Гудо проснулся поздно. Он никак не мог высвободиться от крепких объятий странного сна. Вдвойне странного и оттого, что он до мельчайших подробностей помнился, и после того как его обладатель умылся холодной водой и прошептал на коленях несколько очищающих молитв.

Гудо взял с общего стола лепешку, несколько фиг, морковь и ушел на берег моря.

Поначалу ему было странно и непонятно, почему он приходит на скалистый утес и подолгу пребывает на нем, устремив взгляд на морские дали. Ему, жителю лесов, видевшего лишь однажды белые воды суровой Балтики и подуматься не могло, что его будет тянуть на морское побережье. После трагического путешествия на галере чудовища герцога Гудо, казалось, и смотреть не будет на волны, разлучившие его с семьей, лишившие зубов и бросившие в объятия демона, печально определенного Философом как его собственной душой.

Но его тянуло к свежему ветру, крикам чаек, шелесту мелкой волны о прибрежную гальку. А еще он всматривался вдаль, желая не пропустить корабль, который непременно привезет Аделу и детей в порт этого острова. И пусть только привезет. Гудо обязательно освободит их, даже если понадобиться убить множество злых людей. Именно злых. За их убийство Господь менее строго спросит. Может быть, даже на время забудет данную ему клятву палача. Ведь знает Всевышний, что есть чудовища в человеческом обличии, которые ему, как Создателю не удались.

Нет, нет! Господь не ошибается. Может он просто отвлекся, и получились такие, как этот герцог, его Крысобой, Гелиос и самая большая ошибка – Мартин. Должно быть, сатана особенно досаждал Создателю именно в момент, когда души этих нелюдей помещались в их оболочки.

А еще море наполняло мужчину в синих одеждах жизненной силой. Да такой, что порой хотелось взлететь со скалы, взметнуться в небо и оттуда нырнуть в голубые воды, чтобы вынырнув опять взлететь навстречу солнцу. Так действует море на тех, кто долго всматривается в него. Отсюда неукротимость живущих на его берегах и островах. Отсюда жажда путешествий и познавания мира. Отсюда смесь фантазий и реальности, что породили веру в то, что так тщательно хранит в тайных пещерах Философ.

От Философа и его тайных пещер и начался столь запомнившийся сон Гудо. Он как будто вновь и наяву идет по извилистому лабиринту. Гудо крепко держит за шею своего проводника, во избежание всевозможных козней Философа, а тот выхватывает огнем своего факела все новые и новые тайны из ниш, вырубленных в стенах.

Вот чья-то окаменевшая голова, волосы которой заменили змеи. Золотые сандалии с изящными золотыми крылышками. Огромный рог исполинского животного. Щит, что даже через толстый слой пыли отзеркаливает свет факела. Серебряный посох с золотым шаром наверху. Шкура в странных золотых завитушках. Множество статуй и статуэток. Из золота, серебра, бронзы, камня и даже дерева. А еще груды старинных золотых и серебряных монет. Россыпи драгоценных камней в золотых кубках, а то и просто сваленных в уголках ниш.

Философ говорит и показывает, но Гудо плохо слушает его. Мужчине в синих одеждах не понятно – как какой-то бог летал, надев на ноги сандалии с малюсенькими крылышками. Как другой бог мог достать из рога обилие всевозможной пищи. И как он мог поразить посохом кого-либо, даже тогда, когда он не видел свою жертву. Все это тайны, непонятные Гудо. Это не его тайны и ему совсем не нужные. Может, и нужны золото, серебро, драгоценные камни. Они бы помогли найти и освободить его семью.

Но Гудо не воспользуется ими. И потому, что он сам никогда не сможет найти путь к этим таинственным пещерам. И потому, что поклялся именем своего Бога никогда не вспоминать о них. И потому, что он опасается гнева старых богов, которые укрыли на земле свои вещи, к которым они вскоре вернуться.

Так сказал Философ. Старые боги вознеслись очень высоко в небо, оставив Землю на младшего из них. А тот возомнил себя верховным богом. Единственным богом, которому должны поклоняться, и в которого должны верит все люди на земле. Он приказал уничтожить храмы и даже память о старых богах, назвав их идолами. Люди – стадо, стадным умом и выполнившие это зло.

Но есть те, кому старые боги поручили сохранять их вещи. Такие как Философ и его просвещенные братья. Старые боги скоро вернуться и накажут глупого божка, заставившего людишек воздвигать в честь него соборы и церкви, а также поклонятся крестам. И тогда люди всей земли узреют могущество истинных богов и разрушат дома бога-обманщика.

Пусть Философ и дальше верит в своих греческих богов. Гудо нет дела до этих выдумок. А то, что хранится в тайных пещерах – это зло. Золото, серебро, драгоценные камни погубили множество душ жадных до тех грехов, что на свою вечную погибель можно купить за них. Гудо и сам убивал за золото и за него же приобретал грехи.

Если миром правит золото, то миром правит зло. Не нужны Гудо старые боги и их ненавистное золото. Его бог гневается, когда люди убийством и обманом собирают сокровища на земле. Истинные сокровища только на небесах.

Об этом говорит другой человек. Говорит, что Господь первому ему сообщает свою волю. В этом сне он накладывает крест на Философа и тот исчезает вместе с сокровищами старых богов. Затем человек ведет Гудо на ту самую поляну, что рождает радужное облако из крылышек порхающих бабочек. Здесь радостно и светло. Легко дышать, потому что видны небо и солнце. Но Гудо не чувствует себя счастливым. Этот человек сильно сжимает могучую шею мужчины в синих одеждах. Сжимает и молчит.

А бабочки поднимаются все выше и выше. Вот они и совсем исчезли в опускающемся посеревшем небе, что продолжает свое падение и становится все темнее и темнее. Неужели небо желает раздавить Гудо? Но этого не может случиться. Ведь с ним рядом человек божий, изгнавший старых богов земли! Кто он?

Почему он рядом с Гудо? И почему он так больно сжимает шею? Что желает он от Гудо? Почему причиняет боль? Разве мало в жизни Гудо было тех, кто причинял ему боль? Почему этот незнакомый лично с ним человек также желает его страданий?

Странно, Гудо так и проснулся, ощущая боль на своей шее. Проснулся, но так и не смог понять, что и отчего. Конечно, ему было известно, что в сон приходят мысли тех, кто думает о спящем. Так сказал мэтр Гальчини.

Понятна тревога Философа. Он не может не думать о том, кто заставил его открыть страшные тайны, цена которым жизнь и вечные муки после нее. Но может ли незнакомый святой человек думать о каком-то незнакомом человечке?

Кого спросить об этом? Кто мог бы разгадать тайну сна? Да и спросить нельзя никого. Ведь толкователи снов уже давно преследуются церковью, как колдуны и ведьмы. Такие люди хранят свой дар так же тщательно, как хранит свою тайну Философ.

И почему все же принял Гудо человека, схватившего его за шею, за наделенного святостью? Что же это за сон? Может это предостережение? От самого Господа? Или от сатаны? Только они могут наслать сон. А может и не только они. Может и прав мэтр Гальчини, утверждая, что сон простых людей от слабости и глупости самого человечка? Только избранные видят вещие сны. Гудо просто человек и сон его глупость.

Да, это всего лишь глупый сон. Его нужно забыть.

Но он забываться не желает. Одно лишь утешение – этот святой человек с могучим крестным знамением – не мучитель Гальчини.

* * *

И хотя еще стояли ласковые солнечные дни, порывистый холодный ветер напоминал о том, что наступила осень. Да и море потемнело и перекатывалось большими волнами. Оно уже не звало в свои объятия, и только неугомонные чайки, не желая замечать его перемен, все еще радостно перекликались, опускаясь на предупреждающие воды.

Гудо вздохнул и отправился на несколько сот шагов вглубь острова. Здесь, на широкой поляне, озаборенной вековыми дубами, тополями и ивами, все еще благоухали полезные травы. Именно полезные, ибо Гудо, не очаровываясь красотой и гармонией множества цветов и соцветий, безжалостно топтал их в поисках ему необходимых.

Там в большом гроте на берегу моря уже были припасены высушенные и приготовленные на спирту целебные травы и ягоды. Именно они всего лишь через месяц помогли стать на ноги изувеченным Весельчаку и Ральфу, восстановили силы генуэзца Франческо Гаттилузио и просто омолодили отца Матвея.

Велика сила трав, особенно когда они собраны с великим знанием, в определенное время и смешаны в правильных пропорциях. Господь мудро поступил, дав людям лекарства от всех болезней, поместив их в шалфей, валерьян, чабрец, пустырник, чертополох, шиповник и в сотни и сотни других даров земли. Пользуйтесь люди и радуйтесь, и не забывайте славить имя Божье. А если человек настолько ленив и глуп, что не может понять дара небес, то и на этот случай великодушный Господь ниспослал знания избранным людям-лекарям, вложив в их души сострадание и желание помочь всем страждущим, чьи греховные тела мучают их. Такие избранные и сами мучаются, близко к сердцу принимая болезни часто и не знакомых им людей. А если пришлось с больными совместно перенести тяготы и лишения, то желание помочь значительно возрастает.

Вот и сейчас, собирая последние пригодные травы этого года, лекарь в синих одеждах думал о тех, кто ожидает его у входа в грот. Ожидает по разному, но всех их объединяет одно – благодарность человеку, что оживил их тела. Даже многократно гневавшийся Франческо уже не называет Гудо палачом. А неделю назад он даже обратился к нему, начав со слов «Любезный господин Эй»!

Так на генуэзца подействовала встреча с волшебным поляной Петалудес, каждый шаг по которой рождал дивное зрелище поднимающихся один за другим облаков, сливающихся в одно огромное и сказочно волшебное – то самое облако из порхающих бабочек, что этой ночью снилось Гудо. Наверное, это зрелище глубоко запало в душу мужчины в синих одеждах, раз оно так красочно отобразилось в его «глупом» сне. А что самое странное это зрелище наяву мало чем отличалось от видений, которые уже присутствовали в растревоженном мозгу Гудо. Как они могли попасть в его сознание еще до того, как были увиденными? И почему они вызывают больше интереса, чем безусловная красота цветка. Ведь бабочка в сущности своей бесполезна, а вызвала восторг в душе Гудо. Цветок прекрасен, но лекарь Гудо видит в нем лишь полезность.

Этого Гудо объяснить не мог. Но он был рад, что сдержал свое слово и привел Франческо его собственными ногами на то место, о котором говорил отец Матвей. Этим он сдержал данное в пещерах слово и был рад тому, что глаза генуэзца заблестели от удовольствия, и теперь в них навсегда поселилась жизнь, напрочь изгнав некогда очень желанную смерть.

В этом походе за дивным зрелищем Гудо, Франческо и других своих «гостей» сопровождал Философ. Вначале он наотрез отказался проводить нежеланных гостей своего тайного грота почти в сердце острова. Но Гудо настоял, как и множество раз до этого. Благодаря этим настояниям, жизнь в мрачном гроте была вполне сносной. Хорошая пища, вино, вода и даже спирт для настоек. А затем старания местного брадобрея и новая одежда до неузнаваемости преобразили узников ада Марпеса. Они не узнавали себя, не узнавали друг друга и от этого по-ребячески хохотали. Не сменил, но тщательно выстирал и починил свои странные одежды лишь Гудо. Над этим тоже хохотали, но очень недолго. До тех пор пока Гудо не посмотрел на каждого из обитателей грота из-под нахмуренных бровей.

Разве смогут они понять, да и стоит ли это объяснять?

А мог ли сам Гудо вразумительно объяснить это свое совсем не умное решение. Странные синие одежды с головой выдавали врагам самого разыскиваемого палача всех времен и народов. Но с другой стороны, ни одна, даже самая богатая одежда, не способна изменить характерное тело и уродливое лицо. Его невозможно было не узнать даже тому, кто видел палача со спины. Так стоит ли менять, ставшую уже второй шкурой синюю одежду.

