Для встречи славного рыцаря Гюстева фон Бирка бюргермейстер не пожалел двенадцати серебряных грошей. К тому же он сам встречал молодого барона у городских ворот. Тот, как и извещал в короткой записке с множеством ошибок, прибыл в полуденный час.

Рыцарь был одет в ярко-голубой камзол, расшитый серебром, и того же цвета короткий плащ. Под ним резвился тонконогий гнедой жеребец, покрытый алой бархатной попоной. Его богато украшенная золоченая сбруя отсвечивала на солнце. За рыцарем следовали два конных оруженосца. Первый высоко держал рыцарский вымпел своего хозяина. Второй вел боевого рыцарского коня, на котором едва уместились доспехи и оружие молодого барона.

Едва Гюстев фон Бирк приблизился к бюргермейстеру, тот тронул своего коня и поравнялся с рыцарем.

— Я, бюргермейстер города Витинбурга, и все добрые горожане рады приветствовать нашего большого друга и спасителя, славного рыцаря Гюстева фон Бирка.

После этих слов нанятые Венцелем Марцелом молодые девушки, стоявшие на башне, стали бросать на всадников первые полевые цветы и листья дуба.

«Эх, еще бы народу. Но мои добрые горожане, добра не помнящие, просто так не выйдут навстречу рыцарю. Ах, эта вечная вражда горожан и рыцарей. А могли бы в память о спасении города от разбойников хотя бы собраться у городских ворот. Но…» — Венцель Марцел прикусил губу.

Все ж таки жители Витинбурга — люди занятые. У них сейчас много заказов. Город переполнен купцами, селянами и бюргерами из соседних городов, которых привели сюда как дела, так и личные заботы. Но почти все они пытались то ли любопытства ради, то ли ради учения, а скорее всего, от зависти пробраться на лесопильню, дабы увидеть удивительную машину. Машину Венцеля Марцела!

Бюргермейстер уже подумывал о том, чтобы брать с них хотя бы маленькую монетку. Однако после тяжелых раздумий отказался от этого. Кто знает, не найдется ли среди любопытствующих великий мастер, который, уяснив, что и как, возьмет и построит у себя что-то подобное. Тогда лесопильни расползутся по миру и жизнь Венцеля Марцела омрачится до конца его дней.

Обменявшись приветствиями, Венцель Марцел и молодой рыцарь стремя в стремя въехали в город.

Улицы, к досаде бюргермейстера, были пустынны, а случайные прохожие со скучающим видом рассматривали богатое убранство рыцарского коня. Немного оживления привносили в эту встречу с рыцарем все те же нанятые девушки, которые через каждые два дома высовывались из окон второго этажа и, прокричав что-то невразумительное, бросали под копыта коней цветы и дубовые листья.

Зря все это затеял Венцель Марцел. Ведь знал, что его строптивый народ, памятуя об осадах города рыцарскими отрядами, не выйдет приветствовать подобного тем, кто держал их Витинбург по нескольку месяцев в голоде и страхе. Да, это было давно, но все же было. Однако же и не поприветствовать молодого рыцаря было нельзя. Ведь пути Господни неисповедимы. А если еще придется прибегнуть к помощи рыцаря и его конного отряда? Зачем бегать к другому, если этот испытан и еще достаточно молод, чтобы покрывать рыцарские доспехи ржавчиной корысти и личной выгоды.

«Лучше бы он не пригодился. Но…» — Венцель Марцел украдкой перекрестился и, повернувшись к фон Бирку, широко улыбнулся.

— Радостные ли причины привели нашего героя в Витинбург?

Рыцарь потрогал рукой свою отросшую с прошлого года бороду, что совсем не шла его молодому лицу, и печально посмотрел на бюргермейстера.

— Мое путешествие началось приятно, ибо цель его была в высшей степени радостна и желанна. Но… Пять лет назад мой отец, храбрый рыцарь Аргольц фон Бирк, обручил меня с третьей дочерью своего верного друга, графа Вюртембергского. Каждый год граф посылал мне нарисованный облик своей дочери Иммы. И с каждым годом ее лицо становилось все краше и краше…

Венцель Марцел неуверенно прокашлялся, вспоминая умелые руки заезжавших в его город живописцев, но не посмел перебить Гюстева.

— В этом году должна состояться наша свадьба. Ведь Имме исполнилось семнадцать лет. Для девушки благородного рода это важный возраст. Ей пора стать замужней дамой. Да и отец мой настаивает. Он очень постарел. Ему хочется взять на руки внука, а не держать в них меч. Старость, что поделаешь. К тому же граф за дочь дает приличный кусок земли и, хотя и старый, но большой замок. А к нему еще пятьдесят всадников. Все это мне сейчас очень нужно. Английский король взял Кале. В этом году я решил воевать на стороне французского короля. Если он не струсил и еще не заключил перемирие. А дальше посмотрим. Ага! Я помню твой дом, бюргермейстер.

— А в доме нас ждет прекрасный обед и сладкое вино, — пытаясь сохранить на лице улыбку, промолвил Венцель Марцел.

Оставив коней на попечение оруженосцев рыцаря и на специально нанятого слугу, бюргермейстер поклонился и пригласил гостя в дом.

В каминном зале уже ждал накрытый стол и… молодой лекарь Гельмут Хорст. Весь его вид говорил о том, что он вынужден был побеспокоить бюргермейстера в столь важный час из-за очень важного дела. Но Венцеля Марцела трудно было обмануть. Молодой лекарь, скорее всего, узнал у колбасника Рута о заказе ветчины, окороков и колбас для бюргермейстера, а его развитый в студенческие годы нюх привел на эту вкуснятину.

Ну и пусть. Все же Гельмут интересный собеседник. Да и, похоже, у него действительно есть какое-то дело. И, конечно же, пустяк.

— Барон, позвольте вам представить Гельмута Хорста. Вы его не могли видеть в прошлом году во время вашего героического подвига. Он еще приобретал знания лекаря. Теперь он усердствует на благо жителей Витинбурга. Но надеюсь, что его усердие не пригодится вам еще очень долгие и счастливые годы.

Молодой рыцарь приветливо улыбнулся.

— Лучше, чтобы лекари мне вообще не понадобились. Я молод и силен. В бою стремителен и искусен. К тому же мои доспехи сделаны из прекрасной миланской брони, а чудесный тевтонский меч надежен, как ни одно другое оружие.

— Хорошо бы присоединить к ним еще эту чашу рейнского вина и этот кусок мягкого окорока, — сказал, приглашая гостя к столу, Венцель Марцел и первым занял свое любимое кресло.

Сегодня, как должно быть и впредь, он здесь хозяин, поэтому рыцарь может посидеть с правой стороны. Ну а Гельмут, как всегда, расположился напротив, чтобы, глядя в глаза, предугадывать желания своего бюргермейстера.

Не дожидаясь повторного приглашения, Гюстев уселся за стол и сразу же протянул руку к большому куску окорока. Он разорвал его на две части и с удовольствием впился в сочное мясо. Обед проходил как обычно: гости много ели, запивая каждый кусок большим глотком вина. Служанка Хейла едва успевала приносить из погребка вино и подливать его в чаши хозяина и гостей.

