Военная жатва

Муаид тихо проворачивает ключ в замке, входит в дом и осторожно закрывает за собой тяжелую деревянную дверь. Одиннадцать часов ночи. Мужчина едва переставляет ноги от усталости: он с шести утра на работе. Сгорбившись, он на цыпочках проходит через большой темный зал, в котором горит только одна маленькая лампочка у стены.

– Привет! – вскрикивает он от ужаса, когда бегущий к выходу Рашид случайно налетает на него. – Что слышно?

Муаид хватает молодого мужчину за полы распахнутой хлопчатобумажной рубашки. В сумраке он видит только большие дикие глаза, которые сейчас еще темнее, чем обычно. Нельзя отличить зрачки от радужки.

– Слышал, что творится в Эз-Завии? – спрашивает он, задерживая Рашида, который весь превратился в слух. – Она окружена силами Каддафи! У нас в больнице тарелка настроена на программы Ближнего Востока, и мы ловим «Аль-Джазиру». Благодаря телевидению Катара мы узнаем, что происходит в нашей собственной стране.

– А что еще сообщили?

– Говорят, город в осаде. Чтобы в него въехать, нужно миновать несколько контрольных пунктов. В руках мятежников было городское правительство, расположенное у главной площади. Но наша доблестная армия применила тяжелую артиллерию. Пожалуй, уже все закончено. В центре города стреляли из танков, представляешь себе?

– Нет, – мертвым голосом говорит парень и хочет уже идти.

– Надеюсь, наша семейка не поперлась сегодня в город за покупками? Не были такими безрассудными?

Муаид включает верхнюю лампу и с беспокойством смотрит на двоюродного брата. При более ярком освещении он видит, что лицо Рашида искажено от боли и муки, а темные глаза горят от бешенства. Он также замечает глубокую вертикальную морщину, прорезавшую лоб молодого человека, которой никогда раньше не видел.

– Что-то случилось? – задает он риторический вопрос, читая ответ по лицу родственника.

– Аббас звонил, я должен ехать.

В данную минуту Рашид знает немного, но одно – наверняка: отец попрощался с ним.

– Аббас звонил? Но ведь уже два дня, как нет телефонной связи! – удивляется Муаид и прикладывает молчащий мобильный к уху.

– Очевидно, у него было подключение от Господа Бога. – Молодой человек проходит мимо Муаида и хватается за дверную ручку.

– Я с тобой. Может, тебе понадобится помощь спасателя.

– Спасибо, но думаю, что скорее могильщика… – повышает голос Рашид. – Разумеется, хоронить кого-то из семьи, – заканчивает он грустно.

* * *

Муаид в такой ситуации все чаще ездит на маленьком автомобиле «скорой помощи». Это самое быстрое и актуальное транспортное средство. Можно также при случае кому-нибудь помочь. Вызвать машину «скорой помощи» стало сейчас почти невозможно. Все реже включаются телефоны, и у жертв несчастных случаев или политической борьбы практически нет шансов получить квалифицированную помощь. У армии своя связь, собственных раненых она перевозит в госпитали и спасает. Повстанцев же ликвидирует, а затем полностью уничтожает следы расправы.

Мужчины подъезжают к неосвещенному домовладению Хадиджи и Аббаса. Жилище выглядит вымершим. Они смотрят друг другу прямо в глаза и с ужасом выходят из машины. Что случилось? Наверняка ничего хорошего. Почему именно они? Такие спокойные, никому не мешающие люди? «Wallahi», – оба мужчины в душе взывают к Богу за помощью.

– В машине должен быть фонарик.

Муаид открывает крышку багажника.

– Нужно как-то добраться до дома и не сломать ноги.

Совсем близко слышится лай диких собак, и дрожь проходит у них по спинам. Освещая себе путь, они входят через открытую настежь дверь в пустую виллу. Для храбрости включают все возможное освещение.

– Где рубильник внешнего освещения? – спрашивает Муаид, который не может сориентироваться.

Рашид включает электричество на террасе, и в следующую секунду переднюю часть бассейна и сад заливает светом. Парень бежит на первый этаж осмотреть спальни детей и родителей. Пусто. В кабинете отца, окна которого выходят на заднюю часть дома, светится слабый огонек. Сын глубоко вздыхает и толкает приоткрытую дверь. Его глазам предстает сидящий за письменным столом Аббас с неестественно запрокинутой головой. На его лице застывшие струйки крови, широко открытые глаза смотрят в пространство. Стены у окна и вышитые тюлевые гардины пестрят бурыми кляксами. Рашид застывает от ужаса. Затем делает глубокий вдох и медленно выдыхает, пытаясь прийти в себя. Он так сильно сжимает челюсти, что слышит, как скрипят зубы. Он не может оторвать ладонь от ручки двери. Ему кажется, что если он ее отпустит, то рухнет на пол. Он дрожит всем телом, не в состоянии дольше смотреть на останки любимого отца, и опускает взгляд.

Через минуту к нему возвращается способность трезво мыслить. «Где же дети? Где мать? Почему он просил, чтобы я о ней заботился? А что с малышами?» Мозг парня начинает работать на всех оборотах. Почему Муаид не возвращается из сада? Что он там делает? Рашид бегом бросается к лестнице, перескакивает через две ступеньки, влетает в зал, поскальзывается на толстом шерстяном ковре и наталкивается на низкий столик для кофе. Падает, но тут же поднимается и в полумраке мчится к бассейну, протискиваясь сквозь чащу олеандров и опунций. Он царапает одежду и руки. Колючки кактусов ранят его до крови, но парень не чувствует боли. Он видит сгорбившегося Муаида, но нет ни лягушатника, ни выложенной терразитом аллейки вокруг него. Двоюродный брат, услышав шаги за спиной, медленно поворачивается. Его лицо искривлено от боли, а в глазах – отчаяние и ужас. Рашид становится рядом с родственником. То, что открывается его глазам, превышает человеческие силы. Через минуту он отбегает в сторону и блюет в большую воронку от снаряда. Согнувшись пополам над дырой в земле, он не хочет поворачиваться.

– Мы должны действовать, – шепчет Муаид, обнимая юношу за плечи. – Твоя мать жива, и сейчас мы должны позаботиться о ней.

Рашид подходит к разодранному, окровавленному пледу и дотрагивается до сгорбленной спины Хадиджи, которая лежит, свившись в клубок, среди детских тел. Женщина смотрит перед собой пустыми глазами. До нее не доходит ни одно внешнее раздражение. Она, как ребенок, прижала ладони к груди и молчит.

– Мамуля… – Рашид наклоняется к ней и обнимает несчастную женщину. – Встань, мы должны идти. Иди сюда, я тебе помогу.

Он старается сдвинуть ее с места, но в этот момент Хадиджа, уткнувшись подбородком в колени, начинает выть звериным голосом. Молодой человек в панике отскакивает.

– У меня в машине есть успокоительное и…

Муаид бежит к автомобилю.

– Но что с остальными? – растерянно спрашивает парень, когда двоюродный брат возвращается, держа в одной руке переносную аптечку, а в другой какую-то белую ткань.

– Как отец? – задает Муаид риторический вопрос, на который не ждет ответа. Невдалеке вновь раздается завывание собак и даже видны их светящиеся дикие глазища. – Мы должны заняться похоронами. Звери чувствуют падаль…

– Падаль! – с горечью восклицает оскорбленный брат убитых.

– Извини. Запах… Если займемся твоей матерью, а их оставим, то уже не за чем будет возвращаться.

– За кем, а не за чем! – Рашид, как подросток, кривит лицо в гримасе, а по щеке у него катится одна большая, как горох, слеза.

– Возьми себя в руки. Ты должен быть твердым. Ты сейчас опекун больной матери. – Старший брат гладит его по коротким волосам. – Внесем ее в дом. Если только удастся это сделать.

Хадиджа даже подскакивает, когда Муаид пробует к ней притронуться. Медик набирает успокоительное средство в шприц и молниеносно делает укол в плечо. Через минуту Хадиджа становится вялой, у нее опускаются веки и она засыпает.

– Извини, но это необходимость, – объясняет Муаид, раскладывая на земле смирительную рубашку. – Если мы оставим ее одну, то должны обезопасить, чтобы позже найти на том же самом месте.

Рашид сжимает губы и ничего не говорит.

Приближается рассвет. Нежная белая мгла уносится ввысь, а розовая заря окутывает место над садом в теплый таинственный саван. Согретая первыми лучами солнца, земля начинает дышать и пахнуть весной. Желтый молочай, который покрывает все пространство, и другие травы источают пряный, почти одуряющий аромат. Из конюшни доносится ржание коня и блеяние нескольких баранов. Через щель пытается выбраться наружу маленький разноцветный петушок, который своим «Ку-ка-ре-ку!» провозглашает наступление нового утра. Свежий воздух овевает лица мужчин, которые стараются связать спящую Хадиджу. Они с трудом распрямляют ее скрюченные руки, притиснутые к груди. В эту минуту из ладони женщины выпадает маленький перстенек ее дочери. Рашид просто подскакивает, не выдерживает и все громче начинает плакать, как обиженный судьбой ребенок. Он сгибается пополам, крепко держась за живот. Слезы брызжут у него из глаз, сопли льются из носа, а из открытого рта стекает слюна. Его отчаяние безгранично. Через минуту он садится на влажную глинистую землю и обхватывает голову руками, закрывая лицо. Он не хочет на все это смотреть. Муаид чувствует, как тихие слезы грусти заливают и его лицо. Невыразимая боль сдавливает ему горло. Он молчит, закусив губы до крови. Знает, что он, как старший и наиболее сильный, должен помочь молодому родственнику справиться с трагедией, которая выпала на его долю. Он вытирает лицо, тихо сморкается в полу рубашки и скрипит зубами. Неподвижная Хадиджа спокойно лежит на спине.

– Прежде всего принеси из кухни черный мешок. Мы не можем оставить их здесь без присмотра, – руководит он. – Позже занесем всех в дом и закроем дверь на ключ. Нужно поехать в ближайшую мечеть за ширшаф абьяд и договориться с шейхом, что и как. Еще этим утром они должны быть похоронены. Никто из нас не будет проводить никакого расследования. Чтобы замять дело, князьки от правительства готовы будут обвинить твою семью неизвестно в чем. Нацепят ярлык, конфискуют дом или сделают что-нибудь еще похуже. Знаешь ведь, как у нас любят коллективную ответственность и умеют зачищать следы своих преступлений. Сейчас мы должны обеспечить безопасность твою и твоей матери. Ну, иди уже.

Муаид подталкивает отупевшего парня к дому. Рашид двигается, как робот, все время натыкаясь на выступающие из земли камни и пучки зеленой травы. Через минуту он приносит большой мешок для мусора и резиновые перчатки. Его двоюродный брат уже надел тонкие хирургические перчатки. Они собирают останки своих маленьких родственников, по одному бережно укладывают в мешок, а затем переносят их в дом. После Муаид идет в комнату на первом этаже, чтобы посмотреть, в каком состоянии находится тело Аббаса. Трудно кому-то будет доказать, что это был несчастный случай на дороге. Такая версия должна подтверждаться большими деньгами. Он поднимает с земли револьвер и вспоминает, что при ссоре с Наджлей оставил здесь на сохранение дорожную сумку с неплохим военным арсеналом. «Если бы я этого не сделал, если бы взял ее в Триполи… – обвиняет он себя. – Боже мой, почему нашу семью так испытывает судьба?!»

В полностью опустевшем доме Марыся не может найти себе места. Ночью она слышала, словно сквозь туман, какие-то голоса, шаги и хлопанье двери. Утром, проснувшись, решила, что у нее снова были кошмары, которые часто преследовали ее после исчезновения матери. Тем не менее шестое чувство подсказывает молодой женщине, что случилось что-то непредвиденное. Нет Муаида, который в это время забирает ее в больницу. Нет и Рашида, который должен был помогать им. Комната бабушки, которую занимает парень, тоже пуста, постель даже не тронута.

Проходит полдень, Марыся по-прежнему сидит на балконе и высматривает родственников. Улочка перед домом почти пуста, а если кто-нибудь и появляется, то проходит мимо спешным шагом. Через четыре часа появляется пять частных машин, личных, принадлежащих жителям ближайших вилл. Потом в улочку въезжает полицейская машина. Марыся замирает. Но полицейские, похоже, явились только за тем, чтобы убедиться, что на улице царят спокойствие и порядок.

«Я должна чем-то заняться, – думает Марыся. – Не буду, как когда-то моя мама, проводить весь день на балконе. Это как-то по-арабски и очень меня раздражает». Она закусывает губы от злости. Заглядывает в кухню, чтобы проверить холодильник и шкафчики. Оказывается, что из еды есть только заплесневевшая хобза, подгнивший салат и старый кускус с мохом наверху. Поразмыслив, Марыся решает выбраться за покупками и берет бумажник. С душой, ушедшей в пятки, она следует вдоль заборов и через минуту выходит на главную двухполосную дорогу. Увидев, что движение здесь почти нормальное, она облегченно вздыхает. «Хуже всего бояться собственной тени», – думает она и спокойно покупает фрукты и овощи. Затем, основательно нагруженная, Марыся отправляется в маленький, но с большим ассортиментом магазин на углу. Когда она купила все необходимое, оказалось, что не хватает рук, чтобы все забрать.

– Можно оставить у вас два пакета, а потом за ними вернуться? – спрашивает она у продавца. – Я живу рядом, но столько сразу не донесу.

– Знаю, знаю, знаю твою семью много лет! А в тебе есть что-то от саиды Нади, – по-доброму смеется мужчина. – Мой сынок тебе поможет, mafisz muszkila.

– Спасибо огромное! – Марыся счастлива, она чувствует себя снова как дома.

Молодая женщина приходит к выводу, что такая бескорыстная доброжелательность возможна только в Ливии. Кто бы помог человеку, особенно женщине, например, в той же Саудовской Аравии? Никто! Может, только филиппинец, которому нужно было бы за это заплатить. Она иронично улыбается. Вернувшись, выкладывает покупки в холодильник и шкафчики. Потом со стаканом воды выходит в сад. Она открывает пачку сигарет, которые нашла в сумке Дороты, и впервые с незапамятных времен затягивается. Она курила немного в Йемене, но когда приехала в Саудовскую Аравию, ей это даже в голову не пришло. Она осматривает с каждой стороны пачку «Marlboro» и думает, есть ли у мамы сейчас что покурить. Мама… Где же она? Слезы наполняют глаза Марыси, но она молча глотает их и сжимает губы. «Наверное, жива и снова вернется ко мне. Да, мы скоро встретимся», – убеждает она себя.

– Кто там?

Через пару часов, проведенных в кухне, Марыся слышит, как хлопают входные двери.

– Хорошо, что ты никуда не выходила. – Муаид обнимает двоюродную сестру и окидывает удивленным взглядом кухню, где сейчас готовится еда. – Хотя… Ну что ж, здесь еще относительно безопасно.

Он целует ее в лоб. Марыся внимательно смотрит на него. Создается впечатление, что за прошедшие сутки мужчина постарел лет на десять. Лоб изрезали длинные борозды. Вертикальные морщины между бровями и в уголках губ углубились. Из-за этого черты лица кажутся острыми и он стал выглядеть насупленным. На висках волосы почти полностью побелели, а остальные словно припорошены сединой. Как такое возможно? Глаза Марыси расширились от удивления.

– Что случилось?! – почти кричит она.

– Спокойно, спокойно… – Муаид мягко дотрагивается до ее плеча.

– Что с мамой?! Она мертва?

– Это дело не касается Дороты. К сожалению, след твоей матери потерялся, и сейчас мы должны рассчитывать только на ее выносливость, стойкость и счастье. Я уверен, что очень скоро она к нам приедет.

– Что тогда? – Марыся облегченно вздыхает и одновременно чувствует угрызения совести из-за того, что она такая ужасная эгоистка: радуется, что несчастье не касается ее близких.

– Пойдем в зал.

Муаид выходит.

– Это разговор не для кухни, – говорит он, задержавшись у двери.

Марыся выключает газ во всех горелках и послушно идет за двоюродным братом. Тот открывает дубовый буфет, достает из него бутылку «Johnnie Walker», три стакана и падает, измученный, в кресло.

– Хочешь? – спрашивает он девушку.

– А мне это будет нужно?

В этот момент в дом входит Рашид. Он пересекает комнату, как лунатик, и взбегает по ступенькам наверх.

– Посиди с нами, парень! – кричит ему Муаид, но слышен только стук захлопывающейся двери.

– Что-то случилось в Эз-Завии? – спрашивает Марыся, а сердце ее дрожит от волнения. Кто мог обидеть такую счастливую и ни в чем не повинную семью? – Говори же, черт возьми!

– Хадиджа у меня в больнице. Но в данный момент не реагирует ни на какие раздражители. Я должен был бы завезти ее в психиатрическую больницу на Гаргареш, но не решился. Попробуем управиться с этим сами.

– Ну? – Марыся подгоняет его, потому что хочет уже услышать самое худшее.

– Аббас и четверо детей мертвы. Мы их похоронили рано утром. – Двоюродный брат говорит бесстрастно, как будто ничего не чувствует, а только просто сообщает о ситуации, которая где-то случилась.

– Что? Как? Почему? Что с ними сделали? Кто их убил?

Марыся одним махом выпивает полстакана виски, кривится, глотает слюну и слезящимися глазами смотрит на собеседника.

– Ну! – снова подгоняет она Муаида, который тем временем лихорадочно думает, как отфильтровать информацию и как облачить в слова весь ужас, который случился с семьей Хадиджи.

– В бассейн, расположенный в их саду у виллы, попал снаряд и убил всех на месте.

– Откуда он там взялся? Кто в них стрелял? Или сбросили с самолета?

– Выглядит так, как будто сработала какая-то пусковая установка, а не авиация.

Муаид снова наполняет свой стакан.

– Я принесу что-нибудь из еды, а ты реши, что еще хочешь или можешь мне рассказать.

Марыся выходит в кухню и забивается в угол за дверью. Ей хочется выть. Она закрывает лицо руками, грызет пальцы, но больше не в состоянии сдержать слез. Они ручьем текут по ее побледневшему лицу и капают на грудь. Ничем не сдерживаемый поток течет и из ее носа тоже, попадает в раскрытый рот, а она, словно маленькая девочка, слизывает их языком и растирает по лицу. Затем она садится на корточки и старается привести себя в порядок. Руками, сжатыми в кулаки, она трет глаза. Через минуту Марыся встает, отрывает кусок бумажного полотенца, вытирает лицо, ополаскивает его холодной водой и входит с едой в зал.

– Как ты? – заботится двоюродный брат, видя ее распухшие веки и красный нос.

– О’кей. – Марыся берет стакан, опрокидывает в себя его содержимое, запивая на этот раз пепси. – Не нужно ли нам посмотреть, как там Рашид?

– Дадим ему немного времени. В таких случаях необходимо одиночество. Дорота не оставила каких-нибудь сигарет? Сегодня хороший день для того, чтобы нарушать все запреты и правила.

Молодая женщина вытягивает из кармана джинсов пачку и бросает на середину стола. Еда стынет, а брат и сестра молча сидят в комнате, которая все больше наполняется дымом.

– Что теперь? – спрашивает Марыся, чувствуя, что ей пора идти в спальню. У нее страшно кружится голова.

– Мы должны жить и тянуть свою лямку. Поможете мне с Рашидом в клинике. А когда закончится революция, обдумаем и решим, что делать дальше. У нас сейчас две сестры, Самира и Хадиджа, наши тетки, которых мы обязаны окружить заботой. Нам есть для кого жить. Будущее покажет верность принятых нами решений.

– Спокойной ночи, – говорит Марыся и встает. – До завтра.

– Да, поспи… как-то.

– Рашид, что с тобой? – обеспокоенный двоюродный брат входит в комнату парня. Тот лежит на животе, уткнувшись лицом в подушку.

– В порядке, жить буду, – отвечает он хрипло. – Не убью себя. У меня ведь есть миссия, которую я должен выполнить.

– Надеюсь, что не будешь искать пути для мести! Это плохой способ, чтобы утихла боль.

– Да, да… ты прав. Давай спать, завтра чуть свет хочу поехать и увидеть, что с матерью. Аббас просил меня перед смертью, чтобы я о ней заботился, данного ему слова я никогда не нарушу.

* * *

– Allahu azzamek. – Марыся хватает Рашида за локоть и выражает ему соболезнование, грустно глядя в его опухшие и покрасневшие от слез или бессонной ночи глаза.

– Спасибо, Мириам.

Мужчина тяжело садится у стола, на котором его ждет завтрак.

– Должен дальше жить и тянуть свою лямку, – отвечает он словами Муаида и с горечью добавляет: – Хотя иногда кажется, что это не имеет смысла.

– Сейчас мы будем заботиться о наших двух больных родственницах и других несчастных в больнице, – спокойно произносит Марыся, намечая предварительный план. – Поверь мне, труд дает утешение и помогает забыть о собственных несчастьях. Могу кое-что на этот счет рассказать.

– С твоей мамой все же есть надежда, что она жива. Вы еще встретитесь, и все будет в порядке. Что касается Аббаса, моих младших братьев и сестры, то это дело окончательно закрыто.

Рашид часто моргает и шумно глотает кофе. Марыся, чувствуя себя виноватой в том, что у нее есть шанс, опускает взгляд.

– Это плохая тема для завтрака, – включается в разговор Муаид. – Таковы уж перипетии нашей судьбы. Нужно плыть по течению. Sza’a Allah, – подводит он итог, вставая и направляясь к выходу. – Я жду вас в машине. Пора ехать.

Больница уже не выглядит так, как будто идет война, а функционирует нормально, в своем привычном режиме. Сейчас нет возможности вызвать по телефону машину «скорой помощи». К зданию подъезжают частные автомобили, привозя людей, пострадавших в результате несчастного случая, женщин, собирающихся рожать, и детей с температурой, как это всегда было в Ливии. Когда на какое-то время появляется связь, есть возможность использовать больничный транспорт.

– Mudir [78]Mudir – начальник, директор ( араб .).
, mudir Муаид! – Едва Муаид переступает порог, девушка-администратор сразу кричит ему.

– Ajfa? – спрашивает он.

– Куда вы вчера запропастились? У нас здесь была настоящая осада! Бог мой, что творилось! Начали звонить люди из осажденной Эз-Завии. Их не хотели там оставлять. Говорят, солдаты ходили по больницам и даже по домам. Вытягивали раненых из кроватей на улицу – и пуля в лоб. А если кто-то не мог двигаться, то убивали на месте на глазах докторов или жен и детей. Говорят, одну семью, которая оказала сопротивление, наемники уничтожили полностью. А маленького двухлетнего ребенка выбросили из окна третьего этажа…

Девушке даже дыхания не хватает от возмущения и ужаса.

– Это же геноцид! – выкрикивает она, потрясая кулаками. – Наши ливийские солдаты, как говорят, тоже не лучше. – В ее больших, ярко накрашенных глазах блестят слезы. – Мир встал на голову!

Прибывшие стоят перед девушкой и бесстрастно смотрят на нее.

«Если бы ты знала, что случилось у нас», – думает Муаид, а Рашид, слушая новости, так сильно сжимает челюсти, что у него белеют щеки. Марыся же нервно ломает пальцы и хочет как можно быстрее бежать к тете Хадидже.

– Куда поместили новеньких? – строго спрашивает шеф. – Ведь уже некуда было иголку сунуть.

– У бассейна в подвале, – соблюдая конспирацию, тихо отвечает девушка-администратор. – Ваш заместитель так решил.

– Умный парень. – Хозяин больницы вздыхает с облегчением.

– Он сидел до утра, и его еще нет. Но звонил, что уже собирается.

– Значит, снова есть связь? – удивляется Марыся.

– Час тому назад была…

Все как по команде вытягивают мобильные телефоны и прикладывают их к ушам.

– Уже нет, – смеются с иронией.

– Я иду к матери, – говорит Рашид, не желая больше тратить время. – Потом еще хочу подскочить к Мохамеду, ведь он наверняка не знает о том, что случилось. Может, вместе пойдем на кладбище, чтобы прочитать salat al-azza за наших любимых умерших.

Он нервно сглатывает. Вена на его виске набухла и сильно пульсирует.

– Хочешь, я поеду с тобой? – предлагает Марыся.

– Нет, спасибо, – резко отказывается он. – Это мужское дело.

– Надеюсь… – Муаид выразительно смотрит на двоюродного брата, но тот опускает взгляд.

– Да, помню, что ты мне говорил, и принял это близко к сердцу.

Он крепко стискивает руку старшего мужчины и, идя в палату матери, шепчет ему что-то на ухо.

Хадиджа лежит в маленькой комнатке, до отказа наполненной металлическими кроватями. Большинство больных без сознания, стонут и бредят в горячке. Душно, смердит болезнью и фекалиями. Несмотря на то что Хадиджа крепко спит, она по-прежнему обездвижена смирительной рубашкой. Ее лицо напоминает маску. Оно неестественно серое и опухшее. Ни один мускул у нее не дрогнет, и кажется, что она уже мертва.

– Мама!

Рашид приближается к больной, наклоняется к ней, дотрагивается до вспотевшего лба и осторожно обнимает ее, положив голову у ее лица.

– Доктора!

Муаид в бешенстве выбегает в коридор.

– Дежурного врача ко мне! – кричит он еще громче.

– Да что тут происходит? – Молодой пакистанский доктор бежит к шефу.

– Почему эта пациентка по-прежнему лежит в смирительной рубашке? Ведь она спокойно спит, значит, можно освободить ее. – Он показывает пальцем на свою тетку. – Можешь мне это объяснить?

– Ночью она была неспокойна, бросалась, кричала и корчилась. Мы оставили ее так для ее же безопасности.

– Но после применения сильных успокоительных средств ей, надеюсь, уже лучше?

– Да…

– Вы вообще заглядывали к ней? – прерывает его Муаид. – Проверяли, жива ли она еще?

– Я…

– Я жду искреннего ответа!

– Нет, – признается молодой врач, краснея. – У нас здесь последние двадцать четыре часа был полный завал. Множество очень тяжелых случаев… До некоторых пострадавших еще не дошла очередь. Бригада хирургов делала только операции, а мы заботились о том, чтобы поддержать жизнеобеспечивающие функции. Вчера снова были тысячи раненых и убитых. Не разорваться! – возмущается он в конце. – Но мы делаем все, что можем. – Врач тяжело вздыхает.

– Да, знаю, но дай мне сюда медсестру, которая освободит мою тетку из этой темницы. Вместе с двоюродной сестрой они умоют больную и освежат.

Он показывает пальцем на Марысю, а та согласно кивает.

– Нужно будет перенести ее в другую палату.

– Все помещения трещат по швам. – Доктор беспомощно разводит руками.

– А там, в физиотерапии? Там тоже поместили раненых?

– Нет, но в этом отделении осталась только одна нянечка, ухаживающая за больными, которым ничего не угрожает. Остальной состав дали в помощь приемному отделению. Ваш заместитель так распорядился.

– Хорошее начинание. Я сейчас перевожу оттуда мою родственницу. Она тоже не должна находиться в приемном отделении.

Рашид и Муаид идут проверить ситуацию в отделении посттравматологии. На третьем этаже царит приятная тишина и спокойствие. Коридоры пахнут лавандой и свежезаваренным кофе. Они заглядывают в зал лечебной физкультуры и реабилитации и не застают в ней никого. В центральной части коридора есть пост, на котором молодая медсестра смотрит телевизор и пьет горячий черный кофе. При виде заведующего больницей она подхватывается, обливая себя ароматным напитком.

– Все чувствуют себя хорошо, – отчитывается она, пытаясь оправдать свое поведение. – Состояние стабильное.

– Все в порядке, – успокаивает ее Муаид, слегка улыбаясь. – А как больной мужчина в палате моей тети? – спрашивает он, идя в том направлении.

– Так вы не знаете? – Лицо девушки расплывается в улыбке. – Пришел в себя и вчера хлебнул уже немного бульона. Только чувствует себя скованно, так как лежит в одной палате с женщиной. Он все время расспрашивает о своем спасителе.

– Я рад, что ему уже лучше. Его состояние казалось не очень стабильным. – Шеф удовлетворенно кивает медсестре.

– Я и не надеялся, что он выздоровеет, – удивляется Рашид. – Что кому суждено…

У него из головы никак не выходит трагедия, постигшая его семью. Чтобы смириться с этим, мужчине потребуется много времени.

– И еще одно, – говорит медсестра, поправляя подушки по-прежнему находящейся в коме Самиры. Та сидит, смотрит перед собой невидящим взглядом. – Больная становится все более неспокойной. Движется, не спит, не хочет есть. Мы не имеем понятия, что происходит. Вчера утром, еще до всего, что случилось в Эз-Завии, и перед тем как навезли раненых, медсестра из реабилитации хотела взять ее, как всегда, на лечебную физкультуру. Так больная с ней боролась и держалась за кровать. Не дала себя вывезти из палаты. Неизвестно почему. – Девушка разводит руками. – Так любила эти занятия…

– Самирка, что с тобой? – Муаид ласково гладит родственницу по голове. – Что тебя так нервирует?

Внезапно у женщины начинают течь из глаз слезы.

