Что же дальше? Куда направиться. Как правильно поступить?

Правильный город. Удобный этот город святого Константина. Прямые улицы пересекаются с прямыми улицами. Здесь не собьешься с правильно выбранного пути. Это не грязные, пыльные, кривые и запутанные улицы европейских городов. Но от этого не легче обеспокоенному Гудо. Ему так и не понятно, куда следует идти и что нужно делать.

С одной стороны понятно – схватить за горло проклятого бургермейстера Никифора, встряхнуть его как следует и вырвать из его лап малыша Андреаса. Но непонятно, как пробраться в его дворец? Как обойти многочисленную стражу? Как проявиться, чтобы смертельно испугать этого Никифора, и в то же время не выдать себя, ибо на него набросятся тысячи тех, кто считает его магом и слугой дьявола. А как сделать так, чтобы уйти с малышом на руках и скрыться в городе с такими прямыми и открытыми улицами? Кто впустит в свой дом человека с ужасным лицом? Лицом, которое знает весь город, побывавший на казне этого человека.

А как быть с Гретой? Где ее разыскать в этом огромном городе? Тем более что Даут и сам не желаем в столице. Он и сам должен находиться в надежном убежище, и не показаться тому, кто знает его в лицо. Его не встретишь вот так просто на улице, и ни у кого не спросишь: «Знаете ли вы Даута? Начальника тайной службы самого Орхан-бея? Он где-то должен быть в этом городе…»

Так как же правильно поступить? У кого спросить совет? Кто подскажет? Кто поможет?

Была надежда, огромная надежда на отца Александра. Нетерпение вынудило Гудо совершить неправильный поступок. Дались ему эти монахи. Но и сами они виноваты в том, что он их покалечил. Малая надежда, совсем малая надежда остается в особе отца Иеремия. Но только по принуждению он будет помогать. И то… Чего ждать от того, кому поручено такое непростое дело, как надзирать над городом святого Константина и над его заумными горожанами? Ведь много раз Гудо слышал, что нет вероломнее человека, чем византиец. Отец Иеремий совсем непростой человек. Обманчиво его тщедушное обличие. Он, как крыса, не заметен в толпе себе подобных, но у добычи будет первый. Все это следует из того, что премудрый прот земли афонской доверил ему сверхважное.

Кто-то из мудрых утверждал, что человек от начала своего зол и коварен, и только по принуждению бывает или становится добрым. Остается принудить к доброму делу этого маленького монаха в огромной для него рясе и клобуке. А еще… А еще нужно побродить по городу. Как можно лучше узнать его. Прислушаться к говорящим (может, что нужного и услышишь!), найти нужных для поиска людей, и, конечно же, раздобыть серебро. А лучше – золото. Как-то Гальчини приводил слова отца Александра Великого, царя Македонии Филиппа: «Осел, груженный золотом, открывает ворота самой неприступной крепости».

Может быть, с этого и нужно начать?

Долго размышлял Гудо, долго бродил по городу, но ни на мгновение не выпустил из взора маленькое тело отца Иеремия. Нужно и ему отдать должное. Память у того превосходная. Святой отец ни разу не забыл, что за попытку побега поплатится сломанной ногой. Так и держится отец Иеремий в нескольких шагах от своего «дьявола». Лучше, чем привязанный. Они в паре уже несколько раз становились предметом насмешек прохожих. Огромный селянин с большим мешком за плечами и маленький монах, что едва ли не держится за этот мешок!

А вот и какая-то толпа на небольшой площади. Шумная, взволнованная. Нужно подойти. Может, и удастся услышать кое-что полезное?

Так казалось издалека. Подойдя ближе, Гудо увидел неприятное зрелище.

С незапамятных времен, а точнее с тех лет, когда христианские аскеты вышли из пустынь Египта, обрекли они свою жизнь на суровое одиночество по всему христианскому миру, умерщвляя свои тела и усмиряя инстинкты в пещерах, дальних пустошах, в ямах, на деревьях и в заложенных камнем кельях. Так, подражая святым, они спасали свои души от вечных мук. Многие истязали свои тела, нанося себе раны до тех пор, пока вызванные болью видения не подвергали их души проверке не менее суровой, чем та, что они устраивали своей плоти. При этом они часто повторяли слова святого Симеона: «Святые просияют на земле и станут святыми на небесах».

Но нашлись среди пустынников те, кто придумал для себя еще более суровое наказание и испытание одновременно. Первым из таких стал тот же святой Симеон. Он установил на границе Сирии и Киликии колонну, на которой и простоял до конца своей жизни, вкушая из еды то, что уронят ему пролетающие птицы, или, взобравшись на сорок локтей по столпу, подаст случайный путник.

У такого христианского подвига нашлось много последователей. Их стали именовать столпниками.

Первым столпником в Константинополе стал Даниил. Он имел своих учеников и прерывал свое стояние уже дважды в день, чтобы наставлять и поддерживать их. Многие времена его ученики и ученики учеников стояли на столпах в разных кварталах Константинополя, не присаживаясь и не опускаясь на колени. Они выдерживали испытание жарой и холодом, временами теряли зрение от палящего солнца или покрывались ледяной коркой от дождя и зимнего ветра. Одеждой для них служили лишь собственные волосы, отросшие до пят.

Столпник, которого увидел Гудо на черном от времени деревянном столпе, имел все же кожаную накидку, чтобы закрыть верхнюю часть своего тела. Он стоял на крохотной площадке, обнесенной поверху перилами, которые не давали ему упасть во сне, и с аскетическим равнодушием наблюдал за тем, что творилось у основания его столпа.

А там происходило истинное сражение между немногими учениками и сочувствующими с двумя десятками юношей в дорогих и изысканных одеждах. То ли без мерно выпитое вино, то ли озорство, то ли временное помешательство (а скорее козни дьявола), побудило их к спору: а удержит ли Господь столпника, если раскачать сам столп. Не прибегая к долгим разговором, юноши тут же принялись за древний столп. Тут же на них набросились ученики столпника и жители близлежащих домов. Ситуацию усугубил прибежавший вприпрыжку совершенно голый юродивый. Размахивая трупом маленькой собачки на веревке, он стал отчаянно сквернословить, брезжа слюной, хватать вышедших на шум женщин за грудь и ягодицы, а так же потушил свечи, что горели у нескольких икон, издревле стоящих у подножия столпа.

В суматохе кто-то нанес юродивому сильный удар, и теперь, заливая кровью беззубый рот, он вопил так, что можно было оглохнуть.

– Проклятые сынки богачей! Ничего святого нет в их душах! Мало того, что не дают людям прохода на улицах, врываются в дома и насилуют наших дочерей, теперь они решили плюнуть и самому Господу в лицо! Гореть им за это вечно в жарком пламени ада! Будьте вы прокляты, изверги! Чтобы вас чума поглотила! Проклинаем! Проклинаем! – услышал Гудо проклятия стоящих рядом женщин и старух.

– А вот и стража! Смиловался Господь над святым человеком!

Едва Гудо заметил, как с соседней улицы на площадь, выставив перед собой щиты, медленно вышла городская стража, как тут же раздался голос другой женщины:

– А вот и мясники пожаловали! Ну, эти точно накажут наглецов! И кровью, и деньгами поплатятся выродки!

Десяток крепких мужчин, вооруженных дубинами и длинными ножами, опередили стражников и с громким криком врезались в гущу драки.

– Стражники! – ахнул Гудо и подался назад. – Отец Иеремий!..

Но отца Иеремия и след простыл.

* * *

Вне себя от гнева, вспыхнувшего от такого давно забытого чувства, как растерянность, Гудо метался по улицам.

Правильный город Константинополь. Далеко видно на его прямых улицах. Особенно Гудо, который на голову, а то и более выше всякого здешнего человека. Вот только это совсем не помогает ему заметить маленькую фигурку отца Иеремия, даже в огромном для него клобуке.

Нет изворотливого монаха, улучившего момент. Не жаль ему своей ноги. Да и руки также. Нужно было взять с него клятву именем его православного бога, что не попытается бежать. Но что ему станется? Даст клятву и глазом не моргнет. Ведь для него Гудо – сын дьявола. А клятву отступничества он замолит, и братья святые отцы в том ему будут в помощь.

