Роторуа, февраль 1899

В этот жаркий летний день запах серы был особенно насыщенным. Словно густое облако, он окутывал городок, проникая во все поры жителей.

Впрочем, если бы сестра не обратила на это ее внимание, Аннабель Паркер ни за что не заметила бы запаха, поскольку он стал для нее настолько привычным, что она уже не представляла себе свою жизнь без него. Он был такой же неотъемлемой частью местности, как и поблескивающие зеленовато-желтые воды озера, рядом с которым был расположен их небольшой отель, и вонючие облака пара, то и дело поднимавшиеся над цветочными грядками справа и слева от главного входа. Да и к постоянному бульканью в яме с коричневой грязью в саду, и к маленькому прудику с мутной водой, в которую совершенно не хочется заходить, хотя, искупавшись, чувствуешь себя освежившимся и обновленным, — ко всему этому она уже привыкла. Просто она жила на том участке земли, в недрах которого бушевало «адское пламя», как когда-то заявил во время богослужения преподобный — старый отец Алистер.

— Мы просто танцуем на вулкане, — с улыбкой говорила Аннабель, когда постояльцы отеля заговаривали с ней о вулканической активности внутри и вокруг Роторуа.

Оливия стояла в фойе отеля и с отвращением в голосе ныла:

— Как тухлые яйца — тьфу! Страшно даже подумать о том, чтобы провести здесь остаток своей юности, — сразу начинает болеть голова. Милочка, пожалуйста, забери у меня чемодан! Мне дурно. — В ее голосе, как всегда, звучал упрек.

Аннабель не удержалась и тяжело вздохнула. Она не ожидала, что сестра приедет так рано. Поспешно вытерла пальцы о передник, но это не помогло. Она только что потрошила на кухне собственноручно пойманную форель, и все провонялось рыбой. А времени на то, чтобы помыться и переодеться, уже не было. Конечно, Гордон в любую минуту готов был взять разделывание рыбы на себя, но Аннабель очень любила рано утром сплавать на лодке к уединенному пляжику и предаться там своей страсти — нахлысту[1]Нахлыст — вид ловли рыбы на искусственную приманку (мушку). С помощью специального удилища и шнура приманка мягко забрасывается, имитируя при этом попавшее в воду насекомое. (Здесь и далее примеч. ред., если не указано иное.)
. А потом самостоятельно приготовить свою добычу — роскошную форель.

Аннабель притворно улыбнулась, хотя это далось ей непросто. Слишком сильно тяготили ее события предыдущих дней. Сначала трагическое происшествие с матерью, а прошлой ночью вновь один из этих ужасных кошмаров. Она проснулась от собственного крика и заснуть уже не смогла. Ночной отдых перестал существовать, и это продолжалось уже не первую неделю.

Аннабель стряхнула с себя воспоминания о кошмарах, протянула Оливии руку и с подчеркнутой вежливостью произнесла:

— Надеюсь, путешествие прошло хорошо, дорогая?

С тех пор как сестры повзрослели, они перестали обниматься при встрече, но даже это прикосновение показалось младшей слишком фамильярным.

Оливия наморщила свой хорошенький носик, поспешно отдернула руку и вызывающе заявила:

— Эта поездка в Роторуа была сущим кошмаром. Поезд шел почти девять часов. — А затем оглядела старшую сестру с головы до ног.

Аннабель зарделась от стыда. «Такое старое платье мышиного серого цвета Оливия, наверное, не надела бы даже для уборки», — пронеслось у нее в голове, а затем женщина осознала, что ее сестра никогда не опустилась бы до того, чтобы помогать по дому. В конце концов, для этого у леди Гамильтон есть слуги.

Но холодное приветствие было тут же забыто, стоило сыну Оливии, Дункану, обнять тетю и весело закружиться с ней по комнате.

— Дай-ка я посмотрю на тебя, мальчик мой! — радостно воскликнула Аннабель, снова ощутив под ногами пол.

Как же он хорош, как возмужал! Аннабель не могла отвести взгляд. Во время своего прошлого приезда, два года назад, Дункан был неуклюжим долговязым юношей, а теперь он превратился в настоящего мужчину: высокий, стройный, но не худой; черные как смоль волосы; здорового цвета угловатое лицо, на котором выделяются красивой формы губы, но не женственные, а наоборот, подчеркивающие его мужественность. «Он весь в Оливию, — заметила про себя Аннабель, — только вот нос… нос не ее». Нос Дункана гармонично вписывался в его удивительное лицо. Казалось, будто природа пыталась создать истинно привлекательное существо мужского пола и при этом не поскупилась. «Теперь, когда он так возмужал, в нем осталось совсем мало от Алана», — подумала Аннабель. И, несмотря на это, если верить письмам Дункана, он по-прежнему был горячо любимым наследником своего отца.

Аннабель была в таком восторге, что то и дело принималась хихикать:

— Дамы будут в восхищении!

Но потом она снова посерьезнела. Интересно, почему не приехала Хелен?

— Где мама? — резко прервала размышления сестры Оливия, указывая при этом на еще одного незнакомца, только что вошедшего в холл. — Это мистер Харпер, наш сопровождающий! — торопливо пояснила она.

Высокий мужчина с копной рыжеватых волос вежливо поприветствовал Аннабель.

— Я — адвокат семьи Гамильтон! — сказал он, с нажимом произнося каждое слово, словно пытался предотвратить домыслы по поводу их отношений с Оливией.

Однако насмешливо искривившиеся губы Дункана заставили Аннабель предположить, что этот господин, судя по всему, принадлежит к числу множества поклонников его матери, которые считали себя счастливчиками, если им было позволено находиться рядом с объектом своего обожания. «Странно, — подумала Аннабель, — мне кажется, что я его уже где-то видела. Но где? Если бы он останавливался в отеле, я бы его запомнила».

В этот миг подбежала Джейн, правая рука Аннабель, быстро наклонилась, чтобы поднять чемодан Оливии, но Дункан опередил ее.

— Прошу, позвольте мне это сделать.

Джейн с благодарностью улыбнулась юноше и, закряхтев, выпрямилась. Бросив взгляд на ее круглый живот, Аннабель с болью осознала, что скоро ей придется отказаться от помощи молодой женщины, которая вот-вот родит. После рождения малыша Джейн будет заниматься только собственным домашним хозяйством. «Жаль, — с грустью подумала Аннабель, — я к ней так привыкла. И, кроме того, у меня совершенно нет времени обучать новенькую».

Несмотря на то что ее старая повариха Руиа уже привела ей одну из своих соплеменниц, которая должна была заменить Джейн, Аннабель подумывала о том, чтобы подыскать белую девушку из местных. Теперь, когда ей пришлось заниматься опекой «несносной леди из страны Матрасии», как временами, еще до несчастного случая, в шутку называл свою тещу Гордон, Аннабель понимала, что это важно, ибо прекрасно знала, насколько скептически относится к маори ее мать.

— Пожалуйста, покажи мистеру Харперу комнату номер девять, — попросила она Джейн.

— Девять? — вмешалась Оливия. — Это комната с видом на озеро?

— К сожалению, нет, все остальные заняты. У нас полно постояльцев. — Аннабель изо всех сил старалась не смотреть на сестру, прекрасно представляя кислую мину, которая сейчас появится на лице Оливии. Сестра поступала так с самого детства, когда не удавалось настоять на своем.

Но была и другая причина того, почему она избегала смотреть на Оливию. Ей не понравился спутник сестры. Адвокат! Неужели Оливия полагает, что визит к больной матери превратится в прощание на смертном одре? Неужели она привезла с собой адвоката, опасаясь разногласий по поводу наследства?

Но неприятные размышления Аннабель были прерваны, когда с улицы в холл вошел ее муж Гордон, потный, в рубашке с закатанными рукавами, и радостно поприветствовал гостей.

— А где же Алан? — невинно поинтересовался Гордон. Он обнял Дункана, и его широкое добродушное лицо осветилось улыбкой. Выпустив племянника из объятий, он заметил, что тот не ответил ему. — С ним ведь все в порядке? — В его голосе сквозила искренняя тревога.

Аннабель тут же испугалась, что в вопросе зятя сестра может усмотреть злобное намерение, и оказалась права.

Оливия сжала губы и, почти не размыкая их, прошипела:

— Дела!

Гордон кивнул, словно этого объяснения было достаточно, но вопросительно посмотрел на Аннабель. Та взглядом попросила его оставить сестру в покое.

Теперь наконец и спутник Оливии додумался поздороваться с хозяином дома.

— Харпер, адвокат Гамильтонов!

Гордон недоуменно обвел взглядом присутствующих, а затем вперил в Оливию пристальный взгляд.

— Ты ведь не думаешь, что мы станем ссориться из-за наследства матери? Пожилая леди крепка и еще всех нас переживет, — без обиняков заявил он.

— Чушь! — прошипела Оливия. — Мистер Харпер просто давний знакомый, ты должна помнить его, дорогая Аннабель. Он был так добр, что согласился сопровождать нас во время путешествия, поскольку с нами ехало множество ужасных людей и ко мне постоянно приставали какие-то мужланы. Я, конечно, не знаю, что всем этим людям нужно в Роторуа, да и мне, признаться, все равно. Лично я в любом случае не стала бы добровольно ехать сюда, чтобы бродить по вонючей грязи и купаться в горячей воде. И теперь мне хотелось бы знать, что произошло. Ты телеграфировала… — Оливия умолкла, извлекла из сумки сложенный вчетверо листок: — …Мама упала. С тех пор прикована к постели. Выглядит плохо. Пожалуйста, приезжай немедленно! Так что произошло? В конце концов, я хочу знать, в каком она состоянии, прежде чем пойду к ней. Она вообще в сознании?

Аннабель была потрясена безразличием, с которым ее сестра говорила о матери! А ведь Оливия всегда была маминой любимицей. Неужели и здесь она намерена играть леди Гамильтон, которая, несмотря ни на что, должна сохранять невозмутимость? И что скажет сестра, когда узнает, что произошло и кто опять во всем виноват?

Аннабель пыталась подыскать нужные слова, когда ее опередил Гордон.

— Оливия, ты же наверняка помнишь, что мы не можем организовывать вылазки на известковые террасы, поскольку они перестали существовать… — Он снизил голос до шепота и бросил беспомощный взгляд на жену.

Аннабель почувствовала, насколько все это до сих пор пугает его, даже спустя тринадцать лет после того кошмарного несчастья. Он тоже никогда не забудет этот день, когда с катушек слетела, изменившись до неузнаваемости, не только окрестность вокруг горы Таравера, но и вся их жизнь.

— Поэтому после извержения вулкана мы предлагаем постояльцам лишь небольшие вылазки к Похуту, — продолжал Гордон. — Ваша мать ненавидит этот гейзер, но недавно она заявила, что непременно хочет поехать с нами. Аннабель не могла ей в этом отказать и взяла ее с собой в повозку. Я в тот день занимался планировкой нашей бани, поэтому Аннабель была с постояльцами одна. Все они поехали к гейзеру, и в какой-то момент ваша мать поскользнулась и неудачно упала на спину…

— В какой-то момент? Это значит, что ты за ней не смотрела? Ты же знаешь, что ей трудно удерживать равновесие, потому что она постоянно лежала в постели на террасе! — взревела Оливия, с упреком глядя на сестру.

Аннабель залилась краской до самых ушей. Да, да и еще раз да, сестра была права. Она сама упрекала себя с тех пор, как нашла мать, неподвижно лежавшую на мокрых камнях террасы гейзеров.

— Я же не специально, — простонала она.

— Не специально? Ты бросила ее одну! Ее нельзя было оставлять ни на секунду, — продолжала Оливия.

Гордон глубоко вздохнул и повел всех собравшихся в личные комнаты их семьи.

— Постояльцам необязательно слушать наши перебранки, — проворчал он и добавил: — Некоторые из них стали свидетелями несчастного случая, и это было для них достаточно страшно. — Он бросил на жену утешающий взгляд. Аннабель поняла. Остальное рассказать должна была она.

Аннабель нервно откашлялась, а затем неуверенно начала:

— Мы стояли на безопасном расстоянии от Похуту и напряженно ждали следующего фонтана. И тут началось сильное извержение. Выше, чем мне когда-либо доводилось видеть, — до самого неба. Старый гейзер устроил нашим гостям невероятное представление, но посреди этого, как раз в тот самый миг, когда вода достигла наивысшей точки, раздался ее крик. Она полезла на камень и упала. Я сразу же бросилась к ней, но было уже слишком поздно. С тех пор она почти не разговаривает со мной.

Последнюю фразу она адресовала скорее самой себе, но, судя по всему, Оливия услышала ее, поскольку резко заявила:

— Я прекрасно понимаю мать!

Аннабель решила не обращать внимания на злобное замечание сестры. Несколько мгновений все молчали.

— Милая миссис Паркер, кажется, вы не помните, кто я, верно? — вдруг нарушил напряженную тишину адвокат.

— Верно… Я, признаться, даже не представляю, где мы с вами могли встречаться.

— Я подскажу вам: миссис Битон! — И он усмехнулся.

Аннабель пожала плечами, но тут в голове промелькнуло воспоминание. Конечно же, эти холодные синие глаза!

— Мне очень жаль, но я вас действительно не помню, — тем не менее поспешно ответила она.

Когда все собрались за столом в гостиной, Оливия нетерпеливо выпалила:

— Боже мой, Аннабель, не нужно строить из себя подавленную горем дочь! То, что это произошло именно с тобой, вполне предсказуемо!

В этот миг Аннабель почувствовала, как ее руку накрыла мужская ладонь. Сначала она подумала, что это Гордон, но, повернувшись, увидела сочувственный взгляд Дункана.

— Не принимай это слишком близко к сердцу! — прошептал он.

Аннабель кивнула, сжала его руку. Как же сильно она любила своего племянника! Как своего собственного ребенка! При мысли об этом желудок судорожно сжался, ей стало дурно. Разве не она виновата в смерти своей единственной дочери? Разве не она приносит всем людям, которых любит, одни только страдания и даже смерть? Зеленые глаза наполнились слезами, но женщина энергично вытерла их тыльной стороной ладони. Нет смысла плакать. Случившегося уже не исправить, ее ребенка не вернуть.

Тем временем Оливия сжала виски ладонями. То, что у нее, судя по всему, болела голова, не мешало ей продолжать упрекать сестру.

Оливия распалялась все больше и больше, а Аннабель молча разглядывала ее, играя в свою старую игру. Она медленно уплывала на волнах собственных мыслей, пока голос, полный упреков, не превращался в неразличимое бормотание. Аннабель вела себя так с самого детства, когда ее мать, Марианна, отчитывала ее за какую-то мелочь: за то, что у нее на платье пятно, или за то, что она недостаточно тщательно собрала волосы.

Хотя Аннабель не слушала сестру, она видела ее все отчетливее. Как же искажается лицо Оливии, когда она в гневе! Но даже это не умаляло красоту ее младшей сестры.

У Оливии были такие правильные черты, что даже больно было смотреть. Как же она похожа на Марианну! Вот только некогда черные как смоль волосы поседели, размышляла Аннабель. Да, очень хорошо видно, что они из одной семьи: Марианна, Оливия и Дункан. Только у сына Оливии характер совсем не такой, как у матери и бабушки. Он кроткий, чувствительный и сердечный юноша, чего об обеих женщинах Аннабель с уверенностью сказать не могла.

— Абигайль тоже приедет? — неожиданно спросила Оливия.

Эту фразу Аннабель при всем желании не могла пропустить. Она кивнула, прежде чем погрузиться в мир своих размышлений. «Ах, Аби, надеюсь, ты действительно приедешь!» — молча взмолилась она. Ее всегда склонная к шуткам сестра Абигайль наверняка разрядит напряженную атмосферу в доме. Аннабель истово молилась, чтобы Аби пересилила себя, выполнила ее просьбу и вернулась домой хотя бы ради нее.

Непоседливая, жизнерадостная Абигайль тоже была точной копией их матери. При мысли о своей любимой сестре Аннабель вздохнула. Оливия, Абигайль, Дункан и его сестра Хелен — в принципе, всем им досталось немного от легендарной красоты Марианны. За исключением ее, Аннабель. Сама она наверняка была похожа — и в этом Аннабель не сомневалась — на их отца, Уильяма Ч. Брэдли. Он был самым добрым человеком из всех, кого знала Аннабель. Не считая Гордона Паркера. Но красивым он не был. Так же, как и Гордон.

Аннабель судорожно сглотнула. Она едва сумела сдержать слезы, когда на ее руку снова легла ладонь, но на этот раз другая. Грубая ладонь мужчины, который не боялся работы. То был Гордон, который смотрел на жену с некоторой беспомощностью. Однако при взгляде на него женщина тут же почувствовала облегчение. Она любила этого простого человека, когда-то женившегося на ней вопреки явному неудовольствию со стороны ее матери и при откровенном одобрении ее отца. Этот честный и прямодушный человек всегда поддерживал и защищал ее, особенно от обвинений матери. Он никогда не сказал жене ни одного худого слова, ни разу не упрекнул ее. Даже тогда, когда она бросила Элизабет.

— Не грустить! — прошептал он и неловко погладил ее руку.

Но Аннабель грустила, потому что мыслями была с дочерью. В ту ночь, во сне, Элизабет снова отчаянно звала ее, прежде чем ее сдавленный крик «Мама! Мама!» не погребло под жутким дождем из лавы и пепла. В ушах Аннабель еще звучал ее пронзительный голос.

— Да не молчи же ты, Аннабель! — грубо прикрикнула на нее Оливия. — Как мама?

Аннабель вздрогнула, откашлялась, смущенно огляделась по сторонам, в отчаянии подыскивая нужные слова. О нет, в спешке она забыла снять передник. Женщина торопливо исправила досадную оплошность. В нос ударил запах недавно разделанной рыбы. Взгляд уперся в похожее на мешок платье, которое было надето под ним. Оно знавало и лучшие времена. Темная ткань на рукавах уже обтрепалась. Кроме того, женщина не носила корсет. Она знала, что это неприлично, но любила, чтобы было удобно. С тех пор как в английском журнале обнаружилась эта выкройка, она стала шить только такие практичные платья. Впрочем, судя по всему, делает она это слишком редко. Неужели она в последний раз шила два года назад?

По плотно сжатым губам Оливии Аннабель видела, что молчать больше нельзя, нужно поведать сестре грустную правду.

— У нее полная неподвижность ног. Старый доктор Фуллер говорит, что это паралич. Мне очень жаль, — наконец хрипло произнесла Аннабель.

— Парализована? — срывающимся голосом воскликнула Оливия. — Парализована? И ты мне только сейчас об этом говоришь? Почему ты не вызвала другого врача? Доктор Фуллер уже древний старик…

«Каким же чужим и далеким кажется ее голос!» — подумала Аннабель. Казалось, Оливия прибыла откуда-то из другого мира. Сто пятьдесят семь миль — не так уж много, но в глазах Аннабель это было так же далеко, как и Германия, где родилась их мать.

— Я хочу немедленно видеть ее, — требовательно заявила Оливия.

— Она лежит наверху, в своей комнате. Все в порядке, — заверила сестру Аннабель, изо всех сил пытаясь сдерживаться. — Через час будет готов обед. Вы пообедаете с нами? — Этот вопрос был адресован мистеру Харперу, и тот согласно кивнул.

Бросив в сторону Аннабель уничижительный взгляд, Оливия промчалась мимо сестры. Ее изысканное платье из тафты шуршало в такт ее шагам, тоже словно бы упрекая хозяйку дома. На миг она остановилась в дверном проеме и велела Дункану следовать за ней.

Молодой человек в свойственной ему манере спокойно ответил матери, что сейчас ее догонит.

Аннабель сделала вид, будто ей срочно нужно на кухню, и это отчасти было правдой. Она просто хотела побыть одна, потому что понимала: долго сохранять спокойствие ей не удастся. Даже если она постарается не обращать внимания на каждое слово Оливии, обвинения сестры все равно нанесут ей болезненный удар.

Едва за ней закрылась дверь кухни, как тело женщины начало сотрясаться от рыданий. В дверь постучали, и в кухню, не дожидаясь ответа, осторожно вошел Дункан. Аннабель на миг подняла глаза и даже не стала пытаться скрыть слезы. Перед ним она не стыдилась своего горя.

Дункан крепко обнял ее, пытаясь утешить.

— Пожалуйста, тетя Аннабель, не плачь. Только не из-за нее! Пожалуйста! Сейчас она просто невыносима. Со всеми! В последнее время ее мучают ужасные головные боли. Это, конечно, ее не оправдывает, но поверь мне, на самом деле она не хотела тебя обижать!

— Ты прав, мой мальчик, этого она не хотела, — повторила Аннабель, прекрасно зная, что все не так. Зачем говорить мальчику о том, что ей еще в детстве пришлось научиться не отчаиваться из-за придирчивых замечаний сестры и смиряться с тем, что и мать, которая всегда баловала Оливию, и остальные люди откровенно предпочитают ее общество?

 

Роторуа, январь 1878

Длинный деревянный дом у озера Роторуа был в этот день полностью украшен гирляндами, но Марианна Брэдли по-прежнему была недовольна. Она снова заставила своего мужа Уильяма лезть на стремянку, чтобы развесить еще какие-то украшения. Уильям сделал то, что хотела жена. В принципе, он возражал ей только в том случае, когда она бывала совсем несправедлива по отношению к их старшей дочери. Тогда Уильям Ч. Брэдли мог и голос повысить. В остальном же он был таким же добродушным, каким и казался на вид. Высокий, даже несколько грузноватый, Уильям с возрастом начал страдать от избыточного веса; волосы у него с самой юности были редкими и светлыми; карие глаза на круглом лице излучали теплый свет.

«И почему она не родилась мальчишкой?» — в который раз спрашивал он себя, увидев встревоженную Аннабель, стоящую под лестницей. Тогда, возможно, мать любила бы ее, несмотря на внешность, думалось ему, пока он осторожно спускался по ступенькам. От любви к этой девочке у него таяло сердце. На лице Аннабель читалась тревога за него, потому что он мог свалиться с лестницы. Он буквально чувствовал, как она испуганно упирается в деревянного монстра, чтобы не дать ему опрокинуться. Аннабель боготворила отца и постоянно переживала, что с ним может что-то случиться. Она не разрешала ему даже в лодку сесть самому, всегда стремилась сопровождать его. Девочка постоянно говорила, что должна защищать его. Марианна иногда спрашивала, не раздражает ли его эта привязчивость старшей дочери, но подобная заботливость лишь трогала Уильяма Ч. Брэдли.

Только когда он наконец спустился с лестницы, Аннабель отошла на шаг в сторону. Мужчина быстро провел рукой по ее светло-русым волосам. «Они такие же редкие и непослушные, как у меня, — подумал он. — Что ж, вероятно, она полностью пошла в меня».

— Аннабель, тебе нужно переодеться. Ты же не собираешься идти на праздник в этих лохмотьях? — послышался строгий голос Марианны.

На душе у Уильяма Брэдли стало тоскливо, когда он увидел, как вздрогнула девочка. «Она наверняка уже надела свое лучшее платье, — подумалось ему. — Но поскольку она не обладает такой осиной талией, как мать и сестры, ни одно платье в мире не может создать силуэт, который сейчас предполагается иметь всем юным девушкам».

— Аннабель, времени нет! — Голос Марианны звучал раздраженно.

Порой Уильям втайне жалел, что почти двадцать лет назад проявил упрямство, когда встал вопрос, как назвать дочь. Он настоял на том, чтобы дать ей имя Аннабель, — в надежде на то, что рано или поздно она станет настоящей красавицей. Сейчас, когда девушку звали по имени, это было похоже на насмешку.

Красивой девочка не была никогда, даже будучи маленькой. Марианна хотела назвать ее Хильдегардой, в честь матери, но Уильяму совершенно не нравилось это типично немецкое имя. «Ее наверняка будут дразнить», — подумал он тогда, потому что это имя для англичанина было просто непроизносимым. И потребовал назвать старшую дочь более мелодичным именем. Он до сих пор помнил собственные слова: Разве итальянцы не говорят красивым девушкам «Bella»? Давай просто назовем ее Аннабель. Марианна скептично подняла брови и пробурчала: «Мне все равно!» В конце концов, ей действительно было безразлично. Уильяму до сих пор становилось больно, когда он вспоминал, с каким разочарованием его жена смотрела на сморщенное личико, выглядывающее из свертка. Она даже не хотела укачивать малышку — настолько сильно отталкивала ее некрасивость дочери.

В тот момент Уильям стал опасаться, что Марианна не способна на материнские чувства, но рождение двух младших дочерей доказало ему, что он был не прав. С ними его жена просто захлебывалась от нежности и любви. Конечно, Оливия и Абигайль были несравнимо красивее старшей, но его простое сердце тем больше любило обездоленную дочь. Ее покладистый характер, лишенный тщеславия, ее любовь к природе и открытость были ему гораздо ближе, нежели высокомерие средней дочери. Сказать, какой станет Аби, было пока еще сложно. Та была еще ребенком, причем очень жизнерадостным. Конечно, он любил всех дочерей, но характер Аннабель трогал его до глубины души.

— Аннабель, сколько можно тебя подгонять?

— Лучше сделай так, как велит мать! — заговорщическим тоном прошептал он ей. Дочь ответила ему отчаянной улыбкой.

— Иди, пусть Оливия поможет тебе, — мягко посоветовал он ей, выталкивая девушку из гостиной, а значит, и из поля зрения строгой матери.

Аннабель неторопливо поднялась по скрипучей лестнице в детскую. Ей было все равно, что надеть, поскольку в любом случае она никому не понравится. Она знала, что сегодняшний день очень важен для матери. На восемнадцатый день рождения Оливии Марианна пригласила молодых людей из всех так называемых хороших семей в округе. И так как в этом, по ее мнению, очень отдаленном краю земного шара было недостаточно приличных кандидатов в женихи для дочери, она вытянула щупальца до самого Окленда. Аннабель не уставала восхищаться Марианной. Благодаря своему шарму матери удалось привязать к отелю «Гора Таравера» и их семье постояльцев, имевших сыновей подходящего возраста. Некоторые приехали даже из Окленда. Так же, как и Харперы, сына которых Марианна прочила в мужья ей, Аннабель. «Она хочет избавиться от меня и как можно скорее выдать замуж», — думала девушка, нерешительно входя в комнату.

Перед зеркалом сидела Оливия в восхитительном красном платье, юбка которого была украшена белыми розами из ткани. Марианна сама шила его долгими ночами. Свои черные волосы Оливия собрала в пышную высокую прическу, а на локонах сидела кокетливая красная шляпка, ленты которой были завязаны под подбородком.

— Как я тебе? — сияя, поинтересовалась она у сестры.

— Ты сногсшибательна! — Аннабель действительно была в восхищении.

По сравнению с сестрой сама она казалась похожей на особь из потустороннего мира. Ее темно-коричневое платье не самым удачным образом подчеркивало ее фигуру, но лучшего у нее не было. Оливия же заставила бы засиять даже такое платье. Единственное, что Аннабель нравилось в собственной внешности, так это то, что она была выше всех на голову. Марианна же считала, что рост только мешает старшей. Она безжалостно талдычила девушке с самого детства, что женщина должна быть маленькой и хрупкой, должна доставать мужчине самое большее до плеча. Этому идеалу Аннабель совершенно не соответствовала. Более того, в округе не было ни одного юноши ее возраста, на которого она не могла бы посмотреть свысока.

— Отец сказал, что ты поможешь мне подобрать подходящее платье, — нерешительно произнесла Аннабель, но Оливия, судя по всему, практически не замечала ее присутствия. Она вертелась перед зеркалом, словно упиваясь собственной внешностью. Потом вдруг замерла, прищурившись, поглядела на сестру и простонала:

— Так Джон Харпер никогда не сделает тебе предложение! Ты же похожа на служанку!

Аннабель пожала плечами. Она терпеть не могла этого высокомерного парня. Кроме того, он смотрел только на Оливию. И почему мать вбила себе в голову, что она должна выйти замуж за сына судьи из Окленда?

— Я знаю. Поэтому и прошу тебя помочь, — слабым голосом ответила Аннабель.

— Ох, — простонала Оливия. — Давай посмотрим, что у тебя есть. Превратить тебя в прекрасную лебедушку будет нелегко.

С этими словами она открыла платяной шкаф Аннабель, а затем с видом знатока стала рассматривать скромный гардероб сестры.

— Вот очень миленькое! — пробормотала она, извлекая из шкафа небесно-голубое платье с пышной юбкой. — Если наденешь его, поразишь своим видом всех молодых господ. — Оливия захихикала и вложила платье в руку сестры.

Но та лишь грустно покачала головой.

— Я не могу надеть это. Оно висит в шкафу только затем, чтобы однажды ты унаследовала его от меня.

— Я? Нет! Ничего подобного я в жизни не надену! Но почему ты не хочешь его носить? — задорно поинтересовалась Оливия.

— Это то самое платье, в котором я упала в обморок в прошлом году. На твой семнадцатый день рождения. Забыла?

Оливия закатила глаза. Нет, она прекрасно помнила о случившемся. Было ужасно неловко, когда ее сестра, и без того самая толстая из всех знакомых девушек, вдруг при гостях побледнела и рухнула на пол. Просто потому, что платье было слишком тесным и ей стало нечем дышать. Подружки Оливии ужасно злословили по поводу Аннабель. «Она наверняка беременна, но от кого же?» — шептались они, прикрыв ладошками рты. Оливия энергично засунула платье в шкаф. Нет, Аннабель больше не испортит ей праздник.

— Думаю, дело не в платье, — вздохнула Оливия, и взгляд ее упал на возвышавшийся на комоде шиньон, который казался ей излишне пышным. — Все дело в твоих реденьких волосах. Как насчет этого?

Когда младшая сестра помахала у нее перед носом огромной копной волос, Аннабель пришла в ужас.

Марианна нервничала все сильнее. Этот праздник обязательно должен стать удачным. В конце концов, она могла позволить себе пойти на такие расходы лишь один раз в году.

Она в последний раз заглянула в кухню. Там Руиа, повариха-маори, без которой просто невозможно было обойтись, уже готовила барашка. На Руиу можно положиться. Марианна как раз собиралась снова закрыть дверь кухни, когда увидела высокого парня, чистившего картофель.

— Да не так же! — набросилась она на него и, подбежав, вырвала нож из рук и принялась показывать, как нужно чистить картофелину.

Но парень лишь отошел на шаг и со скучающим видом уставился вдаль. По его лицу прекрасно читалось, что он не собирается выполнять указания белой женщины относительно того, как следует делать эту работу.

Руиа бросила на него укоризненный взгляд и сказала на маори, что ему необходимо быть вежливым с Марианной, но тот лишь мрачно взглянул на нее.

— Тетя Руиа, можешь сказать ей на ее языке, что я умею не только читать, но и говорить по-английски. Чтобы она тоже знала, что ты требуешь от меня большего уважения к ней.

— Что это за мальчик? — удивилась Марианна.

— Простите, мисси, это сын подруги из моего племени, она тяжело больна, а мальчику нужно немного развеяться, потому что…

— Ладно, ладно, — нетерпеливо перебила Марианна пожилую маори, положила нож и картофелину обратно в миску и попыталась поймать взгляд юноши, который отвел глаза. — Если он будет помогать, то пусть делает это как следует. Ты слышал? Говоришь, что понимаешь мой язык, тогда делай, что я тебе велю!

И, покачав головой, выскользнула из кухни.

Едва Марианна ушла, как Руиа начала ругать юношу:

— Анару, ты упрям, как мул. Она просто хотела показать тебе, как нужно правильно чистить картофель.

— Она — высокомерная пакеха!

Руиа шумно вдохнула.

— Нет, она очень милая женщина. Правда, хозяйка немного взволнована, потому что сегодня ее дочери Оливии исполняется восемнадцать лет и она пригласила молодых людей, чтобы выбрать своим девочкам хороших мужей.

— Наверное, ты хотела сказать, богатых пакеха!

— Ах, Анару, если ты не умеешь себя вести, то я тебя больше в дом не возьму!

— А мне безразлично. Что мне делать в домах белых, которые украли у нас нашу землю? — упрямо зашипел он.

— Мальчик, какой же ты невыносимый упрямец! Я работаю здесь уже три года, и ко мне всегда относились хорошо. Мистер Брэдли, к слову, из небогатой семьи. Он вкалывал на золотых приисках в Австралии и заработал там деньги, на которые три года назад начал новую жизнь в нашей глуши. За этот кусок земли, мальчик мой, он заплатил одному из наших вождей много денег. А в том, что вождь спустил их на алкоголь, нет вины мистера Брэдли. Он тяжко работал, чтобы построить этот дом. Мистер Брэдли сделал все своими руками. Сначала они сдавали лишь пару комнатушек в своем доме, потом сделали пристройку для гостиницы. Чужаки шли сюда с самых первых дней, но сейчас уже по всей стране разнеслась весть о том, что здесь есть отель для белых. Твоя злоба и зависть не нравятся предкам, мальчик мой. — Руиа, устало вздохнув, умолкла. Она не любила произносить долгие речи.

— Я потом тоже разбогатею, — упрямо заявил юноша, уставившись в пустоту невидящим взглядом. — Если кто-то имеет право ездить к горе Таравера и восхищаться террасами, то это маори из иви те-арава. Но не какие-то жадные пакеха! — И он вышел из кухни с гордо поднятой головой.

— Боже мой, что за вид? — в ужасе воскликнула Марианна, когда ее старшая дочь неуверенно спустилась с лестницы. На густых кудрявых волосах красовалась кокетливая шляпка.

— Оливия сказала, что с такими жидкими волосами, как у меня, рассчитывать на внимание гостей нечего, поэтому…

Марианна проглотила вертевшиеся у нее на языке слова. Детские завитушки Аннабель выглядели не очень привлекательно, поэтому внешне она действительно выиграла. Густые пышные волосы были ей к лицу. И почему у нее нет тонкой талии! С ее формами не справится ни один корсет. Даже если ее туго зашнуровать, такой осиной талии, как у Оливии, все равно не получится. Кроме того, нельзя забывать о том, что Аннабель снова может упасть в обморок.

— Ты не могла бы помочь Руии на кухне? — попросила она дочь. Если что-то у Аннабель получалось чудесно, так это любая работа по дому. «Когда-нибудь она будет хорошей женой, — подумала Марианна. — Если бы только ею заинтересовался хоть кто-то из молодых людей!» Впрочем, мать Джона Харпера не возражала против Аннабель в качестве невестки. Теперь нужно, чтобы загорелся молодой человек.

«А правильно ли было приглашать всех этих молодых людей? — тут же промелькнула другая мысль. — Разве не станет сразу понятно, что я как можно скорее хочу выдать старшую, чтобы спокойно подыскивать хорошего мужа для моей Оливии? Но ведь у меня не было выбора, — успокаивала себя Марианна. — Что ни говори, а мы теперь живем не в Данидине, где полно хороших партий. В этом глухом уголке мира, где белые поселенцы в меньшинстве, моим девочкам нужно немного помочь обрести свое счастье».

— Ой, что у тебя за вид? — пропела Абигайль, которая в свои восемь лет еще не подозревала о тревогах взрослых.

В нарядном белом платье с рюшами девочка выглядела просто восхитительно. Марианна то и дело поражалась тому, насколько сильно малышка похожа на нее. За исключением цвета волос, который Аби, наверное, унаследовала от Уильяма. У того в детстве, без сомнения, тоже были густые золотисто-русые волосы. Напряжение на миг отпустило Марианну, когда она погладила свое «золотко» по голове, как она временами с нежностью называла Абигайль.

— Ну что, нагляделась на мою красоту? — смеясь, спросила Аннабель, поскольку младшей сестре она прощала все. В ее присутствии Аннабель сразу становилось легче, потому что звонкий детский смех Абигайль был очень заразителен.

— Мама, а для меня ты мальчика пригласила? — захихикала малышка и кокетливо запрокинула голову.

— Нет, веди себя тихо, когда взрослые разговаривают. Тогда тебе можно будет подольше побыть на празднике и лечь спать позже.

Абигайль рассмеялась и требовательно схватила за руку старшую сестру.

— Но я хочу праздновать только с тобой. Мы потанцуем, правда? — продолжала болтать девчушка.

«Что ж, по крайней мере хоть кто-то не будет отходить от меня ни на шаг», — подумала Аннабель, которая, несмотря на шиньон, ловко закрепленный Оливией с помощью крючочков, не осмеливалась даже надеяться на то, что сегодня за ней всерьез начнет ухаживать кто-то из гостей. В глубине души она уже смирилась с тем, что ей придется прожить жизнь старой девы.

— Ну что, как я вам? — донесся голос Оливии, которая в этот момент гордо спускалась по лестнице. Бросив взгляд на старшую сестру, она насмешливо добавила: — Разве Аннабель не обворожительна?

Но Марианна смотрела только на Оливию. Лицо ее озарила довольная улыбка.

— Ты очаровательна, сокровище мое, — вырвалось у нее, и в голосе ее отчетливо слышалась материнская гордость.

— Ты так считаешь? — переспросила польщенная Оливия, крутнувшись на каблуках.

После обеда на деревянной веранде, откуда открывался вид на озеро, танцевали от души. Марианна уговорила учителя Джеральда О’Доннела, у которого были ирландские корни, сыграть на фисгармонии. Молодежь кружилась в безумной польке, Марианна с Уильямом тоже затесались среди танцующих.

Впрочем, женщине никак не удавалось сосредоточиться на шагах, потому что муж постоянно наступал ей на ноги, а еще она тревожилась за Аннабель. Девушка стояла в углу, держа за руку маленькую Абигайль, и наблюдала за всеобщим весельем. Вместо того чтобы танцевать с Аннабель, Джон Харпер проносился мимо нее, обнимая Оливию, что совершенно не понравилось Марианне. Джона Харпера она выбрала для старшей дочери, не для средней. Несмотря на то что семейство Харперов пользовалось уважением в обществе, богатыми они не были, поэтому для Оливии Марианна скорее выбрала бы сына мистера Гамильтона из Окленда. Но, к сожалению, постоялец их отеля приехал один и теперь смотрел только на хозяйку дома. По крайней мере он бросал на нее восхищенные взгляды, стоя у самого края танцплощадки. Но Марианна предпочла не обращать внимания на торговца смолой дерева каури, вместо этого она стала наблюдать за Оливией и с облегчением заметила, что, судя по всему, партнер по танцам не очень-то понравился ее дочери, поскольку та делала кислое личико, в то время как Джон Харпер превозносил ее красоту до небес. Вот она, возможность сыграть судьбоносную роль. Марианна резко остановилась и заявила Уильяму, что танцевать больше не хочет.