Но главной в этом вопросе была другая мысль. А точнее, видение.

…Еще издалека Адела и девочки замечают своего Гудо. Даже в огромной толпе он выделяется странностью своего синего наряда, и они тут же выхватывают его взглядом… Нет. Все же лучше – Гудо спускается с зеленого холма и его еще за сотни шагов видят милые сердцу девочки. И вот Адела и дети спешат ему навстречу. Они бегут и кричат. Радостно кричат. На их щеках слезы. Слезы радости. Такие, как и на щеках самого Гудо…

Гудо удивленно вытирает щеку. Он так страстно желает этого, что даже опередил время. Да, это непременно будет. Только не правильно пускать слезу в присутствии семьи. Даже в миг наивысшего счастья, когда человек совсем не в силах собой управлять. Гудо будет только улыбаться. А они… А они пусть плачут. Ведь Господь так создал женщин. Слезы по-всякому тревожат мужчин, но никогда не оставляют равнодушными. Слезы – это женские слова. Может, его дорогие девочки и не найдут первых слов при встрече. Скорее всего и Гудо не найдет этих слов. Но плакать он не будет.

Он будет только улыбаться.

В нескольких шагах треснула ветка, и зашатался потревоженный куст.

Гудо закивал головой. У него не было сомнения – это один из соглядатаев Философа, которые днем и ночью тайно кружат вокруг него и обитателей грота. Это полезно. Это охрана от чужих глаз и она же предупреждение не нарушать соглашения с Философом. Надежная охрана. Только этот соглядатай, наверное, увидел улыбку Гудо. Что ж, мужчине в синих одеждах не привыкать, что люди бегут от его улыбки.

Наверное, Гудо не стоит улыбаться при первой встрече с семьей. А вдруг они отвыкли от его улыбки.

И все же, как правильно встретить Аделу и детей?

* * *

У входа в грот на валуне сидел и чесал свой огромный нос Философ. В нескольких шагах от него, опираясь на дубовые палицы, стояли четверо служек в привычных на греческих островах коричневых шерстяных туниках. Сколько бы раз Гудо не видел этих крепких мужчин, всякий раз отворачивался от их обнаженных, поросших густыми черными волосами ног в сандалиях с многочисленными ремешками.

Философ никогда не входил в грот, если в нем отсутствовал Гудо. Даже многочисленная и опытная охрана не внушала ему спокойствия при виде свирепых лиц Весельчака и Ральфа. Только присутствие Гудо несколько расслабляло хранителя секретов древних богов, и он присаживался на краешек скамьи за общим столом. Сколько бы добра в будущем Философ не сделал бы для этих воров, но правый глаз Весельчака не вернуть. Так же не вернуть трех пальцев на левой руке Ральфа. И хотя со скрипом в сердце их отнял лекарь Гудо, но в том, что их нельзя было спасти, была вина Философа. А многочисленные переломы! А лоскутки кожи, что свисали лохмотьями на рубище нищего. Как долго с этим возился Гудо, которого теперь воры, вместо палача, величали наш великий лекарь.

– А травы, травушки, настойки, – вместо приветствия воскликнул Философ. – Ими уже можно было вылечить всех паросцев. Да и жителей соседних островов. Эх, если бы все сложилось иначе, ты, господин «Эй», стал бы самым уважаемым и богатым человеком на Кикладах. Но на все воля богов! Не станешь. Боги указали твой путь.

– Пошли, – коротко сказал Гудо и, пройдя в грот, уселся за стол.

Посмотрев на сосредоточенное лицо своего лекаря и на смущенную улыбку робко усевшегося на краешек скамьи Философа обитатели грота так же заняли места за столом.

– Сегодня галера герцога по его приказу отбывает на север. В Константинополь.

После этого сообщения Философ замолк и продолжил тщательно чесать нос.

– Ну! – грозно подстегнул Гудо.

– Ну, ну… Давно был этот приказ. Его привезла венецианская почта. Есть у меня люди в крепости. Читал я этот приказ. Капитан Пьетро Ипато все выполнил в точности. Эти венецианцы достроили и укрепили крепости здесь и на соседнем острове, что в пяти стадиях через пролив от Пароса. Им не хватило камней из пещер. Эти проклятые венецианцы приказали выломать последние камни из храма Деметры. От древнего святилища остался только фундамент. Я запомнил имена проклятых венецианцев – Пьянцо Рацетти и Аттон Анафест. Боги очень скоро покарают этих варваров.

В глубокой печали Философ повесил голову.

– Говори дальше, – беспокойно погладил ладонью по доскам стола Гудо.

– Дальше… А дальше вот что! Три дня галеру грузили припасами и водой. Потом принялись за команду. Паросцы в зимние месяцы не желают идти в море. Они знают, как к поздним плаваниям относятся боги. Посейдон своим трезубцем часто карает тех, кто нарушает законы наших богов. На весла посадили невольников и тех, кого покарал закон. Но все равно не хватает гребцов. Как и палубных моряков. Потом отправились, согласно письма, за «господином в синих одеждах». Так и сказано в письме о тебе, господин «Эй»! О господине! Об очень важном и нужном герцогу человеке.

– И что же?..

– Здесь бы рассмеяться. Ведь все эти месяцы «господин в синих одеждах» провел в подземной тюрьме крепости. Там есть одиночные комнаты, куда ненадолго попадает тоненький луч солнца. Его хорошо кормили, поили и совсем не беспокоили. Мало того, «господин в синих одеждах» свел странную дружбу со стражей. Поэтому он получал жареных цыплят, маслины, финики и прочие радости. Многие из гребцов, что прибыли вместе с ним на «Виктории», покалечились и погибли под завалами туннелей Марпеса. А он, получается, благоденствовал и набирал жирок.

Вот и подошли к смешному.

Галера уже готова была отплыть, когда к ней подвели этого узника в синем плаще с огромным капюшоном. И капитан Пьетро Ипато и его старшины и проклятые венецианцы Пьянцо Рацетти и Аттон Анафест глазам своим не поверили, как похорошел их странный гребец, что так досадил самому герцогу. Они даже велели его выбрить. Но это не помогло. Вместо человека со звериным ликом на них смотрело лицо невольника-турка. Мало того. Во рту этого турка были почти все зубы. Во всяком случае, передние, которые напрочь отсутствовали у «господина в синих одеждах».

Что потом началось трудно передать словами. Но разобрались быстро, призвав Гелиоса и Мартина. Те видели требуемого герцогом человека и отправили его за строптивость в ад Марпеса. Множество людей стали обыскивают пещеры и самым тщательным образом хорошо известный вам ад. Они даже на время забыли страх перед демоном пещеры. И напрасно. Демон очень разозлился, обвалив несколько туннелей. Так что ко мне они не добрались. Позже доберутся. Я не уйду. Я должен остаться и будить демона пещер, чтобы всякий страшился и не лез в ад Марпеса.

Множество непрошеных гостей погибло в последние дни. И труппы их невозможно отыскать. Даже отыскав – опознать. Я и мои люди подтвердят – «господин в синих одеждах» был, но его погубил демон пещер. Как и многих! Так что вы все свободны. Вас никто не будет разыскивать…

– Они поплывут к герцогу. У герцога моя семья. Во всяком случае, если я доберусь до герцога, я буду знать где моя семья, – радостно воскликнул Гудо. – Я наймусь гребцом, моряком… Кем угодно… Что? Что?

Гудо огляделся. Все присутствующие с безнадежностью на лицах смотрели на него.

– Было такое. Давно было. Богов изгоняли и призывали других. Придумали и другое – отрубывали головы у изображений старых богов и на их плечи крепили головы новых…

– Ты о чем это Философ? – все еще пребывая в возбуждении спросил Гудо.

– Даже если тебе заменить голову, то твое тело не узнать невозможно. И наоборот. К тому же за все провинности наш знакомец Мартин угодил опять за весло. Рядом с ним сидит Гелиос. Им предстоит давать ответ герцогу, где они подели «господина в синих одеждах». Представляешь, как они обрадуются твоему появлению. Да все будут рады до слез, если ты только воскреснешь из мертвых.

– Как быть? – впервые за многие месяцы Гудо тепло и с надеждой посмотрел на ненавистного ему человека, мысленно повторив слова мэтра Гальчини: «Нет врагов, нет друзей. Есть обстоятельства…»

– Вас ждет небольшое суденышко. На нем доберетесь до малоазийских портов. До какого пожелаете. На суденышке запас пищи и воды на пять дней. Дальше поступайте, как пожелаете. Но прежде поклянитесь, что никогда не ступите ногой на Парос. Только после этого мои люди проводят вас к месту, где ожидает корабль.

В гроте гулко, одно за другим, раздалось пять слов «Клянусь».

* * *

Они долго, хмуря брови, смотрели друг на друга, не сказав и слова. И на них долго и, едва сдерживая смех, смотрели все, кто отчалил от острова Парос. И спутники Гудо и гребцы суденышка Философа.

Давно прошли те времена, когда древняя земля эллинов славилась красотой и изяществом во всем. Великолепные мраморные храмы, глядя на которые замирали сердца. Грациозные и анатомически точные скульптуры, от которых глаз не оторвать. Картины и мозаики, удивляющие сочностью красок и нереально застывшей на мгновение динамикой сюжета. Удивительные по красоте и в тоже время полезностью произведения древних мастеров – от глиняной амфоры до золотого гребешка. И, конечно же, люди, рожденные от потомков богов и сами себя совершенствующие ежедневными заботами о теле и душе.

Мужчины упражняли тела, вычерчивая каждый мускул. Не появлялись на улицах, не отдав себя на несколько часов опытному каламистру. И те, с творческим вдохновением, укорачивали и завивали на манер черепичного перекрытия волосы на голове. Затем склинивали и спускали горячими щипцами в виде спиралей с мелкими кольцеобразными локонам на конце подкрашенные хной бороды. А после, выщипав из ноздрей и ушей все излишнее, умилялись своей искусной работой. Окончив дневные труды и физические упражнения, заботясь о душевном, мужчины сходились на симпозиумы, где, попивая вино, говорили с равными себе о многом и, в основном, о важном.

Женщины стремились достичь мужского совершенства. Но их упругие и гибкие тела, после частых родов, обволакивались жиром, головы лысели, а зубы просто выплевывались. Но об этом невозможно было догадаться, если женщина в сопровождении подруг, служанок и рабов выходила в единственно дозволенное ей общественное место – на рынок. Их тела, даже запрятанные во множество складок пеплоса, двигались соблазнительно. Белила и румяна на лицах усиливали привлекательность классических форм носа и губ. Восхитительно уложенные под золотую сетку, выбеленные бычьей мочой, волосы притягивали как солнце и тут же заставляли опускать взгляд от понимания того, что среди богов тоже есть женщины, и не всякому позволено ими обладать, пусть даже и взглядом.

Потомки богов рождали потомков богов. Но мир неизбежно меняется. Границы понимания жизненного пространства раздвигаются, и часто (увы, увы) разрываются. В древнегреческий мир вторглись варвары со всей ойкумены. Это вторжение, как грязная вода с камнями гор, прошлось по всему – от храмов до рождения кровосмешанных младенцев. Красота стала редкостью. К этому привыкли. Как привыкли и к уродливым чертам лица в которых азиатское и северное варварство сгорбило и расширило носы, растянуло и пополнило губы, выдвинуло скулы и подлобные дуги.

Но как бы ни свирепствовало варварство на земле эллинов, оно не могло исхитриться и создать преуроднейший облик с телом истинного великана, которыми обладал капитан судна, на котором беглецы покидали Парос.

Именно на ужасное обличие капитана долго и хмуро созерцал Гудо. Он никак не мог вспомнить, что из многочисленных уроков мэтра Гальчини сейчас ему хочется вспомнить. Он так и не вспомнил до самой ночи. И только когда звезды заставили корабль о шести веслах причалить к маленькому каменистому острову, Гудо, глядя на те же звезды, вдруг услышал, как гребцы между собой называют капитана: Минотавр!

