Рэн, Весеннее царство

Входную дверь хижины заклинило, и Канаель открыл её, применив силу, хотя боль в плече едва не сводила с ума. Единственное, что принесло бы облегчение, это поток магии снов, благодаря которой он всегда чувствовал себя бессмертным. Но от неё ничего не осталось. Внутри него царила пустота. Не осталось даже немного тумана. Никакой частички магии, в противном случае он давно бы себя исцелил.

Жилое помещение лежало перед ним всё ещё такое же, как он оставил его, когда странствовала его душа. Его взгляд упал на безжизненные тела, которые мирно сидели на стульях вокруг стола, как будто всё ещё спали, и их души не отошли в вечность. Он отвернулся и, шатаясь, подошёл к телу своего лучшего друга.

Единственный, кому он безоговорочно доверял, и в котором всё-таки ошибся. Застывшие, весенне-голубые глаза безжизненно смотрели в точку на потолке. Канаель почувствовал, как по щекам побежали слёзы. Неуклюже он вытер лицо. Возможно, это цена за спасение мира, подумал он. Он медленно сел перед Давом на корточки, протянул к нему дрожащие пальцы и провёл по векам. Боль его раны была ничто по сравнению с чёрной дырой, которую он ощущал в сердце.

Не имело значения, что его приоритетом должна быть Ткачиха снов, или судьба мира, он должен послать своего друга в последнее путешествие. Это было глупо, и Канаель чувствовал себя дураком, но это единственное, что он ещё мог сделать для Дава. Поэтому он поднял его тяжёлое тело, вынес в весеннюю ночь, где его встретила тишина и начал строить погребальный костёр, на которой, в конце концов, положил его. С помощью огнива, найденного в гостиной, он разжёг первое пламя и подождал, пока оно полностью окружит тело Дава. Пылающий огонь поднимался в небо, искры разлетались в разные стороны и тихий треск наполнял воздух. Канаель закрыл глаза и опустил голову, пробормотав про себя молитву, послал Даву последнее «прощай» в его путешествии.

Молча он смотрел на огонь, который поднимался всё выше в небо, ощущая при этом странное чувство пустоты. И было ещё кое-что, что ужасно его пугало.

Он убил шесть человек, даже не колеблясь ни минуты.

В конце концов, он оторвал взгляд от своего друга, возможно потому, что больше не мог терпеть его вида. Его рана снова начала болеть, и он потащился назад в хижину, чтобы зайти в одну из соседних комнат, в которой, полагал, находится Ткачиха снов. Она должна лежать здесь или в комнате рядом. Когда он забирал труп Дава, он почувствовал её присутствие, хотя и очень слабо.

Холодная ручка двери впилась в его плоть, онемевшими пальцами он обхватил её и потянул на себя. Дверь скрепя, открылась, и Канаель зашёл в погружённую в темноту комнату, которая была намного меньше гостиной. Его глазам, не смотря на обострённые чувства, потребовался момент, чтобы привыкнуть к темноте в комнате, в которой не было окон. Когда они, наконец, привыкли, он обнаружил кучу одеял и одежды, клубок из нарядов и две чаши, стоящие впереди.

Одна была наполнена водой, другая содержала еду, консистенция которой была похожа на баланду. Он чувствовал присутствие другого человека, который находился где-то рядом, и только мгновение спустя понял, что Гехаллани, должно быть, накинули одеяла на Ткачиху снов, потому что знали о его способностях.

- Удина?

Осторожно он поднял тёмно-серую мантию у ног, убрал белое, шерстяное одеяло, устраняя таким образом одну часть за другой. У него перехватило дыхание, и отвращение заставило его остановиться. Ткачиха снов лежала перед ним голая, как он встретил её в башне на острове Мий. Но что-то было иначе. Исчезала её невинность, она стала тенью самой себя, обломком души.

На руках и ногах у неё были ссадины, а всё тело покрывали кровавые отметины и синяки. Её короткие, с зелёными прядями волосы слиплись. Дыхание Канаеля обрывалось, но он заставил себя смотреть.

Его взгляд перекачивал ниже, и он отшатнулся на шаг назад, потому что запах семени и насилия настолько явно чувствовался в воздухе, что он едва смог сдержать приступ рвоты.

- Ты меня слышишь? - спросил он хрипло.

Он взял одно из тонких одеял и осторожно накрыл им её беспомощное тело. Удина не двигалась. Под закрытыми веками её глаза двигались, как будто погрузилась в лихорадочный сон. Произошедшее сломило её, осталась только частичка того, что она когда-то воплощала. Расколовшись, как и её собственный сотканный сон.

Канаель чувствовал, что с ней сделали. Было очевидно, комната прямо-таки кричала об этом. Если бы он не уже не убил Гехаллани, то сделал бы это снова и снова. Но чудовищность того, что они причинили Удине, нельзя изменить.

Страдальчески он закрыл глаза и открыл свой дух, чтобы почувствовать сон Удины.

Радужные цвета, нежно-красный, смешались в золотистой пелене. Он непредсказуемо трепетал, как дикое животное, которое пытается выбраться из пут, окружил дух Канаеля и умолял положить конец её страданиям.

Канаель охотно позволил затянуть себя глубоко внутрь, в старую душу Удины, где его встретила темнота. Темнота, которую вызвали мужчины Гахаллы. Как бы он не сопротивлялся, он всё-таки стал свидетелем того, что снова и снова воспроизводилось в подсознание Удины. Последовательность изображений. Моментов. Её крики. Плоть. Кожа. Канаель отшатнулся и всё же не смог сбежать. Он забыл про свою собственную боль, забыл, кто он, и плакал вместе с ней о том, что у неё похитили, в то же время он полностью потерялся в её сне.

А потом он избавил её от мучений. Раз и навсегда.

Спи, Удина. Спи ... Ты свободна ...

Её сон изменился, дыхание стало спокойнее, и он скользнул в другой мир. Мужчины стали серыми, а с ними и их дела. Столетия бесконечности пронеслись мимо Канаеля, новая магия потекла по его венам, и всё, что Удина пережила во время своего бытия, померкло в свете. Наконец-то Ткачиха снов нашла покой и стала частью богов, даже если, вероятно, уже всегда была ею.

Канаель выскользнул из её сна, в то время как её сила, её божественность, затопившие его дух, сделали его совершенным и единым. Ничего больше не имело смысла, и всё же пустота была заполнена его чувствами. Он плакал об Удине. Он плакал о Песне Небес, которую потерял, и о Даве.

Мгновение растворилось и растянулось в горько-сладкий момент, в бесконечность. Дело было сделано, и он больше не являлся частью этого мира.

Когда он открыл глаза, душа Удина покинула её тело. Её детские черты лица стали нежными, и она забылась навсегда.