Обильное угощение и крепкое вино развеселили молодого рыцаря. Он тщательно вытер жирные руки о белоснежную фламандскую скатерть и расстегнул пуговицы своего камзола.

— Славные окорока в вашем городишке, — похвалил он. — Да и колбаса. Особенно эта — с кусочками сыра. А вино… Такое и у императора не каждый день подают. Император оценит все это. Ведь я же не сказал… А сейчас скажу. Так вот, наш великий император Карл через несколько дней прибудет в ваш город…

Молодой рыцарь, довольный тем, что ошеломил горожан своим сообщением, лукаво подмигнул и продолжил:

— Он держит путь в балтийские города. И прежде всего в Любек. После того как в начале года на его голову была возложена императорская корона, он лично желает принять денежные повинности и подарки в честь своего вступления на престол.

— Да, мы знаем об этом и уже многое сделали для почетной встречи нашего императора. Но никак не ожидали, что он прибудет уже через несколько дней. — Венцель Марцел покачал головой.

— С этой вестью он и послал меня. Хотя все началось с того, что я сам просил нашего императора отпустить меня к моей невесте. Император дал согласие, но приказал мне возвестить всем городам на пути о его приближении. Что я с охотой и делаю.

— Мой дорогой рыцарь совсем недавно говорил о том, что путешествие началось радостно. А затем сказал «но»! Что за печаль заставила произнести это «но»? — поинтересовался Венцель Марцел, откидываясь на спинку кресла.

— Это «но», бюргермейстер, некоторая досада, поселившаяся в моей душе.

— Вы поделите ее с нами? — как студент студента спросил охмелевший лекарь Гельмут.

— Да. Ведь мне придется просить твоей помощи, бюргермейстер.

— Всем, чем смогу, — медленно произнес Венцель Марцел и напрягся всем телом.

— Дело в том, что, прибыв в замок моей невесты, я не застал ее там. Добрый граф Вюртембергский с печалью поведал мне, что прошло уже более полугода, как она тайно покинула стены родного дома и, окрыленная высокой целью служения Господу, отправилась с добрыми монахами и монахинями для совершения богоугодных дел. Вот она у меня какая. Чистая и богобоязненная. Не такая, как большинство женщин, которые сопровождают нашего императора. На таких я уже насмотрелся. Моя Имма с детства набожна, и слово Господа для нее превыше всего.

— И вы думаете, что ваша невеста находится где-то в нашем городе? — Бюргермейстер икнул и как-то странно посмотрел на Гельмута Хорста.

— Я уверен, что она где-то здесь. Мне указали путь этих добрых странствующих монахов и монашек, и он привел меня сюда.

— Может быть, речь идет об этих наших флаг… — начал было молодой лекарь, но осекся, увидев гневное лицо Венцеля Марцела, и уткнулся носом в чашу с вином.

Крупная капля пота скатилась по щеке Венцеля Марцела. Он задумался и, как всегда, когда волновался, громко засопел. Вдруг счастливая мысль посетила его большую голову, и он сказал:

— Мы, конечно, будем рады помочь славному рыцарю. И я знаю, кто наверняка справится с этой задачей. Хейла!

На зов хозяина тут же явилась служанка.

— Пошли кого-нибудь за господином в синих одеждах.

Хейла коротко кивнула и скрылась за дверью.

— А кто он, человек в синих одеждах? — осведомился барон.

— О! Этот человек вам знаком. Теперь он палач нашего славного Витинбурга.

— Неужели речь идет об ужасноликом Гудо? — со смехом спросил молодой рыцарь.

— О нем самом, — грустно ответил Венцель Марцел.

— Вот о палаче я и пришел поговорить, — вдруг вспомнил лекарь Хорст. — Согласно вашей просьбе, бюргермейстер, я несколько дней бывал у… этих, наших… И никакого хлеба с дрянной травой у них не обнаружил. Да и людей я посмотрел. Ничего такого подозрительного я не увидел. Они веселы и трудолюбивы. Конечно, их тела несколько изуродованы шрамами. И свежими, и зарубцевавшимися. Ну а как же иначе, учитывая все их самоистязания…

— О каких самоистязаниях ты говоришь? — ковыряясь в зубах, спросил Гюстев фон Бирк.

— Это все во славу Божью, — торопливо пояснил бюргермейстер. — Наверное, вам будет интересно увидеться с палачом.

— О да! Еще как! Ведь я сам видел, как изуродована его рука. Из жалости к нему я готов был сам отрубить это месиво, чтобы он выжил. Но он так просил за свою руку, что я не выдержал и согласился отпустить его на все четыре стороны. Зачем мне однорукий? А зачем этот однорукий городу?

— К счастью, все обошлось. И к этому приложил свои знания и умения наш лекарь. Палач Витинбурга о двух здоровых руках, — улыбаясь, ответил Венцель Марцел. Хотя капли пота все еще продолжали скатываться по его щеке.

— Ты, Гельмут, великий лекарь! — удивленно вскинув брови, промолвил молодой рыцарь. — Не желаешь ли присоединиться к моему отряду? С твоим умением ты заработаешь на войне груды золота и серебра.

— Нет. Меня часто призывают мои горожане. Я им нужен. Мои знания академические. Не то что у этого выскочки палача.

— А что, он занимается врачеванием? — потянувшись за вином, спросил молодой барон.

Гельмут Хорст пьяно вскинул голову и со злостью произнес:

— Этот палач решил, что и он может быть лекарем. Тыкает некоторым глупым горожанам свои мази и снадобья. Думает, что они им помогают…

— Но, Гельмут, согласись, многим они помогли, — неожиданно для себя возразил Венцель Марцел. — А тот случай, когда ты отказался вправлять ногу старому рыбаку? Палач это сделал в мгновение. А еще…

— Будь он проклят, ваш палач! — гневно выпалил лекарь. — Какое право он имеет лечить людей? Отнимать их у меня? И что самое страшное, так это то, что он позволяет себе поправлять меня. Я уже вам, бюргермейстер, говорил, чтобы вы запретили ему его колдовство. Иначе… Я ему отомщу, очень жестоко отомщу. Не будь я Гельмутом Хорстом…

— Ну, ну, Гельмут. Ты разгорячился. Он всего лишь палач. Я ему скажу, чтобы он даже не приближался к больным. Но ты же сам отказался помогать этим, нашим… А палач берется лечить их недуги. Если бы не он, многие не смогли бы работать. А так уже почти и закончили канал. Но горожан я ему запрещу лечить. Это да. Хотя он денег не берет. И как-то у него получается. Вот и тянет людей к нему, если случается несчастье.

— Все это у него от дьявола. Отец Вельгус тоже об этом часто говорит и не допускает его к своему причастию. В душе этого Гудо — демоны ночи и зла. И каждый, кто принимает помощь палача, соприкасается с дьяволом.

— Да, что-то от дьявола в нем есть, — согласился молодой рыцарь. — Наверное, с ним в душе он и родился. Недаром в моем отряде все обходили его стороной. Да и он ни с кем не сблизился. Хотя я ему благодарен. Рукой он пожертвовал, когда опасность угрожала мне. Но он был моим слугой. Это был его долг. И все же, лекарь, как тебе удалось вылечить его руку?