И вновь душу несчастного Гудо стал рвать вопрос – а что же далее? Как правильно поступить? Куда направить свои несчастливые стопы? Спросить об этом Господа?

Да! Верно! Сейчас же! И не на улице, а зайти в ближайшую церковь (благо их огромное количество и почти на каждой значимой улице), и поставить достойную просьбе свечу. Ведь множество раз Всевышний помогал ему. Не оставит и в этот непростой раз. Вот только…

Гудо ощупал за поясом тощий кошель, что без тени стыда отнял у маленького святого отца Иеремия. Ведь это он и его братья по вере задержали возвращение «господина в синих одеждах» в Константинополь. А что более нестерпимое – разлучили его с Гретой. А за это не то что серебром, но и головой поплатиться можно.

Гудо почувствовал, как еще больший гнев накатывает на его мозг. Хорошо, что болезнь покинула его в святых землях Афона. Хорошо, что был рядом с ним отец Александр, кто помог укрепиться полному выздоровлению…

Отец Александр… Кто он? Кто он на жизненном пути Гудо? Друг или враг? Но об этом сейчас не нужно думать. Нужно думать о…

Стоп! Стоп! Стоп!

Счастливая мысль пронзила воспаленный мозг Гудо. Мясники! Господи, как он сразу не подумал о них. Вернее не о тех, крепких парнях, что с веселыми лицами ринулись в гущу наглых, но слабых телесно сынков богачей. Нет, не о них. Он должен был сразу же вспомнить о нем!

Гудо остановился и прикрыл широкими ладонями свое лицо. Так. Собрать мысли и образы воедино. Вспомнить и развернуть тот план города, что начертал отец Иеремий… Да, Господи, что же это с ним?! Все же есть отрицательные стороны того, что непроницаемая броня, облаченная на него многолетними усилиями мэтра Гальчини, дала трещину. И не одну. Так Гудо рискует потерять то полезное, что вталкивал в него учитель-мучитель Гальчини. Хладнокровие, спокойствие… Вначале мысль, затем действие… Горячность и нетерпение – первые враги Гудо, что уже навредили ему. А вначале… Вначале нужно просто перейти на спокойный мелкий шаг. Раз!.. Раз!.. Еще шаг! Еще спокойный медленный мелкий шаг…

Хвала тебе, Господи! Ведь все так просто!..

Понадобилось всего-то остановить трех прохожих, обездвижить их своим жутким взглядом и выяснить, как пройти на площадь мясников, где убивают быков. Хотя бледнея и заикаясь, но прохожие сумели прояснить Гудо, что корпорация макелариев и их рабочие места находятся на площади Стратигии, которая не так уж и далеко находится.

А далее все было просто.

– Я хочу с тобой поговорить. Наедине!

Как он вздрогнул, как побледнел, как затряслась его правая могучая рука! Это можно понять. Этот глава корпорации макелариев наверняка видел, как сожгли «дьявола в синих одеждах». Его так же ввело в заблуждение схожесть лиц и тел того, кого толпа назвала Дигенисом Акритом, героем многих песен и легенд, и несчастного Никоса. Теперь, конечно, он будет долго приходить в себя. Но лучше он бы это делал в уединенном месте, не привлекая внимания множества людей, что окружили его знаменитый стол посреди площади Стратигии.

И опять же… Хвала Господу! В который раз хвала!

Это – сильный и мужественный человек. Он тут же узнал своего Дигениса Акрита, не смотря на то, что половину его лица скрывала головная накидка. Он тут же встал и, понимающе, кивнул головой. Вот только хорошо было бы, если бы его челюсть вернулась на место, а два пальца вниз, символ, разрушающий козни дьявола, вернулись в привычное положение.

А еще… Гудо уловил едва произнесенное главой корпорации слово «чудо». Но это не важно. Важно то, что Андроник кивнул призывно головой и поспешил в одно из зданий, окружающих площадь Стратигии.

С возвращающейся силой Андроник открыл большую двустворчатую дверь и громко заорал:

– Пошли все вон отсюда!

Что это было за место, для Гудо не имело значение. Не имело также значение, что из двери тут же стали выскакивать мужчины с намыленными щеками и головой. Что они поспешно натягивали на свои мокрые тела разноцветные туники. Что вперемешку с ними на площадь бежали многие обнаженные женщины, в страхе не попадая головами в проймы своих одежд. Как последним выбежал старик, так и не выпустив из рук окровавленный нож для кровопускания.

– Здесь будем говорить! – твердо сказал Андроник, и зачем-то смахнул со стола множество посуды с едой и вином.

– Говорить? – несколько удивившись тому, как быстро пришел в себя глава корпорации макелариев, переспросил Гудо. – Говорить… Ах, да! Говорить. Я хотел сказать… Вернее попросить…

– Попросить?.. – широко улыбнулся вернувшийся в цвет лица главный мясник Константинополя. – Проси!

– Когда я пришел к тебе первый раз просить о какой-нибудь работе, ты не отказал мне. Хотя это было несколько неприятно в первые мгновения нашего знакомства…

– Да! И я, и мои мясники позволили себе непростительную глупость. Мы смеялись над твоим лицом и… вообще внешностью. Но согласись! Не каждый день встретишь такого… Хотя и в самом Константинополе хватает всяких таких рож… Но чаще это горцы… Из дальних мест и… еще пастухи из дальних пастбищ. Те вообще неизвестно от кого рождаются… Ах, да! Прости меня… Прости…

Андроник по-детски развел руками и склонил голову. Тут же он увидел на глиняном полу погубленное им вино и виновато поднял голову:

– Может, я прикажу принести вина?

– Нет! – поднял руку Гудо. – Мне сейчас не до вина.

– Да. Ты хотел просить…

Глядя на то, как сжимаются и без того тонкие губы этого человека и на его лицо наплывает звериная маска, Андроник вспомнил тот день, когда отказал этому чудовищу в куске хлеба. Как потом удивился его сноровки и умению лекаря, спасшего множество жизней. Как потом опять смеялся над его обличием, и то… Как перестал смеяться сам, как и его мясники, после того, как это страшилище одним ударом «топора русича» отделил бычью голову от тела.

– Ты не уплатил мне за последнее зрелище.

– Я заплачу…

Андроник расплылся в улыбке, заметив, как посветлело и стало более человечным лицо «синего дьявола», смерть которого он наблюдал на ипподроме. Улыбнулся и сам себе удивился – как же он смог, не рухнуть без чувств, при появлении духа колдуна и мага? Как быстро сумел собрать в кулак свою силу воли? Как овладеть своим разумом и не выдать себя и своего столь невероятного гостя? Мало того, он и сейчас здраво мыслит и здраво поступает.

А все почему?!

Андронику опять вспомнилась его дорогая жена. Она знала, она верила… Нет. Она точно знала, что свершится чудо, которое непременно поможет ее мужу выкрутиться из столь ужасного положения в котором он оказался, продав душу Никифору. И вот оно – чудо! Даже невозможно поверить в то, что сам «синий дьявол» пришел к нему просить. Просить, как человек и просить малого. Андроник конечно не откажет, ведь ему нужно время, чтобы сообразить, как устроить так, чтобы это чудовище стало ему на службу? А уж службу он непременно сослужит. Дать ему хотя бы тот самый «топор русича»! Кто против него устоит? Что там какой-то кнутобоец… От него в припрыжку побегут все стражники и даже рыцари-каталонцы Никифора.

Какая мощь оказалась в руках Андроника! Только, как же правильно сейчас поступить? Не проиграть, не упустить, не сглупить…

– Ты ведь помнишь наш уговор? Я плачу тебе за зрелище прошедшее в день, когда будет новое зрелище. И то после него!

– Да, я помню, – печально опустил голову «синий дьявол». – Но я больше не смогу… Я не…

– Да что я в самом деле! – громко и весело воскликнул Андроник. – Да меня едва не вывернуло на изнанку, когда я тебя узнал. А я тебя сразу же узнал! Хотя точно знал, что проклятый Никифор сжег моего Дигениса Акрита на потеху толпе. И тут являешься ты! Чудо из чудес! Я тебе скажу… Я простой, не ученый человек. Я убиваю быков и копошусь в их чревах. Случалось, убивал и людишек. И ни разу тени убитых мною не являлись ко мне даже во сне. Не верю я как-то в демонов и в прочее… Хотя в Бога верую, и знаю, что где-то есть сатана. Но никогда его не встречал. А тут… Прости, но ты в первое мгновение явился мне…

– …сатаной, – улыбнулся неожиданный гость и от этой улыбке даже сам глава корпорации макелариев отвернулся.