Он тут же принялся смущенно извиняться за свою неуклюжесть, но жена заверила его, что просто устала. На самом же деле Марианна была в ярости. Очевидно, ее прекрасный план не сработал. У нее не оставалось иного выхода, кроме как немного помочь делу, вышедшему из-под контроля. Тем временем Оливия уже вырвала руку из руки кавалера и бросилась в сад. Хороший шанс ввести в игру Аннабель.

Сказано — сделано. Марианна оставила Уильяма одного на площадке и бросилась к Аннабель, схватила ее за руку и потащила за собой со словами:

— Я должна познакомить тебя кое с кем.

Абигайль не выпустила руки сестры, и теперь они втроем стояли у стола Харперов, за которым было только два свободных места.

— Аби, золотко мое, поищи себе кого-нибудь другого для игры, ладно? — прошипела Марианна, обращаясь к младшей дочери.

Элеонора Харпер, настолько кругленькая, что рядом с ней Аннабель казалась очень стройной, просияла, когда к ней подсели мать и дочь. Ее муж тоже вежливо кивнул и снова принялся заинтересованно разглядывать танцплощадку.

«Неужели никто не замечает, что он буквально не сводит глаз с девушек?» — пронеслось в голове у Аннабель, прежде чем пожилая Харпер вовлекла ее в разговор о книге по домоводству некой мисс Битон и принялась рассуждать о просто «сказочном труде». К счастью, Аннабель могла поддержать разговор, поскольку получила эту книгу в подарок на прошлое Рождество. Девушка очень любила готовить, и рецепты вызвали у нее интерес. Пока Элеонора Харпер говорила с ней, Аннабель вспомнила, что Оливия морщилась от такого подарка. Она сказала, что для возни на кухне существуют кухарки. В Роторуа ни у кого не было кухарок, кроме их матери, но Марианна руководила отелем, и ей нужна была помощь, потому что приходилось обслуживать множество постояльцев.

— Мне кажется, что было бы неплохо, если бы мы, домохозяйки, готовили лучше, чем наша прислуга, особенно из маори, — с нажимом заявила Элеонора Харпер, словно угадав мысли Аннабель.

И эти слова оторвали девушку от размышлений. Или же это сделал локоть ее матери, так неожиданно впившийся ей в бок? Как бы там ни было, Аннабель согласно кивнула, и в этот миг к столу подошел Джон Харпер. «Моя сестра дала ему от ворот поворот», — с некоторым злорадством в душе предположила девушка, заметив глубокую гневную складку на лбу молодого человека.

— Вы, случайно, не видели Оливию? — спросил он у Марианны. Та энергично покачала головой.

Джон собрался было отправиться на ее поиски, однако его мать строго заявила:

— Пожалуйста, возьми стул и посиди с нами!

— Но я ищу Оливию!

— Никаких «но»!

Молодой человек густо покраснел, но послушно рухнул на стул, демонстрируя явное неудовольствие.

— Представляешь, Аннабель знакома с чудной книгой миссис Битон, — заговорила миссис Харпер, обращаясь к надувшемуся сыну.

— Битон? — скучающим голосом переспросил он.

— Труд автора лучшей кулинарной книги в мире, милой Изабеллы Битон, с которой произошло такое трагическое несчастье, да еще в столь молодом возрасте.

— Кулинарная книга? — повторил молодой человек, скользнув взглядом по танцплощадке. Тщетно. Оливии и след простыл.

«Наверное, она спряталась. Это ее любимая игра», — подумала Аннабель, довольно улыбнувшись.

— Вы не пожмете друг другу руку? — предложила Элеонора Харпер тоном, каким няня велит детям не ковыряться в носу.

Аннабель едва слышно вздохнула, за что была наказана пинком под столом от матери.

Джон тоже вздохнул и, совершенно никого не стесняясь, протянул Аннабель руку. Не глядя на девушку, он пробормотал:

— Добрый день, вы не знаете, куда подевалась Оливия?

Отсутствие интереса было, судя по всему, обоюдным. Аннабель не понравились ни его холодные голубые глаза, ни высокомерно скривившийся рот. Вместо того чтобы сказать ему, где, по ее мнению, может быть Оливия, она лишь безразлично пожала плечами.

— Однажды он станет судьей, как и отец. Мы послали его учиться в лучшую школу в Окленде, а потом он учился в Лондоне. В следующем году Джон начнет работать в конторе дяди в Данидине. Мы построим там дом для него и его будущей семьи, — принялась рассказывать Элеонора Харпер, явно стараясь помочь молодым людям завязать разговор.

Аннабель услышала лишь одно слово, пробудившее ее интерес. Данидин… Город на Южном острове, который они так поспешно покинули три года тому назад. Ей даже не удалось попрощаться с лучшей подругой.

И пока Аннабель размышляла о том странном дне, она услышала, как Джон Харпер громко прошептал, обращаясь к своей матери:

— Прекрати наконец пытаться случить меня с этой. Я в жизни не женюсь на такой толстой деревенщине!

Аннабель тут же покраснела от стыда. В буквальном смысле слова вскочила, едва не опрокинув стул, злобно сверкнула глазами и прошипела, обращаясь к матери:

— Он прав. Если быть до конца откровенной, я с удовольствием откажусь от необходимости более близкого знакомства с этим гордецом! Он с первого взгляда был мне противен! И Оливии он, кстати, тоже не понравился. Она считает его ужасно скучным.

Еще раз оглядев собравшихся и насладившись смущенным видом Джона Харпера, она с гордо поднятой головой направилась к озеру. «Только не оборачиваться!» — говорила она себе, идя к причалу.

Марианна, залившись краской, извинилась перед миссис Харпер и хотела встать из-за стола, броситься вдогонку за дочерью, но тут мистер Харпер пригласил ее на танец.

— Однако же… я не могу… моя дочь… — попыталась она объясниться, но он не оставил ей выбора. Взяв Марианну за руку, он повел ее на танцплощадку.

— Меня зовут Фрэнк, — прошептал он ей на ухо.

Она не отреагировала на эту неуклюжую попытку сблизиться, продолжая лихорадочно размышлять, как поскорее избавиться от этого ухажера.

— Марианна, ты ведь не против, чтобы я называл тебя так? — Не дожидаясь ответа, он уже доверительно обращался к ней на «ты», без всякого смущения делая свое предложение. Но отвращение у нее вызывало не только его отравленное алкоголем дыхание. — Бросай своего фермера! Он ведь тебе не пара. И переезжай ко мне в Окленд!

Марианна едва не лишилась дара речи и с трудом выдавила из себя:

— Но вы ведь женаты! — А затем попыталась вырваться.

Но Фрэнк Харпер прижал ее к себе еще крепче.

— От этой старой тюленихи я как-нибудь избавлюсь. Со мной тебе не придется столько работать, как здесь, Марианна. Сможешь беречь свои чудесные ручки только для меня.

Марианна резко остановилась. Она возмущенно поглядела на бесстыжего судью и прошипела:

— Только из уважения к вашей жене, которая все время наблюдает за нами, я не стану давать вам пощечину, которую вы заслужили. Но если вы еще раз осмелитесь прикоснуться ко мне или сделать мне столь неприличное предложение, то пожалеете, что на свет родились. Мой муж в тысячу раз приличнее такого человека, как вы!

С этими словами она оттолкнула его от себя, развернулась на каблуках и угодила прямо в объятия мистера Гамильтона.

— Потанцуем, красавица? — пропел он, но Марианна отказалась и, резко развернувшись, скрылась в доме.

Там она несколько раз глубоко вдохнула, пытаясь сдержать слезы. Больше всего ей хотелось немедленно закончить праздник, но она не собиралась так быстро сдаваться — особенно из-за такого отвратительного человека, как Харпер. Она, Марианна Брэдли, никому не позволит расстроить свои планы. Она хотела, чтобы у ее дочерей были богатые мужья из самых лучших семей! «Харпер из этого списка исключается, но как насчет сына торговца древесиной из Таупо для Аннабель?» — размышляла Марианна. Решительно вытерев набежавшие слезы, она ослепительно улыбнулась самой себе и направилась к мистеру Гамильтону, последовавшему за ней в дом.

— Прошу прощения, что отказала вам, но я была сердита на свою дочь, Аннабель. Почему вы не привезли с собой своего сына, о котором мне столько рассказывали? Знаете, мне ужасно хотелось бы познакомиться с ним. Как его зовут? Напомните, пожалуйста.

Мистер Гамильтон буквально растаял.

— Алан! — пропел он и, польщенный, добавил: — Я торжественно обещаю вам, что в следующий раз обязательно привезу его с собой!

«Будем надеяться!» — сердито подумала Марианна.

Аннабель хотелось одного: бежать, бежать как можно дальше от этого лживого праздника, который был устроен с одной-единственной целью: хоть как-нибудь выдать ее замуж. При мысли о том, что мать пыталась свести ее с таким глупым парнем, девушка содрогнулась.

Озеро было спокойно. Не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка, и под синим январским небом вода казалась не такой желтоватой, как обычно, а зеленой, словно сверкающий на солнце жадеит. Не задумываясь, Аннабель вскочила в одну из весельных лодок, на которых могли выезжать на озеро постояльцы отеля. Она уже погрузила в воду весла, как вдруг услышала голос Абигайль:

— Пожалуйста, Аннабель, возьми меня с собой! С взрослыми так скучно!

В этот миг девушке хотелось побыть одной, но отказать малышке она не могла. Сердце забилось быстрее, когда она увидела стоявшую на причале сестричку, такую хорошенькую со своими светло-русыми локонами и смеющимся личиком.

— Иди сюда, я посажу тебя в лодку. — Аннабель осторожно встала, однако даже от такого движения лодка опасно качнулась. — Только сиди смирно, — напомнила она сестре, и в следующее мгновение лодка заскользила по воде.

— Оливия спряталась от Джона Харпера в саду, — хихикнула Абигайль.

Аннабель подняла весла и оставила лодку покачиваться на волнах под солнцем, чтобы снять туфли и чулки.

— Джон Харпер — глупец! — сказала она и замолчала, глядя на озеро.

Как бы ей хотелось сплавать на Мокоиа! Но она опасалась. Говорили, что там буянят духи умерших, ставших жертвой нападения мятежного вождя те-кооти, и что на острове живут неприкаянные души детей.

— Давай поедем на Мокоиа, — предложила Абигайль, вскочила и захлопала в ладоши от радости. Лодка опасно закачалась.

— Нет, ты же знаешь, что это слишком далеко. Кроме того, там страшно.

— Я знаю, что ты боишься мертвых детей, но это неправда. Дети-маори в школе тоже пытались запугать меня, но я не поверила ни единому их слову. Пожалуйста, давай поедем на остров…

И она упрашивала до тех пор, пока Аннабель не уступила.

— Хорошо, только ни в коем случае не будем высаживаться. Поняла?

Абигайль кивнула, и Аннабель сильными движениями стала грести прочь от берега. Мысленно она снова вернулась к той неприятной ситуации на празднике. О чем ее мать вообще думала, пытаясь сосватать ее за незнакомца? Хотя, если по справедливости, то это его мать довела все до абсурда. Аннабель ничего не могла с этим поделать. Она от всей души радовалась, что Оливия отшила этого парня. Только неприятно будет выслушивать нравоучения, которые достанутся ей от Марианны. Она уже догадывалась, что та скажет: Девушки так не разговаривают! Если и впредь будешь вести себя подобным образом, то никогда не найдешь себе мужа!

«Ну и ладно! — упрямо подумала Аннабель. — Значит, останусь старой девой, как тетушка доктора, старая мисс Фуллер».

— Ты только посмотри! — восхищенно воскликнула Абигайль, указывая на птицу, парившую над их головами. — Чайка с красным клювом!

Но Аннабель смотрела прямо перед собой. Теперь перед ними раскинулся зеленый холмистый остров Мокоиа. Чем ближе они подходили к берегу, тем сильнее было неприятное ощущение, которое испытывала девушка. «Может быть, маори из племени те-арава действительно с помощью этих страшных историй просто хотят заставить нас, белых, не ходить на этот остров, потому что он священен для них», — думала она, пытаясь успокоить себя. Несмотря на это, Аннабель не осмелилась привязать лодку, выйти из нее и войти в лесные заросли.

— Еще ближе! — попросила Абигайль, когда до острова было уже рукой подать.

Аннабель подплыла настолько близко, что оставалось лишь встать и спрыгнуть на песок, — если, конечно, хочется. И не успела она оглянуться, как Абигайль именно это и сделала, но приземлилась не на спасительный берег, а с громким плеском ушла прямо в воду.

— Вставай! Попытайся коснуться ногами дна! — велела младшей сестре Аннабель.

Но та крикнула:

— Не получается, слишком глубоко! — И принялась барахтаться.

Аннабель лихорадочно размышляла. Что же делать? Судя по всему, у берега здесь глубже, чем она думала. Прыгать? Но ведь она не умеет плавать.

— Я тону. Помоги! — изо всех сил закричала Абигайль, колотя руками по воде.

Аннабель в панике бросила малышке веревку, которой обычно привязывали лодку, но Абигайль ее не заметила. Она изо всех сил пыталась удержаться на воде и кричала, словно ее резали.

«Так она долго не выдержит», — пронеслось в голове у Аннабель, когда внезапно в поле зрения показалась лодка. Управлявший ею мужчина сердито закричал:

— Вы мне всю рыбу распугаете! — Но, увидев, что произошло, не колеблясь, прыгнул в воду и поплыл к сестре Аннабель.

Девушка дрожала всем телом, в то время как мужчина схватил Абигайль и поднял над бортом лодки. Девочка отплевывалась и продолжала вопить.

— Хватай! — крикнул мужчина, обращаясь к Аннабель. — Хватай же наконец! — Словно обезумев, девушка потянула девочку за платье, пока не перетащила промокшую насквозь сестру в лодку.

Мужчина уже плыл к своей лодке, а потом, кряхтя, попытался залезть в нее. Одну ногу он уже перебросил за борт, а вторая еще болталась над водой. Это выглядело настолько смешно, что Аннабель громко рассмеялась. В этом смехе смешались облегчение от того, что с Абигайль все в порядке, и веселье, вызванное тем, что мужчина так смешно трепыхается. В конце концов спаситель, ругаясь, плюхнулся в лодку, поднялся и обернулся. Аннабель уже испугалась, что он станет ругаться, — кому же понравится, когда в благодарность за помощь над ним смеются?

Однако когда их взгляды встретились, его лицо заметно прояснилось и он неожиданно рассмеялся в ответ. Даже Аби, встряхнувшись, словно мокрая кошка, тоже стала смеяться. Несколько ударов веслом — и незнакомец оказался рядом с лодкой девушек.

— Что вы за легкомысленные женщины? — с наигранной строгостью в голосе поинтересовался он. При этом глаза его смеялись.

— Я — Аннабель, а это моя младшая сестра Абигайль, — вежливо ответила Аннабель, не в силах отвести от него взгляд. У мужчины были редкие светлые волосы, приветливое лицо, и вблизи он казался намного моложе. Судя по всему, он был лишь немногим старше самой Аннабель.

— Ну, тогда будьте осторожнее, когда погребете назад, и даже не думайте еще раз распугать мою форель! — Он подмигнул ей и стал разворачивать лодку.

Аннабель почувствовала в некотором роде сожаление. Она была бы не против поболтать с ним еще.

— Ой-ой! — услышала она вскрик сестры, которая взволнованно глядела на петлю, в которую только что было продето правое весло. — Весло пропало!

Вместо того чтобы продолжать грести прочь, молодой человек подплыл ближе. Он нахмурился.

— С одним веслом вам обратно не доплыть, особенно если вы такие неуклюжие, — проворчал он.

Сестры виновато закивали в ответ.

— Ладно, отвезу вас на берег. — С этими словами он ухватился за лежавшую в их лодке веревку, привязал ее к своей лодке и скомандовал: — Сидеть и не раскачиваться! — И, бросив на обеих девушек еще один строгий взгляд, парень взялся за дело.

Аннабель надеялась, что он наконец-то обратит на нее внимание по-настоящему, но когда их взгляды встретились, он быстро отвел глаза. Ей показалось или он действительно покраснел? Так же, как и она, поскольку внезапно к лицу прилила волна жара, по ощущениям совсем не такая, как от солнечных лучей, отражавшихся в озере.

— Отвезите нас, пожалуйста, к отелю «Гора Таравера», — вежливо попросила Аннабель.

Молодой человек вопросительно уставился на нее.

— Я нездешний, но думаю, что нужно отвезти вас в Охинемуту, верно?

— Верно! Мы живем у самого озера, — подтвердила его догадку Аннабель и скользнула взглядом по его спине.

При каждом взмахе весел под липнувшей к телу рубашкой у него ходили мускулы. Молодой человек был сильным и не очень стройным. Именно это и притягивало ее самым магическим образом. Зачем ей худой мужчина, если сама она далеко не эльфийка? И девушка радостно улыбнулась про себя.

Абигайль весело щебетала, рассказывая истории из школьной жизни, смеясь над учителем О’Доннелом, но Аннабель ее не слушала. Вместо этого она лихорадочно размышляла над тем, стоит ли ей пригласить их спасителя на праздник. И, в первую очередь, каким образом это преподнести матери, которая наверняка страшно злится на нее.

— Это моя скамейка! — набросилась Оливия на юношу-маори, который хотел сесть рядом с ней, не спросив разрешения.

Она убежала в самый дальний уголок сада, чтобы никто из этих кошмарных мужчин не досаждал ей глупыми комплиментами. Не то чтобы ей претило строить глазки молодым людям, но те, кого сегодня пригласила мать, были предназначены для Аннабель. Кроме того, ей все равно никто из них не понравился.

Темнокожий молодой человек, несмотря на ее резкость, все равно рухнул на скамью. Казалось, он совершенно не обращал внимания на Оливию и ее возмущение.

— Все эти пакеха думают, что чем-то лучше нас, но они еще удивятся!

— Ты что, оглох? Это моя скамейка! — с нажимом повторила Оливия.

Но вместо того чтобы встать, парень повернулся к ней и, нимало не смущаясь, окинул ее взглядом с головы до ног.

— А ты кто такая? — наконец поинтересовался он.

— Тебе какое дело? — возмутилась девушка.

— Чтобы понять, имеешь ли ты право запрещать мне сидеть на этой скамейке, я должен знать, принадлежит ли она тебе. Потому что ты можешь запретить мне пользоваться чем-то только в том случае, если оно является твоей собственностью. Но ведь пакеха всегда великодушно раздают то, что им принадлежит!

— О чем ты говоришь? Кто ты вообще такой? Я тебя не знаю!

— Ты не ответила на мой вопрос. Эта скамейка принадлежит тебе?

— Да, мне принадлежит все, что ты здесь видишь, — надменно заявила Оливия. — Цветы, скамейка и даже та грязная лужа.

Словно в подтверждение ее слов, послышалось громкое бульканье, и серо-коричневая жижа немного приподнялась. Оливия вызывающе уставилась на юношу.

Он выдержал ее взгляд. Его улыбка была насмешливой, но чем дольше он смотрел на нее, тем меньше насмешливости оставалось в его взгляде. Ухмылка юноши сменилась милой улыбкой.

Внезапно Оливия почувствовала, что ничего не может возразить ему, потому что сердце ее вдруг забилось быстрее.

У него было выразительное лицо, густые черные волосы, очень светлая кожа и гораздо более узкий нос в сравнении с другими маори, которых знала Оливия. И улыбка его так сияла, словно в ней притаилось маленькое солнышко. Девушка надеялась, что все эти мысли не отразились на ее лице.

— Почему я тебя не знаю? — спросила она, стараясь, чтобы голос ее не звучал так очарованно, как она себя чувствовала.

— Потому что я из Тауранга. После смерти отца мы с матерью вернулись в живущее в этих окрестностях племя арава из Те-Вайроа из иви нгатитеранги. Но я не хочу принадлежать к их племени! Они делают одно дело с белыми — в отличие от нас! У нас гордое племя. Мой отец был храбрым воином. Он сражался против проклятых англичан во время битвы при Гейт Па. И теперь он у предков, а моя мать тяжело заболела. Чтобы немного отвлечь меня, Руиа предложила поработать в доме одной высокомерной пакеха.

— И кто же эта высокомерная пакеха? — поинтересовалась Оливия. Как это ужасно — потерять отца, да еще и остаться с тяжелобольной матерью! Оливии даже подумать о таком было страшно.

— Эта миссис Брэдли!

— Она тебе не нравится?

— Нет, не очень. Я не люблю белых.

— Вообще? — насторожилась Оливия.

— Я Анару, — вдруг мягко произнес он и подвинулся ближе к ней.

Это немного смутило девушку.

— Анару, ты действительно не любишь пакеха?

— Нет, но я могу передумать, — негромко произнес он и нежно коснулся носом ее носа. А потом без предупреждения прижал свои губы к ее губам.

Оливия испугалась и хотела ударить его по щеке, как обычно поступала с бесстыдными юношами. Но тут он требовательно обнял ее, и девушка вдруг поняла, что не в силах сопротивляться этому напору. Она просто не мешала ему. Более того, она почувствовала, что у нее закружилась голова, — но это было приятно. Не так, как если бы она собиралась упасть в обморок. По телу побежали мурашки. Почувствовав у себя во рту кончик его языка, она негромко вздохнула. Ей хотелось, чтобы это никогда не заканчивалось, но он уже прошептал:

— Скажи мне, как тебя зовут.

— Оливия, — вздохнула она, подставляя губы для нового поцелуя, который оказался более глубоким, чем первый.

Молодые люди осмелились немного поиграть языками, но юноша снова первым отнял свои губы от ее губ, оборвав этот чудесный сон.

— Вообще-то, я не люблю пакеха, но ты мне нравишься. Однажды я на тебе женюсь, — тихо вздохнув, заявил он и опять нашел ее губы.

Оливия не сопротивлялась. Но тут раздался резкий голос:

— Ах ты, бесстыжий мальчишка!

И оба испуганно отпрянули друг от друга.

Над ними, словно богиня мести, стояла Марианна. Она замахнулась и ударила дочь по щеке. А потом заорала на Анару, ударив и его тоже:

— Убирайся отсюда, бесстыжий соблазнитель!

Молодые люди, словно окаменев, сидели на скамейке. Неожиданно подошла Руиа. Она, казалось, дрожала всем телом.

— Анару, пойдем, пожалуйста! — попросила она, но юноша даже и не сдвинулся с места.

Он твердо и уверенно произнес:

— Оливия, помни о том, что я пообещал тебе, и однажды мы…

— Не смей прикасаться к моей дочери! — заорала Марианна, будучи вне себя от гнева, и попыталась оттащить юношу от дочери за волосы.

— Я обещаю вам, мисси, это больше не повторится, — громко всхлипнула Руиа, но возмущение Марианны не знало границ.

Она терпела лишения последних лет, отказывала себе в столь многом, чтобы ее дочь могла составить хорошую партию, не для того, чтобы та позволила соблазнить себя немытому мальчишке-маори.

— Вон из моего дома! — словно обезумев, вопила Марианна. — Оба! И не смейте попадаться мне на глаза!

Руиа недоуменно уставилась на Марианну.

— Но, мисси, я…

— Ты тоже! Это ты привела его в мой дом. Вон, оба!

Услышав последние слова хозяйки, Руиа опасно пошатнулась, но Анару вскочил со скамейки и подхватил ее. В его глазах сверкнула ненависть, когда он посмотрел на Марианну. Не сказав ни слова и не удостоив Оливию больше ни единым взглядом, юноша просто бросился прочь, поддерживая свою тетку.

Девушка по-прежнему сидела неподвижно. А ведь ее мать права. Как она могла так поступить? Как она могла поцеловать маори, когда мать обещала ей принца? Неужели он околдовал ее?

— Он тебя заставил? — пронзительным голосом поинтересовалась Марианна.

Оливия молчала.

— Я спрашиваю, он тебя заставил?

Оливия молча кивнула.

Щеки Аннабель покраснели от радости, потому что ей удалось убедить спасителя сестры прийти на праздник.

— Должна же мама знать, кто меня спас, — захихикала Абигайль и доверительно взяла его за руку.

— Но для начала вам нужно сказать нам, как вас зовут, — пропела Аннабель и остановилась в ожидании.

— Я — Гордон Паркер из Гамильтона. Собираюсь искать работу в Окленде, потому что мой брат унаследовал ферму и для меня там больше нет будущего, — рассказал он. Молодой человек посерьезнел. Он смотрел прямо в глаза Аннабель, а потом на его лице появилась улыбка и он громко расхохотался, указывая на ее голову.

Абигайль проследила за его взглядом и тоже затряслась от смеха.

Аннабель заподозрила худшее и осторожно подняла руку к шиньону. Он тут же оказался у нее в руке вместе со шляпкой.

— О! — вырвалось у нее. — О!.. — Девушке захотелось сбежать. Ей казалось, что она ужасно опозорилась, но Гордон Паркер прошептал ей:

— Простите, что я так откровенно говорю об этом, но вы выглядите без него гораздо лучше. Мне нравятся светло-русые локоны, а эти шляпки мне кажутся совершенно отвратительными!

— Правда? — удивилась девушка. Пожалуй, в благодарность она бросилась бы ему на шею, если бы в этот миг на террасу не вышла ее мать. Лицо Марианны было перекошено от ярости.

Аннабель вздрогнула, опасаясь скандала, который в присутствии незнакомца был бы вдвойне неприятен. Поэтому, решив опередить мать, она сказала:

— Мама, мне очень жаль, что я так повела себя, но у меня есть просьба: может быть, мистеру Паркеру можно…

— Боже мой, что у тебя за вид? — перебила ее Марианна, указывая на голову Аннабель. Она даже не обратила внимания на то, что мокрая насквозь Абигайль дергает ее за подол, чтобы привлечь внимание к себе и своему спасителю.

— Мам, разреши представить мистера Паркера? Он Аби… — Аннабель предприняла еще одну попытку, но Марианна думала о чем-то другом.

— Ты немедленно отправишься к себе в комнату и приведешь в порядок волосы! — резко произнесла она, не удостоив ни единым взглядом Гордона Паркера и свою младшую дочь.

— Ну, иди уже! — И она, взяв Аннабель за руку, потянула ее за собой.

Абигайль побежала за ними. И только когда они дошли до лестницы, девочке удалось остановить мать.

— Мам! — изо всех сил закричала Абигайль, топнула ногой и преградила ей путь. — Мам! Ты должна обязательно познакомиться с мистером Паркером. Он спас меня, когда я чуть не утонула. И вообще, он очень милый.

— О, мое золотко! Ты же насквозь промокла! — испуганно воскликнула Марианна и тут же обернулась к Аннабель. — Что ты с ней сделала?

— Я сама виновата! Я хотела поплыть на остров Мокоиа и вылезла из лодки. Она ни при чем! — поспешно заявила Абигайль.

— Хорошо, значит, мы должны вознаградить твоего спасителя, — успокаиваясь, произнесла Марианна и слегка коснулась щеки Аннабель. — Прости, я была так взволнована, но Оливия, она… Ах, неважно! А с Джоном Харпером тебе больше говорить не придется. Слышишь, для меня он умер, но ты можешь попробовать потанцевать с этим молодым человеком из Таупо.

— Мама, он же на две головы ниже меня. Никогда! — энергично возмутилась Аннабель.

— Ладно, ладно, я тебе кого-нибудь найду. А сейчас пойдем к этому мистеру Паркеру и выразим ему свою благодарность.

— Мама, можно ему немного побыть на нашем празднике? — Аннабель старалась, чтобы голос ее звучал не слишком умоляюще.

— Да, мам, пожалуйста, — поддержала ее Абигайль.

Марианна, вздохнув, кивнула.

— Ну ладно, но скажите мне для начала: вы знаете, кто он и откуда? Сколько ему лет?

— Очень много, — убежденно заявила Абигайль. — Точно не меньше, чем Джону Харперу!

Марианна невольно улыбнулась.

— И? — нетерпеливо поинтересовалась она. — Кто же этот Гордон Паркер? Я хочу сказать, чем он занимается?

У Аннабель, которая разволновалась при мысли о том, что сможет станцевать с Гордоном Паркером польку, покраснели уши.

— Он из Гамильтона. Направляется в Окленд, потому что его брат получил в наследство ферму, — простодушно ответила она, даже не услышав, что Марианна пробормотала: «Вот как, фермер…»

Когда они наконец снова вышли на террасу, сердце у Аннабель едва не выпрыгивало из груди, но, к сожалению, Гордона Паркера и след простыл.

 

Роторуа, февраль 1899

Спальня Марианны Брэдли находилась в самом дальнем конце верхнего этажа. Комната была маленькой, в ней помещались только кровать, комод и один стул. Раньше там жила Абигайль, но после смерти Уильяма Марианна передала отель и дом Аннабель и Гордону, а сама устроилась скромно, в бывшей комнате дочери, и ей этого вполне хватало.

— Мама? — дрожащим голосом позвала Оливия, вглядываясь в темноту.

Плотные бархатные шторы были задернуты, и лишь потому, что какой-то лучик света пробился сквозь них, она увидела смутный силуэт матери, лежавшей на постели, словно труп. На глазах Оливии выступили слезы. Она осторожно подошла к стулу, стоявшему у постели. Присела, взяла мать за костлявую руку.

— Мама, — глухо произнесла Оливия и, приникнув губами к холодной руке, в отчаянии поцеловала ее.

Красивое лицо Оливии было перекошено от горя. Еще на ведущей наверх лестнице она сбросила маску высокомерия. Она пожалела, что набросилась на Аннабель с упреками, но видеть, как Дункан поддерживает тетку, было просто невыносимо. «Проклятье, он ведь мой сын, он должен поддерживать меня!» — размышляла Оливия. Чем больше она задумывалась о его поведении, тем больше ее обуревала ревность. «Почему Дункан всегда становится на сторону Аннабель? Это же несправедливо после всего, что я для него сделала! — проносилось в голове у Оливии. — И почему все относятся ко мне так, словно это я виновата в том, что мама упала? Аннабель не смотрела за ней! Это вполне в ее духе! Это просто невыносимо!» Оливия потерла виски. В них с такой силой пульсировала боль, словно голова вот-вот должна была лопнуть. Почему все всегда нападают на нее, на Оливию, хотя она всего лишь говорит правду? Несмотря на это, она решила впредь быть сдержаннее. Только ради того, чтобы избавить себя от созерцания того, как Дункан сочувствует Аннабель.

— Ах, мама! — вздохнула Оливия, с нежностью вглядываясь в лицо спящей. Оно было бледным, почти белым, но правильные черты лица по-прежнему оставались сказочно красивыми.

При мысли о том, что, возможно, мать никогда больше не сможет ходить, ее снова накрыла волна ярости, которую она испытывала к сестре. Аннабель ни на секунду не должна была спускать глаз с матери. По крайней мере точно не на мокрых и скользких камнях вокруг Похуту.

Какие же все-таки Гордон и Аннабель наивные! Неужели они действительно думают, что она заинтересована в тех несчастных деньгах, которые скопила мать? Нет, если у нее и есть что-то в избытке, так это деньги. На самом деле она привезла Джона Харпера по той простой причине, что ей посоветовали взять с собой адвоката, сказав, что будет лучше, если он будет присутствовать в момент смерти матери, а при необходимости делить наследство займется оформлением документов. Она просто не могла оттолкнуть его, хотя, конечно, догадывалась, что он будет заигрывать с ней. В действительности женщине давно осточертел этот поклонник, преданный ей, словно пес. Оливия попыталась отбросить мысль, которая вдруг со всей очевидностью предстала перед ней: в ее жизни был лишь один мужчина, которого она любила по-настоящему, но ей недоставало мужества признаться себе в этом. Женщина вздохнула, вытерла выступившие на глазах слезы.

— Оливия, сокровище мое! — Голос Марианны звучал слабо.

— Мама! — Оливия склонилась над ней, поцеловала в щеку.

— Как хорошо, что ты приехала, дитя мое! Я хочу, чтобы ты была рядом со мной. Ты должна ухаживать за мной, а не она…

Оливия вздрогнула. Ухаживать? При мысли о том, что придется заботиться о парализованной старухе, пусть даже это ее собственная мать, на лбу у нее выступил пот.

— Ты не против, если я немного приоткрою окно? — спросила она, чтобы мать не заметила, что творится у нее в душе. Да еще эта проклятая головная боль. Неужели она никогда не прекратится?

— Конечно, детка. Теперь, когда ты здесь, я и свет смогу переносить. Впусти солнце! — Марианна робко улыбнулась.

Оливия поспешно поднялась, раздвинула шторы, но едва она приоткрыла окно, как с первым же порывом ветра в комнату ворвался запах серы. Женщина задержала дыхание. Нет, этого она больше не вынесет. В голове стучало так же, как колеса экспресса «АРАВА» по рельсам железной дороги, — того самого, что привез ее сюда из Окленда. Она снова задумалась, почему после смерти отца мать не захотела переехать в Окленд. Оливия ни разу не осмелилась попросить мать объясниться — настолько решительной выглядела тогда Аннабель.

С тех пор прошло уже больше десяти лет. Оливия глубоко вздохнула. Ей хотелось наконец получить удовлетворительный ответ на этот вопрос, потому что тогда ей было очень обидно, оттого что мать осталась в Роторуа, с Аннабель.

— Мама! — Оливия резко обернулась и замерла. — Скажи, почему ты тогда, после смерти отца, не переехала ко мне, а окопалась в этой своей комнатке? Почему ты отвергла предложение жить с нами, в «Гамильтон Касл», в приличных условиях?

— Ах, дитя мое, это было так давно. А теперь уже слишком поздно. Я умру там, где провела бóльшую часть своей жизни. В этом проклятом доме, в котором я заработала себе горб, — пробормотала Марианна.

Оливия испугалась. Мать никогда прежде не позволяла себе такой откровенности. Единственное, о чем она всегда твердила, заставив Оливию запомнить навсегда, так это то, что ее дочери заслуживают жить, как принцессы. Она никогда не говорила о том, что недовольна своей жизнью. И эта ее жалоба породила в душе Оливии еще больше загадок. Почему она осталась в Роторуа, если это место было связано для нее с такими мучениями? Должна же быть веская причина для такого решения.

Оливия подошла к кровати и села.

— Почему, мама?

— Из-за Элизабет! — бесцветным голосом прошептала Марианна.

Оливия смотрела на мать, ничего не понимая.

— Из-за Элизабет? Да, я знаю, ты любила ее, но она умерла, когда еще был жив отец. Ты могла приехать к нам потом.

— Я не могла ее бросить, — негромко возразила Марианна.

— Мама, она мертва! Уже целую вечность! — возмутилась Оливия, всплеснув руками.

— Но ее душа живет в этом доме, в этом поселке. Здесь она совсем рядом со мной.

— Мама! Что за глупости ты говоришь? Ты ведь не веришь в духов, правда?

— Маори говорят…

— Мама, я тебя умоляю! Мы, белые, верим в Бога, а не в духов умерших!

Оливия провела по лбу рукавом платья. «Здесь действительно так жарко или же все дело в глупой болтовне, от которой меня бросает в пот?» — устало спросила она себя, чувствуя, как голова буквально раскалывается на части.

— Дитя мое, ты же знаешь, что я не поддерживаю языческую веру маори, но клянусь тебе: здесь Элизабет рядом со мной. Иногда, по ночам, она говорит со мной, и после этих разговоров я становлюсь совсем счастливой.

Оливия сжала кулаки и стиснула зубы с такой силой, что они заскрежетали. Только поэтому ей и удалось не возразить матери. На языке вертелся резкий ответ. Чтобы мать осмелилась заговорить о вере маори! И опять старая песня: Элизабет. Она уже слышать о ней не могла. Оливия глубоко вздохнула. Нужно перевести разговор на другую тему, потому что развивать эту она уже была не в силах.

— Расскажи мне, что произошло у Похуту и как ты себя чувствуешь, — предложила она.

Глаза Марианны наполнились слезами.

— Ночью мне приснился сон. Со мной говорил дух Элизабет, девочка умоляла меня найти ее. Она пообещала мне, что я найду ее у действующего гейзера…

— Мама, я прошу тебя, заканчивай с этой ерундой! Это был не ее дух. Тебе просто приснилась мертвая внучка. И все!

Марианна измученно вздохнула, но Оливия не отступала. Она была твердо намерена покончить с этими бреднями.

— И поэтому ты поехала на Похуту? Потому что во сне тебе велела сделать это Элизабет? Ты шутишь.

— Нет, дитя мое.

— А потом? — Теперь в голосе Оливии явно слышалось раздражение.

— Аннабель взяла меня с собой, подвела к камню и велела сидеть на нем. Но только она отошла, как мне показалось, что наверху, на террасе… — Марианна запнулась и простонала: — Ты все равно мне не поверишь.

— Да говори уже!

— Там была маленькая девочка с черными локонами. Она выглядела совсем как Элизабет, и тогда я забралась на одну из этих скользких террас и… споткнулась.

— Аннабель должна была присматривать за тобой! — Оливия буквально выплюнула эти слова. От охватившей ее ярости она дрожала всем телом. Когда же это закончится! Элизабет то, Элизабет се!

Но Марианна схватила ее за руку.

— Нет, ты не имеешь права упрекать сестру в этом. Только не в этом!

Оливия удивленно поглядела на нее.

— Но она сказала, что со дня трагедии ты с ней практически не разговариваешь. Неужели ты не винишь ее?

— Нет, в этом — нет!

— А в чем тогда?

— Я никогда не прощу ей, что она бросила моего маленького ангелочка на произвол судьбы! — отрезала Марианна и устало закрыла глаза.