Гельмут Хорст допил свою чашу вина и гордо выпрямился.

— То, что у меня были хорошие учителя, — это половина моего умения. Но основное — это моя собственная…

Лекарь прервался на полуслове и замер. В дверях стоял господин в синих одеждах.

— О! Гудо! — воскликнул молодой рыцарь и подошел к прибывшему. — А мы говорим о тебе. Покажи свою руку.

Палач медленно, с неохотой завернул рукав.

— Вот это да! Всего несколько шрамов. И ты владеешь ею, как и прежде? Ну-ка, дай свою руку.

Барон схватил левую руку палача и попытался ее выкрутить. Палач ухмыльнулся и легко высвободился из его хватки.

— Силен. Да, силен, — пьяно похвалил его Гюстев фон Бирк и отправился обратно за стол. Здесь он сам налил себе вина и выпил все до последней капли. — Вот что, Гудо. Мы сейчас пойдем и найдем мою невесту Имму. Она где-то здесь. Я, наверное, зря тебя отпустил. И с рукой у тебя все было не так, как мне показалось. Может, поедешь со мной? К французскому королю. Теперь я думаю послужить ему. Знаешь, будут великие битвы, если не помешает перемирие. А пока идем искать Имму…

Рыцарь вновь налил полную чашу вина и осушил ее.

— Мне думается, сегодня уже поздно. Монахи и монахини разбрелись по всей окрестности на свои вечерние молитвы. — Венцель Марцел заговорщически подмигнул палачу и продолжил:

— Сейчас нужно выпить вина и отдохнуть. А уж завтра палач отправится с вами на поиски благородной Иммы.

— Да, выпить, — согласился молодой барон. — А еще послушать песни. Эти славные песни. Я помню их. Их так хорошо пела твоя дочь. Где же она? Где эта прелестница?

Венцель Марцел хмуро посмотрел на палача, потом, натянуто улыбнувшись, обратился к барону:

— Дочь сегодня гостит у родственников. А завтра, когда мы найдем вашу невесту, она обязательно споет. А пока выпейте еще вина и прилягте немного отдохнуть.

— Да, можно и немного отдохнуть. Долгий путь несколько утомил меня.

— Вот и хорошо. А я объясню палачу, как ему завтра поступать. Ведь Имма — благородная дама.

— Да, она само совершенство, — согласился Гюстев фон Бирк и склонил голову над столом.

***

Барон с нескрываемым раздражением запахнул на груди плащ своего оруженосца и сердито произнес:

— Бюргермейстер, ты продолжаешь просить об этом глупом переодевании?

— Да, мой славный рыцарь. Не нужно отвлекать божьих людей от работы. Да и вам будет приятнее потом предстать перед невестой во всем блеске. Какой для нее будет подарок, когда мы ее торжественно сопроводим на встречу с вами в здание Ратуши. Но мы же должны узнать ее. Если бы у вас был ее портрет, все было бы проще. А сейчас вам нужно ее только указать. Нам ведь еще предстоит поговорить со священником и супериором и все подготовить. Вы только укажите на нее, и вскорости она предстанет перед вами в подобающей одежде и с благословением ее священника.

— Ладно, бюргермейстер. Будь по-твоему. Но сегодня в обед я ее увезу.

— Вот и славно. Эй, палач, ступайте.

Гудо поднялся с бревна, лежавшего во дворе Венцеля Марцела, и, отворив калитку, вышел на улицу.

День выдался солнечным и тихим. Даже вездесущие мухи, необычайно прилипчивые сегодня, спрятались от палящих лучей, так что Венцель Марцел, по привычке вышедший из дома с огромным платком, не сразу заметил перемену. Обычно в летние месяцы многие горожане спасались от огромного количества мух с помощью огромного платка, которым приходилось взмахивать часто и широко. Сегодня платок повис в руках бюргермейстера, ни разу не описав привычный круг.

Бюргемейстер вышел за калитку и посмотрел вслед уходящему господину в синих одеждах и уже подвыпившему рыцарю, плетущемуся в пяти шагах от него.

«Что будет? Ох, что-то будет…» — в тревоге думал Венцель Марцел, сердито сплевывая себе под ноги.

Гудо так ни разу и не обернулся. Да и зачем? О чем ему говорить с этим молодым рыцарем? Он еще слишком молод. В его голове — ржание боевых коней, треск сломанных копий и звон булатных мечей. А теперь вот надумал жениться. Пусть так. Рыцари еще нужны. Может, рождение маленького рыцаря хоть немного отвлечет его и он на время покинет тот круг, куда был брошен с юных лет. Что он видел в своей жизни? Турниры, пиры, битвы, опять пиры и ожидание все тех же турниров, битв и пиров. Так и пройдет жизнь, вовсе и не начавшись. Дай Бог ему не пасть на поле битвы, ведь он совсем молод, этот барон Гюстев фон Бирк. Да и человек неплохой. Никогда не убивал в свое удовольствие, предпочитал ослабить, а затем взять в плен противника. Он не был жаден до кровавых пыток, истязаний и наказаний. Его воины никогда не голодали. Для этого он готов был отдать последнее. И ко всему прочему — искренне верит в Бога. Вот только вино…

А теперь еще и невеста…

Гудо тяжело вздохнул.

Судьба часто испытывает человека. И эти испытания порой страшнее и ужаснее пыток, ибо они рвут душу в клочья. А тело без души — это корабль без команды. Швыряют волны, и рвет ветер… Его место — глубокая пучина.

Гудо и барон миновали городские стены и теперь шли вдоль отводного канала на запад. На широкой поляне уже давно поднялась трава, и над ней узорчато пестрели полевые цветы. Небо было безбрежным в своей прозрачной синеве, и быстрокрылые птицы с радостью купались в ней. Дышалось свободно и легко. И в этой благодати могло показаться, что Господь ненадолго вздремнул и не видит, не слышит своих грешных рабов. Иначе за что же им дарован этот прекрасный день?

А может, и дарован. Дарован за покаянные молитвы и тяжкий труд. Вот, например, эти флагелланты. Они так же трудолюбивы, как и муравьи. И двухмесячный тяжелый труд все еще не убил в них желание и возможность во имя Господа и искупления грехов приносить пользу другим. Для этого они взяли на себя их грехи и их труд.

И все же хорошо, что земляные работы уже почти завершены. Следующую неделю они бы точно не выдержали. Почти все они — кости да кожа. И кожа исполосованная, постоянно сочащаяся сукровицей и гноем. Сколько же мазей и притирок использовал Гудо, чтобы хотя бы ненадолго облегчить их боль! Но, едва подлечившись, эти братья и сестры Христа опять принимались за привычное и подставляли плечи, грудь, спину под рвущие кожу удары плети.

— Вы что, бьете этих людей? Они рабы города? Или пленные, которые не в состоянии заплатить выкуп? — наливаясь краской гнева, спросил молодой рыцарь.

— Ни один житель города или окрестности не прикоснулся к ним и пальцем, — глухо ответил Гудо, делая вид, что не замечает приветствий флагеллантов.

