупором, уже кричал на двор резким, зычным голосом:

— Ка-а-а-арти-ину нашли! «Зии-им-ню-ю ка-а-ана-авку!»

Вскоре прибежала запыхавшаяся Аня. Ее пропустили вперед.

— Где? — взволнованно спросила она Бунчука.

— Здесь! — обвел он корзину широким жестом и застыл в торжествующем безмолвии.

Сзади послышался голос Ивана Никаноровича.

— Сюда… Сюда… — приглашал его Буданцев. Ребята расступились.

— Вот эта корзина? — спросил Иван Никанорович. — Мне дворники как-то говорили, что там просто хлам. Ну, открывайте, ребята!

— Нож! — коротко бросил Бунчук и протянул руку к Демину.

Тот мгновенно вытащил из кармана перочинный ножик и открыл его.

— Внимание! — сказал Бунчук.

Двумя — тремя ловкими, быстрыми движениями он перерезал веревки и сбросил рогожу. В нос ему ударил столб пыли. Он отмахнулся и стал вытаскивать из корзины вещи. Сначала он делал это медленно и осторожно, потом все быстрей и быстрей. Здесь были старые кастрюли и чугунки, две сковороды, утюг, банки с остатками красок, помятые тюбики, молоток и топор, запачканный красками халат, диванные подушки, большой таз и много мелких вещей домашнего обихода. Наконец… корзина была пуста.

Игорь пошарил руками по сырым дранкам, ощупав все ее дно, хотя этого совершенно не требовалось, — всем было ясно видно, что в корзине больше ничего нет.

— Как же так? — произнес Бунчук и чихнул.

— Будь здоров! — сказал Иван Никанорович.

— Я не понимаю… — прошептал Бунчук. — Где же она? Где «Зимняя канавка»?

Все молчали. Одни — подавленные неудачей, другие — из вежливости и великодушия, не желая огорчать тех, чьи мечты и надежды не осуществились.