— Нет, я понимаю, что ты любила Элизабет. Мы все любили ее, но почему ты никогда не думала о других внуках? Почему не переехала к Дункану и Хелен? Почему бы тебе не выбрать живых? Они были бы рады. И им был бы от тебя какой-то прок!

— А где, кстати, Алан и Дункан? — вопросом на вопрос ответила Марианна.

Вспомнив о муже и сыне, Оливия слабо улыбнулась.

Затем она вскочила со стула, сделала несколько решительных шагов по маленькой комнате, а потом снова села, сопя от возмущения. Она готова была вот-вот полностью выйти из себя. Почему Марианна не спрашивает о ее Хелен, хотя бы из вежливости? Почему не проявляет интереса к своей живой внучке? Оливия глубоко вздохнула. Нужно предпринять еще одну, последнюю попытку. Может быть, мать все же поймет, насколько это обидно.

— Алану пришлось остаться в Окленде, а Хелен не захотела оставлять его одного…

— А Дункан?

Оливия махнула рукой. Все бессмысленно.

— Он сейчас придет. Пошел в кухню к своей любимой тетушке. — В ее голосе слышалась горечь, но женщина ничего не могла с этим поделать.

Она не понимала, что ее сын находит в своей невзрачной тетке, которая вообще ничего из себя не представляет. Единственное, чему Оливия завидовала, так это тому, что лицо ее сестры по-прежнему оставалось на удивление юным. Даже несмотря на то, что Оливия пыталась утешить себя тем, что у полноватых женщин часто бывают кукольные личики, она чувствовала, как ее съедает зависть. «Чего я только не делаю, чтобы сохранить давно миновавшую юность, — думала она. — Быстротечность отражается на моей душе». Внезапно Оливия почувствовала жгучее желание как можно скорее убраться из этой комнаты, где пахло болезнью и смертью, покинуть этот смрадный кусок земли, вернувшись обратно в свой привычный мир.

— Как поживает Алан? — с интересом в голосе спросила Марианна. Стоило ей заговорить о зяте, как в глазах ее появился блеск.

— Хорошо, — коротко ответила Оливия, но по вопросительному взгляду матери поняла, что придется рассказать о доме немного больше, чтобы не вызвать у нее раздражения. Поэтому она принялась говорить о новой мебели, о том, как хорошо идут дела у новой экспортной фирмы Алана. Бизнес мужа действительно развивался наилучшим образом, поскольку цена на янтарную смолу дерева каури сильно возросла. А еще Оливия рассказала о том, что Хелен прилежно учится и старается как можно успешнее окончить школу.

Когда речь зашла о делах Алана, мать принялась настойчиво расспрашивать ее, а вот насчет Хелен не проронила ни слова. Оливии было больно из-за того, что мать даже не пытается скрыть свое равнодушие, когда речь заходила о ее внучке. У Хелен никогда не было ни малейшего шанса завоевать расположение и любовь бабушки. В отличие от недосягаемой Элизабет.

— Ты ведь пока что побудешь здесь, правда? — спросила Марианна, выжидающе глядя на дочь.

Оливия судорожно сглотнула, прекрасно понимая, что не выдержит и дня. Втайне она уже мечтала о том, чтобы завтра вместе с Дунканом и Джоном Харпером отправиться восвояси, и представляла, как будет сидеть в экспрессе, везущем ее в Окленд. Джон Харпер! Она искренне надеялась на то, что никто не скажет матери, что он приехал сюда в качестве ее сопровождающего. Женщина и сама не понимала, зачем привезла его. Она не испытывала к нему никаких чувств. Ни больше, ни меньше, чем в юности. Вообще ничего! И, несмотря на это, она позволила ему убедить себя в том, что ей обязательно нужна поддержка. При этом пришлось еще терпеть недовольство Дункана. Во время путешествия он не скрывал, что присутствие адвоката раздражает его.

— Девочка моя, останься, прошу! Ты нужна мне.

От страха, что мать прочтет на ее лице желание сбежать, Оливия не знала, куда девать глаза. Нервно окинула взглядом комнату. Посмотрела на постель, потом на комод, потом опять на постель.

— Мне кажется, тебе нужно немного поспать! — наконец пробормотала она. Затем с тоской поглядела в окно, словно могла взлететь, как альбатрос, и улететь далеко-далеко отсюда…

— Ты знаешь, что я теперь калека? — раздался голос Марианны в наступившей тишине.

Оливия хотела соврать, сказать, что не знает, о чем говорит мать, но это было бессмысленно. Она кивнула.

— Врач сказал, что надежды нет. Гордон уже делает для меня инвалидную коляску.

— Ах, мама! — вырвалось у Оливии, и она закрыла лицо руками.

— Не плачь, — попыталась утешить ее Марианна. — Я же раньше просто лежала в кровати или сидела на террасе и смотрела на озеро. Главное, что ты со мной. Моя единственная послушная девочка.

— Может быть, Абигайль тоже приедет, — заметила Оливия и испугалась, увидев, как при упоминании о младшей сестре мать тут же ожесточилась.

— Я не хочу слышать ее имени в своей комнате! Ты поняла? И видеть ее больше не хочу. Даже если она приедет посмотреть на мои страдания.

— Да, мама! — С этими словами Оливия вскочила со стула. Она не выдержит больше ни одной минуты. Запах серы, предчувствие смерти и воспоминания о безвозвратно ушедшем детстве. Она уже не принцесса. И очень давно! Да еще эти кошмарные головные боли…

— Мама, мне нужно идти. Я пришлю к тебе Дункана, хорошо?

— Ты ведь побудешь в Роторуа, правда? — снова, уже с отчетливым отчаянием в голосе, спросила Марианна.

— Конечно, мама, — солгала Оливия.

— Ты еще помнишь вашу чудесную свадьбу? — Марианна, заметно расслабившись, мечтательно улыбнулась. — Это был самый чудесный день в твоей жизни, разве не так? — Лицо ее сияло.

— Да, мама, — снова солгала Оливия.

— Ты ведь ни разу не пожалела о том, что вышла за него замуж и можешь вести жизнь, которая полагается такой девушке, как ты, правда?

— Конечно, мама! — леди Оливия Гамильтон солгала в третий раз.

 

Окленд, декабрь 1879

«Гамильтон Касл», как называла семья Гамильтонов свою недавно построенную, выкрашенную в белоснежный цвет деревянную виллу, одиноко стоял на зеленом холме. Многообразие высоких зубцов и башенок определяло вид фасада. Приехав сюда, Марианна не сумела пересчитать их. Игривое великолепие этого дома в английском стиле просто подавило ее. Но наибольшее впечатление произвел на нее вид на залив Хобсон, которым можно было любоваться из всех комнат с тыльной стороны здания. Здесь даже было три балкона, поддерживаемых декорированными коваными колоннами.

«Такой красоты в Роторуа не найдешь», — пронеслось в голове Марианны, когда женщина окинула взглядом окрестности. Если самые смелые ее мечты оправдаются, Оливия в будущем будет жить здесь.

Мечты Марианны невольно отравляла неприязнь Уильяма по отношению к Гамильтонам. Ей не удалось заставить его принять долгожданное приглашение этой семьи и приехать в Окленд. Он сказал, что не может бросить отель, но Марианна не обманывалась на этот счет. Истинная причина была ей известна. Муж чувствовал себя неловко в обществе Питера Д. Гамильтона, его супруги Розалинды и их единственного сына Алана.

Марианна вздохнула. Уильям не скрывал своего отношения к честолюбивым планам своей жены. В ушах у нее по-прежнему звучали его предостерегающие слова: «Они нам не подходят. Ты загоняешь дочь в общество, из которого не вышли ни ты, ни я. Это может плохо кончиться».

Она, в свою очередь, назвала его «мрачным пессимистом» и напомнила, что это женское дело — выдавать дочерей замуж.

— Дочерей? — презрительно пробормотал он в ответ. — Для нашей Аннабель ты до сих пор не нашла мужа. Зачем было прогонять молодого человека, который о ней спрашивал?

Когда Марианна задумывалась над этим, ей приходило в голову, что, наверное, нечестно было скрывать от Аннабель, что о ней спрашивал некий Гордон Паркер, несколько дней назад явившийся к ним в дом. Может быть, это последний шанс ее дочери найти себе мужа. Но такого? В своем потрепанном костюме он совершенно не подходил на роль хорошего зятя. Во всяком случае, в ее представлении. Его даже сравнивать невозможно со всегда элегантным Аланом Гамильтоном.

Марианна вздохнула, вспоминая серьезную ссору с Уильямом, который очень разозлился, узнав, что она прогнала молодого человека. Муж, как всегда, сражался за Аннабель, как лев, и добился победы. Марианне пришлось согласиться с тем, чтобы Уильям рассказал дочери о визите молодого человека, пусть даже через некоторое время. «Но только после того, как я уеду в Окленд», — попросила Марианна. Поэтому оставалось лишь надеяться, что Аннабель не знает, где искать этого крестьянского парня. Он наверняка не станет пытаться увидеть их дочь еще раз, учитывая столь резкое отношение к нему ее матери.

Марианна тщетно пыталась отбросить мысли, не дававшие ей покоя. Достала из шкафа роскошное платье. Но это не отвлекло женщину. Даже в этом раю на каждом шагу ее преследовали воспоминания о жизни в Роторуа, и это приводило ее в ярость.

Она решительно вышла на балкон. Вздохнув, провела рукой по слегка растрепавшимся на ветру волосам, и взгляд ее остановился на собственных руках. Нет, таких рук у леди, живущей на вилле, быть не должно. Ее руки носили следы тяжелого многолетнего труда. Ладно, колесо жизни не повернешь назад, но одного она ни за что не потерпит: нежные, утонченные пальчики Оливии никогда не покроются такими же трещинками и шрамами!

Пристыженная и расстроенная, Марианна спрятала руки за спину, усилием воли заставляя себя сосредоточиться на своем триумфе. В предвкушении этого мгновения она жила уже больше года. С тех пор как мистер Гамильтон впервые привез своего сына в отель «Гора Таравера», она, Марианна, делала все возможное и невозможное для того, чтобы Оливия и Алан познакомились поближе. И сегодня, в этом женщина была совершенно уверена, ее мечте суждено сбыться. Иначе зачем это приглашение в «Гамильтон Касл»? Скорее всего, оно сделано с одной-единственной целью: дети наконец-то обручатся!

Размышляя о будущем своей дочери, Марианна окинула взглядом парк. Сочного зеленого цвета газон выглядел очень ухоженным. Что ж, у Гамильтонов были не только деньги, но и вкус. Это точно. Сад, полностью выдержанный в английском стиле, сильно отличался от дикой природы, которая окружала Марианну дома.

Она еще раз глубоко вдохнула свежий воздух. Прохладный бриз нес с собой волшебные ароматы моря и сочной зелени, а не запах серы, как это было в Роторуа. В принципе, она может быть довольна собой. Лучшей возможности, чем визит Гамильтонов в их отель, выбрать было нельзя. Какая чудесная идея — взять с собой Оливию на экскурсию к горе Таравера! Алан загорелся еще в экипаже, по пути туда, и с тех пор ходил за ее дочерью по пятам. Да, она все сделала самым лучшим образом, как только и можно ожидать от любящей матери. Гамильтоны были не просто богатой, но еще и очень уважаемой семьей. Они состояли в дальнем родстве с капитаном Джоном Чарльзом Фейном Гамильтоном, заслуженным бойцом Королевской армии, погибшим в битве с маори при Гейт Па. Питер Д. Гамильтон, отец Алана, был обязан своим богатством тому, что в его владениях оказались обширные участки с деревьями каури, смола которых пользовалась большим спросом в Европе. Злые языки утверждали, что он завладел своими землями хитростью, поскольку опоил вождя племени, но Марианна считала, что все это слухи. Гамильтон был хорошим бизнесменом, на него работали сотни добытчиков смолы каури, диггеров, выкапывавших из земли дорогую смолу дерева каури. В ужасных условиях. По крайней мере так утверждал Уильям, который не стал скрывать от жены того факта, что считает Питера Д. Гамильтона позором рода человеческого.

Впрочем, Марианна строго запретила ему высказывать свое мнение в присутствии Оливии. Несмотря на то что Уильям сдержал свое слово, Марианна точно знала, что именно это стало причиной его отказа от великодушного приглашения семьи Гамильтон, поэтому ей пришлось приехать в «Гамильтон Касл» без супруга. Наверное, он был бы более счастлив, если бы Оливия вышла замуж за паренька из Роторуа. Лучше всего за Бернарда Смита, сына торговца колониальными товарами. Марианна содрогнулась при одной мысли о том, что ее дочь могла бы стоять за прилавком и продавать муку. Так, как когда-то она сама в Данидине.

Предаваясь размышлениям и задаваясь вопросом, какую отговорку придумает Уильям, когда речь зайдет о свадьбе, она заметила свою дочь, прогуливавшуюся по саду рука об руку с Аланом. Казалось, молодые люди очень сблизились. Марианна улыбнулась про себя и отошла на шаг.

«Как же она красива! — с гордостью подумала она. — И какая они чудесная пара!» Миниатюрная Оливия едва доставала до плеча высокому Алану. Его светлые кудри и ее черные как смоль волосы представляли собой восхитительный контраст. Лучшего для Оливии и желать нельзя. При этом поначалу дочь очень сильно противилась ухаживаниям молодого человека. Марианна уже стала опасаться, что она даст ему от ворот поворот — это притом что в Окленде он мог взять в жены любую девушку, о чем его мать не уставала напоминать. Но Алан был упрям и настойчив.

Вздохнув, Марианна вспомнила несколько серьезных ссор, возникших у нее с дочерью по этому поводу.

— Замужество с ним — это лучшее, что может с тобой случиться, — втолковывала она дочери, но Оливия продолжала упрямиться.

— Он мне не нравится! — отвечала она.

Но теперь, судя по всему, девушка переборола собственное упрямство. Во всяком случае, сейчас Марианна с удовольствием наблюдала, как молодые люди хихикали, склонив головы друг к другу.

«Какие чудесные у меня будут внуки!» — радовалась Марианна, и сердце радостно замирало от мысли, что ее дочь будет жить лучше, чем она сама. Вдохновленная, в прекрасном настроении, женщина вернулась с балкона в комнату, чтобы заняться приготовлениями к вечернему приему. Как бы там ни было, она собиралась произвести настоящий фурор.

— Будет несколько важных людей, милая Марианна, — объявила ей Розалинда со странными нотками в голосе. Как будто не представляла, что Марианна сумеет вести себя прилично в их присутствии.

Это была небольшая колкость в ее адрес, ну да ладно! Марианна отбросила эту мысль. Все равно мать Алана с трудом скрывала то, что хотела для своего сына чего-то большего, чем дочери простого владельца отеля из Роторуа, но, откровенно говоря, Марианне было все равно. Зато отец Алана был в полном восторге от их союза. Он неоднократно говорил об этом во время последнего приезда в Роторуа.

— Если бы я не был занят, я бы… — то и дело повторял он, и Марианна с завидным постоянством отвечала:

— Да уж, но вы-то женаты, мистер Гамильтон!

Похоже, Розалинда догадывалась, что Питер Гамильтон боготворит Марианну, потому что не упускала ни единой возможности отпустить шпильку в адрес Марианны или ее дочери. Вот только все это не принесло ей успеха, поскольку в доме Гамильтонов слово мужа тоже имело вес в отношении выбора невестки.

— Милая Марианна, — недавно сказал он ей, — был бы я моложе, ваша дочь мгновенно покорила бы мое сердце.

Марианна вздохнула. «Может быть, действительно лучше, что Уильям остался дома, — думала она, надевая новое платье, сшитое специально для этого вечера. — Он ужасно старомоден и презирает пустые беседы. Нет, сидеть за столом с мрачным, молчаливым Уильямом было бы ужасно. У него нет ни малейшего желания быть частью этого общества». И действительно, несмотря на то что представители так называемых высших кругов могли всегда остановиться в его отеле, ужинать с ними он избегал. Вполне вероятно, что он не преминул бы высказать свое мнение о торговце, заработавшем свое состояние на тяжелом труде тех, кто добывал для него смолу каури.

— Ах, Уилл! — простонала Марианна, прежде чем отбросить мысли о муже и натереть грубую кожу рук нежным бальзамом.

— С тобой я становлюсь самым счастливым человеком на земле! — нежно прошептал Алан Гамильтон, отводя Оливию в тень цветущего красными цветами железного дерева и прижимая девушку к себе.

Игриво улыбаясь, она подзадорила его:

— Ну же, поцелуй меня!

Какое-то мгновение он колебался, а затем прижался губами к губам Оливии и поцеловал ее безудержно и страстно. Когда девушка снова смогла дышать, она увидела, что глаза его остекленели от желания.

— Ты так долго мучила меня, потому что знала, что я с каждым днем все больше и больше схожу по тебе с ума, да, маленькая плутовка?

— Алан, ты ведь никому не скажешь, что сделал мне предложение в первую же нашу встречу? И главное, что я отказалась. Слышишь? Иначе я возьму свои слова назад и ты никогда меня больше не увидишь.

Алан Гамильтон не понял, что она говорит серьезно.

— Поцелуй меня еще раз! — потребовала Оливия, с удовольствием подставляя ему губы.

— Любимая моя, если бы я не был уверен, что до меня ты никогда не любила мужчину, то подумал бы, что ты богиня любви, — прошептал он срывающимся голосом.

— Алан, я хочу быть с тобой всегда, но у меня есть два условия.

Алан Гамильтон удивленно посмотрел на Оливию.

— Условия? Это уже не так романтично!

— Не пойми меня превратно. Я ничего не хочу так сильно, как поскорее выйти за тебя замуж. Я тоскую по тебе. Каждый твой поцелуй говорит мне, что я буду счастлива в твоих объятиях. Так не будем же терять время! Как насчет того, чтобы сочетаться браком на это Рождество?

Алан побледнел.

— Но, любимая, так быстро? Это же меньше чем через три недели. Люди подумают, что мы вынуждены пожениться.

Оливия высвободилась из его объятий и язвительно заметила:

— Я так и знала: ты любишь меня недостаточно сильно, чтобы исполнять мои желания. А ведь я изнемогаю от желания стать твоей как можно скорее!

— Но, любимая, нет… это просто… — пролепетал Алан.

— Я все поняла. Однако мне нужен мужчина, который любит меня больше всего на свете. Ты понимаешь? Я — настоящая женщина, и я хочу быть желанной! Мне хотелось бы, чтобы тебе не терпелось заключить меня в объятия.

Алан судорожно сглотнул.

— Но, любимая, если бы я мог, то пришел бы к тебе сегодня ночью и доказал бы, что каждую ночь я мечтаю лишь об одном: чтобы ты наконец-то стала моей.

— Хорошо, тогда докажи мне это сегодня ночью! Это мое второе желание. Я хочу принадлежать тебе, причем сегодня же!

Алан Гамильтон, пораженный, стоял с открытым ртом. Прошло мгновение, прежде чем он снова овладел собой.

— Ты хочешь сказать, что сегодня ночью я могу прийти к тебе в комнату и…

В подтверждение того, что ее предложение было понято правильно, Оливия прижалась к нему и прошептала:

— Я люблю тебя.

— Хорошо, любимая, как скажешь. Мы поженимся на Рождество, и я сегодня же приду к тебе, — хриплым голосом произнес Алан. Он почувствовал, как напряглось его мужское достоинство, и смутился. — Пойдем, нам нужно выйти к остальным, — подчеркнуто деловым тоном произнес он, несмотря на то что внезапно понял, что может думать только о том, что ждет его позже в комнате Оливии.

Он нежно провел рукой по ее щеке и едва удержался от того, чтобы не поцеловать девушку еще раз, так же страстно, как прежде. Щеки Оливии слегка покраснели, и Алан счел это проявлением желания.

— Пойдем к столу, — пропела она.

Когда молодая пара вошла в комнату, все взгляды устремились на них. Семья и несколько друзей Гамильтонов уже сидели за столом, и Оливии достался укоризненный взгляд матери. Но Алан сиял и, наклонившись к своему отцу, что-то прошептал ему на ухо. Теперь просветлело лицо Питера Д. Гамильтона. Он взял в руку вилку, постучал по своему бокалу с вином, а затем поднялся с места и торжественно заговорил:

— Дорогие друзья, я позволю себе воспользоваться опозданием молодых людей как поводом для того, чтобы с радостью объявить вам об их помолвке. Они только что решили пожениться, и даже я могу счесть это достаточным извинением за опоздание к столу… — Он сделал паузу и бросил ободряющий взгляд на жену. Услышав его слова, та побледнела, но, похоже, ее супругу было все равно. Он откашлялся и вперил взгляд в мать невесты.

Марианна снова заметила желание в его взгляде, которое всегда старалась не замечать. Она лишь надеялась, что это не бросится в глаза Розалинде. Марианна достаточно перевидала таких взглядов от мужчин, с которыми ей когда-то доводилось танцевать. При мысли об этом она содрогнулась. О, как же она ненавидела это компрометирующее поведение!

Между тем хозяйка дома предупреждающе посмотрела на нее. Честно говоря, Марианна не понимала, почему такой вполне привлекательный мужчина, как Питер Д. Гамильтон, вообще женился на Розалинде. Эта женщина выглядела сущей матроной, у которой не было ни капли соблазнительной грациозности и даже намека на привлекательность. Лишенные блеска волосы и грубые черты лица — вот и все, чем она могла похвастаться.

Марианна коротко кивнула отцу жениха и вежливо произнесла:

— Вы правы, Питер. Ради такого я тоже готова простить поведение своей дочери! За помолвку наших детей! — И она вежливо улыбнулась собравшимся гостям.

При виде одного из гостей улыбка застыла на губах Марианны. Прямо напротив нее сидел не кто иной, как Фрэнк Харпер со своей супругой Элеонорой. Марианна тут же вспомнила его дерзкие слова, которыми он оскорбил ее во время празднования восемнадцатого дня рождения Оливии в Роторуа, когда пытался убедить Марианну бросить Уильяма. Женщина опустила глаза, поскольку этот омерзительный тип беззастенчиво таращился на нее. Она почувствовала, что покраснела от смущения, и разозлилась еще больше. Как же ей хотелось дать этому типу давно заслуженную пощечину, прямо здесь, за столом! Чтобы остудить свой гнев, она принялась напряженно вслушиваться в слова Питера Д. Гамильтона.

— Конечно, нам хотелось, чтобы Алан взял в жены девушку из Окленда, а не из Роторуа…

Он снова замолчал, и все рассмеялись. Кроме Розалинды Гамильтон, которая сидела, словно окаменев. Остальные гости, судя по всему, были тронуты.

Обернувшись к дочери, Марианна с неудовольствием отметила, что на лице Оливии тоже нет ни следа волнения. Напротив, в мыслях ее дочь, кажется, была где-то далеко. «Странно, она ни капли не похожа на влюбленную девушку. А ведь должна была бы лучиться от счастья, — размышляла Марианна, — тем более что она только что дала ему согласие на брак». Чем больше она наблюдала за дочерью, тем меньше радости видела в ее глазах. Зато сидевший рядом с Оливией Алан просто сиял от счастья. Марианна попыталась прогнать возникшее вдруг нехорошее предчувствие. Скорее всего, дочь волнуется, убеждала она себя — и в конце концов поверила.

— …Сера, которая возвращает забытую бодрость нашим усталым костям, видимо, обладает еще одним свойством. Еще нигде мы — моя жена, мой сын и я — не встречали столь чудесного создания, как Оливия Брэдли. «Ее красота ослепляет меня, отец!» — сказал очарованный этой девушкой сын во время наших первых совместных каникул в Роторуа. И тогда же заявил мне: «Однажды я женюсь на ней». И поскольку мой сын — человек очень целеустремленный, он добился своей цели. Принцесса из Роторуа принадлежит ему. И позволю себе сказать, а также от имени моей супруги, что мы счастливы вместе с ним…

Марианна и все гости снова зааплодировали. Кроме Розалинды, которая по-прежнему сидела, словно статуя. Рядом с ней была молодая женщина, которая, судя по всему, тоже была не в восторге от объявления о помолвке Алана Гамильтона. «Может быть, эту девушку выбрала ему мать», — предположила Марианна, в глубине души довольная развитием событий. Ведь ее дочь была намного красивее толстощекого создания, открыто восхищавшегося Аланом. Неужели Оливия не замечает, что происходит? Очевидно, нет. Казалась, ее дочь сейчас витает в облаках, напрочь позабыв о женихе. Марианна пожалела, что не может слегка толкнуть ее под столом, — та сидела слишком далеко от нее. Вместо этого Марианна громко откашлялась, но Оливия не обратила на это внимания. Зато на Марианну строго и недовольно посмотрела Розалинда. «Если бы взгляды могли убивать, я свалилась бы замертво», — с некоторой долей веселья подумала Марианна. Она достигла своей цели, и ее радость от победы теперь никто не сможет испортить, даже такая отвратительная личность, как Розалинда. Наоборот, она собиралась насладиться своим триумфом сполна.

— Ах, милый Питер, — пропела она. — Ваша речь была восхитительна.

И когда Питер Д. Гамильтон улыбнулся Марианне в ответ на похвалу, уголки губ его жены опустились еще ниже.

— Но мы не будем искать причину только в омолаживающем эффекте серы, — продолжал Питер Гамильтон, по-прежнему мило улыбаясь, — поскольку семья моей будущей невестки тоже сыграла немалую роль. В связи с этим позвольте мне поприветствовать очаровательную мать невесты, Марианну Брэдли, ставшую частью нашей семьи… — Он жестом попросил ее подняться со своего места.

Марианна грациозно выпрямилась и кокетливо помахала рукой собравшимся, наслаждаясь шепотком, пронесшимся по салону. Марианна, улыбаясь всем, с подчеркнутым дружелюбием посмотрела на мать Алана. Та поняла, что должна хотя бы вымученно улыбнуться в ответ. «Красивая капитуляция», — безжалостно отметила Марианна, донельзя довольная собой.

Питер Д. Гамильтон заговорщически подмигнул ей. Она подмигнула ему в ответ. Будучи матерью невесты, она могла позволить себе многое, что должно было упрочить ее положение. Если бы Розалинда только знала, насколько безразличен ей Питер Гамильтон! Дело было только в Оливии. Ее любимой дочери, жизнь которой должна быть лучше, чем у нее. Намного лучше! Ее должны баловать, носить на руках. Она должна купаться в богатстве, вместо того чтобы горбатиться ради хоть какого-то достатка!

«Я смогла помочь дочери! — довольно говорила себе Марианна, не переставая улыбаться отцу Алана. — Моя дочь выйдет замуж и станет членом одной из богатейших семей Новой Зеландии. Какой восхитительный миг!» Однако Оливия, судя по всему, свою помолвку проспала. Она спала с открытыми глазами и мечтательным видом, словно желая оказаться снова у озера Роторуа.

«Не опозорь меня, дитя!» — думала Марианна, присаживаясь на свое место. Теперь Питер поднял бокал и пригласил собравшихся выпить за мать невесты.

Краем глаза Марианна, к своему огромному облегчению, увидела, что Алан нежно подтолкнул Оливию. Девушка тут же очаровательно улыбнулась и подняла свой бокал. «Наверное, она просто устала от длительного путешествия», — предположила Марианна, поскольку долгая качка в экипаже до сих пор отдавалась во всем теле.

— Тост за самую прекрасную мать невесты в Новой Зеландии! — громко произнес кто-то заплетающимся языком.

Марианна догадывалась, кто этот пьяный человек, и, быстро бросив взгляд в сторону, утвердилась в своем подозрении. Это действительно сказал Фрэнк Харпер, который, судя по всему, слишком увлекся красным вином.

Чтобы загладить эту неловкость, Марианна просто посмотрела мимо него на его жену Элеонору и с подчеркнутой учтивостью произнесла:

— За ваше здоровье, миссис Харпер!

Дама подняла бокал и ответила не менее вежливо:

— Простите поведение моего мужа, видите ли, он плохо переносит крепкое красное вино.

После этого мистер Харпер старался вести себя по-джентльменски. Он молча поднял бокал, хотя его красное лицо и взмокшие от пота волосы выдавали, что он слишком сильно налегал на алкоголь.

Марианна была очень довольна собой, поскольку ей удалось ловко поставить на место этого неотесанного мужлана. И, успокоившись, она стала слушать отца Алана.

— Значит, мы все увидимся на свадьбе в следующем году, — торжественно закончил Питер Д. Гамильтон, еще раз поднял бокал и, улыбаясь, рухнул на стул.

В этот миг со своего места резко вскочил Алан Гамильтон. Постучал ножом по бокалу, и все взгляды тут же устремились на него.

— Отец, благодарю тебя за теплые слова, которые я хотел бы немного дополнить, — твердо произнес он. — Дело в том, что мы не хотим заставлять вас ждать слишком долго и отпразднуем свадьбу на это Рождество! Понимаете ли, мне хотелось бы избежать длительных поездок экипажем в Роторуа. Я мечтаю о том, чтобы моя невеста как можно скорее стала моей женой и жила в Окленде. — И он снова сел.

Мгновение стояла мертвая тишина, которую нарушила лишь леди Розалинда Гамильтон, вскрикнувшая: «Нет! О нет!» Но ее протест тут же утонул в восхищенных аплодисментах гостей.

Марианна, улыбаясь присутствующим, тоже присоединилась к аплодисментам. Однако на самом деле она была так же поражена, как и мать жениха.

Вернувшись в свою комнату, Марианна шумно вздохнула. Так поспешно? Уже на Рождество? С одной стороны, это было больше, чем она рассчитывала. С другой стороны, разве такой короткий срок помолвки не даст пищи для слухов? Не то чтобы в высшем обществе уже поговаривали о том, что Алану приходится жениться на бедной провинциалке Оливии, потому что он ее обрюхатил. «Неважно, что говорят люди. Они счастливы вместе, — убеждала себя Марианна, чтобы тут же спросить себя: — Но счастлива ли Оливия на самом деле?» Предвкушение близкой свадьбы внезапно приобрело неприятный привкус. Где блеск в глазах ее дочери, по которому можно узнать влюбленного человека? Тот блеск, из-за которого Марианна люто завидовала другим женщинам? И если бы она, Марианна, тогда могла выйти замуж за такого человека, как Алан Гамильтон, — красивого, хорошо воспитанного, богатого и обаятельного, — разве ее улыбка не осталась бы на лице навеки?

В дверь постучали. Не дожидаясь ответа, в комнату вошла Оливия. Марианна настойчиво просила дочь зайти к ней перед тем, как она отправится спать. Ей нужно было убедиться в том, что просьба Алана перенести дату свадьбы действительно основана на его нелюбви к длительным поездкам в экипаже.

— Ты какая-то бледная, милая моя. С тобой все в порядке? — настороженно поинтересовалась Марианна, когда Оливия со стоном рухнула в кресло. Ее платье из зеленого атласного шелка так сильно вздулось, что почти не стало видно тонкой обивочной ткани на благородной мебели. — Ты заболела или слишком устала после путешествия? — В голосе Марианны звучала тревога.

— Нет, ничего. Немного непривычный воздух, вот и все. Ты заметила, мама? Окленд пахнет, как зеленая лужайка, в отличие от Роторуа. Вероятно, этот непривычно свежий воздух давит на меня.

Марианна недоверчиво поглядела на дочь. Ее не обмануть. Она ведь чувствует, что ее дитя тревожится, но что делать, если она не хочет ей довериться?

— Ты любишь Алана? — выдержав паузу, спросила Марианна.

— Больше всего на свете! — не колеблясь, ответила Оливия.

Они снова немного помолчали. Марианна зябко поежилась. Ну почему все не так, как она надеялась, как ей мечталось?

— Дитя, мне тяжело спрашивать тебя об этом, но ты ведь не в интересном положении, правда?

— Мама! — возмутилась Оливия и тут же обиженно поджала губы. — Как ты можешь? А теперь извини меня, я устала. — И, словно в подтверждение своих слов, девушка зевнула.

— Хорошо, любимая моя, иди. Спокойной ночи! — Марианне стало немного стыдно за свое подозрение. И тем не менее… Почему ее дочь в день своей помолвки так же мрачна, как булькающая яма в их саду?

И тут Марианне показалось, что она услышала негромкий стук. Он доносился из коридора. Оливия вскочила. Не устало, а проворно, как ласка, с удивлением заметила Марианна.

Пристально посмотрела на дочь. Может быть, кто-то стучит в дверь ее комнаты?

— Спокойной ночи, мам! — вежливо прощебетала Оливия, легко чмокнула ее в щеку и выскользнула за дверь.

Удивленная Марианна осталась в комнате. Устало села в кресло. А потом услышала доносящиеся из коридора голоса. Ей не понадобилось слишком сильно задумываться, кто это там беседует. Ее дочь и Алан Гамильтон!

Хлопнула дверь, снова все стихло.

Марианна несколько раз прошлась по комнате, затем энергично распахнула балконную дверь. Ей срочно нужен был свежий воздух.

Женщина вышла на балкон, глубоко вдохнула. На душе было тяжело. Не должна ли она вмешаться, чтобы предотвратить то, что, судя по всему, сейчас происходит в соседней комнате? С другой стороны, что такого в том, что юная пара предается страсти до свадьбы?

В конце концов, через три недели они уже будут женаты. А если какие-то сплетницы пустят слухи, то ничего плохого с ее дочерью уже не случится — к тому времени Оливия будет леди Гамильтон. «Главное, чтобы она подарила мне здоровых внуков», — сказала себе Марианна, окидывая взглядом темный парк. Газон в слабом свете луны словно сошел с холста художника. «Все будет хорошо, у меня будут замечательные внуки. Если бы еще Аннабель и Абигайль нашли себе подходящих мужей…»

Тут взгляд ее зацепился за тень, пробиравшуюся через газон. Еж? Но нет, внезапно существо расправило крылья, поднялось от земли и пролетело почти рядом с Марианной. Она вздрогнула, но летучая мышь изменила направление и полетела к лесу. Женщина зябко повела плечами. В ту же секунду перед глазами пронеслись безумные картинки. Она увидела маленькую девочку, которая зовет мать, но матери нет, ее словно проглотил туман. Иногда ей снился этот сон, но теперь он казался слишком реальным. Наверняка все дело в том, что Уильям постоянно рассказывает детям страшные истории: о летучей мыши, в которой живет душа умершей девочки. Холод пробрал Марианну до костей. Она вернулась обратно в свою комнату и закрыла за собой балконную дверь, но лицо девочки преследовало ее даже во сне.

 

Роторуа, февраль 1899

Оливия поспешно выскользнула из комнаты матери и на дрожащих ногах стала спускаться по лестнице. Первой мыслью было бежать немедленно, но в коридоре стояли, тесно обнявшись и соприкасаясь головами, Аннабель и Дункан, и Оливия, остановившись, резко бросила сыну:

— Она ждет тебя!

— Я сейчас зайду к ней, мама, — спокойно ответил Дункан. И, обращаясь к Аннабель, негромко произнес: — Я твердо верю в то, что ее душа совсем рядом.

Бросив испуганный взгляд на сестру, Аннабель прошептала в ответ:

— Ты потрясающий человек, но теперь иди! Твоя бабушка наверняка очень соскучилась по тебе.

— Ну, ты просто молодец! — прошипела Оливия, зло глядя на сестру, стоило сыну отойти за пределы слышимости. — Теперь ты заразила этим бредом насчет души Элизабет не только маму, но и Дункана.

— С чего ты взяла, что я говорю об этом с мамой? Она запретила мне произносить имя дочери в ее присутствии. — На глазах Аннабель выступили слезы.

— Ах, хватит уже! Она только что несла подобный бред про Элизабет и ее дух. Это ты ей внушила. Точно так же, как убедила ее после смерти отца в том, что будет лучше, если она останется здесь, вместо того чтобы переехать ко мне в Окленд. Дух! Надо же такое придумать!

Теперь Аннабель полностью перестала держать себя в руках. Она громко всхлипнула и, не обращая внимания на катившиеся по щекам слезы, поклялась сестре, что никогда не говорила о духе Элизабет. И что она вообще не верит в духов, только в мучительные сны.

Оливия, скрестив руки на груди, стояла перед Аннабель и раздраженно смотрела на нее.

— А кто же еще мог ей внушить? И почему мой сын, обладающий острым умом, только что сказал о духе твоей дочери?

— Я не хотела говорить ему, но он спросил, что со мной происходит. Мне снова снился этот сон, в котором она зовет меня на помощь, а я ничего не могу сделать. Я не говорила о ее духе…

— Могу посоветовать тебе только одно: заканчивай с этим! Оставь мертвых в покое, черт тебя побери!

— Совсем не изменилась! — донесся от двери веселый женский голос с хрипотцой.

Сестры отпрянули друг от друга, испуганно обернулись. В дверном проеме стояла Абигайль и качала головой.

— Милая Оливия! Ты по-прежнему третируешь свою бедную сестру? Тебе не кажется, что она достаточно настрадалась? Это ведь ее маленькую дочь проглотил вулкан, а не твою, гадкая ты девчонка!

— Аби! Аби! Аби! — вне себя от радости заговорила Аннабель и, всхлипнув, бросилась к младшей сестре и сердечно обняла ее. — Дай-ка я посмотрю на тебя! Отлично выглядишь!

Это было ложью, но Аннабель не любила сыпать соль на раны родных людей. Кроме того, ей нужно было оправиться от ужаса, охватившего ее при виде изменившейся Абигайль. Сестра пополнела, особенно изменилось лицо, казавшееся каким-то распухшим.

— Многовато макияжа и безделушек, как сказали бы в наших кругах, но для актрисы ты вырядилась как раз нормально, — язвительно заметила Оливия, оглядывая младшую сестру с головы до ног. А затем ровным шагом подошла к Абигайль и обняла ее.

— А ты по-прежнему хороша! Все та же изысканная леди Гамильтон, которую не сравнить с нами, — парировала Абигайль и в свою очередь окинула сестру критическим взглядом.

Аннабель тем временем с интересом переводила взгляд с одной сестры на другую. Большего контраста между такими когда-то похожими сестрами трудно было даже вообразить.