– Она чувствует, что произошло что-то плохое, – приходит к выводу Рашид и нежно берет ее ладонь в свою руку, которую она стискивает изо всех сил.

– Послушайте, эта терапия невероятна! Самира сильная, как парень! – с удивлением качает он головой. – Проснись, тетя, остался только один маленький шажок. – Он наклоняется к женщине и шепчет ей на ухо: – Давай, ты справишься. Просыпайся!

Однако это ничего не дает.

Тем временем Муаид подошел к спящему за расставленной ширмой пациенту. Он внимательно смотрит на заметно похудевшего мужчину, который лежит перед ним, и не может отделаться от мысли, что откуда-то знает его. Может, виделись мельком на каком-нибудь рабочем собрании или на конференции по медицине? Говорят, он доктор. В эту минуту мужчина открывает глаза.

– Добрый день, – говорит он слабым голосом, глядя на склонившегося над ним человека в белом халате.

– Мы с вами, случайно, не знакомы? – спрашивает он сразу.

– По Таджуру, – отвечает Муаид, иронично улыбаясь.

– Так это вы мой спаситель? Хочу сразу сказать вам спасибо.

Он пробует приподняться на локте, но глубокая свежая рана на шее и треснувшая ключица не дает ему это сделать.

– Мы должны вас немного подвинуть к окну, потому что поставим еще одну кровать с новой больной, – объясняет ему Муаид, глубоко над чем-то размышляя.

– Ну конечно. Медсестра меня немного посвятила в ситуацию, царящую в нашей стране. Мой Бог, что за несчастье!

– Да, именно.

В эту минуту дверь открывается настежь и Марыся с помощью санитарки вталкивает в палату каталку на колесиках.

Хадиджа уже проснулась, но молчит и смотрит пустым взглядом перед собой. Ее поместили около сестры, и кажется, что они обе в одинаковом состоянии. Молодые родственники стоят в изножье их коек, и сердца у них разрываются от боли. «Моя семья проклята, – думает про себя Муаид. – Все это, наверное, за грехи матери и ее распутную связь с этим негодяем Муаммаром. Над нами висит проклятие, и, если мы от него не избавимся, оно убьет нас всех», – приходит он к грустному выводу.

Рашид покидает больницу и с неспокойной душой едет к брату. Он боится выезжать в центр Эз-Завии. Он знает, что там шли самые тяжелые бои и город по-прежнему оккупирован правительственными войсками. Рашид объезжает центр, мчит по автостраде, а затем, свернув через пару километров, тащится по деревенским дорогам, усеянным выбоинами. Мохамед и Зейнаб купили себе очень красивую квартиру на окраине Эз-Завии: там было намного дешевле, чем в центре или в Триполи. Молодые обручились сразу же по окончании учебы, но поженились только через пять лет. Все это время они собирали деньги на собственное гнездышко. Аббас хотел помочь неродному сыну, но тот уперся, заявив, что сам со всем справится. Любовь молодых людей выдержала тяжелое испытание, и они стали парой, уверенной в том, что будут вместе до конца жизни. Зейнаб, прекрасная современная образованная женщина, преподает в университете английский и знает еще пару других языков. Мохамед – экономист, специализирующийся на банковской системе. «У них такие профессии, что они могут работать в любой стране мира, а не мучиться в Ливии, сводя концы с концами», – думает Рашид, звоня в дверь.

– Ahlan wa sahlan, ja achi. – Мохамед обнимает брата. – Наверняка ты уже знаешь, что у нас тут дня два тому назад была маленькая война. – Он улыбается краем губ. – Мы сидим дома, доедаем запасы. Теща предложила нам что-нибудь из деревни привезти, но уговорили ее, чтобы не беспокоилась.

– Это хорошо, что вы целы и здоровы, – сдавленным голосом отвечает на приветствие Рашид.

– Мой банк, говорят, лежит в руинах, поэтому не знаю, куда сейчас податься. Может, поеду в Триполи в центральный? – Мохамед беспомощно разводит руками.

– Salamtek. – В зал входит Зейнаб, держа на руке трехмесячного младенца. – Как там родители? Как семья? Никто не пострадал?

– Сядь, сестра. – Рашид показывает место на диване рядом с собой. – Я, к сожалению, приехал с плохими вестями.

– Мать? Аббас? Детвора? – У Мохамеда бледнеет лицо.

– Почти все мертвы, – шепчет Рашид, – мать лежит в больнице у Муаида и в данный момент выглядит так же, как Самира, совсем ничего не понимает.

Зейнаб кладет младенца себе на колени, наклоняет голову и беззвучно плачет. Закусывает губы, чтобы не начать рыдать: не хочет напугать ребенка. Через минуту она распрямляется, тянется к мужу, дотрагивается до его руки и крепко сжимает. Мохамед сидит неподвижно, как соляной столп. Его лицо утратило выражение и цвет. Глаза, как и у матери, смотрят неподвижно в пространство.

– Милый, мне так жаль, – дрожащим голосом произносит жена.

Она кладет хнычущего ребенка на диван, подходит к мужчине и обнимает его голову, тесно прижимая ее к груди. И в этот момент Мохамед издает стон, напоминающий голос раненого зверя, срывается и выбегает в ванную.

– Как это случилось? – Зейнаб вытирает глаза и крепко прижимает к груди малыша. – Поехали в центр? Что за неосторожность! Ведь известно было, что у нас будут бои за нефтеперерабатывающий завод и цистерны с нефтью. У кого нефть, у того и власть.

Женщина старается заговорить боль и мучение, которые залили ее сердце, и отодвинуть момент, когда она узнает страшные подробности.

– Это произошло дома, в саду, – тихо произносит Рашид.

– Как это?! – восклицает Мохамед, застывая в дверном проеме. – Наехали на невинных людей? Вторглись на чью-то частную территорию?! Ведь Аббас ни во что не вмешивался! Обычный продавец автомобилей. Спокойный, доброжелательный, всегда готовый помочь, зачастую бескорыстно!

– Ну конечно, – Рашид в бешенстве цедит слова, глаза его мечут молнии. – Такая страна. В такой ненормальной стране довелось нам родиться и жить. Каждый может получить пулю в лоб, каждого можно убить, даже женщину или ребенка.

– Что ты говоришь?! – возмущается Зейнаб. – Это не может быть правдой! Это какая-то случайность… исключение… трагическое стечение обстоятельств.

– Расскажи мне в таком случае, за что убили четверых малышей, бутузов, у которых еще молоко на губах не обсохло? – повышая тон, возражает Рашид. – За невинность, вот что! Я уже видел во время манифестации в Таджуре, как они относятся к женщинам и детям. Вы должны отсюда выехать, причем как можно скорее и дальше!

– Но куда, парень?! – возражает молодая мама. – Здесь у нас квартира, на которую мы тяжело зарабатывали долгие годы, здесь наши семьи…

– Одной уже как не бывало… – саркастически произносит брат мужа.

– Зейнаб, – тихо включается в разговор Мохамед, – возможно, нам стоит это обдумать, любимая.

– Вы есть друг у друга, у вас маленький ребенок, – Рашид берет племянника на руки, и малыш весело дрыгает пухлыми ножками, – дайте ему лучшую жизнь.

– Но… – пытается настоять на своем привязанная к отчизне женщина.

– Я видел, что солдаты сделали с таким младенцем во время мирной демонстрации, – выкладывает Рашид последний аргумент. – Швырнули его, как игрушку…

– Нет! – Зейнаб широко открывает глаза и рот. – Это невозможно! Это ужасно!

– Но это так. Подумай об этом и начинай паковаться. Я забираю на пару часов Мохамеда, чтобы он попрощался с близкими на кладбище.

Мужчины покидают маленькую уютную квартиру и оставляют шокированную женщину с ее мыслями. Она должна принять самое трудное решение, и никто ей не гарантирует, что оно будет правильным.

* * *

Братья решают сначала посетить маленькое завийское кладбище. Они не говорят друг с другом. У них хмурые лица, каждый предается собственным чувствам, которые терзают их сердца. Мохамед еще не может осознать случившееся. Так внезапно утратить всю семью, столько близких! Он вспоминает, как Хадиджа организовала в честь приехавшей племянницы и ее матери пикник. Как она была тогда счастлива! С какой гордостью представляла она своих взрослых сыновей! Какой нежностью окружала их с Аббасом детей! Какая она добрая, почтенная женщина! Взрослый мужчина стискивает челюсти, чувствуя, как трясутся губы и в глазах собираются слезы. А как жаль Аббаса! Он никогда не считал его неродным ребенком и намного сердечнее относился к нему, чем биологический отец. Просто душа-человек.

– Найдем шейха, чтобы отчитал какую-нибудь суру за души наших родных. – Рашид видит, что сам должен руководить их действиями. Старший брат по-прежнему в шоке.

В холодном помещении мечети, открытой день и ночь, они находят молящегося старика в белой галабии и платке на голове.

– Речь идет о тех, которых мы последними провожали? – вспоминает тот, несмотря на преклонный возраст. – Вы должны быть деятельными, сыны мои.

Он обнимает их, как отец, что сильно растрогало Мохамеда. Но Рашид помнит, сколько тот взял с Муаида за погребение родственников, поэтому не испытывает таких теплых чувств к шейху.

– Мы бы хотели, чтобы вы помолились за них.

– Ну конечно, – говорит шейх. – Я сделаю это с большим удовольствием.

Они стоят у большого валуна песочного цвета, под которым скрыты изувеченные останки их родственников. У Рашида кружится голова при воспоминании о том, что осталось от красивых детей и какое выражение застыло на лице мертвого Аббаса. «Хорошо, что Мохамед этого не видел, – приходит он к выводу, глядя на побледневшего брата. – У меня этот образ будет перед глазами до конца жизни».

– Во имя Аллаха, всемилостивого и милосердного! – начинает монотонным голосом шейх. – Все в небесах и на земле хвалу и славу воздает Аллаху, кто всемогущ и мудр безмерно! Лишь Он владеет небесами и землей, лишь Он дарует жизнь иль смерть вам назначает.

Старик в раздумье приглушает голос и делает долгую паузу.

– Он всемогущ над всем и вся! Начало и конец – Он, явь и тайна и преисполнен знанья всякой вещи. Он – Тот, Кто небеса и землю сотворил за шесть небесных дней и утвердил Свое державие на Троне. Он знает, что уходит в землю и что выходит из нее; Он знает, что нисходит с неба и что стремится к небесам. И где б вы ни были, всегда Он с вами и зрит незримо на все, что делаете вы. Лишь Он владеет небесами и землей, и лишь к Аллаху – возвращение всех дел. Он вводит ночь на смену дня и день вливает в ночь, и Он владеет знанием того, что схоронилось в ваших душах. Так веруйте в Аллаха и посланника его…

Мужчины сильно потеют под жаркими лучами солнца. Два брата краснеют не столько от тепла, как от охвативших их эмоций. У Мохамеда спокойный характер, и речитатив старца действует на него умиротворяющее: он покоряется воле Бога. Но у Рашида больше дикой крови берберских предков, и его неукротимое сердце жаждет мести. Молодой человек чувствует, что, если представится случай, он нарушит данное Аббасу и Муаиду слово. А возможность совершить возмездие у него, конечно, будет. Рашид уже решил, что, как только мать немного оправится и придет в себя, он присоединится к повстанцам и будет мстить на каждом шагу, каждому солдату, как ливийскому, так и наемнику. «Это они виноваты в наших несчастьях, все до единого», – еще раз повторяет он мысленно, утверждаясь в этом убеждении.

* * *

– Расскажи мне, братишка, как это случилось? – грустный, но уже смирившийся с судьбой Мохамед снова задает волнующий его вопрос.

– Пойдем, покажу тебе, где это произошло. – Рашид тянет брата за руку.

Они не входят в дом, а идут через красивый весенний сад. Старый садовник, который столько лет о нем заботится, очевидно, был и сегодня. Вокруг разбросаны инструменты. Все цветет, земля пахнет ошеломляюще. Голубое небо висит просто над головой, а послеполуденное солнце перестало уже так сильно досаждать. «Даже хочется жить», – думают братья, и им становится невыразимо грустно, оттого что их ближайшие родственники уже никогда не будут радоваться очарованию жизни. На спокойной обычно дороге, за ограждением, они слышат со стороны пустыря рев мощного мотора и решают узнать, что происходит.

Старший офицер проезжает на военном джипе под стенами сада, в котором два дня тому назад произошла большая трагедия. «Что за судьба!» – думает он, потирая озабоченно подбородок. – Вот незадача!» Он останавливает машину, чтобы выяснить, как чувствует себя пострадавшая семья. «Сам проведу расследование по-тихому, не поглажу за это по голове, – решает он. – Если о случившемся не дай бог станет известно журналистам и это попадет в иностранную прессу, эти люди еще больше пострадают». В своей долгой военной карьере он видел подобное неоднократно и всегда должен был держать рот на замке. Может быть, несчастных осудят за участие в мятеже, разрушат дом и конфискуют все имущество. Он сталкивался с похожими случаями. Им, военным, говорили, что наказанные виновны, что они шпионы или террористы из «Аль-Каиды». Да, эта последняя песенка была самой популярной за последние пару лет. Легче всего убирать врагов или неугодных, обвиняя их в фундаментализме. Поначалу мужчина даже в это верил. Но как долго можно быть наивным? «Самое время выходить на пенсию, – решает он. – Только отпустят ли меня сейчас?»

– Что вы тут делаете?

Братья и военный буквально наталкиваются друг на друга.

– Я приехал посмотреть, что с семьей, – объясняет офицер, смущенный прямым вопросом Рашида.

– А вы кто? Родственник? – по-прежнему напирает на него молодой человек.

– Нет, нет. Я был свидетелем драмы, которая тут разыгралась два дня тому назад, – спокойно объясняет тот. – Но если я мешаю, то могу уйти. – Он решает убраться, видя внезапно побледневшее лицо Мохамеда и грозные искры в глазах Рашида.

– Ну почему же! – Братья буквально впихивают его на свою территорию. – Может, вы, как офицер, расскажете нам подробнее, что тут произошло?

От спокойствия и уравновешенности Мохамеда не остается и следа, он хватает мужчину за форму и тянет в сторону дыры в земле, где еще не так давно находился красивый бассейн.

– Я появился здесь уже после всего, что произошло, и вообще уже после… – Он показывает пальцем на место взрыва.

– Точно?! А может, ты, старый, был по другую сторону забора и учил молодых солдат стрелять по цели? – агрессивно наступает на него Рашид.

– Ты бредишь, сын… – говорит не на шутку испугавшийся военный, делая пару шагов назад.

– Сыном-то я был, но кто-то у меня убил отца! – враждебно глядя на него, восклицает парень. – Так что, решили потренироваться в стрельбе по детям, как по уткам? Только не хотели тратить слишком много патронов в автомате, потому что их вам не хватает. Решились на один более мощный снаряд. Да?

Он подступает к военному и стоит на расстоянии одного шага.

– Вы ошибаетесь, молодой человек. Тогда проезжала колонна танков, а я…

В это мгновение Рашид, не ожидая дальнейшего разъяснения, с силой бьет офицера кулаком прямо в лицо. У того подкашиваются ноги, но он по-прежнему доверчиво смотрит в глаза нападающему. В его взгляде горечь и грусть.

– Мне их было жаль… – хочет он все же объяснить, но взбешенный мужчина хватает прислоненную к дереву тяпку и вбивает ее острый конец в грудную клетку военного. Смертельно раненный офицер хрипит, из угла его рта течет тонкая струйка, и он падает спиной на землю.

– Нет, Рашид, нет! Что ты творишь? – Мохамед подбегает к брату. – Что ты делаешь? Не убивай! – Он сгибается пополам, вонзив пальцы во вьющиеся волосы.

– «Душа – за душу…» – Рашид наносит офицеру еще один удар, потом еще, еще и еще. – «Глаз – за глаз, нос – за нос, ухо – за ухо, зуб – за зуб, за нанесение ран – отмщение по равной мере», – цитирует он фрагмент Корана с законом талиона и в очередной раз замахивается. – «А кто простит за свои раны и возмещение за них на милостыню обратит, тому послужит это искуплением грехов. А те, кто суд вершит не по тому, что им низвел Аллах, те преступают законы, установленные Им».

Мохамед смотрит большими глазами на результат деяний брата и со стоном садится на траву. Он все время сглатывает слюну, и ему становится нехорошо. Он не в состоянии оторвать взгляд от изувеченного тела мужчины. Через минуту к горлу подкатывает тошнота и он сгибается пополам. Спустя какое-то время почти тридцатилетний мужчина начинает плакать, как ребенок.

– Иди в дом и прими душ. В моей комнате найдешь чистую одежду.

Рашид смотрит на брата исподлобья. Он по-прежнему переполнен ненавистью, жаждет мести и крови.

– Двигайся! – кричит он, и вид его при этом грозный и суровый. – Я сейчас к тебе приду, – сдерживая эмоции, говорит он уже потише.

– Ты убийца! Обычный убийца! Такой же, как и те, которые убили детей Хадиджи! – срывающимся голосом выкрикивает Мохамед и уходит.

Мститель сам закапывает труп убитого военного. Он швыряет его в воронку, оставшуюся после взрыва, и забрасывает нагроможденной вокруг землей. «Это было не так уж трудно», – думает он. Сердце его стучит, как молот. Бросая последнюю лопату земли, он вдруг теряет равновесие и приземляется на четвереньки лицом вниз. Он тяжело дышит, но ничего не помогает. У него все больше кружится голова и все больше шумит в ушах. «Машина! – вдруг зажегся в голове красный свет. – Парень приехал на машине!» Рашид подхватывается, стягивает запачканную кровью и грязью рубашку, отряхивает запятнанные брюки и выбегает на дорогу. У забора стоит зеленый джип. «Черт возьми!» – ругается Рашид про себя. Хватается за ручку на двери со стороны водителя, дергает другую, затем еще одну – все закрыты. А ключи наверняка находятся в кармане брюк мертвого офицера, лежащего сейчас на дне глубокой воронки, засыпанной влажной весенней землей. «Быстро! – приказывает он себе. – Достаточно одного заблудившегося военного патруля, и все члены семьи получат пулю в лоб. Даже маленький бутуз Мохамеда и приезжая Мириам. Коллективная ответственность». Парень кидается на свеженасыпанную могилу и со стоном отбрасывает в стороны утрамбованную им же несколько минут назад землю.

– Что ты еще здесь делаешь? – старший брат внезапно выходит из-за дерева, а захваченный врасплох Рашид замахивается на него заступом. – Может, и меня хочешь убить? – Он отскакивает и крутит пальцем у виска, выказывая таким образом свое отношение к действиям Рашида. – Я должен ехать домой, на сегодня мне достаточно твоего общества. Ты одержимый, сумасшедший и опасный. Не знаю, захочу ли я когда-нибудь тебя увидеть.

– Я – безумец? О’кей, пусть будет так. Но перед нашим домом стоит военный джип, и если мы сейчас не уберем его, то ты вечно будешь осуждать меня. Умрем вместе в этой яме! Нас расстреляют околачивающиеся здесь солдаты.

– Какая машина? Закрытая?

– Да.

– Где ключи?

– Наверняка у покойника, – отвечает Рашид, начиная опять откапывать труп.

– Боже мой! – невольно выкрикивает Мохамед и тут же сплевывает: – Тьфу, тьфу, Аллаха в твое преступление не буду вмешивать.

Он хватает прислоненную к дереву лопату и присоединяется к брату.

– Сам черт поставил клеймо на нашей семье. Нет другого объяснения.

– Дальше делай со своей жизнью что хочешь, но сейчас зайди со мной на минуту в дом, – говорит Рашид.

Испачканные мокрой землей братья пристально смотрят друг другу в глаза.

– Я дам тебе денег, которые папа откладывал на черный день. – Рашид тянет Мохамеда за собой.

– Он не был моим настоящим отцом, мне они не принадлежат. – Мохамед хочет как можно скорее убраться с этого места казни и убийства. Он жалеет, что не взял свою машину.

– Он считал нас родными детьми, – настаивает младший брат. – Верил, что ты используешь его сбережения честно.

– Не хочу… не смогу… Что за трагедия! – Мохамед хватается за голову и поворачивается к брату спиной.

– Отец оставил написанное его рукой завещание, и там черным по белому написано, что он хотел бы, чтобы ты тоже получил наследство.

– Какое завещание? У него было время его составить?

Мужчины входят в кабинет Аббаса и оглядываются в поисках выключателя. В комнате царит приятный полумрак, но в следующее мгновение ее заливает яркий свет.

– Вот последняя воля отца.

Рашид неуверенно подходит к письменному столу. У него по-прежнему перед глазами отец, сидящий в кресле с отстреленной половиной черепа. Рашид берет запятнанный засохшей уже кровью лист бумаги и вручает брату.

– Что это?

Мохамед начинает внимательнее осматривать комнату.

– Что тут на самом деле произошло?

– Он не мог перенести трагедии и покончил с собой.

– Как? Откуда у него оружие? Это не в его стиле. Все считали его неисправимым пацифистом. В сущности, он был спокойным и добрым человеком.

– Муаид оставил у него на хранение сумку с несколькими пистолетами. И когда переполнилась горькая чаша, Аббас решил покончить жизнь самоубийством. Он просто не смог пережить такой большой утраты. Я это понимаю. Бывает, что человек ведет себя так, как будто не является самим собой. Знает, что должен что-то сделать, но при этом даже не думает, хорошо он поступает или плохо.

Рашид открывает небольшой сейф, спрятанный в шкафу в углу комнаты. На верхней полке лежат новехонькие доллары, перепоясанные банковской лентой, а ниже – свернутые в толстую трубку динары, перехваченные рецептурной резинкой.

– Что за парадокс! Отец, судя по всему, не верил в банковскую систему. Но гордился сыном, работающим в этой сфере.

Мохамед вытаращил глаза, видя такое богатство.

– Он не доверял ливийским банкам и, пожалуй, был в этом прав.

– Что ж, я зарплаты не видел более двух месяцев.

– Возьми это. – Рашид вручает ему взятые без счета доллары и два свитка динаров.

– А тебе? А матери?

– Хватит всем. Я один, а у тебя жена и ребенок. Бери и хотя бы раз меня послушай. Беги отсюда и не затягивай с отъездом. Самые умные смотались сразу, но настоящий исход вот-вот начнется. Тогда еще тяжелее будет выбраться отсюда. Ближайшая дорога ведет через Тунис. Остановись на Джербе на день или два, а потом отправляйся в Европу или Америку. Без проблем получишь статус политического беженца, и всюду тебя должны будут принять. Только сделай это немедленно. Если отсюда начнут валить тысячи, то тебя с семьей поместят в лагере для беженцев и будут только наблюдать, как за обезьянами в цирке. Сейчас у тебя есть шанс найти работу за границей и быстро приспособиться.

– А с тобой что?

– Обо мне не беспокойся. Я всегда падаю на четыре лапы. Кроме того, я должен заботиться о матери. Отец меня об этом просил.

Парень обнимает любимого брата и целует по-мужски в обе щеки.

– Но кто знает, может, когда-нибудь я присоединюсь к вам. Надеюсь, к этому времени вы сумеете нагреть себе место.

– Рашид, прости мне мои слова.

– Успокойся! Ситуация была не… – озабоченный, Рашид сжимает губы. – Никогда в жизни не допустил бы чего-то такого, ты же меня знаешь. Но обстоятельства последних дней перевернули во мне все, надорвали сердце…

Он умолкает, торопливо над чем-то размышляет, почесывая затылок.

– Возьми автомобиль у меня в гараже, какой хочешь. Такой отрезок пути с маленьким ребенком вы должны преодолеть на комфортной машине. А потом кому-нибудь ее продай, только не дай себя обмануть, – дает он советы старшему, но менее оборотистому брату.

– Прощай. – Мохамед разводит руками.

– Прощай и позаботься о себе и о семье. Может, еще встретимся. Наверняка…

 

Беженцы

Зейнаб с Мохамедом и маленьким сыном основную часть вещей пакуют в большой «линкольн» ночью, а остальное добавляют под утро.

– Не уверена в твоем решении, – слабо возражает женщина.

– Я могу только надеяться, что оно верное. Там, по крайней мере, нас никто не обидит и не убьет нашего ребенка, – говорит Мохамед, используя последний аргумент.

– Милый, ты знаешь, что я всюду за тобой пойду, а значит, и этот трудный путь мы пройдем вместе. – Зейнаб неуверенно улыбается, в последний раз обводит грустным взглядом свою долгожданную квартиру и закрывает дверь.

Почти всю дорогу к границе с Тунисом они преодолевают безболезненно. Маленький Хмеда сладко спит в креслице, а молодые родители, расслабленные комфортной ездой, начинают даже подпевать Нэнси Аджрам, песенки которой звучат внутри машины из находящихся в ней шести колонок. Военные и полицейские посты, видя богатую семью, едущую на машине класса люкс, да еще с маленьким ребенком на заднем сиденье, пропускают их взмахом руки.

– Спокойно, может, самые тяжелые бои уже позади, может, договорились? – с надеждой в голосе говорит Зейнаб. – Может, не нужно бежать? Как думаешь?

– Любимая, это всего лишь видимость, дорога занята Каддафи. Знаешь, что творится в Бенгази, Мисурате, горах Нафуса или твоем любимом Гарьяне? На каждом шагу нарушение прав человека, даже доходит до убийств…

– Откуда у тебя такая подробная информация? Из общественного телевидения, что ли? – Зейнаб иронично улыбается. Они всегда считали эти источники правительственной лапшой и блюдом для глупых и убогих.

– У коллег с работы там семьи и по появляющейся спорадически связи они узнают такие страшные вещи, что в голове не умещаются. О подробностях не буду упоминать, ведь ты слишком ранимая.

Он нежно гладит руку жены, а та с любовью смотрит ему в глаза.

– Ну хорошо, хватит уже терзаться, – вздыхает она, – но пообещай мне, что если по ту сторону будет неинтересно и эта земля не станет для нас обетованной, то мы вернемся. Обещай, прошу тебя, – настаивает женщина.

– Разумеется.

Мохамед сбавляет скорость, видя перед собой колонну стоящих машин, у которых включен аварийный свет. Все полосы автострады заблокированы. Из-за этого образовались две дополнительные. Часть автомашин пропихивается по обочине. Другие почти трутся кузовами о заграждения, разделяющие противоположные стороны движения. Водители, как это обычно бывает в таких обстоятельствах, приходят в бешенство. Мужчины выходят из машин и грызутся из-за содранной краски и из-за того, что им мешают проехать. Зейнаб и Мохамед вздыхают и неодобрительно качают головами.

– Может, несчастный случай на дороге? – говорит Зейнаб.

– Тут, перед границей, когда осталось еще каких-нибудь пять-десять километров? Вряд ли кто-нибудь мчался на этом отрезке как сумасшедший.

– Шутишь? Наши руководители от правительства всегда спешат.

Понимая, что предстоит достаточно длительная пауза в путешествии, Зейнаб опускает кресло и закрывает глаза, чтобы вздремнуть. Мохамед же, пребывая в нетерпении, потихоньку продвигается по полметра вперед. Но через какое-то время движение полностью останавливается, и он видит, как собравшиеся в группу мужчины начинают о чем-то жарко спорить. Мохамед решает присоединиться к ним, и Зейнаб с Хмеду будит захлопывающаяся дверь. Женщина пересаживается на заднее сиденье и начинает возиться с малышом: меняет пеленки, протирает личико и ручки ланолиновыми салфетками, берет его на руки и дает ему грудь, накрывшись перед этим тоненьким пледом. Скромная арабка, воспитанная в традиционной мусульманской семье, она чувствует стеснение и дискомфорт. Но никто не смотрит в ее сторону. Все уставились и показывают руками то на границу с Тунисом, то вверх, на полуденное солнце. «О чем они говорят? – думает она с любопытством. – Почему мы стоим столько времени?» После кормления малыша Зейнаб поворачивается и видит через заднее стекло, что за их машиной выстроилась колонна других. Они сейчас сидят, как в мышеловке, из которой нельзя уже выбраться. Она решает размять ноги и узнать в конце концов что-нибудь. С ребенком на руках женщина подходит к бурно спорящей группе.

– Это очередь к пограничному пункту в Рас-Джадир, – сообщает Мохамед, беспомощно разводя руками.

– Так сколько мы будем здесь стоять? День, два, а может, неделю?! – Зейнаб повышает голос, поскольку ситуация ей не нравится и вообще кажется опасной. – Мы же как в тюрьме и вряд ли выберемся из этого столпотворения!

– Через какие-нибудь два километра бетонная полоса, отделяющая противоположные стороны автострады, заканчивается, и тогда уже пойдет живее, – говорит ей незнакомый мужчина. – А впереди будут вон те. – Он смеется, показывая пальцем на мужчин и женщин, которые отправились к границе пешком, неся весь свой скарб в больших узлах на голове или спине.

Большинство из них – жители черной Африки, которых вождь много лет тому назад стянул в Ливию, обещая трудоустроить, справедливо платить и дать квартиры. Он дал им даже ливийское гражданство, поэтому у них были все права жить на территории страны и… выполнять самую тяжелую работу, к которой ни один ливиец даже не прикоснулся бы.