— Ведь они истощены и едва одеты. Где же ваше христианское сострадание? А бюргермейстер здесь бывает? Он что, не христианин?

— Эти люди сами выбрали свой путь. Так они призывают Христа к себе. Хотя, скорее всего, это он призовет их раньше. Город не имеет права вмешиваться в их общинную жизнь. Тем более что-либо указывать. Это их жизнь. Это их воля и назначение.

Гудо остановился и с сожалением посмотрел вниз. Здесь, во рву, на глубине человеческого роста наполняли глинистой землей корзины две совсем еще юные девчушки. Их короткие туники едва держались на костлявых плечах, а в глубоком вырезе вздрагивали острые холмики маленьких грудей.

— Посмотрите на них.

Молодой рыцарь присел и с ужасом уставился на девчушек. Те, почувствовав на себе пристальный взгляд, подняли головы и устало улыбнулись. Потом одна из них пробормотала несколько слов молитвы и они опять взялись за свои лопаты.

— Нет, не она. Пойдем дальше.

Гудо и его бывший молодой хозяин не спеша брели вдоль канала, всякий раз останавливаясь, когда замечали молодую девушку. И с каждым шагом, с каждым неузнанным юным лицом рыцарь становился все угрюмее и молчаливее. Хмель уже давно выветрился из его головы. Да и как он мог удержаться при виде этих изнуренных тяжелой земляной работой тел? Каждый, кто увидел бы эту картину, погрузился бы в печаль, а в его душе поселилась бы жалость к этим несчастным. Но сами люди, которые своим видом могли вызвать слезы даже у тюремщиков, не понимали этого. Они радовались каждому своему усилию, ослаблявшему их тело. Они радовались, что наказывали тело — этот сосуд греха и самый уязвимый для дьявола набор костей и мяса.

Они радовались и постоянно улыбались.

Только от этих неестественных улыбок Гюстеву фон Бирку становилось все тяжелее и тяжелее. И даже больше — они пугали молодого рыцаря. Тем не менее он взял себя в руки и дотерпел до конца, продолжая всматриваться в лица всех молодых девушек, занятых на работах.

— Иммы среди них нет, — с некоторым облегчением вымолвил барон и озадаченно взглянул на палача.

Гудо помрачнел.

— Здесь не все. Есть еще женщины и мужчины. Но супериор Доминик и священник запретили им быть на работах. Их еще не изгнали, но к общим службам они не допускаются.

— И за что они наказаны?

— Свои грехи они же сами и замаливают. Но мне думается, супериор больше жалеет этих людей за их заблуждения, вызванные болезнями. К сожалению, бюргермейстер запретил мне их осматривать. Да и священник против. Пусть так и будет. Главное, что они не переступают черту города. А дальше уже не моя служба.

— И где мы их можем увидеть? — поколебавшись, спросил барон.

— Днем они прячутся по лесу в разных местах. А ночью собираются вместе на общую трапезу и…

— И что? — молодой рыцарь уставился на палача.

— Этого лучше не видеть. — Гудо надвинул на лицо капюшон плаща, в котором он ходил даже в летнюю жару.

— Ты отведешь меня туда. Я желаю убедиться, что моей Иммы среди них нет, — жестко произнес Гюстев фон Бирк и попытался заглянуть под капюшон палача.

Гудо тяжело вздохнул и кивнул.

***

Венцель Марцел был вне себя от ярости.

«Проклятый палач. Тупой осел. Дьявольское отродье. Ведь говорил, объяснял, разжевывал, вбивал в эту чудовищную голову. И что же! Ну нет здесь благородной Иммы. Ушла с другими монахами. Их вон сколько бродит по дорогам Европы. И везде они находят приют и пищу. Зачем нужно было говорить о каких-то лесных бродягах? А ты, любезный бюргермейстер, не спи, волнуйся. Переживай всю ночь, пока молодой рыцарь будет шастать по лесу, заглядывая под кусты и деревья. Ну просто сама честность, а не презренный палач. Видите ли, он не мог скрыть всей правды от благородного господина. И что теперь? А ну их к лесным демонам! Пусть выколют себе глаза сухими ветками в темноте».

— Желаю скорейшего возвращения. На всякий случай я велел выслать нескольких стражников в помощь тем, что обычно стоят у городских ворот. Туда же направил и ваших оруженосцев. Они глаз не сомкнут до вашего прихода.

Венцель Марцел заискивающе улыбнулся и придержал стремя коня молодого барона.

«Хорошо, что отговорили. Только на коне, без тяжелого оружия и без брони. А то прямо на войну собрался. И чем его так напугал проклятый палач? Хотя все же кони пригодятся. Мало ли что. Вот только ноги в темноте не поломали бы», — вновь вернулся к своим раздумьям бюргермейстер и тут же спохватился. Ведь это не его кони. Барона. Так что как им Бог пошлет.

«А вот Патрика могли бы и не брать. Не дай бог что-нибудь… Нужный молодой человек. Ох, нужный. Даже не верится, что воровского ремесла человечек. Но зато умен и расторопен. А что вор… Может, оно и хорошо. Всегда на крючке будет. А тут еще император. Ох, сколько же приготовлений. Ох, сколько серебра и золота придется выложить из городской казны. Слава Господу, драгоценный ручеек в нее не иссякает. Эх, принесли демоны этого рыцаря. А то спал бы я сейчас в свое удовольствие. И еще этот император. Других дорог ему мало…»

— Ну, что же, трогайте. Господь с вами.

Венцель Марцел легко хлопнул по крупу рыцарского коня. Тот недовольно покосился на чужака и переступил с ноги на ногу.

— Пошли! — Теперь уже дернул поводья фон Бирк и, не взглянув на бюргермейстера, выехал за городские ворота.

За ним последовали палач и его помощник Патрик, восседавшие на лошадях оруженосцев. На присутствии последнего настаивал Гудо. Это был единственный человек, которому он мог довериться. К тому же его роль в этой вылазке совершенно проста — оставаться с лошадьми, пока молодой рыцарь не будет удовлетворен своими поисками.

В продолжение прекрасного дня ночь выдалась на славу. Теплая, безветренная, с бесчисленными мерцающими звездами и огромной, в полнеба, луной, сверкающей на фоне темно-синего купола. В травах звенели цикады, из кустов доносился шорох мелких грызунов, с ветвей деревьев тяжело падали стремительные совы.

В такую ночь спится особенно приятно. Но люди — странные существа. Они часто сознательно путают добро и зло, день и ночь. Понятно, если человек вынужден это делать. А если с умыслом…

Когда всадники добрались до опушки леса, вперед выехал палач и осторожно повел своего коня между деревьями. Непонятно, каким образом он определял направление пути. Ведь деревья, кусты, пни и ветви в свете огромного серебряного блюда луны были хорошо видны всего лишь на полдюжины шагов. А дальше стояла стена — черная и оттого пугающая.

Но вот в трещинках этой стены замерцал огонек.