На Оливии было простое платье темно-синего цвета, в котором она выглядела прилично и строго, в то время как Абигайль в своем красном платье с кокетливой юбкой клеш и рукавами в сборочку казалась почти ребенком, если не считать ее излишне выбеленного пудрой лица и ярких румян. К броскому платью она надела лихую шляпку того же цвета, украшенную впереди огромным пером, торчавшим вертикально вверх.

«В таком наряде она произведет в нашей пасторальной идиллии тот еще фурор, — с опаской подумала Аннабель. — А мама снова обвинит ее в том, что она одевается, как публичная женщина. Они не виделись одиннадцать лет. Чертовски долго». Вглядевшись внимательнее, Аннабель заметила, что Абигайль кажется усталой. Может быть, у нее какое-то горе? По ее письмам всегда казалось, что она ведет безумно волнующую, легкомысленную жизнь богемы, однако в глазах сестры читалось нечто совершенно другое. В них застыло грустное, почти потерянное выражение.

Аннабель задумалась настолько глубоко, что в реальность ее вернул только громкий голос Гордона:

— Мне это снится? Точно, снится! Маленькая упрямица превратилась в иностранку. Иди сюда, дай, обниму тебя! — И с этими словами он подхватил свою когда-то хрупкую свояченицу и закружил ее по комнате.

— Гордон, старый медведь, сжалься надо мной, поставь на место! — смеялась Абигайль.

В этот миг по лестнице с серьезным лицом спустился Дункан.

— Давайте вести себя немного потише. Бабушка хочет спать, она… — произнес он, но потом умолк и с любопытством уставился на Абигайль.

— Ты так смотришь, словно задаешься вопросом: кто эта веселая дама и откуда она здесь взялась? — захихикала Абигайль.

— Вы не так уж неправы в своем предположении, — вежливо ответил Дункан.

— Значит, у нас мысли сходятся, поскольку я тоже только что спросила себя: кто этот привлекательный молодой человек и что он здесь делает? Впрочем, я уже догадалась, кто ты такой. Позволь напомнить: твоей любимой игрушкой когда-то была лошадь-качалка, которую сделал тебе дядя Гордон, не так ли? И разве в то лето, когда тебе было восемь, ты не бесчинствовал на море со старшей невестой пирата?

— Что? Ты тетя Аби, которая строила нам с ребятами-маори пещеру разбойников на Мокоиа? — недоверчиво переспросил он.

— Да, я была невестой пирата. А ты из озорника превратился в настоящего джентльмена! Иди сюда, дай своей старой тетке обнять тебя. — И, не дожидаясь ответа, Абигайль резко притянула племянника к себе.

Похоже, это немного смутило его.

— А ты не хочешь узнать, как мама? — строго вклинилась в разговор Оливия.

Абигайль отстранилась от юноши.

— Дай мне хотя бы осмотреться. Я ведь даже не знаю, хочет ли она меня видеть.

— Нет, не хочет! — резко ответила Оливия. — Но это не значит, что ты не должна поинтересоваться состоянием ее здоровья. Впрочем, лучше спроси Аннабель о том, что случилось.

— Мама, прошу тебя, прекрати! — прошипел Дункан.

Но Оливия не обращала на сына внимания. Вместо этого она так закричала, что едва не сорвала голос:

— Ладно, если она не хочет говорить тебе, то это сделаю я. Мама…

— Черт тебя побери, Оливия! — возмутился Гордон.

— Мама! — предпринял еще одну попытку Дункан.

— Она не смотрела за мамой, та упала и теперь парализована!

— Парализована? — с ужасом в голосе переспросила Абигайль.

— Да, она больше не может шевелить ногами и, скорее всего, проведет остаток своей жизни в постели или, если повезет, в инвалидной коляске! Беспомощная женщина, за которой нужно будет ухаживать!

— Оливия! — раздался хриплый голос из комнаты наверху. — Оливия!

— Она зовет тебя, — бесцветным голосом произнесла Аннабель, заметив, что сестра не сдвинулась с места.

— А я не пойду. Это твой дом, и это из-за тебя она оказалась в таком положении!

— Оливия, а ты и впрямь мерзкая, — возмутилась Абигайль. Ее любезность как ветром сдуло.

Дункан возмущенно пробормотал:

— Не знаю, что на тебя нашло, мама, но ты словно фурия набросилась на сестру, и я не собираюсь просто стоять и слушать это.

Оливия в недоумении уставилась на сына. Таким тоном он с ней никогда не разговаривал.

— Оливия! — Голос матери звучал жалобно, почти умоляюще.

— Иди уже! — воскликнула Абигайль, но Оливия упрямо скрестила руки на груди и заявила, что больше не войдет в комнату, где пахнет смертью.

Аннабель бросила на нее испуганный взгляд, а затем молча стала подниматься по лестнице.

— Разве я тебя звала? — прохрипела Марианна, когда Аннабель вошла в комнату.

— Что тебе принести? — спросила в ответ Аннабель, изо всех сил стараясь не показать, насколько она растеряна и обижена из-за неслыханного поведения сестры. Оливия всегда была капризной, избалованной и немного высокомерной, но злой — никогда. К сожалению, она изменилась, причем не в лучшую сторону.

— Я хочу стакан молока. Но пусть она принесет. В дальнейшем за мной будет ухаживать она. Я хочу, чтобы за мной ухаживала Оливия.

Аннабель с трудом сдержалась, чтобы не произнести вертевшиеся у нее на языке слова возмущения. Вместо этого она поспешно повернулась на каблуках и молча вышла из комнаты. Слезы застилали глаза. Женщина решительно вытерла с лица их предательские следы. Никто не должен видеть, что она плакала. Впрочем, Аннабель всегда была плаксивой, но после приезда Оливии сдерживаться не получалось совсем.

— Мама недвусмысленно требует тебя, Оливия! — наконец твердым голосом объявила она. Теперь все взгляды были устремлены на среднюю сестру.

Оливия по-прежнему стояла, словно окаменев, даже не пытаясь сдвинуться с места.

— Скажи ей, что с учетом того, как со мной обращаются в этом доме, я не задержусь здесь ни на секунду. А ты, мой милый сын, должен немедленно передо мной извиниться. Мы уходим!

— Ведите себя тише, иначе мама услышит. Оливия, ты не можешь бросить ее сейчас одну, — умоляющим тоном прошептала Аннабель, но Оливия не отреагировала на ее слова, она ждала реакции сына.

— Дункан, пожалуйста, скажи мистеру Харперу, что мы уезжаем немедленно. Пусть узнает, когда уходит ближайший поезд. Если будет необходимо, переедем в другой отель. Слава богу, прошли те времена, когда этот дом был единственным во всей округе.

Дункан не сдвинулся с места.

Оливия сердито сверкнула глазами и подошла вплотную к сыну.

— Ты меня не понял? Мы уезжаем!

— Я понял тебя, мама, — спокойно произнес он. — Понял я и то, что с тех пор как мы приехали сюда, тебя мучит ужасная головная боль, однако это не может быть причиной того, чтобы мучить тетю Аннабель и бросать свою мать…

— Просто чудесно. Это еще вопрос, кто кого бросает! — возмутилась Оливия и нетерпеливо дернула сына за руку, но Дункан осторожно высвободился.

— Я побуду еще пару дней. Мне кажется, что всем нам придется нелегко, когда бабушка узнает, что ты не будешь с ней рядом именно тогда, когда она нуждается в этом больше всего.

Засопев от ярости, но не произнеся больше ни слова, Оливия с гордо поднятой головой направилась к комнате номер девять.

Первой обрела дар речи Аннабель:

— И кто теперь принесет ей стакан молока?

— Тетя Абигайль, — предложил Дункан, но Абигайль уже уселась на свой чемодан и пробормотала:

— Она стала ужасно невыносимой.

— Кто-то должен осторожно сообщить ей, что Оливия ушла, — заметила Аннабель и торопливо добавила: — Я с удовольствием взяла бы это на себя, но сейчас уже пора подавать гостям ужин, и я должна помочь Руие на кухне.

— Руие? — удивленно переспросила Абигайль. — Нашей Руие?

— Да, я наняла ее, когда после смерти отца мама передала нам отель, — почти извиняющимся тоном пояснила Аннабель.

— Но это же чудесно! Мне она всегда нравилась!

— Я пойду к бабушке, — заявил Дункан.

Чуть позже Дункан с задумчивым видом вошел в комнату бабушки. Поведение матери сильно задело его. Он знал, что на самом деле Оливия — добрый человек. Она всегда была заботливой и внимательной. Возможно, это как-то связано с тем, что отец все реже бывает дома? Или причина в этой жуткой головной боли?

— Где твоя мать? Кто это так кричал? И о чем вы там внизу шушукались? — засыпала его вопросами настороженная Марианна. Она уже сидела на постели и нетерпеливо барабанила костлявыми пальцами по одеялу.

Дункан откашлялся и протянул ей стакан.

— Где Оливия? — повторила она.

— Понимаешь, бабушка, она уже не первую неделю страдает от ужасной головной боли. Из-за этого воздуха маме стало хуже, и ей пришлось немедленно уехать.

Молодому человеку до глубины души было больно смотреть, как в ту же секунду пожилая женщина сникла. Казалось, она внезапно постарела на несколько лет.

— Твоя мать уехала из Роторуа, не попрощавшись со мной? — На глазах Марианны выступили слезы.

— Я должен передать тебе, что она скоро вернется. Как только совсем поправится, — солгал Дункан.

— Она больна? Но почему мне никто ничего не сказал? Бедная девочка! Она приехала в такую даль, хотя ей плохо. Боже мой, что с ней? Она уже была у врача? — Марианна устало умолкла, залпом выпила молоко.

— Я думаю, что скоро ей станет легче, — вяло произнес Дункан.

— Но кто же теперь будет ухаживать за мной? Аннабель носится только со своими постояльцами. Кроме того, мне становится так грустно, как только я вижу ее. Сразу вспоминаю Элизабет. К тому же она делает вид, что приносит себя в жертву, а на самом деле ей противно возиться со мной. Мне нужен кто-то, кто не будет ухаживать за мной из-под палки. Кто-то, чье присутствие мне приятно…

— Бабушка, мы ведь все тебя любим. Тетя Аннабель, дядя Гордон, я и…

— Значит, ты побудешь еще немного? — перебила она его с недвусмысленным упреком в голосе.

Дункан смущенно отвернулся и пробормотал:

— Она хотела, чтобы я побыл пару дней вместо нее.

— Но этот ужасный поезд… Кто же будет с ней, если ей нехорошо? — встревоженно поинтересовалась Марианна.

— Я думаю, что она поспит в поезде, — ответил юноша, а потом ему пришло в голову, что он может отвлечь бабушку от внезапного отъезда Оливии и наверняка порадовать другой новостью. — Бабушка, есть еще кое-кто, кому хочется поухаживать за тобой. — Он улыбнулся, радуясь, что вовремя вспомнил о своей второй тетке.

— Вот как? Хелен приехала? — спросила Марианна без особого энтузиазма.

— Нет, не моя сестра, а тетя Абигайль. Представляешь, она получила известие от тети Аннабель и сразу же отправилась в путь. Твоя дочь очень хочет увидеть тебя и немного побыть с тобой!

— У меня нет дочери по имени Абигайль! А теперь оставь меня одну! — С этими словами Марианна рухнула на подушки и повернулась к внуку спиной.

Место у мостков еще в детстве было у нее самым любимым. Особенно в такое время дня. Только что скрывшееся за горизонтом солнце окрашивало небо в оранжевый цвет. В небе парили причудливые громады облаков, похожие на стаю огнедышащих драконов. Остров Мокоиа, который только что освещало заходящее солнце, теперь отражался на поверхности озера, похожий на место, полное каких-то мрачных тайн. Абигайль не могла отвести взгляд от этого невероятного спектакля. Он немного отвлекал ее от жгучей боли, полыхавшей в сердце. Она пошла за Дунканом по лестнице, но войти в комнату матери побоялась. Дверь была слегка приоткрыта, и уничижительная фраза матери вылетела в коридор: «У меня нет дочери по имени Абигайль!» Каждое слово резало ее хуже ножа. Она не ожидала, что мать встретит ее с распростертыми объятиями, но эта непримиримость потрясла молодую женщину до глубины души.

Абигайль услышала приближающиеся шаги и раздраженно обернулась. Она хотела побыть одна. Никто не должен знать, как сильно она страдает от неприязни матери. Увидев, кто собрался составить ей компанию на мостках, она облегченно вздохнула. Это был Дункан, и впечатление он производил не самое радужное.

— Садись рядом со своей пиратской невестой! — нарочито шутливым тоном пригласила племянника Абигайль.

Дункан послушался. Какое-то время он ничего не говорил, предаваясь мрачным размышлениям.

«Может быть, он собирается с духом, чтобы поаккуратнее преподнести мне слова матери?» — подумала Абигайль и решила освободить его от этой неприятной обязанности.

— Дункан, я знаю, что она сказала. Я пошла за тобой и слышала все собственными ушами.

— Правда? — с явным ужасом переспросил Дункан и нерешительно добавил: — И то, что ты больше не… — Он запнулся.

— …и то, что я больше не ее дочь.

— Но, боже мой, что такого произошло, что она не хочет простить тебя? Я помню только, что однажды вечером ты исчезла. Мне тогда было лет восемь или девять. Я проводил у вас каникулы и в тот день был с мамой на известковых террасах. А когда после возвращения спросил о тебе, бабушка сказала, что ты сбежала. Помню еще, что на следующий день она лежала в постели и была белее мела, а все взрослые грустили. Никто ничего не рассказывал, дедушка сидел на террасе и плакал. Я уже подумал, что кто-то умер… — В голосе Дункана слышалось отчаяние.

«Мальчик мой, тогда кое-кто действительно умер. «Золотко», маленькая Аби», — подумала Абигайль. Как ей хотелось довериться этому чуткому юноше! Как хотелось наконец облегчить душу, но она ни в коем случае не имела права делать это только потому, что не знала, как быть дальше. Нет, нужно сохранить свою тайну навеки, глубоко в душе.

Когда вечерами, находясь вдали от дома, Абигайль плакала, пытаясь уснуть, ее утешала мысль о том, что после смерти матери она могла бы довериться сестрам. Но наступал новый день, и она отказывалась от этого плана. Если уж мама принесла в жертву свое «золотко», лишь бы сохранить тайну, разве она сама не должна молчать вечно?

— Тетя Абигайль, тебе нехорошо? — встревоженно спросил Дункан. — Ты белее мела.

Но Абигайль лишь отмахнулась.

— Это просто макияж, — пошутила она.

Однако обмануть племянника ей не удалось. Он прекрасно видел, что смеялись только ее губы, а глаза плакали. Он предпринял еще одну попытку разобраться в истине.

— Мне не хотелось бы проявлять излишнее любопытство, но я никогда не слышал от бабушки слова худого. Даже по отношению к тете Аннабель, а к ней она относится очень плохо. Так что если ты хочешь об этом поговорить, то можешь мне целиком и полностью довериться.

Абигайль была настолько тронута, что неожиданно обняла племянника за плечи.

— И откуда у тебя только этот дар сочувствия?

— Ты хочешь сказать, что это удивительно при таких родителях? — Он даже улыбнулся ее невольной откровенности.

— Этого я не говорила.

— Но подумала. И ты права. Нам, детям, мама дала все, но судьбы других людей ей безразличны. А отцу важны лишь деньги и уважение. Например, он никогда не спрашивал меня, хочу ли я продолжать его дело после этого лета. — В голосе юноши сквозила печаль.

— А ты хочешь?

Дункан глубоко вздохнул.

— Нет, я бы предпочел изучать медицину и помогать людям, вместо того чтобы заставлять их вкалывать на меня на весьма спорных условиях.

— Тогда почему ты так не сделаешь? Ведь у твоего отца есть средства, чтобы послать тебя в университет.

— Я бы ужасно разочаровал его. Еще в детстве он брал меня с собой в леса, где растут деревья каури. Но там, где он видит основу своего состояния, я вижу лишь сгорбившихся, тяжело работающих людей, которые выкапывают из земли сосну каури и вырезают из дерева смолу. А те жалкие поселения, в которых они живут, и вовсе вспоминать не хочется. Отец этого не поймет. И будет злиться, что я не делаю то, что он считает нужным. Потому что он, конечно же, хочет для меня как можно лучшей жизни, только не спрашивает, разделяю ли я его убеждения. — И юноша снова тяжело вздохнул.

— Мне это знакомо. Невыносимо, когда кто-то планирует твое счастье, — поколебавшись, призналась Абигайль. — Еще в детстве я хорошо пела и танцевала. Когда я призналась маме, что хочу стать танцовщицей, она впервые в жизни ударила меня по щеке и пригрозила, что изобьет до синяков, если я еще раз скажу что-то подобное. Моей задачей было выйти замуж за принца, чтобы у меня была чудесная жизнь. И знаешь что? Это еще больше раззадорило мое упрямство. Я поклялась себе, что никогда не выйду замуж ни за кого из тех, кто ей нравится. Но никогда ей этого не говорила. Мое решение жило внутри меня. В конце концов, я ведь была ее «золотком». Я больше и словом об этом не обмолвилась, но тайком танцевала и пела до того самого дня, когда она запретила мне водиться с Патриком О’Доннелом, сыном учителя. А я была влюблена в его чудесные синие глаза. В то время как мама давно положила глаз на одного из наших постояльцев, сына богатых родителей из Веллингтона. А мне он не нравился. У него были далеко не такие красивые синие глаза, как у Патрика. И совсем не такой кроткий нрав. В тот день у меня все и вырвалось. Я заявила маме, что в таком случае я вообще не выйду замуж, а буду петь и танцевать в театре… И она пригрозила мне, что скорее посадит меня под замок, чем отпустит на чужбину. Ну а остальное ты знаешь. В тот же вечер я сбежала.

С каждой фразой Абигайль говорила все тише и тише и наконец умолкла, опустив голову. Она надеялась, что Дункан удовлетворится этим и не станет задавать вопросов. Он ни в коем случае не должен был узнать, что на самом деле произошло в тот ужасный день.

 

Роторуа, февраль 1888

Это был особенно жаркий день, если не самый жаркий за все лето. Воздух словно колоколом висел над городком, а с ним и тяжелый запах серы.

Абигайль мучилась от жары, садясь в весельную лодку. От палящего солнца не спасала даже шляпка. Лучше всего было не двигаться с места, но если Абигайль собиралась воплотить в жизнь свою задумку, ей не оставалось ничего другого, кроме как следует поднапрячься. Чтобы мать ничего не узнала о ее договоренности с Патриком, ей придется сплавать на Мокоиа одной. Она ни в коем случае не должна допустить, чтобы ее застали в лодке с Патриком О’Доннелом. Это повлечет за собой ужасную бурю. Однако еще более неприятным была перспектива, что мать снова под каким-нибудь предлогом пошлет ее за покупками вместе с этим Джеймсом Морганом из Веллингтона. Просто потому, что он — наследник богатого торговца древесиной. Абигайль вздрогнула от отвращения.

«Я даже думать не буду о том, чтобы выйти замуж за такого человека, — упрямо решила она. — Если я вообще выйду замуж, то только за Патрика». У молодого учителя были глаза цвета аквамарина — таких она не видела ни у кого из своих знакомых. А еще у него была сногсшибательная улыбка. Кроме того, он был очень образованным человеком и знал обо всем, что ее интересовало. Она часто казалась себе маленькой и глупой, когда он рассказывал ей истории о большом и необъятном мире. Особенно он любил говорить о ярких зеленых холмах своей родины, Ирландии, хотя уехал оттуда в Новую Зеландию вместе с родителями еще в далеком детстве. Абигайль готова была слушать его часами, а Патрик, что было для нее приятнее всего, — просил ее петь.

Направляя лодку к острову, она вспоминала множество зимних вечеров, когда он подыгрывал ей на фисгармонии в доме своего отца. Он знал наизусть очень много песен и научил ее. «Red Is The Rose», старая ирландская любовная песня, безоговорочно стала ее любимой. Ей всегда казалось, что она написана про нее. Как он сказал в прошлый раз? «Ты могла бы выступать в одном из этих оперных театров». А потом с восторгом рассказал о том, как недавно ходил на представление в Окленде.

Погрузившись в размышления, Абигайль и не заметила, как доплыла до Мокоиа. После того как в детстве она нечаянно упала в воду у самого берега, Абигайль всегда выплывала на мель, где прямо из лодки могла выскочить на песок. Но даже если бы она упала в воду, это уже не было бы такой катастрофой, поскольку недавно Патрик научил ее плавать. Сердце ее застучало немного чаще, когда она увидела у берега его старую лодку. Самого парня нигде не было видно.

— Патрик! — позвала Абигайль, но ответа не последовало.

«Ну погоди! — подумала она. — Я до тебя доберусь!» С тех пор как влюбленные впервые встретились на Мокоиа, они все время играли в эту игру. Кто первым приплывал на остров, прятался в густом девственном лесу, начинавшемся сразу за узкой прибрежной полосой. Найдя друг друга, они боролись, словно дети. Однако в прошлый раз Патрик остановился в самый чудесный момент их возни, серьезно посмотрел на нее и вдруг нежно поцеловал. При мысли об этом Абигайль вздохнула. Это было одновременно прекрасно и страшно. Поцелуй ей понравился и пробудил в ней непривычное желание, но на этом безвозвратно закончилась ее юность. Признаться, Абигайль очень старалась, чтобы ее как можно дольше считали ребенком, дабы избежать попыток Марианны найти ей пару. Ей было противно, когда Марианна — уже не первый год — пыталась толкнуть ее в объятия богатых и неженатых мужчин из хороших семей.

— Патрик! — снова позвала она, оглядываясь по сторонам в поисках молодого человека. Тут его голова внезапно появилась над поверхностью озера, он смеялся и отфыркивался.

— Ты слишком рано приехала, я тебя не ждал! — крикнул ей Патрик.

— Выходи уже! Иди ко мне!

— Это был бы очень компрометирующий вид для воспитанной девушки, — ответил он, но уверенности в его голосе не было.

— Хорошо, тогда я отвернусь, — предложила Абигайль и повернулась к нему спиной.

Услышав, что он выбрался из воды, она не сумела сдержать своего любопытства и обернулась. В первый миг девушка испугалась, поскольку он стоял перед ней обнаженный, каким его создал Господь. Покраснела. Немного вспомнила картинки, которые им показывал на уроке его отец. Изображения греческих статуй.

Патрик остановился, кое-как пытаясь прикрыть срамное место. Беспомощно кивнул в сторону своей лодки.

Только теперь Абигайль увидела, что его одежда была аккуратно сложена и висела на борту лодки. Колени у нее подкашивались, когда она побежала и принесла вещи. Оказавшись перед ним, она уже протянула было ему его одежду, но затем передумала. Лицо ее заметно повеселело, и она кокетливо прошептала:

— Нет, я не отдам тебе твои вещи. Когда еще у меня будет шанс поглядеть на голого мужчину?

С этими словами Абигайль бросила его одежду на песок и безо всякого стыда прижалась к нему. Кожа его была приятной и прохладной после купания. Патрик перестал прикрываться, нежно взял ее голову в ладони и поцеловал. Сердце едва не выпрыгнуло у нее из груди, когда девушка почувствовала его усиливающееся желание.

Как только Аби снова смогла дышать, она прошептала: «Пойдем!» — и, взяв его за руку, потащила за собой в тенистое место под огромным вечнозеленым деревом пурири.

Влюбленные упали на мягкую землю. Абигайль уже не могла держать себя в руках. Ей нужно было прикасаться к нему, чувствовать его кожу. Она нежно провела кончиками пальцев по рукам и груди Патрика. Опуститься ниже девушка не осмелилась.

От ее прикосновений он негромко застонал.

— Ты действительно хочешь этого? — сдавленным голосом прошептал он.

Вместо ответа Абигайль ловко вскочила, чтобы освободиться от одежды, и тут же порадовалась, что на ней не цельнокроеное платье, а розовый пиджачок с юбкой в складочку и нижнее платье в тон.

— Сейчас будет некрасиво. — Она смущенно захихикала, когда осталась перед ним в одном только турнюре, но молодой человек восторженно прошептал:

— Ты прекрасна, любимая!

Абигайль поспешно освободилась от нижнего белья, прежде чем прижаться к Патрику. Абигайль сгорала от желания и с удовольствием, постанывая от страсти, подставляла себя его требовательным рукам. Когда он осторожно вошел в нее, девушку унесла прочь волна счастья. Счастья, которое подарил ей мужчина, с которым она хотела провести остаток своей жизни. Она любила в нем все и радовалась, что его мускулистое тело заставляет ее сердце биться сильнее. Внезапно в животе запульсировал сгусток огня, распространившийся по всему телу с всепоглощающей скоростью, пока жар не залил каждую пору. Девушка задрожала и несколько раз хрипло вскрикнула.

Когда они, усталые и потные, но словно зачарованные, лежали рядом на земле, Патрик спросил незнакомым хриплым голосом:

— Ты знаешь, что Мокоиа — остров любящих?

— Нет, — ответила Абигайль и еще крепче прижалась к нему.

— Хочешь услышать историю Хинемоа и Тутанекаи?

Очарованная Абигайль кивнула.

Нежный голос Патрика звучал теперь у самого ее уха, и душа девушки наполнилась спокойствием, как в детстве, когда отец читал ей сказку на ночь. Она чувствовала себя бесконечно легкой и защищенной.

— Хинемоа была настолько прекрасна, что ее племя объявило девушку святой. Она жила со своей семьей в поселке Овата, на восточном берегу озера Роторуа. Ей нужно было подобрать подходящего мужчину, как только она достаточно созреет для брака. В то время на Мокоиа жил юный Тутанекаи. Он был внебрачным сыном князя другого племени, но муж его матери, вождь, принял мальчика как собственного сына. Все его старшие братья хотели завоевать руку Хинемоа. А Тутанекаи даже не собирался пытать счастья, поскольку, будучи приемным ребенком, был ниже по положению, а значит, не стоил того, чтобы его любила прекрасная принцесса. Однако когда они впервые взглянули в глаза друг другу, молодые люди поняли, что пропали. Они не сказали друг другу ни слова, но безнадежная любовь с каждым днем заставляла их грустить все больше. Соплеменники Хинемоа догадывались, что происходит с принцессой, и на всякий случай убрали все каноэ на берег, чтобы она никогда не могла попасть на Мокоиа. Но девушка так страдала от тоски по любимому, что решила переплыть озеро. Для этого она смастерила себе пояс из полых тыкв. Ночью, когда она плыла по озеру, до нее донеслась музыка, которую сочинял на своей флейте безнадежно влюбленный Тутанекаи. Она нашла своего возлюбленного, они провели ночь вместе, и даже семья Хинемоа, которая пришла на Мокоиа с враждебными намерениями, была настолько потрясена силой этой любви, что не стала объявлять войну и разрешила влюбленным жить своей жизнью.

Патрик склонился над Абигайль и покрыл ее лицо поцелуями.

— Я люблю тебя, — промурлыкала Абигайль, которой казалось, что его голос ласкает ее. И несколько шутливо добавила: — Как думаешь, моя мать могла бы проявить такое же понимание, как семья Хинемоа?

— Если ты будешь так же мужественна, как она, — улыбнулся он.

— А разве я не мужественна? Я, конечно, добралась на Мокоиа не вплавь, а на лодке… Ты бы послушал, что говорит моя сестра Аннабель. Она единственная, кто знает, что мы тайком встречаемся. Она очень переживает и каждый раз предупреждает меня: «Мокоиа опасен. Там живут злые духи. Это дурной знак! Встречайтесь где-нибудь в другом месте!» А ведь она сама не ступала на этот остров никогда, но все равно потеряла ребенка. Бедная малышка Лиззи! Я часто думаю о ней. Сейчас ей было бы шесть.

Патрик нежно провел рукой по щеке девушки, а потом вдруг замер.

— Знаешь что? Я сегодня же попрошу твоей руки у твоей матери.

— Сегодня? — Абигайль испуганно вскочила. — Сегодня неудачный день, потому что…

— Ты всегда так говоришь, но если сегодня неудачный день, то когда же? Представь себе, а вдруг у нашей любви будут последствия…

— Ой, ты хочешь сказать, что у меня может быть ребенок? — От ужаса Абигайль закрыла рот рукой.

Он кивнул.

— Я сегодня же поговорю с ней! Я не боюсь твоей матери, хоть она и запретила мне к тебе приближаться. В конце концов, у тебя есть еще отец, на которого я возлагаю большие надежды.

Абигайль вздохнула.

— Да, мой любимый добрый папочка наверняка был бы за наш союз, но он так ужасно устает в последнее время… Он и раньше никогда особенно не ссорился с мамой, но сейчас вообще не может ей противиться. Я не хотела бы излишне мучить его.

— Аби! — Голос Патрика прозвучал на удивление строго. — Сейчас мы оденемся, поплывем обратно, пойдем к твоей матери и я попрошу твоей руки, если, конечно, ты меня не разлюбила.

— Ты что! Я очень люблю тебя! Но я знаю свою мать. Она постоянно будет попрекать меня. Так же, как Аннабель, потому что та вышла замуж за Гордона. Если ты хочешь сделать это сегодня, то при одном условии: мы уедем из Роторуа.

— Но ведь у меня здесь работа, — слабо возразил Патрик.

— Подумай хорошенько! Я стану твоей женой лишь в том случае, если мы покинем родной поселок и уедем далеко-далеко отсюда.

— Я готов уехать с тобой куда угодно, моя любимая малышка, как только улажу свои дела, — нежно произнес Патрик. — Но давай не будем терять время и постараемся получить согласие твоих родителей! — Он вскочил и потянулся за штанами.

Абигайль сделала то же самое, впрочем, без особого энтузиазма. Девушка собрала свои вещи и принялась с подчеркнутой медлительностью одеваться.

Прежде чем оба сели в свои лодки, Патрик страстно поцеловал Абигайль, и этот поцелуй примирил ее с его планом. В конце концов, он прав. И теперь, когда они решили уехать из родного поселка вместе, Абигайль уже не так боялась своей матери.

— Как ты думаешь, я смогу петь и танцевать, если мы будем жить в городе, где есть театр? И вообще, у меня есть талант к актерской игре? — взволнованно спросила она.

— Конечно, есть! — С этими словами он принялся сильно грести, а она последовала за его лодкой. Они пересекли озеро бок о бок.

Сердце Абигайль едва не выпрыгивало из груди, когда они вошли в дом через веранду. В доме стояла мертвая тишина. Абигайль решила, что мать поехала с постояльцами на Похуту или в Кауанга, чтобы поплавать в естественном бассейне. Она с сожалением пожала плечами и собралась уже сказать Патрику, что дома никого нет, когда в дверях появилась Марианна. Она, как всегда, торопилась, но, увидев молодого учителя, резко остановилась.

— Ах, мистер О’Доннел, я ведь уже неоднократно говорила вам, что не хочу видеть вас рядом со своей дочерью. Или вы здесь по другой причине? Может быть, вы решили завтра заменить своего больного отца и сыграть на фисгармонии на нашем танцевальном вечере?

Абигайль бросила на Патрика вопросительный взгляд.

— Нет, миссис Брэдли, к вам меня привел не этот вопрос. Но, возможно, я вам и сыграю. Все зависит от того, что вы скажете. Дело вот в чем: я люблю вашу дочь и хочу на ней жениться.

Глаза Марианны сузились, превратившись в щелочки.

— Вот как? Значит, вы хотите жениться на моей дочери? Что ж, я и не сомневалась, что вы все сведете к этому. Вы довольно давно за ней увиваетесь. Так вот, я дам вам честный ответ на честный вопрос: моя дочь уже отдана в самые лучшие руки. Поэтому мой вам совет: держитесь от нее подальше! Ее жених не очень обрадуется, если узнает, что за ней ухлестывает один из деревенских парней!

— Мама! — разозлилась Абигайль.

— Ты помолвлена? — недоуменно поинтересовался Патрик.

— Конечно нет! Как ты мог такое про меня подумать?

— А может, ты решила сыграть со мной злую шутку?

— Неужели ты веришь ей больше, чем мне?

— Мистер О’Доннел, мне ужасно жаль, но моя дочь собирается выйти замуж за молодого человека из Веллингтона. Не знаю, что она вам сказала, но из-за ее взбалмошного характера мы часто оказывались в затруднительном положении. Вы ведь не станете сомневаться в словах любящей матери, правда?

Патрик боролся с собой. Он был растерян, но при взгляде на пришедшую в отчаяние Абигайль его чувства победили. Он расправил плечи и твердо заявил:

— Простите, миссис Брэдли, но мне кажется, что правду говорит ваша дочь. Боюсь, что брака между ней и этим мистером из Веллингтона хотите только вы. Поэтому у меня к вам предложение: вы поговорите об этом между собой, а я вернусь завтра. Тогда я по всей форме попрошу руки вашей дочери у вас и вашего мужа.

Марианна Брэдли стояла как громом пораженная, но Патрик О’Доннел решил не обращать на это внимания и, обернувшись к Абигайль, с нежностью произнес:

— Я вернусь завтра, и ты наконец-то станешь моей женой, любимая. Я верю, что этот господин из Веллингтона ничего для тебя не значит.

Абигайль судорожно сглотнула. Она догадывалась, что ее мать обязательно попытается обратить Патрика О’Доннела в бегство, но на этот раз Марианна ошиблась в своих расчетах. Учитель из Роторуа разгадал ее игру. Горячая волна приязни захлестнула Абигайль. Счастливые мгновения этого дня промелькнули у нее перед глазами. Воспоминание об этих наполненных радостью часах примирило ее с тем, что сейчас Патрик оставит ее с матерью.

— Да, любимый. Я стану твоей женой, и ничто не сможет разлучить нас.

Марианна дрожала от ярости. Ей нравился этот высокий красивый ирландец, но он сможет предложить ее «золотку» лишь очень скромную жизнь. Она невольно вспомнила его мать. Жизнь рядом с деревенским учителем — это сущий кошмар! Достаточно лишь посмотреть на руки миссис О’Доннел! Такие же, как у нее самой! Ее младшая дочь не заслужила этого. Ведь Абигайль ни в чем не уступает по красоте Оливии. Скорее наоборот. Ее сверкающие золотом волосы сводят мужчин с ума. Вот и сегодня мистер Морган жаловался ей, что Абигайль равнодушна к нему, и еще раз настойчиво напомнил, что он готов жениться на ней немедленно и увезти в Веллингтон. Там у его семьи было процветающее предприятие по продаже древесины и красивый дом, который Джеймс Морган описал ей во всех подробностях. А еще — роскошный сад…

Помрачневшая от негодования Марианна отвела взгляд, когда эти двое обнялись, словно парочка утопающих. Ей было больно, поскольку, если быть до конца честной, она вынуждена была признать, что Патрик О’Доннел действительно порядочный молодой человек. И все равно, он никогда не сможет предложить Абигайль жизнь, которая сделала бы ее счастливой. Такую, какую мог предложить Оливии Алан!

— Я прошу вас немедленно покинуть мой дом! — резко произнесла она.

Патрик О’Доннел не обратил на нее внимания. Он еще раз крепко обнял Абигайль и пообещал:

— До завтра! — И, не удостоив Марианну даже взглядом, молодой человек вышел из дома Брэдли.

— До завтра! — крикнула Абигайль, с тоской смотревшая ему вслед.

— Деточка, я желаю тебе только добра, — пропела Марианна.

— Хватит решать вместо меня, в чем мое счастье! — громко вскрикнула Абигайль и бросилась бежать.

Она знала, что в такой момент, как сейчас, лишь одно может ее успокоить. Она быстро пересекла сад, пробралась сквозь густо росшие деревья и остановилась перед небольшим деревянным домиком. Там ее отец хранил свои инструменты, по крайней мере так считалось до тех пор, пока мать не увидела Абигайль выходящей оттуда и строго-настрого запретила дочерям входить в домик. Ее сестры без возражений подчинились требованию Марианны. В отличие от Абигайль. Она не понимала, почему нельзя входить в сарай, где полно инструментов. Поэтому сначала она стала изводить мать вопросами, по какой причине ей запрещено бывать там? Мать пыталась втолковать ей, что это слишком опасно, но ее объяснения не удержали Абигайль от посещений домика. Напротив, неубедительная причина лишь раззадорила ее любопытство.

Поэтому она еще раз пошла туда — тайком! — и все-таки выяснила, почему ее не хотели пускать в сарай. В дальнем углу девушка нашла покрытый слоем пыли ящичек! К огромному восхищению Абигайль, это оказался музыкальный инструмент, правда, сначала она не поняла, как им пользоваться, и обратилась за помощью к мистеру О’Доннелу, отцу Патрика. На вопрос, что это за инструмент, похожий на ящичек и имеющий рукоятку, которая, если ее повернуть, заставляет двигаться струны, он ответил: «Шарманка». Абигайль пришла в восторг и попросила, чтобы он научил ее играть. У него была старая шарманка, в тайны которой он с удовольствием посвятил свою прилежную ученицу.

«Сколько раз Патрик садился рядом со мной во время наших уроков!» — вспоминала Абигайль, закрывая за собой дверь в сарайчик. Конечно же, она никому не скажет, что у нее есть собственная шарманка, поскольку тогда мать не просто запретит ей играть, но и наверняка сразу же отберет инструмент. Она ведь и так ругается, когда Абигайль, радостно напевая себе под нос, танцует по дому.

Для Абигайль шарманка стала маленькой верной спутницей. Всякий раз, когда ей было тяжело, она пряталась в сарае и играла на ней. Вот уже шесть лет прошло с тех пор, как она нашла это сокровище. За это время она научилась довольно хорошо играть. «Когда будем с Патриком уезжать, я просто заберу ее с собой», — решила она, принимаясь осторожно вращать рукоятку. Она играла грустный ирландский мотив, звучавший в унисон мелодии ее сердца. Девушка была уверена в том, что мать любит ее больше всего на свете, но не могла понять, как она может быть настолько жестокой, чтобы требовать выйти замуж за нелюбимого мужчину? Матери ее подруг лопнули бы от гордости, если бы у их дочерей появился шанс выйти замуж за молодого учителя. Почему же Марианна с такой настойчивостью пытается найти ей, как она говорит, хорошую пару? Ведь от этого не станешь счастливой, и Оливия — главное тому доказательство. Впрочем, в отношении брака ее сестры с Аланом Гамильтоном мать была глуха и слепа. Зачем Оливии дом и слуги, если ее мужа постоянно нет дома? И зачем ей муж, которого она на самом деле не любит?