И «господин в синих одеждах» вспомнил легенду о Минотавре: человеке с головой быка. «Было такое – отдалась царица в отместку царю Крита, могучему быку в царских стойлах. От этой мести родилось чудовище с телом человека и головой быка, страшный облик которого пришлось укрыть в знаменитом подземном Лабиринте».

Еще, засыпая, Гудо подумал: хорошо, что Адела и дети не видят этого ужасного моряка, по сравнению с которым сам Гудо еще имеет возможность взглянуть в зеркало.

Может быть, еще до того, как он оказался в подземелье Правды, Гудо и порадовался бы, что есть на божьем свете еще более ужасный звериным обликом человек, но, претерпев многое и многое поняв, ученик мэтра Гальчини только вздохнул, не вспомнив ни о Боге, ни о сатане.

О чем думал сам капитан суденышка, глядя на Гудо? Об этом не узнать, так как по своей воле к нему никто никогда и ни при каких обстоятельствах не обращался. Да и самому Минотавру лучше таких вопросов не задавать. А было бы интересно!

Зато долго, почти все плавание, отворачиваясь и прячась, потешались над встречей двух демонов в человеческом обличии команда судна и попутчики Гудо. Впрочем, отец Матвей и Франческо быстро успокоились и предались духовным беседам.

А через два дня произошел случай, который едва не стоил жизни Гудо.

Это был радостный солнечный день. Почти летний, если бы не сильный северо-западный ветер, холодком бьющий по вспотевшим лицам. К полудню ветер переменился, и капитан подал сигнал втянуть на борт весла. Его слова были тяжкими валунами, заслышав гул которых и взглянув на говорившего, человек вдавливался и уменьшался в росте. Даже, привыкшая к необычному облику своего капитана, команда гребцов делала все возможное, только бы не слышать этого глухого голоса, отдающего могильной глубиной. Они с особым вниманием следили за руками капитана, изучив каждое их движение как утреннюю молитву.

В силы какой-то не понятной привычки, капитан, перед тем как отдать приказ, предшествовал его жестами. Приказов на таком маленьком суденышке было немного: суши весла, весла на борт, табань, спустить парус, поднять… И еще несколько десятков. Так что те, кто многие годы ходил на этом корабле с капитаном, знали его жесты и первым делом приучали к ним новичков.

Так что едва капитан поднялся с кормовой скамьи и посмотрел направо и налево, весла уже были на борту. Протянутая кисть правой руки и два моряка тут же взлетели на рею отвязывать парус. Капитан не успевал сказать, а концы паруса уже были подтянуты с поворотом к ветру. Так что ему оставалось сесть на скамью, и, не слишком утруждая свое сильное тело, держать рулевое весло по курсу.

Гудо несколько часов до этого греб на одном весле с Франческо. На соседних веслах сидели Весельчак и Ральф. Чуть далее отец Матвей. Гудо еще с первого дня настоял на том, что, для полного выздоровления и восстановления сил, будет очень полезно сменять гребцов по нескольку раз на пару часов. Гребцы суденышка с радостью восприняли такое послабление их труда и весьма тепло относились к своим гостям, развлекая их морскими рассказами и песнями.

Во время гребли Гудо, как и во всякое свободное время, думал о приятном. Он уже сочинил сотни вариантов встречи со своими милыми девочками, но все продолжал и продолжал придумывать новые. Гудо совершенно не беспокоился о тех сложностях и трудностях, что будут непременно сопутствовать их освобождению. Придет время, и сложности и трудности Гудо решит и устранит. В том он не сомневался. Сомнение вызывало другое и важное: как и каким должен предстать перед Аделой и детьми «господин в синих одеждах». Передумав многое, он уже сомневался, что, хранящая память о нем, как о палаче, синяя одежда, будет правильно принята семьей. Возможно ее все же нужно будет сменить. Возможно даже на дорогую, возможно шелковую одежду. Пусть увидят и радостно рассмеются, теперь их дальнейшая жизнь с Гудо будет благополучной и обеспеченной. А он заработает много денег, ведь его знания, приобретенные в подземелье Правды, не только не утрачены, они возросли и в чем-то даже переросли мудрости мэтра Гальчини.

Взять хотя бы этот мешок из грубого холста. В нем столько целебных трав, мазей и настоек, что этим можно вылечить небольшой городок от множества болезней. Сколько труда и знаний вложил в содержимое мешка неутомимый Гудо. Теперь он на вес золота. А точнее – много дороже. Но и от настоящего золота господин в синих одеждах не отказался.

На прощание Философ, раздраженно почесывая нос, все же вручил тайком своему душителю пятьдесят дукатов золотом. Это немного за жизнь такого человека как Философ. За эти деньги не купишь и половины здорового и крепкого раба. А ведь могло и случиться. Но Гудо внимательно, перед посадкой на суденышко, посмотрел на Весельчака и попросил его отдать нож. Еще никто не посмел ни выполнить «просьбу» Гудо. Не посмел и Весельчак. Он протянул припрятанный нож с гневными словами:

– Если бог создал палачей, значит, так ему было угодно. Позволь хотя бы глаз ему вырезать. А потом мы захватим суденышко и навсегда о нем забудем.

Но «господин в синих одеждах», покачав головой, ответил:

– Сегодня я во второй раз поклялся этому демону пещер. Нарушение клятвы – смертный грех. Мы убьем его тем, что будем думать о нем как об умершем человеке.

– Я так не смогу. Позволь, я хотя бы плюну ему в глаза.

– Это его не убьет и не оскорбит, но может затруднить наш путь. Его боги вдохнули в него столько коварства и злобы, что хватит на десятерых демонов. А вот о душе и вовсе не побеспокоились. Пусть живет в своих пещерах и вдыхает трупный запах тех, кого он погубил под завалами. Это верная смерть. Я знаю.

Слышал ли этот разговор Философ, или читал его по губам, но он отозвал в сторонку «господина в синих одеждах» и тайно вложил в его руку кошель с золотом. Едва сдерживаясь, прошептал:

– Это плата за твою память обо мне, как об умершем, и за жизнь, которая важнее и нужнее всех живущих на земле. Этих денег хватит на многомесячные поиски и на новые наряды для твоей семьи. Жаль, из тебя мог бы получиться Философ!

Философ что-то еще хотел сказать, но повернулся и поспешил в свои жуткие пещеры. Не каждому дано возвращаться в собственную могилу, тем более по собственной воле. Не каждый способен спать на золоте, а ходить в рубище и питаться лепешками. Не всякий решиться погубить себя во мраке. Не каждого ослепляет золото. Это люди из другой глины!

Именно о новых одеждах думал Гудо, когда поднялся со своей банки. Он был так поглощен этим вопросом, что не сразу услышал окрики моряков. А когда услышал, то не понял предупредительные голоса. «Господин в синих одеждах» лишь краем ока заметил размахнувшийся кнут оторвавшегося от борта каната и огромное полотнище паруса, что, как рука палача, направляла удар в его сторону. Уклоняясь от удара, Гудо спиной склонился над бортом. Но низкий борт и не мог стать опорой. Несколько раз взмахнув руками, Гудо опрокинулся в воду.

Обрыв или плохой узел частенько заставлял жесткие канаты извиваться змеями. К этому моряки и их капитаны относились по-разному. Но чаще со смехом, так как канат справедливо наказывал нерадивого моряка, не осмотревшего его или сплоховавшего при креплении. Бывало такое, что от удара или испуга моряк падал на палубу, а то и под веселый крик и хохот за борт. А если упавший при этом еще смешно размахивает руками и испуганно кричит, то веселья только прибавляется.

Смеялись и на этом суденышке. Особенно над выражением наивного удивления и даже, возможно, испуга, что успело мелькнуть на выбритом и от того еще более выразительном лице огромного мужчины. Эти детские движения мускул лица никак нельзя было ранее даже предположить на суровом до дикости обличии человека, о котором всем было известно как о безжалостном палаче.

И тут общее веселие было прервано громким криком Франческо:

– Да он же тонет!

Люди, родившиеся на побережье и всю сознательную жизнь проведшие на воде, переглянулись.

– Чего же молчит? – несколько поостыл Весельчак.

– Видно воды уже глотнул, – предположил Ральф и стал поспешно стягивать с себя тунику.

– Канат, канат! Бросайте конец! – закричали и заметались моряки.

Тут же, лишь сбросив с ног пулены, в бурлящее осеннее море бросился Франческо. Упругие волны встретили генуэзца тысячами леденящих тело иголок. Тело съежилось, сокращая мускулы и связки. Но привыкший к воде с младенчества Франческо тут же заставил руки и ноги подгребать под себя воду и быстро всплыл.

Приподняв голову над водой, молодой генуэзец огляделся. Справа от него, в десяти шагах, огромные руки «господина в синих одеждах» хватались за воздух. Голова же его находилась под водой, как у всякого кто понятия не имеет о том, как заставить тело всплыть. Несколькими сильными гребками рук и ног Франческо доплыл до утопающего и, легко перевернув его к себе спиной, обхватил туловище левой рукой. Казалось, так можно продержать и себя и утопающего достаточно долго, но генуэзец с ужасом почувствовал, как сильные руки Гудо железными кольцами обхватили его плечи, лишая возможности движения.

Франческо стал отчаянно болтать ногами, но спасаемый был слишком тяжел для еще не совсем окрепших мышц генуэзца. К тому же вырваться из крепчайших объятий было невозможно.

«Вот и все. Не под землей, так под водой. Смерть не обмануть», – еще успел подумать Франческо перед тем, как его голову накрыли волны.

И все же он успел хватануть достаточно воздуха и запереть его в легких. Еще немного, но можно было прожить, что трудно было сказать о Гудо, отчаянно глотавшего воду.

«Что же я Господу скажу? Умер в объятьях палача? И что…»

Но последнюю мысль оборвали чьи-то огромные и сильные руки.

* * *

Гудо несколько раз приходил в себя, открывал глаза и опять проваливался в черную пустоту. Он чувствовал, как переворачивали его тело, давили на живот и грудь, сгибали и разгибали по очереди руки и ноги. Но все это было как бы не с ним. Все это он внутренним взором видел со стороны и был абсолютно равнодушен к издевательствам с его телом. Но вот он увидел, а затем почувствовал, как человек с бычьей головой с размаху бьет своей огромной ладонью по щекам его.

Стало больно и стыдно. От боли и стыда Гудо окончательно пришел в себя.

– Все, будет жить, – как через трубу сказал этот «Минотавр» и даже попытался улыбнуться.

Эта улыбка не понравилась Гудо и он отвернулся.

Потом Гудо долго сидел и смотрел на гибкие языки пламени костра. Его правая рука, выдавая слабость, предательски тряслась, и он ничего не мог с ней поделать. Гудо ел левой рукой то, что ему подавали, но все время отказывался от воды и даже вина.

А еще «господин в синих одеждах» вначале растерянно, но затем все с большим вниманием слушал рассказы тех, кто сидел одной большой семьей у костра, на маленьком скалистом острове, одном из тех, которые никто не мог и сосчитать за все века, что моряки бороздили просторы Эгейского моря.

Ясное ночное небо – это огромное черное атласное полотнище, щедро вытканное серебром созвездий и украшеное бриллиантами ближайших звезд. Они приковывают взгляд и умиротворят. Там бесконечная жизнь. Вечный полет. Тишина и спокойствие. Где-то там рай для счастливчиков. Недоступный Гудо. Уже сегодня он мог оказаться в аду на радость сатане и сотням тех, кого он казнил, убил и изувечил. Это жуткое место не пугает Гудо, но очень печалит. Хотя и должно радовать. Радовать тем, что ни Адела, ни дети никогда и ни за что не окажутся в преисподней. Их место в раю. Печалит то, что в жизни после смерти Гудо никогда не увидит своих милых девочек. Только это. А боль и муки ада?.. Вряд ли они болезненнее и мучительнее тех, что перенес Гудо на своем земном веку.