— Здесь мы оставим лошадей. Патрик о них позаботится. Вон за теми деревьями уже виден костер тех, кто нам нужен. Дальше, благородный рыцарь, мы будем ступать как можно тише и в полном молчании. И помните, вы хотели только посмотреть, нет ли среди них вашей невесты. После этого мы тихо удалимся и все правильные решения примем поутру.

Барон молча кивнул и поправил меч, с которым никогда не расставался.

Ступая как можно мягче и осторожнее, Гудо и молодой рыцарь вскоре добрались до густых кустов, за которыми начиналась небольшая поляна.

На поляне полыхал огромный костер, с одной стороны которого торчали направленные к нему тонкие шесты. На них обтекали жиром лесные обитатели: несколько зайцев, сусликов и тушки диких уток. Вокруг костра, в основном у шестов, сидели до трех десятков обнаженных до пояса женщин и мужчин. Перед костром медленно ходил тощий мужчина в набедренной повязке и голосом, который едва покрывал треск огня, вещал:

— Наши молитвы чисты и откровенны. Мы не просим золота и серебра. Мы не просим земли и скота. Мы не просим милости благородных господ и любви плотской. Мы не ищем богатства на земле, ибо собрано оно нашими молитвами и страданиями на небесах. Наши молитвы и страдания не за себя, не за каждого из нас. Они — за всех детей Господних, за всех живущих на земле. Мы просим простить Господа не кого-то одного, или его семью, или даже целое племя. Мы просим за всех — и добрых христиан, и грешников, и даже язычников, не познавших Господа из-за своей глупости или козней дьявола.

Среди нас и монахи, и славные мастера, и пастухи, и воины, и несчастные вдовы, и благородные господа, и сироты, не знавшие отца и матери. Мы были разными. Мы были другими. А сейчас милостью Господа нашего мы — братья и сестры во Христе. Наши молитвы тихие и простые, но они слышнее для Господа, чем трубы иерихонские, ибо они от глубин душ наших. И они в сердце Бога. И он ответил нам.

Ангел, легкокрылый посланник Христа, принес в церковь Святого Петра в Иерусалиме письмо. Святое письмо. В нем сам Иисус Христос сожалеет о тяжких грехах нашего подлого времени. Особенно об осквернении субботы. А также о богохульстве, ростовщичестве, клятвопреступлении и несоблюдении установленных постов. Так ответим на это письмо общей молитвой и направим ее Деве Марии и всем ангелам. Через их уста попросим прощения у Иисуса Христа. И, может, тогда он заступится за людей и попросит Отца Небесного прекратить наказание свое, что было ниспослано им в образе черной чумы.

Собравшиеся стали тихо напевать псалмы и раскачиваться из стороны в сторону.

— Тот, который говорил, — их ночной супериор. Они зовут его Петром, — шепотом сообщил Гудо. — Он из беглых монахов. Я дважды с ним беседовал, и мне кажется, что он не в своем уме. А сейчас наберитесь терпения и выдержки. Это отвратное зрелище.

Молодой рыцарь сморщился и отмахнулся.

Ночной супериор Петр, не останавливаясь, возвел руки к небесам.

— Господи, прими наши молитвы. Братья и сестры, вознесем их.

После этих слов мужчины и женщины поднялись и сбросили то немногое, что на них было. Они выстроились попарно и стали медленно двигаться вокруг костра. В их руках гибкими змеями извивались увесистые плети.

Пение не прекращалось, но теперь стали отчетливо слышны отдельные молитвы. Они были просты. Таких не услышишь в церкви. Эти люди, пренебрегая святой латынью, взывали к Господу на простом языке, лишь иногда подкрепляя свое воззвание заученными с детства фразами канонических молитв. Едва умолкал один голос, молитву тут же подхватывал другой, за ним — третий, следующий и следующий. Голоса становились все громче. Громче стали звучать и хоровые псалмы.

В руках супериора оказался большой кувшин. Петр произнес хвалу Господу и плеснул из кувшина на костер. Пламя взлетело высоко в небо, ярко осветив круг обнаженных людей. И эта вспышка послужила сигналом. Жутким сигналом. Молящиеся стали наносить на идущих впереди себя сильные удары плетьми по голове, плечам, спине и ногам.

— Смотри, Гудо, смотри. Я, кажется, узнал ее. Вон, смотри, та, что ближе к нам! — закричал молодой рыцарь, указывая на тоненькую девушку.

— Прошу вас, не выдавайте нашего присутствия, — сердито промолвил палач и даже сделал попытку закрыть ладонью рот благородного господина.

Тот мотнул головой и оттолкнул руку Гудо.

А удары становились все чаще и сильнее. Теперь уже стали отчетливо слышны болезненные выкрики и стоны.

— Господи, спаси нас от чумы. Всех нас спаси. Грешны мы. Но, согрешив, мы множество раз покаемся, чтобы не прекращались наши слова к тебе, Господи. Вот он, грех… Прими его, как и те покаяния, что последуют за ним…

После этих слов супериора Петра люди, собравшиеся у костра, бросили наземь плети. Руки женщин и мужчин потянулись друг к другу. При этом на каждую женщину приходилось по двое мужчин. Круг распался на группки прижавшихся телами людей, что продолжали петь и раскачиваться, опускались на колени, а затем ложились на землю. Их руки и губы нежно касались только что нанесенных ран. Послышались первые стоны сладострастия.

— Да что же это?! — опять воскликнул молодой рыцарь. — Там же моя Имма! Я узнал ее. Кто тянет к ней свои грязные руки…

— Вы ошибаетесь, мой господин. Это не может быть она, — заволновался Гудо.

— А если я не ошибаюсь и она там? Ничтожные людишки терзают ее благородное тело. Тело, которого не касался даже я. Да я изрублю их в куски!

Гудо запоздало потянулся к молодому рыцарю. Тот уже выскочил из своего укрытия и, на ходу обнажив меч, поспешил к тому месту, где ему привиделась невеста.

Палач выругался и поспешил за ним.

— Стойте, прислужники дьявола! — закричал барон и стал наносить удары ногами в сплетение человеческих тел. — Я разгоню ваш шабаш ведьм и колдунов. Я изгоню из вас демонов. Слышите, слуги дьявола! А Петра вашего изрублю на куски.

Молодой рыцарь в подтверждении своих слов поднял над головой меч.

Неожиданное нападение напугало людей. Они вскочили и стали метаться, кричать и сбивать друг друга с ног, тем самым преградив путь Гудо. Расталкивая их, он даже не заметил, как барон покачнулся и выронил меч.

Когда палач пробился к молодому рыцарю, тот уже стоял на коленях, держась обеими руками за голову. Между его пальцев обильно текла кровь. Гудо подхватил обмякшее тело и взвалил его на свое могучее плечо.

— Вот они, слуги ада. Они поднялись из чрева земли, чтобы прервать наш молитвенный голос. Убейте посланников сатаны! — дико вскричал супериор и выплеснул в огонь всю жидкость из своего кувшина.

Пламя вновь взвилось высоко вверх, и взоры флагеллантов обратились на огромное тело палача. С его головы сполз капюшон, и теперь его лицо в зареве пламени действительно казалось дьявольским. Женщины истерично закричали, а мужчины стали хватать из костра горящие сучья. В руках многих оказались к тому же еще палки и камни.