– Бедные люди, – подытоживает Зейнаб, чуткая к людям и всегда осуждающая несправедливость. – Доработались до такой степени, что сейчас все несут в дырявых узлах и старых чемоданах.

– Но они будут перед нами и не должны стоять на этой чертовой жаре в течение многих часов, – говорит кругленькая женщина постарше, которая тоже уже не могла выдержать в машине. – Надеюсь, мои дети, – обращается она к молодым супругам, – что вы не забыли выключить мотор, а то автомобили с кондиционером жрут бензин, как драконы. Тяжело вам потом будет пихать такую громадину пару километров. А на помощь не советовала бы рассчитывать. Каждый хочет только побыстрее сбежать отсюда и плевать хотел на соотечественников.

Мохамед бегом бросается к машине и выключает мотор, но через минуту снова включает его, потому что колонна двигается вперед рывками. Они уже видят в отдалении будку пограничников.

– Уф, еще минуту, – вздыхает Зейнаб, которая чувствует, что в силках все теснее окружающих их автомобилей ее охватывает клаустрофобия. От волнения у нее вспотело даже лицо.

– Господа! – Незнакомый мужчина стучит в стекло со стороны Мохамеда. – Не советую переправляться в Рас-Джадир, – неизвестно почему сообщает он им. – По другую сторону границы и на Джербе не всунешь даже иголку. У вас что-то забронировано? – спрашивает он, хитро улыбаясь.

– Нет. – Супруги смотрят друг на друга с ужасом.

– Хреново! О пансионатах и квартирах нечего и мечтать! Все отели полностью забиты. Те, что побогаче, такие, как вы, бегут первыми. Зачем им рисковать? Едут в Тунис, как на выходные, и выжидают.

– Так что же делать? – Зейнаб наклоняет голову к собеседнику.

– Я организую группу машин, и мы валим на Вазин. Чем нас больше, тем надежнее. В количестве сила. У вас хорошая машина, а такие в нашей колонне пригодятся, – говорит он в конце.

– Но это страшно далеко! – отвечают супруги в один голос и выходят из машины, чтобы обсудить дело, потому что колонна автомобилей опять остановилась.

– Даже не вздумайте! – Рядом возникает та самая женщина, которая советовала им выключить кондиционер. – Вокруг Налута и Джербы, а также в районе пограничного пункта по-прежнему идут бои между силами режима и повстанцами. Хотите попасть в их лапы и получить при случае какой-то снаряд из пусковой установки?!

– Неправда, – возражает мужчина из группы, направляющейся на юг. – Почти двести солдат Каддафи перешли сегодня на территорию Туниса, в том числе офицеры и один генерал. Мне звонил двоюродный брат: Вазин захвачен повстанцами. Всего двести километров отсюда. Что это для хорошего автомобиля? – Он ободряюще улыбается, а сам усаживается в старый разваленный «Ниссан Санни».

– Миленькая, – незнакомка с искренним пухлым лицом подхватывает Зейнаб под руку. – Не дай себя обмануть, – шепчет она ей в ухо. – Множество подонков выплывает во время войны и кормится за счет таких легковерных и порядочных людей, как вы. В безлюдных местах убивают, насилуют и грабят наивных, которые летят к ним, как пчелы на мед. Меня предупреждали о таких. Они особенно разбойничают тут, у границы, среди запаниковавших людей. Для них это идеальная возможность легкой наживы.

Мохамед с ужасом слушает слова женщины.

– Не дайте себя обмануть, мои дети. Посмотрите только на его машину. – Женщина улыбается себе под нос и быстро садится в элегантный «мерседес».

Колонна тронулась с места. Супруги, не оглядываясь на мошенников, уже без проблем пересекают границу. Они проезжают мимо будки ливийских таможенников, видят вербовщиков, которые делятся прибылью с чиновниками, пересчитывающими на глазах у всех большие пачки свернутых динаров. «На чем делают такие деньги?!» – размышляет Мохамед и, вздыхая, с облегчением въезжает на чужую, но безопасную землю.

* * *

Приграничная территория со стороны Туниса выглядит совершенно иначе, чем со стороны Ливии. Тут чистенько и хорошо пахнет. Дома охраны опрятные и ухоженные. Все блестит. Вдоль дорожек тянется подстриженная живая изгородь, а клумбы пестрят яркими цветами. Группы беженцев из Ливии усаживаются под стенами зданий или идут вперед, направляясь вглубь приветливой страны. «Другой мир», – думает успокоенная и довольная Зейнаб. Она сильно измучена поездкой. Ожидание, связанное с пересечением границы, заняло у них семь часов. Даже их чрезвычайно спокойный ребенок начал заявлять о себе. Если взрослые едва выдерживают, что уж говорить о такой малютке. Мать уже пару часов сидит с Хмедой на заднем сиденье, напевает ему песенки, крутит музыкальную шкатулку, держит перед носом карусельку с персонажами Диснея, поит, кормит и убирает. И так по кругу. Руки у нее немеют, а позвоночник болит немилосердно.

– Остановимся на минутку и узнаем, где мы должны зарегистрироваться. – Уставший Мохамед поворачивается к жене и слабо ей улыбается. – Можно будет распрямить спину и воспользоваться туалетом. Как ты?

– Прекрасно. – Женщина молниеносно вынимает ребенка из креслица и уже стоит на тротуаре с малышом на руках. – Возьми его на минутку, прошу тебя.

Она подает малыша отцу, а сама изгибается, как кошка, и разминает натянутые, как струны, мышцы.

– Вы не могли бы нам сказать, где есть какое-нибудь бюро, в котором мы должны зарегистрироваться? – ливиец затронул первого же проходящего мимо человека в форме.

– Беженцы? – спрашивает он, оценивая их взглядом с головы до ног. – Бюро главного комиссара по делам беженцев находится в лагере недалеко отсюда, может, в каких-нибудь десяти минутах езды на машине.

Он показывает пальцем на дорогу и уточняет:

– И вы собираетесь там остановиться?

– А что? Разве это не место для таких, как мы?

– Скорее нет. – Таможенник с неодобрением мотает в стороны головой. – Вы решительно не принадлежите к той группе людей.

Он пренебрежительно цокает языком.

– Надеюсь, что вы забронировали места в каком-нибудь отеле?

– Нет, мы не подумали об этом, – признается Мохамед.

– Мы, в принципе, это решение приняли два дня тому назад и не успели что-либо застолбить, – включается Зейнаб. Она разнервничалась, видя пренебрежительно относящегося к ним мужчину. – В Ливии уже в начале волнений не стало Интернета и практически не было телефонной связи.

– Сочувствую. – Мужчина меняет тон и гладит маленького Хмеду по щечке. – В таком случае рекомендую вам Джербу. Может, там меньше беженцев, а отелей без счета. Здесь уже все забито. Не думаю, чтобы вам удалось что-то найти.

– Попробуем, – говорят они и садятся в машину.

– Удачи! – слышат они сквозь стекло.

– Что за грубиян! – злится женщина. – Это место не для нас, – подражает она голосу таможенника. – Тоже мне знаток! Если есть лагерь для беженцев, а мы беженцы, то остановимся там и баста. Они хотят, конечно, как всегда, набить себе карманы нашими ливийскими деньгами и затянуть в дорогой отель. Но мы не поддадимся!

Супруги, несмотря на наступающие сумерки, без проблем находят ярко освещенный лагерь и подъезжают к главным воротам. Стоянка находится в безлюдном месте и занимает большое пространство. Она ограждена сеткой, заканчивающейся колючей проволокой. В середину можно попасть через въезд, контролируемый здоровяками в форме с большой надписью UNHCR на спине. Мохамед и Зейнаб умолкают, а их лица бледнеют и удлиняются. Маленький Хмеда радостно агукает.

– Что вам здесь нужно? – грубо спрашивает один из мужчин, охраняющих вход.

– Мы хотели зарегистрироваться и получить какие-нибудь документы, – тихо объясняет Мохамед.

– Отправляйтесь вон к тому большому зданию с флагом, припаркуйтесь и быстро зарегистрируйтесь. Говорят, через минуту сюда явится следующая партия беженцев, которые для разнообразия приплыли на пароме. Они думают, что наш лагерь резиновый! Он рассчитан на десять тысяч, а тут уже тридцать. Двигайтесь, fisa, fisa! – подгоняет он прибывших. – Вы же не хотите ждать в очереди с этим малышом до рассвета?

Молодые ливийцы только сейчас понимают, что имел в виду таможенник, на которого они разозлились. Это место предназначено не для таких, как они. Большинство беженцев чернокожие. Чистокровных ливийцев они видят эпизодически. На больших военных палатках, рассчитанных на сто – сто пятьдесят кроватей, прикреплены специальные ознакомительные таблички из картона: «Гана», «Судан», «Сомали», «Эфиопия».

В эту минуту перед одной из палаток появляется группа кричащих мужчин, которые начинают бить друг друга бейсбольными битами. Крепко сложенный негр, имеющий, очевидно, опыт в драках, кулаками наносит удары куда попало и разбрасывает противников в стороны. Женщины в цветастой народной африканской одежде и в тюрбанах на головах страшно верещат. Дети смеются, для них это хорошее развлечение. В следующее мгновение на месте беспорядков появляются мужчины в форме и прикладами карабинов разгоняют всю толпу. Зейнаб от ужаса сглатывает слюну. Она выразительно смотрит в глаза мужа, желая передать ему одну-единственную срочную информацию: сматываемся отсюда.

– Вместе войдем внутрь, не оставляй меня здесь одну.

Мохамед пожимает жене руку, чтобы поддержать женщину, и, расстроенный, высаживается из машины.

– Запишемся, получим бумаги и сматываемся, – говорит он быстро, идя по длинному коридору. – Наверняка найдем какое-нибудь место в отеле. Если нужно будет, то дадим бакшиш. У нас достаточно денег.

– Чтобы получить карту и статус беженцев, нужно будет подождать. Мы не пишем это от руки. – Крупная веснушчатая мужиковатая баба грубит, но супруги уже ничему не удивляются.

– Сегодня получите билет, если уж явились. Это все, – грустно улыбается она в конце. – Не в состоянии где-нибудь у себя спрятаться? Сейчас не лучшее время эмигрировать, – тихо шепчет она, а супруги, желая ее услышать, наклоняются над окошечком. – Людям вашего круга всегда удается выехать, и у них даже не возникает проблем с визой.

– У нас убили всю семью, – признается Мохамед. – Чего мы должны были ждать? Пока и нас вырежут?!

– Вы связаны с режимом? – Женщина отодвигается и внимательно смотрит на молодую пару.

– Нет! – Они машут руками. – Просто вы не знаете, что там творится! Каждый может попасть под обстрел и оказаться не в том месте. Все меняется, как в калейдоскопе. Кажется безопасно, а через минуту вместо дома остается дыра в земле.

У мужчины предстает перед глазами сад матери.

– Сочувствую, – проникшись рассказом беженца, чиновница встает, похлопывает мужчину по спине и обнимает Зейнаб, которую целует, как мать, в лоб. – Постараюсь продвинуть ваше дело, иначе будете ждать здесь до будущего года. Все эти беженцы… – Она приглушает голос и с пренебрежением машет рукой. – На двести пятьдесят тысяч только пятьдесят чистокровных ливийцев, таких, как вы, – сообщает она им, одновременно провожая к выходу. – Весь мир решает сейчас, что с ними делать.

– Может, вы посоветуете, как отсюда выбраться и куда лучше направиться?

– Одно скажу! – Она предостерегающе поднимает палец. – Не садитесь ни на какие понтоны или маленькие частные паромы. Сейчас очень многие пользуются моментом. Продают неизвестно сколько билетов и переполняют суда. А потом на берегу мы собираем трупы. Не люди, а ненасытные гиены! В последнее время нашли больше ста мертвецов! – Она повышает голос, поражаясь такому количеству. – Не садитесь на пляже, только с набережной в порту. Банды контрабандистов только и ждут наивных. Садитесь на правительственный эвакуационный паром, официально и согласно закону. Может, это немного дольше, но зато безопасно доберетесь до выбранного вами места. Лучше поезжайте на запад Туниса, в Сусс, Монастир или Тунис. Там меньше жульничества и больше возможностей.

– Спасибо вам. – Молодые растроганы неожиданной доброжелательностью чужого человека.

– Здесь лично мой номер телефона, – вручает она им свою визитку. – Приезжать не нужно, только звоните.

* * *

– Едем на Джербу, – принимает решение Мохамед. – Там в туристической части есть отели, мотели и пансионаты на выбор. – Он ободряюще улыбается измученной жене и добавляет: – Там мы наверняка найдем что-нибудь для себя и еще сможем отдохнуть у моря в комфортных условиях.

В сети «Мензел», «Мехари» и «Абу Нувас» нет ни одного места. Потеряв надежду, они подъезжают к самым дорогим отелям – «Рэдиссон» и «Винчи», где цены на комнату доходят до трехсот долларов за сутки, но и здесь все забито. Около полуночи они решают переспать в машине. Они уже не чувствуют ни голода, ни жажды. Дитя, тоже измученное, спит в своем креслице как убитое. Они останавливают машину на стоянке перед небольшим отелем и пробуют как-то приготовиться ко сну.

– Вам не нужен ночлег? – Маленький, словно засушенный мужчина в серой грязной галабии стучит в стекло. – У меня частный сектор.

– А сколько за ночлег? – уставший Мохамед все же начинает разговор.

– Недорого. – Мужчина услужливо сгибается пополам. – Только сто долларов.

– Ванная есть? – включается Зейнаб.

– Конечно, обязательно. – Незнакомец хитро улыбается, видя, что наконец-то нашел потенциального клиента. – А завтра жена сделает вам прекрасный завтрак, – начинает он расхваливать, понимая, что надо ковать железо, пока горячо. – Домашние условия, не пожалеете.

– Едем? – Мохамед с надеждой в голосе спрашивает жену.

– Глупый вопрос. – Зейнаб вздыхает с облегчением, думая о том, что наконец-то сможет ополоснуться. – У тебя есть варианты получше?

– А как далеко до вас?

– Не так уж далеко… – Мужчина неуверенно переступает с ноги на ногу. – Нужно только выехать с острова, и мы уже дома.

– Сколько?

– Ну, может, с полчаса… чуть больше…

– Хорошо, едем уже! – окончательно решает женщина. – Не будем тратить время на бессмысленные дискуссии. Я мечтаю о том, чтобы вытянуть ноги в кровати.

Крестьянин из Туниса садится в старенький обшарпанный пикап «ниссан» и заводит мотор. Автомобиль дымит немилосердно, но молодые, ни о чем уже не беспокоясь, движутся вслед за ним. После того как они выехали с Джербы, машина провожатого пересекает двухполосную дорогу, ведущую в Тунис, и съезжает на узкую проселочную, ведущую на юг страны. Супруги поглядывают друг на друга неуверенно, но только пожимают плечами и поджимают губы. Почти через час езды по пустынной территории они видят на горизонте одинокий свет.

– Сейчас я уже не смог бы выехать на главную дорогу, – шепчет Мохамед, а испуганная Зейнаб сидит выпрямленная, как струна. – Нам только остается надеяться, что имеем дело с бедными, но порядочными людьми, которые хотят заработать пару монет.

– А не убийцы, да? – говорит его жена, дрожа всем телом. – Я предпочла бы быть убитой, но в своей стране собственными, известными мне палачами, – взрывается она истеричным смехом.

Машины останавливаются перед маленьким низеньким домиком, напоминающим барак. Внутрь ведут двери с обеих сторон. Во двор выходит женщина, одетая в традиционную женскую одежду, майку и длинный кусок ткани, обвитый вокруг ее сухого тела.

– Здравствуйте, здравствуйте, – кланяется она в пол. – Нам вас Бог прислал, – радуется она при виде молодых и улыбается им беззубым ртом.

– Старая! Проводи гостей в их комнату! Не видишь, что они едва стоят на ногах? – услужливый для чужих, но грубый для жены мужчина замахивается и бьет кулаком свою вторую половину по спине.

Мохамед и Зейнаб со спящим младенцем на руке входят в маленькую комнатку, в которой находятся только две железные кровати с тоненькими, видавшими виды матрасами без простыней, шатающийся стол и один стул. Шкаф сбит из фанеры, наверное, собственноручно хозяином: из него по-прежнему торчат длинные щепки. Единственное маленькое окошечко, закрытое оборванными с одной стороны жалюзи, выходит на заднюю часть двора, который поглотила густая темнота. Зейнаб глубоко вздыхает.

– Где ванная? – спрашивает она мертвым голосом.

– Да есть, есть, – говорит мужчина и дурашливо усмехается. – Выйдете из комнаты, пойдете вправо и там найдете ванную и туалет.

– Под чем нам спать?

– Жена сейчас принесет вам свежевыстиранные пледы, подушки и полотенца.

– А кондиционер? – Зейнаб сама смеется над вопросом, который задает.

– А на что он? Чтобы только жужжало? Во дворе свежий воздух, оконце приоткрыть – и сразу же есть чем дышать.

– О’кей, сегодня, конечно, останемся здесь, у нас нет другого выхода, но завтра…

– Завтра господин будет просить меня о том, чтобы остаться тут еще пожить, ведь во всем Тунисе места сейчас не найти. У границы с Ливией каждое место в отеле на вес золота. – Арендодатели своего не упустят. – Какой-то задаток хорошо было бы получить…

* * *

Утром Зейнаб просыпается совершенно разбитая. У нее болит каждая косточка, а о позвоночнике лучше не вспоминать. Но все же через маленькое оконце проникают лучи солнца, а свежий воздух приятно ласкает лицо. Тихонько, на цыпочках, чтобы не разбудить своих спящих парней, она подходит к окну и через полосы жалюзи наблюдает, что там снаружи. Видит ухоженный огородик, в котором заботливой рукой посажены помидоры, картофель, зелень и целая грядка хариссы. Между цветочными грядками прохаживаются куры, очищая территорию от червяков и всяких насекомых. У дощатого забора лежит толстый ленивый кот и греется на солнце. За делянкой должен быть, пожалуй, сарай для скота. Об этом свидетельствует запах, доносящийся оттуда. «Как у моей бабушки под Гарьяном», – с сентиментальным чувством вспоминает Зейнаб. Обычное пустынное селение.

Она решает пойти в туалет и ванную, потому что вчера так боялась темноты, что пописала за углом дома. Руки и лицо протерла дезинфицирующими салфетками. В длинной рубашке с косметичкой под мышкой и полотенцем, переброшенным через руку, Зейнаб трусит к умывальнику снаружи дома. «Только бы не было червяков», – молится в душе она. Впрочем, туалет – это вполне чистая уборная в турецком стиле с верхним небольшим душем, прицепленным по правой стороне. Но туалетной бумаги нет, что объяснимо в традиционном арабском доме.

«Я уже от этого отвыкла, нужно будет купить», – решает женщина. На одной из стен вмонтирован умывальник, на котором стоит бутылка с дезинфицирующим мылом. На стене – зеркало, а рядом – вешалка с маленьким чистым полотенцем. В ванную есть отдельный вход. Конечно, Зейнаб не рассчитывает, что в ней есть ванна, но находит то, что может послужить душем, – железную трубу, выходящую из стены и заканчивающуюся разбрызгивателем; посередине – дыра, в которую выливается вода. К стене даже прикреплена металлическая решеточка для косметики. Червяков нет, а старый кафель на полу так выдраен, что даже утратил оригинальный цвет.

Освеженная Зейнаб входит в комнату и видит мужа, с трудом заворачивающего дрыгающего ножками сынка. В комнате витает запах свежей еды.

– Что это за вкусности? – Женщина подскакивает к столику, на котором стоит большой поднос.

– Хозяйка принесла, – хмуро отвечает муж.

– Это что? Плохо?

– За десять долларов. – Именно в этом причина его злости.

– Трудно кормить чужих людей даром!

Зейнаб одной рукой берет малыша и прикладывает его к набухшей груди, а другой берет домашние вкусности.

– Даже не думала, что я такая голодная, – смеется она довольно, чувствуя, как к ней возвращаются силы и хорошее настроение.

– Это радует. – Мохамед целует жену в голову, наслаждаясь свежим запахом шампуня и духов. – Все будет хорошо, – утешает он ее, но скорее старается добавить отваги себе.

– Наверняка! Я девушка из деревни, мне тут нравится!

Супруги акклиматизируются в чужих условиях, и, как всегда у молодых, их силы начинают быстро восстанавливаться. Хозяйка кормит прекрасно, подавая еду три раза в день по десять долларов каждый раз. Еда натуральная, свежая и типично арабская. На завтрак они получают лебен, такой густой, что его можно резать ножом, теплые хлебные лепешки, овощи и оливки, масло и мисочку с тимьяном или яичницу из домашних желтеньких яиц. Бывают и козий сыр, и молоко. Обед состоит из достаточно водянистой пикантной шорбы и кускуса с большим количеством овощей и маленькими кусочками мяса. На ужин им подают свежеиспеченные бурики или дрожжевые булки с медом или домашним джемом из опунции. Все сделано из продуктов, которые у жителей деревни есть на маленькой ферме. Каждые пару дней хозяин привозит для них большой арбуз или дыню с собственного поля в глубине материка. Эти фрукты он дает им даром. В беззаботном безделье проходят почти две недели.

– Безопасно ли в Тунисе после переворота? – спрашивает Мохамед крестьянина, с которым он сидит на верблюжьей попоне под оливковым деревом.

Хозяин дома курит гашиш и с удовольствием беседует с постояльцем.

– Ну а как же! Ничего не происходит, спокойствие, тишина и постепенные реформы. У нас не так, как у вас.

Старый мужчина гордится культурой и превосходством своего народа.

– А у вас хотят всех убить! – презрительно кривит он губы и сплевывает.

– Да, вы правы. В Ливии ситуация вышла из-под контроля. Каддафи – это психопат. Он добровольно власть не отдаст.

Мохамед становится грустным.

– Да, да, мы знаем этого типа. Мы же, в конце концов, ближайшие соседи, а он многократно ссорил наши народы. Только жаль мне обычных ливийцев, таких, как ты и твоя семья.

Он наклоняется и похлопывает молодого человека по щеке.

– Вас только каких-то пять миллионов, а сейчас будет еще меньше. Большая богатая страна, а не хватает людей – это плохая ситуация. Обсядут вас иностранцы, как сипы, и будут клевать, а если сейчас еще погибнет или сбежит вся интеллигенция, то все пойдет прахом и в чужие руки.

Мохамед задумывается над мудростью слов старика и чувствует себя дезертиром.

– Все деньги и богатство у вас вывезут, и может быть еще хуже, чем с полковником.

– О нет, так плохо не будет!

– Дай-то Бог, – кивает тот.

– Ливийцы и так ничем не пользовались из собственного добра. Все шло в карман Муаммара, его семейки и пособников.

– Вот политика! Говорят, что это самая большая проститутка всех времен, – приходит к выводу народный мыслитель. – А как там ваши дела? Не то чтобы я выгоняю, мы чувствуем себя бодрее с молодыми, но ожидание, наверное, для вас мучительно.

– Планирую позвонить сегодня после полудня. – Мохамед сжимает губы от волнения.

– Так не медли, сделай это сейчас! Выбросишь из головы.

Молодой мужчина, подталкиваемый к действию, делает это с облегчением. Зейнаб с Хмедой присаживается около него на пледе и прислушивается.

– Госпожа Эшли Скотт? – спрашивает Мохамед по-английски. – Не хотел вас раньше беспокоить, но известно ли уже что-нибудь о нашем деле? – спрашивает он дрожащим голосом, а затем внимательно слушает ответ.

Его лицо постепенно проясняется, и наконец он улыбается от уха до уха.

– Yes, yes, yes! – После окончания разговора Мохамед подхватывается на ноги и, словно ребенок, выбрасывает руки вверх. – Завтра в десять! – выкрикивает он.

– Wallahi! – радуется Зейнаб, а старик со старухой хохочут, кривя беззубые рты.

– Mabruk, mabruk! – поздравляет их старая женщина.

* * *

Машина забита по самую крышу, словно они должны ехать на край света, а не в отдаленный на четыреста километров Монастир, в котором находится большой порт. Сама госпожа комиссар рекомендовала им это место, говорила, что туда приплывает самый большой паром с гуманитарной помощью и отплывают суда с официально зарегистрированными беженцами. Никакой американской бухгалтерии и контрабанды людей!

После нескольких часов пребывания на стоянке и хлопот подошла неизбежная минута прощания. Старики расстаются с ними, как с семьей. Это они в основном заполнили машину провизией и подарками. Купили Хмеде кучу игрушек, два комплекта одежды для мальчика, в которые всадили почти все доллары, полученные в качестве оплаты за пребывание. Наконец, гордые собой, они принесли качающуюся кроватку для ребенка, чтобы Зейнаб не держала его на руках все время.

– Нам будет грустно без вас. – Старая женщина вытирает слезы, выступившие на глазах. – Сначала наша дочь выехала, а сейчас вы, – говорит она, обращаясь к ним, как к ближайшим родственникам.

– Прощай, бабушка. – Зейнаб нежно обнимает ее, прижимаясь к сухому мелкому телу. Это hadaja на прощанье. – С трудом втискивает ей в руку старинный футляр со своей золотой подвеской и двумястами долларами внутри.

Старики вдвоем отвозят молодых к автостраде, ведущей на запад, в Монастир и Тунис. Молодые, полные надежд на будущее и быстрое окончание своих скитаний, в хорошем настроении. Поздно, во второй половине дня, въезжают они в некрасивый промышленный город Монастир. Снова начинается тур по заполненным толпой приезжих отелям. Сейчас у них уже есть опыт. Супруги пользуются предложением вербовщиков, которые подцепили их на стоянке у одного из дорогих отелей – заведений, которые не стоят тех денег.

– В ванную и туалет можно войти из комнаты? Есть холодильник? Работает ли кондиционер? Какая кровать, что с постелью? – забрасывают они вопросами удивленного хозяина помещения. – Находится в городе или окрестностях?

– Все есть, как положено, – успокаивает их мужчина, и оказывается, что он говорит правду.

На другой день утром Мохамед настроен действовать решительно. Самое важное для него сейчас – дозвониться до брата. В домике старичков он пробовал сделать это многократно, но все тщетно. «Всегда есть шанс, что на одну-единственную минутку появится связь», – думает он, с надеждой набирая номер.

– Да? – слышит он молодой голос.

– Привет, братишка! – кричит Мохамед в трубку, потому что связь плохая.

– Как вам там? Уже в Европе? Все в порядке? Как твоя семья? Здоровы? – Рашид забрасывает брата вопросами.

– О’кей, я только быстро хочу рассказать, что у нас есть уже все документы и статус политических беженцев. Сейчас иду в порт, и со дня на день мы эвакуируемся отсюда.

– Однако это заняло время, да? – беспокоится Рашид. – Не проходит так быстро, как мы надеялись. Хватает вам денег?

– Да, не волнуйся, – успокаивает брата Мохамед. – Еды у нас на неделю, а Хмеда питается дармовым молоком Зейнаб.

Застеснявшаяся женщина краснеет по уши и грозит мужу пальцем.

– Будь на связи, – грустно просит Рашид.

– Конечно! Как только у меня будет доступ к Интернету, начну слать имейлы. Может, вас тоже вскоре подключат.

– Хорошо.

– Береги себя, парень! Не вляпайся в какую-нибудь опасную ситуацию! Слышишь меня? – кричит он в трубку, перекрывая потрескивание.

– Да, конечно, – неохотно соглашается Рашид.

– Пообещай мне, что не примкнешь к повстанцам и не дашь себя убить! Прошу!

Разговор прервался. Мохамед не знает, по какой причине – из-за плохой связи или же его брат, скорее всего, не захотел дать ему слово в том, что не вмешается в братоубийственную борьбу.

Через пару часов, которые Зейнаб проводит с малышом на балконе, из города возвращается измученный муж. В руке он держит два цветных помятых билета на паром. Выражение его лица не говорит о триумфе или хотя бы удовлетворении.

– Не знаю, любимая, верный ли это путь для эвакуации, – задумчиво произносит он, намереваясь перед окончательным решением обговорить дело с женой.

– Ты сейчас это говоришь? – Женщина злится и хмурится. – Я повторяла это еще в нашей красивой квартире в Эз-Завии, потом в многокилометровой пробке у границы, потом на Джербе и в лагере для беженцев… – Она прерывается, чтобы набрать воздуха. – Мы зашли слишком далеко! – кричит Зейнаб. – А теперь ты хочешь вернуться? Куда? А если идут бои на трассе от границы с Тунисом до Триполи, что тогда мы будем делать? Вывесим белую простыню в окно машины, чтобы нас не застрелили? С ума сошел! – восклицает она и принимает окончательное решение.

– Просмотри вещи и отложи те, которые мы можем оставить здесь.

Мужчина направляется к выходу.

– Я договорился уже с хозяином, что он купит наш автомобиль…

– За сколько? – перебивает его женщина.

– За чепуху, конечно. Отдадим ему еще наше постельное – за него пару монет выручим.

До самого вечера супруги не говорят и не смотрят друг другу в глаза. Зейнаб скрепя сердце отдает свои любимые свитера, платья и зимнюю обувь. Говорят, что нужно упаковать все в один чемодан. Когда Мохамед забирает кроватку Хмеды, которую он только что получил в подарок от добродушных стариков, она не выдерживает и с плачем выбегает на балкон. Полночи они не спят, а другую половину их мучат кошмары. Даже обычно спокойный сынок хнычет во сне и пару раз начинает истерично кричать.