Об этом лучше сейчас не думать. Лучше слушать слова отца Матвея. Хоть он и православный священник, но его молитвы мало чем отличаются от католических. Разве только тем, что произносятся не на церковной латыни, а на греческом языке. К тому же, приспособившись в аду Марпес, к множеству своей паствы из различных уголков Европы, Азии и Африки, отец Матвей часто повторяет молитвы на франкском, венецианском и даже сарацинском языках.

Да, да! И даже среди сарацин в мраморных пещерах было множество христиан и тех, кто просто желал послушать слово Божье. Но в эту ночь отец Матвей больше говорил о добрых христианах, заботящихся о жизни и благополучии других христиан, при этом часто прерываясь молитвами и нравоучительными историями о пустынниках и других святых людях. А еще он много говорил о тех, кто желает гибели православной церкви или подчинения ее ложным догматам.

Гудо слушал, но чаще не слышал отца Матвея. Его совсем не беспокоили церковные распри и угнетения, что принесли на Кикладские острова потомки венецианского купца Санудо. И то, как достойный своих предков нынешний герцог Джованни Санудо не только превратил в нищих греков своих островов, но позарился и на священные храмы, желая служить в них католические мессы. А особенно великого герцога интересовали имущество и тайны церкви Успения Богородицы, известной на многих островах как храм Панагия-Экатонтапилиани – церковь Ста Дверей.

Отец Матвей множество лет был священником этой старейшей в Византийском мире церкви. За несколько месяцев проведенных в гроте, отец Матвей множество раз говорил о своем церковном доме. И всегда с восхищением, радостью и умилением. Однажды эта церковь даже приснилась Гудо, так подробно и красочно рассказывал о ней священник.

Гудо прямо как наяву увидел на корабле святую Елену, мать Византийского императора Константина, спасшуюся на Паросе от жесточайшей бури на пути к святым местам. Вот она велит соорудить в честь этого спасения церковь. И она встает, как по волшебству, из разноцветного камня с колоннами цветного мрамора, украшенными роскошными резными капителями, с удивительным по красоте резным иконостасом, в центре которого икона Богородицы, прикосновение к которой излечивает от всех болезней, а так же с крестильней, резервуар которой вырублен в форме креста. А еще множество дверей и окон. Девяносто девять дверей и окон. Есть еще сотая дверь. Дверь, которая ведет к тайнам и богатствам главной церкви Пароса. Но отец Матвей не желает указать на эту скрытую дверь, и герцог раскаленными щипцами пытает священника. Но человек божий не выдает священной тайны и возносится в руках ангелов на небо.

Так было во сне. А наяву – отец Матвей оказался в аду Марпеса. Наверное, его Господь послал во мрак пещер, чтобы он спасал души мучеников ада, созданного руками людей. И, конечно, для того, чтобы спасти душу и тело самого Гудо. Ведь его жизненный путь на земле не мог закончиться в каменном мешке. Как не мог закончиться и в холодной воде, что коварно свела в судороге ноги «господина в синих одеждах».

Да и без этого Гудо был обречен. В тех краях, где он рос и жил, редкий глупец окунался в воду с головой. Да и церковь настоятельно запрещала купание в реках, озерах и в ручьях. И не только потому, что от купания смывалась святость воды, данная при крещении, но в желании спасти множество жизней, которые забирали коварные воды.

Так что если бы не Франческо, то не суждено было бы «господину в синих одеждах» продолжить свой важный путь. Именно его доброе лицо увидел последним Гудо, перед тем как потерять сознание.

Вот он, Франческо, рядом. Сидит и слушает долгую проповедь отца Матвея.

Гудо, не решаясь коснуться руки молодого генуэзца, тихо шепчет:

– Спасибо Франческо. Ты спас не только мою жизнь… Выполню любое твое желание, что в моих силах.

Но Франческо, кажется, не слышит этих слов. Он даже голову не повернул, так ему важны слова священника.

* * *

– Вечером я вас высажу в Милете.

– Почему в Милете, сын мой?

– Такой был уговор с человеком из пещер.

Отец Матвей хотел еще что-то сказать, или спросить у капитана с бычьей головой, но только грустно покачал головой.

Вопрос задал Гудо:

– А это далеко от Константинополя?

Капитан кивнул головой и широко развел руками.

– Да, сын мой, – вместо капитана ответил отец Матвей. – Это побережье Азии и от него до великого города святого Константина двадцать дней пути. Опасного пути, ибо уже вся Малая Азия принадлежит туркам. Всякого христианина на дорогах турки считают бродягами. Таких они приписывают к селениям и велят возделывать землю.

– А морем?

– Морем можно доплыть до Константинополя за десять дней. В это время года ветер попутный большую часть дня. Да еще если налечь на весла. Только вот пираты…

– В бурное море они редко выходят, – вставил свое слово капитан.

– Значит нужно плыть морем. Я хочу с тобой говорить, капитан.

Не дожидаясь ответа, Гудо пошел вдоль кромки воды, что этим утром спокойно накатывала на галечный берег. Пожав плечами, за ним неспешно отправился и капитан.

– Куда они? – спросил подошедший Весельчак, с тревогой всматриваясь в широченные спины мужчин.

– Я думаю, Гудо решил уговорить капитана, чтобы он доставил его поближе к Константинополю. Во всяком случае, на христианский берег. На европейский, – ответил священник.

– А куда это чудовище-капитан желает нас доставит?

– Философ велел ему высадить нас на сарацинское побережье.

– Проклятый Философ. Если Господу будет угодно, чтобы я его еще раз встретил…

– Господу не угодно пролитие человеческой крови.

– То-то я смотрю, что год от года ее льется все больше и больше. Что-то быстро они договорились. Палач умеет убеждать.

– Не называй его палачом, сын мой.

Весельчак неопределенно махнул рукой и крикнул приближающимся гигантам:

– Решили нас в рабство продать? Или вы все же христиане?

Гудо исподлобья хмуро посмотрел на криво улыбающегося вора. А еще более неприятный взгляд капитана и вовсе заставил его отступить за спину священника.

– Каждый из вас свободен и может отправляться, как кому желаемо и куда желаемо. Я плыву на этом корабле до византийских земель. А дальше мой путь в Константинополь. Мне думается, вам спокойнее будет на христианских землях. Если так, то все мы гребцы, и Никос наш капитан.

– А кто такой Никос? – спросил только что подошедший Ральф и пожал плечами. – А я думал, что его имя Минотавр.

– Я капитан Никос. Мои приказы – закон. А если что… – человек с бычьей головой протянул вперед два огромнейших кулака.

– Капитан, так капитан, – решил присоединившийся Франческо – Мне бы добраться до Галаты, а там я разыщу друзей отца.

– Я должен рассказать патриарху Константинопольскому о бедственном положении нашей церкви на островах. А грести… Мне не привыкать. До того, как принять священный сан я был моряком.

– Принимайте и нас с Ральфом в команду. Все же ближе к родным землям.

– Плата за доставку на христианские земли – ваш труд. А вино и продукты лучше купить на острове Лесбос. Так сказал капитан Никос, – сказал Гудо и с уважением посмотрел на гиганта моряка.

– Купить? – усмехнулся Весельчак. – Мы что, ограбим первое встреченное судно?

– Не грабить и не воровать. А голодать не придется. Нужно добраться до Константинополя скорее галеры герцога. Если так случиться, то получите на прощание еще и по два дуката. А теперь в путь. Благословите наш путь, святой отец.

Гудо стал на колени. Рядом с ним опустились его спутники и поспешившие к благословению моряки Никоса.

* * *

– А это что за городишко? – всматриваясь в низкие каменные домишки, над которыми возвышалась почерневшая от времени крепость, с интересом спросил Весельчак.

– Это Цимпе! – радостно сообщил отец Матвей. – Последний городок на Галлиполийском полуострове. Вернее крепость. А домики, прижавшиеся к ней с моря – для сборщиков морской подати и портового люда. А те, что повыше слева – купеческий квартал. Там много складов. Цимпе – важная крепость. Мимо нее без подати не проплывешь в Пропонтиду. Через четыре дня мы будем в городе святого Константина.

– Скорее бы. А то этот Галлиполийский полуостров не пришелся мне по душе, – криво усмехнулся Ральф.

Соглашаясь с ним, Гудо и его спутники кивнули головами. Слишком памятен для них был случай в Галлиполи, что произошел несколько дней назад.

Не приветлив, ох, не приветлив оказался город Галлиполи, в порту которого капитан Никос высадил гостей своего суденышка, и они же добровольные гребцы, что до седьмого пота стремились к византийским берегам.

Уцепившись за южный край узкого носика Галлиполийского полуострова Галлиполи, этот город-порт был всегда на военном положении. Ключик, открывающий двери в Пропонтиду и далее, через Босфор в Черное море был для многих желанным. Не проходило месяца, чтобы эскадры военных кораблей с хищным взором не посматривали на древние стены этого стратегически важного города. Венецианцы, генуэзцы, крестоносцы, мавры, турки более всего на свете желали откусить у одряхлевшей Византийской империи этот лакомый для торговли и ее контроля кусочек каменистой суши. А уж пираты терзали Галлиполи едва ли не каждую неделю с первых дней весны и до поздней осени.

Постоянная военная угроза, кровавые стычки, а то и многодневные штурмы стен озлобили жителей Галлиполи. Они уже давно утратили веселую удачу, что подарили их предкам древние боги Эллады. За грозными стенами давно не играла музыка, не пелись песни и не слышался веселый смех. Граждане Галлиполи спали в обнимку с оружием, часто в крепостных башнях. Ежедневные и многочасовые молитвы заменили им радость общения и дружеский разговор. С их лиц никогда не исчезала строгая маска подозрительности, недоверия и ожидания наихудшего.

Часто, очень часто, те из чужаков, кто желал остановиться на ночлег или просто пройтись по городу, не допускались за его стены. Для них были открыты лишь несколько тесных харчевен и маленький рынок у крепостных ворот, ведущих в порт. Но и там жители Галлиполи, торгующие скудными товарами, неохотно беседовали с незнакомцами, видя в них пиратских лазутчиков и тайных посланников могущественных морских соседей.

Не стали исключением и спутники Гудо. При виде самого Гудо торговцы и вовсе отворачивались. Так что, наспех купив немногое из пищи и помахав руками капитану Никосу и его команде, беглецы острова Пароса поспешили вдоль побережья на север, внимательно осматривая воды, на которых уже могла показаться галера герцога наксосского.

В редких и почти всегда разоренных рыбацких поселениях почти не осталось жителей. А те, кто еще, надеясь на милость божью, продолжал существовать в них, спешили укрыться в своих хижинах при виде пятерых мужчин, во главе которых шагал ужасный ликом гигант в странных синих одеждах.

Так, испытывая голод, холод и враждебность, Гудо и его спутники добрались на окраину последнего населенного пункта неприветливого полуострова Галлиполи с одноименным городом на его южном окончании.

– Может, хотя бы здесь я истрачу золотую монету, – мечтательно произнес Весельчак. – Странное твое золото, господин Эй. Оно должно меня поить и кормить. Но мой живот присосался к спине, а горло потрескалось от жажды. Боюсь я тебя спросить: откуда оно у тебя взялось? А то еще ответишь, и мне придется выбросить его.

– А я пойду в эту Цимпе и выброшу оба дуката… На целого жареного ягненка и большую амфору вина. Зачем мне золото, если кишки мои превратились в нитки? Ох, и наемся, – облизываясь, заявил Ральф.

Он тут же повернул от моря в сторону города. За ним поспешил Весельчак, что-то тихо и горячо нашептывая на ухо.

– И я пойду. Принесу поесть. Да и за этими глаз нужен. Отец Матвей и ты, Франческо, посматривайте на волны. Чувствую приближение галеры.