Гудо наклонился и поднял рыцарский меч.

— Патрик! — громко позвал палач и, вытянув руку с мечом, двинулся на толпу.

Но толпа в своем религиозном экстазе даже не шелохнулась. Окаменевшие лица людей выражали лишь одно понятное желание — убить демонов, посмевших нарушить молитвенный процесс. Обезумевшие флагелланты готовы были разорвать непрошеных гостей. Их не страшил ни вид палача, ни тяжелый меч в его руке.

И тут, разбрасывая религиозных безумцев в стороны, в толпу врезался огромный конь. Это был рыцарский конь, стоимость которого была равна целому поселению. На коне, размахивая коротким кинжалом, восседал добрый друг Патрик. Крича во все горло, изрыгая ругательства и угрозы, всадник направил коня на беснующихся сектантов, чтобы оттеснить тех из них, кто устоял на ногах.

— Держи рыцаря!

Гудо подлетел к гарцующему коню и, улучив момент, положил молодого барона впереди Патрика.

— Пошел, пошел! — закричал палач и сильно ударил животное плашмя мечом.

Конь заржал и, давя копытами не успевших увернуться флагеллантов, поскакал между деревьями. За ним тут же рванулась добрая половина толпы, проклиная и грозя смертью. Оставшиеся, едва придя в себя, окружили Гудо, взяв его в плотное кольцо.

Но теперь могучие руки палача были свободны. Тем более в них находился славный рыцарский меч. Описав им несколько кругов, Гудо без труда разорвал кольцо и бросился вперед. Множество рук потянулось, чтобы схватить непрошеного гостя, и некоторым это удалось. Но палач мощными ударами ног отбросил цепляющихся за него флагеллантов, а тех, кто приближался, отпугивал выпадами меча.

Так он добрался до деревьев и, высматривая наиболее темные места, стал уходить от погони.

Но флагелланты и не думали прекращать преследование. Потеряв из виду нарушителя их святой церемонии, они рассеялись и, окликая друг друга, стали бегать по лесу. Некоторые из них все же наталкивались на палача, но тот мощными ударами кулака заставлял их прекратить погоню.

— Безумцы, — зло шипел Гудо и тут же поправлял себя, — нет, это люди, познавшие болезнь.

Вскоре он выбрался из леса. Вдали, за широкой поляной, отчетливо виднелись городские стены, приворотные башни и маленькие огоньки факелов. Значит, Патрик уже добрался туда и поднял тревогу.

Гудо широко перекрестился. Бог не позволил ему сегодня обагрить руки убийством этих несчастных.

***

Городские ворота распахнулись, и первым из них выехал Венцель Марцел. На нем был стальной нагрудник, а голову защищал рыцарский шлем с забралом. За спиной на широком ремне висел отцовский щит из крепкого дуба с железными полосами в виде креста. Никогда не умевший управляться с копьем, бюргермейстер и на этой вылазке обошелся без него. Зато слева по ноге бил длинный меч в замечательных кожаных ножнах.

За восседавшим на рыцарском коне бюргермейстером следовал судья Перкель, облаченный в более дорогие доспехи и вооруженный копьем. Конных замыкали двое оруженосцев молодого рыцаря. На их гневных лицах без труда читалось желание обагрить свои мечи предательской кровью тех, кто посмел напасть на их хозяина.

За всадниками строем вышли до двух десятков городских стражников. Далее толпой вывалилось городское ополчение, грозно ощетинившееся копьями и алебардами.

Вся военная мощь города Витинбурга в первых лучах восходящее солнца свернула направо и, дойдя до отводного канала, двинулась вдоль него.

— Как на войну идут, — тихо сказал палач и хмуро посмотрел на супериора Доминика.

Тот глубоко вздохнул и коротко бросил:

— Пошли.

— И все же, старик, тебе следовало отправиться вместе со своими.

— Я их привел, мне за них и отвечать. К тому же я задержу бюргермейстера и его людей хотя бы еще на некоторое время. Мои братья и сестры уже три часа как ушли. Хвала Господу, в эти жаркие ночи они все ночевали в душистых лугах вдоль канала. Да еще этот час… Их будет трудно настигнуть. Тем более четырем конникам.

— Трем, — поправил Гудо, — бюргермейстер вряд ли станет трястись по дорогам и лесам. Тем более, что главный виновник сам идет ему в руки.

— Спасибо тебе, палач. За всех моих братьев и сестер. Вот как все печально закончилось. И все же ты спас их.

Гудо, поморщившись, сказал:

— Скорее, я избавил себя от лишней работы. Кто знает, чем бы все обернулось, но, без всяких сомнений, судья Перкель назначил бы наказание пытками для многих из вас, если не для всех. И уж будь уверен, в моих руках каждый из вас признался бы в том, что именно он нанес рану благородному рыцарю. Мне известно, что виновных среди тех, кто работал на канале, нет. Это другие, те, кто отошел от вас. Я хорошо знаю свою работу. А судья Перкель знает свою. Так что признавшихся было бы столько, сколько пожелал бы судья. А остальные просто стали бы рабами города. Бюргермейстер бы постарался. У него для таких много работы. Невинные люди не должны страдать за грехи других.

— Да, это вина Петра. Безумный человек. Зря я не удалил его из наших рядов еще до того, как мы направились в ваш город. Он всегда противопоставлял себя священнику братьев и сестер. Да и меня он едва терпел. Ему нужна власть над людьми, чтобы предаваться собственным обрядам, которые больше похожи на сатанинские. Но я никак не мог подумать, что так много братьев и сестер последуют за его греховными затеями. Ведь еще несколько недель назад у нас были полное согласие и послушание. И вдруг самые верные нашему делу стали впадать в какую-то непонятную религиозную агрессивность. Каждый из нас до конца предан Господу. Но преданность эта основана на мире и добре, уважении и послушании. А те, кого я отделил, с каждым днем становились все более дерзкими и к тому же замкнутыми. Они не желали работать и все дни проводили в молитвах и песнопениях. Многие довели себя до того, что у них начались видения и припадки, а тела стали страдать от судорог.

— Я думаю, их специально травили, — грустно сказал Гудо.

— У меня были такие мысли, — признался супериор, — но я гнал их от себя. Все мои братья и сестры чисты душою. Я знаю их долгие годы. И с каждым из них я вел многочасовые беседы. И все же этот предатель среди нас. Теперь я в этом уверен. Более того, я, кажется, догадываюсь, чьих это рук дело.

— Это их ночной супериор Петр?

— Нет. Не он. Петр — просто свихнувшийся еще в монастыре глупец. К тому же он не имел доступа к воде и продуктам. А чтобы приготовить отраву, нужно знать, из чего и как.

— А тебе это известно?

Доминик с грустью кивнул.

— У меня даже была книга. В этой книге рассказывается о многих растениях и всякой мелкой живности, из которых можно приготовить целебные снадобья и мази. И в ней же говорилось о вреде от тех же растений и живности, если неправильно их совместить или не следовать дозировке.

— И где же эта книга? — насторожившись, осведомился палач.