– А еще мне подумалось о чуде. О том, на которое все ожидают (слукавил Андроник) и всегда ждут как милость божью. А тут чудо… Ты – чудо! Но от Бога ли?

– Да! – согласился Гудо. – Чудом меня еще не называли. Один человек… Мой учитель говорил: «Чудо не противно природе. Оно всегда в ней есть. Но чаще всего чудо не приемлемо для человеческой ограниченности. И, может быть, то, что Иисус излечивал прокаженных, возвращал зрение и даже оживлял умерших не чудо, а то, что пока человеку не подвластно в силу его ничтожных знаний. Ведь и Иисуса-человека не сразу признали богом. Его возвеличили только на Первом Вселенском Соборе в Никее». Так рассказывал мне мой учитель…

– Не будем рассуждать о чуде, мы не церковники. Сатана ты, или не сатана, от Бога или не от Бога, но ты получишь своих три золотых за прошлое зрелище и сразу же получишь еще десять за… Но вначале дай согласие, что поработаешь на меня несколько вечеров.

– Тогда… тогда твои золотые спасли меня, чужака в этом городе. И только в силу обстоятельств я вынужден был оставить на время город. Но наше соглашение позволяло мне так поступить. Ведь мы согласовывали дни зрелищ. А в тех трех золотых мне уже не было особой нужды. Теперь обстоятельства другие. Я благодарен тебе, что ты не отказываешь мне в сомнительном долге… И в то, что ты даешь другую работу. Но…

Андроник подпер руками голову и внимательно уставился в глаза этого во многом странного человека.

– Я знаю, ты богатый и влиятельный человек в этом городе. А мне нужны деньги и помощь. Я готов выполнить порученную работу. Но вначале и ты мне должен дать согласие на несколько моих условий…

* * *

Церковь, посвященная двум святым мученикам Сергию и Вакху, была возведена и богато украшена еще при василевсе Юстиниане. Эта была, пожалуй, самая красивая из первых церквей Константинополя. Но время и владычество латинян привели ее в убожество. Золото убранств заменила позолота. Уворованные врагами-католиками огромные серебряные поликандилы, заменили на бронзовые, посеребренные. Вместо слоновой кости, инкрустирующей кафедру, пластины из разноцветного стекла. Да и сами одеяния священнослужителей утратили дорогую парчу и самоцветы. Но сохранилось самое важное, чему поклонялись прихожане самозабвенно – святые реликвии, хранящиеся в мартирионе; нетленная кисть святого Сергия и кусочек черепа святого Вакха.

Поклониться святыням, и отстоять службу в этот день пришли многие из паствы близлежащих кварталов, и тех, кто муки Сергия и Вакха принимали, как собственные.

Отстоять, ибо этот день был воскресным. А по воскресеньям, как и во все дни между Пасхой и Троицей, всем надлежало, согласно раннехристианскому обычаю, молиться стоя. Согласно все тем же обычаям, в церкви великомучеников Сергия и Вакха, как и в других домах Божьих православных, мужчины и женщины молились раздельно – благочестиво; женщины молились на хорах, идущих по периметру здания. Сюда во время службы могли подняться лишь служители церкви и то в исполнении своей службы.

Никто из женщин и не удивился тому, что во время исполнения катавасии между ними появился еще молодой и приятный лицом монах в черной камилавке, видавшей виды. Этот рясофорный монах медленно, чтобы женщины успели расступиться и не прикоснуться к его телу, прошелся вдоль второго ряда и спустился на дальнем краю, оставив после себя приятный дым, благоухающего ладаном кадила. Никто и не заметил того, что монах настойчиво вложил в руку богато одетой женщины многократно сложенную записку. Никто не заметил и того, что женщина, желавшая разгневаться, взглянув в лицо монаха, побледнела и онемела до конца службы. Никто, даже ее две служанки не заметили и того, как их кира, затерялась в толпе при выходе из церкви, и куда она потом подалась.

А женщина быстрым шагом, многократно оглядываясь и тщательно укрывая голову и половину лица шелковой накидкой, проследовала по нескольким улицам и, наконец, оказалась среди почерневших от давнего пожара деревьев, пройдя к ним через полуразрушенные столбы от некогда крепких ворот.

– Я здесь! – услышала она мужской голос и тут же побежала на него.

У стены некогда богатого, а теперь разрушенного дома женщина увидела того самого монаха, что втиснул ей в руку записку, и со слезами на глазах пала на его грудь.

– Это ты! Я знала… Я верила… Я молила Бога…

Но монах, лишь слегка прижав ее к сердцу, тут же отстранил от себя:

– Не годится рясофорному монаху обнимать женщину. Даже такую красавицу, как ты. Даже любимую и единственно оставшуюся в живых дорогую сестру.

– Вижу, сердцем чувствую… Но все еще не могу поверить этому счастью. Это ты, мой дорогой старший брат Павлидий…

– Забудь это имя, как забыл его я. Теперь – отец Александр. На короткое время я – иеродьякон церкви святых мучеников Сергия и Вакха. Но там я известен как отец Варлаам.

– Павлидий… Отец Александр… Отец Варлаам… Прямо как в нашем детстве – таинственные игры и таинственные перевоплощения. В кого только мы в своих фантазиях не перевоплощались. Далекое счастливое детство…

– И несчастная юность, что бедой разлучила нас, – закончил ее мысль старший брат.

Не проронив, в пример сестре и слезинки, и только крепче сжав губы, иеродьякон Варлаам указал рукой на развалины некогда богатого дома:

– Ты не забыла пути в наш дом. И я не забыл. И хотя я сказал, что забыл имя Павлидий, это единственная и нужная потеря в моей памяти. За все будет отомщено, и воздастся каждому, причинившему нам боль. Я совершенно случайно узнал тебя в массе тех женщин, что поднимались на хоры. Такой я и представлял тебя в своих надеждах. Я надеялся… Надеялся, что ты осталась жива. Я молил об этом Господа. И он сжалился надо мной. Ведь я этого заслужил. К тому же у меня с ним особые отношения.

– С Господом? – улыбнулась сквозь слезы женщина. – Ты не изменился. Все те же игры…

– Мы не можем сейчас долго говорить. Ведь у тебя наверняка есть муж. И твое отсутствие…

– У меня на редкость удачный брак. Мой муж особый человек, и он бесконечно мне доверяет.

– Вот как?! И кто же твой муж?

– Его зовут Андроник. Он глава корпорации макелариев. А имя мое сейчас Оливия, и только ты можешь называть меня, как и в нашем счастливом детстве, – Левина.

* * *

Они сидели на том, что осталось от огромного мраморного стола посреди библиотеки, где еще десять лет назад находились сотни книг, и где им преподавали лучшие учителя империи.

– Даже в самых смелых и неуместных фантазиях мы не могли предположить, что ты станешь женой мясника, – грустно сказал Павлидий.

– И то, что ты станешь монахом, – так же печально кивнула головой сестра. – Ты должен был стать воином. К этому ты готовился. Но так уж было угодно Богу. А мой муж… Андроник спас меня от бесчестия… – Левина сглотнула горькую слезу. – А потом они бы меня убили и бросили тело в Ликос. Но этот мясник спас меня. Я подчинилась воле Господа и стала его женой. Теперь у меня есть дом. Два сильных и красивых сына. А вскоре у меня будет богатый дом на Месе. Так что… А то, что он мясник… Был мясником, но я сделала многое, чтобы он стал главой корпорации. Может, что и далее…

– Да я знаю, мясники сейчас подминают город, чтобы новому эпарху было проще собирать налоги и брать еще сверху. Но надолго ли это? Слышал, что им во всем содействует Никифор. Но и это ненадолго. Я знаю. Как и то, что мясников уже теснят на улицах.

– Не знаешь… – впервые улыбнулась Левина. – Мой Андроник взял ситуацию в свои сильные руки. Через несколько дней его люди уже будут в портовых кварталах. Случилось какое-то чудо. Он вновь при силе и удаче.

– Ты так тепло говоришь о нем, – вздохнул старший брат.

