Глупая кличка прилипла к Мите Кудрявцеву уже на второй день после приезда в лагере. Но она продержалась недолго. На этот раз любители приклеивать ярлычки явно просчитались, попали впросак и теперь готовы были уверять всех и каждого, что они и не думали обзывать Митю «мазилой».
Когда старшая пионервожатая Татьяна Сергеевна предложила ребятам написать о том, какими бы делами они хотели заниматься в лагере, поступило много записок. Тут были заявки шахматистов и рыболовов, туристов и ловцов певчих птиц, спортсменов и вышивальщиц, сборщиков ягод и грибов, певцов и танцоров, музыкантов и садоводов. Нашёлся даже охотник, который хотел истреблять волков. А одна девочка высказала желание организовать ансамбль «пионерской берёзки» и поехать на гастроли в Польшу, чтобы повидать польских школьниц, с которыми она уже давно переписывается. Удивил Татьяну Сергеевну Митя Кудрявцев. Он проявил особый, повышенный интерес к… малярному делу. «Хочу красить!» — написал он кратко, разрисовав каждую букву разноцветными карандашами.
— Что же ты хочешь красить? — спросила его Татьяна Сергеевна.
Она посмотрела вокруг себя, словно поискала глазами какой-нибудь предмет, который бы нуждался в окраске, но ничего не нашла. Кругом сверкали лаки и эмали, начиная от флагштока на пионерской линейке и кончая ярко пламеневшими пожарными вёдрами на белоснежной стене столового павильона.
— Я, право, не знаю, что тебе предложить… — недоумевающе пожала она плечами. — Впрочем, есть одно дело. Перекрась, пожалуйста, два щита: один для объявлений, а другой — для стенгазеты. Они какого-то неприятного коричневого цвета. Сделай их белыми. Кстати, у меня на подоконнике стоит кем-то забытая большая банка гуаши.
— Гуашь не годится, — сказал Митя.
— Почему? — удивилась Татьяна Сергеевна.
— Гуашь не масляная краска. Куда же гуашь? Она дождя боится. Как на неё вода попадёт, так всё и слиняет. Вы хотите белого цвета? Вот я вам не советую. Почему, да? Сейчас скажу. А если солнце на щиты светит, — что делать, а? Ничего не прочтёшь, ослеплять станет белая краска. Так глаза защиплет — заплачешь. А потом… и щиты белые и бумага белая — сольётся всё. Нужны разные цвета и мягкого тона, чтобы легко было читать.
Митя говорил всё это так серьёзно и обстоятельно, с таким деловым видом, словно настоящий мастер, который принимает важный заказ и хочет, чтобы его работа была потом оценена по достоинству.
Татьяна Сергеевна внимательно посмотрела на Митю и одобрительно улыбнулась:
— Я не знала, что ты так разбираешься в этом деле. Ну что ж, хорошо. Я напишу записку завхозу — пусть выдаст тебе нужные краски и всё, что полагается. А ты крась по своему усмотрению, как находишь нужным. Пока щиты, а там посмотрим…
Сразу же, как только горн прозвенел на полдник, Митя вскочил с кровати. Он не спал и нетерпеливо дожидался окончания часа отдыха. Быстро развязав свой рюкзак, он достал небольшой целлофановый мешочек. Сквозь прозрачную оболочку ясно были видны две кисти и маленькая щётка, похожая на сапожную или платяную, но с ручкой.
— Это для чего? Зачем? — заинтересовались ребята. — Неужели привёз с собой в лагерь, а? Потеха! Вот чудак-то! Покажи хоть…
И они, не спрашивая его разрешения, вытряхнули содержимое мешочка на кровать.
Митя терпеливо дал всем поглядеть и спокойно объяснил:
— Да, привёз. Ну и что? Это мне всё папа подарил. Плоская кисть называется «флейц», а которая вроде щётки — «макловица». Для набивки «под торцы». Понятно?
Все промолчали, и никто ничего не понял. Только Сенька Горохов, который имел въедливую привычку говорить презрительно в нос и прибавлять чуть ли не к каждой фразе: «Вот так, понимаешь!» — сказал:
— Понятно! Мазила! Вот так, понимаешь!
Митя не обиделся. У него был миролюбивый характер. Да и стоило ли принимать близко к сердцу каждую мелочь? Но когда Митя явился к ужину с большим ультрамариновым пятном под глазом и голубенькими крапинками, которыми были усеяны его высокий лоб и волосы, дежурная по столовой Нюра Быстрова задержала его. А Сенька Горохов, который дежурил с ней на пару, сказал:
— Мазилы не пройдут! Вот так, понимаешь!