— Я часто оставлял ее, ибо мои обязанности супериора требовали длительных странствий. Не каждый город соглашается пускать в свои владения моих братьев и сестер. Несколько месяцев назад книга исчезла. Мне было жаль ее терять. Теперь я молю Господа, чтобы она не оказалась в руках человека, способного на самые тяжкие грехи.

Гудо внимательно посмотрел на старика и с нескрываемым интересом спросил:

— Откуда у тебя эта книга?

Доминик дружески улыбнулся.

— Об этом и о другом у нас еще будет время поговорить. Я надеюсь. Я долго и настойчиво искал возможности поговорить с тобой, достойный ученик мэтра Гальчини!

Гудо остановился и с изумлением уставился на старика.

Тот опять улыбнулся.

— Теперь у нас будет время и возможность. А пока… Я предаю себя в руки закона!

Супериор громко выкрикнул последние слова и встал на колени.

Конь, на котором восседал Венцель Марцел, остановился в нескольких шагах от него. Бюргермейстер с тоской осмотрел местность и, не обнаружив ни единого флагелланта, зло выпалил:

— Отвечай, старик, где твои кровожадные братья и сестры?

— Они невинны и чисты, мой добрый бюргермейстер. Их путь лежит к Господу. Там уже давно их сердца.

— Быстро же они смогли собраться и убежать.

— У нас нет ничего такого, что нужно собирать. Но братья и сестры не бежали. Это Господь велел им отправляться в путь. И они не могли ослушаться слова Божьего.

— Бежали, бежали! — закричал Венцель Марцел. — Но ничего, мы их отыщем и предадим суровому закону города Витинбурга. Укажи, в каком направлении скрылись твои дружки.

Старик виновато улыбнулся и опустил голову.

— Хорошо. Значит, упорствуешь. Судья Перкель, вяжите этого старика. Он ваш. Палач, за то, что ты его выловил, получишь награду. Теперь еще потрудись над ним, как скажет судья. — Венцель Марцел посмотрел на судью, и тот важно кивнул ему в ответ.

— Я не вылавливал его. Этот старик сам шел к городу. Он ищет правосудия, — глухо произнес палач.

Бюргермейстер отмахнулся.

— Будет ему правосудие. В полной мере.

Стражники связали старика и, поставив его на ноги, стали древками копий подталкивать его вперед, в сторону города.

Венцель Марцел озадаченно посмотрел на свое внушительное войско. Затем как-то неуверенно обратился к судье:

— Перкель, нужно послать погоню за флагеллантами.

Судья Перкель тоже оглянулся на стоящих за ним вооруженных горожан и тихо ответил:

— Они едва доползли сюда. А сколько потрачено труда, чтобы поднять их и заставить вооружиться. Флагелланты ничего дурного не сделали им. А то, что проломили голову рыцарю, так горожанам от этого только весело. Есть о чем поговорить. Вы же знаете, как бюргеры относятся к рыцарству. Так что они вряд ли бросятся в погоню, чтобы отомстить за молодого глупца, таскающегося ночью по лесным чащобам. К тому же опасности для города нет. А рабочий день уже начался. Да и стражников у нас маловато. Не дай бог догонят и еще головы им проломят. Хотя… не думаю, что догонят. Да и в какую сторону они подались? Один Господь ведает.

Венцель Марцел грустно покачал головой.

— Все верно говоришь, судья. Но мне жаль, что нам не удалось их схватить. Очень жаль. Городу от этого была бы польза. Ну что ж, напишем письма, чтобы другие города их перехватили. Может, что-нибудь получится. Поехали, судья, выпьем по чаше вина и отведаем окорока. У меня еще остался хороший кусок.

Венцель Марцел повернул коня. Тут его взгляд упал на господина в синих одеждах.

— И ты иди с нами. Расскажешь, что там произошло. В подробностях расскажешь.

Палач кивнул и пошел следом за рыцарским конем. Немного поколебавшись, Гудо спросил повернувшегося к нему спиной Венцеля Марцела:

— А что с рыцарем?

Бюргермейстер, не оборачиваясь, ответил:

— Может, до обеда протянет. Хотя лекарь Хорст не ручается. Все-таки дырка в голове. А при таком сквозняке жизнь быстро улетучивается. Думаю, еще успеешь попрощаться с ним.

— Я могу его осмотреть? — глухо спросил палач.

— Как хочешь, — равнодушно ответил бюргермейстер. — Он у меня в доме.

— Тогда я прихвачу кое-какие инструменты…

— И свечи заодно прихвати, — рассмеялся Венцель Марцел.

***

Конечно же, никто и не ожидал господина в синих одеждах. Да и место ли ему в бюргермейстерском доме? Сюда он может явиться только по приказу. Так он всегда и поступал. Но сегодня Гудо напросился сам. Признаться, он не понимал, зачем пришел. То ли действительно попрощаться с тем, кто был в какой-то мере звеном цепочки судьбы, которая способствовала его освобождению из подземелья Правды. То ли чувствовал себя виноватым в том, что произошло в лесу. То ли в нем пробудился азарт мэтра Гальчини, когда тот делал невозможное и потом несколько дней казался человеком. А может, все вместе. И еще ему было жаль молодого человека, который, возможно, еще сделает что-то важное и нужное в жизни.

Во дворе Венцеля Марцела было множество народа. Сам бюргермейстер заявил, что он сегодня отдыхает после ночных переживаний, утомительного сбора городского ополчения и выхода за стены города. А еще он должен подумать, как городу правильно встретить приближающегося императора. А это куда важнее пустых разговоров в Ратуше.

Но уединиться Венцелю Марцелу так и не удалось.

Восседая в своем кресле в каминном зале и смакуя вино, он принимал всех желающих пообщаться с ним. И этих желающих сегодня было больше, чем на обычном заседании городского совета.

Услышав о скором приезде императора, в первую очередь взволновались старейшины цехов. Собравшись вместе, они решили, что им принадлежит главенство в городе, а значит, все значительное должно начинаться с них. Тем не менее, покричав и приняв важные решения, они разбрелись по своим цехам и успокоились. В конце концов, есть же городской совет. Есть бюргермейстер. Как-то оно будет. Подскажут, подтолкнут.

Но сегодня старейшинам предстояло услышать о важном визите из уст самого бюргермейстера. И при этом сделать многозначительное лицо. И, конечно же, напомнить, что именно их цех является опорой города и должен первым приветствовать императора. Так говорили кузнецы, бондари, седельщики, оружейники, свечники и многие другие.

Венцель Марцел делал вид, будто он смертельно устал от неисчислимых забот о благе города. Соглашался с тем, как важен для города каждый цех и при этом, прощаясь, говорил всем одно и то же: «Главное, чтобы мастера и подмастерья были веселы, добротно одеты, а улицы перед их мастерскими были чисты. Ведь кто знает, возможно, император пожелает увидеть ваши мастерские и ваши изделия. Он такой любознательный, наш император».

За старейшинами потянулись купцы и менялы. Затем городские чиновники и все более-менее значительные люди города. И все эти посетители находили разнообразные, но правильные слова в честь бюргермейстера и его славных дел. При этом они не забывали упомянуть о вооруженном выдворении порядком поднадоевших и теперь уже кажущихся кровожадными флагеллантов.