– Да. Верно. Я очень тепло отношусь к нему, и чтобы не случилось, буду с ним рядом до конца.

Увидев то, как со вздохом опустил глаза Павлидий, сестра положила ему на руку свою тонкую кисть.

– Он достойный и любящий муж. Хотя и подлого происхождения, но в нем есть внутреннее благородство. А еще… Ты, наверное, будешь удивлен. Но с тех пор, как мы вместе, он не познал ни одну другую женщину. Вот ты и улыбнулся. Когда-то мы говорили в этой библиотеке о том, что древние греки благодарили богов за то, что они родились мужчинами, у которых все есть для счастья и удовольствий. Особенно для удовольствий. Жена, с которой он возлегает, чтобы произвести на свет законных детей. Служанки и рабыни, чтобы удовлетворить мимолетную похоть. Храмовые жрицы, которых он должен иметь за жертвенные деньги. А еще гетеры, чтобы восполнить свой эротизм. Еще… Мальчик, которого он пользует, как покровитель и наставник… Еще какой-то лучший друг для остроты чувств… А еще те друзья, что стоят с ним во время сражения и прикрывают щитами, спасая… гм!.. любовника от смерти. Вот как много удовольствий. Так что жена для них была лишь малой частью счастья. Не многое изменилось и сейчас. Только стали страстно молится единому богу, да замаливать перед ним те же многочисленные плотские грехи. А Андроник… Я для него счастье. Единственное и полное во всем. То, что он мясник… Василевсами ставали и воины, и конюхи, и любовники императриц…

– Мясника и в василевсы! Андроник… Какой по счету? Четвертый? Смешно. Что ж, пусть остается так, как есть. Пока что… Сейчас важно другое… Другое.

– Другое? Что – «другое», мой брат? – Левина внимательно посмотрела в большие ясные глаза напротив.

….Многое изменилось с того дня как злая судьба уничтожила их счастливый мир, но глаза старшего брата остались теми же, которые она любила, как сестра. Глаза их матери – красавицы Феонии, жены прославленного дуки византийского флота Апокавка.

С отца началась великая слава семьи, и со смертью отца она закончилась великой трагедией.

Еще при жизни василевса Андроника III, Апокавк управлял государственными финансами, затем стал командовать всем императорским флотом. В его же ведении находились сверхважные государственные солеварни. Тесно связанный с моряками, и купцами, Апокавк добился невиданной популярности в народе. Этому сопутствовали его победы на море против турецких пиратов, а так же то, что многие военные корабли дука строил за собственные деньги.

Опираясь на народ, Андроник был ненавистен «благородным» гражданам Византии, которых он решил обложить дополнительными налогами. Далее он и вовсе решил уничтожить богачей, посчитав, что люди низкого происхождения будут лучше повиноваться ему. И, прежде всего, дука решил лишить богатства и уничтожить приверженцев всесильного регента (при малолетнем василевсе Иоанне V) Кантакузина.

Используя ненависть простых людей к знатным и богатым, Андроник призвал народ к вооруженной борьбе с Кантакузиным. Его друзей и приверженцев убивали, а их дома разоряли. Были взяты под стражу сын Кантакузина Матфей и его мать Феодора, которую суровым тюремным режимом и голодом вскоре довели до смерти. Владения регента Кантакузина были розданы ремесленникам и торгашам, а высшая власть была официально передана жене покойного василевса Анне Савойской и ее сыну-соправителю Иоанну V Палеологу. Тем самым Кантакузин уже не имел права быть регентом Иоанна V, чего он по праву великого государственного деятеля добился после смерти отца малолетнего Иоанна.

Теперь сам Апокавк стал всесильным временщиком, и, казалось, его власть крепка и на многие года. Но… В несчастливый день 11 июня 1345 года Апокавк с малой охраной решил посетить тюрьму, в которой содержались немногие из приверженцев Кантакузина, из которых еще можно было выбить золото. Воспользовавшись случаем, эти заключенные напали и убили ненавистного им временщика. После этого народ в ярости поднялся еще и в последний раз против сочувствующих Кантакузину. Прокатилась новая волна убийств и погромов. А потом…

Прошло немного времени, но изменилось многое. Кантакузин вернулся в Константинополь. Он выдал одну из своих дочерей за Иоанна V и формально стал главой правящей семьи. А далее он стал василевсом и соправителем своего зятя. А в один из дней большой и богатый дом покойного Апокавка вспыхнул, подожженный с разных сторон. Слуги и последователи бывшего временщика спасли его сыновей, отправив подальше от столицы. А вот о судьбе дочери Апокавка и его супруги красавицы Феонии никто и ничего не мог сказать. Хотя поговаривали, что друзья покойного временщика убили некоего Арминия, который под винными парами рассказывал, что насиловал Феонию вместе со многими на пожаре, а затем перерезал ей горло. При этом он особо указывал на то, какие огромные и красивые были глаза у жены этого убийцы и бунтаря Апокавка…

– Так что же важно сейчас, брат? – не отрывая свой взгляд от больших и красивых глаз Павлидия, переспросила Левина.

– Наш младший брат…

– Северий! – вскрикнула женщина – Где он?! Он жив?!

Но потому, как опустил голову Павлидий, поняла – теперь они остались только вдвоем от несчастной семьи Апокавка.

– Я должен найти и наказать того, кто убил нашего младшего брата. Северий был очень хорошим человеком. Я сам воспитал его и многому научил. Но видно не всему нужному. Особенно нужному – видеть в каждом человеке вероятного врага. Ему перерезал горло человек по имени Даут. И теперь я должен найти его и убить собственной рукой. И еще есть у меня забота в этом проклятом городе. Связана она с «синим дьяволом» и местью нашим врагам… И я… Не плачь моя дорогая сестра. Брата уже не вернуть, как и наших отца и мать. Никто не должен видеть твоего заплаканного лица. Начнутся вопросы и сомнения. Никто и ничего не должен знать! Ведь в этом проклятом городе у нас не осталось друзей. Зато врагов с избытком.

– Я всегда помню об этом.

– Мы встретимся здесь через два дня в полдень. Сможешь прийти?

Левина немного подумала, а потом уверенно кивнула головой.

* * *

Это хорошо, что Андроник, хотя и тяжело, но все же согласился на условия Гудо. Особенно ему не правилось твердое нежелание могучего и новообретенного Дигениса Акрита убивать кого-либо из этой своры бродяг, что многочисленными толпами выливались из портовых кварталов. А как без крови и трупов заставить их забиться в свои крысиные норы? Ведь эти нанятые за деньги купцов и владельцев кораблей людишки уже почувствовали вкус победы и так просто не сдадут свои позиции. Тем более во главе них стоит властный и жестокий кнутобоец, которому они подчиняются беспрекословно.

Но Гудо первым условием выдвинул то, что он не будет убивать. Да и ладно. Одного вида человека с огромным «топором русича» будет достаточно, чтобы враг дрогнул. А там… Мясники должны воспрянуть духом и ринутся в бой. Ведь это было раннее, когда умелый в обращении с ножами Тавлесий вел мясников за собой, прокладывая себе путь многими ранеными и убитыми. Теперь Тавлесий держится задних рядом, все еще не придя в себя после страшных ударов кнута.

Первая же схватка оправдала все ожидания главы корпорации макелариев. Не многие, но все же мясники подчинились приказу Андроника и вышли прошлой ночью к баням на улице Трех кузнецов. Там, в старых банях обосновались портовые бродяги, уже несколько дней отмечающие успех захвата столь важного участка города. Там в банях щедро лилось вино, играла музыка и визжали продажные девки. И все это на деньги, возомнивших себя счастливыми, богачей портовых кварталов.

Для Гудо это был простой бой. Да и не бой вовсе. Так – зрелище. Но достойное и интересное.

Вначале пойманный и изрядно напуганный дозорный портовых бродяг понятно кивнул головой и убежал к своим в баню с громкими предупреждениями, что два десятка мясников уже стоят на дальней стороне улицы. Им тут же бросилось навстречу около полусотни разгоряченных вином и плотскими утехами бродяг, моряков и грузчиков. В их руках были не только палки и камни, но и мечи, и даже копья.