Абигайль продолжала играть, но подпевать не стала, поскольку полностью погрузилась в размышления. Интересно, кому принадлежал этот инструмент? Она часто задавалась этим вопросом. В принципе, ответ она и так знала. Ее отец был абсолютно немузыкальным человеком — так же, как и Гордон, — поэтому шарманка не могла принадлежать ему. Должно быть, она принадлежала ее матери, но в таком случае Абигайль совершенно не понимала, почему Марианна запрещает ей музицировать. Накинулась на нее совсем недавно, словно фурия, когда увидела, что Абигайль играла на фисгармонии и пела. Гостям понравилось, но мать тут же отправила дочь в ее комнату. А в остальном — все для развлечения постояльцев… Абигайль вздохнула. Поведение матери оставалось для нее загадкой. Мысль о том, что скоро придется уйти из дома, настраивала ее на грустный лад, но в то же время было в ней и что-то освобождающее. Единственные, за кем она будет ужасно скучать вдали от родины, будут ее отец, Аннабель и Гордон. Абигайль утешала себя мыслью о том, что однажды она вернется в Роторуа вместе со своей семьей. Когда пройдет достаточно времени и ее мать смирится с решением младшей дочери и позволит им спокойно жить с Патриком и детьми неподалеку. Да, она хотела иметь детей. Для начала она немного поработает в театре, и Патрик наверняка поддержит ее в этом. Как ни крути, ей нужно уехать, чтобы иметь возможность вернуться. Иначе она не сумеет убедить мать в правильности выбранного пути.

Незаметно для себя Абигайль прекратила играть. При мысли о будущем она сбилась и теперь принялась беспокойно оглядывать сарай. На стенах рядом с молотками и щипцами висела упряжь для лошадей. Внезапно она увидела в углу запыленный предмет, который тут же пробудил интерес девушки. Это была инкрустированная банка, совершенно не вписывавшаяся в общество всех этих инструментов. Абигайль отложила в сторону шарманку и схватила банку. Сдув с нее пыль, она увидела, что это часы с музыкой, которую девушка никогда прежде не слышала. Но в банке оказались и другие сюрпризы. Открыв крышку, Абигайль с любопытством выудила пожелтевший лист бумаги и развернула его. Это была газетная статья из «Отаго Дейли Таймс» от 11 января 1875 года. Абигайль бросило сначала в жар, затем в холод. Она еще не знала, что ее ждет, но сразу вспомнила, что в тот год ее семья неожиданно уехала из Данидина. Ей было всего пять лет, когда они уехали из своего чудесного дома тайно, под покровом ночи и отправились в хижину в горах, что неподалеку от Лоренса. Тогда она горько плакала, потому что ей не разрешили взять с собой всех своих кукол. Несколько дней они жили в этой уединенной хижине, где когда-то ютились золотоискатели, а затем поехали дальше, в Роторуа. Несмотря на то что подробностей Абигайль не помнила, Аннабель часто рассказывала ей о случившемся.

И все равно Абигайль дрожала, изо всех сил пытаясь разобрать выцветшие буквы:

Судя по всему, тайна неизвестного погибшего, которого выудили из залива Отаго, наконец-то раскрыта. Согласно показаниям свидетеля, шотландца-золотоискателя по фамилии Маккеннен, этот человек — немец по имени Вальдемар фон Клееберг. Он жил вместе с ним в домике для горняков. Однажды фон Клееберг поведал ему, что ему нужно свести счеты со старым приятелем-золотоискателем из Данидина. В тот же вечер он поехал туда и не вернулся. Этим приятелем, судя по всему, является Уильям Ч. Брэдли, всеми любимый торговец колониальными товарами. Но его и его семьи и след простыл. Один свидетель утверждает, что в тот вечер видел перед домом семьи Брэдли повозку с подозрительным грузом. Может быть, это был погибший?

Как ни старалась Абигайль, больше ничего разобрать не смогла. Сердце едва не выпрыгивало из груди. Может быть, они так поспешно оставили дом, потому что их отец убил человека? Эта мысль казалась настолько невероятной, что Абигайль стало дурно. Нет, только не ее отец, который и мухи не обидит! Нет, это абсурд. Чтобы заглушить ужасное подозрение, Абигайль, словно обезумев, снова взялась за шарманку и заиграла на ней. Девушка пела так громко, что пение перешло в отчаянный крик. Она как раз пела шотландскую песню, когда дверь сарайчика распахнулась.

Когда Абигайль умолкла, мать уже стояла возле нее. Она вырвала шарманку из рук дочери, размахнулась и изо всех сил швырнула инструмент в стену домика. Шарманка разбилась с громким треском, но мать размахнулась еще раз и стала колотить ею по стене, пока от гордого инструмента не остались одни только щепки.

При этом она тяжело дышала и громко ругалась.

— Я из тебя выбью это музицирование! Моя дочь не будет танцовщицей! Только не моя дочь! — И, словно этого было мало, она принялась топтать лежавшие на полу остатки шарманки.

Огорошенная Абигайль с ужасом наблюдала за матерью. Оцепенев от страха, она не могла пошевелиться. Из горла вырывался лишь хрип. Лицо Марианны исказилось в страшной гримасе. Если бы Абигайль не знала, что перед ней мать, то не узнала бы ее в этой взбешенной женщине. На лице матери, еще совсем недавно таком прекрасном, отражалась одна слепая ненависть.

Она еще раз наступила на деревяшку, наклонилась, подняла одну из струн. Засопев, сняла со стены щипцы и разрезала ее. «Мама сошла с ума», — подумала Абигайль и вдруг ощутила боль. Мать ударила ее по лицу. Ее, свое «золотко».

Пощечина вывела Абигайль из состояния оцепенения.

— Мама, ты не в себе, — прошептала она.

Эти слова едва не стоили девушке еще одной пощечины, но Абигайль успела перехватить руку матери.

— Отпусти меня! — закричала Марианна.

— Тогда пообещай, что не станешь снова бить меня.

— Я ничего не буду обещать тебе, ты, неблагодарный, упрямый ребенок. Сейчас ты умоешься и пойдешь помогать мне, поедешь с постояльцами на Похуту. А этого мальчишку-учителя никогда больше не увидишь. Это я тебе обещаю. Я не допущу, чтобы ты подарила себя такому типу.

— Слишком поздно, мама, я ему уже подарила себя, — дрожащим голосом ответила Абигайль.

Она не испытывала никакого сочувствия к матери, когда та сползла по стене домика и осталась сидеть на полу. Взгляд ее стал пустым и безжизненным.

— Мама, я поеду в Данидин и буду там работать в театре, петь и танцевать сколько душе угодно. Я стану богатой и знаменитой. И мне не нужен богатый муж, я могу позаботиться о себе сама.

— Пожалуйста, Абигайль, перестань мучить меня! Пожалуйста, будь благоразумной! Если тебе хочется, можешь выйти замуж за Патрика О’Доннела, но оставь эту затею. Петь и танцевать для чужих людей — это не жизнь. Прошу, не делай этого! Ты ведь останешься порядочной девушкой, правда? Ты не можешь поступить так со мной и с отцом. Мы ведь вкалывали и жили в страхе Божьем не для того, чтобы ты…

— Порядочной? Не смеши меня! — язвительно произнесла Абигайль, схватила газетную статью и сунула ее под нос матери. — Вот почему вы уехали из Данидина. Потому что убили человека!

Услышав эти слова, Марианна застыла с открытым ртом, словно выброшенная на берег рыба.

— Дай это сюда! — прохрипела она, вырвав бумажку из рук Абигайль. Не успела девушка опомниться, как статья превратилась в тысячу мелких кусочков.

— Ты можешь разбить шарманку, можешь уничтожить статью, но убить правду тебе не удастся! — закричала Абигайль и резко вскочила.

Она стояла перед матерью, все еще сидевшей на полу, и смотрела на нее с таким видом, будто была готова драться.

— Ну же, ответь мне, что произошло тогда? А если не захочешь говорить, я спрошу отца, в чем там было дело с этим немцем по имени Вальдемар!

Увидев лицо Марианны, взиравшей на нее в это мгновение, Абигайль невольно содрогнулась. Лицо было старым, испещренным морщинами — нет, оно не могло принадлежать ее красивой матери!

— Уходи! — чужим голосом произнесла Марианна. — Уходи с глаз моих! Я не хочу тебя больше видеть.

Абигайль не поняла, что она имеет в виду, но потом мать повторила каждое слово таким холодным тоном, что сердце девушки едва не разорвалось на части.

— Уезжай в город, танцуй и пой за деньги, но никогда не смей возвращаться в этот дом. И помни: прежде чем ты спросишь отца о Вальдемаре, я убью тебя.

Абигайль отпрянула, сделала несколько шагов назад, остановилась, простонала в отчаянии:

— Мама, пожалуйста, я…

Но Марианна повторила с той же холодностью:

— Прочь с глаз моих, немедленно! И не смей больше здесь появляться!

— Мама, это же я, твое «золотко»! — крикнула Абигайль, борясь со слезами.

— У меня больше нет «золотка» и, в первую очередь, дочери по имени Абигайль, — произнесла Марианна Брэдли и добавила, бросив на девушку безумный взгляд: — А теперь наконец уйди с глаз моих! Исчезни, пока не натворила ужасной беды. И горе тебе, если ты хоть слово скажешь отцу о том, что здесь произошло!

Абигайль в недоумении смотрела на мать. Она не могла поверить в то, что услышала, а потом до нее медленно, очень медленно начало доходить, что мать на самом деле прогоняет ее, свою младшую дочь.

Когда девушка осознала ужасную правду, она развернулась на каблуках и бросилась к себе в комнату, словно за ней гнался черт. Задыхаясь, она собрала вещи, упаковала самое необходимое в маленький дорожный чемоданчик. У нее было только одно желание: уйти прочь отсюда! Как можно дальше! Но затем она остановилась. Она не могла покинуть дом, не попрощавшись с Аннабель.

Чуть позже она с чемоданом в руке неуверенно вошла в кухню. Ей повезло. Аннабель как раз готовила обед для постояльцев и, похоже, не замечала ее. «Какая она печальная, когда не видит, что за ней наблюдают», — подумала Абигайль, проникаясь сочувствием к сестре, которая вынуждена была оставаться в этом доме. Мало того что ее постоянно окружала атмосфера подавленного настроения, ей все время приходилось чувствовать на себе немой упрек Марианны, которая считала ее виновной в смерти Лиззи. А ведь это сделал проклятый вулкан.

На глазах Абигайль выступили слезы. Имеет ли она право бросать этого несчастного человека? Да, она должна сделать это, если хочет другой жизни. «Ведь у нее есть Гордон», — утешала себя Абигайль.

— Аннабель… — Она осторожно коснулась плеча сестры.

Та испуганно обернулась.

— Ты уезжаешь? — поинтересовалась она, бросив скептический взгляд на чемодан Абигайль.

Девушка судорожно сглотнула. А затем решилась.

— Аннабель, я ухожу из этого дома.

— Что это значит? — На лице сестры читался неподдельный ужас.

— Я выхожу замуж за Патрика О’Доннела, а мама не хочет этого!

— Но, малышка, это же не повод уходить из дома! Посмотри на меня, я ведь тоже вышла за Гордона против ее воли.

— Да, но спорил с ней вместо тебя отец. Но сейчас… Посмотри на него. Он устал. Он не сумеет сделать это еще раз. Я не могу взваливать на него такую ношу.

— А ты думаешь, что ему будет легче, если ты возьмешь и уйдешь? — с нажимом спросила Аннабель.

Абигайль боролась с собой. Разве она не должна сказать правду хотя бы своей любимой сестре? Признаться, что у нее не было выбора, что она уходит не по своей воле? Что она больше не имеет права показываться матери на глаза? Что есть некая мрачная тайна, скрывающая причину их отъезда из Данидина? И что ее мать боится того, что она, Абигайль, скажет отцу правду? Но, посмотрев в подозрительно блестевшие глаза Аннабель, Абигайль решила молчать.

— Есть и еще кое-что. Я хочу стать актрисой, а этого мама никогда не допустит. Поверь мне, я должна уехать. Иначе я здесь задохнусь. Я хочу жить в городе, где есть театр.

— Но ведь ты не уйдешь, не попрощавшись с ними, правда? — в отчаянии воскликнула Аннабель.

— Мама знает, что я хочу. И она поняла, что не сможет удержать меня. А сказать отцу у меня духу не хватит.

Аннабель уже не могла сдерживаться. Всхлипывая, она бросилась на шею Абигайль.

— Обещай, что будешь писать мне!

Абигайль кивнула и обняла сестру так крепко, словно не хотела отпускать. А потом, не оборачиваясь, вышла из кухни. Аннабель не должна была видеть ее слезы.

Прокравшись через гостиную, чтобы выйти из дома через террасу, она внезапно встала как вкопанная. В старом кресле спал отец. И Абигайль не смогла поступить иначе. Она осторожно поставила чемодан на пол и на цыпочках подошла к нему. Нежно погладила лицо, ставшее морщинистым после смерти внучки. Абигайль вдруг пробрал мороз: «Смерть ходит вокруг него!» Девушка испугалась собственных мыслей. Она провела рукой по редким седым волосам, как вдруг он схватил ее ладонь своей мозолистой рукой. Отец, не поднимая век, прошептал:

— Дай-ка я угадаю. Это моя Абигайль. — Он открыл глаза и улыбнулся дочери. Окинул удивленным взглядом дорожный костюм.

— Далеко собралась, юная леди? — шутливым тоном поинтересовался он.

Абигайль изо всех сил пыталась сдержать подступившие слезы.

— Отец, я покидаю вас, чтобы искать свое счастье в городе.

— Я знал, что так будет. Такую дикарку, как ты, запереть невозможно. И мать не сможет выдать тебя замуж за молодого человека, которого ты не любишь.

— О, папа, я так тебя люблю, — вздохнула Абигайль, а слезы уже ручьями катились по ее щекам.

Она еще раз крепко обняла его, поцеловала в щеку, подхватила чемодан и быстрым шагом вышла из комнаты. На веранде остановилась, глубоко вздохнула и снова подкралась к двери. От того, что она увидела, сердце ее едва не разорвалось на части. Из закрытых глаз отца, которого она никогда не видела плачущим — даже в тот злосчастный день, когда вулкан навеки поглотил Элизабет, — катились слезы.

Абигайль захотелось рассказать ему правду и попросить защиты от безумствующей матери, но она резко развернулась и покинула отчий дом.

Идя через сад, она едва не столкнулась с матерью. Девушка надеялась, что Марианна успокоится и попросит прощения. Абигайль остановилась, подождала.

Но мать интересовало только одно:

— Ты ведь говорила с отцом не о статье, правда?

Абигайль решительно вытерла слезы и холодно ответила:

— Нет, мама, все думают, что я ухожу по своей воле. Никто никогда не узнает, что произошло в сарайчике. Не беспокойся, я не вернусь сюда! Они думают, что я сбегаю, потому что ты хочешь выдать меня замуж за человека, которого я не люблю, а еще потому, что мечтаю быть актрисой в большом городе! Все поверили, потому что отчасти это правда. Но далеко не вся! — И с этими словами Абигайль Брэдли, гордо подняв голову, прошла мимо матери. «Твое «золотко» умерло, мама. Мертво-мертвехонько!» — подумала она.

Патрик О’Доннел был дома один, когда Абигайль постучала в его дверь.

— Милая, что случилось? — встревоженно спросил он, увидев ее заплаканное лицо и чемодан в руке.

— Уходим отсюда. Немедленно! — взмолилась она.

— Сейчас? — удивился Патрик.

— Да, прямо сейчас. Я больше не могу здесь оставаться. Ты обещал, что мы уедем в другое место, так что собирай вещи и поехали. Я уже знаю, куда мы поедем. В Данидин! На Южный остров!

— Пожалуйста, милая, будь разумной. Для начала войди в дом. Я не могу уйти с тобой немедленно. Подумай о моих бедных родителях!

— Ты обещал мне! — Абигайль упрямо топнула ногой. — Так чего же ты ждешь? Давай уйдем немедленно и поженимся! А я буду петь и танцевать.

— Абигайль! — строго произнес Патрик. — Мы поженимся здесь, в Роторуа. Как и договаривались. Завтра я пойду к твоим родителям и попрошу твоей руки. Как только мы поженимся, я поищу работу в другом месте. А когда у меня будет место, мы уедем, но бежать мы не будем. Я не боюсь твоей матери. Если твои родители откажут, я украду тебя, я обещаю, но…

— Ты идешь сейчас со мной или нет? — резко перебила его Абигайль.

Патрик подошел к ней на шаг, хотел обнять ее, но она высвободилась из его объятий.

— Спрашиваю в последний раз. Ты идешь со мной или нет? — сердито повторила Абигайль.

Вместо ответа на ее вопрос он покачал головой и произнес:

— Я люблю тебя, Абигайль, но довольно глупостей! Ты сейчас пойдешь домой, и мы увидимся завтра. И тогда, клянусь тебе, мы сразу же поженимся и будем счастливы. Если ты боишься идти домой одна, я пойду с тобой и с удовольствием скажу твоей матери все, что думаю по поводу того, что она делает, пытаясь разрушить твое счастье. А если ты категорически не хочешь возвращаться к родителям, можешь переночевать у нас…

Но Абигайль уже не слушала. С окаменевшим лицом она отвернулась от молодого человека.

— Абигайль, пожалуйста, будь благоразумна! — крикнул он ей в спину.

Но уже ничего не могло изменить ее мнения о Патрике О’Доннеле. Она чувствовала себя преданной и брошенной. На острове в пылу любви он говорил, что готов уйти с ней хоть на край земли. А теперь она вынуждена ступать на этот путь одна, потому что в этот миг умер еще кое-кто, кого она любила всем сердцем: Патрик О’Доннел!

Не обернувшись, девушка побрела по длинной пыльной улице. У нее было с собой немного денег, но насколько этого хватит? И как она вообще попадет на Южный остров? Абигайль решила для начала отправиться в Веллингтон. К счастью, в школе она училась прилежно и хорошо знала свою страну. Веллингтон находится на южной оконечности Северного острова. Остальное можно уладить. Или, может быть, купить себе лошадь и поехать в Тауранга, что на Восточном побережье? Пока она размышляла над тем, как поскорее выбраться из Роторуа, за спиной ее послышался стук подков.

В первое мгновение в душе у нее вспыхнула надежда, что это Патрик, который опомнился и которому она собиралась признаться, что на самом деле произошло дома, но надежды разбились, когда карета остановилась рядом с ней и из нее вышел не кто иной, как Джеймс Морган.

— Куда путь держите, красавица? — с улыбкой на губах поинтересовался он.

— В Веллингтон, — коротко ответила она.

— Какое совпадение! Мне тоже туда. Могу я предложить вам сопровождать меня?

Абигайль колебалась всего мгновение. Ей было не по себе. Почему он едет в Веллингтон именно сейчас?

— Не нужно говорить о совпадениях, — резко ответила она.

Вместо того чтобы смутиться, Джеймс Морган расплылся в улыбке.

— Вас действительно не проведешь. Я видел, что вы вышли из дома с чемоданом в руке, и позволил себе последовать за вами на почтительном расстоянии. К сожалению, мне довелось стать свидетелем весьма неприятного разговора с повелителем вашего сердца. И когда он отказал вам, я воспользовался удачным моментом и срочно раздобыл карету для принцессы.

Абигайль невольно улыбнулась. Что ж, по крайней мере честно.

— Хорошо, я принимаю ваше предложение. Я поеду с вами, но позвольте и мне быть до конца откровенной. Я не имею ни малейшего желания связывать с вами свою жизнь. И вы все равно хотите, чтобы я поехала с вами?

— Конечно! Я ведь человек чести! — С этими словами Джеймс Морган нагнулся и галантно поднял ее чемодан.

 

Роторуа, март 1899

Аннабель ждала новую служанку и, пользуясь редкой возможностью немного расслабиться, устало опустилась на один из старых стульев в гостиной. Тот угрожающе пошатнулся. «Гордону нужно обязательно сделать новые стулья, — подумала Аннабель. — Эти делал еще отец». С тех пор как ее муж занялся постройкой собственной бани, у него больше ни на что не оставалось времени. Они решили, что если в отеле будет своя баня, то клиентов прибавится. «Но как я буду с этим справляться? — задавалась вопросом Аннабель, чувствуя боль в уставших ногах. — К счастью, меня хотя бы Дункан и Абигайль поддерживают», — утешала она себя. Оба рьяно брались за работу, и это радовало. Племянник, который жил с ними вот уже почти четыре недели, возил постояльцев к гейзеру и после внезапного отъезда Оливии заботился о своей бабушке. Дункан приносил Марианне еду и сидел у ее постели. Правда, мыть себя она позволяла только дочери. Врач еще раз подтвердил, что шансы на то, что она будет ходить, весьма сомнительны. Дункан пытался убедить ее встать, несмотря на прогноз, но инвалидная коляска, которую сделал для нее Гордон, продолжала стоять без дела. Пожилая женщина упрямо отказывалась пересаживаться в это сооружение.

Аннабель глубоко вздохнула, вспомнив, что сегодня Дункан собирался уезжать. Отец прислал ему письмо, полное упреков. Если Дункан хочет помогать, то может делать это на отцовской фирме, написал он и в недвусмысленной форме велел сыну ехать домой.

Из салона отеля доносилась негромкая музыка. Это Абигайль играла для гостей на фисгармонии. Аннабель очень надеялась, что хотя бы сестра останется еще ненадолго. Несмотря на то что Абигайль в своей легкомысленной манере уверяла ее, что обязательно должна играть в новой пьесе, Аннабель подозревала, что на самом деле она вообще не хочет возвращаться в Веллингтон. Казалось, она чувствует себя в своем номере отеля просто замечательно. Это право она себе выпросила:

— Пожалуйста, Аннабель. Я не хочу переезжать в свою старую комнату. Если мама не хочет видеть меня, то и я не смогу жить рядом с ней.

Аннабель уже неоднократно пыталась заставить мать передумать, но тщетно. Марианна упорно отказывалась принимать младшую дочь. Грубо накричала на старшую и сердито велела ей помалкивать.

«Остается надеяться, что новенькая будет работать прилежно», — подумала Аннабель, услышав стук в дверь. Женщина поправила платье и громко крикнула:

— Входите!

Когда вместо старой Руии, которая собиралась привести к ней девушку, в гостиную вошел статный, красивый, поразительно светлокожий маори, она очень удивилась. За ним следовала высокая темноволосая девушка, с первого взгляда на которую нельзя было сказать, белая она или маори. Судя по цвету и ее кудрявым волосам, она, вне всякого сомнения, была маори, но поразительно узкое, совсем не темнокожее лицо с аккуратным носом заставляло усомниться в этом. «Наверняка ребенок европейца и маори», — решила Аннабель, прежде чем пригласить обоих за стол и протянуть руку незнакомцу. У него было сильное и теплое рукопожатие.

— Извините, миссис Паркер, что я врываюсь без предупреждения, но моя тетя Руиа, вернее, это я называю ее тетей, потому что она была подругой моей матери, сказала, что ей непременно нужно быть в кухне. В отеле полно постояльцев. Поэтому я взял на себя обязанность привести к вам свою подопечную.

Он умолк, и девушка тут же воспользовалась этим, чтобы сделать небольшой книксен.

— Меня зовут Пайка, и я хотела бы работать у вас, миссис Паркер.

Аннабель удивилась. Все маори, работавшие у нее, называли ее мисси. Кроме того, была в этой девушке, несмотря на ее вежливость, какая-то неприступность. Она вела себя дружелюбно, но в ее голосе не было подобострастия. Девушка казалась очень серьезной и немного высокомерной.

— Моя фамилия Рангити. От Руии я узнал, что вам нужна помощница в отеле. И я сразу подумал о Пайке. Она… — Он умолк и что-то спросил у девушки на маори. Та кивнула.

Рангити снова повернулся к Аннабель и, извиняясь, заметил:

— Я спросил Пайку, не возражает ли она, чтобы я немного рассказал вам о ее судьбе, и девушка согласилась. Я взял Пайку из приюта, куда девушку поместили примерно лет шесть назад после смерти ее отца. Он копал смолу каури в Даргавиле, вкалывал на Гамильтона.

— Алана Гамильтона?

— Да, он один из самых крупных торговцев смолой каури на всем севере. А почему вы спрашиваете? Вы его знаете? Он у вас бывает?

Аннабель хотела сказать ему правду, признавшись, что он ее зять, но опасный блеск в глазах мистера Рангити удержал ее от этого. И, поскольку ей не хотелось лгать, она сделала вид, что не услышала вопроса.

— Рассказывайте дальше о девушке! Конечно же, я хочу знать, кто она, потому что, если мы поладим, нам придется проводить вместе очень много времени! — Аннабель ободряюще улыбнулась Пайке, которая, впрочем, и бровью не повела.

«На самом деле мне кажется, что мы не поладим. Она слишком замкнутая», — промелькнуло в голове у Аннабель.

— Я знаю, что вы очень доброжелательно относитесь к людям, — заметил мистер Рангити, окидывая Аннабель изучающим взглядом. — Как бы там ни было, вы снова наняли мою тетю, и это вопреки воле вашей матери. Она говорит, что будет вечно вам благодарна. Вы хорошая пакеха, она не устает повторять это!

Аннабель показалось или в его голосе прозвучала скрытая насмешка? Внезапно она почувствовала себя неуютно в присутствии этих двух маори — чужого мужчины, который тоже отличался неким высокомерием, и неприступной, несколько нетипичной девушки-маори, которая совсем не улыбается.

Поэтому она очень обрадовалась, когда в комнату вбежал Дункан.

— Тетушка, вынужден вас покинуть. Поезд в Окленд ждать не будет, и… — Он оборвал фразу, потому что только сейчас заметил обоих посетителей.

— Это мистер Рангити, а это Пайка, она хочет стать моей новой помощницей в отеле.

— У вас есть еще добрый час времени, молодой человек, — спокойно произнес мистер Рангити. — Я еду на том же поезде, так что вы успеете попрощаться.

Но Дункан не слушал его. Он словно завороженный смотрел на девушку.

— Добро пожаловать в этот дом, Пайка, — наконец с улыбкой произнес юноша, не сводя с нее взгляда.

— Спасибо, мистер. — Девушка улыбнулась в ответ.

От удивления Аннабель открыла рот. Казалось, лицо Пайки осветило солнце. Радостная улыбка вдруг затмила собой все. «Как же она красива, когда улыбается!» — подумала Аннабель, но тут же почувствовала, что нужно как можно скорее оборвать столь сердечное приветствие двух молодых людей. Оливия голову ей оторвет, если узнает, что ее сын в доме тетки влюбился в девушку-маори. Поэтому она торопливо обняла племянника и пожелала ему счастливой дороги. Однако Дункан, высвободившись из объятий тети, вовсе не собирался уходить из комнаты.

— Вам наверняка будет очень хорошо в отеле «Похуту», — льстиво произнес он.

— Надеюсь на это, — ответила Пайка. И они снова улыбнулись друг другу.

— Дункан, не забудь попрощаться с дядей Гордоном! Он на улице, занят строительством бани. А тетя Абигайль развлекает постояльцев. И еще бабушка…

— Хорошо, тетя Аннабель! Я сейчас же все сделаю! — Однако Дункан продолжал медлить, а потом подал руку Пайке и удержал ее руку в своей ладони чуть дольше, чем было принято.

Скосив взгляд на мистера Рангити, Аннабель поняла, что ему тоже не нравится эта игра. Мужчина заметно помрачнел.

— Что ж, тогда до свидания, — наконец произнес он, — мы еще наверняка увидимся в поезде, мистер… мистер…

— Гамильтон, — подсказал ничего не подозревающий Дункан.

— Вы, случайно, не родственник Алана Гамильтона? — нарочито приветливо поинтересовался мистер Рангити, бросив на Аннабель, которая поспешно подошла к племяннику, чтобы помешать тому ответить, предупреждающий взгляд.

— Да, конечно, это мой отец! Значит, увидимся в поезде! — Дункан все еще радостно улыбался.

— Поезд большой. Возможно, мы все же не встретимся там, мистер Гамильтон! — В голосе мистера Рангити появилась резкость, но это заметила только Аннабель. Как и легкое подрагивание его век, появившееся после того, как Дункан объявил о своем родстве с Аланом Гамильтоном.

Дункан неохотно отвел взгляд от девушки, еще раз улыбнулся всем остальным и нерешительно вышел из комнаты.

— Хорошо, миссис Паркер, давайте продолжим наш разговор, чтобы я не опоздал на поезд, — произнес мистер Рангити подчеркнуто деловым тоном. На лице его не осталось ни малейшего признака каких бы то ни было чувств. — Что вы хотите знать о Пайке? Дитя, ты и сама можешь рассказать миссис Паркер о себе. К слову, эта девушка прекрасно говорит на вашем языке. Я сам почти не знаю Пайку. Я просто сопровождал девушку, поскольку я ее единственный живой родственник, хоть и очень дальний.

А Пайка мечтательно смотрела на дверь, которую только что прикрыл за собой Дункан. Похоже, она совершенно не слушала мистера Рангити.

«Как хорошо, что мальчик сегодня уезжает!» — с облегчением подумала Аннабель, прислушиваясь к словам мистера Рангити.

— Ее мать, Мере, маори из Те-Вайроа, умерла пару лет назад. Она ушла из Те-Вайроа еще в юности, на севере вышла замуж за отца Пайки, мистера Градича…

— Мистер Градич не был моим отцом, — вдруг перебила его Пайка и нерешительно продолжила: — Мы встретили его, когда мне было уже десять лет. До тех пор мы с матерью жили вдвоем. У иви моей бабушки, в Тауранга. Там она познакомилась с моим отчимом. Он из Далматии, как и многие из тех, кто добывает каури на севере. С ним мы переехали в Даргавиль. Мать сказала мне только, что моим отцом был белый, который бросил ее еще до моего рождения. И не захотела даже имени его назвать.

Теперь и мистер Рангити заинтересованно посмотрел на Пайку.

— А я и не знал, — почти извиняющимся тоном произнес он. — Но и твою мать я лично не знал. Я ничего о ней не знаю.

— Ничего страшного, милый мистер Рангити. Вы были так добры ко мне, совершенно меня не зная. За это я всегда буду вам благодарна.

Аннабель недоуменно смотрела на девушку. Как изысканно она умеет выражаться! И какой у нее низкий и звучный голос, немного похожий на голос Абигайль. Теперь Пайка не казалась такой неприступной, она примирительно улыбалась, словно встреча с Дунканом развязала ей не только язык.

— Почему же вы, милая миссис Паркер, не сказали мне, что мистер Гамильтон — ваш зять? — вдруг спросил мистер Рангити.

— Я… Я почувствовала вашу неприязнь к нему и, если быть до конца честной, не могу сказать, чтобы я так уж гордилась этими родственными связями, — пролепетала Аннабель и в тот же миг прикрыла рот ладонью. Зачем она раскрывает свои чувства перед этим незнакомцем? Может быть, все дело в том, что он смотрит на нее не с упреком, а скорее с симпатией? Более того, он даже улыбается. Женщина не удержалась: его улыбка была убедительной.

— Моя неприязнь к мистеру Гамильтону носит не личный, а скорее профессиональный характер, — пояснил мистер Рангити и поспешно добавил: — Как маори, я работаю с одним судьей в земельном суде Окленда. Я выдаю заключения и знакомлю судью с обычаями нашего племени на различных земельных участках, когда возникают споры между белыми и маори. И то, каким образом мистер Гамильтон заполучил леса каури, не дает мне покоя. В остальном же мне нет дела до этого господина. Я с ним лично даже не знаком. Но давайте поговорим о Пайке. Как уже было сказано, я всего лишь дальний родственник ее матери, Мере. Я вообще узнал о существовании Пайки только потому, что мне сообщили из приюта, что у них живет девушка из племени моей матери. Когда же я навел справки, то выяснилось, что моя мать действительно была двоюродной бабушкой Мере. После этого я предложил Пайке жить у меня, но она захотела вернуться в свою деревню Тауранга. Вождь недвусмысленно дал мне понять, что там ее принять не могут. Когда это не получилось, она решила отправиться к иви своей матери. А потом я узнал от Руии, что вы ищете помощницу. Пайке понравилась перспектива самостоятельно зарабатывать деньги. Возможно, у вас ей будет лучше, чем у меня, закоренелого холостяка, да еще в городе. Я только не знаю, захочет ли она жить у вас. Насколько я понял, она предпочла бы жить в Охинемуту. Но что это я все говорю и говорю? Пайка отлично может рассказать о себе сама. Пайка?

Он позвал ее по имени, но, казалось, девушка спала наяву, и Аннабель даже догадывалась, как зовут принца из ее сна.

Когда Пайка не отреагировала, мистер Ранги снова обернулся к Аннабель:

— Миссис Паркер, еще только одно: будьте добры к ней! Ей довелось пережить много плохого.

— Мистер Ранги! К Джейн, которая живет у нас, мы относимся, как к родной дочери, — поспешила заверить его Аннабель, не без некоторого упрека в голосе.

— Но Джейн белая! — вдруг резко заметил он, и на лице его не осталось и следа тепла, которое еще мгновение назад чувствовала Аннабель. «Какой странный человек! — подумала она. — В нем столько же человеческого тепла, сколько ненависти по отношению к нам, белым».

— Мистер Рангити, вы же сами только что говорили, что Руиа считает меня хорошей пакеха. Если вы не доверяете мне, спросите Руию, обращалась ли я с ней дурно хоть раз, различаю ли я…

— Пожалуйста, простите меня, — с раскаянием в голосе перебил он ее. — Просто я слышал, что ваша мать не самый дружелюбный человек, поэтому позволил себе подобное замечание. — В его голосе снова сквозили тепло и понимание, а в глазах читалось сожаление.

— Моя мать лежит и не встает. С ней произошел несчастный случай, она парализована. Пайке не придется ухаживать за ней. Это мы будем делать силами семьи. Но не волнуйтесь, моя мать будет вести себя по отношению к Пайке как подобает. — Последнюю фразу Аннабель произнесла с нажимом.

Какое этому незнакомцу дело до того, что ее мать никого не щадит, отпуская свои злобные замечания? И что от нее может пострадать эта чужая девочка-маори? Нет, она никогда не оставит Пайку наедине со старой ожесточившейся женщиной.

— Хорошо, Пайка, тогда я буду прощаться. Если возникнут проблемы, доверься Руие или напиши мне. Адрес мой ты знаешь. Но я уверен, — он обернулся к Аннабель, — что тебе понравится у миссис Паркер.

Казалось, девушка очнулась от своих грез и стала слушать его с серьезным лицом. Во взгляде Пайки не было ни страха перед неизвестностью, ни печали. Напротив, она расправила плечи и вежливо протянула руку своему благодетелю.

— До свидания, мистер Рангити. Не беспокойтесь за меня. Я не буду никому докучать и, пока буду жить здесь, в этом доме, а не в деревне своих предков, постараюсь вести себя, как положено служанке, миссис Паркер. Передавайте привет остальным, если увидите их, мистер Рангити. И приезжайте поскорее навестить меня.

Аннабель удивленно слушала. Это было не детское упрашивание, это была просьба взрослой женщины. Гордой женщины, как вдруг подумалось Аннабель. Одна ее прямая осанка чего стоит. «А она высокая, — удивленно отметила она, — почти такого же роста, как я».

Мистер Рангити подошел к Пайке, обнял ее и прошептал:

— Для тебя, дитя мое, я дядя Анару. Ты слышишь?

В этот миг дверь распахнулась. С раскрасневшимися щеками, в дорожной одежде и с чемоданом в руке в комнату ввалился Дункан.

— Ах, милая тетушка, еще один, последний поцелуй на прощание! — С этими словами он поцеловал растерянную Аннабель в щеку, а затем повернулся к Пайке: — А вам я желаю чувствовать себя как дома. Моя тетя — лучший в мире человек. Если она полюбит вас, вы почувствуете себя, как в раю на земле. И я обещаю, что скоро вернусь, — проверю, как тут у вас дела. — И юноша озорно подмигнул Аннабель.

«Гордая девушка-маори даже не краснеет!» — удивленно отметила Аннабель. Похоже, Пайку ни капли не смутило то, что Дункан столь открыто проявляет к ней интерес, — напротив, она одарила его обворожительной улыбкой.

Мгновение молодые люди пристально смотрели друг другу в глаза, пока в комнату не вбежала Абигайль, отвлекшая племянника от столь примечательной встречи и обнявшая его на прощание.

— И передавай привет своей матери! Хотя лично я считаю, что роскошная жизнь в качестве леди Гамильтон немного ударила в голову милой Оливии.

— Оливии? — бесцветным голосом переспросил мистер Рангити, но, кроме Аннабель, этого никто не слышал. И никто, кроме нее, не заметил, что по лицу его промелькнула мрачная тень, а руки предательски задрожали.

 

Роторуа, апрель 1899

В этот дождливый осенний день Аннабель и Пайка были заняты тем, что убирали комнаты постояльцев. На протяжении первых недель после того, как Аннабель наняла юную девушку-маори, она все делала вместе с ней, чтобы поскорее обучить помощницу.

Маори была очень ловка, и это нравилось Аннабель. Ее сомнения насчет того, что Пайка может делать вид, будто слишком горда для работы в отеле, сменились чувством глубокого удовлетворения. Пайка была не только прилежна и быстра, нет, в повседневном общении она все больше и больше утрачивала свою замкнутость. В первые дни девушка молча делала все, что требовала от нее Аннабель. Потом, когда наступила следующая неделя, она постоянно задавала вопросы. И вот с недавних пор Пайка даже соглашалась на личные разговоры.