Как всегда бывает в эту пору года в этой части света, рассвет прекрасен. Шансы, что станет облачно или пойдет дождь, равны нулю. Мохамеда с Зейнаб и Хмедой подвозит к порту услужливый хозяин, неплохо нажившийся на них. Мужчина оставляет молодую семью вблизи набережной и будки охранника, который проверяет билеты и пропуска и не позволяет войти на территорию пристани посторонним. Удивительно спокойно и пусто. Молодой парень в военной форме, видя прибытие ливийцев, с удивлением поднимает брови, но ничего не говорит.

– В какую сторону? – тихо спрашивает Мохамед.

– Пятый терминал, – отвечает юноша. – Просто к набережной, а потом направо пятьдесят метров. Как увидите толпу, то не будет уже сомнения. Они пришли около пяти часов тому назад, а вы, как на самолет, только за два часа до отправления. Но это не мое дело…

Супруги бросаются бегом в указанном направлении, но уже через минуту встают как вкопанные.

Перед ними по правой стороне – линия громадных, как дома, контейнеров, по левую же сторону – бурное темное море; на волнах достаточно сильно болтается пришвартованный небольшой паром, забитый донельзя пассажирами, главным образом выходцами из черной Африки. Эпизодически в толпе выглядывает более светлое лицо ливийца, сидящего на своих пожитках или по-прежнему держащего их на спине. Ни у кого из этих людей нет чемоданов, все таскают тюки, свертки или узлы, сделанные преимущественно из больших столитровых мешков из-под риса или кускуса, а то и попросту из старого одеяла или пледа. На набережной суетятся остальные кричащие и плачущие беженцы, которые пытаются еще попасть на платформу. Их столько же, сколько тех, что на судне.

– Те, у кого есть билеты, становятся в шеренгу вдоль берега! – инструктирует крепко сбитый, веснушчатый, как индюшиное яйцо, мужчина в форме с надписью UNHCR. При помощи полицейской палки он отодвигает непонимающих по-английски людей, желающих войти на помост. – Ticket! Ticket! – верещит он еще громче и машет над головами цветным входным билетом. – Нет билета – становитесь там! – обращается он сразу ко всем бедолагам, к которым относится, как к скоту.

Почти все собравшиеся гордо показывают билеты. Растерявшийся чиновник качает с неодобрением головой.

– Если все хотят утонуть, это их дело.

Молодые супруги из Ливии слышат его слова, произнесенные по-английски коллеге.

– Ну кто печатает и продает им эти чертовы фальшивые билеты? Нужно прекратить это! Говорят, за них платят даже до тысячи долларов! Ужас!

– Борьба с ветряными мельницами! Что будем делать?

– Впустим, пожалуй, втиснутся. Паром новый, может, выдержит.

Сотрудник беспомощно смотрит на веснушчатого.

– Если Аллах даст, доплывут, а если нет, так нет, – иронично подытоживает мужчина, занимающийся правами человека и ни во что ставящий человеческую жизнь.

Представитель бюро по правам беженцев машет призывно рукой, чего только и ждет толпа людей, двигающаяся вперед с воплями, полными агрессии. Две женщины, один парень и двое мужчин падают в море, а остальные, изворачиваясь и давя друг друга, вбегают на платформу.

Мохамед и Зейнаб с маленьким сыночком на руках поворачиваются спиной к происходящему. Они не хотят больше смотреть на такой позор и оскорбление человеческого достоинства.

В молчании супруги выходят из порта и направляются к стоянке такси.

– Отпуск удался? – спрашивает таксист. – На судне плыть прекрасно… – размечтался он. – А вам куда?

– В Ливию, – тихо говорит Мохамед, и лицо его бледнеет.

– Господа, но я могу только до границы, – поясняет им водитель. – Потом вы должны будете себе что-то другое нанять.

– Хорошо, прошу, довезите нас до Рас-Джадир.

 

Игра в кошки-мышки

Марыся и Рашид не слишком тяжело работают и свою ежедневную службу в больнице начинают не в шесть или семь утра, как Муаид, а в девять. Они ведь только волонтеры. Им немного стыдно за свою слабость, но они оправдываются перед собой тем, что и так работают по десять или двенадцать часов и от усталости падают с ног.

После того как они входят в клинику, то, как правило, разделяются. Рашид сразу идет в приемное отделение, а Марыся хорошо освоила службу в отделении травматологии. Ей очень нравится это новое занятие. Она все больше склоняется к тому, что именно этим и хотела бы заниматься в дальнейшем: помогать людям, лечить их, давать им шанс выздороветь и счастливо жить.

– Salam alejkum, – здоровается Марыся с Муаидом и беседующим с ним Хасаном.

– Alejkum as-Salam, – отвечают они, и мгновенно их хмурые лица проясняются.

– Тебе нравится работать в больнице? – вежливо спрашивает совершенно изменившийся Хасан, крепко сжимая ее ладонь. Мужчина переменился до неузнаваемости, держится просто, приветливо. Он, кажется, немного поправился, костюм на нем сидит, как военная форма. «Он ведь бывший военный, – вспоминает девушка. – Уход жены пошел ему на пользу», – приходит она мысленно к выводу.

– Думаю, что нашла свое призвание, – отвечает Марыся на заданный вопрос. – А что у тебя? Прекрасно выглядишь, – слова сами собой вырвались у нее из уст. – Не скрывай от меня тайн. – Марыся слегка постукивает двоюродного брата кулаком в грудь. – У женщин есть шестое чувство, и они без излишних слов обо всем догадываются. Вам, мужчинам, кажется, что мы слабые, нас необходимо от всего охранять и ни во что не посвящать. Но это какие-то глупые стереотипы, – нервничает она.

– Я ведь ничего ей не говорил, – родственник оправдывается с легкой улыбкой.

– Так когда, дядя, присоединишься к повстанцам в Бенгази? – спрашивает девушка, хитро улыбаясь, и, не дожидаясь ответа от ошеломленного Хасана, танцующей походкой идет в свое отделение.

– Ты маленькая шельма! – кричит Хасан ей в спину по-польски. – Ты должна в разведке работать! – смеется он и машет на прощание рукой.

Дежурство Марыся всегда начинает с палаты, в которой сейчас лежат уже две ее тетки. Самира отказывается с некоторого времени от каких-либо занятий по реабилитации за стенами палаты. Ей регулярно делают массаж и, если она хочет, упражнения у кровати. Кажется, что женщина ни за что не хочет покидать помещение. Она лежит, все время повернувшись к окну, где находится Хадиджа и незнакомый раненый мужчина за ширмой. Марысе кажется, что женщина в коме чувствует присутствие сестры, поэтому сразу же после утренних занятий сдвигает их кровати. Они лежат так друг напротив друга, все время держась за руки. Хадиджа уже выглядит намного здоровее, иногда даже останавливает на чем-то осмысленный взгляд, но по-прежнему тихая, грустная и почти не подает голоса. Сильнодействующие психотропные средства, которыми доктора пытались вывести ее из нервного срыва, одуряют ее. К ней приставлен наилучший специалист, канадский психиатр из клиники на Гаргареш. Он утверждает, что в данном случае терапия и должна быть такой. Когда нервы окрепнут, он начнет вытягивать ее из депрессии, применяя для этого другие лекарства, скорее всего, таблетки счастья.

– Salam. – Марыся наклоняется над мужчиной и поправляет ему подушки. – Как вы себя чувствуете? Может, уже вскоре выпишем вас домой?

– Хорошо было бы, – отвечает пациент, чуть улыбаясь. – Я отдаю себе отчет, что раздробленная ключица заживает плохо, а разорванное сухожилие и мышца на шее будут давать себя знать до конца жизни. Но не хочу занимать так необходимое сейчас место.

– Что ж, вам лучше знать, говорят, вы доктор.

– Так уж случилось, когда я краем уха услышал о ваших кадровых проблемах, то подумал, что, наверное, мог бы помочь. В центральную больницу я, скорее всего, не вернусь, особенно после того, как беспокоящаяся обо мне мать сообщила, что я умер. Так она хотела уберечь меня от того, чтобы меня не искали, чтобы в конце концов я не работал на режим. Службу я проходил как военный врач. Они могли бы сейчас меня завербовать, понимаешь?

– Сообразительная у вас мама, нечего сказать. – Девушка утвердительно кивает. – А почему жена вас не навещает? – интересуется она, не в силах побороть любопытство.

– Как-то не дошло дело до женитьбы. Видно, не встретил подходящей партии.

В эту минуту они слышат движение за ширмой, шарканье тапочек и видят Самиру, которая медленно, опираясь на специальную конструкцию, направляется в ванную.

– Мне кажется, что я откуда-то знаю эту девушку, – шепчет пациент.

– Не думаю, она уже пятнадцать лет как отсюда не выходит. Разве что вы познакомились в далеком прошлом.

– Это, случайно, не одна из сестер Салими? – Больной поднимается выше и садится, выпрямившись, на кровати.

– Да. Не могу вам больше ничего рассказать. К этому обязывает сохранение личных данных в тайне, – отговаривается Марыся, хмурясь от удивления. – Семья может это не одобрить.

Она быстро выходит из палаты, думая, кем же может быть этот мужчина.

Самира, возвращаясь из туалета, становится напротив кровати мужчины и смотрит невидящим взглядом над его головой. Она по-прежнему очень хорошенькая, хотя годы и болезнь отразились на ее лице, которое покрылось сеткой мелких морщин. Волосы уже не такие блестящие и густые, как когда-то. Вьющиеся черные локоны припорошены сединой. Нянечки заплетают их, как правило, в короткие девчачьи косички, спускающиеся ей на шею. Она стройная, длинные ноги в домашнем тренировочном костюме по-прежнему могут притягивать взор мужчин. За исключением того, что она не говорит и у нее отсутствующий взгляд, ничего не указывает на то, что женщина больна.

– Мириам, Мириам! – Взволнованный Рашид хватает за руку двоюродную сестру, когда та выходит в коридор. – У нас снова есть телефонная связь и, говорят, будет уже дольше.

– Супер! А кому я могла бы позвонить? Если бы мама взяла трубку, убегая…

– Если она жива… – добавляет парень и тут же прикусывает себе язык. – Что ж, она сможет связаться с тобой! – утешает он ее. – Не расстраивайся из-за телефона, – говорит он на прощание и движется в другую сторону, чтобы помочь санитарам мыть тяжелораненых, подготовить их к операции и доставить в операционную.

– Не ходи вниз, в приемное отделение, а если будешь идти домой, то через эвакуационный выход, – звонит Муаид двоюродной сестре. Слава Богу, что теперь ему не приходится улаживать все дела, бегая по этажам.

– Почему? Что происходит?

– Была очередная манифестация в Триполи, – сообщает он гробовым голосом. – На окраинах города, на открытом месте. Участвовало в ней около двух тысяч человек.

– Да? – Марыся слушает, дрожа все телом.

– Силы нашего полковника разгромили демонстрантов с помощью самолетов и танков.

– Wallahi! – Марыся хватается рукой за лоб. Ей хочется плакать.

– Говорят, как минимум триста убитых. А сколько раненых, этого мы никогда не узнаем. Солдаты, как обычно, уничтожают следы и забирают мертвых вместе с еще живыми. Мы должны ждать большого наплыва пациентов.

– Неужели нам, ливийцам, никто не поможет?! – возмущается Марыся. – А что же международные силы, Совет безопасности, организации прав человека? Ведь здесь по-прежнему есть иностранные корреспонденты, информация поступает за границу. Они хотят нас всех оставить умирать?!

– На этот раз наш любимый вождь перестарался. Хасан звонил и говорил, что провозглашены санкции ООН и запрещены полеты над Ливией. Готовится международная военная интервенция под эгидой НАТО, – шепчет мужчина в трубку.

– В чем это будет заключаться? Теперь они будут в нас стрелять?

– Да, только будут бомбардировать объекты и военные склады режима и выкурят нашего ненавистного лидера из его казарм и блиндажей.

– Попадут? С точностью до сантиметра или до метра? Выстрелят в ангар с оружием и амуницией, а как с жилым домом, который около него стоит? Ведь не все находятся в безлюдных местах. Преимущественно их строили в населенных районах, видно, на случай такой ситуации, которая у нас сейчас.

– Мириам, не будь фаталисткой! Сейчас уже имеются такие аппараты и системы наведения, что можно в иголку попасть.

– Если уж речь идет о системах пеленгации… – вдруг соображает Марыся, – а как с системой прослушивания? Пожалуй, мы спеклись.

Он отключается, крепко сжимая мобильный телефон в руке. «Ну, мы и дебилы!» – подытоживает она и слышит, как бьется от страха сердце, которое, кажется, готово выскочить из груди.

Как и предполагали, отделение заполняется огромным количеством раненых, пострадавших. По сути больница превращается в военный госпиталь. Говорят, другие центры такого же типа не хотят принимать никого с огнестрельными ранениями или оторванными конечностями. Весь город наводнили летучие контроли безопасности и проверяют сейчас каждую клинику и центры здоровья. Муаид ходит по лезвию ножа.

– Закрыли швейцарско-ливийскую клинику у Бен Ашур, – говорит Муаид. Он сжимает губы и дышит через нос, не желая выказывать паники.

– А что с руководством, докторами, больными?! – спрашивает шокированная Марыся, ставя на стол большую миску спагетти к позднему ужину.

– Швейцарскому директору выписали штраф. Он смотался ночью за границу. Ливийский представитель как сквозь землю провалился. Самые крепкие пациенты сбежали. В настоящее время тяжелобольных, говорят, перевезли в государственные больницы. Семьи не могут никого найти. Доктора, преимущественно иностранцы, скрываются и делают вид, что их здесь нет. Несколько приятелей звонили мне, и эта информация у меня от них.

– Не знаю, что тебе и посоветовать… – От усталости Рашид сам выглядит как больной, но зато теперь может на «отлично» сдать экзамен по терапии. Сейчас нет ни времени, ни сил думать о погибшей семье и больной матери.

– Что-то нужно будет придумать, потому что не вижу смысла и дальше так рисковать, – решает Муаид. – Но пациентов на улицу не выброшу! – твердо произносит он. – Переспим с этой мыслью.

Утром Марыся бурей влетает в свое отделение. Она очень взбудоражена и испугана. Она не знает, когда и что нужно ожидать. «Младший персонал, пожалуй, не тронут», – думает она эгоистично. «Какая я противная! – через минуту ругает она себя. – Еще только загляну к теткам и побегу искать Муаида, – решает она. – Он мозговитый парень и наверняка уже что-то придумал», – пытается обнадежить она себя.

Едва Марыся переступает порог палаты, звонит ее мобильный. Она даже подскакивает: отвыкла уже от этого звука. Может, это двоюродный брат? Она смотрит на экран, но высветившийся номер ей незнаком. «Взять? – сомневается она. – А вдруг меня хотят запеленговать службы?»

– Возьми, девушка! – шепчет сидящий на кровати пациент. – Здесь больные, и этот сумасшедший звук не поможет их нервам, которые и так не в порядке.

– Да, да, извините!

– В больнице телефон нужно настроить на вибрацию, такие правила, – доброжелательно улыбается он.

– Да? Кто говорит? – Марыся прижимает трубку к уху, но слышит только шум и треск. – Кто это?

– Это мама! Марыся! Ты слышишь меня сейчас?

– Мама, моя мама?! – Она оседает на пол и начинает плакать.

– Любимая моя, послушай! Я цела и невредима…

– А как рана?! Ведь тот наемник тебя подстрелил! – Марыся говорит по-польски, но слово «мама» универсально. Разбуженная Хадиджа садится на кровати и вполне осмысленным взглядом всматривается в племянницу. Чужой мужчина тоже смотрит на молоденькую женщину, всхлипывающую от переполняющих ее эмоций.

– Не перебивай, котик. Я должна тебе сказать самое главное! Понимаешь все или я должна говорить по-английски?

– Понимаю.

– Я в центральной больнице в Налуте.

– Значит, ты больна! – выкрикивает в ужасе дочь.

– Нет! Я работаю как волонтер, помогаю немногочисленным докторам и медсестрам, которые еще остались.

– Как и я.

– Послушай, сейчас самое важное. Если только у тебя будет надежное транспортное средство, то беги отсюда как можно быстрее и как можно дальше. В Ливии уже не найдем друг друга. Встретимся дома, в Саудовской Аравии. Я хотела бы знать, что ты в безопасности.

– Но, мама, мы вместе сюда приехали и вместе выедем!

– Марыся, хоть раз меня послушай, мое ты любимое, но упрямое, как осел, дитя! – Мать теряет терпение и повышает голос. – Мне ближе к границе с Тунисом, а тебе нужно или к египетской, или к какому-нибудь парому. Говорят, такие уже начали плавать.

– А когда ты планируешь отсюда выехать? – уже послушно спрашивает девушка.

– Через некоторое время. Сейчас не могу оставить больных людей и бездомных детей, которых здесь становится все больше, – объясняет Дорота. – Эта буря вскоре должна закончиться, хотя борьба здесь похожа на игру в кошки-мышки. То одни захватывают какую-то местность и к нам поступают раненые и убитые, то позже другие отбивают ее и у нас снова такая же жатва.

– Мне тоже еще несколько дел необходимо уладить, точнее, пару дел нужно закончить. Я не смогу выехать сразу, – признается девушка, думая о больных тетках и о Рашиде. – В конце концов, пока что нет возможности, да и не на чем. А в машину с кем попало я не сяду, – отпускает она шпильку, потому что не в состоянии простить матери ее глупого поступка. – Если уж снова есть мобильная связь, то по меньшей мере раз в сутки будем посылать друг другу эсэмэски. Если же удастся позвонить, то я свободна преимущественно по вечерам, а вернее, около полуночи.

– Так же, как и я, – смеется мать.

Женщины даже не заметили, что между тем телефонная связь стала отличной и слышимость прекрасная.

– Попробую с тобой связаться. Люблю тебя, мама, – признается Марыся. – Я так боялась, с ума сходила от отчаяния.

– Я тоже, моя маленькая взрослая дочь. Всегда ты была моей первой и моей последней мыслью и днем, и ночью. Когда я не знала, что с тобой, меня мучили кошмары.

– Как и меня.

– Вскоре увидимся, – обещает Дорота.

– Надеюсь…

– Подожди! Чуть не забыла! – взволнованно выкрикивает мать. – Если сможешь, позвони Лукашу, а то я со своим телефоном не могу позвонить за границу. Может, вообще этот регион заблокирован.

– О’кей, попробую, – обещает Марыся. – Совсем забыла, что в Саудовской Аравии мы оставили свои семьи.

– Они там все наверняка сходят с ума! Ты связывалась с Хамидом? – спрашивает она, и дочь слышит в ее голосе осуждение.

– У меня тоже не было связи, мама! – нервничает Марыся.

– Хорошо, хорошо. Значит, сделай это сейчас.

– Пока, – говорит дочь, – я должна уже заканчивать. – И она, отключив телефон, быстро прячет мобильный в карман.

В коридоре слышатся громкие мужские голоса, топот тяжелых ботинок, хлопанье дверей. Через минуту в палату вваливаются трое атлетически сложенных мужчин, а за ними – бледный, как стена, Муаид. Парни (никто не сомневается в их профессии) одеты в длинные черные плащи, оттопыренные под мышкой, и обуты в военные ботинки. Захваченные врасплох видом заплаканной медсестры в белом халате, сидящей на полу, они останавливаются как вкопанные, что дает время мужчине за ширмой тихо вскочить в кровать и накрыться простыней с головой.

– Сами видите, что ничего подозрительного в моей клинике нет. – Муаид обнимает поднявшуюся с пола Марысю и с удивлением смотрит ей в глаза.

– А почему она сидела на паркете? – пробует к чему-либо прицепиться здоровяк.

– Да вот умерла женщина, которая тут лежала уже много времени, – врет Марыся и не краснеет, осторожно поглядывая на кровать. – Так меня это взволновало, что закружилась голова и я потеряла равновесие.

Играет она, как опытная актриса, в отчаянии сжимая пальцы и опуская взгляд.

– Нет! Вам нельзя! – кричит девушка, закрывая проход собственным телом, потому что агент безопасности делает один шаг вперед, желая увидеть, что скрыто за ширмой.

– Мне очень жаль, но я в эту минуту являюсь махрамом этой женщины, – официальным, вполне спокойным голосом сообщает Муаид. – Семья доверила мне не только ее здоровье, но и честь. Я не позволю ее опозорить, тем более после смерти.

– Что за глупости ты мне рассказываешь! – Нахальный здоровяк прется в проход, и в эту самую минуту Самира издает неистовый горловой стон.

– Она голая! – Марыся применяет последний аргумент, который почерпнула из телевизионных сериалов. – Тяжелобольных мы раздеваем. Так лучше за ними ухаживать и легче проводить немедленную реанимацию. Не хотите же вы опозорить бедную умершую, таращась на останки старой голой женщины?

Муаид удивляется двоюродной сестре, без которой он не справился бы. Тут к стонам сестры присоединяется Хадиджа, которая, несмотря на отупляющие успокоительные препараты, прекрасно отдает себе отчет в том, насколько опасна ситуация для всех тут присутствующих. Она начинает визжать, мотая во все стороны головой, и частоту звуков, ею издаваемых, невозможно выдержать. Самира тоже повышает голос. В эту минуту обе сестры разом дают концерт, при этом дергают простыни, ворочаются на кроватях с одной стороны на другую. Мужчины поражены, потому что больные выглядят как сумасшедшие.

– Таких нужно в психушке закрывать! – Шеф группы направляется к дверям, затыкая себе уши. – Или просто посадить в клетку и дать сдохнуть. Ведь это не люди, а животные.

– Видите, господин, а мы должны за такими ухаживать, – с удовлетворением говорит уже в коридоре хозяин клиники.

– Ты не думай, что отделаешься общими фразами! – Службист больно хватает Муаида за руку. – Думаешь, что, если поводишь нас по родильному отделению и отделениям для воплей, мы поверим, что ты не скрываешь здесь никаких повстанцев? В следующий раз прочешем это гнездо оппозиции от подвалов до крыши! Счастье твое, что на сегодня мы уже заканчиваем.

Из арки они смотрят на палату, из которой доносятся крики и вопли.

– Дай им, черт возьми, какие-нибудь успокоительные порошки! – Он поворачивается и идет к лестнице.

– Проводите господ, чтобы они нашли выход.

Муаид не хочет оставлять следователей одних. Медсестра прекрасно знает, что ей нужно делать.

Когда голоса и шум в коридоре стихают, Марыся закрывает дверь и прикладывает палец к губам, успокаивая женщин. Она быстро подходит к кровати мужчины и откидывает простыню. Улыбающийся, но еще бледный от страха, он садится на койке и восклицает:

– Ты добрая! – Затем уцелевший пациент крепко притягивает девушку за шею, чтобы поцеловать. – Ты спасла мне жизнь.

– И моему двоюродному брату тоже, – добавляет Марыся и вздыхает с облегчением. – А может, и себе?

– Мириам… – Слабый хриплый голос доносится от ближайшей к двери кровати, на которой лежит измученная Самира. – Мириам, помоги мне.

Шокированная Марыся молниеносно поворачивается и видит тетку, смотрящую вполне осмысленным взглядом прямо ей в глаза. Женщина, вышедшая из комы, встает, крепко держась за поручни, и пытается идти по холодному полу палаты. Она дрожит, но, собрав волю в кулак, с помощью племянницы направляется к окну. Она обнаруживает там мужчину среднего возраста и сразу узнает в нем Махди – ее единственную большую любовь в прошлом.

– Сами! – Мужчина протягивает к ней руки, а его посеревшее от болезни и страха лицо сияет сейчас радостью. – Моя любимая Самирка!

Влюбленные падают друг другу в объятия.

* * *

Женщины из семьи Салими покидают больницу двоюродного брата, для безопасности их отвозят домой на машине «скорой помощи». Правительственные силы пока не стреляют в больницы и машины «скорой помощи». Но никогда не знаешь, что тебя ждет в будущем. Муаид с Рашидом и Махди планируют, как провести эвакуацию клиники. Доктор звонит знакомым коллегам, не поддерживающим режим. Муаид же связывается со скрывающимися и запуганными медиками из частных, закрытых уже клиник. Рашид работает сейчас уборщиком: «принеси – вынеси – подмети». Но в этом он незаменим. Хозяин больницы знает, что медлить нельзя ни минуты. Он уверен, что служащие органов безопасности вскоре появятся, причем в более мощном составе.

– Есть мысль, как надуть службистов, – говорит Муаид на быстрой ночной летучке, организованной в большой палате реабилитации на третьем этаже здания. – Поиграем с ними в кошки-мышки. Это их любимая игра.

Он едва заметно улыбается.

– Если кто-то решил покинуть Ливию, то будет лучше, если он сейчас выйдет и не узнает подробностей. Как и те, кто решил по-прежнему работать в больнице в Триполи и не хочет участвовать в рискованной эвакуации раненых. Можете идти домой, так как вам вставать завтра утром на смену. Детали я хотел бы обговорить только с посвященными в дело докторами, медсестрами и санитарами.

Выходят три доктора и десять медсестер, по большей части ливийки. Остаются в основном иностранцы. «Грустно, – думает Махди, глядя на уходящих. – Больше вступают в нашу борьбу чужие, а не свои. Хорошо, что у нас есть такие Муаиды. – Он, улыбаясь, с доверием смотрит на неустрашимого худого мужчину.

– Все ли присутствующие в палате уверены в своем решении? Все ли в душе герои? – Махди хочет поддержать и немного развеселить несколько скованное общество.

– Не дадим себя запугать! – Пакистанский хирург-невролог с большим животом и руками пианиста потрясает над головой кулаком.

– Для меня и моей семьи Ливия – это вторая родина, – признается скромная маленькая медсестра-филиппинка. – Я живу здесь двадцать лет! Уйти сейчас – это все равно что бросить пострадавших в беде соседей или знакомых! Это было бы неправильно!

Все согласно кивают.

– Может, перенести больных в костел на Дахре? – подает мысль египетский копт. – Святыни – это самые безопасные места во время войны.

– Спасибо за ваши слова, поддержку и советы, но послушайте, какой план у меня. Мы должны начать быстро действовать.

Муаид, как настоящий докладчик, вытягивает руку вперед, призывая к тишине.

– Вы прекрасно знаете, по крайней мере часть из вас, что я основал центр для реабилитации наркоманов, наркозависимых людей, – начинает он. – Он находится в ста километрах от города, в медвежьем углу провинции. Окружен он гектаром моей частной территории, преимущественно незаселенной, – песок и колючие кактусы. Мой лазарет сам себя содержит. Мы лечим больных трудом. Пациенты выращивают овощи, фрукты и домашних животных. До сих пор мы должны были покупать только сахар, кускус и лекарства.

– Замечательно! Mabruk! – раздаются удивленные голоса.

– Проблема в том, что он предназначен для двухсот, самое большее трехсот больных.

– Ой-ой-ой! Что же будет? Такое хорошее место!

– Мы выписали почти всех наркозависимых, они спокойно могут лечиться дома, – невозмутимо продолжает Муаид. – Те, кто остался, уже практически здоровы и решили нам помочь в содержании огорода, кормлении скота, приготовлении пищи или уборке. Они будут жить в большой свадебной палатке, разбитой во дворе.

– Эй! Супер! Ну и голова у тебя! – Некоторые служащие больницы, более импульсивные, встают, похлопывают организатора начинания по спине, по плечу или пожимают ему руку.

– Я уже выслал грузовик с двадцатью больничными койками, лекарствами и большим количеством оборудования для процедурных кабинетов. Ни одной операции там не предвидится. Там нет для этого соответствующих условий. Легко и средне раненных мы выписывали из нашей клиники всю вторую половину дня. Семьи плачут, боясь, что их близким станет хуже. Но после того, как я описал им незавидную ситуацию, в которой мы оказались, они не противятся и спокойно забирают раненых. – Он с горечью смеется.

– Так сколько их осталось?

– Около пятидесяти недавно раненных и прооперированных, а также с десяток в плохом состоянии и с осложнениями.

– Много, – шепчет один серьезный доктор.

– Есть также с внутренними кровоизлияниями и гангреной.

– Черт возьми! – не может сдержать себя Махди. – Но мы справимся! – заявляет он, не желая отбить охоту у согласившихся помочь медиков.

– А как мы их перевезем? Как вы хотите доставлять пациентов из реанимации? – спрашивает ответственный за больных хирург. – Их это может убить!

– Да, я не исключаю такого исхода, – признается Муаид. – Но если они попадут в руки службы безопасности как противники вождя, вступившие в борьбу с режимом, то наверняка этого не переживут, – подводит он печальный итог. – Мы не убедим этих господ в длинных черных плащах, что все наши пациенты лечатся здесь после несчастных случаев на дороге. В результате инцидентов у них оторваны руки, ноги и имеются огнестрельные ранения. А службисты далеко не глупы!