И мясники уже подались назад, видя многократное превосходство противника. Но тут вперед них выступил тот, на кого они постоянно косили взгляд с того мгновения, когда по велению Андроника вышли в уличный поход. Этот человек не мог остаться незамеченным. Во-первых, он был незнакомцем. Во-вторых, даже среди крупнотелых и высоких мясников выделялся могучей фигурой и ростом. В третьих на голове этого человека была странная накидка из мягкой кожи, полностью скрывающая и голову и лицо. Только прорези для глаз и рта. Это было вторым условием Гудо.

Вот эта кожаная часть одежды незнакомца, эта своеобразная личина более всего интриговала мясников. А еще… А еще в могучих руках этого человека был огромный и хорошо известный им топор, своего рода талисман или главное знамя корпорации макелариев. Не мог Андроник отдать эту святыню неизвестно кому. И если в его руках «топор русича», значит, будет для него важная работа.

И все же мясники подались назад.

И тогда «топор русича» громоподобно «заговорил».

Сделав несколько круговых движений над головой, Гудо с силой прошелся лезвием огромного топора по каменный стенам ближнего от него дома. Сноп ярких искр сопроводил это движение, остановив первые ряды бегущих в сражение портовых бродяг. На их спины тут же навалились следующие за ними. Навалились с проклятиями для остановившихся трусов и с нетерпением начать схватку. Но теперь уже их глазам предстал второй сноп искр, который Гудо высек, черкнув металлом топора по каменным булыжникам мостовой. А далее…

Гудо вращал огромным топором над головой и перед собой с таким мастерством, с таким сверх умением, и с такой силой, что не оставалось никакого сомнения – он разрубит всякого ставшего на пути пополам. Разрубит и не заметит. Как и второго, и третьего и десятого. Не было спасения от этого человека и от его топора! Это сразу поняли все оторопевшие бродяги. А так как среди них не было ни единого воина, а храбреца тем более, то они отступили на шаг, затем на два, и едва заметив то, как за спиной огромного человека с безжалостным топором выстроились мясники с ножами, тут же бросились бежать.

После бегства портовых бродяг на улице Трех кузнецов осталось множество оружия, которое будучи собранное, и было представлено взору торжествующего Андроника.

В ту ночь на площади Стратигии пылали костры, лилось вино, играла музыка и смеялись срочно собранные гулящие девки.

Не веселился, пожалуй, только единственный Гудо. Он неподвижно сидел за знаменитым столом посреди площади и не отвечал на восторженные поздравления и дружеские похлопывания по плечам опьяневших макелариев. Остался он невозмутимым даже после того, как один из мясников уселся с ним рядом и крепко обнял:

– Счастливый случай послал тебя к нам. Все только и говорят о тебе. Но никто не знает твоего имени. А наш глава корпорации велел тебя звать не иначе как Дигенис. Может ты и есть вернувшийся из легенд Дигенис Акрит? Чего молчишь? Да сбрось ты эту маску и выпей вина! Смотри его сколько. А сколько продажных шлюх. И за вино, и за них Андроник щедро заплатил. За всех нас заплатил. Пей и совокупляйся, сколько пожелаешь!

Но Гудо не изменил положения своего тела, только мышцы напряглись. Почувствовав железо этого огромного тела, мясник отстранился и уже с обидой проговорил:

– Мы, макеларии, народ дружный. Друг друга любим и уважаем как братья. Чужаков не принимаем. А кого принимаем того долго испытываем. А, может, ты и пить, и девок пользовать, и… говорить не умеешь? Да человек ли ты?

Гудо попытался встать, но опьяневший мясник с силой удержал его:

– Гнушаешься моим присутствием? Моими объятиями. Зря. Ведь я с душой к тебе… С благодарностью. А ты вот какой… Думаешь, напугал бродяг топором и все на этом? Ты еще не стал против кнутобойца. Тот из другого теста. Какой отважный и умелый был Тавлесий.

Но кнутобоец его так отделал своим кнутом, что из Тавлесия выбил всю смелость, умение, да, пожалуй, и ум.

– Что за кнутобоец? – тяжело и медленно спросил Гудо.

– О, да ты все же имеешь язык и ворочаешь им! – засмеялся мясник. – Отлично! Выпей со мной вина, и я тебе расскажу о ночном кошмаре каждого макелария. О человеке с кнутом, что вселил в нас страх.

– Хорошо, – после долгого раздумья согласился человек под кожаной личиной.

Приподняв ее на необходимую малость, Гудо выпил половину вина из той чаши, что протянул ему мясник.

– Вот и ладно. Уважил.

– Говори! – сурово велел Гудо.

– А что говорить?.. Ах, да!

И мясник поведал все, что знал, все что слышал, и все на что был способен в своих ограниченных фантазиях о человеке, вернее демоне в человеческом обличии, с огненным кнутом в руках.

– И что? Действительно его кнут был объят пламенем?

– Сам видел, – чуть обиделся рассказчик. – Пять дней тому. Сначала просто размахивал над головой кнутовищем. Но мы уже не так страшились этого гибкого оружия. Многие из нас были со щитами. Ведь знали, этот проклятый кнутобоец так бьет кнутом, что может сломать и ребра, и руки, и ноги. За последние три стычки он у троих выбил глаз, сломал двоим руку, а пятерым перебил ребра. А шрамов на лице оставил огромное количество! Присмотрись, многие с повязками на лицах. И шрамы те не заживают. Посмотри хотя бы на того же Тавлесия. Смотри, как треснул его кнутом по лицу. Уже больше недели прошло, а шрам и не думает затягиваться. А как вспыхнул его кнут, да как стал он хлестать им, так и щиты мы бросили…

– Щит против кнута не поможет, если кнут в очень умелых руках. Поэтому и надели кожаные доспехи древние конные воины, чтобы уберечься от гибкого оружия, что с легкостью огибает щит. В конном бою кнут и плеть с железным наконечником страшное оружие. Мечом так не достанешь, как умелый кнутобоец своим кожаным змеем. Но этому учиться нужно. Слишком долгом и очень настойчиво. А у этого кнутобойца обычное тело?

– Тело? Обычное. Человеческое. Если ты об этом.

– Я не думаю, что он исчадие ада. Просто тот, кто давно и очень старательно упражняется с кнутом, имеет правую сторону тела, если он правша, более внушительную. Соответственно левую, если он левша. Выглядит такой человек необычно. Кособоко.

– Да ничего в нем необычного нет. Разве что сильное и большое тела. Но у наших макелариев такие тела и рост не редкость. Только, как взмахнет тот кнутом, да как свистнет его кнут, да как щелкнет, так и душа в пятки уходит. А как угодит в кого… – кусок мяса с кровью и вырывает…

– Прости, мой друг, – мягким голосом сказал Гудо. – Оставлю тебя. Мне нужно поговорить с Андроником.

– Это уважительная причина. Андронику уступаю своего друга в кожаной личине. Только как тебя зовут, мой друг?

– Дигенис, – улыбнулся Гудо и порадовался тому, что его ужасная улыбка под стражей кожаной маски.

* * *

– Кнутобоец? Не сказал я? – притворно удивился Андроник. Но быстро исправился, зная с кем ведет беседу: – Что там какой-то кнут против «топора русича»!

– Кнут в умелых руках может противостоять не только топору, – едва сдерживаясь, произнес Гудо. – Кроме того, ты не сказал, что многие из твоих людей пострадали от кнута и боятся его. Дух их сломлен. А это значит, что они могли побежать в любое мгновение и оставить мою спину неприкрытой. Это меняет условия нашей договоренности.

– Ты не покинешь меня? – то ли с просьбой, то ли с предупреждением сказал глава корпорации макелариев. – Не можешь покинуть дело. Куда ты пойдешь? Как выполнишь то, что тебе необходимо? Уже утром весь город будет знать, что «синий дьявол» возродился из огня и бродит по его улицам.

– Ты не выдашь меня! – с явной угрозой ответил на это «синий дьявол».

– Я? Я нет. Но… Будут поговаривать о человеке под кожаной личиной, что размахивал «топором русича», как некогда сам «синий дьявол», отсекающий головы быкам. И только я… Я смогу заткнуть рты. Мне нужно захватить портовые кварталы. И ты поможешь мне в этом. А я помогу тебе. Я выполню любую твою просьбу. Даже ту, что выполнить невозможно.

– Любую? – задумался Гудо.

– Любую, – едва не перекрестился глава корпорации макелариев.