Аннабель любила эту болтовню, когда они были заняты тем, что застилали постели или натирали полы. Это заметно облегчало ей работу еще с Джейн. С каждым днем привязанность Аннабель к Пайке крепла, поскольку ее слова часто затрагивали сердце женщины.

— Ваш муж любит вас больше всего на свете, — заметила девушка накануне вечером. Аннабель едва не разревелась. Любовь Гордона была для Аннабель величайшим подарком судьбы, и ее тронуло, что девушка почувствовала это, хотя Гордон никогда не выставлял свои чувства напоказ. Внешне он вел себя скорее неуклюже и не умел красиво говорить.

Несмотря на это, Аннабель считала, что девушка слишком серьезна для своего возраста. С тех пор как Пайка улыбнулась Дункану, лицо ее осветилось лишь один-единственный раз. Аннабель предполагала, что у девочки было тяжелое детство.

И вот теперь женщина впервые услышала, что Пайка поет за работой. Голос Пайки и грустная мелодия настолько сильно тронули Аннабель, что по лицу ее побежали слезы. Нахлынули воспоминания о минувшей ночи. Ей снова снилась Элизабет, и женщина в который раз чувствовала себя ужасно беспомощной. Проснувшись, она в страхе приникла к груди Гордона. Когда она рассказала ему о своем сне, он тоже заплакал. Сердце Аннабель едва не разорвалось на куски. Она очень редко рассказывала Гордону о своих кошмарах, поскольку знала, как сильно он страдает из-за этого. Однако вчера вечером она была в таком подавленном состоянии, что рассказала ему все до мельчайших подробностей. В том числе и о полном отчаяния крике «Мама! Мама!». Ей было так больно при виде его слез, что она в конце концов просто сбежала на улицу. И только оказавшись у грязевой ямы в саду, Аннабель успокоилась: стояла неподвижно в лунном свете и глядела на булькающую массу.

«Бедный Гордон!» — думала Аннабель, отставив метлу, чтобы украдкой вытереть слезы. В этот миг она почувствовала, как на ее плечо легла, утешая, тонкая девичья рука.

Женщина попыталась улыбнуться, но Пайка проворковала низким голосом:

— Вы храбрая женщина, но для сердца полезнее поплакать над своей бедой. Я всегда так говорила матери, когда слезы в очередной раз побеждали ее. Если хотите рассказать мне о том, что печалит ваше сердце, я с удовольствием выслушаю вас.

Утешительные слова Пайки тут же высушили слезы Аннабель. Она чувствовала странную привязанность к этой девушке и не знала, стоит ли поделиться с ней своими воспоминаниями об Элизабет. Она избегала говорить о дочери, но сердце подсказывало ей, что маори способна на искреннее сочувствие.

Запинаясь, Аннабель рассказала помощнице, что судьба отняла у нее дочь, которой не было и четырех лет. И что ночью, во сне, она постоянно слышит, как малышка отчаянно зовет ее: «Мама!»

В ответ Пайка промолчала и лишь мягко обняла хозяйку. Аннабель едва не открылась еще больше и не рассказала ей вообще все. О том, как умер ребенок, и о том, что она виновата в этом, но пока женщина боролась с собой, в дверь громко постучали.

От мысли, что она может больше не обременять девушку своими откровениями, Аннабель испытала почти облегчение. А то не дай бог Пайка станет еще более серьезной. «Нужно попросить Абигайль рассмешить Пайку», — твердо решила Аннабель, поспешно спускаясь по лестнице.

— У тебя такое доброе сердце, дитя мое! — успела прошептать она.

— Оно досталось мне от матери, — задумчиво ответила Пайка, но Аннабель уже не слышала этого, поскольку стук стал громче, требовательнее и нетерпеливее.

Открыв дверь, Аннабель увидела перед собой оборванного незнакомца. Он наверняка прибыл из города. Такого грязного воротничка на рубашке, судя по всему, крепко пришитого к дурацкому жилету, и таких смешных цилиндров на голове в Роторуа никто не носил.

— Что вам угодно? — спросила Аннабель несколько резковато, за что тут же сама себя отругала. А вдруг это потенциальный постоялец? Но нет, не похож он на изысканного путешественника. И ведет себя совсем не так. Не представился, не поздоровался как положено. Вместо этого он недовольно оглядел Аннабель и пролаял:

— Мне нужно к мисс Абигайль Брэдли. И пожалуйста, не говорите мне, что ее нет дома. Я все равно не поверю!

Аннабель не поверила своим ушам. Такое она уже однажды слышала, причем буквально дословно. Было, однако, весьма существенное отличие: тогда, много лет назад, в голосе мужчины звучали одновременно отчаяние и любовь. Он был музыкой для ее ушей, в то время как голос незнакомца был холодным, угрожающим и совершенно не вызывал доверия. Тем не менее это «И пожалуйста, не говорите мне, что ее нет дома» так живо всплыло в памяти Аннабель, словно она слышала эти слова только вчера.

 

Роторуа, декабрь 1879

В тот чудный день едва начавшегося лета Аннабель была занята по большей части укладыванием последних вещей, необходимых для запланированной поездки на известковые террасы. Она как раз задумалась о том, сколько ей нужно одеял. В этой экскурсии хотели принять участие все восемь постояльцев, живших сейчас в отеле, — из них четверо были европейцами. Поездка на террасы была, если можно так выразиться, кульминацией их путешествия в Роторуа. Эти люди хотели хотя бы раз в жизни увидеть своими глазами розовые и белые террасы у подножия горы Таравера, считавшиеся восьмым чудом света. Каждый год они привлекали сюда сотни путешественников и сделали Роторуа тем, чем поселок был сейчас: аттракционом для посетителей со всех концов света.

Аннабель достала из сундука в гостиной одиннадцать одеял. Восемь для постояльцев и три для отца, себя и младшей сестренки, висевшей на ней, словно репей.

Аннабель решила принять участие в поездке совершенно спонтанно. Ее манило не столько очарование этого чуда природы, сколько перспектива повидаться со своей подругой, Мейбл Вейр. Ее муж Бенджамин всего несколько дней назад был в Роторуа и жаловался, что его жене скучно в Те Вайроа одной с ребенком. Там действительно почти не было белых женщин возраста Мейбл, а у большинства маори были другие заботы, нежели пить с ней чай и болтать о младенцах. По крайней мере так сказал Аннабель Бенджамин, который добавил, что многие маори выпивают и из-за этого рушат свою жизнь и жизнь своих семей. После этого Аннабель пообещала Бенджамину, что примет участие в следующей поездке к горе Таравера, и сразу забронировала у него комнаты для гостей.

У Мейбл и Бенджамина в Те Вайроа, у озера Ротомахана, был небольшой отель под названием «Дом Мейбл». Там ночевали постояльцы, которые хотели посмотреть на чудо, расположенное на другом берегу острова. От отеля «Гора Таравера», так в 1879 году еще назывался отель семьи Брэдли, было слишком далеко до террас, чтобы уложиться в один день. Поэтому они всегда останавливались у Мейбл и Бенджамина на ночь, прежде чем маори перевозили их на каноэ на другой берег озера.

Аннабель предвкушала встречу с подругой. С тех пор как Мейбл переехала из Роторуа в Те Вайроа, они очень редко виделись, поскольку мать Аннабель с большой неохотой позволяла дочери ездить с постояльцами, — в этом случае приходилось отказываться от ее помощи по хозяйству. В то время Марианна с Оливией гостили в Окленде, у Гамильтонов, и Аннабель представилась возможность сопровождать отца.

От размышлений ее оторвал энергичный стук в дверь. Она бросила все и пошла открывать, но отец опередил ее. Девушка уже хотела было снова приняться за работу, когда услышала громкий голос, в котором звучало отчаяние:

— Меня зовут Гордон Паркер. А вы наверняка мистер Брэдли. Я хочу увидеть вашу дочь, Аннабель Брэдли. И пожалуйста, не говорите мне, что ее нет дома. Я все равно не поверю!

Аннабель остановилась как вкопанная. Конечно же, это был голос мистера Паркера, о котором она иногда вспоминала с тоской перед самым сном. Это длилось уже больше года. Девушка даже не смела надеяться, что однажды снова встретится с ним. Сердце едва не выпрыгнуло из груди, когда она осознала, что молодой человек действительно стоит у дверей, потому что отец вежливо пригласил его войти.

Аннабель едва успела вернуться в гостиную. Было бы очень неловко, если бы он заметил, что она подслушивала. Глядя в мутное стекло серванта, она попыталась пригладить волосы и вытереть пот с разгоряченного лица, но было поздно. Мужчины уже вошли в гостиную. От смущения Аннабель не знала, что и сказать. И, пытаясь найти выход из положения, она просто начала болтать:

— Ах, мистер Паркер, как мило, что вы зашли навестить нас! С вашей стороны было не очень хорошо так неожиданно сбежать с праздника, но вы даже не представляете, как я благодарна вам за то, что вы спасли мою младшую сестренку. Что привело вас сюда? Позволите предложить вам что-нибудь выпить?

Мистер Паркер и ее отец одновременно расхохотались.

— Аннабель, я тебя просто не узнаю, — заметил отец. — Ты изъясняешься так высокопарно, как, наверное, целыми днями разговаривают у Гамильтонов, где гостит твоя мать.

Аннабель тоже рассмеялась, весело и непринужденно. Она была очень наивным человеком, поэтому тут же рассказала незнакомцу, как все было на самом деле:

— Мне просто не хотелось, чтобы вы догадались, что я услышала ваш голос в коридоре и едва не упала в обморок.

Осознав, что именно она сказала, Аннабель испугалась и умолкла, но Гордон Паркер, перестав смеяться, вдруг улыбнулся ей обворожительной улыбкой.

— Что ж, я очень рад, что вы остались такой же естественной, какой запомнились мне. Иначе, возможно, моя длительная поездка оказалась бы напрасной.

— Что же привело вас сюда, молодой человек, кроме желания полюбезничать с моей дочерью? — с лукавой улыбкой на губах поинтересовался Уильям.

— Я здесь, потому что теперь у меня есть место у лесоторговца в Окленде и я могу обеспечивать жену. Поэтому я тогда и сбежал. Ваша мать, милая Аннабель, показалась мне человеком, который любит обращать в бегство мужчин, если им нравятся ее дочери. И на прошлой неделе у нее это почти получилось, — прямодушно заявил Гордон.

Аннабель, сердце которой едва не выскочило из груди, удивилась.

— Вы уже были здесь на прошлой неделе?

Гордон кивнул.

— Да, я ехал в Гамильтон, чтобы повидаться со своей семьей, и хотел спросить вас кое о чем важном. Тогда до моего возвращения у вас была бы неделя времени, чтобы как следует подумать над ответом…

— Вы хотите сказать, что спрашивали обо мне неделю назад?

Гордон вздохнул.

— Да, но ваша мать сказала, что вас нет дома. Я просил у нее позволения заглянуть на обратном пути, но получил весьма недвусмысленный отказ: «Не стоит, молодой человек! Не трудитесь. Моя дочь уже обещана!»

Произнося последние слова, он невольно повторил тон Марианны, и отец с дочерью заулыбались, но уже в следующее мгновение Аннабель возмутилась:

— Отец, что ты на это скажешь? Она ведь прогнала мистера Паркера!

Уильям Ч. Брэдли смущенно откашлялся:

— Позже она призналась мне и заметила, что с ее стороны это был неправильный поступок. Я должен был рассказать тебе о визите мистера Паркера, и… хочешь — верь, хочешь — нет, но я собирался сделать это сегодня, во время поездки к террасам.

— Вы едете на известковые террасы? — с восхищением в голосе спросил Гордон. Глаза его засверкали, и он мечтательно произнес: — Мне говорили о том, что они сногсшибательно прекрасны, но я никогда там не бывал. Это одно из заветных желаний, которое наверняка никогда уже не исполнится.

Аннабель бросила на отца умоляющий взгляд, и Уильям ответил ей одобрительным кивком. Покраснев, она взволнованно сказала, обращаясь к гостю:

— Мистер Гордон, позвольте пригласить вас съездить туда вместе с нами. Мы устраиваем эту поездку для наших постояльцев, и совершенно случайно в повозке есть еще одно свободное место. Это, конечно, не сравнить с путешествием в удобном экипаже, но наши постояльцы любят поездки по зеленым лесам и долинам.

Гордон Паркер смотрел на Аннабель во все глаза.

— Я вас на самом деле не стесню? — недоверчиво переспросил он.

— Только при одном условии! — строго произнес Уильям.

Аннабель вздрогнула, и Гордон бросил на него неуверенный взгляд.

— Если ты потребуешь от него, чтобы за это он больше никогда не появлялся здесь, когда вернется мама, он легко может отказаться от приглашения! — возмутилась Аннабель.

— Пусть он говорит, дитя! Мистер Паркер, на мое условие вы наверняка согласитесь с удовольствием. Просто скажите нам, что вы собирались спросить у моей дочери.

Добродушное лицо Гордона тут же залилось краской. Он глубоко вздохнул и твердо произнес:

— Мой вопрос адресован скорее вам, мистер Брэдли. Я хотел по всей форме просить у вас руки вашей дочери.

Аннабель больше не могла сдерживаться. Она мгновенно оказалась рядом с Гордоном и бросилась ему на шею.

— Да! — ликовала она. — Да, я хочу стать твоей женой!

Уильям с улыбкой наблюдал за происходящим.

— Ну, что я могу сказать на это? Пожалуй, если я откажу вам, это разобьет сердце моей дочери. — И он протянул Гордону руку. Затем достал из серванта бутылку виски и два бокала и торжественно наполнил их. От запаха Аннабель поморщилась.

— Теперь мы одна семья, милый мой Гордон. — С этими словами ее отец поднял бокал, кивнув своему будущему зятю, и оба мужчины, чуть скривившись, выпили дьявольский напиток.

Глаза Гордона светились от радости, но он вдруг встревожился:

— А что скажет ваша жена? Мне кажется, она не обрадуется, узнав эту новость. Мне… мне показалось… что я недостаточно хорош, — пролепетал Гордон.

— Молодой человек, — с подчеркнутой строгостью произнес Уильям. — Как думаешь, кто в этом доме главный? Я или моя жена?

Гордон предпочел промолчать, но, судя по всему, испытал огромное облегчение.

Аннабель прижалась к отцу и прошептала:

— Это твоя месть за Алана Гамильтона, верно?

— Глупости! — шикнул Уильям, но глаза его смеялись. Затем он обернулся к Гордону: — Теперь я твой тесть и готов тебя поддержать. Итак, у тебя есть место у торговца древесиной в Окленде. И ты хочешь забрать мою дочь туда?

Гордон кивнул.

— Так не пойдет, — коротко ответил Уильям. Заметив, что Гордон побледнел, он поспешно добавил: — А что ты умеешь делать, мальчик мой? Можешь работать с древесиной? Делать мебель, домá? Работать руками? Умеешь обрабатывать землю, собирать овощи, фрукты? Ловить рыбу?

Гордон неуверенно поглядел на своего будущего тестя, а затем ответил:

— Я родом с фермы, и мне не чужда работа со скотом и землей. Я даже могу разводить овец. В Окленде я построил небольшой домик с верандой. И всю мебель смастерил сам. Моей жене должно было бы понравиться в Окленде.

Уильям громко вздохнул.

— Я не могу отдать ее тебе, мальчик мой. Мы — я, моя жена и моя дочь — сердце нашего семейного предприятия. Без Аннабель здесь все развалится: мне с возрастом становится все тяжелее обходиться без помощников. Я не справляюсь со всеми этими поездками. Кроме того, я планирую увеличить отель, но одному браться за это страшно. И что, если мы с женой больше не сможем этим заниматься? Моя младшая дочь наверняка не возьмет отель на себя…

Едва он упомянул ее, как в комнату вихрем ворвалась Абигайль, замерла на миг, увидев Гордона, а потом пропела:

— Мистер Паркер, мой спаситель! Как мило, что вы приехали навестить меня.

Аннабель улыбнулась малышке и погладила ее кудри.

— В первую очередь мистер Паркер здесь из-за меня. Мы поженимся. Так что можешь называть его Гордон.

— Это же чудесно, Гордон, значит, ты останешься здесь навсегда?

Гордон Паркер глубоко вздохнул, а потом негромко ответил:

— Да, навсегда! Ваш отец не пускает меня обратно в Окленд, а я ее здесь не оставлю! — И с этими словами он нежно поглядел на Аннабель.

 

Те-Вайроа — гора Таравера, декабрь 1879

Когда на следующий день Аннабель переступила порог простого отеля на берегу озера Ротомахана, ей показалось, будто она вернулась домой. Мейбл Вейр радостно приветствовала ее.

— Как только я покажу гостям комнаты, ты должна обязательно пойти со мной в кухню и рассказать мне все последние новости из Роторуа, — шепнула она подруге. Затем поприветствовала отца Аннабель и ее сестру Абигайль, которая тут же заинтересовалась малышом. — Если хочешь, можешь немного покатать коляску по берегу озера, — предложила Мейбл Абигайль. Непоседливая кудрявая девочка не заставила себя долго упрашивать. Абигайль еще во время путешествия поняла, что сестра хочет провести побольше времени наедине с мистером Гордоном.

Аннабель с благодарностью подмигнула сестре. Сейчас ей действительно не хотелось возиться с младшей сестрой. Она буквально сгорала от нетерпения, желая поскорее поделиться с Мейбл своим счастьем. Как часто она жаловалась подруге, что хочет выйти замуж за одного-единственного человека, но он просто исчез из ее жизни. Она называла его «спасителем Абигайль». И вот теперь он здесь, а сердце колотится так же, как и при первой встрече.

— Мейбл, представляешь… — взволнованно шептала она, но подруга все еще была целиком поглощена распределением комнат. В конце концов перед ней остался только Гордон Паркер, робко попросивший ключ.

— Вы точно на сегодня записывались? Или я обсчиталась? — пробормотала она про себя.

И, прежде чем Гордон успел ответить, его опередила Аннабель:

— Нет, Мейбл, он не записывался. Гордон приехал сегодня, очень неожиданно. Он наш гость. Я ведь рассказывала тебе о нем. Это спаситель Абигайль! Найдется для него еще одна комната?

Мейбл вдруг просияла и стала перелистывать толстую книгу в кожаном переплете.

— Вам повезло! — сказала она и сняла с крючка последний ключ. — Номер «2» еще свободен. Он находится прямо рядом с твоей комнатой, Белла, — подмигнув подруге, добавила она. Мейбл была единственным человеком, который так называл Аннабель.

Аннабель украдкой пожала Гордону руку и, захихикав, предложила подруге показать ему комнату.

Едва Аннабель открыла дверь второго номера, как Гордон втащил ее за собой в комнату и обнял невесту. Обхватив ее за бедра, он хотел закружить ее по комнате, но поскольку номер был довольно узенький, то лишь крепче притянул Аннабель к себе и робко поцеловал ее. Сначала в лоб, потом в щеки, а затем и в губы.

Аннабель разволновалась. Эта страсть пугала ее. Но разве Оливия не щебетала постоянно, что поцелуй слаще рождественского пудинга? «Как это похоже на Оливию! — подумала Аннабель, поддаваясь на его ласки. — Она-то не полнеет, если думает только о еде». Нет, у поцелуев Гордона был вкус свежего многообещающего летнего утра в Роторуа — правда, без запаха серы.

И тут Гордон резко оборвал это летнее утро.

— Если будем так продолжать и дальше, то первая брачная ночь будет не такой, как положено у добропорядочных молодоженов, — простонал он.

Аннабель покраснела. Неужели он тоже подумал о том, каково было бы просто рухнуть на постель? При одной мысли об этом по спине побежали мурашки. Но она хотела быть благоразумной и радоваться предстоящей брачной ночи. Считать дни, часы, минуты.

— Давай поженимся завтра же! — восхищенно воскликнула она.

— Думаю, нам придется немного подождать. Мне ведь еще нужно съездить в Окленд и уладить свои дела, — без особого энтузиазма возразил Гордон.

Аннабель вздохнула.

— Мама всегда говорила, что приличная девушка должна быть помолвлена по меньшей мере девять месяцев, но я столько ждать не могу. Я не выдержу. И у меня есть причина выйти замуж быстрее остальных. Мне ведь уже двадцать один.

Гордон рассмеялся.

— Ты права. Девять месяцев — это слишком долго, но сейчас тебе лучше уйти. А то я снова тебя поцелую.

Аннабель подставила ему губы для прощального поцелуя, и он не смог устоять. На этот раз сладкий процесс оборвала она.

— Мне нужно пойти на кухню к Мейбл. Вот она удивится, когда узнает, что я все же нашла себе мужа.

— Ты хочешь сказать, что я — твоя последняя надежда? — с наигранной обидой в голосе поинтересовался Гордон.

— Я хочу сказать, что с тех пор, как ты перевозил нас через озеро, а я восхищалась твоей спиной, мне больше всего на свете хотелось, чтобы ты вернулся и больше никогда не исчезал из моей жизни.

Гордон еще раз крепко прижал ее к себе и пристально посмотрел в глаза.

— А я влюбился в тебя, когда этот дурацкий шиньон сполз с твоих волос.

Аннабель рассмеялась. Ей было тяжело расстаться с ним, но в конце концов победило любопытство, подталкивавшее ее к тому, чтобы узнать, как отреагирует на радостную новость Мейбл, и девушка поспешила в кухню.

Когда Аннабель вошла туда, Абигайль как раз рассказывала Мейбл о том, что Гордон Паркер, ее спаситель, теперь станет ей зятем.

— Ты маленький вредный лягушонок! Я же сама хотела рассказать! — вздохнула Аннабель и обняла Абигайль.

— А ты по-прежнему будешь любить меня или теперь будешь любить только своего Гордона? — кокетливо поинтересовалась девочка.

— При условии, что ты будешь хорошо вести себя, — рассмеялась Аннабель.

На следующий день они встали очень рано и отправились к озеру, чтобы там сесть на каноэ. Аннабель с Гордоном немного отстали от остальных, когда дорогу им вдруг преградил пожилой маори, который, судя по всему, был пьян.

— Вы еще поплачете, — заплетающимся языком пробормотал мужчина. — Предки не хотеть люди на гора. Руо Моко, бог землетрясений, мстить. Я клясться!

Аннабель словно окатило волной леденящего ужаса. Разве в действительности гора не является священным местом для маори, тапу, местом погребения предков?

Гордон просто не обратил внимания на слова старика, взял ее за руку и обошел мужчину, который побрел прочь, что-то ворча себе под нос.

Страх пронизывал Аннабель, однако она старалась успокоиться. Ведь Махора, их проводник, сам маори и никогда не стал бы возить белых за деньги на террасы, если бы это противоречило его вере. Или стал бы?

Стоило им сесть в каноэ, как Аннабель наклонилась к Махоре и взволнованно рассказала ему о встрече с маори. К ее огромному облегчению, тот рассмеялся и замахал руками.

— Это старый Тане, он просто завидует, потому что у него нет своего каноэ, с помощью которого он мог бы зарабатывать себе на жизнь.

Аннабель очень хотелось поверить ему, но сомнения все же не оставляли девушку.

Чем ближе они подходили к другому берегу, тем больше начинали волноваться путешественники в большой лодке, управляемой Махорой и его сильным братом.

Гости, долго ждавшие этого волнующего зрелища, вытягивали шеи, когда восьмое чудо света все больше открывалось перед их взором, демонстрируя свое великолепие. Творение природы находилось у подножия величественно возвышавшейся горы Таравера. Пока еще путешественники видели лишь белый блеск, однако, когда они достигли подножия горы, перед ними предстало потрясающее зрелище.

Насколько хватало глаз, расстилались сверкающие террасы. Они были похожи на огромный водопад, возникший с помощью магии, на зачарованный сказочный сон, запретную тайну природы, недоступную пониманию человека.

Но Махора развеял все очарование, объяснив им, как образовались эти сказочные формации: соленая горячая вода, стекавшая по склонам горы, оставила на травертине[2]Травертин (тибурский камень) — известковый туф, поликристаллическая хрупкая горная порода, образованная минералами карбоната кальция.
, в котором содержится очень высокий процент мрамора, белые отложения из известкового камня, сформировавшиеся в виде террас и окружавших маленькие бассейны с водой.

Гордон его не слушал. Держа Аннабель за руку, он блестящими от восторга глазами смотрел на сверкающий на солнце камень. Проникаясь всем этим, молодой человек по-детски радовался, и ему даже не хотелось идти вместе с остальными к розовым террасам, которые выглядели не так величественно, но зато там можно было купаться.

Ему достаточно было того, чтобы сидеть с Аннабель на краю бассейна, держаться за руки и зачарованно глядеть на эту красоту.

— И правда, кажется, будто они поднимаются в небо, — шептал он.

В тот чудесный декабрьский день Аннабель смотрела на террасы другими глазами. Находясь рядом с мужчиной, который любил ее и с которым ей хотелось провести остаток своих дней, она воспринимала чудо природы более восторженно, чем обычно. А поскольку этот момент был почти идеальным, Аннабель внезапно охватил глухой страх: ей показалось, что все происходящее — чудесный сон, который может резко прерваться. И, следя глазами за взглядом Гордона, слыша вдалеке смех и наблюдая за купанием гостей, она снова вспомнила слова маори, которые вызвали мрачное предчувствие, что ее счастье не будет незамутненным. Девушка вздрогнула. Может быть, это действительно священное место, где должны с миром покоиться предки маори? Может быть, это всего лишь кусочек рая, из которого их скоро изгонят? Или же это просто болтовня пьяницы, который напророчил, что однажды бог землетрясений отомстит за святотатство, совершенное у подножия священной горы?

— Ах, Аннабель, этот день мы запомним навсегда, — прошептал вдохновленный Гордон, и голос его, казалось, доносился из другого мира. — Он неразрывно связан с нашим счастьем.

Потом Гордон поцеловал ее, и, когда их губы соприкоснулись, этот поцелуй заставил Аннабель забыть обо всех страхах.

 

Роторуа, апрель 1899

— Эй, леди, очнитесь! — велел ей неприветливый голос.

Аннабель вздрогнула. Мысленно она унеслась в гораздо более счастливые времена. «Я действительно заработалась, раз уже грежу наяву», — подумала она, пристально вглядываясь в лицо незнакомца. По спине пробежал холодок. Взгляд у него был хитрый. Больше всего ей хотелось отослать его прочь.

— Так что? Проведете меня к мисс Абигайль или мне нужно подойти к вопросу более жестко? — пролаял он.

Аннабель лихорадочно размышляла, как поскорее избавиться от этого неприятного типа. Ее решение ни в коем случае не впускать его в дом не изменилось даже тогда, когда он попытался улыбнуться. Она тут же почувствовала, что его приветливость напускная, и спросила себя, какое отношение этот мерзкий тип может иметь к ее младшей сестре.

В этот миг он дерзко сунул ногу в дверной проем.

— Кажется, вы меня не совсем поняли, милостивая госпожа. Я хочу поговорить со своей невестой. И вы не можете отрицать, что она нашла убежище у вас. Это ведь вы телеграфировали ей, чтобы она немедленно приехала. В глубине души моя Аби любит свою семью больше всего на свете. И если вы не хотите немедленно пустить меня к моей возлюбленной, тогда устройте мне встречу с вашей почтенной матушкой. Ей наверняка будет интересно узнать, какую жизнь вела ее дочь в Веллингтоне…

Сердце Аннабель колотилось словно безумное. Этот человек — жених Абигайль? Невозможно.

— Впусти уже этого малого! — раздался откуда-то резкий голос сестры.

Аннабель испуганно обернулась. За спиной у нее стояла Абигайль, лицо которой было белее мела. Аннабель отошла в сторону.

Мужчина тут же бросился к Абигайль.

— Милая моя, любимая, рада ли ты, что я пустился в столь длительное путешествие, чтобы быть с тобой? — проворковал он с каким-то опасным оттенком в голосе, бросив на Аннабель ликующий взгляд.

— Что вам здесь нужно? — ядовитым тоном поинтересовалась Абигайль.

— Ах, маленькая моя царапка, все еще злишься на меня? Я хотел поговорить с тобой.

— Так проходите. Это необязательно слушать всем, — заявила Абигайль и грубо подтолкнула его к дверям гостиной.

Аннабель колебалась. Неужели она и вправду должна оставить сестру наедине с этим мерзким типом? Нет, она ни в коем случае не станет рисковать! Она быстро догнала их, но незнакомец прошипел:

— Я сказал, наедине!

— Это мой дом, и я решаю, где мне находиться, — твердо произнесла Аннабель. Она надеялась, что он не заметит, что у нее от волнения дрожат руки.

Незнакомец расхохотался.

— Да ради бога, присаживайтесь. Впрочем, я сомневаюсь, что Аби…

— Не называйте меня Аби! Для вас я по-прежнему мисс Брэдли! — зарычала Абигайль, сжимая руки в кулаки.

— Как же я мог забыть? — иронично поинтересовался тот и, обернувшись к Аннабель, продолжил: — Итак, милостивая госпожа, я не знаю, понравится ли мисс Абигайль Брэдли, что свидетелями нашего разговора станут третьи лица. Полагаю, ей есть что скрывать, причем больше, чем мне. Поэтому было бы лучше, если бы вы вышли из комнаты! — Он махнул рукой, словно прогоняя назойливую муху.

Однако Аннабель упрямо не двигалась с места, хотя ей стало нехорошо от тревоги — женщина предчувствовала большую беду. Она попыталась встретиться взглядом с Абигайль, однако от того, что она увидела в глазах сестры, ее сердце едва не разбилось: столько в нем было грусти, подавленности и страха.

Тем не менее Аннабель каждой клеточкой своего тела ощущала, что сейчас сестра нуждалась в ее помощи.

— Аби, малышка, что бы ни сказал этот человек, я клянусь тебе, что это никак не повлияет на мою любовь к тебе. Подумай хорошенько: если тебе нужен человек, который готов помочь тебе, несмотря ни на что, я останусь здесь. Если же ты не нуждаешься ни в ком, кто мог бы поддержать тебя в разговоре с этим ужасным типом, я уйду.

— Ого, да вы человек благородный. Хотите помочь любой ценой, но там помогать не нужно. Это дело касается только мисс Брэдли и меня. Она наверняка не захочет рассказывать вам о своей чудной жизни в Веллингтоне. Разве вы не видите, что мешаете? Я хочу поговорить со своей невестой наедине, ясно вам?

Аннабель задержала дыхание, напряженно наблюдая за сестрой.

— Пожалуйста, не уходи! — прошептала Абигайль, какое-то мгновение стоявшая не двигаясь, будто ее оглушили, а затем набросилась на незнакомца, словно фурия, заколотила кулачками по его груди. — Вы мне не жених! А теперь убирайтесь! Не о чем здесь говорить. Я вас больше видеть не хочу! — Она устало обмякла и закрыла лицо руками.

— Вы слышали, что сказала моя сестра. Убирайтесь! — И в подтверждение своих слов Аннабель вскочила и распахнула дверь гостиной.

Незнакомец снова расхохотался.

— Даже если она не хочет со мной говорить, мне-то есть что ей сказать. — Он обернулся к Аннабель: — А вы, значит, святая сестра этой падшей женщины? Значит, это вам принадлежит отель? Хорошо, тогда предоставьте мне комнату!

— Вы никогда не остановитесь в этом отеле!

Аннабель снова закрыла дверь гостиной изнутри. Она не хотела, чтобы мать услышала, что здесь происходит. «Как жаль, что Гордона нет дома!» — подумала она. Ее муж уехал в Окленд, чтобы проконсультироваться с инженером по поводу строительства бани. Когда он закладывал насосы, которые должны были подавать целебную воду в две купальни, возникли проблемы. Сейчас в отеле было совсем мало постояльцев, поэтому он воспользовался возможностью и остался в городе на весь день. Аннабель лихорадочно размышляла. Как бы поступил в такой ситуации Гордон? Конечно же, он вышвырнул бы этого типа из дома. Если потребовалось бы, пустил бы в ход кулаки. Но она должна справиться своими силами.

Аннабель набрала в легкие побольше воздуха и резко произнесла:

— Немедленно покиньте мой дом! Вам здесь делать нечего. Моей сестре разговаривать с вами неинтересно. Убирайтесь! — И, чтобы придать своим словам вес, Аннабель снова указала гостю на дверь.

В ответ он широко усмехнулся.

— Хорошо, милая моя Абигайль, ты сама напросилась! Значит, твоя сестра станет свидетельницей того, что я хочу тебе сказать. Ты должна мне деньги! В конце концов, у нас с тобой было соглашение. И поэтому я подожду в этом отеле, пока ты не оплатишь свой долг. Если понадобится, то и неделю. А если будешь артачиться, я расскажу всему городу, кто ты на самом деле!

Абигайль вновь бросилась на странного типа, и на этот раз ему досталась звонкая оплеуха.

— Если вы осмелитесь поступить так, вам конец! — закричала она.

Он злобно хмыкнул, затем схватил ее за руки и прошипел:

— Не смей меня бить! Иначе горько об этом пожалеешь. Ты точно знаешь, что я никогда не угрожаю впустую. Маори даже песню могли бы об этом сложить.

Услышав эти слова, Абигайль вздрогнула и посмотрела на сестру, вдруг напомнившую ей затравленного зверька.

Аннабель уже устала смотреть на этот кошмар. Она никогда никого не била, но сейчас была исполнена твердой решимости вышвырнуть этого злодея из дома силой. Как ей всегда с восхищением говорил Гордон: «У тебя силы на двоих хватит!» Подняв руку, она подошла к нему и не стала бы колебаться ни секунды, чтобы ударить его, если бы ее не удержала Абигайль.

— Пожалуйста, не надо, он сильнее нас двоих, вместе взятых. И поверь мне, он не постесняется ударить тебя, если ему в голову не придет что-то похуже.

Сказав это, Абигайль закатала рукав платья и обнажила уродливый шрам.

— Он потушил сигару об мою руку! — бесцветным голосом произнесла она.

— Ты преувеличиваешь, это был несчастный случай! — с ухмылкой возразил незнакомец.

Аннабель испуганно отпрянула. Похоже, мужество оставило ее. Она задрожала всем телом. Никогда прежде ей не доводилось встречать настолько жестокого человека.

— Сколько денег вам нужно? — ледяным тоном поинтересовалась Абигайль.

— Триста фунтов стерлингов.

— Но вы же прекрасно знаете, что я отдала вам все, что у меня было, а на оставшиеся деньги купила билет домой. — В голосе Абигайль звучало отчаяние.

— Вот именно, ты отдала не все, ты сбежала. Поэтому мне, к сожалению, пришлось написать леди письмо, поскольку господин поверенный отказался платить хоть пенни за мое молчание. Она его бросила. Ты просто не представляешь, что творится в Веллингтоне. И в городе тебе больше показываться нельзя. Теперь, чтобы спрятаться, у тебя осталось одно только это место. Ты ведь не хочешь, чтобы здесь все узнали о твоих махинациях? Может быть, тебя поддержит семья. Вы ведь добрый человек, миссис Брэдли. Вы наверняка не захотите, чтобы престиж вашей семьи пострадал от историй, которые я могу рассказать людям о вашей сестре. И подумайте о своей больной матери!

Абигайль не могла произнести ни звука. Колени дрожали так, что она едва держалась на ногах. Она рухнула на стул и уставилась в стену.

В голове Аннабель лихорадочно проносились мысли. Мать никогда не должна узнать, что случилось с Абигайль. Чем бы ни шантажировал ее сестру этот человек, начало не предвещало ничего хорошего.

Внезапно она вспомнила о шкатулке, в которой Гордон хранил деньги, необходимые для строительства бани. Она точно не знала, сколько он отложил, но предполагала, что там несколько сотен фунтов. Может быть, отдать этому омерзительному типу сбережения Гордона, чтобы он навсегда исчез из жизни Абигайль? И сможет ли Абигайль потом спокойно жить с ними в Роторуа? Однако на этот вопрос можно будет ответить только тогда, когда она узнает мрачную тайну своей сестры. Как бы там ни было, возможно, ей придется рискнуть, зная, что добрый Гордон никогда не простит ее. Она разрушит его мечту о бане одним махом, просто запустив руку в его кассу. «Я не могу так поступить, не зная, ради чего я это делаю, — вздохнув, решила Аннабель. — Мне нужно подумать».

— Мистер, — твердо произнесла она, — вы дадите мне слово чести, что исчезнете навеки, если получите деньги?

— Договорились, — хмыкнул он и протянул руку, но Аннабель не обратила внимания на его жест. Ей не хотелось прикасаться к этому человеку. Даже ради того, чтобы скрепить договор.

— Хорошо, значит, я дам вам комнату в отеле. И вы будете вести себя, как нормальный постоялец, и, самое главное, обходить меня и мою сестру десятой дорогой. И уедете сразу же, как только получите деньги.

— Пожалуйста, Аннабель, не нужно, я не хочу, чтобы ты давала ему деньги. Я лучше сама уйду отсюда и… — слабым голосом произнесла Абигайль.

— Замолчи! — грубо перебила ее Аннабель. — Вы готовы выполнить эти условия? — строго спросила она мужчину.

Тот расхохотался.

— С превеликим удовольствием, почтенная госпожа. Мне противны и этот Богом забытый вонючий уголок, и присутствие этой шлюхи.

— Пойдемте! — велела Аннабель.

Он молча пошел за ней к небольшой конторке, где регистрировались постояльцы отеля, но не забыл при этом бросить еще один предупреждающий взгляд на Абигайль.

— Хочу попросить вас как можно больше времени проводить в своем номере, поскольку мне совершенно не улыбается встречаться с вами. Скажите, — Аннабель пристально поглядела на него, — такой человек, как вы, наверняка уже сидел в тюрьме?

И с наслаждением отметила, что лицо его побледнело, — однако длилось это недолго, он тут же нанес ответный удар.

— Этот опыт, возможно, еще предстоит повторить вашей сестре!

Возвращаясь в гостиную, Аннабель дрожала всем телом.

Абигайль сидела с несчастным видом, подперев голову руками и громко всхлипывая.

Вздохнув, старшая сестра села рядом с ней и нежно обняла ее. Еще раньше они с отцом были единственными людьми, кто мог утешить Абигайль.