– Без письменного согласия семей я на такую транспортировку не решусь, – говорит окончательно разнервничавшийся палестинский доктор, а остальные кивают. – Если меня военные, наемники или службы безопасности не доконают, то до меня доберется с тылу семья умершего пациента. Око за око, зуб за зуб, знаешь такой принцип. Мы не имеем права за них решать и подвергать опасности жизнь их родственников.

– Я уже этим занялся, – отвечает инициатор рискованного предприятия, прекрасно ориентируясь в арабских реалиях. – Те семьи, которые разрешат нам перевозку их родственников в новое, практически безопасное место, должны до пяти часов утра принести разрешение в письменной форме и оставить его в нашей небольшой аптеке у Сук Джума на Бен Ашур. Знакомый фармацевт будет там сегодня дежурить всю ночь.

– Интересно, как тебе в существующих условиях удалось так быстро с ними связаться? Послал информацию голубем? – Махди не может не удивляться предприимчивости хозяина клиники.

– Мы всегда берем номер телефона кого-нибудь из семьи пациента или даже соседей, чтобы в случае нужды сообщить, например, о кончине или необходимости проведения рискованной процедуры. Сегодня нам повезло, потому что мобильная связь действовала, как прежде! – Все, как по команде, прикладывают телефоны к уху и с удовольствием слушают сигнал. – Иначе наш план был бы обречен на провал.

– Аллах над нами сжалился! Sza Allah! – слышен шепот сильно верующих мусульман.

– Чем мы можем быть тебе полезны? Что нужно делать? Что дальше? – спрашивают собравшиеся уже наперебой.

– В центре у меня на каждой смене два обленившихся доктора и одна медсестра, – информирует Муаид, с неодобрением поджимая губы. – Значит, сами видите, для чего вы нужны. Для всего!

Слушатели довольны, потому что каждый любит чувствовать себя незаменимым и необходимым.

– Пациентов из реанимации мы будем перевозить машинами «скорой помощи» по одному и под присмотром доктора.

Махди сменяет докладчика, который координирует организационно-бумажные дела. Как медик, он выбрал наименее опасный транспорт.

– В каждую машину «скорой помощи» можно втиснуть еще на передние и задние сиденья для спасателей по парочке легкораненых, по-прежнему требующих текущего контроля и постоянной медицинской помощи.

– Можно я позвоню жене и попрошу пару кальсон на смену? – смеется веселый пакистанский доктор.

– Я тоже… Я тоже… – Врачи по очереди встают и направляются к выходу.

– Подождите, мы еще не закончили, – кричит Муаид, довольный, что в целом все прошло легко. – Пациентов, которых можно перевезти на колясках, и тех, кто хоть немного двигается на своих ногах, транспортируем автобусами. Тут понадобится забота медсестер.

– О’кей, я еду. – Первой поднимает руку филиппинка, а вслед за ней – украинка и болгарка.

– Когда составим график дежурств, то два раза в сутки я буду высылать за вами маленькие старые автобусы. Для отвода глаз полнейшая рухлядь, – хохочет он ехидно.

– Благодарю тебя, мой добродетель, благодарю, – смеясь, говорит Махди.

Для снятия стресса они начинают отпускать друг другу шуточки, вспоминают курьезные случаи из практики. Два часа ночи, а никому не хочется спать.

– Господа, господа! – В помещение без стука входит старая костлявая санитарка из Эритреи, которая долгие годы убирает также в доме Муаида. Головы всех поворачиваются в ее направлении. – У меня уже столько письменных разрешений! Ха! Привезли из аптеки, – сообщает таинственно женщина и смеется, показывая кривые желтые зубы, – смотрите, как доверяют моему господину.

Она машет перед глазами собравшихся пачкой исписанных, помятых и запятнанных листов.

– Значит, приступим к делу! Время не ждет!

Все выбегают из палаты.

Три часа ночи. У Марыси нет уже практически сил, но Самира не дает ей уснуть. Она хочет узнать обо всем, что происходило за долгие пятнадцать лет, пока она была в коме. Пока еще она говорит нечленораздельно, путая слова, язык у нее заплетается, горло болит и хрипит. Но племянница понимает все, что хочет сказать или спросить тетка. Хадиджа тоже сидит с ними в палате, но полностью погружена в свои мысли. «Она не выглядит здоровой, – беспокоится Марыся. – И этот ее пустой, какой-то мертвый взгляд. Я должна буду попросить сменить лечение, – решает она. – Не стоит ее отуплять, нужно вдохнуть в нее жизнь».

Марыся ставит более точный диагноз, чем пользующийся хорошей репутацией доктор.

– Как погибла Малика? – спрашивает Самира, так как эта семейная история происходила уже в Гане.

– Страшно, ее застрелили.

Марыся начинает рассказ об их жизни в Африке и описывает любовь тетки к красивому послу Эритреи.

– Должны были пожениться? Что за несчастье! Даже она не заслуживает такой страшной кары за грехи, – приходит к выводу сестра. – У нее были проблески доброты… – говорит она слабым голосом, вспоминая Малику.

– Я любила тетю Малику, – признается Марыся. – Она была для меня очень близким человеком.

– Даже больше, ты сама называла ее своей матерью! – восклицает тетка. – Бедная Дорота, она пришла в отчаяние, когда узнала, что ты не приехала на встречу в посольство.

– Знаю, – кается Марыся, и слезы собираются в ее потемневших от жалости глазах. – Сейчас я это понимаю…

– Только сейчас?! Ты ей страшно далась! – нервничает собеседница, но через минуту пренебрежительно машет рукой. – Что ж, нечего плакать над разлитым молоком, ведь вы в конце концов нашли друг друга.

– Да, после очень долгого времени.

– А где? В Триполи?

– Она приехала сюда, когда я была подростком. Какой-то итальянский детектив меня отыскал.

– Как это хорошо! Так вы уже много лет вместе! – радуется тетка.

– Нет. Тогда я с ней не поехала, – сокрушается она.

– Что? – Самира усаживается в кресле, выпрямляясь, как струна. – Ты что, с ума сошла?! – хрипит она.

– М-м-м, пожалуй, да. – Марыся даже потеет от такой беспардонной критики. – Мы встретились намного позже, в Саудовской Аравии, – признается она, сокращая конец истории своей жизни. – Только год тому назад мы снова наладили контакт.

«Самира всегда была до боли искренней, – думает она, глядя на тетку. – Она немного напоминает этим польку Кингу из Саудовской Аравии. Может, поэтому я так полюбила подружку. Wallahi…

Вдруг она о чем-то вспоминает и даже закусывает губы.

– Я должна была позвонить Лукашу! Какая же я безответственная, безнадежная! – кричит она и вскакивает, чтобы тут же найти мобильный телефон.

В ту самую минуту дом сотрясает мощный грохот. Пораженные женщины подскакивают, хватая друг друга за руки и прячутся за софой. В панике они осматриваются вокруг.

– Что происходит? – спрашивает Самира, глядя на потолок, с которого сыплется белая штукатурка. – Я тебя расспрашиваю о давней старине, вместо того чтобы узнать, что, к черту, происходит в нашей стране сейчас? Махди был ранен, насколько я знаю, но я не хотела так сразу у него выпытывать. Он был занят с Муаидом. Я думала, что это произошло в какой-то потасовке на улице. У нас тут не раз стреляли: шайки наркоманов, контрабандисты. Всегда можно было оказаться в плохом месте в плохое время…

– Тетя моя любимая! У нас война! – выкрикивает Марыся. – Революция! И мы сами убиваем друг друга.

– У меня погибла вся семья, дорогая сестра, – вмешивается в разговор тихая до сих пор Хадиджа. – Сделали из какой-то смертоносной штуки выстрел – и убили разом четверых детей, играющих у бассейна.

– Что? – Самира перестает трястись из-за бомбардировки. Новость, которую она узнает, еще более шокирующая и страшная, чем то, что происходит за окном. – Что ты говоришь?! Как это вообще возможно?!

– То, что слышишь. – Сестра хватает пришедшую в себя Самиру за плечи и осторожно ее встряхивает. – Знаете, что остается от тела семилетнего или даже двенадцатилетнего ребенка после такого взрыва? – спрашивает она, глядя на собеседниц. – Я готова все отдать, чтобы уснуть, как ты, и никогда уже не проснуться! – Женщина опускает голову.

– Хадиджа, ради Бога! – Самира закрывает ладонью рот и тихонько роняет слезы.

Взрывы снаружи становятся все более громкими и переходят в канонаду. Родственницы беспомощно смотрят друг на друга. Стекла в окнах дрожат.

– Муаид получил информацию, что ООН и НАТО не будут сложа руки сидеть и смотреть на то, что Муаммар вытворяет с нами. Может, это они? Они ведь обещали начать бомбардировать военные объекты, – вспоминает Марыся.

– Так почему они бомбят центр города? Что теперь будет с гражданскими? – трезво рассуждает Самира, сжимаясь при каждом очередном взрыве.

– Говорили, что должно быть безопасно…

– Бла-бла-бла… – Хадиджа не верит в это. – Чушь! Они борются не за нас, а только за наши месторождения нефти и газа. Наивен тот, кто думает иначе! – иронично усмехается она.

– Мы сейчас же должны убраться отсюда.

Марыся дрожит всем телом. Ей кажется, что бомбы падают уже во дворе.

– Триполи стал еще более опасным, чем до сих пор.

В ту самую минуту звонит телефон, Марыся ощущает это только по вибрации. Она не слышит даже собственных мыслей.

– Мириам! – кричит в трубку Рашид. – Пакуйтесь, я приеду за вами так быстро, как только удастся!

Он отключается.

Когда около пяти утра налет закончился, женщины слышат шум открывающихся въездных ворот и рев мотора машины. Они сидят в палате на чемоданах и боятся двинуться. Через минуту Марыся, как самая отважная, подходит к окну и оглядывает двор из-за плотной занавески.

– Пора! – сообщает она, подбегая к теткам. Она хватает сумку и берет Самиру под руку. Первый день после комы был для той изматывающим. Женщина едва волочит ноги, ей трудно удерживать равновесие.

– Может, Махди тебе поможет? – У молодой женщины не хватает сил.

– Так это он приехал? – Глаза Самиры сразу начинают блестеть, и к ней возвращаются силы. – Он не должен видеть меня в таком состоянии, я справлюсь.

– Пойдемте, женщины! – Махди входит в комнату и смотрит на присутствующих. – Перепугались, да? – смеется он, но видит, что те на пределе сил.

После глубокого ранения в шею, которое не заживает быстро, он еще должен лежать на больничной койке, постепенно восстанавливаясь и выздоравливая. Но в условиях войны он, как доктор, чувствует себя обязанным помочь другим, более тяжело пострадавшим. Все, что он делает, превышает его силы.

Выходящих из дома по-прежнему испуганных женщин овевает приятный свежий воздух раннего утра. Они глубоко вздыхают и оглядываются вокруг в поисках следов уничтожения, но все на своих местах. Рашид поминутно бегает в подсобку, принося то старые матрасы, то новые пледы и одеяла, то пустые канистры для бензина. У подъезда стоит большой пикап «форд», в багажник которого мужчина вбрасывает найденные вещи.

– Это были союзнические силы НАТО, – сообщает он счастливо. – Выкурят лиса из норы, увидите! Уже скоро конец этой братоубийственной бойне.

– Хотя бы, – Самира хватается за ручку двери машины и тяжело вздыхает. Из-за того, что она ослабла, ее всю трясет.

– Куда вы нас забираете? – задает Марыся главный вопрос.

– Муаид эвакуирует больницу на ферму, которая когда-то принадлежала твоему отцу, – говорит Рашид. – Ты тоже там, говорят, жила какое-то время?

– Ой! Я так хотела туда поехать и увидеть старые стены! – Марыся от радости даже хватается за голову.

– У тебя будет возможность. Только заберем последних больных. Медленно идет у нас это переселение. И летим в деревню.

Рашид открывает дверь перед Самирой и мчится домой за своими личными вещами. У человека, только что очнувшегося после комы, едва ли хватит сил, чтобы поднять ногу и сесть в машину. Она пробует сделать это самостоятельно, но сразу же опускает ногу и делает вид, что еще минуту хочет насладиться бодрящим воздухом.

– Извини, милая. – Махди бросается ей на помощь. – Я совсем забыл о твоей болезни.

Он ведет себя не как доктор.

Он поднимает женщину здоровой рукой, кривясь при этом от напряжения и боли.

– Стоп! Что ты вытворяешь?! – Рашид уже рядом с ними, отпихивает больного, из-за чего тетка чуть не приземляется на асфальт. – Что тебе Муаид говорил? Если будешь так перенапрягаться и сорвешь еще раз то сухожилие, то будешь выглядеть как петух со скрученной шеей. Вот так.

Парень очень убедителен, показывая, как это будет выглядеть. Наклонив голову в левую сторону, он смешно высунул изо рта красный язык, заставив всех засмеяться. Через пару минут они в хорошем настроении трогаются в дорогу, привыкнув уже к отзвукам одиночных взрывов. Несмотря на раннюю пору, у больницы все кипит. Маленькие автобусы человек на десять медленно заполняют едва двигающимися ранеными. В основном это мужчины. Но не только. Несмотря на то что Каддафи считался поборником феминизма и всю жизнь окружал себя женщинами, он и им уже поперек горла. Они хотели только выйти на манифестацию – и искалеченные попали в больницу.

– У нас пара лежачих в очень плохом состоянии, но думаю, что машины «скорой помощи» уже не смогут вернуться до семи, а до этого времени клиника должна быть освобождена и принять свой обычный вид, – говорит Муаид Рашиду и Махди.

Женщины в автомобиле прислушиваются, сидя у открытого окна.

– Кого не удастся вывезти, перетасуем с теми, у кого болят сердце или почки, кто болен туберкулезом, чтобы их количество и повреждения не бросались в глаза.

– О’кей, браток, давай! – Махди похлопывает несостоявшегося родственника по спине, с сочувствием глядя на его вспотевшее лицо и небрежно расстегнутую одежду.

– У них ампутированы или руки, или ноги, а один старик в совершенно отвратительном состоянии, но семья дала согласие на вывоз его за город, даже просила об этом, – шепотом поясняет хозяин больницы, толкая при этом каталку на колесиках.

Маленькая, хорошо сложенная медсестра вскакивает в машину и поправляет, приглаживает и похлопывает брошенные туда Рашидом матрасы и пледы, которые должны сделать езду более комфортной. К ней присоединяется Рашид и санитар. Вместе они стараются втянуть в кузов стонущих, бледных, изувеченных мужчин. Больного в самом тяжелом состоянии они укладывают с краю, около шестнадцатилетнего парня с ампутированной до колена ногой. Потом еще троих, от которых исходит запах болезни, гниения и детергентов. Они лежат тесно, как рыбы в банке, но поддакивают, что все mija-mija.

Наконец Рашид натягивает на открытый багажник пикапа брезент и укрепляет его со всех сторон, оставляя только щели в углах, у изголовья этой временной кровати.

– Едь медленно, – говорит Муаид, похлопывая двоюродного брата по спине. – И смотри не попадись! Мы не должны рисковать ни безопасностью наших женщин, ни жизнью пациентов.

Рашид, недовольный собой, кивает и поджимает губы.

– Держитесь, девушки! – обращается он к испуганным родственницам. – Все будет хорошо, во второй половине дня я приеду вас проведать. – Он улыбается, чтобы придать им мужества. – Приготовьте для меня какую-нибудь вкусную шорбу.

– Это безлюдное место, я был уже там сегодняшней ночью раза три и не видел ни одной живой души, – радуется Рашид. – Ни одного поста полиции, не говоря уже о военных. Что они там должны отслеживать и кого проверять, если теми дорожками проезжают одни сельскохозяйственные машины или один автомобиль в час? В спокойное время это все. Люди проводят выходные на своих фермах, встречаются там с семьей или знакомыми, делают шашлыки. Но сейчас все соседние дома забиты наглухо. Муаид паникует, он уже измучен. Бедный порядочный парнишка!

К временной больнице можно было бы доехать и за час, если бы не ее деликатный груз и желание не бросаться в глаза. Шофер ведет машину очень осторожно, избегая больших выбоин, торможения на поворотах, не превышая максимальной скорости в шестьдесят километров в час. Пассажиры в кабине машины, несмотря на то, что измучены и не выспались ночью, сидят молча и грустно смотрят перед собой. Все время думают о том, как там больные, лежащие под брезентом. Переживут ли тряску? Если ли у них чем дышать? Не хотят ли пить? Не нужна ли им помощь?

Доезжают до места через полтора часа. Самира и Махди засиделись и с трудом двигаются, но ни у кого нет сейчас времени, чтобы ими заниматься. Ничего с ними не станется. Рашид, Марыся и Хадиджа (она, вероятно, не получала отупляющих лекарств, поэтому все понимает и вполне ориентируется в ситуации) выскакивают из машины и подбегают к багажнику. Трясущимися руками распутывают завязки, которыми крепится брезент. Изнутри доносятся громкие стоны и вздохи. Залитые потом, бледные как смерть пациенты собирают остатки сил, чтобы выбраться наружу. Присутствующие здесь помощники спешат к вновь прибывшим. Первыми забирают наиболее нетерпеливых, под конец в багажнике остаются только парень и старик. Оба лежат и застывшим взглядом смотрят в голубое небо. Подросток наконец моргнул и тихонько всхлипнул. Хадиджа хочет утешить его и хлопает по ноге. Когда она, не найдя ее, приподнимает одеяло, ее глазам предстает худое искалеченное тело.

– Бедолага! – Она протягивает к нему руки, как к собственному ребенку. – Что они с тобой сделали? Что за убийцы живут в этой проклятой стране!

Парень на руках подвигается к краю багажника и прижимается к чужой женщине, как к родному человеку.

– Этот господин мертв, – шепчет он ей на ухо. – Испустил дух у меня на руках… И еще… – Рыдания перехватывают ему горло. – И еще при этом обосрал меня. – Он отряхивается руками и, пристыженный, осматривается вокруг, как если бы он сам это сделал.

– Ничего страшного! – говорит ему украинская медсестра со светлым и полным, как луна, лицом, утешая молодого пациента. – Справимся! Выкупаемся, освежимся – и будешь как новенький. Хорошо? – Она принимает его от замершей неподвижно Хадиджи и усаживает парня в мокрых от экскрементов брюках на металлическое инвалидное кресло-каталку. – Вас, уважаемый господин, ждет купание, – с улыбкой продолжает она и игриво ерошит вьющиеся всклокоченные волосы парня. – Как тебя зовут, юноша? Могу поспорить, что Мухаммед, – шутит она, потому что в каждой арабской стране мужчина если не первый, то второй или третий должен носить имя Мухаммед.

– Откуда ты узнала? – Парень медленно забывает о страшных переживаниях минувшего часа.

– Что за Содом и Гоморра?! – Хадиджа подбегает к машине, у которой уже стоят все члены ее семьи. – Что за ад?! – Она хватается за волосы и начинает вырывать клоками. – Я наказана за грехи и разврат, вот что! Наказание Господне!

Она кружится юлой и размахивает руками.

– Это даже не чистилище, а пекло на земле! – Женщина падает на колени и начинает биться лбом о землю на каменистой тропке. – Я не хочу жить! – воет она. – Убивайте друг друга и сгнивайте тут сами! Без меня! – выкрикивает она, вскидывая руки вверх, и в следующее мгновение падает без сознания лицом в песок.

* * *

Марыся все время держит в руке телефон, чтобы, несмотря на трагические события, не забыть позвонить Лукашу. Пока есть связь, нужно воспользоваться моментом, ведь неизвестно, что будет дальше.

– Привет, как дела? Как Дарья и Адамчик? Все здоровы? – Несмотря на то, что она должна сразу отчитаться о ситуации, Марыся в знак приветствия задает традиционные арабские вопросы.

– Мэри, это ты? Плохо тебя слышу! Говори громче! Почему вы не откликаетесь? Мы тут с Хамидом с ума сходим!

– Не было связи, – отвечает девушка, удивленная внезапным интересом мужа.

– Что, что?

– Не работали телефоны и Интернет! – выкрикивает она.

– Как это? Абонемент оплачен, значит, можете звонить сколько хотите. Я пробовал, наверное, раз сто, Дорота просто не берет трубку. А твой оператор сообщает, что ты вне зоны досягаемости. Что вы там, черт возьми, делаете?

– Номер телефона мамы можешь сейчас забыть и не оплачивать счет, – пока она произносит эти слова, понимает, какое это может иметь значение для находящегося за тысячу километров мужчины. Даже на таком расстоянии она слышит его хриплое дыхание.

– Мама им уже не пользуется… потеряла, – говорит Марыся, не желая вдаваться в подробности, для этого еще будет время. Если Дорота захочет, она сама все расскажет мужу.

– Можешь ее пригласить к телефону? – шепчет Лукаш.

– Не могу. Я под Триполи, а она в Налуте.

– Где? Почему? Почему вы не вместе?

– Так случилось. Попробуем еще встретиться в Ливии, но если не удастся, то мама посоветовала эвакуироваться по отдельности. Она ближе к границе с Тунисом, а я, может, сяду на какой-нибудь паром. Не знаю еще.

– Где находится этот Налут?

– В горах Нафуса. Достаточно большой город…

– Ведь там тяжелые бои! – выкрикивает Лукаш в волнении. – Почему вы не вылетели самолетом?

– Нужно было сначала доехать до аэродрома. Ты просто не знаешь, что здесь творится.

– Во всех новостях показывают, что из Ливии люди бегут тысячами, а вы не можете? Почему?

– Нам не повезло. – Марыся уже измучена этим разговором, беспочвенными обвинениями и глупыми советами.

– А может, не хотите? Может, ты вырвалась из супружеских оков, а Дорота вспомнила ливийский климат и красивого ливийского мужа? – Лукаш бросает ей гнусные оскорбления.

– Хорошо, что ты говоришь не с мамой. Это гадко и только ранило бы ее. Мы находимся в центре войны не по собственной воле. Ты ведешь себя как типичный самец, – холодно произносит она. – Я дам тебе номер телефона мамы. Позвони ей. У нее нет возможности звонить за границу.

Взволнованная Марыся быстро диктует цифры и тут же прерывает разговор. Даже не пробует звонить Хамиду. Боится, что их разговор пройдет в подобном тоне. «Наши парни не в состоянии понять, что мы оказались в черной дыре, – думает она, тяжело вздыхая. – Тот, кто сидит в кресле перед телевизором в теплом комфортном домике, не сможет представить ужасов войны».

Марыся решает успокоиться. Бешенство не поможет. Она ходит по ферме, все больше очаровываясь ею. Она как будто загипнотизирована. Она чувствует себя так, как если бы выехала отсюда вчера. У нее не выходят из головы претензии Лукаша, собственные супружеские хлопоты, депрессия и болезнь Хадиджи и терпение людей, которые ждут размещения, лежа на матрасах в тени оливковых деревьев, в свадебном шатре или на больничных койках у дома. Но в то же время она переполнена эмоциями, вызванными встречей со старым семейным домом: это ее место счастья со времен детства, это ее рай. Она слышит смех родителей, доносящийся ночью из их спальни, плач маленькой Дарьи, негритянские напевы госпожи Джойс, с которой она так любила находиться в кухне, хриплый голос польской бабушки, все время читавшей ей цветные книжечки. Бунгало не изменилось. Она входит в него через широкую, выложенную терразитом террасу. Здесь по-прежнему стоят пластиковые белые столики и кресла, занятые сейчас больными. Но Марыся не видит этих людей и их мучений, не в эту минуту. Входит в большой тридцатисемиметровый зал – и ее тут же охватывают воспоминания. Пол тогда был застелен красивым шерстяным ковром в бордово-синих тонах, по-прежнему ею любимых. Под одной стеной находился кожаный мебельный гарнитур для отдыха, а напротив – большой телевизор, подвешенный на не видимых глазу кронштейнах. Под ним, на специальной полочке из красного дерева, стояла аудио-и видеоаппаратура, которой она научилась пользоваться раньше, чем мама. Просматривала до дыр любимые сказки. На расстоянии двух метров от него был вмонтирован камин, выложенный кафелем, вручную расписанным цветочно-анималистическими арабскими узорами. Это было чудо! В каждом углу комнаты находилось что-то: высокая зеленая пальма в полтора метра, угловой комод, кожаный пуф, по-восточному расшитый зигзагами-завитками. А у окна то, что она всегда любила, – кресло-качалка с мягкой подушечкой и теплой шалью, разложенной на подлокотниках. Она помнит, как спорила с мамой о том, кто будет в нем сидеть. Кончалось тем, что они запихивались в него вдвоем. Сейчас она вспомнила тепло и родительскую нежность, которая всегда исходила как со стороны матери, так и отца. Перед глазами пролетают образы общих игр и барахтанья именно на этом шерстяном ковре. Она помнит, как скакала у папы на животе. Он делал вид, что ему больно. Потом поднимал ее вверх на вытянутых руках и кружил, как на мельнице. Все эти воспоминания она тщательно скрывала в самых глубоких закоулках израненного детского сердца, чтобы защититься от боли и нехватки родителей. Молодая женщина моргает, как если бы хотела пробудиться от чудесного сна. Она видит, что от тех давних образов остался только камин и старый телевизор, прикованный к стене. Вся роскошь куда-то исчезла. В зале стоят приставленные к стенам небольшие, на четверых, столики из светлого дерева, твердые стулья без подушек на сиденьях и барная стойка. «Сейчас это место выглядит как столовая и, пожалуй, ею является», – приходит она к выводу и чувствует разочарование.

Марыся распахивает дверь, ведущую из зала в кухню. «А вот это помещение осталось прежним», – вздыхает она с облегчением.

В кухне есть все, что только можно себе представить, включая мойку и холодильник с двумя стальными дверцами, которым она всегда восхищалась. В нем она могла бы поместиться стоя. Молодая женщина ходит по кухне, дотрагивается до шкафчиков и утвари, проводит рукой по холодной каменной столешнице. Большинство вещей уже не новые, но все еще наивысшего качества. Через минуту она прижимает нос к стеклу двери, ведущей на патио, где летом проводила прекрасные минуты, купаясь в надувном бассейне. Там по-прежнему стоит каменный стол и скамейки. В углу – стационарный гриль из красных обожженных кирпичей. «Это было любимое место мамы, – вспоминает Марыся. – Если бы она могла, то сидела бы здесь все время. Сейчас, сейчас, ведь была где-то тут и ванная. – Она хмурится, стараясь вспомнить, поворачивается и направляется к белой двери, ведущей из зала. Щелкает замок – и она оказывается в туалете. Марыся тяжело вздыхает, у нее кружится голова. «Жаль, что со мной нет мамы. Не знаю, была бы она обрадована такими переменами, но наверняка окунулась бы в прошлое так же глубоко, как и я. Вдвоем было бы веселее, – думает она и вздыхает, сжимая в руке мобильный. Позвоню, когда обойду все комнаты», – решает она.

Ванная, как и когда-то, олицетворяет комфорт. «Она словно из итальянского буклета», – приходит к выводу Марыся, оглядываясь вокруг. Глазурь имитирует мозаику, она любимых оттенков Дороты – голубого, темно-синего и белого. Над большой ванной вмонтирована длинная полка. Сейчас она заполнена детергентами и дезинфицирующими средствами, нестерильными ватными тампонами и марлей. Нет уже художественно разбросанных раковин и панцирей морских существ, которыми она любила играть во время купания. Нет фонарей и светильников. Но на подоконнике стоит высокая узкая ваза из прозрачного стекла с нарисованными темно-зелеными ветками.

Потом Марыся идет в спальню родителей. Открывает дверь, и воспоминание о прекрасной комнате в пастельных тонах с огромным супружеским ложем, накрытым пушистым пледом, с горой цветных подушек, улетучились. Ей сразу же хочется уйти, но она стоит как соляной столп, глядя широко открытыми глазами на реанимационную палату. У противоположной стены на одинаковом расстоянии стоят современные больничные койки. Тут лежат пациенты, находящиеся без сознания или в коме; одни подключены к компьютерной аппаратуре, другие – к кислороду, и каждый – с капельницей, медленно доставляющей в вены необходимые лекарства. В воздухе – запах хлора, лекарств и болезни. Шумит медицинская аппаратура и кондиционер. Окно занавешено плотными шторами. Только небольшая лампочка и свет экранов дают непривычный космический отсвет. Сидящая на стульчике медсестра улыбается и прикладывает палец к губам. Марыся выходит на цыпочках. Осталось посетить еще одно место, которое она приберегла напоследок.

Ее собственная комнатка была устроена, как конфетка, бонбоньерка, сверточек в красивой обертке, перевязанный ленточкой. Она помнит, что над небольшим топчанчиком висел балдахин из нежнейшего розового тюля с изображениями многочисленных персонажей сказок Диснея. Все было такое цветастое, что даже било в глаза. На столике стоял желанный домик для Барби, который она получила от чудесного в то время папы. Марыся прислоняется к стене и не торопится открывать дверь. Она боится, что ее видение лопнет, как радужный мыльный пузырь.

– Мириам, куда ты подевалась?! – слышит она прямо за спиной голос Рашида, в котором звучит упрек. – Девушка, надо помочь, иначе пациенты, да и мы тоже, сегодняшнюю ночь проведем во дворе среди скорпионов, ужей и диких собак.