– Я хочу встретиться с этим… Главным в городе. С Никифором…

– С кем? – не поверил своим ушам Андроник и припал устами к чаше с вином. Пока он пил тягучее сладкое вино тысячи мыслей хаотически сменились в его голове. Последняя вышла с широчайшей улыбкой. – Это очень забавно. Если бы ты только знал, как это забавно.

– Наедине. Наша встреча должна состояться так, чтобы никто нам не мог помешать побеседовать…

Новое условие «синего дьявола» опять ввергло главу корпорации макелариев в игру мыслей. Но так как он не был мастером этой игры, Андроник только головой потряс.

– Если ты сможешь сделать то, о чем я прошу, то и я сделаю все, что смогу, – как можно убедительнее сказал Гудо.

– По рукам! – протянул свою широкую ладонь главный макеларий.

– По рукам! – протянул свою такую же ладонь человек под кожаной личиной. Протянул, но не вложил рука в руку.

– Что еще? – сдвинул брови Андроник.

– Мне еще кое-что нужно…

– И?.. – совсем нахмурился хозяин площади Стратигии и уже в мыслях большей части города.

– Кожа теленка, свиная кожа, молоко и еще кое-что по мелочам…

– Кожа. Молоко… – рассмеялся Андроник, – Да сколько угодно. Ха! По мелочам.

– Мы можем выступить только через четыре дня.

– Четыре?! – ударил по столу кулаком Андроник, но тут же сдался: – Ладно.

* * *

Пришел тот день, вернее ночь, когда все было готово к походу в самое сердце мятежных кварталов в порт гавани Феодосия. Теперь отряды макелариев и дополнительно нанятые за золото охочие более напоминали войско. Мечи, копья, огромные щиты и даже доспехи – все это тайно было взято с воинских складов усилиями Никифора. Эпарх же и разработал подробный план ночного похода. Он же более часа подробно вталкивал сложный план в большую, но тугую, голову Андроника. Отослав городскую стражу подалее от предстоящего сражения, Никифор удалился в свои покои и пал на колени перед образом Богоматери. Его икона была точной копией знаменитой иконы Богоматери Одигитрии, которую василевсы непременно брали с собой в воинские походы и свято верили в то, что ни один человек, который берет эту икону с собой в бой, не может потерпеть поражение.

Ночные схватки в Константинополе были делом обычным еще со времен, когда активные ипподромные партии отнимали друг у друга квартал за кварталом. В тех ночных войнах они и ослабли. И теперь от некогда могучих государств «зеленых» и «голубых», по цветам партий, со своими императорами димархами, которым помогали девтеревонты, хартулярии и нотарии, а воспевали собственные поэты и сочинители музыки, остались жалкие воспоминания о грандиозных факельных шествиях и о многочисленных схватках на улицах столицы.

Уже несколько веков Константинополь жил «по-тихому». Конечно, ограбления и убийства в городе были частыми. И ходить в одиночку по второстепенным улицам, а особенно портовым, где даже днем горели светильники, было делом небезопасным. Хорошо, если на крик жертвы успевала прибежать стража, которая тут же чинила расправу над злоумышленниками. Но теперь стража была не так расторопна, а во многие кварталы она и вовсе не заходила.

Час от часу в Константинополе вспыхивали бунты, направленные против власти и ее вечного желания увеличить налоги. К справедливому гневу уважаемых граждан тут же примазывалась городская мразь из затаившихся в кварталах пиратов, разбойников, воров, бродяг и множества нищих. Они же обращали в грабеж любую возможность, будь то смена власти, пожар, драка у водопроводов в засуху, публичные казни, и даже религиозные и общегосударственные праздники. Эти отбросы не останавливались ни перед пожарами, ни перед убийствами, ни перед разрушением частных и государственных зданий.

Дебоширов и гуляк за мелкие проступки просто пороли на месте без суда и разбирательства. Наиболее активных карали отсечением носа, руки, оскоплением, каторгой на галерах, поркой, штрафом, изгнанием из города, а иногда и смертью.

Разбойников казнили на фурке. Мятежников и погромщиков сажали на кол, распинали на деревьях, вздергивали на виселице. А для удовлетворения пострадавших во время погромов горожан виновных сажали во чрево огромного медного быка, установленного на площади Тавра. В нем преступники и зажаривались, завидуя тем, кого суд отдал на растерзание львам из дворцового зверинца.

И все же изредка, но на ночных улицах Константинополя вспыхивали крупные схватки тех же ипподромных партий, корпораций ремесленников да и уличных банд. В таких случаях горожане накрепко закрывались в своих домах, брали в руки оружие, и молились Господу, чтобы он отвел беду от порога их жилища. А после того, как все утихало, выходили на улицы и добивали раненых нарушителей ночного спокойствия, что прибавляли им седины. А еще приветствовали утреннюю стражу, занимающуюся тем же, и указывали ей на повреждения имущества и зданий, чтобы требовать затем выплаты из городской казны.

Так что ночные схватки для константинопольцев были не в диковинку. Главное, чтобы с первым лучом солнца в столице было все спокойно. Поэтому все нужно было завершить быстро. Значит, должно быть хорошо все спланировано.

Но хитроумный план тут же выскользнул из большой головы главного макелария, едва он повел свое войско по ночным улицам. Тут же его стали со всех сторон дергать то командиры отрядов, то лазутчики, то кто-то из уважаемых мясников, а то и наемник, недополучивший нескольких монет. Все это очень скоро вывело главу корпорации из себя и заставило беспорядочно метаться из стороны в сторону, отдавая противоречащие друг другу приказы. Итогом стало то, что войско макелариев вышло к портовым кварталам по разным улочкам и в разное время.

И тут же отряды войска Андроника столкнулись на улицах Влагна с отлично вооруженными защитниками порта. Среди бродяг, выделялись умелые воины в превосходных доспехах, владеющие оружием с детства. Кого успели нанять богачи портовых кварталов – варягов, русичей, франков или швейцарцев – времени не было выяснять. Щиты столкнулись со щитами. Зазвенели мечи и пали первые раненые и убитые.

Андроник метался от улицы к улице и везде наблюдал один и тот же рисунок боя: узкие, кривые улицы, перегороженные щитами, ощетиненные мечами и копьями.

– Да где же ты? Где?! – наконец взревел глава корпорации макелариев.

– Я здесь! – раздался разыскиваемый голос, и макеларии расступились.

– Я же велел тебе надеть доспехи! – гневно крикнул Андроник.

– И этого достаточно, – уверенно произнес Гудо, подняв вверх «топор русичей».

– Тогда….

Глава макелариев театрально приглашающе указал обеими руками на вражескую стену щитов.

– Пошли! – приказал Гудо, и перед ним выстроились четверо обученных ним щитоносцев.

Именно столько и нужно было, чтобы вплотную подойти к стене вражеских щитов и отбив первые сильные удары копий, расступиться, прижавшись к стенам домов и заборов. Тогда в бой вступил Гудо. Три взмаха и три удара хватило на то, чтобы расколоть три крепких щита, а державших их опрокинуть в пыль грязной улицы. Этого оказалось достаточно для того, чтобы и остальные щиты были брошены к ногам «человека в кожаной личине». Бежавшие от страха портовые бродяги даже сбили с ног командовавшего ими умелого воина, которого тут же добили бросившиеся им в след мясники.

Оборона порта дала первую трещину. Но сражение на городских улицах имеет одну важную особенность – опрокинутый и бегущий отряд не ослабляет войско, не вызывает в нем панику и желание покинуть поле битвы. На других улицах сражение продолжается и все более ожесточается.

Еще дважды пришлось Гудо прорубить вражеские стены щитов, но их было гораздо больше.

– Это затянется до утра, – тяжело дыша, сказал он Андронику.

– До утра все улицы должны быть очищены от трупов, а кровь смыта или засыпана песком… – дважды повторил наставления Никифора покрытый чужой кровью глава корпорации макелариев, – Граждане Константинополя могут догадываться, но не знать что произошло. А мои люди уже устали… Подпалить бы все здесь… Да нельзя.

– А что защищают эти люди?

– Порт и портовые склады, – устало ответил Андроник.

– Так зачем нам захватывать улицы? – пожал плечами Гудо. – Нужно всеми силами идти в порт и не ввязываться в бои на улицах.