— Малышка, все будет хорошо, поверь мне, — успокаивающим тоном заговорила она с Абигайль.

Сестра подняла на нее большие заплаканные глаза и наконец пролепетала:

— Мне так жаль. Я даже подумать не могла, что он поедет за мной аж в Роторуа. Я думала, что здесь я буду в безопасности. Аннабель, моя жизнь была далеко не такой безоблачной и беспечной, как я уверяла тебя в письмах. За свою мечту мне пришлось заплатить высокую цену… — Абигайль всхлипнула от отчаяния.

Аннабель нежно провела рукой по ее волосам и прошептала:

— Я знаю, малышка, я сразу все поняла. По твоим глазам я поняла, что письма были обманом. Ну а теперь рассказывай, что произошло. И что бы там ни было, ты все равно останешься моей любимой младшей сестренкой!

Абигайль была тронута до глубины души, но страх, что Аннабель не сможет сдержать обещание, если узнает правду, не оставлял ее.

 

Веллингтон, февраль 1888

Абигайль нервничала и бегала взад-вперед по маленькой комнатке в пансионе, в который раз спрашивая себя, действительно ли она может доверять Джеймсу Моргану. Конечно, во время тяжелого пути в столицу он вел себя как истинный джентльмен. Но то, что теперь он хотел помочь ей устроиться в театр, не требуя ничего взамен, настораживало ее. С другой стороны, у него, похоже, действительно были связи, поскольку он так и сыпал именами знаменитых актеров: Луиза Померой, Дэниэл Бэндмен и Блэнд Холт.

Абигайль эти имена знала только потому, что во время своих редких визитов в Роторуа Оливия всегда привозила из Окленда журналы, питавшиеся сплетнями о звездах мировой величины.

«Действительно ли моего таланта будет достаточно, чтобы стать великой актрисой? — спрашивала себя Абигайль. — И не преувеличивает ли Джеймс Морган? Вчера, прощаясь, он пообещал замолвить за нее словечко перед мистером Муром, владельцем местного театра. Хвастает Джеймс или действительно может что-то для нее сделать?»

В пользу Джеймса Моргана свидетельствовало то, что он не предпринял ни единой попытки воспользоваться ситуацией. Даже когда они ночевали на вокзале. Именно он мягко убедил ее сначала попытать счастья в Веллингтоне, нежели одной добираться до Данидина. Послушав ее пение, он заявил, что у нее талант. Абигайль не обиделась, когда он добавил: «По крайней мере вы умеете развлекать людей».

«Бывают места и похуже, чтобы остановиться и попробовать заработать денег на дорогу дальше», — думала она, открывая окно и окидывая взглядом дома Торндона — так назвал эту часть города Джеймс. Ей не терпелось наконец-то пройтись по оживленным улицам, впитывая всеми порами жизнь большого города. Даже звуки, доносившиеся в ее комнату с улицы, были не похожи на те, что можно было услышать дома, в Роторуа.

Роторуа! Абигайль решила, что об этом пока и думать нельзя. Глаза тут же наполнялись слезами, поскольку она жалела, что так поспешно уехала из родного городка, несмотря на то что Веллингтон казался ей чудесным. Уже сидя в карете, она решила, что нужно было все-таки довериться отцу. Уильям Ч. Брэдли никогда не допустил бы, чтобы его любимую младшую дочь вышвырнули из дома. Возможно, он даже объяснил бы ей в своей спокойной манере, что тогда произошло в Данидине.

Абигайль торопливо провела рукавом по глазам. «Только не плакать!» — напомнила она себе. И не думать о Патрике! Каждый раз, представляя свои ладони на его прохладной коже и вспоминая об охватившей ее страсти, с которой они отдались друг другу на белом песке Мокоиа, девушка начинала изнывать от тоски по нему. Не может быть, чтобы они никогда больше не увиделись. Она ведь любит его. «Почему же, черт побери, он просто не поехал со мной?» — в который раз спрашивала она себя.

Джеймсу Моргану она ни словом не обмолвилась о том, что заставило ее уйти из дома, хотя он несколько раз пытался расспросить ее об их отношениях с Патриком О’Доннелом.

Конечно, она то и дело задавалась вопросом, не сесть ли в ближайший экипаж и не вернуться ли обратно, но разве мама не прогнала ее из дома? Кроме того, была еще одна причина, удерживавшая ее здесь: мурашки, которые бежали по коже при мысли о том, что ей, возможно, все-таки удастся найти свое счастье в большом мире театра.

Стук в дверь оторвал ее от размышлений. В комнату нерешительно вошел Джеймс. Девушка осознала, что, если смотреть на него как на милого попутчика, а не как на ненавистного молодого человека, за которого мать непременно хотела выдать ее замуж, он не кажется таким уж ужасным. Среднего роста, с темными волосами и угловатым лицом, Джеймс был вполне привлекательным молодым человеком. Одежда его свидетельствовала о хорошем вкусе, а безупречное поведение все больше и больше поражало Абигайль.

— Добрый день, мисс Брэдли, надеюсь, вы немного отдохнули с дороги. Простите, что я так поспешно поселил вас в этой скромной комнатке. Я постараюсь как можно скорее найти другую, — извиняющимся тоном произнес Джеймс.

— Если вы хотите сказать, что я должна переехать в ваш дом, то вынуждена вас разочаровать. Этого я делать не собираюсь, — упрямо ответила она.

— Не беспокойтесь! Могу вас заверить, что этого не произойдет, — быстро ответил он, и Абигайль удивилась тому, что, говоря это, он улыбался. — У меня для вас хорошие новости. Мне удалось получить для нас с вами приглашение на сегодня в дом мистера Уолтера Мура и его супруги. Мой отец дружит с импресарио. Мистер Мур уже предвкушает встречу с вами. Через час. Однако позвольте спросить: вы собираетесь на ужин в дорожном костюме?

Абигайль залилась краской.

— Конечно нет! — фыркнула она и резко велела ему выйти из комнаты.

Громко хлопнув дверью у него за спиной, она открыла дорожный чемодан и выудила оттуда розовое отрезное платье. Перед глазами сразу же встали воспоминания о том, как она снимала его для Патрика. Как оно беззвучно скользнуло на теплый песок, а она осталась перед ним в одной сорочке. Почувствовала, как кожу обжигает его любящий и в то же время жадный взгляд. Желание быть с ним нахлынуло с такой силой, что стало больно. «Ничего не поделаешь, — подумала она, — другого у меня нет». Девушка переоделась, отбросив в сторону ставшие незабываемыми воспоминания. Оценивающе оглядела себя в полуслепом зеркале и надела шляпку в тон, идеально гармонировавшую с ее светло-русыми волосами.

— Так выглядит восходящая звезда театра, — пропела она, обращаясь к своему отражению в зеркале. «Это начало новой жизни, жизни в большом городе, о которой ты иногда мечтала по ночам в Роторуа», — решив забыть о прошлом, убеждала себя девушка. Но взгляд все равно упрямо останавливался на платье, и по щеке ее скатилась крупная слеза. Тоска по Патрику О’Доннелу была болезненной. Если бы три дня назад она могла предположить, как сильно будет тосковать по нему, то, скорее всего, не пустилась бы в это утомительное путешествие. Сначала экипажем в Гамильтон, потом по железной дороге на юг, а после снова экипажем. «Он наверняка поселил бы меня у себя, если бы я сказала ему правду». Душу Абигайль раздирала боль вкупе с некоторой долей радостного предвкушения того, что ей предстояло. «Покончим с сентиментальными слезами! — велела она себе. — Ты собираешься попытать счастья, так что улыбайся!»

И с сияющей улыбкой она вышла в мрачный коридор, где нетерпеливо расхаживал взад-вперед Джеймс Морган. По его взгляду она поняла, что он слышал, как она всхлипывала за дверью.

— Мисс Брэдли, я…

Но Абигайль резко перебила его:

— Пойдемте, мистер Морган! — И тут же кокетливо прощебетала: — Думаю, в таком виде вы можете показаться со мной на людях.

Как оказалось, импресарио жил в одном из тех роскошных деревянных домов, которые определяли общий вид Веллингтона. Сердце Абигайль билось учащенно, когда им открыл дверь мужчина средних лет и поздоровался с Джеймсом Морганом как со старым другом. «Сразу видно, что мистер Мур имеет отношение к театру, — пронеслось в голове у Абигайль, — говорит так, будто стоит на сцене». На них обрушился настоящий словесный поток:

— Значит, это и есть та очаровательная юная леди, которая чувствует в душе тягу к театру? Дайте-ка посмотреть! Очень мило. И такие чудесные светлые волосы! Да еще такая молодая. Да, я уже вижу ее в образе девы Анны Пейдж из «Проказниц». Да, в вас есть эта невинность в сочетании с задором…

Абигайль улыбалась и кивала, словно понимая, о чем он говорит, хотя ни этой пьесы, ни роли она не знала.

— Дорогой мистер Мур, юная леди еще не отошла от путешествия. Может быть, нам следует обсудить это за столом? — перебил импресарио Джеймс.

Абигайль с благодарностью улыбнулась молодому человеку.

Жена Мура тоже приветствовала гостей очень многословно и сразу пригласила к столу. После этого деятели искусства принялись описывать последние выступления, пока мистер Мур не обернулся к Абигайль:

— Где вы учились актерскому мастерству?

От испуга Абигайль едва не подавилась жарким из ягнятины.

— Я… я родом из Роторуа, там нет возможности изучать эту профессию, но я умею петь и танцевать, — смущенно пролепетала она.

По тому, как почесала нос миссис Мур, Абигайль поняла, что ответила неправильно.

Теперь мистер Мур глядел на нее строго.

— Значит, вы умеете петь и танцевать? Вот как, вот как! Не знаю, что рассказал вам о нас дражайший мистер Морган, но у нас не опера. Мы ставим только пьесы Шекспира. Вы ведь знакомы с Шекспиром, верно?

Джеймс Морган попытался вступиться за Абигайль, когда девушка ответила чуть ли не с вызовом:

— Да, его пьесы известны даже у нас, в далекой долине больших гейзеров. Наш учитель, мистер О’Доннел, любит Шекспира. Он, представьте, позволил мне играть Джульетту.

— Это делает вам честь, мисс Брэдли, — вмешалась миссис Мур. — Но такие роли в нашем театре играю только я.

В этот миг Абигайль решила, что нужно немедленно встать и покинуть этот дом, но Джеймс уже накрыл ее руку своей ладонью.

— Конечно, поначалу мисс Брэдли готова довольствоваться более скромными ролями, но талант у нее есть. В этом я смею вас искренне заверить. Я сам видел ее в роли Джульетты, и она играла очень убедительно. В то время как Ромео не произвел на меня совершенно никакого впечатления. Он оказался трусливым лентяем, не готовым сражаться за свою великую любовь.

Абигайль прекрасно поняла подтекст его слов и задрожала от гнева.

— Тут я не согласна. У Ромео был не такой яркий темперамент, как у Джульетты, но любил он ее искренне!

— Ладно, ладно. Не будем судить здесь о достоинствах школьной постановки, — скучающим тоном произнес мистер Мур. — У меня для вас предложение, мисс Брэдли. Сейчас мы как раз репетируем «Сон в летнюю ночь», но роли четырех эльфов еще вакантны. Так что у вас есть выбор. Какую роль вы хотели бы сыграть: Душистого Горошка, Паутинку, Мотылька или лучше Горчичное Зерно?

Абигайль смотрела на импресарио с открытым ртом, не зная, плакать ей или смеяться. Но одно она знала совершенно точно: ей хотелось бежать отсюда прочь! Если таков великий мир театра… Она готова была отдать все, что угодно, лишь бы оказаться сейчас с Аннабель в кухне и рассказать сестре об этом разговоре, — с пылу с жару! И показать и мистера Мура, и миссис Мур.

— Мисс Брэдли, я жду вашего ответа. Я не каждому предлагаю выбирать себе роль. Только ради знакомой мистера Моргана. — Голос импресарио звучал с нескрываемым самодовольством.

Абигайль пожала плечами.

— Это большая честь для меня, но право решать я предоставлю вам.

Похоже, этот ответ не удовлетворил мистера Мура. Он скривился.

— Юные леди, не знающие, чего они хотят, в театре не нужны! — рявкнул он.

— Но, но, мистер Мур, юная леди прекрасно знает, чего она хочет. Как бы там ни было, она сбежала из родного дома, чтобы попасть в театр. Бросила все, что ей было дорого, ради одной этой мечты. Поэтому дайте ей роль эльфа, но проявите некоторое понимание, учитывая, что она чувствует себя пока неуверенно в этом чужом мире. Ей нужно руководство, мистер Мур. Будьте ей хорошим учителем! — льстивым тоном попросил Джеймс, а затем слащаво улыбнулся и обернулся к хозяйке дома: — С этой же просьбой я обращаюсь и к вам, милостивая госпожа. Девушка совсем одна в большом городе. У нее здесь нет семьи. Станьте же семьей для нее, она так юна и неопытна.

Миссис Мур украдкой вытерла слезинку с глаза.

— Простите, мистер Морган, мы с мужем, конечно же, подумали, что она ваша… ну…

— Я знаю, вы подумали, что мы с мисс Брэдли испытываем друг к другу некоторую привязанность и что я пытаюсь пристроить ее, но все это не соответствует истине. Я просто сопровождал мисс Брэдли до Веллингтона. Театр — вот ее жизнь. И я был бы вам благодарен, если бы вы не распространяли слухи о наших несуществующих отношениях. Моя невеста наверняка не обрадуется, если подобное достигнет ее ушей.

— Ваша невеста? И кто же эта счастливица? — с любопытством поинтересовалась миссис Мур.

— Мэри Уолтерс.

— Случайно не дочь депутата Клеменса Уолтерса, богатейшая партия в городе? — вырвалось у миссис Мур, которая тут же извинилась: — Конечно, это все меня не касается.

Абигайль, которая напряженно прислушивалась к разговору, не поверила своим ушам. Джеймс помолвлен? И что она должна об этом думать? Теперь можно быть совершенно спокойной в отношении его намерений. Но зачем же он обманул ее мать, когда говорил, что хочет жениться на ней? Вряд ли он решил взять в жены самую богатую девушку в городе так внезапно. Или он только что придумал это, чтобы убедить Муров перестать на нее злиться? Абигайль не знала, что и думать. Ей было трудно сосредоточиться на разговоре. Ее мысли то и дело возвращались к Джеймсу Моргану. Может быть, эта Мэри нравится ему больше, чем она?

На прощание мистер и миссис Мур заверили Абигайль, что ей всегда будут рады в их доме и что примерно через неделю ее ждут на репетицию в театре.

Обратная поездка в Торндон прошла в молчании. Джеймс Морган не пытался посвятить ее в свои матримониальные планы более подробно, а Абигайль была слишком горда, чтобы задавать такие вопросы.

Когда карета остановилась перед ее домом, Джеймс попросил кучера подождать, чтобы проводить ее до двери.

— Это вам наверняка пригодится, — произнес он и сунул ей в руку пару фунтовых банкнот. Внутренний голос попытался заставить Абигайль не брать денег, но разве у нее был выбор?

— Я позабочусь о том, чтобы вскоре у вас была более симпатичная комната. Кроме того, каждый день я буду возить вас обедать, а со следующей недели — отвозить в театр и забирать оттуда, — заявил он, совершенно не интересуясь ее мнением на этот счет.

После такого вечера Абигайль была слишком подавлена, чтобы возражать ему. Она чувствовала себя потерянной и втайне радовалась тому, что Джеймс Морган взялся решать вместо нее. И, возможно, все то, что она пережила сегодня, настолько сильно будет занимать ее мысли, что сегодня ночью она не станет плакать в подушку от тоски по дому. По крайней мере Абигайль надеялась на это, когда Джеймс попрощался с ней, — как всегда, прощание было абсолютно корректным.

После того памятного вечера прошло две недели. Репетиции уже начались и полностью поглотили Абигайль. Каждый раз, входя в здание, она осознанно вдыхала этот ни с чем не сравнимый запах, который был присущ только театру: смолистый запах старых половиц в сочетании с чуть приторными ароматами пудры и духов, а также запах тяжелых тканей для костюмов. Сердце всегда сладко замирало, когда она закрывала за собой дверь гардероба, чтобы превратиться в Душистый Горошек. Больше всего она радовалась тому, что мистер Мур с первого же дня признал в ней природный талант. Ценила она и дружеские отношения среди актеров. Большинство из них были веселыми ребятами, всегда готовыми пошутить. Все очень жалели, что Абигайль не ходит с ними прогуляться по вечерам. Ей хотелось сделать это, но она не осмеливалась оттолкнуть Джеймса Моргана. Каждый раз его карета в строго определенное время останавливалась у выхода из театра и дожидалась ее. Иногда он возил ее поужинать, но чаще всего просто сопровождал домой.

В этот вечер Абигайль твердо решила попросить его отвезти ее не в пансион, а туда, где актеры договорились встретиться, чтобы немного побыть вместе вне стен театра. Ей стоило огромных усилий заставить себя обратиться с этой просьбой, потому что девушка опасалась, что он обидится, но Морган лишь спокойно произнес:

— Мне очень жаль, но сегодня никак не получится!

Абигайль не знала, злиться ей на Джеймса или нет. Когда они подъехали к пансиону, он велел ей:

— Складывайте вещи в чемодан и берите его с собой. Пожалуйста, побыстрее!

Абигайль недоверчиво поглядела на него, но потом вдруг решилась:

— Мистер Морган, я вам бесконечно благодарна за то, что вы для меня делаете, но вы не можете мною вот так командовать.

— Вы хотите иметь комнату получше или нет? — холодно поинтересовался он.

Абигайль глубоко вздохнула и сделала то, что он от нее требовал. Ей ужасно хотелось обзавестись домом побольше.

Когда она вернулась с собранным чемоданом, он встретил ее с огорченным лицом.

— Простите, мисс Брэдли, конечно же, я не хотел вами командовать. Я думал, что немного нравлюсь вам и вы рады тому, что я улаживаю ваши дела в этом городе.

— Конечно, я рада. Я не хочу показаться неблагодарной, но вы же не спрашиваете, вы просто приказываете.

— Хорошо, что вы сказали мне об этом. Я исправлюсь. Поэтому теперь я спрошу вас по всем правилам: вы хотите посмотреть новый дом?

— С удовольствием, мистер Морган. — Глядя на его расстроенное лицо, она рассмеялась и почувствовала облегчение, когда он тоже засмеялся.

Чуть позже они остановились перед маленьким уютным деревянным домом в Торндоне.

— Это просто восхитительно! — восторженно воскликнула девушка и с радостной улыбкой выпрыгнула из кареты. — Надеюсь, люди, сдающие мне комнату, тоже милы.

Джеймс Морган задумчиво улыбнулся. Остановившись перед дверью дома, он вынул из кармана ключ и осторожно открыл дверь.

— Неужели он принадлежит вам? — спросила Абигайль, приходя в себя.

— Нет, я бы сказал, что вам, — ответил Джеймс Морган, протягивая ей ключ.

Абигайль едва не задохнулась — настолько невероятно прозвучали его слова. И, самое главное, что все это значит? Не может же он подарить ей дом! Он знает, что у нее нет ни пенни, ведь скромную зарплату ей выдадут только в конце месяца.

— Вы ведь не собираетесь подарить мне дом? — с некоторой агрессией поинтересовалась Абигайль.

— На этот вопрос я отвечу только при одном условии: сначала вы осмотрите его и решите, хотите ли вернуться в свою скромную комнатушку.

— Хорошо, но пообещайте, что после осмотра дома вы расскажете мне обо всем. Я должна знать, что все это значит!

Он молча кивнул и пропустил ее вперед.

Домик был небольшим, но полностью и со вкусом меблированным. Жилая комната была обставлена дорогой английской мебелью. «Оливия бы очень порадовалась», — подумала Абигайль. В камине пылал огонь.

— Здесь есть добрые дýхи, которые зажигают камин? — несколько грубовато поинтересовалась она, чтобы скрыть изумление.

— Нет, это сделал я, но с завтрашнего дня будет приходить Ароха, которой надлежит поддерживать дом в порядке, готовить для вас и ваших гостей.

— Ароха?

— Маори, которую я с трудом переманил у своих родителей.

Абигайль все больше терялась. Когда она вошла в спальню, у нее едва не перехватило дыхание. Там стояла двуспальная кровать!

— Я ведь ясно дала вам понять, что не собираюсь за вас замуж, — прошипела она.

— А я прекрасно помню, что вы присутствовали при разговоре, когда я объявил о своей предстоящей женитьбе на Мэри Уолтерс. В ближайшие несколько месяцев она станет моей женой.

— Так к чему эта двуспальная кровать?

Он не ответил, лишь подошел к ней на шаг, взял ее лицо обеими руками и поцеловал. Затем поспешно отпустил, пристально посмотрел на нее и произнес:

— Ты действительно настолько наивна, Абигайль, или просто хорошая актриса?

Абигайль потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя, но, осознав, что все это означает, она отвесила ему звонкую пощечину.

— Не думайте, что можете владеть мной! Я вас не боюсь и настоятельно советую вам: оставьте меня в покое! Я не стану вашей любовницей, в этом можете быть совершенно уверены.

Джейм Морган повалился на постель, вызывающе перекатился сначала в одну сторону, потом в другую.

— Пока нет, милая моя, но я умею ждать. Я не собираюсь ни давить на тебя, ни принуждать силой. Однажды ты дашь мне сама то, чего я хочу. Спорим?

Абигайль хватала ртом воздух.

— Вы отвратительны! Посмотрим! Я ухожу!

С этими словами она, не раздумывая, выбежала из комнаты и, едва ли не скатившись с лестницы, нырнула в ночную прохладу. Она бежала и бежала, пока, запыхавшись, не остановилась у воды. В груди кололо, бежать дальше она не могла. Только теперь девушка почувствовала холод западного ветра. В своем легком платье она быстро замерзла и снова побежала, не обращая внимания на покалывание в груди, навстречу ветру, мешавшему дышать. Когда силы оставили ее, она наконец опустилась на камень и стала смотреть на темную морскую воду. Все болело. Она не могла даже плакать — ей казалось, что вся она превратилась в камень. И ей было ужасно холодно, не только снаружи, но и в глубине души. Как же глупа она была! Как могла доверять Джеймсу Моргану? Какой же мужчина станет заботиться о благосостоянии одинокой девушки, ничего не требуя взамен? И что теперь делать? Она закашлялась так сильно, что задрожала всем телом. Вода становилась все темнее и темнее, пока перед глазами у нее совсем не почернело.

Очнувшись, Абигайль увидела лицо Джеймса Моргана, который с тревогой смотрел на нее.

— Что случилось? — ощущая ужасное давление в груди, с трудом спросила она. Язык у нее заплетался и казался каким-то тяжелым и ворсистым, щеки лихорадочно горели.

— Ты очень больна, — ответил он.

В этот миг Абигайль снова вспомнила все. Темная поверхность воды, холод, ледяной ветер, забравшийся под одежду, слишком дорогой подарок Джеймса. Она осторожно огляделась по сторонам. Сомнений не было: она лежала на той двуспальной кровати, которую купил для них Джеймс.

— Я ухожу, — прошептала она, а затем снова провалилась в сон.

На протяжении последующих дней Джеймс Морган не отходил от Абигайль. Вытирал со лба пот, приводил лучших врачей, слушал то, что в бреду говорила больная. Она часто звала мать, но еще чаще — Патрика. И она постоянно повторяла:

— Я ухожу!

Но Абигайль не ушла, даже после того, как полностью поправилась. В тот день, когда она снова смогла стоять на ногах, Джеймс принес ей письмо от Аннабель, повергшее Абигайль в отчаяние. Несколько недель назад ее отец уснул в своем кресле и больше не проснулся. Абигайль плакала дни напролет. Страшный вопрос, не из-за нее ли он умер, не давал ей уснуть ночами.

Единственным, кто утешал ее в эти дни, был Джеймс, на плечо которого она могла теперь в любой момент опереться. Он угадывал каждое ее желание. О женитьбе на другой девушке внезапно перестали говорить. Даже муж не сумел бы помочь девушке больше, чем Джеймс, который по сути вернул ей волю к жизни. Именно в эти тяжелые дни Абигайль не раз спрашивала себя, не должна ли она все-таки стать его женой.

В один из вечеров, когда она полностью выздоровела и решила признаться ему, что теперь готова выйти замуж, он спокойно заявил ей, что на этой неделе женится на Мэри Уолтерс. Поэтому Абигайль не стала говорить ему того, что собиралась. В глубине души она даже испытала облегчение, понимая, что благодарность не может заменить такое чувство, как любовь. Однако же, несмотря на все это, они сблизились, Абигайль считала Джеймса настоящим другом. Ни он, ни она больше не говорили о том, что произошло между ними в тот холодный вечер.

Для Абигайль начались хорошие времена. Женившись, Джеймс стал приходить к ней только по четвергам, но ей не было скучно. Свою роль эльфа из-за болезни она играть не смогла, но Мур пообещал ей роль в «Ромео и Джульетте». Конечно, не самой Джульетты, а няньки, но это было не главное. Мысль о том, что ей придется играть няньку миссис Мур, которой уже наверняка за тридцать, веселила девушку.

Поскольку такой состав был совершенно не идеален, это, в конце концов, заметил даже импресарио, и Абигайль по его указанию все же стала Джульеттой. Его жена плакала горючими слезами, но импресарио утешал ее, обещая более значительную роль, и дал понять, что в роли Джульетты она была бы смешна. В итоге это поняла даже тщеславная миссис Мур.

Абигайль же тем временем с головой погрузилась в работу, радуясь, что по вечерам приходит в свой собственный дом. Порой она принимала гостей, причем круг ее знакомых ограничивался театром. С помощью Арохи она постепенно взяла на себя обязанности хозяйки дома и наполнила его жизнью. Теперь она даже радовалась приятным вечерам по четвергам, поскольку болтать с Джеймсом Морганом было довольно интересно. А он всегда вел себя безупречно. Более того, ей было бы даже ужасно жаль, если бы однажды в четверг она не увидела его кареты у дверей театра.

В вечер премьеры гримерная Абигайль напоминала тропический рай. Джеймс прислал чудесные цветы. Они сверкали желтым солнечным цветом, сочной зеленью, ярким красным и пурпурным. Головокружительный аромат едва давал Абигайль дышать. И, несмотря на это, она радовалась морю цветов.

В последние минуты перед выходом сердце Абигайль едва не выпрыгивало из груди от волнения. Она боялась, что не сможет произнести ни слова, но стоило ей выйти на сцену, как все вокруг было забыто и она полностью отдалась любви и страданиям юной Джульетты Капулетти.

Когда в конце спектакля раздался шквал аплодисментов, девушка не могла поверить в то, что он адресован ей. После представления она была взвинчена, во время небольшого праздника, устроенного мистером Муром за сценой, пила один бокал шипучего французского вина за другим. Раньше ей никогда не нравился алкоголь, но воздействие этого напитка было приятно. Она чувствовала что-то вроде счастья, и ощущение бесконечной легкости становилось приятнее с каждым бокалом. Казалось, за спиной у нее выросли крылья.

Ко всему прочему она поцеловала Джеймса, который постепенно становился для нее все более и более привлекательным. Во время праздника он ни на секунду не отходил от Абигайль. Поэтому ей не показалось странным, что он пошел с ней в гримерную, где она решила переодеться после праздника. Едва за ними захлопнулась дверь, как он страстно обнял ее и неожиданно поцеловал. После того как он приник к ее губам, Джеймс не остановился, а пошел дальше, но, к собственному удивлению, Абигайль чувствовала при этом только желание.

Решив снять платье Джульетты, она попросила его отвернуться, но он проигнорировал это ее желание и стал жадно разглядывать девушку. Впрочем, у нее не возникло никаких неприятных ощущений. Напротив, Абигайль было даже лестно, что он раздевает ее взглядом. Когда по дороге домой он положил руку ей на бедро, словно это было само собой разумеющимся, Абигайль не стала сопротивляться, поскольку ей было приятно, что ее желает мужчина.

Перед дверью дома он вдруг поднял ее и перенес через порог, а она только хихикнула.

— Я хочу еще французского напитка, — попросила она, когда он внес ее в дом.

Он мягко опустил ее в кресло и исчез на миг, а затем вернулся с бутылкой шампанского. Принес два бокала, подал один из них Абигайль, чтобы выпить с ней за успех, но она вдруг почувствовала, что очень устала.

— Отнесешь меня в постель? — проворковала она, тесно прижимаясь к нему, и он крепко обнял ее.

Девушка все еще хихикала, когда он снимал с нее нижнее белье. Негромко постанывая, Абигайль наслаждалась его поглаживаниями. «Патрик», — вздыхала она про себя, закрывая глаза и думая о Мокоиа. Руки Джеймса становились все более настойчивыми и наконец нащупали ее маленькую упругую грудь. Она снова негромко застонала. Все тело пульсировало от испытываемого ею наслаждения. Каждое прикосновение Джеймса усиливало страсть Абигайль, ее желание принадлежать тому, кого она любила когда-то на острове. Нужно было просто не открывать глаза. Когда Джеймс вошел в нее, внутри у нее все взорвалось одним-единственным именем: Патрик!

Джеймс устало рухнул на постель рядом с ней. Страстным взглядом окинул ее стройное тело, посмотрел на ее закрытые глаза. Во время жарких объятий она ни разу не взглянула на него, просто позволяла ему делать с собой все, что ему хотелось. Несмотря на то что она была словно воск в его руках, он почувствовал ее огонь, ее страсть. Горячая волна захлестнула молодого человека, пронзая его от чресел и до сердца.

— Я полюбил тебя с первой минуты, — прошептал он у самого ее уха. — И знал, что однажды ты захочешь этого.

Его слова показались Абигайль ушатом холодной воды. Мгновенно протрезвев, она резко села на постели. Конечно, она знала, что это не Патрик, но под влиянием напитка позволила своему телу мечтать о Патрике.

— Теперь я вынужден покинуть тебя, милая! — с сожалением прошептал он.

— Хорошо, — хрипло ответила она и содрогнулась при мысли о том, что эту ночь ей придется провести одной. Несмотря на то что она не любила его и мечтала оказаться в объятиях другого, в этот час ей хотелось чувствовать себя защищенной. И когда он с неохотой поднялся с постели, одиночество накрыло ее душу, словно темное покрывало. Одиночество, которое отныне станет ее постоянным спутником.

 

Роторуа, апрель 1899

Абигайль вдруг оборвала свою исповедь и погрузилась в мрачные размышления.

Аннабель не осмеливалась требовать от нее продолжения истории. Конечно же, ей очень хотелось узнать, когда в игру вступил этот незнакомец. В конце концов, должна же она узнать, ради чего принесет в жертву мечту Гордона.

Абигайль вела себя отрешенно, а потом вдруг спросила:

— А, кстати, чем занимается Патрик О’Доннел?

Аннабель ничего не боялась так, как момента, когда однажды сестра спросит о нем. Его судьба потрясла всех в Роторуа.

— У него все хорошо, — солгала она.

— Ах, Аннабель, актриса у нас в семье одна, и это я. Ты никогда не умела притворяться. В твоих глазах написано, что ты лжешь, чтобы защитить меня от неприятной правды. Что с ним? Он… — Абигайль не договорила, не осмеливаясь произнести страшных слов.

— Нет, он жив. Но его жена, она… Она умерла, и он остался один с ребенком на руках.

— У него есть ребенок?

— Да, девочка. Милая малышка. Единственное его утешение, хоть… — Аннабель запнулась.

— Аннабель, скажи мне правду! Что случилось с его женой? Ты ведь явно пытаешься отвлечь меня от чего-то.

Аннабель смущенно уставилась в пол. Абигайль не обманешь. Женщина колебалась. Со дня внезапной смерти Джун О’Доннел по Роторуа бродили самые невероятные слухи. Однажды Абигайль все равно узнает.

— Его жена убила себя! — наконец ответила Абигайль.

— Боже мой. Кто она вообще была?

— Джун Фуллер, дочь нашего доктора. Он женился на ней, когда со времени твоего исчезновения прошел год. Она была моей подругой. Вечером накануне свадьбы она пришла ко мне и попросила совета. Излила мне душу и высказала предположение, что он все еще любит тебя, но не может простить тебе побега. И еще сказала, что Патрик просто хочет иметь семью и только потому собирается жениться на ней, милой Джун. Если бы я знала, что она сойдет с ума от этой неразделенной любви, я никогда не стала бы советовать ей выходить за него замуж.

— Ты думаешь, он не любил ее?

— Он никогда не переставал любить тебя. Джун до последнего надеялась, что однажды он забудет о тебе, но все эти годы ее надежды были напрасны. Патрик всегда был с ней мил, но Джун чувствовала, что место в его сердце занято, несмотря на все годы брака и общую дочь. И не смогла больше жить с этим. Хуже всего было то, что тело матери нашла маленькая Эмили. Джун бросилась в воду неподалеку от нашего отеля.

— Это все я виновата, — измученным голосом произнесла Абигайль.

— Нет, ты ни при чем. Она с самого начала знала, что он никого и никогда больше не любил. Если ты и должна сожалеть, то только о том, что бросила тогда его и нас так внезапно. Отец часто говорил о тебе, мать не проронила ни слова. Было жутко. Она даже от нас пыталась требовать, чтобы мы не произносили твоего имени. Но мы не слушались.

«Она прогнала меня из дома, словно шелудивую дворнягу», — с горечью думала Абигайль. На мгновение ей захотелось рассказать Аннабель всю правду о том страшном дне, но затем мысли ее снова вернулись к Патрику О’Доннелу.

— Может быть, мне навестить его? — спросила Абигайль, обращаясь больше к самой себе.

— Лучше не надо! О семье сейчас заботится сестра Джун, Гвендолин. Она вдова, и мы все надеемся, что она сможет стать матерью девочке и что все снова будет хорошо, — словно выстрелила Аннабель.

От такого ответа Абигайль стало больно, хотя в глубине души она знала, что Аннабель права. Своим визитом к Патрику она лишь разбередит старые раны.

Полный страдания взгляд сестры не ускользнул от внимания Аннабель.

— Аби, прошу, пойми меня. Патрик О’Доннел заслужил свое счастье. Сестра Джун отлично приспособлена к жизни, за все берется с присущей ей практичностью. Ему это наверняка поможет наладить жизнь. А если ты снова напомнишь о себе, кто знает, сумеет ли он пережить это…

— Я знаю, ты хочешь как лучше, — простонала Абигайль. — Я не гожусь ему в жены. Я из другого мира и совершила много ошибок… — Запнувшись, она погрузилась в задумчивое молчание.

«Может быть, стоит сейчас спросить о незнакомце? — вдруг подумала Аннабель. — Я обязательно должна узнать, чем он ее шантажирует. Иначе я не смогу взять деньги Гордона». Додумав эту мысль до конца, она вдруг устыдилась собственной жадности. Что бы ни скрывала от нее Абигайль, она остается ее младшей сестренкой, которая, без сомнения, попала в большую беду. Аннабель должна помочь ей, причем без всяких условий. Так, как поступала всегда. Но нельзя говорить ей, откуда эти деньги. Зная Абигайль, женщина предполагала, что сестра откажется принять их.

— Слушай, Абигайль, я достану деньги, чтобы ты могла оплатить свой долг этому парню.

— Но я ему ничего не должна, — вдруг взволнованно возразила Абигайль. — Он просто дешевый вымогатель, начисто лишенный совести!

— Я кое-что скопила, пусть забирает, — солгала Аннабель, доставая из серванта шкатулку Гордона. Выложила деньги на стол, пересчитала. Там было ровно триста двадцать фунтов. Значит, достаточно, чтобы прогнать этого типа из Роторуа, пока он не наделал беды.

Абигайль с грустью смотрела на сестру.

— Нет, я не могу это принять, во всей этой истории виновата я одна. Ты и раньше всегда помогала мне, но тогда я была ребенком. Сейчас я уже взрослая. И если ты хочешь помочь мне, то лучше выслушай сначала то, что знает обо мне он.

Аннабель страстно возразила ей.

— Что бы ты ни натворила, ты моя сестра! — воскликнула Аннабель. — И я не хочу, чтобы этот человек давил на тебя.

— Я лучше уйду, чем лишу тебя сбережений, — вздохнула Абигайль.

— Аби, я знаю, что у тебя доброе сердце. Что бы ни собирался сделать против тебя этот тип, не может быть, чтобы тебе пришлось стыдиться.

— Не говори так, дорогая сестра! Я совершила нечто непростительное, хотя, если честно, меня вынудили это сделать. И я стала именно той, кем пророчила мне стать мама: падшей женщиной!

 

Веллингтон, февраль 1899

Ароха бросила сердитый взгляд на опустевшую наполовину бутылку виски, стоявшую на ночном столике, а затем стала будить Абигайль. Та заворчала и перевернулась на другой бок.

— Мисси, вы велели разбудить вас. Вы забыли, что собирались давать представление в этом цирке? — Судя по тому, как Ароха произносила слово «цирк», она считала эту разновидность театра не очень серьезной.

Постаревшая маори не упускала ни единой возможности продемонстрировать Абигайль, что работала в гораздо более изысканном доме и не уважает жизнь Абигайль в роли любовницы богатого человека. Не упускала она возможности подчеркнуть и то, что предпочла бы работать в доме мистера Джеймса и его супруги Мэри.

Тем не менее у маори, категорически не принимавшей образ жизни мисс Брэдли, было золотое сердце. Она окружала Абигайль вниманием и заботой, хотя управляла домом сурово: заставляла молодую женщину есть три раза в день и постоянно напоминала удобно устроившейся актрисе о других ее обязанностях.

— Мисси, уже пора! — повторила Ароха и потянула за одеяло.

Абигайль постепенно стала приходить в себя и первым делом схватилась за гудевшую с похмелья голову.

— Сами виноваты! — ругалась Ароха. — Это дьявольское зелье однажды убьет вас. Что только ни делали ваши белые сестры, чтобы мужчины не поддавались пьянству, а теперь вот и женщины начали пить!

— Я выпила всего бокал, — возмутилась Абигайль, но Ароха только рукой махнула.