Сильный, как бык, парень сам тянет сложенную железную больничную койку. Двоюродная сестра не в состоянии вмиг очнуться и вернуться к действительности, но уже через минуту подскакивает к Рашиду и старается помочь.

– Куда с этим?

– Открывай дверь перед собой! Это будут ваши четыре стены.

Парень едва дышит, показывая головой на вход в бывшую комнату Марыси. Она глубоко вздыхает и знает уже, что весь пласт воспоминаний улетучился. Сейчас они останутся уже навечно в ее раненом сердце.

– Хорошо, что все убрали, сейчас легче и быстрее у нас все пойдет, – довольно говорит Рашид.

– Что здесь хотел устроить Муаид?

Помещение больших размеров, но запыленное, с паутиной в углах. В нем нет никакого оборудования.

– Какой-то рекреационный зал для фитнеса. Все оборудование – в подсобке, поэтому, как только закончится буря, можно будет вернуть центру первоначальный вид.

– Подожди минутку, не вноси кровати, – сдерживает Марыся удивленного парня. – Если я буду здесь спать, то в первую очередь мне нужно убраться, все вымыть и продезинфицировать. Не хочу, чтобы ночью какой-нибудь паук упал мне на волосы. – Она с отвращением отряхивается, вынимает из кармана джинсов резинку, связывает кудри и идет за ведром и веником.

– Мы должны сейчас же куда-то положить Хадиджу. Терпеливая Самира тоже едва держится на ногах.

Мужчина не понимает свойственного женщинам желания навести порядок.

– Пять секунд их не спасет.

Когда уже все пахнет свежестью и в комнате стоят три кровати, к ним вваливается вспотевший Махди.

– Супер! Хорошая работа! Вполне приличную комнату обустроили, – улыбается он довольно. – Поставьте сюда пять коек, а я организую транспортировку тяжелораненых.

Молодые смотрят друг на друга.

– Хорошо было бы, если б они находились около палаты реанимации. Всегда доктор или медсестра будут за ними присматривать.

– А куда нам деваться? – несмело спрашивает Марыся.

– Послушайте, закончим, что начали, а потом уже подготовим место для себя. Есть еще один домик, длинный, узкий, как трамвай, с зарешеченным окошечком. Если вам подойдет, то справитесь. – Махди поворачивается и, сгорбленный, быстро идет в сад за больными.

– Ага, я что-то припоминаю.

Марыся идет, будто во сне, и открывает узкую дверцу, ведущую из зала.

– Рашид, ты представляешь здесь три кровати? – смеется она иронично, останавливаясь за шаг от затхлой и запыленной клетки.

– Есть только одна возможность, – говорит парень, массируя заросший подбородок. – В глубине положим на пол два узких матраса, а за этой временной перегородкой поставим одну кровать. Поверь, будет не так уж плохо. Ведь это, в конце концов, только временное жилище, – утешает он Марысю.

– О’кей, если так должно быть… – тяжело вздыхает не очень довольная девушка, а Рашид уже вытягивает сломанную решетку.

Марыся, настроенная побыстрее навести здесь порядок, принимается убирать.

Через минуту в ее бывшую детскую комнату въезжают тяжелораненые, а через час можно уже размещать Хадиджу и Самиру. Марыся падает с ног, она вся в пыли и грязи, ее одежда липнет к телу. Она сделала из этого складика все, что было можно, и сейчас смотрит с удовольствием на результаты своей тяжелой работы.

– Это что? – Хадиджа останавливается на пороге. – Мы что, должны здесь спать?

В то время, пока все бегали как ошпаренные и тяжело вкалывали, тетка ни во что не вмешивалась и не говорила. Марыся приходит к выводу, что теперь она могла бы и помолчать.

– Ты будешь не одна. Мы с Самирой тоже будем здесь, составим тебе компанию.

– Прекрасно, милая. – Сами слабо улыбается. – Для меня супер! – едва шепчет она. – Спасибо, что так уработалась, и извини, что не могла тебе помочь, – оценивает она работу племянницы и осторожно целует ее в запачканную щеку. – Ты где хочешь улечься, сестра? – спрашивает она сухо.

– По крайней мере на кровати. – Хадиджа без малейшего стеснения громоздится на единственную в этой комнате железную койку.

– Хорошо, конечно. – Самира в смущении прокашливается, а Марыся смотрит в пол. Она не представляет, как тетка, пролежавшая пятнадцать лет в коме, присядет, чтобы лечь, ведь ее мышцы сейчас ослаблены. «А как утром встанет? – думает она, но, глядя на Хадиджу, видит только ее спину. – Ее уже отсюда не выкуришь», – приходит она к горькому выводу.

– Я помогу тебе. – Она берет Сами под мышки и проводит узким, в полметра, проходом к разложенным рядом местам для спанья. «Если она захочет встать ночью или ей что-нибудь понадобится, то все это будет буквально на расстоянии вытянутой руки», – радуется она.

– Увидишь, через неделю я буду вскакивать в постель и выскакивать из нее, как коза, – обещает честолюбивая и не сраженная болезнью тетка.

Жизнь на ферме идет спокойно, в соответствии с больничным распорядком. Ничего чрезвычайного не происходит, обычная рутина. Никого из прибывающих в клинику не беспокоят и не преследуют. Больные медленно приходят в себя, и почти половина из них уже вернулась домой. Только три человека умерли от ран, но если вспомнить, как их сюда привезли… Аллах помогал, должно быть.

Время, как всегда, бежит неуклонно. После красивой ливийской весны наступает теплое солнечное лето. Женщины семьи находят себе занятия. Нельзя сказать, чтобы кто-нибудь из них скучал. Хадиджа предается своему отчаянию. Она либо лежит на железной койке, повернувшись ко всему миру спиной, либо с утра до вечера ходит среди довольных, постепенно выздоравливающих людей и пристает к каждому, ко всем цепляется. Ее заливает желчь, а боль переходит в злость. Много времени она проводит у бассейна. Женщина сидит возле бортика и смотрит слезящимися глазами на голубую воду, как будто видит в ней своих плещущихся детей. Приступы и депрессия со временем переходят в более глубокую форму. Врачи беспомощно разводят руками и раз за разом повторяют: для того чтобы состояние человека улучшилось, он сам должен этого хотеть. А в данном случае об этом говорить не приходится. У Самиры продолжается реабилитационный процесс, но уже в ее собственном режиме. Когда Муаиду каким-то чудом удается в конце концов достать хлор и средства дезинфекции, предназначенные для бассейна, женщина начинает свои любимые упражнения в воде. Кроме того, Самира нашла в подсобке, превратившейся сейчас в склад, тренировочные велосипеды и скамеечки со штангами и ежедневно на них тренируется. Эгоистический поступок Хадиджи мобилизовал ее. Видно, как к ней возвращаются силы, а мускулы растут на глазах. Кроме упражнений, она много времени посвящает работе в саду и уборке длинного барака, который Муаид достроил и в котором помещается главная часть реабилитационной клиники для наркоманов. В бывшем доме Марыси находится только рекреационный зал для фитнеса. А сейчас там расположились пациенты, которые изначально ютились в трех комнатках, предназначенных для одного лечащегося. Со временем комфорт возвращается. В целом осталось не больше сорока больных. Вечера Самира проводит в обществе чудом нашедшегося любимого, встреча с которым, скорее всего, послужила последним толчком к ее пробуждению. Им нужно много рассказать друг другу, и они часто остаются в саду допоздна, шепча нежные слова. Марыся, увлекшаяся медицинской службой, все больше получает профессиональных навыков. Похоже, она наконец-то нашла свою дорогу в жизни и знает, чем будет заниматься в дальнейшем. А еще она встретила настоящую любовь. Реализация первой части планов на будущее кажется ей банально простой и возможной, но что делать с чувством, которое заливает ей сердце и беспокоит душу?

– Красиво тут у тебя, – говорит она Рашиду, который однажды вечером приглашает ее в свое королевство на крыше водосборника.

– Хочется иногда побыть одному, – поясняет мужчина. – Я не в состоянии выдержать изо дня в день общество пятидесяти чужих людей и в придачу спать в общей палатке, – смеется он. – А в больнице, окруженной смрадом хлора, я тоже себя как-то не вижу.

– Я сама хотела бы провести здесь ночь. – Марыся устраивается на большом удобном матрасе, положенном на плетенную из соломы циновку, а сверху покрытом толстым пледом. – Так близко до звезд.

Она протягивает вверх руку, словно пробуя до них дотронуться.

– Загадывай желание, исполнится. – Парень падает рядом и закрывает глаза.

«Какие же у него длинные ресницы», – думает Марыся, забывая о звездах и не в состоянии оторвать взгляда от друга.

– Нужно смотреть на небо, чтобы осуществилось.

Рашид, чувствуя взгляд, переворачивается на бок, подпирает голову ладонью и пристально смотрит в глаза молодой женщине – любви его жизни. После времени, проведенного вместе, он в это свято верит.

– Уже ничего больше не хочу, – признается Марыся сдавленным от волнения голосом. – То, что хочу, у меня при себе.

Она дотрагивается до его волос, которые уже успели отрасти и вьются, ниспадая спиральками и закрывая до половины его красивый лоб.

– Тот, кто находится на расстоянии вытянутой руки, – шепчет она и наклоняется, чтобы осторожно поцеловать чувственные губы мужчины.

Он не отвечает ей тем же, только смотрит очень внимательно перед собой.

– Рашид? Может, я ошибалась в том, что… – Марыся испытывает стыд из-за своего нахальства и не хочет уже произносить самого главного. – Ну я и глупая!

– Знаешь, что нет, но… – Он повышает голос, приближается к ней и обнимает сильной худой рукой. Они лежат на боку лицом к лицу. Их дыхание сливается, губы так близки, страстно раскрыты и готовы к поцелуям. Но мужчина – правоверный мусульманин и не хочет переходить границу пристойности.

– У тебя есть муж, – выдавливает он наконец и отодвигается от Марыси, падая на спину. – Я не хочу быть с тобой только этот единственный раз – я хотел бы остаться с тобой до конца жизни, но у меня нет шансов.

– А ты не слышал о том, что можно развестись? – Женщина осторожно гладит его по нервно подрагивающей щеке. – Муж написал записку перед моим отъездом, давая мне полное право выбора и возвращая свободу. – С этими словами она прижимается к мужчине и касается грудью его торса.

– Так вы не были любящими супругами? Не расстались на две недели отпуска в слезах и поцелуях? – Только сейчас до Рашида доходит смысл сказанного Марысей, который она уже с какого-то времени старается донести до него.

– Конечно нет! Наш союз черти взяли!

После этих слов Рашид срывается и, заваливаясь на бок, накрывает телом хрупкую женщину.

– Такова правда. Иначе меня бы тут не было, – признается Марыся шепотом. Она не в состоянии дышать не столько от тяжести худощавого мужчины, сколько от возбуждения.

Страсть, упоение и желание охватывают молодую пару. Они впиваются друг в друга пальцами, царапают ногтями, пьют любовь с жаждущих уст большими глотками. Мир вокруг них перестает существовать, ничто не имеет значения. Только черное небо над их сплетенными телами охлаждает их холодным дождем мигающих звезд. Возбужденный страстью Рашид действует быстро и напористо. Никакого вступления, никаких прикосновений и ласк. Через несколько мгновений Марыся, чувствуя, как у нее сбивается дыхание, издает громкий крик, который эхом отдается в окружающем их безлюдье. После этого мужчина молча встает, стягивает с себя помятую фланелевую рубашку, майку и брюки, сбрасывает туфли, и женщина видит его сейчас, при свете луны, таким, как его создал Бог. Они смотрят друг на друга долгую минуту. Марыся испытывает неистовое желание любить его, а он становится на колени и начинает осторожно снимать с нее одежду. Затем поднимает, как перышко, вверх и одним движением стягивает кеды. Марыся сидит на матрасе напротив коленопреклоненного мужчины и смотрит на него. Рашид гладит Марысю по волнистым янтарным волосам, перепутывая пряди между пальцами, а потом берет ее за подбородок и, проезжая небритой щекой по ее нежному гладкому лицу, приникает к губам. В этот момент им хочется как можно ближе быть друг к другу. Они крепко обнимаются; их тела идеально подходят, составляют две половинки целого, являются двумя душами-близнецами с теми же желаниями и предпочтениями. Ничего их не удивляет, ничто не вызывает неловкости. То, что они делают, им хотелось совершить всегда.

Бледный рассвет застает их крепко обнявшимися и погруженными в их собственный мир – маленький хрупкий мир. Розовая мгла быстро улетучивается, разогнанная теплым ветром пустыни, несущим мелкий невидимый песок. Он присыпает их тела тонким слоем пыли, укрывая наготу от приближающегося ясного дня.

– Мама, я так за тебя беспокоилась! – кричит Марыся в трубку. – Что с тобой? Я уже неделю не могу связаться с тобой. Вас отключили?

– У нас хорошенькое дело началось, – слышит она голос, как с другой планеты. – Выключают электричество, связь, нет воды и еды. Вокруг дерутся уже серьезно, а правительственные войска применяют ракетные установки и снаряды, как русские под Сталинградом. Они называются, наверное, «Катюши». Я в молодости по телевизору видела такое в старых фильмах.

– Сматывайся оттуда как можно быстрее! Прошу тебя!

– В данный момент уже не получится, ведь бои идут на границе и полностью блокируют ее. Вчера солдаты Каддафи так галопировали, что оказались на территории Туниса. Огребли там неплохо. – Слышно, как Дорота смеется.

– И что теперь будет? – беспокоится дочь, которой не до смеха.

– Нужно переждать. В конце концов, в такой ситуации, мое дитя, я не могу оставить больницу. Это было бы неэтично.

– О чем ты говоришь, мама! Ты не доктор, никакая этика тебя не обязывает к этому! Я еще хочу увидеть тебя живой! – Кажется, она вот-вот заплачет.

– Пойми, нам свозят множество раненых, как повстанцев, так и солдат. Враги лежат бок о бок, койка к койке. Не хватает докторов, нет медсестер, а санитарками, коридорными и кухарками работают девушки с гор. Прекрасные женщины! Бабы с яйцами!

– Что?

– То, что слышишь. Бегают сюда к нам через горы и вади под градом пуль и ничего не боятся. Некоторые таскают с собой детей на спине или какие-то съестные припасы, чтобы поддержать оголодавших людей. Мне кажется, что это они выиграют войну. Они неуничтожимы. Мы могли бы многому у них научиться.

– Ой, мама, мама… – Марыся смиряется, ведь знает, что Дороту ей не убедить: мать такая же упрямая, как и ее собственная дочь. – Ты крепкий орешек, – мягко говорит она.

– А что у тебя? Эвакуировалась уже из Триполи, а может, из Ливии?

– Нет, по-прежнему тут торчу и так же, как и ты, быстро не выеду, – сообщает она. – Я в очень красивом и безопасном месте, – сообщает она. – Не догадаешься где! – выкрикивает она радостно.

– Ну так расскажи.

– А может, попробуешь отгадать? Я тебе немного подскажу.

– Не интригуй, а то умру если не от любопытства, то от волнения! Ты больше чем довольна, не слышу ни машин, ни стрельбы…

– Это место ты прекрасно знаешь, – направляет ход ее мыслей Марыся. – Красивая ливийская провинция…

– Наша ферма! – выкрикивает Дорота.

– Ну конечно, – смеется Марыся. – Сюда мы перевезли больницу с ранеными. Ах! Я тебе не говорила! – вспоминает она. – Самира вышла из комы!

– Что? Невероятно! После стольких лет! Mabruk, mabruk, передай ей от меня! – повышает она голос, стараясь перекричать помехи.

– Сама это сделай. Мы, собственно, забрались на крышу водосборника и сейчас будем пировать здесь. Муаид должен наконец привезти какую-то нормальную еду из Триполи. Нам уже поперек горла диетическое питание. Мы хотим пикантного или даже чего-нибудь острого, как лезвие, нездорового жареного! Сами, мама на линии! – кричит она тетке. – Она желает тебе успеха!

– Szukran dzazilan, – отвечает выздоравливающая женщина, которая сейчас вообще не выглядит больной, как если бы и вовсе не была в коме.

Ее загоревшее лицо излучает здоровье и энергию, а худое тело более мускулистое и спортивное, чем до несчастного случая. «Чудеса случаются», – думает Марыся, с удовольствием глядя на Самиру.

– И еще одна неожиданность! – Дочь хочет посвятить мать во все дела.

– Что такое? Что там у вас творится?

– Помнишь Махди? – Марыся переходит на арабский, чтобы окружающая ее семья понимала каждое слово. – Когда ты жила в Ливии, это был молодой красивый парень.

– Ну конечно, я помню его! Ведь это жених Самирки. – Мать отвечает по-ливийски, и все убеждаются, что, несмотря на прошедшие годы, она по-прежнему прекрасно знает этот диалект.

– Сейчас это уже постаревший и поседевший мужчина, правда, с хорошей фигурой и по-прежнему очень даже ничего. Они обнимаются и кокетничают друг с другом. Пожалуй, они снова пара, – хохочет она, а Махди грозит ей пальцем: невыгодно его описала.

– Я так рада, что ты в безопасном месте, среди родственников, – меняет тему Дорота. – Я слышу по твоему голосу, что ты счастлива. Может, несмотря ни на что, добро случается и мы не напрасно сюда приехали.

– Я тоже так думаю.

Марыся спускается с крыши здания и удаляется от семьи.

– Я вспомнила множество подробностей из детства, которые выбросила из памяти, – говорит она тихо, садясь на каменную скамью на своем любимом патио за домом. – Вспомнила время, когда мы были счастливой, любящей семьей. И даже папа был нормальным – нежным мужем и отцом.

Марыся сжимает губы, вспоминая, что потом с ним стало.

– Доченька, он тебя любил, ничего, кроме тебя, не видел, небо бы для тебя достал, – признается Дорота. – Поэтому я не уходила от него и не выезжала из Ливии. Я делала это для вас, чтобы вы могли быть вместе. Кроме того, ты должна помнить, что я твоего отца любила без памяти, – признается она грустно.

– Может, ты по-прежнему чувствуешь к нему какое-то влечение? Ты уселась в его машину… да и все твое бессмысленное поведение… об этом свидетельствует.

В трубке воцаряется тишина.

– Между нами уже ничего нет, этот человек для меня не существует, – говорит Дорота мертвым голосом.

– Расскажешь мне когда-нибудь, что случилось на трассе к Тунису? – Марыся отдает себе отчет, что произошло что-то плохое, но не знает, готова ли она сейчас это слышать.

– Insz Allah, – отвечает мать. – Иди уже на пикник. Водонапорная башня – это прекрасное место. Хорошо тебе развлечься и до связи.

Марыся идет медленно, размышляя о том, сколько же в своей жизни пережила ее бедная мать. Еще удивляет других силой духа и жизнелюбием. Ей нет износа! Дочь ею так гордится! Но тоска поселяется в сердце молодой женщины. Для полного счастья ей не хватает присутствия рядом Дороты.

– Почему ты такая грустная? – Рашид подбегает бесшумно, обнимает ее за талию и нежно целует, ведь вокруг нет ни одной живой души. – Что случилось?

– Хочется, чтобы моя мама была с нами, – признается она, прижимаясь к его плечу.

– Вы еще вместе сюда приедете. – Утешая, он сжимает ее ладонь. – Не будет войны, страна преобразится, наполнится молоком и медом, а все ливийцы будут любить друг друга, как братья. А может, ты хотела бы жить в этом от природы красивом месте? А твоя мама с семьей приезжала бы летом тебя навестить? – спрашивает он несмело.

– Мне самой тут жить не улыбается. – Марыся после таких слов сразу начинает шутить. – Ты предлагаешь мне с кем-нибудь здесь собирать клубнику, выращивать помидоры и картофель и доить коз? – говорит она в ответ на завуалированное признание Рашида.

– Вряд ли кто-то захотел бы, но я знаю такого, кто больше других мечтает об этом и грезит во сне.

Рашид уводит Марысю с тропки, и они входят в оливковую рощу, в которой находится пахнущий хлором бассейн.

– Это было предложение? – спрашивает Марыся, заигрывая с влюбленным по уши мужчиной.

– Ну конечно, я хотел сказать… – Рашид прерывается, услышав чьи-то шаги.

– Вы тут! – Муаид смотрит на них критическим взглядом. – Может, кто-то поможет мне перенести всю эту жратву, которую я вез более ста километров, а? – говорит он недовольным тоном.

– Не понимаю тебя, старик. – Рашид подходит к двоюродному брату и похлопывает его по спине. – Что ты бесишься? Перебросим все это в пикап и подъедем к самому месту наших посиделок. – Он смеется. Его лицо излучает радость и счастье.

– Так иди помогай. А ты, Мириам, посмотри, все ли готово.

Он разделяет молодых любовников.

– Ты что, парень, сдурел?!

Как только они остались одни, он хватает Рашида за плечо и сильно сжимает его.

– В чем дело? – Рашид, атакованный им, смотрит пристально и хмурится.

– Не изображай наивного! Ради Бога, так не поступают! Девушка, конечно, красивая и временно одна, но у нее есть муж! Ты что, не знал об этом?! – говорит он театральным шепотом.

– Не вмешивайся в мою жизнь! Особенно если не знаешь подробностей! – Парень резко вырывается из железных тисков.

– Так посвяти меня, и тогда я буду спокоен.

Они стоят друг напротив друга и обмениваются бешеными взглядами.

– Перед поездкой сюда муж Мириам вернул ей свободу и сам написал, что если она не хочет, то может к нему не возвращаться, – говорит Рашид с большим удовлетворением. – А ты не влезай в своих грязных ботинках в нашу жизнь! – невежливо предостерегает он, грозя при этом указательным пальцем. – Мы, в конце концов, взрослые люди! Восемнадцать уже давно было! – На этом он заканчивает выяснение отношений и быстро идет к машине.

– Да? – Муаид, пытаясь догнать его, вынужден бежать. – А ты забыл о том, что вы двоюродные? Это разве хорошо? – прибегает он к еще одному, не вполне корректному аргументу.

– Да ты прямо святой человек! Ой-ой! – насмехается Рашид. – Ты истории арабов не знаешь? – издевается он. – В мусульманских странах близкие родственники женятся достаточно часто, а когда-то это было даже предпочтительнее, мой ты умник.

У Муаида уже не осталось ни одного козыря в рукаве, он только гневно сопит. Нынешняя ситуация его очень беспокоит, ибо именно он сейчас является махрамом Мириам и должен заботиться о ее чистоте и репутации. Что ни говори, она по-прежнему замужем, а развод быстро не делается. По крайней мере этого не случится, пока она будет здесь. «Как я мог допустить это?! – осуждает он сам себя. – Как до этого дошло, что порядочная девушка под боком опекуна беззаботно занимается сексом?!» Муаида распирает от злости. Теперь, когда он уже уверен в их близких отношениях (Рашид, в принципе, ничего не отрицал), Муаид настроен покончить с этим возмутительным явлением. «Нужно как можно быстрее выслать родственницу домой, – решает он. – Если это настоящая любовь, чего я обоим в итоге желаю, то пусть их чувства пройдут испытание временем. Когда они уладят все свои дела, то смогут жить долго и счастливо. На свадьбу я даже могу подарить им эту ферму, – решает мужчина, и у него сразу улучшается настроение. Он очень любит двоюродных брата и сестру и хотел бы только одного – чтобы их связь была законной.

Началось. Спокойствие и безопасность лопнули, как мыльный пузырь. Ферма расположена в районе дороги, которая ведет на старый военный аэродром «Метига», мало используемый и заброшенный. Но сейчас, во время войны, он стал основным для воздушного флота Каддафи. Об этом знают силы НАТО, которые планомерно уничтожают все стратегические и военные объекты в стране, объятой бурей. Чтобы не дать возможности силам режима совершать полеты над Ливией, они бомбят это место день и ночь. В ответ с материка не заставили себя долго ждать приспешники Каддафи. Сейчас идет перестрелка. Автострада, ведущая на аэродром, полна лоялистов. На ней много постов полиции и военных, которые досматривают каждого проезжающего. В итоге ферма оказывается отрезанной от поставок лекарственных средств и продуктов. Врачи и медсестры уже не могут возвращаться на ночь в свои дома: нет смены дежурств. Телефонная связь прерывается. Пациенты и те, кто за ними ухаживает, находятся в ловушке.

– Мы должны как-то добраться до города. – Рашид с Махди и двумя докторами спорят, сидя на террасе. – У нас есть еще немного овощей, мешок кускуса, пара пачек макарон и банка тунца. Но уже завтра голод начнет заглядывать нам в глаза. А Муаид к нам не пробьется, нечего на это рассчитывать.

– Два барашка уже пошли под нож, а кур давным-давно отправили в бульон, – включается находящаяся рядом Марыся. – И Соломон из пустого кувшина не нальет, а тут нужно стольких накормить.

– Лекарства заканчиваются, антибиотиков на два дня, а дезинфицирующих средств, может, на три, – отчитывается измученный врач. – Очень скоро мы начнем рвать простыни.

– Не хватает порошка, хлора и чистящих для кухни и ванны, – сообщает подсевшая к ним Самира, которая отвечает за этот участок работы.

– Нужно ехать, другого выхода нет.

Рашид встает и начинает нервно ходить.

– Как только съедешь с нашей дороги из щебня, стражи безопасности сцапают тебя и, если сразу не застрелят по поводу того, что ты молод и способен к борьбе, то посадят в тюрьму. Так, на всякий случай, – говорит Марыся, которая трясется от испуга за любимого. – Я не согласна!

Все согласно кивают.

– У меня идея, – настаивает на своем Рашид, который уверен в себе и не собирается отступать перед опасностью. – Я проеду через этот пустырь напрямик!

Он имеет в виду простирающуюся между ними и городом пустошь, на которой находятся заброшенные фермы и высохшие участки.

– Это может получиться, – поддерживает Махди инициативу.

– Ведь там нет никакой дороги, даже вади, чтобы ты мог безопасно ехать на машине. – Марыся остужает их запал. – Еще ребенком я скиталась по этой территории, и, поверь мне, ходить там тяжело, можно вывихнуть ноги. Можно только проехать на грузовом транспорте. На первых же ста метрах закопаешься: песок там мелкий.

– Вспоминаешь старые времена двадцатилетней давности…

– Минуточку, минуточку! – возмущенно перебивает Марыся. – Это, вообще-то, было не так давно. – Двадцатидвухлетняя женщина негодует. Ее состарили. Стоящие в двери бунгало женщины хохочут, закрывая рот рукой.

– С тех пор построено множество ферм, даже красивые виллы с садами. Между ними проложили дороги. Мы легко доберемся до автострады. Только наше поместье окружает такая большая пустынная территория. Тетка Малика получила когда-то два участка, которые соединила в один. Муаид выкупил все наследство. На всякий случай возьмем доски и подкладки, я видел пару за домом, – не отступает Рашид от своего плана.

– Я стану в кузове с биноклем и буду направлять водителя, – развивает мысль Махди.

– Это начинает выглядеть вполне реалистично. – Даже рассудительные доктора поддерживают смельчаков.

– Думаю, что лучше выехать к вечеру.

Остальные встают и покидают двух рисковых парней.

– Как стемнеет, никто нас там не заметит. Но мы еще сможем увидеть неровности на земле. Говорю вам, хуже всего будет проехать через нашу территорию, а потом – это уже булка с маслом, – говорит Рашид уходящим.

– Но это опасно! – Импульсивная Марыся просто кричит, не поддерживая столь рискованное предприятие. – Самира, скажи же что-нибудь! – обращается она к тетке, но та только поджимает губы и опускает голову.

– Рано утром мы уже вернемся на ферму! – Рашид в восторге от возможности действовать и просто горит желанием двигаться. – Скажете нам спасибо, что приняли вызов, хотя, в принципе, я в этой поездке ничего угрожающего не вижу.

Как только стемнело (а в Африке это происходит молниеносно и в мгновение ока все переходит в черную ночь), мужчины садятся в свой безотказный пикап. Все, кто только мог двигаться, провожают их, стоя перед домом. Гордые собой мужчины движутся на полной скорости, направляясь вглубь пустоши. Потом уже медленнее они минуют бассейн и водонапорную башню со сборником воды, теплицу, крытую пластиком, и участок с картофелем и капустой. По левой стороне остается загон для оставшихся двух баранов, коз и старенькой коровы. В этом месте кончается твердая почва. Рашид включает передачу на все четыре колеса и замедляется до тридцати, иногда даже двадцати километров в час. Очень осторожно пикап тащится к желанной автостраде. Иногда они задерживаются и исследуют территорию. Стоящий в кузове Махди цепляется за борт открытого кузова и прикладывает к глазам бинокль. Когда они проезжают выбоины и низины, он больно ударяется грудной клеткой о металлический борт. Постепенно он начинает сомневаться, хорошая ли это была идея. Большой тяжелый автомобиль опасно раскачивается из стороны в сторону. Колеса вздымают тучи песка и пыли, давая знать случайным наблюдателям: что-то движется по этой территории. Они оставили за собой редко разбросанные дома, которые выглядят нежилыми. Ни в одном из них не горит свет, не видно ни малейшего движения. Поля заброшены и покрыты засохшими или сгнившими овощами и плодами. Вокруг ни одной живой души. Чему удивляться? Страна охвачена войной, и никому в голову не придет выращивать морковку. Махди высмотрел все глаза, но Рашид по-прежнему не включает фары, не желая обнаруживать себя. В довершение сумерки покрыли все серостью, мало что уже удается заметить. После часа езды, конечно, не видно уже их поместья. Но они отдают себе отчет, что отдалились от него ненамного. Несмотря на все это, смельчаки не отказываются от затеи и проталкиваются дальше. И вот на горизонте они замечают асфальтированную дорогу, по которой мчат светящие фарами машины. Рашид вздыхает с облегчением, а наблюдатель от радости машет над головой руками. Водитель ускорился, и мужчина с биноклем снова больно ударяется ребрами о борт и быстро хватается за кузов автомашины. Неожиданно Махди замечает какое-то движение в рахитичной оливковой роще, показавшейся перед ними, и стучит по крыше машины.