– Верно! – ударил себя по лбу глава корпорации макелариев. – Он так и говорил… О, моя глупая голова! Он мне несколько раз говорил…

– Кто говорил? – с некоторым любопытством спросил Гудо.

Андроник только рукой отмахнулся.

Уже через час голова войска макелариев втиснулась на портовую площадь. Впереди войска шел человек с высоко поднятым знаменем корпорации, знаменитым «топором русича». Может, каким чудом вернулись многие из портовых бродяг, защищавших улицы, а возможно еще оставался их резерв, но войско макелариев на площади встретили вражеские ряды.

– Последний бой, мои макеларии! – воскликнул их глава, став к ним лицом, а к врагу, пренебрежительно, спиной. – Мы должны с ними покончить до утра. Порт, склады, таверны – все будет наше. Мы снесем эти трущобы, а на их месте построим достойный дом для каждого из вас. Вперед, мои храбрецы! Последний бой!

Но уставшие мясники не сделали и шага. Они с напряжением в глазах всматривались на то, как правильно умелые наемники в первом ряду держат щитовой строй. А за их спинами ставало все больше и больше местных жителей, готовых кровью отстоять свои трущобы. Более того, едва познавшие вкус победы макеларии вдруг в беспокойстве расстроили ряды и подались на несколько шагов назад.

– Что с вами, мои храбрецы? – не понимая, воскликнул Андроник.

Желая увидеть то, что так обеспокоило его войско, глава макелариев резко повернулся. Теряя уверенность, он тут же увидел стоящего посредине площади крепкого мужчину в вызывающей одежде из красной кожи.

– Кто ты?! – воскликнул Андроник.

Но вместо ответа мужчина взмахнул рукой, и громкий хлопок не оставил сомнения. Это был вселяющий страх в сердца макелариев кнутобоец со своим страшным оружием.

* * *

– Где ты? – в отчаянии воскликнул Андроник, – Где ты?

В оглушительной тишине, что заставила замереть каждого, послышалось тихое:

– Расступитесь.

С небывалой поспешностью ряды макелариев разошлись, и из их глубины все в той же оглушительной тишине послышался жуткий звук скользящего по булыжникам площади железа.

Визжащее на точильном камне лезвие убийственного оружия не могло в этот напряженный момент даже сравниться со звуком, что издавал «топор русича», умело скользящий у ног Гудо. Даже сноп искр соприкасающегося железа и точильного камня не вызывал бы такого страха, как нечастые, но очень яркие огоньки, отскакивающие от лезвия огромного топора. Сражающиеся, в подавляющем большинстве своем константинопольцы, всегда жадные до развлечений, тихо застонали. Им предстояло невиданное до сих пор зрелище – поединок всесокрушающей мощи холодного оружия, доставшегося, как трофей, от могучих русичей, и невероятного по эффективности в умелых руках гибкого копья. Сотни факелов тут же выступили вперед с обеих противоборствующих сторон и залили площадь едва ли не солнечным светом.

– Я здесь! – поравнявшись с главой корпорации макелариев, произнес человек в кожаной личине, облаченный в кожаную куртку того же коричневого цвета, что и его головной убор.

Андроник не найдя ни единого подходящего для этого случая слова, вялой рукой указал на кнутобойца.

Гудо кивнул головой и к ужасу, и даже к разочарованию всех присутствующих вручил главному макеларию главное знамя его корпорации. Совсем растерявшийся Андроник, округлив глаза, уставился на «топор русича» в собственных руках:

– Как же так? – совсем без голоса промолвил он и растерянно обвел взглядом свое войско.

– Подержи! – с ледяным спокойствием ответил человек в кожаной личине, и уж совсем холодно добавил: – Не урони…

Что-то неведомое до этого мгновения сжало горло Андроника, и если бы не последнее слово его жуткого нового приятеля, то глава корпорации макелариев мог и не удержать свое главное знамя.

А Гудо уже не оглядывался. Он медленно наступал на кнутобойца, обернутого в красные кожи, с варяжским шлемом на голове, железная пластина от которого защищала глаза и половину лица. Со стороны казалось, что глупец решил голыми руками сразиться с тем, перед кем дрожали могучие мясники. Дрожали перед его силой, умением и жестокостью. Дрожали, как рабы перед хозяином. Но «человек с кожаной личиной» не останавливался. Он продолжал сближение, как некогда в римском Колизее, уверенный в защите Господа христианин, смело шедший в пасть огромного льва.

Более того. Этот безумец на ходу сбросил с себя малую кожаную защиту, оставшись в своей головной накидке и личине, скрывающей его лицо. Вздох разочарования тут же прошелся по рядам противоборствующих отрядов и повис малым гулом над их головами. Всем уже показалось, что бой не состоится. А если и состоится, то зрелищности в нем будет совсем ничего.

И тут полуобнажившийся человек рванул от своих коротких, чуть ниже колен, кожаных наножников матерчатый пояс. Еще одно движение рукой и в этой его руке оказался…

Макеларии и портовый сброд ахнули одновременно. Ахнули, и, позабыв, где и по какому случаю они встали друг перед другом, поспешили навстречу крайними рядами, образовав большой круг. Теперь и те и другие были уверенны – им предстояло редкое по красоте зрелище, ибо в руках обоих единоборцев были гибкие копья – кнуты!

* * *

– …А теперь… Эй! Смотри сюда!

Великий Гальчини знал имя своего единственного ученика. И даже назвал его в то мгновение, когда его черная душа отрывалась от ненавистного для Гудо тела. Тогда мэтр едва различимо сказал, склонившемуся над его синими устами ученику:

– Теперь все дороги для тебя открыты. Ступай Гудо… Ступай мой мальчик… Мой шедевр, мой…

Скончался великий Гальчини, единственный раз, прервав себя на невысказанной мысли. Тогда Гудо этого и не заметил, и не прочувствовал. Он был так рад и так счастлив, что великий учитель и мучитель мэтр Гальчини отправился в ад, что едва не закричал от счастья. А еще он улыбнулся так, что стоящие у ложа умершего монахи в страхе прилипли к стенам жилища главного палача подземелья правды.

Улыбка эта была вызвана уже не тем, что больше некому будет мучить и истязать Гудо, а тем, что уже никто и никогда не посмеет обращаться к нему с этим презрительным именем «Эй», которое преследовала юного и молодого ученика Гальчини на протяжении долгих десяти лет.

Но в тот далекий день…

– А теперь…. Эй! Смотри сюда! Это самое грозное и самое действенное оружие из того, что придумало человечество в своих бесконечных поисках, как убить и заставить другого человека служить себе. Это оружие настолько служащее разным целям, что даже я еще не все познал о нем. Одно точно знаю, что появилось оно раньше всякого сложного в изготовлении оружия. Камни и палки здесь не в счет, ибо они не требуют опыта и мысли. А кнут?! Да! Это оружие требует ума и долгих лет упражнений. Тебе кажется, что ты знаешь этот длинный кусок плетеной кожи. Им погоняют скот, наказывают провинившихся и строго карают преступников. Но ты не знаешь, какой долгий и трудный путь прошло это оружие, прежде чем стать совершенством. Совершенством в очень умелых руках! И только в умелых! Я рассказывал тебе о могучих и быстрых воинах скифах, что некогда властвовали в Великой степи. Им покорялись многие народы и даже племена в очень отдаленных землях Египта. И не только потому, что их кони были быстры и выносливы, но и потому, что они с младенчества не выпускали оружие из рук. Но их мечи были коротки для конного боя, а копья не позволяли в гуще сражения использовать их с достаточной пользой. Поэтому именно их плети оказались самым выгодным оружием. Гибким, быстрым и ужасающим. При сильных и резких ударах плеть не только выбивает глаза, но и разрывает одежду и кожу человека лучше всякой бритвы. Она воздействует не только на всадника, но и на коня. От более длинной плети – кнута – невозможно укрыться даже за щитом, так как гибкий и длинный ремень кнута огибает край щита и впивается в тело и в лицо. А еще… Это оружие всегда с всадником, так как петля на конце рукояти позволяет не держать кнут. Сражайся мечом, копьем, луком… И у тебя всегда под рукой есть запасное оружие. Перебрось меч в левую руку и, схватив кнут, достань врага! Можно намотать тело кнута на древко копья или топора, и вырвать оружие из рук врага. Умелые воины могут кнутом отбить летящие в их сторону стрелы и дротики. А еще гибким телом кнута запускать во врага камни и свинцовые ядра. В этом случае кнут действует, как праща. Но тебе, скорее всего, не придется сражаться в честном бою. Твое ремесло подлее и более сложное. Ты палач! Таково твое предназначение в жизни. Тебе повезло. Я передам тебе все свое великое мастерство. Ты будешь великим палачом. Метром этого искусства. Но каждый мэтр был когда-то учеником, начинающим с «альфы»* (первая буква греческого алфавита). Первой альфой твоего владения кнутом станет его изготовление. А затем… Затем ты будешь долгие и многие дни и ночи учиться владеть им и как оружием, и как орудием пыток и убийства. Кнутом ты сможешь или просто отбросить человека, не причинив ему никакого вреда, или убить с первого удара. Сможешь разрубить рубаху на человеке, не задев его кожи, а можешь разрубить его до хребта. Многое сможешь. Ведь кнут многое умеет. А начнем вот с этой палки в локоть длиной и этих ремней в пятнадцать локтей. Ремни эти я уже вымочил в молоке и высушил на солнце. Теперь их края острые как хорошо оточенные ножи. Славно будут впиваться в тело. А еще медное кольцо… А вот и наконечник кнута из конских волос для устрашающего щелчка. Можно на конце кнута вплести железный шар или тройной крюк. Можно много чего. Смотри, учись, запоминай…