— Вы всегда так говорите. А я вам вот что скажу: если мистер Морган заметит, он будет очень зол.

— Пусть своей жене замечания делает, не мне. Я свободна, милая моя, — упрямо заявила Абигайль и стала медленно сползать с кровати.

Ароха энергично покачала головой.

— Не думайте о себе слишком много! Вы так же зависимы от него, как и бедная миссис Мэри. Она очень добрая женщина. Если бы она знала, что ее муж каждый четверг проводит у вас… Ах, бедняжка! Это наверняка он виноват, что у них нет детей. Это наказание за то, что он ее обманывает!

Абигайль невольно вздрогнула, когда простодушная Ароха заговорила о детях. Несмотря на гудящую голову, воспоминания о кошмаре встали перед глазами так, словно это было вчера. Тогда, пять лет назад, Джеймс заставил ее избавиться от ребенка. В то время он еще думал, что Мэри подарит ему необходимых наследников. И ни в коем случае не хотел иметь бастарда. С тех пор Абигайль не забеременела ни разу. Тогда же она потеряла работу у мистера Мура, поскольку несколько недель провалялась в постели.

— Да, да, милая и добрая миссис Мэри Морган, — усмехнулась Абигайль. — Настоящая леди!

Ее ужасно злило, что Ароха с таким благоговением относится к жене Джеймса. Сам он никогда о жене не упоминал. Этого потребовала от него Абигайль, чтобы защитить свою и без того израненную душу. Для нее миссис Морган просто не существовала. Однако иногда эта женщина прокрадывалась в ее сны и молча стояла над душой с немым укором в глазах: зачем ты так со мной поступаешь?

Один-единственный раз Абигайль видела эту утонченную леди со сцены. Это было на ее первом спектакле, когда она, исполняя роль Джульетты, должна была принять сонное зелье из рук Лоренцо. Она бросила еще один, последний страстный взгляд на публику, уже сжимая в руках бутылочку, когда заметила рядом с Джеймсом его супругу. Она не могла сказать, что эта женщина со светло-русыми, как и у Абигайль, волосами некрасива, но в ее внешности не было ничего особенного. Однако это же можно было сказать и об Абигайль, когда она рухнула на сцене, делая вид, что лишилась чувств.

Актриса вздохнула. Ей не хотелось больше вспоминать о том вечере, да и о потерянных годах в роли любовницы женатого мужчины. Она не хотела этого, но делала. Ее мысли и чувства жили сами по себе, пока она одевалась на прослушивание. Она перестала питать ненависть к Джеймсу, как это было пять лет назад. Нет, теперь он стал ей безразличен. А ведь когда-то она даже полюбила этого человека — узнав, что в ней растет его ребенок. И любила до того самого дня, когда он вынудил ее избавиться от плода. При воспоминании о случившемся Абигайль стало настолько дурно, что ей пришлось опереться на стол. «Только бы не стошнило!» — испугалась она. Однако ей было тяжело удержаться, потому что перед глазами пронеслись картинки, похожие на кошмарный сон. Грязный моряк, которому Джеймс хорошо заплатил, чтобы он отвел ее в тот жуткий дом, его железная хватка, угрозы, вылетавшие из грязного рта, заскорузлая грязь у той отвратительной старухи, внезапная боль, много крови…

Абигайль постепенно пришла в себя, поднялась и глубоко вздохнула, однако прошлое не отпускало ее, и она все больше и больше погружалась в болото воспоминаний. Ей казалось, что все это было только вчера. День, когда она хотела убить Джеймса… Мужество все-таки оставило ее, и она в конце концов открыла для себя виски и его целительное воздействие. Когда спустя много месяцев Джеймс впервые снова влез к ней в постель, она отбивалась руками и ногами. Тогда он взял ее силой. Поначалу она пила только по четвергам. Понемногу, чтобы он не заметил, но достаточно, чтобы можно было переносить его близость. Однако постепенно она стала пить каждый день, и ей уже было все равно, заметит ли это Джеймс.

После той ночи он, видимо терзаясь угрызениями совести, заказал для нее постройку дома побольше. На самой вершине холма, с видом на гавань и огромным садом. Вот только зачем ей вся эта роскошь, если у нее больше не было возможности принимать гостей? К ней давно перестали заходить коллеги по театру. Друзей у нее не было, потому что Джеймс Морган опасался, что она может подружиться с кем-то, кто знаком с ним или его семьей. А с тех пор как Джеймс стал депутатом парламента, опасения, что его отношения станут предметом для сплетен, усилились. И его попытки сохранить тайну, судя по всему, увенчались успехом. Даже у портнихи, в этой веллингтонской кухне слухов, замолкали разговоры, когда туда врывалась Абигайль, чтобы заказать себе новое платье. А это что-то да значило. В салоне мод Абигайль знали как «молчаливую актрису», имевшую склонность к самым дорогим моделям, а не как любовницу мистера Джеймса. В своих роскошных нарядах она прогуливалась потом в саду, попивая шампанское. И только когда шампанского уже не хотелось, женщина принималась за виски.

— Вам нужно еще что-нибудь? — спросила Ароха, отрывая Абигайль от размышлений. И, бросив взгляд на опухшее лицо молодой женщины, добавила: — Мисси, мисси, если вы не перестанете делать это, то разрушите всю свою красоту!

Абигайль предпочла пропустить это предупреждение мимо ушей и ответила с вызовом:

— Да, закажите карету и пошлите ее, пожалуйста, к зданию парламента!

Ароха, уловив в голосе Абигайль опасные нотки, посмотрела на нее вопросительно:

— Вы ведь не собираетесь ехать в парламент, чтобы скомпрометировать мистера Джеймса?

— Хорошая идея! Не смотрите на меня с таким ужасом! Это я приберегу на потом. А пока я всего лишь хочу передать господину депутату письмо с кучером…

— Не делайте этого, — поспешно перебила ее Ароха.

— Ну почему же? Сегодня четверг, — упрямо возразила ей Абигайль. — В письме будет написано, что ему следует отказаться от визита ко мне. Я не хочу принимать гостей. Особенно его. Было бы смешно, если бы у меня была зависимость от него. Ее нет. Я одна буду решать, хочу я его принимать или нет! А мне слишком плохо, чтобы встречаться с ним. Думаю, если он придет, меня просто стошнит!

— Мисси, пожалуйста! Я бы поняла, если бы вы попросили его о том, чтобы он вообще больше не приходил. То, что он делает с вами, просто недостойно.

Абигайль удивленно уставилась на Ароху. Никогда прежде маори не говорила, что сочувствует ей из-за ситуации, в которой она оказалась.

— Деточка, если хотите спастись, уходите. Подальше от него. Вы же хороший человек. У вас большое сердце, мисси, но вы позволили ему соблазнить вас и посадить в золотую клетку. Неужели у вас нет семьи? Неужели вы не можете вернуться домой? Уходите, пока еще молоды, пока это дьявольское зелье не погубило вас. Но ваша задумка с письмом не поможет. Вы не должны так поступить! Если письмо попадет в чужие руки, мистеру Джеймсу, как депутату, придет конец.

— Я его не выбирала! — возмущенно ответила Абигайль, не желая признавать, что маори во всем права. Ей не хотелось смиряться с неудобной правдой.

— Женщинам вообще нельзя давать право голоса, — упорствовала Ароха.

— Вы будете делать то, что я скажу! Я не хочу его сегодня видеть. Ясно? — Абигайль упрямо села за письменный стол и написала записку, которую вручила Арохе со строгим лицом. — И велите кучеру передать его только лично в руки мистеру Джеймсу!

— А я повторю, что вы совершаете большую глупость! Это ничего не изменит! — прорычала Ароха и неохотно взяла письмо.

— И закажите мне вторую карету, Ароха. Мне нужно быть на прослушивании в мюзик-холле!

— О, о! — заметила маори, окинув критическим взглядом сизо-голубое платье, опасно обтягивавшее бедра Абигайль.

— Я же говорила вам, что есть три раза в день для меня слишком много!

— А я думаю, что это трех бокалов виски слишком много, — проворчала Ароха, но у Абигайль был хороший слух.

— Вы хуже Джеймса!

— Надеюсь, что скоро он уничтожит ваши бутылки!

Абигайль решительно открыла початую бутылку, стоявшую на ночном столике, сделала большой глоток, потом еще один и спрятала виски под кроватью.

В мюзик-холле было полно людей, когда Абигайль в своем броском платье приехала туда и спросила об американце, проводившем прослушивание.

Мистер Миллер сидел в темном зрительном зале и как раз вызвал на сцену следующую певицу. Когда та запела, все вздрогнули — она не могла взять правильно ни единой ноты. Абигайль воспользовалась моментом и села рядом с мистером Миллером.

— Я Абигайль Брэдли, я пришла на прослушивание, — прощебетала она и по взгляду мужчины, повернувшегося к ней, сразу поняла, что шансы у нее достаточно велики. Несмотря на то что она уже не могла играть Душистый Горошек, ее привлекательность для мужчин была огромной. Она улыбнулась, и он с готовностью улыбнулся ей в ответ.

— Хотите попытать счастья? — прошептал он и заговорщическим тоном добавил: — Если вы поете лучше этой леди, я найму вас немедленно.

— Хотите меня обидеть? — кокетливо поинтересовалась она.

— Следующая мисс Брэдли! — крикнул через весь зал мистер Миллер.

Абигайль с гордо поднятой головой прошествовала на сцену. Зная, что мистер Миллер смотрит ей вслед, она покачивала бедрами чуть больше, чем это было необходимо.

Это был первый водевиль, в котором она решила пройти прослушивание. До сих пор она морщила нос при виде таких развлекательных представлений, во время которых на сцене было слишком много всего такого, что, на ее взгляд, между собой не сочеталось: акробаты, укротители, маги, певцы и чревовещатели.

Однако, несмотря на все свое нежелание, приходилось все же попробовать, поскольку ей хотелось наконец снова заняться делом, а не сидеть погребенной заживо в собственном доме. Труппа мистера Миллера прибыла из Америки в рамках большого турне. И именно в Новой Зеландии от них ушли певица и чревовещатель. Если это не приключение… По крайней мере так убеждала себя Абигайль, пытаясь преодолеть отвращение к такой разновидности театра, когда готовилась к выступлению. В этот миг она вдруг ужасно испугалась, потому что у нее не было песни, которую она могла бы спеть. Кроме старых мелодий, полюбившихся ей, когда она пела еще вместе с Патриком. Давно она о нем не думала… Но сейчас все взгляды были устремлены на нее, и она негромко, но страстно начала петь «Red Is The Rose». Внезапно ей показалось, что она поет для него одного.

Закончив, она услышала кричавшего ей снизу мистера Миллера:

— Петь вы умеете, мисс Брэдли, но «Red Is The Rose» слишком печальна для нашей программы! Мы хотим послушать, можете ли вы спеть песню так, чтобы заставить публику подпевать вам. Итак, спойте нам веселую песню, леди!

Внезапно Абигайль показалось, что ее парализовало. Давало о себе знать выпитое утром виски. Она вдруг почувствовала, что не может даже улыбнуться, не говоря уже о том, чтобы издать хотя бы звук. В голову не приходило ничего, что она могла бы спеть, но, даже если бы пришло, наверное, она все равно стояла бы растерянная и молчаливая, как сейчас. Она смущенно откашлялась, чтобы выиграть время, но мистер Миллер уже кричал:

— Мисс Маккин, пожалуйста!

Абигайль едва успела сойти со сцены, когда молодая брюнетка с жаром запела американскую песню. Опустив голову, она вышла из зала. И только когда с ней заговорил незнакомый мужчина, она заметила, что кто-то идет за ней.

— Подождите, мисс! Меня он тоже не взял, хотя я — лучший чревовещатель Новой Зеландии. — И в доказательство незнакомец продемонстрировал свое искусство изумленной Абигайль. Та невольно улыбнулась, но только потому, что получилось у него плохо.

— Что же нам делать с этим так неудачно начавшимся днем? — спросил он.

Абигайль пожала плечами.

— Лично я пойду домой и выпью виски, — после паузы измученным голосом ответила она.

— Чудесная идея. Я мог бы проводить вас.

— Нет, ни в коем случае, — резко ответила женщина.

— Но я бы с удовольствием поболтал с вами, — не отставал мужчина.

Абигайль задумалась. Стоял теплый летний день. Улегся даже обычно дующий ветер, едва не стоивший ей жизни. Она почти скучала по нему и чувствовала, как в душе поднимается просто невыносимое раздражение. Сейчас ей не хотелось быть одной. Несмотря на то что общество этого человека претило ей, это было все же лучше, чем выносить одиночество в столь неудачный день. Кроме того, ей было больно от воспоминаний о Патрике, который прокрался в ее мысли после злополучного прослушивания. Нужно отвлечься, иначе она сойдет с ума. «Еще один-единственный раз утоплю горе в виски, — уговаривала она себя, оправдывая тягу к ужасному на вкус коричневому пойлу, — еще один последний раз — и никогда больше!»

— У меня к вам предложение. Вы назовете мне свой адрес, я куплю что-нибудь выпить и приду к вам в гости, — заявила Абигайль.

— Но я хотел бы проводить вас до дома.

— Нет, у вас есть только один шанс составить мне компанию. Я приеду к вам, иначе вы не увидите меня вообще! — пролаяла Абигайль.

Чревовещатель усмехнулся.

— Ладно, ладно, я сделаю все, что вы скажете. Если только вы придете.

— И не питайте ложных надежд. Я не из тех, кто идет со всяким. Советую вам не прикасаться ко мне!

Он снова усмехнулся.

— Не беспокойтесь, мисс! Вы не та леди, которую я стал бы соблазнять.

После этого он назвал ей свой адрес и, насвистывая, пошел прочь. По крайней мере Абигайль так показалось.

Она была рада, что не встретила Ароху, когда взяла одну початую бутылку виски, а вторую полную, которую прятала в камине, положила их в сумку, вышла из дома и пошла по направлению к гавани. Придя по указанному адресу, она замерла. Дом не казался особенно уютным. Он не шел ни в какое сравнение с красивыми деревянными домами на горе. Абигайль хотела уже повернуться и уйти, когда раздался голос чревовещателя, который льстивым тоном произнес где-то рядом:

— Здесь наверх!

Ей показалось странным, что он еще не дома, но в подвыпившем состоянии размышлять об этом больше не стала — как и не обратила внимания на другие предательские признаки в последующие минуты.

От страха перед одиночеством Абигайль напрочь забыла об осторожности. Иначе заметила бы, что, когда они уже находились в плохо обставленной комнате, незнакомец хоть и налил себе бокал, но не притронулся к нему, в то время как сама она поспешно опрокинула выпивку в себя. Ей хотелось забыть обо всем. О своей жалкой жизни в роли пленницы Джеймса Моргана, о Патрике, которого она бросила когда-то, о безнадежности. Мечта о турне развеялась. Единственное, что Абигайль чувствовала по-настоящему, так это злорадство, оттого что она наконец перестанет быть служанкой Джеймса Моргана. Да, сегодня он не воспользуется ею как своей собственностью, чтобы потом бросить и вернуться в свою чистенькую и упорядоченную жизнь. По крайней мере у него есть жизнь. Он уже стал одним из самых влиятельных людей в городе. Иногда Ароха рассказывала о чудесных праздниках, которые устраивают в доме Морганов. Абигайль не раз пыталась надеть одно из своих красивых платьев и пробраться на какой-нибудь бал.

— Кстати, как вас зовут? — спросил чревовещатель. Он как раз налил ей третий бокал, который она выпила, словно воду.

— Я миссис… — Абигайль помедлила и сама взяла бутылку. Четвертый бокал она налила себе до краев. «Нельзя столько пить, а то сболтнешь лишнее», — напомнил ей внутренний голос. Имя нельзя называть ни в коем случае. — Миссис О’Доннел. — Она покраснела. Не потому, что солгала ему, а потому, что ей снова вспомнилось имя Патрика. — А вас? — спросила она, пытаясь скрыть свое смущение.

— Меня зовут Герберт Хантер, — заявил он и пристально посмотрел на нее. Затем его глаза внезапно сузились, превратившись в щелочки. — Мисс Брэдли, зачем вы мне лжете?

Абигайль пришла в ужас. Ей хотелось вскочить с потертого кресла и немедленно уйти, но она не смогла подняться. Вместо этого она откинулась на спинку и внезапно ощутила, что тело перестало ей повиноваться.

— Что вы подсыпали мне в виски?

— Абсолютно ничего! Вы пьяны, милая моя! Четыре бокала кого хочешь свалят. — И он нахально улыбнулся.

— Чего вы хотите от меня? — Абигайль почувствовала, что из каждой поры от страха выступил пот.

— Денег!

— Денег? У меня нет денег, — пробормотала она, надеясь обмануть.

— Мисс Брэдли, у вас самый красивый дом на всей Хилл-стрит. Ваш покровитель наверняка вас балует. Украшения, деньги…

— Нет никакого покровителя! — в отчаянии солгала она. От страха ее голос дрожал.

— А ваша служанка рассказала мне совсем иное. Я случайно встретил вашу маори вскоре после того, как вы вышли из дома. Я спросил ее, не хочет ли его владелец, мистер Брэдли, — ваше имя, кстати, я узнал еще в театре, когда вас вызвал мистер Миллер, — продать этот чудесный дом. Она мне как на духу и рассказала, что нет никакого мистера Брэдли. «Могу ли я в таком случае поговорить с миссис Брэдли?» — спросил я ее. Она рассмеялась и сказала мне, что никакой миссис Брэдли тоже нет, но мисс Брэдли никогда его не продаст. Этого достаточно или вы собираетесь лгать мне дальше?

— Но у меня действительно нет денег.

В тот же миг он вскочил со стула и взмахнул рукой, в которой держал сигару в опасной близости от носа Абигайль.

— Для начала мне нужно имя!

— Какое имя?

Он театрально застонал.

— Ну, не служанки же твоей. Кто тот человек, который тебя содержит? Чья ты шлюха?

По спине Абигайль побежали мурашки, но она молчала. Даже когда этот мужчина задрал рукав ее платья.

— Ты мне сейчас все расскажешь! — прошипел он и поднес сигару угрожающе близко к ее руке. В нос ей ударил отвратительный запах, она закашлялась. — Мне нужно имя! — с перекошенным от злости лицом заорал он.

Абигайль молчала, но, почувствовав адскую боль на руке, успела прохрипеть:

— Джеймс Морган! — А затем, откинув голову в сторону, она потеряла сознание.

Пробуждение было кошмарным. Руку словно жгло огнем, а по злорадной ухмылке мужчины она поняла, что выдала имя Джеймса.

— Какая жирная рыбка! — ликовал он.

— Я отдам вам все, если вы будете молчать! — хриплым голосом пообещала она и негромко добавила: — Пойдемте со мной! — Абигайль не знала, что делать, оставалось лишь заманить его на Хилл-стрит. Здесь, в этой дыре, он еще, чего доброго, убьет ее. «Может быть, Джеймс все же проигнорировал мое послание и ждет меня на Хилл-стрит, — думала она, — тогда мы вместе подумаем, за какую сумму сможем купить его молчание».

— Если вы не заплатите мне, то сначала я напишу письмо его жене, потом его родителям, а потом всем депутатам, — пригрозил чревовещатель, снова взмахнув перед ее лицом горящей сигарой.

— Вы получите все, что у меня есть. — С этими словами Абигайль застонала и поднялась. Взгляд ее упал на кочергу. Еще чуть-чуть, и она ударила бы его по голове тяжелым железным предметом, но в последний момент испугалась, подумав, что ей не хватит сил нанести удар как следует.

Когда они свернули на Хилл-стрит, Абигайль отчаянно надеялась, что Джеймс уже с нетерпением ждет ее возвращения. Ноги женщины подкашивались, когда они вошли в дом.

— Идите за мной! И ни звука! Делайте только то, что я вам скажу. Если Ароха увидит в доме такого человека, как вы, она тут же позовет на помощь. Она разбирается в людях гораздо лучше меня, — втолковывала шантажисту Абигайль.

Открывая дверь в салон, она задержала дыхание. Если бы Джеймс сидел в кресле! Никого не увидев, Абигайль была ужасно разочарована.

— Вы останетесь здесь! — рявкнула она.

Но шантажист вел себя с поразительным спокойствием.

«Он чует крупные деньги и не хочет спугнуть добычу неосторожным поведением, — решила она. — Наверное, он чувствует себя в безопасности.

Абигайль бросилась в кухню, подгоняемая одной лишь мыслью: Ароха должна немедленно пойти к Джеймсу и заманить его сюда под любым предлогом. «Я не могу решить эту проблему сама. Получив мои сбережения, он не преминет разделаться и с Джеймсом Морганом, чтобы разрушить его жизнь», — лихорадочно думала она.

Ароха сидела за кухонным столом, задумчиво подперев голову руками. Перед ней лежал листок бумаги. Сначала Абигайль понадеялась, что Ароха не выполнила ее указаний и не отдала Джеймсу записку, а значит, его можно сегодня ждать. Но странный взгляд, брошенный на нее Арохой, когда она передавала ей бумагу, не предвещал ничего хорошего.

Абигайль склонилась над листком, пробежала глазами строчки: «Мама упала и с тех пор прикована к постели. Судя по всему, дело плохо. Пожалуйста, приезжай немедленно!» — и побледнела. В голове все спуталось. Она ни за что не вернется домой, особенно теперь, когда от ее жизни осталась такая же вонючая дыра, как та, что булькает в саду в Роторуа.

— Дитя, все не так уж плохо, воспользуйтесь этой возможностью! Поезжайте домой. Бросьте все это! Цена слишком высока, мисси!

Абигайль затаила дыхание. Может быть, Ароха права? Может быть, несчастный случай с матерью — это действительно хороший повод для того, чтобы вернуться в Роторуа? Только теперь до нее дошло, что именно случилось. С мамой произошло несчастье!

Абигайль почувствовала, что ноги отказываются служить ей, и рухнула на стул. Как же давно она не вспоминала о матери! А если и бывало, то только в гневе. Да, в самые черные часы она даже винила ее в том, что случилось с ней, Абигайль. Как часто она задавалась вопросом, что сказала бы мать, если бы узнала, что сделал с ее дочерью утонченный Джеймс Морган. Может быть, она пожалела бы, что когда-то прогнала младшую дочь, и попросила бы прощения…

Чувствуя, как маори касается ее руки, пытаясь утешить, она приняла решение. Это последний шанс!

— Я поеду завтра же утром. Пожалуйста, передай мистеру Моргану, когда он придет в следующий раз.

Ароха бросила на нее ободряющий взгляд.

В этот миг обе женщины поняли, что никогда больше не встретятся. В порыве благодарности Абигайль поцеловала Ароху в щеку, заставив ту удивиться.

— Спасибо за все! И, пожалуйста, пойди сейчас погуляй или сходи за покупками. Иначе я еще расплáчусь, если буду продолжать смотреть на тебя. — И она бросилась в спальню. Там дождалась, пока за ней захлопнулась дверь.

Теперь она осталась наедине с вымогателем, перед которым нужно было разыграть хороший спектакль. Это будет самая важная из сыгранных ею ролей.

Сбережения ее лежали под матрасом. Дрожащими пальцами она выудила оттуда бóльшую часть банкнот, оставив себе на дорогу до Роторуа. Она едва успела сложить деньги, когда вымогатель на цыпочках прокрался в спальню, но у Абигайль был отличный слух.

— Это все, что у меня есть! — прошипела она, вкладывая ему в руку банкноты, которые в спешке даже не успела пересчитать. Зато он принялся пересчитывать и, закончив, грязно усмехнулся.

— Мисс Брэдли, вы хотите меня одурачить? Этой суммой вы мне рот не заткнете. Смотрите! Я уйду из вашего дома, чтобы меня никто не видел, а вы позаботитесь о том, чтобы взять у своего любовника втрое больше этой суммы. Триста фунтов! И придете с ними в мою квартиру не позднее завтрашнего вечера. Если явитесь не одна или решите как-то меня обмануть, я позабочусь о том, чтобы миссис Морган незамедлительно получила мое письмо. Понятно?

— Хорошо. А сейчас уходите, завтра я буду у вас! И принесу вам триста фунтов, — с излишней, как ей показалось, поспешностью пообещала Абигайль. Она надеялась, что тем самым не выдала себя, хотя у нее подкашивались колени.

— Ладно! — прорычал вымогатель и покинул ее дом, не забыв, впрочем, еще раз пригрозить, что не стоит его недооценивать.

Абигайль вздохнула с облегчением, но, несмотря на отступившее напряжение, из глаз ее хлынули слезы. Рана на руке болела, больно было и при мысли о том, что она не сумеет защитить Джеймса Моргана от возможных сплетен. То, что она наконец-то набралась смелости и решила сбежать из своей золотой клетки, было довольно слабым утешением. Она все время задавалась вопросом, как ее встретит мать. И только когда слезы высохли, Абигайль испытала радость от осознания, что она возвращается. «Милая, добрая Аннабель, скоро я увижу тебя, — думала она. — Теперь мне не придется писать тебе письма».

 

Роторуа, апрель 1899

Аннабель молча пододвинула деньги через весь стол к Абигайль. Глаза ее покраснели от слез, пролитых во время рассказа сестры. Она взяла Абигайль за руку и сочувственно сжала ее.

— А ты иногда еще вспоминаешь этого Джеймса?

Абигайль глубоко вздохнула.

— Если честно, то нет. Может быть, ты не поверишь мне, но мои воспоминания о нем уже настолько расплывчаты, что я с трудом вспоминаю его лицо. И, несмотря на все, что сделал со мной Джеймс Морган, мне жаль, что этот мерзкий демон разрушил его жизнь и жизнь его жены. Бедная женщина не сможет радоваться жизни, зная, что ее брак с самого первого дня был построен на лжи. Теперь мы все трое стали жертвами этой злосчастной связи.

Абигайль энергично передвинула деньги обратно.

— Я поеду в Данидин и попытаюсь чем-то заняться там. Наверняка удастся устроиться в какой-нибудь театр. Я не хочу, чтобы из-за меня ты разрушила мечту Гордона. Думаешь, я не знаю, что это его деньги? Ты писала мне, что он копит на баню. Я очень тронута тем, что ты готова обокрасть его ради меня. Но я должна избавиться от этого шантажиста самостоятельно.

— Нет, я не позволю тебе этого сделать. Тебе не придется снова бежать!

Сестры настолько увлеклись разговором, что не услышали, как хлопнула дверь, и вздрогнули, услышав голос Гордона:

— Бежать? От чего же?

— Гордон? — в один голос воскликнули они.

Взгляд мужчины упал на лежавшие на столе деньги, потом он увидел пустую шкатулку.

— Что это значит? — бесцветным голосом поинтересовался он.

— Ничего! — поспешно ответила Абигайль. — Аннабель просто хотела показать мне, сколько ты скопил, прежде чем я уеду.

— Ты уезжаешь?

Абигайль молча кивнула.

— Это неправда! — энергично возразила Аннабель. — Абигайль шантажирует кошмарный тип, и, если она не даст ему триста фунтов, он расскажет матери и всему городку нехорошие вещи о ее жизни в Веллингтоне…

— Я позволила содержать себя женатому депутату, жена которого… — начала Абигайль.

Гордон резко перебил ее:

— Ничего не хочу знать! Меня не касается, чем он тебя шантажирует. Значит, вы хотите заткнуть рот этому типу заработанными мною в поте лица деньгами?

— Пожалуйста, Гордон, мне очень жаль… Но я не могу допустить, чтобы Аби шантажировали, поэтому, растерявшись и не зная, что делать, взяла твои деньги. Я понимаю, это было неправильно, — подавленным голосом произнесла Аннабель.

— Ты права. Это была плохая идея.

— Гордон, пожалуйста, не упрекай Аннабель! Она сделала это ради меня, но я уже ухожу. Я уйду прежде, чем этот тип поймет, что я сбежала. Я никогда бы не взяла твои деньги. Положи их назад, Гордон!

— Аннабель, ты слышала, что сказала твоя сестра! Пожалуйста, положи деньги на место и как следует закрой шкатулку.

— Но, Гордон, мы ведь не можем бросить ее на произвол судьбы! — в слезах воскликнула Аннабель.

— А кто сказал, что мы бросим ее на произвол судьбы? Конечно, мы поможем, и, конечно же, она никуда не поедет. Но давайте рассуждать здраво! Положишь вымогателю палец в рот — он и руку откусит, и тебя уничтожит. Если ты, Абигайль, подчинишься его требованиям, тебе конец, поверь мне.

— Но что же нам делать? — испуганно спросила Абигайль.

— Прогнать его, да так, чтобы он никогда не вернулся.

— Гордон, он опасен! — С этими словами Абигайль закатала рукав платья и показала ему шрам. — Ты только посмотри, что он мне сделал. Затушил сигару об мою руку.

— Он за это ответит! Сейчас я как раз в таком настроении, чтобы преподать ему урок, который он долго будет помнить! — воскликнул Гордон и решительно добавил: — Где этот тип?

— В седьмом номере, — прошептала Аннабель.

— Пожалуйста, Гордон, не делай этого! — взмолилась Абигайль, но он уже бросился к двери.

Абигайль побледнела и умоляюще посмотрела на сестру.

— Пожалуйста, верни его! — попросила она.

— Но, Аби, он прав. Если кто-то и может обратить этого типа в бегство, так это Гордон.

— Вот именно. Он силен, как медведь, он может раздавить этого червяка. Точно как отец! Я боюсь, что он… Я хочу сказать… А потом с ним будет то же самое, что с отцом, и он будет винить себя…

В этот миг сверху раздался голос матери:

— Долго мне еще звать? Почему никто не идет? Я умираю от жажды! И что там внизу за крики?

Но Аннабель не реагировала, лишь пристально смотрела на сестру.

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего!

— Абигайль, что ты хотела этим сказать?

— Пусть немедленно кто-нибудь придет! — снова закричала мать.

— Мама, сейчас! — Аннабель повернулась к сестре и прошептала: — Почему отец винил себя?

В этот миг в коридоре появилась Пайка. Осознав, что сейчас, судя по всему, не самое лучшее время, чтобы узнать у Аннабель о новых распоряжениях, девушка решила поскорее уйти. Но требовательный голос, доносившийся сверху, заставил ее вздрогнуть.

— Черт побери, неужели никто подойти не может?

Аннабель попросила Пайку быстро отнести ее матери стакан воды. Едва девушка бросилась в сторону кухни, как Аннабель снова принялась за сестру. Она поняла, что Абигайль что-то недоговаривает.

Абигайль глубоко вздохнула, потащила сестру обратно в гостиную и неохотно произнесла:

— Судя по всему, в Данидине отец ввязался в какую-то драку и его противник в той драке был убит. Поэтому мы и уехали из города под покровом ночи.

— Боже мой, это было в тот день, когда один жуткий тип очень странно заговорил со мной по дороге к дому. Откуда ты знаешь, что отец убил его?

Абигайль коротко рассказала сестре о шарманке и газетной статье. И о суровых словах матери. Она заставила Аннабель поклясться, что та не скажет о том, что ей известно о родителях, даже Гордону, не говоря уже о матери. А потом поспешно оборвала сама себя и пробормотала:

— Мы должны помешать Гордону, иначе он может случайно раздавить его, как клопа.

И обе тут же бросились к комнате, где Аннабель поселила вымогателя. Еще в коридоре они услышали грохот и крик.

Когда Аннабель распахнула дверь, она едва не лишилась дара речи от представшей перед ее глазами картины. Она успела увидеть, как Гордон разбил стул о голову шантажиста. Худосочный мужчина пошатнулся, обмяк, будто мешок с мукой, и рухнул на пол, где и остался лежать неподвижно. Гордон смеялся, потирая руки.

— Он мертв? — пролепетала Абигайль.

— Еще чего! Просто немного поспит. — Гордон ликующе улыбнулся.

— А если он все же мертв? — испуганно поинтересовалась Аннабель.

В этот миг шантажист негромко застонал и схватился за голову. Гордон встал над ним, широко расставив ноги, и рявкнул:

— Ну что, с тебя уже хватит, воришка, или хочешь еще? — И в подтверждение своих слов поднял кулак.

— Нет, нет, достаточно! — Мужчина поспешно закрыл лицо руками, защищаясь. — Произошло ужасное недоразумение, я не хотел сделать мисс Брэдли ничего плохого, я…

— Ах, вот как, ничего плохого? — прошипел Гордон. — А ожог у нее сам по себе образовался, да?

Сестры испуганно вцепились друг в друга, а шантажист молча поднялся с пола. Он пошатывался и, казалось, вот-вот был готов снова рухнуть на пол, но удержался, схватившись за изголовье кровати. Один глаз у него опух, вокруг него расплывался синяк.

— А теперь вон из моего дома! — прорычал Гордон, с силой наподдав мужчине под зад. Вымогатель налетел на стену, застонал и промчался мимо сестер с максимально возможной в его состоянии скоростью.

Гордон пошел за ним на улицу.

— Исчезни! И не смей больше появляться в долине гейзеров! Если я не дай боже узнаю, что ты говорил здесь с кем-то, то найду тебя быстрее, чем тебе того хотелось бы! — кричал он ему вслед, а затем, довольный, обернулся к сестрам: — И ради этого ничтожества я должен был пожертвовать своей баней? Никогда! Думаю, мы больше не увидим этого типа. Кстати, как его звали-то?

— Герберт Хантер, но, скорее всего, это фальшивое имя, — ответила Абигайль, несказанно удивленная, что с этим кошмаром покончено. — Гордон, чем я могу тебе отплатить?

Тот задумчиво почесал бороду.

— Ты умеешь обращаться с гвоздями и молотком?

Абигайль кивнула, хотя в жизни не держала в руках молотка.

Гордон усмехнулся.

— Лучше не надо. Не женское это дело. Но, возможно, ты смогла бы в день открытия бани сыграть на фисгармонии с Патриком О’Доннелом в четыре руки?

Аннабель тут же укоризненно поглядела на мужа, но тот ничего не заметил. Не обратил он внимания и на то, что у Абигайль покраснели щеки, поскольку все отвлеклись на чудесное пение, доносившееся из открытого окна.

— Боже мой, нужно посмотреть, как там мама! — виновато воскликнула Аннабель. — Я послала к ней Пайку. Мама замучает бедное дитя. Она не любит чужих, особенно маори. И зачем она поет? Мама терпеть не может, когда кто-то поет! Это ни к чему хорошему не приведет! — Аннабель развернулась на каблуках и бросилась в дом.

Пайка пела настолько грустную песню, что Аннабель почувствовала, как в горле появился комок. Она не могла просто ворваться туда и прервать эту проникновенную песню. С каждым словом песня все больше и больше очаровывала Аннабель, и вдруг ей показалось, что она летит над озером Роторуа на крыльях. Все стало маленьким и незначительным. И только этот голос заполнял собой сердце Аннабель. Тихо, очень тихо она начала подпевать, подхватив незнакомую мелодию. И только с последним звуком Аннабель очнулась от оцепенения. Она стояла под дверью комнаты матери и подслушивала. Женщина молча обругала себя за это. Ведь она пришла защитить юную маори!

Женщина, не колеблясь, вошла в комнату и не поверила своим глазам. Пайка гладила по волосам ее спящую мать. Аннабель ужасно испугалась. Если мать проснется, будет невероятный скандал. Если Марианна и ненавидела что-то больше, чем пение в ее присутствии, так это прикосновения незнакомцев.

Увидев хозяйку, Пайка улыбнулась, но Аннабель знаком велела ей немедленно выйти из комнаты. Пайка осторожно убрала руки с головы старой женщины и хотела встать, когда Марианна прошептала:

— Пожалуйста, не уходи! Останься со мной. Ты такое милое дитя! И такая мягкая. Просто фея среди всех этих грубых людей. Скажи моей дочери, что я велела, чтобы с этого дня за мной ухаживала ты! Ты будешь читать мне истории и петь перед сном… — С этими словами женщина открыла глаза и одарила маори Пайку своей самой милой улыбкой.

Аннабель показалось, что ее ударили обухом по голове. Это было просто немыслимо! Она вышла из комнаты, не замеченная матерью. Вообще-то, она нужна была в кухне, но заниматься сейчас повседневной работой не могла. Слишком много всего произошло на протяжении последних нескольких часов. Все казалось слишком невероятным. Ее отец был убийцей? Ее сестра на протяжении многих лет была любовницей женатого мужчины? Мужчины, который отнял у нее ребенка? Аннабель не могла успокоиться, задаваясь вопросом, сколько времени сможет хранить собственную тайну. Руки дрожали. От охватившего ее волнения могло помочь лишь одно: нужно выплыть на середину озера, а потом пристать к одинокому берегу, где можно будет побыть наедине с собой и своими мыслями.

Взяв в кладовой удочку с тяжелой леской, которой она пользовалась для ловли рыбы, Аннабель отправилась к причалу. По пути она сетовала на несправедливую судьбу. Почему ни ей, ни Абигайль не было позволено сохранить детей? И почему Оливии, которая думает только о себе, Бог даровал двоих? Но Аннабель тут же стало стыдно из-за таких злых мыслей.

На причале она встретила Абигайль.

— Можно мне с тобой? — умоляющим голосом поинтересовалась сестра.

— Как хочешь, но смотри, не распугай мне форель!

— Нет, я буду нема как рыба, — пообещала Абигайль, и обе невольно рассмеялись.

— Ты можешь поплыть в сторону острова? — попросила Абигайль. В ее голосе была такая мольба, что Аннабель, изначально направлявшаяся к пляжу, изменила курс и молча погребла в сторону Мокоиа.

— Ты уже ступала на берег острова? — спросила Абигайль.

Аннабель покачала головой.

— Все еще боишься душ умерших?

— Возможно.

Они не произнесли больше ни слова, пока не подплыли к берегу.

Узнав берег и вечнозеленое дерево пурири, Абигайль испугалась. И особенно разволновалась, увидев одинокого мужчину, сидевшего на песке и смотревшего на воду.

— Патрик! — прошептала она. — О, Патрик!

Но прежде чем Абигайль успела подать ему знак, Аннабель быстро принялась грести прочь, пока Патрик не скрылся из виду и не исчезла опасность их встречи.