– Что? – спрашивает Рашид, останавливаясь.

– Что-то там движется перед нами, хорошо не вижу, но явно что-то меняет расположение, – наклоняясь, кричит он в окно.

– У тебя галлюцинации! – Водитель продолжает движение. Он уже измучен рискованной экспедицией и хочет выбросить из головы проблемы, связанные с дорогой. От давящей жары внутри пикапа Рашид вспотел: чтобы не перегружать мотор, он не включил кондиционер. Но отчасти он взмок и от страха. «Пусть хоть пули летают, – говорит он себе, – только бы мы не застряли в конце концов в этой глуши. Ведь мы так близко!»

Он приходит в возбуждение, увидев дорогу быстрого движения, которая уже почти на расстоянии вытянутой руки. С километр, может, с два от них. «Нужно было ехать днем, сейчас почти ничего не видно, да и Махди еще паникует, как баба, – раздраженно думает он. – К черту!»

Рашид злится и ударяет рукой о руль. Он поддает газу, но в эту минуту сам замечает двигающиеся в отдалении тени. «Что это может быть? Это ведь не какой-то автомобиль – слишком маленький силуэт. Но и не человек, потому что слишком быстрый». Он напрягает зрение.

– Свора собак! – Махди со смехом кричит в кабину. – Всего лишь дикие собаки, – смеется он над своими страхами.

Уже без бинокля он различает отдельных животных, их масть и количество. В Ливии всегда было полно бездомных дворняжек, которые часто нападали на людей и селения. Они ведут себя как волки. Собираясь в стаи, собаки рыщут по пустырям в поисках еды. Но во время войны их можно видеть гораздо чаще. Не хватает времени заняться их отстрелом – сейчас стреляют в людей. Мужчины вдруг видят перед собой вздымающуюся тучу песка, и только через несколько секунд до их ушей долетает грохот. Потом еще и еще. Собаки с визгом бросаются вперед и бегут в их сторону. Рашид резко тормозит. Пассажир снова ударяется избитым телом о кузов. Оставшиеся в живых животные преодолевают опасные три метра перед их капотом. Махди сжимается в кузове, а через мгновение на него градом падают куски мяса, кожи и внутренностей.

– Ты жив?! – Побледневший водитель протискивается в кузов. – Парень?! – кричит он в ужасе, видя окровавленного пассажира.

– Это не моя кровь, – поясняет Махди, вставая. – Пожалуй, я цел, осколки пролетели мимо. – Для верности он дотрагивается до головы и рук.

– Спасибо Аллаху, что все эти псы приблудились именно сюда, – вздыхает Рашид с облегчением. – Старичок, мы, наверное, находимся на минном поле. – И он иронично улыбается. Мужчины, как по команде, оглядываются вокруг. – У нас было больше счастья, чем ума.

– Не факт. – Махди старается мыслить логически. – Это могла быть не взорвавшаяся раньше мина. Бог знает, что это было, но мы не будем проверять. Вопрос звучит волнующе, – он набирает воздуха в легкие, – заминирована только территория перед нами или мы уже ехали по минному полю?

В темноте видны только его большие от ужаса глаза.

– Черт возьми! – выкрикивает Рашид. – Так и знал! Слишком уж легко нам все удавалось, – злится он.

– Останемся здесь до утра, а завтра вернемся по собственным следам, – говорит мужчина постарше, принимая единственно возможное решение. Весь окружающий их мир заливает густой мрак.

– Вскакивай внутрь, разложим сиденья, и будет удобно. – С этими словами Рашид одним движением срывает брезент с петель.

На рассвете измученных сном в кабине мужчин будят солнечные лучи, падающие сквозь стекло внутрь машины. Первым делом мужчины открывают двери, чтобы выйти наружу, но тут же замирают с висящими в воздухе ногами. Они внимательно изучают землю вокруг, но, разумеется, ничего не видят.

– Не знаю, будем ли мы рисковать или поворачивать, чтобы ехать назад? – колеблется молодой водитель, стараясь завести мотор. Тот пару раз издает тихое урчание и глохнет.

– Будь что будет! – С этими словами Рашид подтягивается на руках и прижимается худым телом к люку в крыше.

– Ну и?! – Махди высовывается из бокового окна. – Осколки могли повредить конденсатор и мотор, – делает он предположение.

– Да, конечно.

Парень садится на капот, на котором минуту тому назад лежал и осматривал переднюю часть машины.

– Мы испеклись, – говорит он, перебираясь в кузов. – В переносном и прямом смысле. В придачу, как идиоты, не взяли с собой даже бутылку с водой.

– Сколько километров мы могли сделать?! – озабоченно спрашивает товарищ, с трудом перебираясь в заднюю часть автомобиля. От упражнений, которые ему пришлось вчера выполнять, постоянно ударяясь о железный борт, он чувствует ноющую боль в сухожилии на шее и грудной клетке. «Похоже на то, что сломал вчера ребро, – ставит он себе диагноз. – Только бы одно!»

– Думаю, что, несмотря на похоронный темп и наше глупое кружение в поисках хорошей твердой дороги, мы должны были вчера проехать как минимум пятнадцать или двадцать километров, – рассуждает водитель. – Если бы мы перли просто напрямик, было бы, может, в два раза короче. Не скажу тебе более точно, так как не проверял по дорожному указателю, – подытоживает он с иронией.

– Как-то не представляется мне все это в розовом свете, – говорит Махди, лицо которого покрылось испариной.

– Ты что-то плохо выглядишь, но я не могу тебя здесь оставить.

Рашид с беспокойством смотрит на товарища по несчастью, вытирающего дрожащей рукой мокрый от пота лоб.

– Такое расстояние займет часа три, с передышками немного больше, ну, может, максимум полдня. Ждать нечего. Если ветер заметет наши следы, то можно будет взлететь на воздух уже при первом же шаге. Даже не знаю, высмотрим ли сейчас путь, по которому ехали. – Он осматривает дорогу и с волнением сжимает губы.

– Двигаемся. – Махди делает первое движение.

– Обмотай голову и прикрой лицо.

Рашид вручает ему свою разодранную на две части рубашку.

– Кроме мин, нам еще угрожают солнечный удар и пыль на зубах, – шутит он, видя ужас на лице товарища. – Все будет хорошо, sza Allah. – С этими словами он становится на уже почти невидимый след от широких колес машины.

Мужчины не смотрят уже, как в самом начале, каждые пять минут на часы. Они ориентируются по положению солнца на небе, потому что это наилучший показатель времени. Когда им кажется, что больше не в силах сделать и шага, они останавливаются. Они боятся уйти в сторону от пути, которым, скорее всего, ехали вчера. Все кустики или рахитичные засохшие деревца не в счет: они, конечно, их объезжали. Не встречая тени на своем пути и не желая садиться на полнейшем солнцепеке, они медленно, но упорно двигаются дальше. От усталости и жары они испытывают головокружение, у них темнеет в глазах, а язык, напоминающий высохший колышек, приклеивается к нёбу. Во второй половине дня они входят на более застроенную территорию и видят невдалеке красивый белый дом, окруженный зелеными пальмами. Вокруг ни одной живой души. В здании опущены тяжелые деревянные жалюзи, запоры на всех дверях.

– Мы должны отдохнуть, – решает Рашид, глядя на бледное, влажное от пота лицо Махди. – Если бы даже это было минное поле, наверняка заминирована только полоса вдоль автострады. Благодаря ей избавляются от таких ловких смельчаков, как мы, которые хотят побыстрее добраться до асфальтированной дороги и без досмотра доехать до города. Кто бы минировал поселки? Какой в этом смысл? Идем, – решает он, делая первый шаг в мелкий песок за дорогой из щебня. – Время сиесты в тени пальм.

Рашид обходит поместье вокруг и обнаруживает, что у ловкого и рачительного хозяина нет крана с водой снаружи. Наверное, по той простой причине, чтобы какой-нибудь сосед в его отсутствие не подключился без разрешения. Конструкции для ирригации полей разобраны и стоят у ограды, только около пальм, растущих у дома, выходит из земли тоненькая трубка, из которой вода анемично капает одинокими каплями. Жажда очень их мучит, но делать нечего.

После крепкого двухчасового сна они двигаются дальше. Когда стемнело, Махди падает первым. Они уже достигли собственной территории, на которой до самой фермы и окружающих ее ухоженных участков ничего и никого не должны встретить. Рашид отбрасывает палку, которую он взял из машины на случай, если придется отбиваться от диких собак, становится на колено и, опираясь на одну руку, осторожно трогает другой лежащего.

– Махди, приятель, мы уже ближе, а не дальше! – кричит он в испуге. – Вставай! Еще не время отдыхать! Эй!

– Больше не могу, – шепчет измученный мужчина. – У меня, наверное, сломаны ребра, огнестрельная рана открылась, не говоря уже о моем сухожилии. Иди сам, я только тебя задерживаю.

Он вытягивает руку и машет ею товарищу, словно прогоняя его.

– Только если Бог тебя оставит! – оскорбляется Рашид. – Разве я могу тебя бросить! Если хочешь минуту полежать и отдохнуть, то я тоже с охотой посижу и отдышусь.

– Нет времени, иди! Сейчас станет темно.

– Поэтому поднимай свой вспотевший зад и возвращаемся домой.

Парень осматривается вокруг и останавливает взгляд на красном шаре солнца, которое быстро приближается к линии горизонта.

– Давай, понесу тебя чуток.

Он делает шаг и становится возле лежащего на боку мужчины.

– Не глупи!

Махди старается встать, но у него кружится голова, и он снова падает, теряя при этом сознание.

– Я сильный, как бык. – Рашид перебрасывает через плечо сомлевшего больного и быстро движется вперед, но его колени подгибаются под тяжестью как минимум семидесяти килограммов.

Когда солнце оставило на память о себе только красный отсвет, Рашид видит на его фоне белую водонапорную башню, которая возвышается над всеми зданиями на ферме. Его быстрый марш переходит в трусцу, а безвольно висящий Махди тихо стонет.

– Sorry, старичок, сейчас я уже не могу тащить тебя, – говорит Рашид в никуда: мужчина без сознания. – Поверь, что если я это сделаю, то, вернувшись, не сдвину тебя с места. – Он шумно дышит, воздух со свистом вырывается из его пересохшего горла.

– Ради Бога, я уже не справляюсь! – Пот струйками стекает у него со лба, заливает и раздражает солью красные от солнца и усилий глаза. – Господи, помоги мне, – просит Рашид шепотом. – На самом деле Аллах любит тех, кто верует. – Он начинает молиться. – «И если помогает вам Аллах, вас одолеть никто не сможет; но если Он покинет вас, кто может оказать вам помощь? И пусть доверятся лишь милости Аллаха все те, кто верует в Него».

Марыся уже пару часов стоит на крыше водосборника, а сейчас она приставила ладонь козырьком к глазам, чтобы заслониться от блеска последних ярких лучей заходящего солнца. Как это обычно бывает в сумерках, прощальные лучи перед уходом освещают весь мир, придавая окружающему невероятную отчетливость и прозрачность. Может, на расстоянии двух, может, трех километров от фермы девушка замечает движущийся объект, который быстро приближается. Сердце замирает у нее в груди, чтобы через минуту начать биться, как вспугнутая птица. Она видит бегущего худого мужчину, который несет что-то тяжелое на спине. Она уже его узнает. «От кого он убегает? Что случилось с автомобилем? Где Махди?» Вопросы быстро проносятся у нее в голове. «Оружие, я должна бежать за оружием», – решает она и, оторвавшись от каменной ограды, бросается к тайнику, известному только ей. Там спрятаны два автомата Калашникова, револьвер и три гранаты. Их оставил Муаид, чтобы в случае нападения у них было чем защищаться. Марыся не имеет понятия, как с этим обращаться. Когда она выбегает из своей комнаты на террасу, мужчины забирают у нее опасные игрушки.

– Что случилось?! – кричат они в панике. – Что происходит?

– Рашид возвращается. – Она показывает рукой направление и, схватив по дороге инвалидную коляску, бежит в ту сторону.

Молодой мужчина, идущий уже на пределе сил, видя так близко цель путешествия, неосознанно замедляет шаг. Только сейчас он понимает, насколько изможден и как сильно болит все тело. Плечи и шея одеревенели, но не до такой степени, чтобы он не ощущал страшную боль в мышцах и натянутых до невозможности сухожилиях. Позвоночник так болит, что он не может перевести дыхание. Когда Рашид оказывается на гравийной дорожке, ведущей прямо к дому, у него мелькает мысль: «Здесь уже наверняка нет мин, ведь мы заметили бы солдат, если бы они закладывали их». Он испытывает облегчение, осознав, что теперь в безопасности, но в то же время его охватывает такая слабость, что он едва держится на ногах. Сердце и конечности отказываются работать и не хотят делать даже малейшее дополнительное усилие. Рашид видит людей, с криком бегущих к нему. Он становится на колени, осторожно стаскивает Махди и укладывает его бессильное тело на песок. Парень упирается руками в землю и тяжело дышит. У него кружится голова, и когда он пробует еще встать, его глаза заволакивает пелена, расцвеченная одиночными красными и золотыми пятнами. Рашид без чувств падает на землю.

Всю долгую неделю со стороны аэродрома доносится не ослабевающая ни на час канонада. Заблокированные на безлюдье больные и лечащие их люди редко выходят сейчас во двор и снуют с опущенными головами из угла в угол маленькой переполненной клиники. После провальной попытки связаться с миром все пришли к выводу, что должны переждать.

Рашид, проспав двенадцать часов, просыпается с ощущением, словно заново родился. Досаждает ему только боль в переутомленных сухожилиях и растянутых мышцах, которые снимает обезболивающая мазь для спортсменов. Над позвоночником нужно немного поработать, делая наклоны и другие упражнения, но это не какая-то тяжелая болезнь.

Хуже с Махди, который снова находится в кровати как пациент, но на этот раз у него нет шансов взбрыкивать. Как цербер, за ним присматривает Самира. Если он хоть как-то двигается, то это пару шагов в ванную, куда идет потихоньку, опираясь при этом на палку. На прогулку его вывозят на инвалидной коляске. Сломанные два ребра осмотрены. Их движение сдерживается эластичным жилетом. День и ночь у него на шее обездвиживающий воротник. Глубокая огнестрельная рана, которая открылась у него во время рискованного путешествия, должна сама затянуться с помощью антибиотиков.

Марыся со старой кухаркой-эритрейкой творят чудеса, чтобы прокормить почти пятьдесят человек. Девушка, рыская в зарешеченном складе, находит пятидесятикилограммовый мешок затхлой муки с личинками и ползающими червяками. Однако это ее не беспокоит. Лишенные сильных мужских рук, они вдвоем переносят сокровище на патио за кухней и решают привести муку в порядок, чтобы сделать ее съедобной. Женщины, кривясь, просевают муку через сито, ссыпают в металлические коробки из-под датских масляных пирожных и ставят в морозильник. Что не выбрали, истребится низкой температурой. Старая Кристина, которая помнит еще времена своего детства и молодости в охваченной войной Эритрее, твердит, что даже с червяками мука съедобна. Наверняка никому ничего от нее не будет. Для нее личинки – это очень ценная протеиновая добавка. Марыся же, слыша такие выводы, отряхивается с отвращением. Бараны зарезаны умеющими это делать мужчинами. В конце концов, каждый из них делал это хотя бы раз в жизни на Праздник жертвоприношения. Женщины приготовили мясо и поделили на маленькие порции. Нужно было их растянуть для обедов на неопределенное время. Из спасенной муки они выпекают хлеб и лепешки, которые подают на завтрак и ужин. Марыся не только приумножает еду, как Иисус в Кане Галилейской, но и еще старается, чтобы было вкусно. На четыре пачки макарон вбрасывает одну банку тунца, пару луковиц, две ложки томатного пюре и, конечно, немного чили. К этому каждый получает по кусочку хлеба, маленькому стакану разбавленного водой молока – и ужин готов. Нечего уже сейчас даже мечтать о том, чтобы съесть помидор, перец или баклажан. Овощи под пристальным надзором и добавляются понемногу в редкие супы, в которых преобладают капуста и лук. Если ситуация не изменится к лучшему, придется ехать главной дорогой и искать ближайший военный магазин. Остается только надеяться, что можно будет что-нибудь в нем купить.

Со временем бомбардировка ослабевает и люди осторожно выходят из затхлых больничных помещений, чтобы погреться на солнышке. Марыся, поминутно глядя на мобильный телефон, рассчитывает на восстановление связи.

– Не нужно нервничать, – сдерживает Рашид ее порывы. – Как только подключат, Муаид первым позвонит.

– Знаю, но я беспокоюсь также о маме.

– Ну да, а у меня нет уже ни сил, ни времени на беспокойство, – признается молодой человек. – Я даже забыл о трагедии, которая меня постигла. Я уже не вспоминаю образы, какие стояли у меня перед глазами и днем, и ночью. Кошмар медленно отдаляется и исчезает.

– Это уже воспоминание, – говорит Марыся и нежно гладит его по щеке. – Не стоит к этому возвращаться и погружаться в боль. Иначе можно впасть в такую же депрессию, как твоя мама. А жить нужно дальше, так уж положено.

– Ты права, но это легко говорить.

– В моей жизни тоже были потери. Я утратила любимых и дорогих мне людей. Малика, бабушка… Так уж случилось, что на моих глазах мина разорвала мою ближайшую подругу Лейлу. Это было страшно, но дальнейшие бурные события послужили тому, что образ ее изуродованного лица постепенно стирается из моей памяти, а сердце уже не так болит. Время лечит раны, любимый. Только не нужно их расцарапывать.

В эту минуту очень близко от построек раздается взрыв. Парень подскакивает, но кроме пыли, поднявшейся в воздухе, они не видят и не слышат ничего. Никаких самолетов, моторов или свиста и последующего удара. Клинику охватывает паника. Некоторые бегают и суетятся, другие сидят, обнимая от страха колени. Женщины, конечно, визжат. Все ждут очередного удара, но ничего не происходит.

– У них аппаратура наведения села, – шутит Рашид, но окружающие смотрят на него с осуждением. – Ну что, хотите вот так сидеть и трястись от страха? Надо радоваться, что живы, и все.

– Да, что правда, то правда. – Больные и доктора тяжело вздыхают, крутят головами и, уже успокоенные, расходятся. «Что должно случиться, то и будет. Мы на это никак не можем повлиять», – подытоживают они беспомощно.

В тот же день, во второй его половине, во двор въезжает старая дребезжащая «мазда». Все вытаращивают глаза. Никого не ждали. Сквозь грязные стекла едва видны люди, находящиеся внутри. За шофера – не известный никому фермер, одетый в старую помятую галабию, со сбитым набок тюрбаном на голове, а рядом с ним женщина в традиционном широком плаще и цветастом платке. На коленях у нее сидит ребенок лет трех. Все, кто был во дворе, с интересом разглядывают автомобиль и окружают его. Дверь со стороны пассажира открывается, и изнутри выскакивает мать со своим разыгравшимся сыночком, которого она вручает стоящей ближе всех медсестре. Сама же она одним движением расстегивает застежки широкого балахона, срывает с головы платок, и глазам обитателей фермы предстает худенькая сестра из больницы Муаида в джинсовой мини-юбке и облегающей блузке.

– Ух, думала, что сварюсь, – смеется она, показывая ровные белые зубы. – В этой рухляди нет кондиционера!

– Ха, ха! – Присутствующие медсестры и врачи подходят к ней с выпученными глазами.

– Ну что? Неплохой камуфляж? – Муаид старается освободиться от галабии, сшитой из плотной ткани. – Типичная деревенская семейка.

Он обнимает Рашида, который с изумлением кивает ему.

– Старик, ты голова! – Парень искренне восхищен двоюродным братом.

– Я ведь не мог вас дольше оставлять без лекарств и еды.

– Ура! Браво! – кричат люди.

Ко всем возвращается хорошее настроение, и они радуются, как дети.

– Вы не пробовали добраться до города? – спрашивает Муаид. – Проезжая, я видел за двести метров от дома глубокую воронку от бомбы, – добавляет он обеспокоенно. – Надеюсь, никто из наших не погиб? В вас стреляли? Бомбили?

– Нет, к счастью, до этого не дошло, – отвечает ему Рашид. – Мы пробовали доехать другой дорогой, напрямик, но не удалось, – сообщает он, явно не желая вдаваться в подробности. – Та воронка – от невзорвавшегося снаряда, на который наверняка напоролся какой-нибудь заблудившийся пес. Тут все больше и больше крутится бездомных собак. Им, как и людям, не хватает еды.

– Открывайте багажник и все выгружайте! – организатор рискового предприятия обращается к мужчинам, отдыхающим под деревом. – Под сиденьями и сзади тоже кое-что найдете. Впихивали в каждую щель и каждое потайное место.

Муаид идет на террасу.

– Если бы ты знал, как все плохо, в Триполи магазины пусты, – на ходу описывает он Рашиду ситуацию в городе. – Когда-то давно, в первые годы санкций, так уже было. На полках только масло, томатный соус и банки с тунцом.

– Удалось тебе что-нибудь достать? Как с лекарствами?

– У меня есть друзья, связи и постоянные пациенты. Не пропадем! – Хозяин больницы смеется, довольный собой.

Новость о приезде спасителя разносится молниеносно. Все хотят с ним поздороваться, пожать ему руку, похлопать по спине. Семья стоит сбоку, с гордостью глядя на своего героя, невысокого и худого.

– Пойдемте, мы должны поговорить наедине. Что с тобой? – Муаид забирает у Самиры коляску с сидящим в ней Махди. Мужчины обмениваются несколькими фразами во время объезда дома по дороге к бассейну, где находят задумчивую Хадиджу.

– У меня для вас несколько новостей и предложений, – оглашает он вместо вступления, садясь в пластиковое кресло. – Что сначала?

– Сплетни, пожалуйста, – выбирает Марыся, как всякая женщина.

– Во-первых, я должен сообщить вам, что эта война так быстро, как мы надеялись, не закончится, – говорит он. – У нас сейчас несколько фронтов, на которых бои идут параллельно. На востоке стабильная ситуация. Освободили Бенгази, который по-прежнему время от времени бомбардируется силами Каддафи. Но наше новое правительство держится крепко, а его возглавляет… – Муаид повышает голос.

– Ну, кто, кто? Откуда нам знать?

– Наш знакомый офицер…

– Хасан! – догадавшись, выкрикивают они один за одним. – Вот это номер! Кто бы мог подумать! Вырос до народного героя!

– Я к нему еще вернусь, а сейчас хочу вам описать невеселую ситуацию в нашей стране. Территории переходят из рук в руки, и при этом льется кровь. Так происходит в Эз-Завии, Адждабии, Марса-эль-Бурейке, в Налуте… Долго перечислять. Занимают их повстанцы, чтобы на следующий день вернуть силам режима. Такая игра в кошки-мышки. В результате больше всех страдают обычные люди. Хуже всего под Мисуратой, где не хватает еды, воды и медицинских средств. Армия Муаммара бомбардирует жилые районы. На нашей стороне борются даже парни до двадцати лет. У нас гуманитарная катастрофа! Британцы, вмешавшиеся в эту ситуацию, уничтожили танки, ракетные установки, центры связи и военные склады правительственных сил. Благодаря этому в данный момент Мисурата в руках повстанцев.

– Чего Каддафи от Мисураты хочет, почему так за нее взялся? – не выдерживает Марыся и перебивает двоюродного брата.

– Это главный порт на востоке страны, которым в мирное время пользовались многие племена и через который шли поставки всего, что было предназначено для этого региона. Наш тиран хочет настроить большие и достаточно мощные племена против повстанцев, убедив их в том, что во время его правления для них было открыто окно в мир. Сейчас из-за повстанцев, наркоманов и террористов они должны бороться с проблемами. Бомбы летают у них над головами. Сообщества эти состоят главным образом из простых бедуинов. Если вождь, которого они знали всегда, так говорит, то это наверняка правда. И айда на повстанцев, которые сеют мятежи. Они уверены, что поступают правильно, перекрывая повстанцам доставку воды и уничтожая инфраструктуру!

От бешенства Муаид даже руками размахивает, а все общество слушает его с ужасом и недоверием.

– Конечно, не все, не нужно обобщать, потому что находятся все же умные, рассудительные люди, которые не верят ни единому слову Каддафи и помогают нашим. Но это, милые, уже открытая братоубийственная война.

– А что в других регионах страны? – тихо спрашивает посерьезневший Махди.

– Так же. Кроме Мисураты, самые тяжелые бои идут в горах Нафуса, особенно в околицах Налута.

Марыся затаила дыхание.

– У тебя есть новости от мамы? – обращается к ней Муаид.

– Нет, – шепчет молодая женщина. – Сначала у нее не было связи, а сейчас – у нас. Последний раз я разговаривала с ней в день нашей беседы на крыше у Рашида.

– Если Дорота по-прежнему трудится в центральной больнице, то у нее полно работы. Она не хотела эвакуироваться в Тунис? Там же рукой подать! – В голосе Муаида звучит удивление.

– Она считает, что это не этично. Почти весь медицинский коллектив сбежал, осталось только около пятидесяти врачей и медсестер, а что это для такой большой клиники?

Члены семьи с пониманием кивают.

– Кроме того, на границе все время идут бои и только в короткие промежутки между ними более-менее безопасно. Царит такая же ситуация, как и по всей стране: то те, то другие занимают это место.

– Нужно подождать, – подытоживает Самира.

– Так и мама говорила.

У Марыси глаза наполняются слезами, но она старается не плакать.

– Позвони ей, когда закончим и составим подробный план действий.

Муаид встает, обнимает расстроенную Марысю и, утешая, похлопывает ее по спине.

– Как я позвоню, в колокольчик? – спрашивает она, уткнувшись в плечо двоюродного брата.

– Я привез с собой спутниковый телефон, который мне оставил Хасан. У нас есть связь с миром. Если только у Дороты что-то действует, то вы сможете поговорить. Выше нос!

– О’кей, а сейчас перейдем к твоим идеям и планам, – говорит Рашид, нервно почесывая голову и сглатывая слюну. – После их последней ссоры с Муаидом он не сомневается в том, что двоюродный брат постарается разделить его с Мириам. «Старый традиционалист! – думает он в душе, сжимая при этом челюсти. – Когда я нашел наконец-то свою вторую половинку и любовь всей моей жизни, я не дам ее у себя отнять». – Его сердце болезненно сжимается, и молодой человек грозно хмурится.

– Еще сегодня утром я разговаривал с Хасаном, – начинает Муаид, внимательно глядя на всех собравшихся. – Хадиджа, слушай внимательно, это тебя тоже касается!

Задумавшаяся женщина поднимает голову и удивленно смотрит.

– До Бенгази уже постоянно приплывают суда с гуманитарной помощью, снабжают как едой, лекарствами, так и оружием. Они же забирают раненых и пострадавших ливийцев. Когда правительственные силы бомбили больницу в Мисурате, Временный Народный Совет принял решение, что ближайший корабль, который прибудет в этом направлении, поплывет также в Мисурату, чтобы снабдить несчастный город и забрать оттуда наиболее пострадавших. Этот акт истребления больных и раненых перевесил чашу горечи. Министерство иностранных дел Катара постановило, что оно пойдет на риск: с Ближнего Востока к нам приплывет паро́м.

– Ну и?.. Как это нас касается? – Марыся чувствует, откуда ветер дует, и подгоняет двоюродного брата.

– Мисурата – это только двести пятьдесят километров от Триполи и при толике счастья вы доедете туда за пару часов. По прибытии в город пойдете в больницу и вместе с больными в сопровождении эскорта Красного Креста и Красного Полумесяца безопасно доедете до порта и попадете на палубу. Хасан обеспечит вас входными билетами на паром.

– Кто именно плывет? – спрашивает Рашид, от бешенства скрипя зубами.

– Я думал, конечно, в первую очередь о Мириам, Хадидже и Самире с Махди. Махди должен быть водителем, но после вашей последней геройской выходки вижу, что это невозможно. – И Муаид приступает к подробному описанию своего хитрого плана.

– Но почему я? – первой протестует Марыся. – Здесь безопасно, и я могу спокойно переждать всю эту революцию и выехать уже вместе с матерью. Не вижу необходимости…

– Собственно, принимал ли ты во внимание опасность? – Рашид встает и повышает голос. – Ты говорил, что Мисурата переходит из рук в руки и ее окружают враждебные дикие племена. По дороге нигде не идут бои? А что со Злитеном? Мы должны его проезжать.