– Не волнуйся, «господин в синих одеждах». Я не упущу твою надежду, – усмехнувшись, пообещал молодой генуэзец.

– Ступай, сын мой. Молитвы – наиважнейшее в жизни христианина. Однако и святым желудкам иногда нужна земная пища. А мы присмотрим за морем. Будь уверен. Здесь корабли всегда держатся берега. Ступай, ступай…

Отец Матвей перекрестил скошенный, как у зверя, лоб Гудо и улыбнулся ему.

Гудо поправил за курткой камзола изрядно похудевший после расчета с командой суденышка и спутниками кошель Философа, и широким шагом отправился вслед дружески обнявшимся и чему-то радующимся ворам.

* * *

Полуденное солнце огромным белым шаром качалось на молочно серых осенних облаках. В память о минувшем лете оно еще пыталось дыхнуть на камни рыночной площади жаром, что завершал торговый день. Но осеннее солнце – уставший боец, дыхание которого едва заметно. Этим дыханием уже не испугать торговцев и покупателей. Наоборот, нежась в лучах уходящего в зиму последнего тепла, люди толпятся на уложенной камнем площади, уже не покупая, но желая общения в вечной жажде приятных и не очень, но все же новостей.

Гудо внутренне порадовался тому, что жители Цимпе приятно отличались от хмурых обитателей Галлиполи. Хотя на него и смотрели привычно для Гудо с особым вниманием, но в нем было больше любопытства, чем отвращения, сочувствия, чем презрения, христианской добродетели, чем суеверной дикости. С «господином в синих одеждах» торговцы почти не разговаривали, но показывали товар, соглашались на скидки и не скупились на добавки с охотой и даже с некоторым подобием улыбки. Особенно охотно с Гудо прощались и, едва он поворачивался, показывали в его спину пальцем, призывая соседей торговцев зазвать его к своему товару.

Очень скоро холщовый мешок Гудо наполнился пушистыми лепешками, кругами твердого сыра, жареной на вертеле и соленой рыбой, вяленым мясом, хрустящей капустой и необычайно сладким луком. Руки же «господина в синих одеждах» оттягивали два огромных кувшина с вином и оливковым маслом. И все это изобилие за один дукат, что с удовольствием был обменен одним из торговцев на пригоршню местных серебряных монет, что едва уместились в огромной ладони Гудо.

Одно лишь несколько огорчило Гудо: более часа он прохаживался по небольшому рынку, но так и не увидел Весельчака и Ральфа. Можно было спросить о них стражу или заглянуть в харчевни, особенно в порту. Только стоило ли? Они свободные люди, честно заработавшие деньги и могущие потратить их как заблагорассудится. Может им здесь и понравилось. Им незачем спешить в Константинополь и до боли в глазах всматриваться в морские дали в надежде увидеть огромный флаг на корме герцогской галеры.

Бог дал им свой путь, пусть они им и следуют. А Гудо поспешит на берег моря, накормит священника и Франческо и без промедления отправится в путь. Возможно в тумане или в сумерках Гудо и его спутники все же не увидели огромный корабль. Но ему никак не укрыться от поисков «господина в синих одеждах» на рейдах и в портах Константинополя. В этом он был абсолютно уверен.

Гудо еще раз огляделся. Порадовавшись столь удачным последним продажам этого дня, торговцы махали ему рукой, второй укладывая непроданный товар в корзины и мешки. Покупатели заканчивали свои беседы, приглашая друг друга продолжить разговор в их доме за чашей вина. Сборщик торговой подати присел у своего стола и, высыпав на него серебро, принялся заполнять отчетные столбцы на восковых дощечках. Урвав за торговый день свой кусочек счастья – кость или лепешку, местные псы широко зевали и чесали бока о шершавые стены домов окружавших рынок.

И вдруг в это обычное окончание торгового дня ворвался обнаженный мужчина. Вначале Гудо даже не поверил своим глазам. Но верить им приходилось.

На высоком, необычайно мускулистом, загорелом до цвета бронзы теле этого возмутителя порядка не было и клочка одежды. Густые черные волосы на ногах, в паху, на животе и на груди, густо смазанные оливковым маслом, блестели в свете солнечных лучей. Особо подчеркивая бесстыдство, гениталии мужчины были перехвачены ярко алой шелковой лентой. Такая же лента поддерживала густую копну волнистых черных волос на голове.

Его можно было принять за пьяного озорника. Но обнаженный мужчина не кричал, не ругался, не распевал гнусных песен. Он только улыбался, сверкая необычайно белыми зубами в завитушках черной бороды, и быстро перебегал с места на место, не задерживаясь более чем ему было необходимо.

А необходимо ему было лишь одно. Пользуясь тем, что увидавшие его люди в полной растерянности застывали на месте, бесстыдник обнимал, все равно, мужчину, женщину, ребенка и по мере возможности целовал их в губы. Если это ему не удавалось, он тут же бросался к другой жертве своей непристойной прихоти. Обнаженного мужчину не пугали уже громко звучащие грозные крики негодования. Он быстро поднимался после толчков в грудь, которыми его несколько раз сбили с ног. Он перепрыгивал столы, корзины и повозки, настигая уже убегающих людей. И все время пытался обнять и поцеловать как можно больше присутствующих.

Очень скоро бесстыдник оказался в кольце разъяренных торговцев и пятерых стражников. Но усилия окруживших обнаженного мужчину в начале не дали своих плодов. За его густо смазанное оливковым маслом тело нельзя было ухватиться. Десятки рук скользили вдоль мускулистого тела и его конечностей и не могли повалить его на камень площади. И только удар стражника щитом в голову безумца свалил его с ног. Тут же по его телу с остервенением стали бить ногами и руками множество желающих, охваченных справедливым гневом.

– О, люди, дети Господа нашего, остановитесь! Проявите христианское милосердие к заблудшему. Позвольте мне наставить его на путь истинный!

Гудо вздрогнул и бросился к кипящей толпе. Он не ошибся. Голос, взывающий к милосердию, принадлежал отцу Матвею. Не ошибся он и в своем предположении – разъяренная толпа оглушена гневом и ослеплена яростью. Всякий, кто не с ней, должен быть наказан.

– Эй, помоги! Помоги святому отцу! Друг Эй! Друг Эй!

А это уже кричал и призывал увидевший бегущего Гудо молодой генуэзец. Франческо прыгал и пытался заглянуть внутрь бушующего кольца, в которое неосмотрительно бросился отец Матвей.

– Там, там! – указал рукой Франческо и только на миг остановился, когда господин в синих одеждах как таран пробил себе путь в центр кольца. Остановился и тут же бросился в образовавшуюся брешь.

Крики тех, кто был отброшен или сбит могучим телом человека в странных синих одеждах, заглушили крики избивавших виновников беспорядков. Все они замерли, с удивлением уставившись на того, кто посмел и смог очень скоро разбросать многих из них. Особенно удивило то, что огромный мужчина в такой сутолоке не уронил и не разбил большие кувшины, что были в его руках. Чтобы протаранить толпу и растолкать ее, этому чужестранцу в странных одеждах хватило могучих плеч, ног и жуткой головы, что была тверже железа.

Гудо осторожно поставил на камни площади кувшины и стал на одно колено перед лежащим на боку телом старика. Он повернул к себе его окровавленную голову и тяжело вздохнул:

– Не хорошо бить старика. Тем более священнослужителя.

– Старик священник. Священник. Священник, – раздалось тихо в толпе, но уже скоро и более громко: – Какой он священник? Мы не знаем его! А где его божьи одежды. Да он больше похож на пастуха!

– Он священник! Православный! – закричал Франческо. – Господин Эй, скажи им!

Но Гудо молча копошился в своем мешке, выкладывая на камень площади бинты и мази.

– Может, еще и этому бесстыднику поможешь? – насмешливо выкрикнул кто-то из толпы.

Гудо повернул голову к лежащему рядом неподвижному телу обнаженного мужчины. Повернул и тут же грустно ее закивал:

– Ему будет помочь гораздо труднее. Слишком глубоко в его тело забралась чума.

– Чума! – раздался переполненный ужасом протяжный женский крик.

* * *

– Да, неисповедимы пути Господни и воля его праведна. Каждому своему творению – от букашки до императора – он предначертал жизненный путь. Поэтому все что происходит – все по воле отца нашего небесного…

– Я знаю об этом, святой отец. Католические священники это мне говорили многократно. Я верил им, верю и тебе, православному пастору. Вера укрепляет человека и придает ему сил бороться с кознями дьявола и его слуг. И все же…

Гудо приподнялся на локте, а затем подполз и привалился спиной к холодным камням подвала:

– За эти три дня, я многое рассказал о своей прошедшей жизни. Многое, но, конечно же, не все. Обо всем даже сатане устыжусь сказать. Теперь вы знаете, как стал Гудо палачом, как, желая искупить грехи, принялся лечить людей, как оберегал и все же погубил город Витинбург в северных лесах Германии, как спас свою семью, которая все же бежала от меня, как я приобрел и лишился единственного друга в моей жизни. Я рассказал о странах и городах, в которых я побывал, разыскивая моих милых девочек, рассказал о печальном острове Лазаретто и о том, как я оказался в аду Марпеса.

Но вы и сами догадываетесь – есть вещи, которые страшнее смерти и о которых просто невозможно рассказать. А есть такие, от воспоминаний о которых сердце сжимается и перехватывает дыхание. Особенно тогда, когда видишь происходящее на твоих глазах, а потом эти глаза поднимаешь к небесам и кричишь душой: «Господи, почему ты допускаешь это, почему это свершается, почему ты это не остановишь?!» А самый ужасный вопрос: а угодно ли это Господу, а не по воле ли его и желанию? Если все в этом мире по его воле и желанию!

– Но есть противник Божий – сатана! Есть слуги его! И есть, наконец, сам человек, родившийся в грехе и с душой открытой для греха, – отец Матвей поднялся с каменных плит узницы и подошел к маленькому окошку, что едва виднелась из-за узости и толстой решетки. – А еще в человеке много дикости и суеверия…

– А так же глупости и легковерия, – усмехнувшись, добавил Гудо. – Прости святой отец, что перебил, но мне сейчас припомнился этот безумец, что стал виной нашего заточения. Даже я вначале не понял, зачем этот человек обнажился и почему он стремится как можно больше обнять и поцеловать людей. Только лишь потом, когда я увидел в его паху и под мышками чумные бубоны, я вспомнил о суеверии, что распространилось на все страны и народы – чтобы избавиться от чумы, или другой смертельной болезни, нужно передать ее другому через объятия и поцелуи. А этот глупец решил увеличить свои шансы, переполошив множество народу. От болезни он не излечился, но передал ее едва ли не половине города. И зачем только нелегкая принесла вас на рыночную площадь? Велел же вам ждать на берегу…

– Прости, господин Эй. Теперь я буду звать тебя твоим именем – Гудо, – Франческо поднялся и комично поклонился. – Еще раз прости, если не простил в первое наше объяснение. Мы так обрадовались, увидев «Викторию», что просто голову потеряли. Если бы мы остались на берегу, то ничего бы этого не случилось. Это понятно. Ты ушел бы от сутолоки на рынке, а мы тебя обрадовали бы, что увидели галеру герцога. Но что теперь поделать… Кто знал, что так получится. Особенно возмутительно и непонятно то, что нас приняли за распространителей черной смерти!

– Это как раз-то и понятно, – вздохнул Гудо. – Мы чужестранцы. Тем более что в моем мешке множество высушенных трав, настоек и мазей. В прошлом году я видел в южной Франции, как объявили колдуном и чародеем человека, в сумке у которого были измельченные травы, высушенная черная лягушка, кожа змеи и еще множество другого полезного для лечения, которое суд признал за средства, при помощи которых можно изготовить отраву. Этого несчастного сожгли на следующее утро.