Ну как тут остановить прием гостей и отказаться от столь важного выражения любви города своему бюргермейстеру!

— А золотари так и не явились. Наверное, свой цех они не считают главной опорой города, — со смехом сообщил лекарь Хорст, потягивая вино бюргермейстера. Он сидел в углу зала в ожидании кончины молодого рыцаря и одновременно комментировал визиты и тем веселил Венцеля Марцела.

— Если наш славный Витинбург будет опираться на кучу из дерьма, то город придется назвать по-другому, — поддержал лекаря бюргермейстер. Он уже был под хмельком.

Сначала он просто хотел успокоиться после ночных волнений, а затем начал запивать сладостные речи бесконечных гостей. И то и другое доставляло удовольствие.

Гельмут Хорст тоже чувствовал приятную расслабленность от вина. Перебрав всех в городе, он вспомнил:

— Еще у нас есть старуха Ванда и ее одиннадцать девок. Ах да, я забыл нашего мрачного господина в синих одеждах. Он наверняка не отказался бы прикоснуться к вашим стопам.

— Нет, — раздался мрачный голос, — я хотел бы осмотреть рыцаря.

Лекарь Хорст от неожиданности едва не уронил чашу, оставив несколько пятен на своем камзоле. Отряхивая жидкость, он нахмурился и пробормотал: «Что же это за сатана… Едва его упомянешь, он сразу же и встает у порога».

Да и сам Венцель Марцел был не слишком рад видеть этого посетителя. Он поморщился и взмахнул рукой, словно хотел отогнать от себя надоедливую муху.

— Он там, в моей спальне. Нужно будет потом сменить постель.

Гудо склонил голову и направился наверх.

В спальне он застал сидящую у кровати раненого дочь бюргермейстера. Увидев входящего палача, девушка вскочила и, молитвенно сложив руки, обратилась к нему:

— Гудо, спаси его. Я знаю, ты можешь. Ты все можешь.

— Я не Господь, — сухо отозвался господин в синих одеждах и подошел к кровати. Осторожно опустив на дощатый пол принесенный им мешок, Гудо склонился над молодым рыцарем, лежащим вниз лицом.

— Он так и не приходил в себя?

Девушка отрицательно покачала головой.

— Это печально. Помоги мне. Подержи его за плечи.

Эльва с готовностью исполнила просьбу, а когда палач снял с головы раненого повязку, лишь тихонько ойкнула. Гудо внимательно посмотрел на дочь бюргермейстера и, сосредоточившись, стал изучать рану.

— Есть ли в доме ножницы?

— Да, у нас хорошие венецианские ножницы, — едва смогла произнести Эльва. — Ты ему поможешь, мой дорогой Гудо?

От произнесенных девушкой слов палач вздрогнул и засопел, как и всякий раз перед тяжелой работой.

— На это мне нужно разрешение твоего отца. И… горячая вода. Много воды. А еще…

Эльва осторожно уложила голову рыцаря на подушку и выпрямилась. Ее прекрасные глаза были сухими, а губы слегка подрагивали.

— Сейчас все будет.

— О Господи, что же ты меня так жестоко испытываешь? — оставшись один, пробормотал Гудо и с жалостью посмотрел на молодое лицо рыцаря.

Очень скоро прибежала запыхавшаяся Эльва. К груди она прижимала ножницы изумительной работы.

— Вода уже почти готова.

— А бюргермейстер?

— Они с лекарем Хорстом посмеялись, но согласились. Гельмут еще сказал, что смерть рыцаря от руки палача развеселит город.

— Ладно, — глухо произнес палач. — Состриги с его головы все, что можешь состричь, но так, чтобы в рану ничего не попало. Затем я его побрею и расширю рану. А далее все в руках Господа.

Он еще что-то хотел добавить, вспомнив о Гальчини, но сдержался.

Гудо развязал мешок и стал выкладывать прямо на пол свои многочисленные инструменты. Затем он достал несколько кожаных ремней и, задумавшись, шагнул к столу. Освободив стол от всего, что на нем было, палач перенес на него раненого и быстро его привязал.

Эльва побледнела и по знаку палача стала срезать с головы молодого рыцаря длинные волосы. Гудо смотрел на ее дрожащие руки и не смел взглянуть в лицо.

Вскоре появилась Хейла с большим котелком пузырящейся воды, от которой шел густой пар.

— Нужны еще тазы и котелки, — велел палач, — а также жаровня с пламенем.

Служанка почему-то всхлипнула и поспешно скрылась за дверью. Когда она принесла все, о чем просил Гудо, тот заканчивал брить раненого.

— Какой он молоденький, совсем еще юноша, — не выдержала Хейла, увидев бритое лицо барона.

Теперь всхлипнула и бюргермейстерская дочь.

— Выйдите, — строго велел палач.

Служанка тут же скрылась за дверью. Эльва отступила лишь на шаг и отрицательно мотнула головой.

— Как знаешь, — раздраженно произнес Гудо и, прогрев на открытом огне тонкий нож, стал разрезать кожу на месте ранения. — Такие раны часты на войне. Если сразу не умер, то еще есть надежда. Правда, она настолько мала…

Господин в синих одеждах быстро посмотрел на девушку и замолк.

Раздвинув пальцами кожу, Гудо увидел трещину на затылочной кости. Хотя трещина была не такой уж и большой, несколько осколков малюсенькими остриями впились в сам мозг.

— Крепкий был удар. Уж никак не удар тощего сектанта, — пробормотал Гудо.

Он перекрестился и взял в руки странный инструмент. На одном конце его был небольшой цилиндрик с острейшими зубчиками, а на другом — деревянная вращающаяся ручка. Соединял их стержень из белого металла, посреди которого был приспособлен маленький лук с хитро закрученной тетивой.

— Начнем, — выдохнул палач и, прижав с помощью ручки зубчики цилиндрика к трещине черепа, стал водить правой рукой из стороны в сторону луком, как пилой. От этого цилиндрик стал вращаться, врезаясь зубчиками в кость.

Гудо услышал, как за его спиной на пол рухнуло тело бюргермейстерской дочери. Но это его не отвлекло. Чувствуя, что бурав вошел в кость, он ослабил давление. Легчайшими ударами и прокручиванием он отделил кусок кости и взглянул на открывшуюся мозговую поверхность.

— Тебе повезло, рыцарь, — тихо произнес Гудо, но не стал объяснять, в чем именно повезло Гюстеву фон Бирку.

Очистив тонким пинцетом серую узловатую поверхность мозга от осколков, палач вложил на место высверленного отверстия серебряный кружок и слегка вдавил его в кость.

— Теперь я зашью рану и попрошу эту девушку, чтобы она долго и горячо молилась за тебя. А еще ей придется ухаживать за тобой. Я думаю, она не откажется. Я расскажу, как это нужно правильно сделать, и она все сделает. У нее душа ангела. Но прежде мне придется и ее поднять на ноги. Ох, люди, люди… Твари Божьи! То рожают, то убивают. То калечат, то лечат. И что же вас так тянет друг к другу…