Пришлось идти в гараж к шофёру дяде Косте и оттираться ацетоном, а по возвращении в столовую выдерживать придирчиво строгий обзор бдительных контролеров и уже прилепившуюся кличку «мазила».
Но щиты были покрашены. Их поверхность, покрытая ультрамарином, казалась такой гладкой, словно к ней и не прикасалась кисть. По краям шла тонкая белая каёмка. К ней очень искусно была пририсована синеватая полоска тени, и потому каёмка издали выглядела выпуклой, как багет.
Митя считал эту работу пустяковой, и то, что на неё никто не обратил внимания, нисколько его не удивило. Татьяна Сергеевна, правда, похвалила. Но она всем, кто более или менее добросовестно выполнял её поручения, говорила: «Молодец!»
Вслед за покраской щитов появились новые задания: надо было освежить эмалью волейбольную судейскую вышку, затем для игры «на местности» потребовалось нарисовать полтора десятка опознавательных знаков и покрасить руль у шлюпки. Словом, это была мелкая поделочная, неинтересная работёнка. Она не могла всерьёз увлечь такого прирождённого маляра, каким был Митя Кудрявцев. Но Митя был рад и этому. Он красил… Ребята часто видели его в ветхой, застиранной до дыр и вымазанной всеми цветами радуги куцей футболке. Завидев Митю в этой рабочей спецовке, они отдавали салют и задорно кричали: «Привет главному мазиле!»
Слов нет, это была невесёлая слава! Надо было обладать завидной выдержкой, чтобы сносить насмешки. Другой бы на его месте, наверно, «взорвался». Но Митя давно закалял силу воли, воспитывал в себе стойкость и хладнокровие. Он во всём подражал своему любимому герою — невозмутимому, спокойному, уравновешенному Тимуру. Ведь какие бы события ни происходили вокруг Тимура, а он «не выходил из себя», «не терял головы» — был терпелив, сдержан, стоек, рассудителен.
Такое подражание давалось Мите не легко. Постоянные насмешки обижали его. Он сносил их «закусив губу» и втайне мечтал отличиться чем-нибудь таким, чтобы насмешники были посрамлены и перестали дразниться. Мечты, как это бывает всегда, осуществились совершенно неожиданно.
В один не очень прекрасный день, когда накрапывал мелкий дождичек, в лагерь неожиданно пожаловал санитарный инспектор. Тщательно осмотрев всё хозяйство, сопровождаемый завхозом и начальником лагеря, инспектор дошёл до изолятора. Изолятором служил маленький стандартный павильончик с невысоким потолком и лёгкими стенами, покрашенными белой масляной краской. В первой комнате стояли три кровати; вторая комната, совсем маленькая, предназначалась для медсестры. Здесь были стол, стул и подобие буфета, где хранились медикаменты. Изолятор пустовал.
Оглядев его, инспектор спросил:
— Почему не произвели ремонт?
— Ремонтировали в прошлом году, — сказал завхоз.
— Всё кругом свежее, чистое, находится, как видите, в полном и образцовом порядке, — поддержал завхоза начальник лагеря.
— Я вижу, — строго прервал его инспектор. — По инструкции полагается производить побелку и окраску каждый год.
— Мы думали, что постольку, поскольку… — начал было оправдываться начальник лагеря, но инспектор снова прервал его:
— Вам надо было не думать, а действовать согласно инструкции.
Он достал блокнот, написал в нём крупно «изолятор», поставил рядом большой вопросительный знак и сказал:
— Сегодня объездил половину района. Завтра всё закончу — и снова появлюсь у вас. Если к моему приезду изолятор не будет отремонтирован и в нём к тому же окажется больной ребёнок, то вы понимаете?..
Инспектор молча пожал плечами, словно и сам не знал, что тогда произойдёт. Он сунул свой блокнот в карман, сказал: «Желаю здравствовать!» — и отбыл из лагеря.
— Чудное положеньице… — почесал в задумчивости голову начальник лагеря. — Благодарю покорно. Где мы этому формалисту за сутки маляра найдём!
Стали думать и гадать, как своими силами разделаться с ремонтом, который свалился будто снег на голову. И тут вдруг неожиданно завхоз вспомнил про Митю Кудрявцева.
— Есть маляр! — закричал он обрадованно. — Честное пионерское, есть! Толковый паренёк. Настоящий мастер.