– Глупости и невежеству человеческому нет границ, – закивал головой молодой генуэзец. – Особенно если это касается смертельной болезни. А особенно чумы. Придумаешь и согласишься со всем что угодно. Однажды я даже несколько дней прожил в отхожем месте, ибо кто-то кому-то сказал, а меня убедил, что зловоние не пропускает зараженный воздух. Впрочем… В этом доме умерли все, а меня чума не коснулась.

– Не вонь от человеческих нечистот тебя спасла, скорее то, что ты не притрагивался ни к больным, ни к их вещам. А что касаемо зараженного воздуха… – Гудо развел руками. – Множество чего видел и слышал. И то, как через город гнали стада животных, чтобы очистить воздух. Особенно верили в такую способность от лошадиных табунов. И то, как сутками звонили в колокола и били в барабаны. Как клали в постель рядом с собой старых вонючих козлов. Ничуть не приятнее отхожего места. Как рубили на куски собак и обвешивали ими комнаты. И еще множество другого. Особенно часто мне встречались блюдца с молоком у изголовья умирающего и множество пауков на его теле. Но ничто из этого не очищало воздух и не прогоняло чуму.

– Молитва! От всего сердца и души. Покаянная и искренняя – вот единственно верное средство спасения!

– Справедливы твои слова отец Матвей, – согласно кивнул головой Гудо. – Но… Ни то что клириков, даже епископов молитвы не спасали. А кто еще более других молится от всей души и сердца. Знаешь, святой отец, мне часто приходилось находить на груди умирающих священников различные амулеты и обереги. Рядом с крестом находились серебряные шарики, заполненные жидким железом, а то и мешочки с мышьяком. Но это их не спасло. Не спасало и то, что священники участвовали в бесполезных шествиях, после которых чучело изображавшее чуму сжигали, топили, замуровывали в стены, проклинали и даже отлучали от церкви.

Однажды я даже видел и такое: кафедральный священник длинным шнуром обмерил городские стены, затем этот шнур обмотал вокруг огромной освященной свечи и отслужил над ней мессу. Утром он умер. Он так и не позволил мне помочь и ему и его прихожанам. Прихожане так же умерли, еще до того как свеча потухла.

– А ты, Гудо, действительно можешь вылечить человека от чумы, как это говорил перед местным судьей? Ты действительно знаешь, как прогнать чуму из города? Действительно ли тебе это под силу?

– Да, – коротко ответил на вопрос Франческо господин в синих одеждах.

– Под силу ли это простому человеку? – задумчиво произнес молодой генуэзец. – Ты знаешь, Гудо, ведь ты мне казался чуть набросившим на себя человеческий облик посланником ада. Есть у тебя в обличие многое от демона. И не только в обличии. Я это еще почувствовал во мраке Марпеса. А когда увидел тебя на свету и вовсе дар речи потерял. Но потом попривык. Особенно после нашего путешествия в долину бабочек. И все же… Ну, не человек ты был для меня. Прости за правду, Гудо. Не человек… До тех пор, пока я не увидел страх в твоих глазах…

– Страх? – удивился Гудо и тут же согласно закивал головой: – Да. Да… Там в море, когда волны накрыли мою голову. Наверное, только в этот момент. А я то думал, что это чувство уже давным-давно умерло во мне.

– Нет. В твоих глазах был не просто страх, а жуткий страх. Страх не перед смертью, а даже чем-то большим. И тогда я понял, что ты только с виду демон. А внутри ты просто человек. Обыкновенный человек. А под силу ли обыкновенному человеку…

– Побороть чуму? Ты найдешь ответ на этот вопрос, если чума вцепится в тебя. А я спасу тебя. И тогда ты меня назовешь не только другом, а и….

– А я что назвал тебя другом? – с удивлением воскликнул Франческо.

– Тому виной было мое избиваемое тело, – тихо засмеялся отец Матвей.

– Ах, да! – хлопнул себя по бедрам рассмеявшийся молодой генуэзец. – Чего со страху не выкрикнешь. А вот чуму на меня призывать – дело опасное. Не посмотрю что друг. Могу и пинков надавать.

– Мне? – в свою очередь удивился Гудо, и поднялся во весь свой огромный рост. – А ну попробуй.

– И попробую. Сейчас и попробую, – усмехнулся Франческо.

– Значит, уже ожил и на кулаки сможешь? – с улыбкой спросил Гудо.

– Ну, если отец Матвей поможет то…

– Не поможет. Не поможет отец Матвей. Да и не до шуток сейчас. Скоро полдень. А к нам никто из стражи и не пожаловал. Ни воды, ни сухаря. Прислушайтесь, тихо-то как! Утром только чуть шумно было в коридоре и все. Ни стража не переговаривается, ни узники за стенами не шумят. А ведь пора и поесть, да и воды хочется.

– Верно, отец Матвей. Настораживающая тишина. Давайте кричать. И кричать громко.

Гудо первым закричал, до боли напрягая горло.

* * *

– Может, все же откроем?

– Погоди. Дай насладиться. Слышу, что это наш палач глотку рвет. Наверное, ему сейчас пальцы ломают. Или глаз выжигают. Вот смеяться буду. Эй, палач! Тебя там что, на куски режут?

За крепкой дубовой дверью на миг все умолкли. После коротких переговоров послышался голос Гудо:

– Весельчак, ты что, нанялся в стражники?

– А если и так. Стражник палачу не товарищ?

– Ну, так открой. Обними товарища. Если стражник товарищ палачу.

– Да ты совсем ума лишился в этой темнице. Кто же рискнет обняться даже с бывшим палачом? А вот лекарю, что поставил меня на ноги, я открою. Только что-то затвор здесь мудреный…

– Когда же это даже мудреный затвор останавливал во…

– Вор есть вор. Так и говори. Ладно. Открываю.

Раздался лязг железа, и тяжелая дверь со вздохом открылась.

– Вот как вас удачно усадили. Все вместе. И искать не придется никого. А впрочем… Мы уже посмотрели. Все помещения пусты. Во всей крепости ни единого стражника, а в темнице ни единого узника, кроме вас. Это и понятно. Стражу бросили в город на чуму, а она дала деру. Узников освободили родственники. Только у вас родственников в этом городе нет. Зато есть Весельчак и Ральф. Почти родственники. Ведь говорят, что беды и невзгоды роднят людей. Так что Ральф, обнимем родственников?

– Все тебе шутки, Весельчак. Давай ставать на длинные ноги и поскорее убираться из этого городишка! – нервно выкрикнул изрядно вспотевший Ральф.

– Ты прав. Нужно поспешить, – впервые очень серьезно промолвил Весельчак.

– Чума? – коротко спросил Гудо.

– И это, и еще хуже, – печально кивнул головой Весельчак.

– Что может быть хуже чумы? – искренне изумился Франческо.

Весельчак вздохнул:

– Для нас печальнее чумы в данный момент проклятый Мартин, зверь Гелиос и их шайка…

– Как так? – в один голос воскликнули узники подземелья крепости Цимпы.

– Поспешим, а по пути расскажу, – махнул рукой Весельчак.

Проходы, переходы, лестницы, помещения, стены и башни грозной крепости Цимпы были безлюдны. Тут и там, в хаосе беспорядочного бегства, были разбросаны битая и целая посуда, одежда, амуниция, оружие, продовольствие. В большом крепостном дворе растеряно бродило несколько лошадей и мулов. Собаки, изловив выбравшихся из поломанных клеток кур и гусей, зло грызлись между собой в облаке из птичьего пуха и пера.

– Да брось ты этот щит. Он тебя за сто шагов выдаст. Хватит с нас мечей и ножей, – раздраженно крикнул Весельчак на поднявшего щит Ральфа.

– Может, придется защищаться, – слабо попытался сопротивляться товарищ по воровскому делу.

– Какой сопротивляться?.. Нужно незаметно и тихо проскользнуть на северную окраину, а там руки в ноги и бегом, бегом, бегом…

– Так объясните что к чему? – не выдержал Франческо.

Весельчак остановился у полураспахнутых крепостных ворот и осторожно выглянул из-за створки.

– Никого не видно. Но немного подождем. Присмотримся. А пока расскажу что к чему.

Вор, поправив короткий греческий меч на перевязи через плечо, тихо и поспешно стал говорить:

– В первой же харчевне нам с Ральфом сказочно повезло. За один золотой нам подали жаренный бараний бок с кашей, гуся, вареные яйца, рыбу, сыр, овощи и еще чего-то там из местного. А главное вино подливали, едва успевал опустеть кувшин. Уже к вечеру понятное дело ноги нас не держали, и уже ничего не хотелось, кроме как мычать и мотать головой. Даже со шлюхами, что привели к нам на ночь, мы не смогли… Зато смогли весь следующий день и ночь. Сколько их было, даже не скажу. А ты Ральф?

– Они приходили, уходили. Приводили подружек и соседушек. Пили, ели, смеялись, танцевали и пели. Троих под себя уложил. Еще на двоих взбирался… Сколько дней и ночей прошло? – Ральф задумчиво начал загибать пальцы, а потом обреченно махнул рукой: – Не помню…

– Оставьте эти грешные рассказы на утешения голодных дней. О грехах на исповеди говорить будете. Говорите о важном, – строго велел отец Матвей.

– О важном? Да! Скажу быстро. Нужно поторопиться. Это верно, святой отец, – согласно кивнул головой Весельчак, – Так вот. Лежим мы в сарае на сеновале. А где нас еще уложить, когда денежки закончились. Лежим, сил нет подняться. В голове туман. Душу выворачивает. А тут еще плач, крики. Вот такое утро. Поднялись с трудом. Выглянули во двор, а там… Несколько оборванцев шастают по двору, харчевне и выволакивают всякое добро и складывают на кучу. Стол вынесли во двор. А на том столе… Насилуют дочку хозяина харчевни. У стены навалились на саму хозяйку. Муж ее весь в крови лежит неподвижный. Бьют еще нескольких мужчин. Но те не сопротивляются. Вялые они и безучастные. Тут и на нас набросились. Да мы и сами с ног от обильных возлияний валимся. И о чудо!

Один из оборванцев вдруг стал своих дружков отталкивать и что-то им объяснять. Не могли мы сразу понять. А когда поднесли вина и все стали смеяться, тут до нас дошло. Тот, кто защитил нас, оказался наш добрый знакомец. Тоже вор, с которым мы в Венецианской тюрьме прохлаждались, а затем на галере весла ворочали. Он-то нам все и рассказал.

Оказывается, местный городской глава был в душевной дружбе с капитаном Пьетро Ипато. Вот они и обнялись за столом большими чашами вина. Там их и застигла новость, что в городе объявилась чума, и уже есть много больных и даже мертвых. А еще оказалось, что все служивые городские с семьями сбежали из города. И даже воины оставили крепость и подались в Константинополь. А те, кому жаль своего добра и домишек, заперлись в них. Но чуму дверью не остановишь. Люди в страхе и в болезни подались на улицы и к соседям за помощью. Здоровые отгоняли больных кулаками и оружием. Но это не помогло. Раненые, убитые, умершие валяются повсюду. А чума настигает всякого спрятавшегося.

Вот тогда глава города стал на колени перед Пьетро Ипато и стал умолять спасти его город. В слезах умолял и сулил огромные деньги. И капитан сдался. Золото его конечно больше убедило, чем слезы друга. Тогда Пьетро Ипато обещал галерникам свободу по прибытию в Константинополь и по два золотых каждому. А арбалетчикам по пять золотых, если пойдут в город. Дело не сложное – похоронить умерших, согнать заболевших в склады на окраине, прекратить кровопролитие и сберечь добро именитых горожан и купцов. Я слышал, что во времена большой чумы так часто поступали в портовых городах, призывая команды проплывавших галер. Галерники клялись на кресте и часто сдерживали слово.

Поклялись на кресте выполнить уговор и более полусотни невольников «Виктории».