* * *

Сколько же раз давал себе слово Гудо не вспоминать о своем мучителе! Сколько раз клялся именем Господа забыть о мэтре Гальчини! Но еще больше, и во много раз больше вспоминал и вспоминал о своих печальных, горестных, болезненных и окровавленных днях пребывания в подземелье Правды. Вспоминал и все те четыре дня, которые потратил, чтобы изготовить то, что сейчас в его руке – кнут. Этот самый совершенный и удачный из тех двенадцати кнутов, появившихся на земле от его рук и переданных Гальчини знаний.

Теперь, подойдя на безопасное расстояние, Гудо неторопливо осматривал кнут своего противника. Для этого было предостаточно факельного света. И еще. Человек в красной коже, растерявшись от того, что перед ним появился так же кнутобоец, выставил свое оружие на показ.

«Простенький кнут. Короче моего на локоть. А на конце всего лишь простенький острый крюк» – усмехнулся Гудо. Но тут же взял себя в руки. Следовало дождаться первого взмаха кнута и первого удара им, чтобы понять с кем ему придется сражаться. Жизнь часто преподносит невероятные неожиданности. Никогда не стоит недооценивать ситуацию, а тем более быть уверенным в победе еще до начала схватки.

А, может, она и не состоится. А, может быть, будет просто достаточно…

Гудо принял левостороннюю стойку с тем, чтобы в случае необходимости защититься левой рукой, а также, чтобы его кнут оставался сзади и его движения не были видны противнику. В тот же миг и человек в красных кожах принял то же положение, выставив вперед левую руку. Теперь нужно выждать потери внимания, неверного шага, усталости опорной ноги. Но можно и другое – прочувствовать с кем предстоит иметь дело.

Гудо, не меняя позиции, резко перевел правую руку вперед и взмахнул кнутом в горизонтальном положении и тут же, не гася силы удара, сверху вниз. Два щелчка прозвучали как один. К неудовольствию Гудо его противник проделал то же самое с той же быстротой и силой. Значит, бой будет трудным и продолжительным.

Но разве могли сотни воинов с обеих сторон понять, что превратившиеся в статуи кнутобойцы в это самое время, когда зрители ожидали хлестких и жестоких ударов, уже сражались. Разве могли догадаться мастера ножа, меча и копья, что в этой схватке единственное неверное движение, единственный отвод глаз, даже капля пота, скатившаяся в глазницу, решат исход единоборства? Здесь не возможны и не уместны многочисленные взмахи и удары. Даже самый опытный кнутобоец не может в час нанести более тридцати достойных ударов. Каждый достойный удар требует подготовки и сосредоточенности.

Могли ли они подумать, что это совсем не простое дело размахивать гибким копьем. У новичков уже после десяти ударов не остается сил. Да к тому же они и сами страдают от своего же кнута, который имеет привычку внезапного возращения кончика кнута в область его первоначального нахождения. При этом кнут часто наносит удары самому владельцу столь сложного оружия.

Но время было не на стороне Гудо. Еще час и начнет светать. А это совсем не устраивало Андроника и его макелариев. Не устраивало и остальных, уставших стоять в безделье и наблюдать за окаменевшими современными гладиаторами. В рядах началось роптание, постепенно перешедшее в громкие разговоры и подбадривание.

«Нетерпение – это очень плохо», – подумал Гудо и все же сделал шаг правой ногой.

Тут же его противник из-под руки направил удар, и на плече Гудо выступила полоса крови. Громкий крик радости взорвал ряды портовых бродяг. И более громкий по силе раздался следом, после того, как их человек под кожаной личиной стремительно ушел влево и все же достал наконечником своего кнута противника в попытке того выйти из опасного сближения. Но за спиной кнутобойца в красных кожах стояли ряды его людей, которые хотя и отступили на шаг, но большого пространства для маневра не предоставили. Это и заставило его поднять кнут над головой, чтобы круговыми движениями создать щит от скорого нападения.

Но на этот раз Гудо не стал торопиться. Он так же поднял над головой круг своего кнута, готовясь к неожиданным ударам.

Первым не выдержал кнутобоец в красных кожах. Он дернул рукой, и диагональный удар сверху вниз пришелся ремнями на стремительно бросившегося вперед Гудо. Страшная боль пронзила левое плечо Гудо. Но он даже не вскрикнул. Его же удар снизу достал соперника самим свинцовым кончиком, сломав ребро справа. Кнутобоец портовых бродяг дико закричал и ослепленный гневом и болью стал наносить ответные удары. Некоторые из этих ударов настигли большое тело Гудо. Но и тот не остался в долгу. Теперь на камни площади струями подала кровь обоих бойцов, будоражащая зрителей. Крики, свист, призывы противоборствующих отрядов, казалось, разбудят весь Константинополь. В этом громогласном шуме утонул ужасный и отчаянный крик кнутобойца в красных кожах. Так никто и не понял, куда подделся его шлем, и почему он вдруг рухнул на колени? А когда в прыжке Гудо оказался возле противника и обвил его шею своим кнутовищем, все заметили, что вместо глаз у ночного кошмара мясников теперь широкий окровавленный шрам.

– Я достаточно тебя наказал, – тяжело дыша, тихо сказал противнику Гудо.

– Что может быть ужасней слепоты? – едва выдавил из себя его противник.

– Живи с этим горем и помни о тех, кого ты лишил глаза.

– Зачем мне такая жизнь? – процедил кнутобоец в красных кожах и в коварстве своем ударил острым концом рукояти кнута в бедро Гудо.

– Нож на конце рукояти, – стиснув зубы, чуть простонал тот. – Я должен был подумать о разнообразии и возможности кнута. Этот кнут теперь мой.

Гудо с силой вырвал коварное оружие из рук противника.

– Он твой по праву, – обмяк главарь портового сброда. – Я знал только одного человека, который лучше меня владел кнутом. К моему счастью он утонул…

– Утонул?! – взревел Гудо. – Теперь я узнал!.. Ты – проклятый Крысобой, что бросил малыша Андреаса за борт!

Огромная волна гнева с головой накрыла Гудо. Он тут же вспомнил ужасного человека, что ударил его Аделу. Того человека, что бросил сына Аделы в море. То исчадие ада, что одним движением перечеркнуло самую малую надежду Гудо договориться с проклятым герцогом Джованни Санудо. Этот комит преследовал Гудо в дни его болезни на галере герцога наксосского. Именно этот комит Крысобой пытался убить маленького Андреаса и самого Гудо, заставив его броситься за борт.

– Я узнал твой проклятый голос. Ты синее чудовище. Тот самый людоед, которого мне не позволили сразу же убить. Ты проклятый «синий дьявол»…

Но дальше Гудо не позволил говорить Крысобою. Он с силой сдавил петлю своего кнута.

– Ты ни кому об этом уже не расскажешь. За Аделу… За Андреаса… Я твой судья и палач. Палач Гудо знает свое дело…