Через десять минут Митя с деловым и сосредоточенным видом придирчиво оглядывал изолятор. Постучав по стенкам, шаркнув несколько раз метлой по потолку, отколупнув с подоконника краску, он сказал:
— Справлюсь за день. Но нужен один подсобник на чёрную работу. — И, лукаво улыбнувшись, он назвал имя Сеньки Горохова. — Только прикажите, Андрей Петрович, чтобы Сенька слушал меня беспрекословно.
Завхоз оказался запасливым хозяином. В его кладовой удалось обнаружить две килограммовые банки зелёной масляной краски, около двадцати коробок сухих белил, литр сиккатива и даже несколько четвертушек отличного тихвинского живичного скипидара.
Митя внимательно проверил качество материала. Пять коробок сухого пигмента забраковал — дата выпуска была двухгодичной давности, — а к остальному отнёсся весьма снисходительно и сразу же отдал распоряжение своему подручному:
— Значит, так, Сеня. Пока я буду приготовлять тут краску, ты натаскаешь в ведре с дровяного склада опилок и густо засыплешь площадь пола всего объекта, затем оботрёшь сыроватой тряпкой стены, окна и подоконники. Ясно?
— Ясно, — повторил Сенька и мрачно прибавил: — Зашьёшься ты, мазила, с этим делом. Ну уж ладно, я помогу, раз меня сам Андрей Петрович просил. Я не гордый. Вот так, понимаешь!
И, взяв ведро, он отправился за опилками. Но на каждом шагу останавливался и объяснял всем встречным ребятам, что он получил от самого начальника лагеря специальное, особое задание, чтобы выручить Митьку-мазилу, который без него, Горохова, зашьётся, а тогда будут такие неприятности всему руководству, что, может быть, даже лагерь закроют. Вот какое дело!
Между тем у Мити работа уже кипела. Растворив в скипидаре сухие белила и добавив к ним килограмм светло-зелёной краски и полтюбика «парижской сажи», Митя получил приятную салатного тона краску. Тщательно размешав всё это в жестяном ведёрке, он закрыл его плотно газетой и отставил в сторону. Пол густо засыпали опилками. Теперь, первым долгом, предстояло промыть потолок тёплой мыльной водой. Тут уж пришлось подмастерью Сеньке Горохову не раз прогуляться на кухню за кипяточком. Наконец потолок был промыт, как говорится, на совесть. Стены, окна и подоконники протёрли мокрыми тряпками, и, пока всё это сохло, друзья получили возможность пообедать. После обеда Сенька решил было «смыться», жалуясь на «смертельную усталость, боль в ногах и пояснице». Он требовал законного послеобеденного отдыха. Но Митя был непреклонен и пристыдил Сеньку.
— Задание же боевое, оперативное! Пойми ты! — говорил он взволнованно. — Кончим дело, тогда и отдохнём.
Перед полдником, когда все ребята отдыхали в своих спальнях, маляр и его подручный начали побелку потолка. Работал, собственно, вначале один Митя, а Сенька только стоял, позёвывая и придерживая стремянку, да время от времени, приняв от Мити кисть, нехотя и лениво обмакивал её в меловой раствор. Но, когда, покончив с потолком, Митя начал красить стенку, Сенька оживился. Он уже не зевал и, не отрываясь, с возрастающим интересом наблюдал за Митей. А смотреть и в самом деле, как говорится, было любо-дорого! Маленькая ловкая рука Мити быстро и, кажется, без всяких усилий вела кисть то вдоль, то поперёк стены, накладывая уверенные сочные мазки, потом энергично растирала их по стене и, наконец, легко и изящно, словно лаская стену, проводила сверху вниз ровный шлейф.
Сенька видел, что «мазила» работает ловко и умело. Не хотелось только это признать. Но оставаться равнодушным уже было невозможно. Сеньке прискучила однообразная никчёмная работа подручного: то краску помешай, то подлей в неё скипидару, то плесни чуток сиккативу, то опять помешай… и так без конца. Тоска! И вот Сенька стал приставать к Мите:
— Слушай, дай покрасить, а? Дай, я тебе говорю! Что, в самом деле! Я тоже могу… Вот так, понимаешь!..
Но Митя, не прекращая красить, спокойно уговаривал своего подручного:
— Погоди! Скоро эту полоску кончу, тогда и включим наш конвейер…
— Конвейер? Что за конвейер? — удивился Сенька.