Дюжина арбалетчиков во главе с их старшиной Адпатресом так же согласились. А рабы сарацины и турки наотрез отказались. Даже несколько повешенных на рее сарацин не изменили их решение.

Адпатрес и его воины, сойдя на берег, укрылись в домах возле пристани, сказав, что позже войдут в город и проверят работу галерников. На том и успокоились. А гребцы подались выполнять уговор. Только… Странное дело. Но знаете, кто их повел?

– И кто же? – смутно догадываясь, спросил Гудо.

– Да наши злые демоны – Гелиос и Мартин! – в негодовании воскликнул Ральф.

* * *

– Не может быть! – не сдержал крик отец Матвей.

– Может, – твердо сказал Весельчак, – Вначале те, кто был в каменоломнях Марпеса, хотели убить своих истязателей и даже изрядно избили. Но… Мартин хитрющий змей. Да и Гелиос с крепкой башкой. Говорили, просили, клялись, убеждали и добились своего. Они сказали, что город полон золота и купеческих товаров, а также оружия и продовольствия. Все это нужно взять и укрепиться в крепости. А позже можно захватить проходящие корабли и уплыть. Это если войско императора византийского подойдет. Но оно не скоро подойдет. До весны точно отсидеться можно. А можно и галеру герцога захватить. Сначала перебить тех арбалетчиков, что на пристани, а потом выманить и других. Гелиос и Мартин придумают все и подумают за всех. Так говорили они. Говорили: «Нужно почистить город и стать его хозяевами». Так что вперед, в город! Там вино, мясо и множество беззащитных женщин.

Вот и рванули воры, разбойники и убийцы на беззащитный город. Не все. Кое-кого из бывших подсобников и тех, кто лизал зады у всесильных смотрителей каменоломен Марпеса, Гелиос и Мартин придержали возле себя. Они быстро и добротно вооружились и теперь направляют разбившихся на группки галерников в нужное им русло. Так что в городе теперь хозяева Гелиос и Мартин. Вот так!

Ну а пока все они заняты грабежом и насилием нужно незаметно выскользнуть из города…

– А почему же вы раньше не ускользнули? Без нас? – подозрительно спросил Франческо.

Весельчак замялся. А бесхитростный Ральф тут же выпалил:

– Весельчак сказал, что через час Гелиос и Мартин доберутся и до крепости. А там, скорее всего, найдут палача…

– И что же? – наклонился к Ральфу Гудо.

Тот тут же отклонил тело:

– Найдут палача, священника, этого генуэзца и решат, что и Весельчак и Ральф могли так же бежать из ада Марпеса. Тогда Мартин из кожи вылезет, но будет нас искать. Такой он злобный человек. Злобный и мстительный. К тому же вместе легче защищаться и добраться в Константинополь.

– Значит, не по-товарищески вытащили нас из узницы? – усмехнулся в лицо Весельчака Гудо.

Весельчак отвел свой единственный глаз и примирительно сказал:

– Все же вытащили.

– А те… Ваши знакомые, что нашли вас в харчевне? Они что, не выдадут вас Мартину? – с сомнением спросил отец Матвей.

– Те уже мертвы. Кто от вина, а кто и от…

Весельчак не договорил. Всем и так было понятно.

– Тогда нужно уходить. Пойдем вдоль крепостной стены вон до той горы. А оттуда пойдем на север.

Так решив, Гудо первым вышел за створки крепостных ворот. За ним гуськом потянулись остальные.

Но вдоль стены пройти не удалось. Нарушая все понятные правила фортификации, за угловой башней к крепостной стене была привалена огромная куча навоза от крепостных животных, вперемешку с тем, что не могло пригодиться в хозяйстве. Эти отбросы собирались как со стены крепости, так и усилиями соседей, не желавших выносить разбитые горшки, мусор и навоз собственных животных за черту города.

– Вот дьявольщина, – выругался Франческо. – Простите, святой отец. Навалили, что и не обойдешь. Вон вплоть до соседнего дома.

– Обойдем дом, – махнул рукой Гудо и широким шагом поспешил вдоль забора, выложенного из глины и укрепляющего его камня.

Но пройти мимо этого дома Гудо не смог. Ступив с десяток шагов, он остановился как вкопанный. От неожиданности в его спину уткнулся Франческо:

– Ты чего, Гудо?

– Слышишь?

Молодой генуэзец кивнул головой. Из-за забора, в полтора человеческих роста, доносились пьяные голоса, сквозь которые прорывался надрывный женский плач.

Этот плач не звал на помощь, ибо ее ждать было не откуда и не от кого. Плач самопроизвольно вырывался из терзаемого женского тела, которому одновременно было больно, постыдно, горько и мучительно.

– Ох, и повеселятся галерники. За весь год натешатся, – с усмешкой произнес Ральф.

– Эй, слышишь! Эй! Не нужно. Всем не поможешь.

Но Гудо не услышал слов Весельчака. Он подбежал и сильным ударом ноги отворил низкую дверь в глинокаменном заборе. За ним бросился молодой генуэзец. Но помощь его была совершенно не нужна.

Разъяренный Гудо махом кулака сбросил с насилуемой посреди двора женщины ее насильника. Следующие удары точно пришлись по потным лицам двух других бродяг, что прижимали обнаженное тело несчастной к каменистым плитам. Затем сильные ноги господина в синих одеждах стали пинать пытавшихся подняться насильников. За мгновение все трое непрошенных гостей корчились от боли и громко стонали. На их стоны из окон верхнего этажа дома выглянули еще двое галерников и с изумлением уставились на огромного мужчину в, без сомнения, знакомых им синих одеждах.

– Да это же людоед с нашей галеры! – воскликнул один из них и тут же скрылся в глубине дома.

Вторая голова несколько задержалась, но, со страха икнув, поспешила исчезнуть.

– Ну, вот, – обвиняющее посмотрел на Гудо вошедший во двор Весельчак. – Теперь нужно этих кончать.

Он выхватил короткий греческий меч из ножен и бросился искать внутреннюю лестницу дома. За ним, размахивая ножом, поспешил Ральф.

Они вернулись после недолгой возни и последующего за этим предсмертным криком. Вытирая о кусок найденной ткани окровавленный меч, Весельчак раздраженно сообщил:

– Второй ушел. Выпрыгнул из окна в сад. Дай бог, чтобы ему не скоро встретился Мартин. А уж как Гелиос обрадуется, узнав о господине в синих одеждах! Теперь всех собак на нас спустят. И далась тебе эта женщина. Ты думаешь, ее в последний раз насилуют? Или в первый? Если не повесится, эти дни для нее будут печальней некуда. Это война, когда чужие в городе. А на войне молодая женщина первая добыча. Золото и серебро убегать и умирать не умеют.

Но Гудо, казалось, опять не слышал слов Весельчака. Он смотрел на свернувшуюся в калачик рыдающую женщину и что-то беззвучно шептал.

– Бежим. Там… Их много. Все с оружием! – закричал от калитки отец Матвей.

– Бежим, – потянул за рукав Гудо молодой генуэзец.

Господин в синих одеждах, с трудом повинуясь Франческо, покинул печальный дом. Он дрожал всем телом, все еще переживая случившееся.

Теперь Франческо услышал то, что произносили изуродованные губы этого огромного мужчины:

– Адела. Моя милая Адела. Как я виноват перед тобой. Ничто не искупит моей вины…

– Не искупит, если будешь мертв, – громко воскликнул Франческо. – Смотри, они уже близко.

Гудо встрепенулся, и, посмотрев на десяток вооруженных оборванцев, что стремительно приближались по узкой улице, зарычал как дикий зверь. С этим рычанием он и бросился навстречу смертельной опасности.

Стычка была короткой, но очень кровопролитной.

Короткий меч в руке господина в синих одеждах не знал промаха. Смертельное железо по рукоять входило в грудь или живот нападавшего, и вырванное со струёй крови, отсекало руки и проламывало черепа. Раненых тут же добивали державшиеся спины господина в синих одеждах Ральф и Весельчак. Растерявшись от брызгающей крови, за ними по проложенному коридору из трупов и тяжелораненых, плечом к плечу, продвигались Отец Матвей и молодой генуэзец.

Вскоре путь был свободен.

– Не отставайте! – громко воскликнул Гудо и в развалку, как пьяный, побежал вдоль глиняных заборов, что образовывали улицу.

То и дело на перекрестках улиц, а то и выскакивающими из калиток и ворот на призывные крики своих друзей, беглецы видели вооруженных галерников. Но те, завидев окровавленные синие одежды, а главное по рукоять окрашенный кровью меч Гудо, не решались сразу напасть, но преследовали, держась в пяти шагах от бегущего последним Франческо.

Как и во множестве греческих городов, где почти все улицы сходились на рыночной площади, улица по которой спешил Гудо, также привела его и его спутников к торговому месту. К этому, не-по доброму памятному месту, с которого три дня назад стража увела господина в синих одеждах, отца Матвея и Франческо в мрачные подвалы узницы. Теперь они вновь оказались на широкой площади, где теперь уже не было ни торговцев с их товарами, ни покупателей, охочих до новостей и покупок.

Вместо и тех, и других Гудо с печалью в сердце увидел быстро выстроившихся галерников, многие из которых были со щитами и копьями. Впереди них, злобно улыбаясь, стоял Гелиос, раскачивая в руках огромный лабрис.

– Гелиос, я пригнал его к тебе! Слышишь, Гелиос! Палач наш!

Гудо обернулся на этот крик. Он не мог ошибиться. Он очень хорошо знал писклявый в крике голос Мартина. Из сходящихся на площадь улиц за спину этого исчадия ада все прибывало и прибывало галерное воинство.

– Мы окружены, – в ужасе воскликнул Весельчак.

– Но еще не мертвы, – ответил ему Гудо.

– Убейте всех! Только этого дьявола в синих одеждах оставьте в живых. За него герцог даст хорошую цену! – воскликнул Гелиос и первый бросился на ставших в круг беглецов ада Марпеса.

Понимая убийственную силу тяжелого топора для стоящего без щита в строю, ему навстречу поспешил Гудо.

Если бы не проклятие, что свинцовой тяжестью придавило город, то в этот торговый день площадь была бы заполнена повозками, переносными прилавками, навесами, корзинами и мешками. Все это могло стать препятствием для воина с огромным топором. Но чума слизала людей и их имущество с площадей и улиц. На открытом пространстве только великое воинское мастерство могло спасти Гудо. А мастерство воина в синих одеждах было воистину великим.

Это поняли все те, кто увидел как ловко и расчетливо ушел Гудо от первого удара топора Гелиоса. Как умело и знающе уклонялся и отступал. Как вовремя и правильно принимал древко топора на крестовину меча. Бегущие за Гелиосом даже остановились, чтобы полюбоваться необычайным воинским умением двух гигантов, что сражались как истинные боги войны.

Да, сильный и многоопытный Гелиос мастерски владел грозным оружием. Но это все еще не давало ему ни малейшей возможности даже чиркнуть лезвием по не защищенному телу противника. И в то же время и Гудо не мог дотянуться слишком коротким мечом, чтобы хотя бы легко ранить ненавистного ему смотрителя мраморных пещер.

Топор с глубоким вздохом сек воздух. Меч со свистом пронзал его. Топор и меч скрещивались, звенели и скрежетали. От напряжения и волнения лица бойцов оросились потом, что вскоре выступил и на ладонях, заставив крепче держать оружие. Но уже скоро, очень скоро должна было состояться развязка. Так думали наблюдающие за схваткой. Но она не наступала.

– Не будь ты мне нужен живой, я бы тебя… – не выдержав, зашипел Гелиос.

– А мне ты не нужен живой. Я…

Но Гудо не договорил. Он отскочил от очередного удара и внезапно опустил меч. То, что увидел боковым зрением Гудо, в мгновение ослабило его тело. Всю схватку господин в синих одеждах с тревогой поглядывал на сражающихся спутников. И каждый раз легкий поворот его головы наполнял сердце щепоткой горечи.

Гудо душой слышал молитвенные слова отца Матвея:

– Проклинать вас должен, я, отец Матвей! Вас, убийц собственных и убийц моих друзей. Но священны во все века слова апостола Матвея: «А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас… О Господи!..

Вскрикнул и повалился на камни площади убитый в самое сердце Ральф. Тут же на колено рядом с ним стал окровавленный Весельчак. Защищая его собственным телом от занесенного меча, священник бросился под удар, прокричав еще громче:

– … благотворите ненавидящих вас и…

Тот, кто готов был нанести последний удар Весельчаку, заколебался и опустил меч. Тут же колеблющегося с силой оттолкнул Мартин:

– Сын осла и свиньи! Убить всех! Приказано – сделано!

И Мартин, злобно оскалясь, ударил мечом в грудь старика.

Отец Матвей тихо ойкнул, посмотрел на расплывающееся на тунике красное пятно и поднял голову к небу. Его голос уже не был так звучен и торжественен, но каждый услышал его слова:

– … и молитесь за обижающих вас и гонящих вас…

Эти слова остановили галерников. Остановили и обезволили они и Гудо. Что-то надломилось в его душе, а в сердце, будто не стало крови.

– А-а-а! – торжествующе закричал Гелиос. – Печаль лишила разума, палач? Может ты и зарыдаешь? Да какой ты палач? У палача нет и не может быть сердца и души! Он не человек, он орудие смерти. А ты?.. Ты слабый человечек. Побеждают только сильные и безжалостные. Им и быть палачами, ужасающими людишек.

Затем он с негодованием осмотрел свое воинство:

– А вы что задремали, лошадиные морды?! Проповеди захотелось послушать? Не услышите. Разбойники и убийцы – дети сатаны. Да царствует сатана! Эх, старик, не узнает герцог Джованни Санудо тайну сотой двери твоей церквушки!

С этими словами Гелиос подскочил к еще пытающемуся устоять на ногах священнику и, играючи раскрутив тяжелый топор над головой, опустил его на левое плечо старика.

Еще до того, как острое лезвие разрубило едва ли не пополам отца Матвея, Гудо крепко сжал веки. К тому же он уже ничего и не слышал. Его разум отказался присутствовать на месте жуткого преступления и погас, как затушенный ветром язычок пламени свечи. Оставшееся без руководства тело безвольно опустилось на колени. Голова опустилась на грудь, что едва колебалась, желая воздуха, с трудом протискивающегося через нервно сузившуюся гортань.

Гудо не видел и не слышал, как торжествовал Гелиос, как подпрыгивал и визжал от радости Мартин, как подбодренные ими рассмеялись галерники. Он даже не чувствовал того, как трясли его плечи окровавленные от ран руки Франческо. И, конечно же, «господин в синих одеждах» не уловил того мгновения, как всесильная судьба чуть повернулась, сменив ликование убийц на трепет в их душах и страх в сердцах.

А первым знаком изменившейся судьбы стал голос. Уверенный, сильный, привыкший повелевать и не терпящий даже малейшего неповиновения:

– Я Сулейман-паша, сын османского бея Орхана, по нижайшей просьбе жителей Цимпы беру их жизни и имущество под охрану. Волей Аллаха и могуществом моего отца приказываю всем сложить оружие и подчиниться любому моему повелению. Отказавшиеся будут немедленно казнены. Других смертей в этом городе больше не будет!

* * *

Гудо почувствовал, как его лицо обожгли кипятком. Он тут же вскочил на ноги и несколько раз взмахнул руками, отгоняя мучителей. Но, увидев в нескольких шагах державшего глиняный таз Франческо, быстро успокоился. «Господин в синих одеждах» провел рукой по лицу и слизнул с ладони воду. Холодная, соленная с горчинкой морская вода. Как раз то, что нужно, чтобы прийти в себя.

Гудо огляделся. Множество пленных галерников в печальном молчании сидели на галечном берегу моря. Их глаза были устремлены на неспокойные волны пролива Дарданеллы, что несли к европейским берегам сотни кораблей, лодок, а то и просто наспех связанных плотов. И на каждом из этих плавающих средств было множество воинов, их жены, дети, имущество, боевые лошади и домашний скот. Гудо и сам смотрел на море, а потом долго, с некоторым удивлением, на сидящего неподалеку двугорбого верблюда, что с великим достоинством осматривал кишащий муравейник из людей и животных, который переполнял берег.

– Я был в беспамятстве?

– Трудно сказать, – вздохнул Франческо. – Скорее как малый ребенок. Шел куда говорят, делал, что велят. Что-то отвечал. Странно как-то…

– Со мной это много раз случалось, – поспешил успокоить молодого генуэзца Гудо. – Это от ран головы и перенесенных душевных и телесных болей. Так говорил мэтр Гальчини…

– Я помню о нем. Ты говорил, что этот человек забрал у тебя все и дал тебе все.

– А кто эти люди?

Франческо печально посмотрел на кипящее от множества судов море и со вздохом сказал:

– Турки-османы. Они переступили границы Азии. Цимпа – первый город в Европе, что пал к их ногам.

– Турки, – «господин в синих одеждах» покачал головой. – Значит, они спасли наши жизни и город от этих негодяев?

– Получается так.

– А отец Матвей?

– Турки жгут все трупы. Вон видишь черный дым у стены?

– Там же коптится и несчастный Ральф. Послушал бы я его и был бы Ральф жив, – удрученно промолвил Весельчак.

После долгого молчания Франческо продолжил:

– Наверное, сам Господь так пожелал. Явились они в самое нужное время. Мартин уже готов был перерезать горло Весельчаку и потянуться к моему. А тут появляется на прекрасном коне сам сын бея Орхана и велит сложить оружие. Гелиос конечно в драку бросился, но лучники Сулеймана быстро охладили его воинский пыл. Половина галерников сразу сдалась. Вторая – осилась спасаться в крепость.

– Долго они там не протянут, – подал голос Весельчак. Сквозь плохо перевязанные повязки на плече у него все еще сочилась кровь.

Гудо тут же развязал их.

– Рана глубокая. Нужно хотя бы прижечь. Но помочь пока нечем, – вздохнул «господин в синих одеждах» и принялся правильно накладывать повязки.

– Турки прижгут. Сейчас переправят нас на азиатский берег и будут делать с нами все что угодно, как с убийцами и насильниками жителей Цимпы. Теперь мы рабы владыки Орхана. Так сказал этот…

Весельчак кивнул влево. В нескольких десятках шагов, на возвышенности, в окружении знамен и воинов, на великолепном скакуне в серебряной сбруе восседал смуглокожий воитель в огромном белом тюрбане. Он с улыбкой слушал рассказ сидящего рядом на столь же великолепном коне воина в блестящей кольчуге.

– Вот только вытащат Гелиоса и Мартина с крепости, так и суд скорый устроят. Кому голову снесут, на радость горожанам, а кого в каменоломни спустят к скорой смерти. Гелиос долго не удержится. Турки умелые воины. А еще эта куча навоза. Как ею не воспользоваться, чтобы перебраться через стену. Вот! Я же говорил!

Из-за припортовых домишек показалась цепочка избитых и окровавленных людей, подгоняемых плетями строгой охраны. Впереди них, печально свесив головы, брели Гелиос и Мартин.

Едва пленные приблизились, Гудо, казавшийся уже задремавшим, взревел. Его сильное тело, как упругая пружина, рванулось к Мартину. Еще мгновение и горло ненавистного Мартина оказалось в руках искуснейшего из палачей. Но на спине господина в синих одеждах уже оттягивающе висел молодой генуэзец.

– Не убивай его, Гудо! Не убивай! – во все горло закричал Франческо. – Ты говорил, что выполнишь любую мою просьбу. Всеми святыми прошу, не убивай его.

Гудо разжал руки и выпрямился. Свалившийся с плеч защитник слуги дьявола, стоя на коленях, продолжал просить:

– Не убивай. Не убивай его…

Все еще не веря своим ушам, Гудо смотрел на умоляющего Франческо.

– Что же это? Как?

– Не убивай! – не унимался молодой генуэзец.

«Господин в синих одеждах» схватился за голову, но тут же овладел собою:

– Я сказал… Я выполню твою просьбу. Но больше ни о чем не проси, – тяжело посмотрев на бледного Гелиоса, Гудо громко крикнул: – Палач, знай свое дело.

Сильнейший удар палача в подбородок Гелиоса опрокинул огромное тело убийцы отца Матвея на спину. Оцепеневшая от зрелища такого могучего удара стража подалась на шаг назад. Воспользовавшись мгновением растерянности, Гудо сорвал с пояса одного из стражников моток веревки. Еще мгновение и в руках господина в синих одеждах возникла петля, что тут же затянулась на шее бесчувственного Гелиоса.

Что-то громко закричал начальник стражи, но было уже поздно.

Гудо в несколько могучих рывков подтащил тело Гелиоса к бесстрастно наблюдавшему за происходящим верблюду. Намотав на руку веревку, господин в синих одеждах перепрыгнул животное и тут же ударил его в голову. Верблюд взревел и несвойственно для его породы быстро поднялся на ноги.

Гудо засмеялся. Его рука подтянула через спину стоящего верблюда веревку. На том конце глухо застонал пришедший в себя Гелиос. Застонал и задергал в воздухе ногами. «Господин в синих одеждах», продолжая смеяться, несколько раз рывками опустил и поднял казнимого. На третий раз он уже не смеялся. Гудо прислушался, и услышал, как хрустнула шея убийцы отца Матвея.

– Палач, знай свое дело, – тихо промолвил Гудо и брезгливо отбросил конец веревки.

– Я сказал, что в этом городе больше не будет смертей! А ты посмел ослушаться меня! Обезглавьте его. Сейчас же.

Гудо посмотрел на сказавшего это. Смуглолицый воин в огромном тюрбане с высоты своего великолепного скакуна смотрел на него глазами неминуемой смерти и говорил на франкском языке, понятным всем окружающим.

«Прощайте мои милые девочки. Прости, что я так и не смог…»

Но Гудо не закончил эту мысль. Сегодня судьба никак не желала замереть в привычной позе ожидания. Лишь малейший поворот. Поворот, рожденный искренним смехом воина в блестящей кольчуге. На том же, понятном для всех языке, этот воин, хотя и с почтением, но все же более дружески обратился к повелителю Цимпы:

– О, благороднейший из благородных, меч ислама и щит правоверных, мой добрый друг Сулейман-паша, я придумал тот подарок, о котором ты говорил.

– Подарок? – все еще тяжело дыша, спросил Сулейман-паша, и тут же улыбнулся. – Ты, мой дорогой друг Эврен, подарил мне Цимпу, а я… Что должен подарить тебе я?

– А ты подари мне этого человека с обликом шайтана.

Сулейман отрицательно замотал головой.

– Другого подарка я не приму, – сменив смех на сталь в голосе, промолвил воин в блестящей кольчуге.

– Он должен быть наказан. Мои воины знают цену моим словам, – упрямо заявил Сулейман.

– Хорошо. Оставь его себе, а мне подари его жизнь. И постарайся, чтобы он прожил долго. Хотя бы столько, сколько Аллаху будет желательна моя жизнь на земле.

После недолгого молчания Сулейман-паша сдался:

– Эй ты, человек в странных одеждах, поблагодари своего бога за доброту великого воина из бейлика Карасу достойнейшего Хаджи Гази Эврена. Сегодня он подарил тебе вторую жизнь. Но не надейся. Сладкой она не будет. Поехали Эврен, у нас множество дел.

– Да, мой друг. Теперь на земле Европы у нас множество славных дел. Но еще немного терпения. Я хочу сказать твоему рабу…

– Говори, – милостиво согласился Сулейман.

– … Хочу сказать… благодарю. Благодарю вот за что!

И к ногам изумленного Гудо упал его огромный синий плащ.