— А вот увидишь… Я буду красить, а ты за моей рукой пойдёшь по пятам с макловицей — будешь набивать красочку…
Сенька, зная макловицу, уже вертел её в руках и так и сяк, пытаясь приноровиться к набивке.
— Сейчас, сейчас!.. Не лезь раньше времени, — отстранял его руку Митя.
Наконец Митя дошёл до подоконника и остановился. Затем взял в руки макловицу и показал Сеньке, как надо набивать ровными прямыми, одинаковой силы ударами, не смазывая краску, быстро, чётко и без пропусков.
Сенька оказался на редкость понятливым подмастерьем, и вскоре они уже успешно работали вместе. Правда, кое-где Мите пришлось потом подправлять, но уж ничего не поделаешь — опыт и сноровка приходят не сразу.
К вечеру, перед самым ужином, работа была кончена. Митя и Сенька, возбуждённые, вспотевшие, измазанные краской и мелом, пошли под душ отмываться. А когда все ребята улеглись спать, в изолятор пришла уборщица тётя Маша и навела на паркетном полу такой блеск, что пол засиял как зеркало.
На другой день ранёхонько утром появился санитарный инспектор. Он был явно удивлён тем, что увидел, но скрыл это от окружающих. Он охотно подписал акт, дав высокую оценку санитарному состоянию лагеря, и, уже прощаясь у калитки с завхозом, сказал ему:
— Где это вы, милейший, на скорую руку подцепили такого умельца-мастера? Изолятор сработан мастерски. Видна рука большого специалиста. На пятёрку с плюсом. Да-с!
— Понравилось! — удовлетворённо заметил завхоз и махнул рукой в сторону спортивной площадки, где Митя в этот момент догонял уходивший в аут мяч. Отсюда, издали, маленькая фигурка маляра казалась совсем миниатюрной.
— Вон наш умелец, — сказал с гордостью завхоз. — Полюбуйтесь! Наверное, не ожидали?
— Смеётесь, шутники… — ехидно подхихикнул инспектор. — Так я и поверил! У детишек до такой работы ещё нос не дорос. В город за мастером сгоняли. Не пойму только, как это вы успели? Прыть, признаюсь, удивительная. Ну что ж… Желаю здравствовать!
Вокруг изолятора всё время вертелись ребята. Они заглядывали в окна, пытались проникнуть внутрь помещения, всё осмотреть, а если не заметят, то и потрогать. Но завхоз предусмотрительно выставил надёжную охрану из ребят первого отряда.
Пришла и Татьяна Сергеевна. Всё осмотрела, любуясь. Удивлённо покачала головой, спросила:
— А где же главный мастер?
Митю позвали.
— Ну, я считаю, что ты просто настоящий молодец! — сказала она и ласково потрепала его по плечу. — Но только где же ты этому научился?
— А у меня папа маляр, — сказал Митя и достал из кармана спортивной курточки новенькую фотографию. — Вот посмотрите: отец в самом центре… Это бригада коммунистического труда. Они знаете где сняты? На лесах под плафоном театра оперы и балета. А сейчас отец в Москве. В самом Кремле работает. Ох, красота у них там, наверно, работка! Фасонная! — прибавил он и восхищённо прищёлкнул языком.
Татьяна Сергеевна перевела взгляд с фотографии на Митю. Большелобый и круглолицый, со светлыми, словно выгоревшими глазами и мягкой, чуть застенчивой улыбкой, он выжидательно поглядывал на Татьяну Сергеевну и, кажется, не сомневался в её одобрении.
— Весь в отца, — сказала Татьяна Сергеевна. — Точная копия.
И она крепко пожала его руку.
На другой день на доске объявлений появился красиво обрамлённый цветными рисунками приказ начальника лагеря с благодарностью Мите Кудрявцеву и Сене Горохову. А к вечеру в лагерь вернулся завхоз, который специально ездил в город, чтобы привезти назначенные в приказе премии. Они были вручены в торжественной обстановке на вечерней линейке. Трёхтомник Пушкина — мастеру и однотомник — подмастерью, с надписями: «За самоотверженный труд».
Больше всего гордился приказом и премией Сенька Горохов. И даже теперь, спустя почти год, о чём бы ему ни пришлось рассказывать при воспоминании о прошедшем пионерском лете, он неизменно начинает так: «Это всё чепуха! Вот когда нам с Митей пришлось красить изолятор, — тут, я вам доложу, ребятишечки, было дело!.. Вот так, понимаешь!».