– Ты же не поедешь в центр города, а по автостраде постоянно будешь объезжать его. Если Мисурата и будет заблокирована, то можно немного съехать с дороги…

– Чтобы попасть на минные поля?! Я не могу!

– Хочешь нас отсюда сбыть или как? – Марыся удивляется, потому что план ее двоюродного брата кажется ей очень рискованным.

– А куда мы должны направиться? – тихо и спокойно интересуется Самира.

– Как можно дальше! – выкрикивает, раздражаясь, Муаид. – В Триполи каждую ночь проводятся чистки и вылавливание противников правительства. Каддафи призвал жителей очистить ливийскую столицу от мятежников и бунтовщиков. Они приходят в дома и вытягивают спящих мужей и отцов из кроватей, чтобы потом убить их на глазах у семьи. Убийства и насилие происходят постоянно. Наемники безнаказанно насилуют ливиек, как взрослых женщин, так и маленьких девочек. Таким способом они наказывают народ за бунт. Вы представляете себе, какая была бы бойня, если бы они явились сюда?! – заканчивает он и тяжело валится на стул.

Все умолкают. Родственники стараются не смотреть друг на друга и опускают взгляды. Тишина невыносимо тяжела, но никто из присутствующих не имеет намерения ее прервать. Каждый погружен в свои мысли и с недоверием обдумывает услышанные минуту назад слова.

– На днях я собираюсь ликвидировать эту временную больничку. Только должен вначале придумать, как незаметно перевезти такое количество людей, – подытоживает Муаид.

– Я не поеду, – шепчет Хадиджа. – Не выеду из Ливии и не оставлю здесь прах моих близких.

– Никто не говорит о том, чтобы покинуть страну навсегда, – поясняет подавший идею Муаид. – Если обстановка наладится, вы сможете вернуться. Однако признаемся себе, что это наступит не скоро. Закон вендетты в нашей стране обязывает мстить вечно. Даже спустя годы здесь будет литься братская кровь. А может, в особенности… – Он задумывается. – Каждый захочет отомстить за свои обиды, а справедливо или нет, уже никого не будет волновать. Может так случиться, что покой и порядок воцарятся здесь только на несколько лет, а то и меньше.

– Очень оптимистичный сценарий, – иронизирует Рашид.

– Наиболее правдоподобный из возможных. Каддафи так быстро не поддастся, будет бороться до последнего солдата и наемника, до последней капли крови. Каждую минуту может начаться партизанская война. Вы знаете, сколько он за все эти годы своего никчемного правления построил тайных вилл, бункеров и укрытий? И по-прежнему у него есть фанатичные приверженцы!

– Я хотела бы позвонить маме. – Марыся протягивает руку за телефоном.

– Пойдем со мной, аппарат у меня в машине.

Муаид встает.

– Переспите с этой мыслью, – говорит он, уходя. – Но очень прошу, чтобы вы приняли решение как можно быстрее, ведь нам нужно хорошо подготовиться к дороге. Когда получим сигнал, придется сразу же сесть в машину и двигаться.

Повернувшись, он быстро шагает вперед, но через минуту внезапно задерживается и возвращается.

– В таком случае, может, ты будешь водителем? – неохотно спрашивает он у Рашида. – Я, к сожалению, не могу оставить на произвол судьбы моих пациентов и больницу.

Марыся набирает номер матери раз за разом, но все время слышит сигнал «занято». Она договаривается с Муаидом о том, что до завтрашнего утра телефон останется у нее. Вечером и ночью она опять пробует связаться, раз за разом набирая номер центральной больницы в Налуте, но там, как и раньше, никто не снимает трубку. «Или их разбомбили, или отключили, или с матерью что-то случилось, а ее мобильный взял кто-то другой, – рассуждает Марыся. – Ведь ей тоже достался телефон убитого солдата». Чтобы не сойти с ума от беспокойства, молодая женщина отправляется в кухню, чтобы помочь готовить ужин. Все обитатели фермы лакомятся свежей выпечкой и жареным мясом, которое привез Муаид. К этому в конце – овощи и оливки, а на стойке выставили еще миску, полную пасты хумус. «Одни ливийские деликатесы. Последняя вечеря», – подытоживает Марыся, которой кусок в горло не лезет. Среди участников пиршества она не видит никого из членов семьи. Очевидно, бурная дискуссия и нервы, ею вызванные, испортили им аппетит. Разве не менее вероятна смерть здесь или в Триполи, чем на автостраде, ведущей через воюющие города? «Наверное, на этот раз Муаид перемудрил, – подытоживает она. – Никуда не поеду – и баста!» – решает она. От Марыси не укрылось и то, что двоюродные братья смотрят друг на друга волком, как если бы имели какие-то претензии. «Почему Муаид в план эвакуации не включил Рашида?» – вдруг встает перед ней главный вопрос. – Если сам хочет остаться и посвятить себя пациентам, – это уж его дело, но когда говорит, что в городе небезопасно, то зачем оставлять в нем ближайшего родственника? Что происходит? Неужели из-за чего-то поссорились?»

Она через кухню выходит на патио и после еще одной неудавшейся попытки связаться с матерью решает пойти к любимому и разузнать, в чем тут дело. Марыся смотрит на крышу водосборника и видит царящую там темноту. «Может, уже спит или подает сигнал, чтобы его не беспокоили? – думает она. – Он тоже должен все обдумать». Марыся хочет еще немного побыть одна. Несмотря на то что Самира все чаще не возвращается на ночь, оставаясь в палате один на один с любимым Махди до самого рассвета, а Хадиджи как бы вообще нет, теснота узкой комнаты с тремя постелями действует на Марысю угнетающе. Она вспоминает, что когда-то в ней жила какая-то незнакомая арабка. Потом милая пожилая дама, польская бабушка, которая читала ей книжки. Отрывки из них она помнит до сих пор. Они появились в ее голове неизвестно откуда. «Господа, знакомьтесь, мышка. Мышь, воспитанная слишком. Подает она вам лапку. Что, не хочет? Это жалко». Марыся идет к бассейну, у которого светится только одна сигнальная лампа. Она садится на стул, на котором сидела во второй половине дня, и смотрит перед собой. «Может, Хадиджа права, что проводит здесь целые дни?» – думает она. Монотонный шум фильтров, голубизна плитки, запах земли, смешанной с хлором, и это спокойствие вокруг дают умиротворение.

Она вдруг замечает в противоположном углу водоема какой-то темный предмет и недовольно хмурится: кто-то бросил это в воду. «Ох, уж эти ливийцы! Порядок поддерживают только у своего носа! В первую очередь их интересует свое, а чужое можно уничтожить и не жалеть! Что за народ!» Она встает, подходит к месту, где находятся приспособления для чистки бассейна, и берет сачок на длинной палке. Он служит для вылавливания листьев. Марыся наклоняется над водой и погружает сачок в воду. Она толкает сверток вверх и удивляется, что он такой тяжелый. Во второй раз ей удается подхватить его под низ и одним сильным рывком потянуть вверх. На поверхность воды медленно выплывает нечто, что, по крайней мере, не является одеялом. Молодая женщина в ужасе задерживает дыхание. По ее спине пробегает дрожь. Над водой бассейна появляется тело. Марыся уже точно различает цвет и узор ткани. Это длинное платье тетки Хадиджи. Для верности она осторожно переворачивает утопленницу. Ее глазам предстает мертвое лицо женщины, печальное, с открытыми глазами, которые смотрят в далекое пространство. Даже сейчас ее губы искривлены, как будто она плачет, а лоб изборожден трагическими морщинами. Ее густые вьющиеся волосы растекаются лучами вокруг головы. Она приняла окончательное решение – не оставлять детей и мужа.

 

Эвакуация на судне

– Злитен в наших руках, а в Мисурате уже два дня царят тишина и покой! – Муаид с самого утра вваливается в комнату Марыси. – Нужно собираться! Рашид, вставай! Пора ехать!

– Муаид, я боюсь. – Самира отрицательно качает головой. – Сейчас покой, а через два часа может быть бойня. Смерть Хадиджи – это плохой знак…

– Не будь суеверна, никакой это не знак, только самоубийство женщины, впавшей в депрессию. Перст судьбы?! – злится Муаид. – Значит, все мы должны покончить с собой?! Wallahi! И мы живем в двадцать первом веке?! – С этими словами он быстро сбегает по лестнице.

Рашид украдкой выскальзывает из комнаты Марыси и идет к себе. Роль всего лишь водителя не очень ему по вкусу. К тому же двоюродный брат не упоминает ничего о том, вписали ли Рашида в список беженцев для эвакуации. Это значит, что он просто должен доставить «посылку», а потом вернуться в Триполи или в Эз-Завию. Что за несправедливость! Если бы его отношения с Муаидом были такими же, как раньше, и тот попросил бы его помочь в больнице, может, Рашид и решился бы на это. Но сейчас, когда они смотрят друг на друга волком и вообще перестали разговаривать, возвращение означало бы бездействие, пассивную жизнь в Эз-Завии. В городе постоянно идут бои, и он то в руках правительства, то партизан. Пребывание там – это смертный приговор, приведенный в исполнение или одними, или другими. У парня свой план. Он точно уже сюда не вернется, во всяком случае, до конца беспорядков. Если нет уже дома и близких, что он теряет? Последнего дорогого его сердцу человека насильно отрывают и высылают как можно дальше. Рашид решает присоединиться к повстанцам. Видно, ему на роду написано реализовать первоначальный план, который появился у него в голове сразу же после смерти Аббаса и детей. Может, там кто-то оценит его жертву и скажет доброе слово. Может, там ему будет лучше, ведь с Муаидом он уже не в состоянии находиться под одной крышей.

Марыся медлит с выездом. Один двоюродный брат сильно ее напугал, а другой вообще не хочет разговаривать с ней о деле. Они вдвоем сходятся в том, что так будет лучше для нее. Но она сама знает, что для нее хорошо. Рашида она не оставит. Он или поплывет вместе с ней, или она останется рядом с ним. У нее странное предчувствие, что если она выедет, то уже никогда в жизни не увидит его.

Самира с Махди провели столько бессонных ночей в размышлениях, что вряд ли придумают что-нибудь новое. Тема обсуждена. Каждая возможность принята во внимание, и каждый вариант разобран до мельчайших деталей. Самое важное – это держаться вместе и уже никогда не расставаться. Марыся и Рашид пакуют буквально пару вещей и приходят в зал первыми.

– Это для вас новая дорога жизни, – говорит Муаид и вручает им конверт.

– Для чего это? Откуда это? – спрашивают они, захваченные врасплох.

– На трассе и в Мисурате вам наверняка пригодятся динары, а для начала обустройства в Катаре у вас будет немного зеленых. Внутри – письмо и номер счета, на котором вас ждет остаток капитала. Все поясняется в письме. Смывайтесь уже и держитесь друг друга.

Он прижимает вначале одного, потом другую.

– Дайте знать, если где-то осядете. Или возвращайтесь после войны, если захотите.

Он подталкивает их к двери.

– Мириам, Рашид, черт возьми, двигайтесь! – кричит он, поворачиваясь к лестнице.

– Я еще должна позвонить, – сообщает Марыся, легко сбегая по ступенькам. – Может, на этот раз удастся связаться.

– О’кей! Но если собираешься болтать с мамой целый час, то лучше сразу отказаться от этого. Ситуация на фронте меняется каждую минуту. Нужно попробовать проскочить. – Двоюродный брат вручает ей большой аппарат и, недовольный, поворачивается к ней спиной.

– Все вышло по-твоему, нет связи. – Расстроенная Марыся через минуту отдает родственнику телефон.

– Не будем расставаться в гневе. – Муаиду действительно грустно. – Мириам, не знаю, почему вы с Рашидом так злитесь на меня. Ведь я хочу вам только добра, – говорит он в момент, когда любовник девушки уже дошел до середины лестницы.

– Наверняка! – Рашид кривит в гневе лицо. – Ты не реформированный традиционалист, такой же, как твоя мать! – досаждает он Муаиду. – Она только делала вид, что свободная и современная. Или была такой, когда ей это было удобно, а больше всего в отношении себя самой.

– Если ты так считаешь… – Муаид бледнеет. – Во всяком случае, ты есть в списке тех, кто эвакуируется, – заканчивает он и, даже не пожав руки, направляется в свою комнату. – Устроите себе жизнь, как хотите. Я, парень, по крайней мере, не хочу твоей смерти, которая точно бы тебя здесь ожидала.

Он поворачивается еще раз и говорит, размахивая рукой:

– Думал, что ты пересечешь границу Туниса. Оттуда открыты дороги в Европу. Но если ситуация так сложилась, а не иначе, то выедете вместе.

Опустив головы и не говоря больше ни слова, родственники расстаются. В машине, которая стоит перед домом, их ждут уже начавшие нервничать Самира и Махди. Они медленно выезжают из ворот и включаются в движение. Когда они останавливаются на перекрестке, ожидая своей очереди, Рашид осматривает в зеркале заднего вида семейную виллу и чувствует, что уже никогда в жизни не увидит этого места.

Дорога проходит для беженцев без злоключений. Они въезжают на автостраду и мчат красивой трассой вдоль моря, как если бы ехали на природу. Даже хотелось остановиться. Море манит своим блеском и чистой водой. Небольшие волны разбиваются о берег и ласково омывают светлый песок. Когда они доезжают до Хомс, машина взбирается на холм в тени деревьев, растущих вдоль дороги с одной и другой стороны. Изредка видны придорожные постройки, но остались еще многочисленные деревянные будки, в которых в мирное время окрестные фермеры продавали свежие земляные орешки и мед. Сейчас здесь пугающе пусто. Они минуют первый пост полиции, на котором служащие устроили себе послеполуденный сон. Когда они видят, что в машине сидят две пары, они машут на расстоянии руками, чтобы те проезжали. Через некоторое время появляется железная табличка с указанием расстояния до Лептис-Магна.

– Надеюсь, что во время военных действий на этой территории памятники древности не уничтожили, – подает голос Марыся, нарушая мертвую тишину, которая царит в машине с начала путешествия. – Вам известно, что здесь находятся одни из самых красивых на свете руин древнеримского города?

– Sorry, Мириам, но сейчас это меня мало волнует. – Самира пристально смотрит на племянницу. – Мне плевать, бомбили это место или нет. Я думаю только о том, чтобы в нас не попало. Неужели ты не отдаешь себе отчет, что мы вторгаемся в гнездо змей, кусающих очень больно, а иногда даже смертельно?! – произносит она шепотом, выговаривая каждое слово.

– Wallahi, что ты говоришь, женщина! – Марыся не понимает такого настроения. – Знаешь, если будешь бояться или все время думать о самом плохом, то сама притянешь к себе несчастье? Мысли позитивно, распространяй хорошую ауру.

– Тоже мне теория! Думаешь, дети Хадиджи были плохо настроены на купание в бассейне, когда в них попал снаряд?

– Ой, я не могу! Еду в катафалке! – Молодая женщина заламывает руки и отворачивается к окну. «Вокруг спокойно и тихо, – подбадривает она себя в душе, потому что тоже боится далекой дороги и атаки. – Если я должна погибнуть, то с улыбкой на устах и хорошо развлекаясь, а не перепуганная до смерти», – по-прежнему беззаботно подходит она к вопросу смерти. «До сих пор я сталкивалась с ней и что? Костлявая никогда лично меня даже не коснулась. Если хочешь счастья, нужно отбрасывать подальше горестные мысли, – произносит она мысленно свое жизненное кредо. – Если бы я так пессимистически подходила ко всем перипетиям судьбы, которые со мной происходили, то уже давно превратилась бы в сумасшедшую. Мир так прекрасен!»

Когда эта мысль пролетает у нее в голове, она сама себе улыбается. Солнышко светит, птички щебечут, в отдалении шумит бирюзовое море… а ее компания такая грустная. Махди сидит напряженный и молчаливый, как будто кол проглотил. Самира, опустив голову, нервно теребит бахрому тонкой шали. Рашид, судя по его лицу, которое она видит в зеркале, по-прежнему бесится. «У него место на судне, он может выехать и податься куда хочет, – думает Марыся, удивляясь его настроению. – В конце концов, мы могли бы быть вместе, мама наверняка нам поможет. Она любит меня больше жизни и хочет для меня всего наилучшего. А наилучшее означает жизнь с Рашидом», – придумывает Марыся счастливый, но наивный сценарий. «Он человек не легкий, – подытоживает она после пары недель близости, когда лучше его узнала, – но никто не идеален. Я так сильно его люблю», – вздыхает она и кладет руку на накачанные плечи мужчины, который уже два часа сидит за рулем.

– Может, заедем в Лептис? – предлагает Марыся. – Можно было бы помыть руки, что-то перекусить, – уговаривает она, глядя на друзей.

– Это не экскурсионная поездка! – Самира даже бледнеет от злости. – Доедем как можно быстрее на место и спрячемся в больнице. Там нас защитят все международные законы и конвенции.

– Уже недалеко, – присоединяется Махди, впервые заговорив с начала поездки. – Может, потерпишь? Если так голодна, то вон пакет от Муаида, скорее всего, там съестные припасы.

– Ты еще инфантильная и безответственная! – не удерживается от критики тетка.

Марыся, скрестив руки на груди, откидывается на спинку сиденья и, недовольная, тихо ворчит себе под нос. Но уже через минуту молодая женщина взрывается:

– Да пошли вы! После того как ты обрела жизнь и получила еще один шанс, должна была бы радоваться, – обращается она к Самире, дотрагиваясь до нее указательным пальцем. – А вместо этого ты только и ждешь либо грома среди ясного неба, либо катастрофы. Не видишь очарования праздника, потому что все время трясешься от страха!

– Просто сейчас я очень хорошо знаю, что могу утратить! – повышает голос тетка. – Рашид! Остановись! Я должна проветриться!

Парень еще не успел съехать на обочину автострады, как женщина открывает дверь и выскакивает из машины. Она направляется к придорожным зарослям.

– Стой! – кричит во все горло Рашид. – Стой! Они минируют придорожную территорию!

Самира, подчиняясь, задерживается на месте, а Марысе и Махди становится плохо от мысли, что могло случиться.

Через минуту машина трогается с места. Они очень быстро проезжают спокойный Злитен, который простирается с правой стороны окружной дороги. Минуют пару постов, обсаженных лоялистами, которые не доставляют им ничего неприятного. Подъезжают к Мисурате. Издали видно, что город основательно разрушен. Некогда переполненные людьми четырнадцатиэтажные блочные дома, стоящие на окраинах города, были построены в современном восточном стиле турками. Сейчас они зияют пустотой. С той стороны, где идут бои, видны многочисленные следы после бомбардировок и минометных атак. В зданиях нет окон, кое-где есть строения с полностью вырванной стеной. Они напоминают раненого зверя с внутренностями наружу. Только в этом случае вместо кишок торчат изогнутые стальные пруты, вырванные из стен канализационные трубы, висящие на проводах кондиционеры. Тут, как и везде, виден домашний скарб и мебель, цветные пледы и шторы. Страшно проходить около таких зданий. Они могут каждую минуту рухнуть. Проезжающие приближаются к первому посту повстанцев. Около него – старые частные машины, по большей части пикапы, в кузовах которых стоят пулеметы, готовые стрелять. В автомобиле царит гробовая тишина. Никто не в состоянии двинуться. Только Марыся нервно дергает щекой, жуя от голода жевательную резинку.

– А вы что тут делаете? Что за люди? Документы! – Тридцатилетний мужчина в грязных брюках цвета хаки, помятой рубашке и военной куртке, с арафаткой, свободно закрученной на плечах, всовывает голову в открытое окно.

– Едем в больницу, – спокойно поясняет Махди. – В рамках гуманитарной помощи.

– Да? А у нас что, нет своих докторов? – Повстанец подозрительно оглядывает каждого в отдельности и медленно обходит машину. Открывает багажник. Пассажиры благодарят себя в душе за прозорливость: они взяли только небольшие дорожные сумки и рюкзаки. Мужчина открывает один багаж за другим и бесцеремонно копается в личных вещах. У двери автомобиля уже стоят четыре других повстанца, которые блокируют им возможную дорогу бегства.

– А ты, молодой, кто? – Командир, не обнаружив ничего подозрительного, подходит к Рашиду и тычет в его плечо дулом готового выстрелить автомата Калашникова. – Высаживайся! – решает он.

– Я санитар, – говорит парень сдавленным от страха голосом.

– Не дури, брат! – Махди тоже выходит и идет к собравшимся, расставив безоружные руки. – Мы проехали такой большой отрезок пути не для того, чтобы сейчас здесь застрять! – Он театрально повышает голос. – Или ты считаешь, что твоим родственникам или родственникам твоих коллег не полагается добросовестная помощь? Все знают, что здесь творится и как переполнены больницы. Вот моя врачебная книжка.

Он вручает пластиковый документ недоверчивому революционеру.

– А ты из центральной больницы в Триполи, то есть правительственной. – Ливиец довольно улыбается, что наконец-то нашел к чему придраться. – Там только солдаты лечатся, а повстанцев убивают, так ведь? Ты думаешь, что мы – деревенщина, не умеем говорить и читать? Мы все знаем!

– Парень, не зли меня! – Махди как никогда становится агрессивным и хватает революционера за полу камуфляжной куртки. Это приводит к тому, что остальные боевики снимают с предохранителя оружие и берут путешественников на прицел. – Лучше посмотри, как меня уделали военные во время мирной демонстрации.

Он отпускает ошалевшего субъекта, распахивает свою рубашку и показывает глубокую рану пониже ключицы. Она все еще багровая и воспаленная.

– Последние два месяца я лежал в частной клинике. Жив только благодаря тому, что этот парень спас мне жизнь. – Он указывает пальцем на Рашида, который, после того как его взяли на прицел, как будто окаменел. – Он вынес меня из-под пуль! – Повстанцы медленно опускают автоматы, а Махди восклицает: – А вы сейчас хотите мне в лоб выстрелить, потому что я приехал вам помочь? Люди! Что с вами творится?!

– Много тут таких приезжает, кто дома минирует и женщин насилует… – оправдывается мужчина. – Сейчас уже непонятно, кто есть кто и на чьей стороне.

– Мы едем в больницу лечить людей. – Махди опускает голову и идет к машине, а Рашид за ним. – Я не знаю, как тебе доказать, что это правда. Разве я ехал бы сюда с моей женой и ее племянницей, если бы собирался делать диверсии? Подвергал бы опасности женщин?

Спесивый и скептичный революционер по-прежнему стоит на месте, но остальные сходят с дороги.

– Может, еще встретимся, – говорит повстанец. – И хорошо, если окажется правдой то, что говоришь, – все еще угрожает он.

Рашид задерживается только раз, чтобы спросить у проходящей мимо женщины о дороге. Потом они уверенно подъезжают к большой региональной больнице. Несмотря на то, что на крыше трепещет флаг с красным полумесяцем, здание с нескольких сторон отмечено следами от пуль и сильных взрывов.

– Мы приехали помочь при эвакуации, – сообщает Махди, который берет инициативу на себя.

Его спутники по-прежнему в сильном шоке. Сейчас уже все понимают, как легко сегодня лишиться жизни в Ливии. Достаточно одной фразы, одного неосторожного слова или шага.

– Сейчас приглашу доктора аль-Джарири.

Милая девушка-администратор строит глазки красивому незнакомцу.

– Здравствуйте, здравствуйте! – Доктор в зеленом кителе уже бодрым шагом приближается к ним. – У меня список, назовите фамилии.

– Санусси…

– Из тех самых Санусси? – перебивает он.

– Да, мой отец был известным хирургом.

– Ха! – радостно вскрикивает доктор. – Я помню занятия в университете в Триполи, ну и давал он нам прикурить! Я у него получал специализацию, – смеется он и похлопывает Махди по спине. – А мы не виделись на конгрессе в Лозанне? – Он вглядывается в лицо собеседника. – Мы с вами, случайно, не коллеги по нейрохирургии?

– Точно.

– Послушай-ка, любезный, – коллега обнимает Махди за плечи, – у меня такой тяжелый случай, но в четыре руки можно парня спасти.

– С удовольствием вместе с тобой поработаю, – отвечает Махди, радуясь, как ребенок. Медицина, в особенности хирургия, – это его любовь. За долгое время болезни и реабилитации он не мог работать по специальности. В конце концов, восстановление нервов – это просто ювелирная работа, требующая осторожной, но вместе с тем уверенной и сильной руки.

– Судно прибудет в порт сегодня? – серьезно спрашивает Рашид.

– Надеюсь, – отвечает доктор. – Мы ждем сигнала с палубы, они должны подтвердить, что решились причалить. Они уже с утра на рейде. Сейчас все зависит от того, как долго продлится затишье. У них на палубе больные из Бенгази и контейнеры с помощью для нас. Они не хотят рисковать. С ними плывет наш человек. Он позвонит оттуда раньше. У нас будет еще, по крайней мере, час или два, чтобы перевезти всех на пристань.

Доктор внимательно смотрит на них и задерживает свой испытующий взгляд на побледневших женщинах.

– У тебя есть какое-нибудь место, где женщины могли бы отдохнуть? – спрашивает Махди.

Он знает, что Самира едва жива. Бессонная ночь, нервы с утра и досмотр подозрительных повстанцев дают себя знать. Несмотря на принятые порошки, у нее немилосердно болит голова. Женщина по-прежнему дрожит всем телом, боится потерять сознание.

– Им не нужен комфорт, – поясняет он, понимая, что больница переполнена.

– Вы можете немного отдохнуть в нашем крыле, – неуверенно произносит доктор. – Когда-то мы планировали открыть там отделение физиотерапии, но денег не дали, поэтому получился просто склад.

– А там есть какие-нибудь кровати и кондиционер? – выпытывает обеспокоенный Махди.

– Нужно бы проверить, кондишена точно нет.

– Мне не нужно отдыхать, я вообще не устала, – отказывается Марыся от такого предложения.

– Мы, возможно, просто посидим в машине или… на крыше и посмотрим на город. – Рашид медленно отходит от шока и уже вникает в ситуацию.

– В таком случае для одной женщины найдется место у меня в кабинете, хорошо? – Доктор берет под руку слабую Самиру. – Извините, но так уж есть. Молодые пусть лучше идут на крышу и несут караульную службу. Получите бинокль и наш один-единственный телефон со спутниковой связью. Храните его как зеницу ока. Когда Хасан позвонит, то бегом ко мне сказать об этом, о’кей?

– Хасан Назим, друг нашей семьи? – Марыся даже подскакивает от такого известия.

– Собственной персоной, – смеется аль-Джарири. – Разве не он внес вас в список? Душа человек, прекрасный организатор и гениальный военный. Это же, собственно, Хасан спас нашу революцию, упал нам, как с неба! – радостно восклицает он, а прибывшие уже знают, что так решил Аллах, протянув руку его любимому сыну.

– Супер! Хоть чем-то поможем и побудем на свежем воздухе, – довольно говорит Рашид. Рожденный действовать, он задыхается в четырех стенах.

– Только не высовывайтесь чересчур, чтобы вам кто-то лоб не прострелил. – Медик грозит указательным пальцем. – На самом деле ни в одном, ни в другом войске не найдешь снайпера, но бывают случаи. Припаркуйте машину сбоку и догоняйте нас. Кабинет у меня на третьем этаже. Мы, Махди, может, сделаем небольшой совместный обход с консультациями? Думаю все же, это безопаснее и разумнее, чем с ходу становиться к операционному столу, а? – озорно улыбается он. – А то придется завозить в порт кое-кого со скальпелем в животе.

Марыся забирает из машины рюкзак и пакет с едой. Рашид – вещи Самиры и Махди.

– Устроим себе пикник на крыше? – уже расслабившись, весело спрашивает молодая женщина. – Почему ты такой злюка?

– Я не поплыву, – сообщает ей мужчина и отворачивается. – Я никогда не буду прицепом и не намерен быть пятым колесом у телеги!

– Что ты выдумываешь?!

– А что? Ничего такого, одни глупости! – Мужчина вдруг останавливается и, повернувшись к женщине, смотрит ей прямо в глаза. Он взбешен и едва сдерживает себя. – Поплывем в Катар, да? Прекрасно. Оттуда всего один шаг до твоего дома в Эр-Рияде. Прекрасно! – выкрикивает он с издевкой. – И поедем вместе, чтобы поздороваться с твоим мужем.

Затем, меняя голос и кривляясь, молодой человек разыгрывает небольшой спектакль:

– А кто этот мужчина? – спросит хозяин.

– Никто, вернее, мой любовник. Но не беспокойся, любовный треугольник сейчас в моде. Особенно в Саудовской Аравии.

С этими словами Рашид вваливается в кабинет врача, вырывает у него из рук бинокль и телефон и бежит дальше, на террасу.

– Мы можем остановиться у мамы. – Марыся едва дышит, стараясь догнать Рашида. – Я уверена, что она будет там раньше меня.

– Жена саудовца, мусульманка, бросает мужа, берет развод и живет под одной крышей со своим любовником в Саудовской Аравии. Супер, какая прекрасная мысль! – мужчина истерически смеется. – Не только себя – всю свою семью хочешь подвергнуть опасности?!

– Но…

– Разумеется, Самира права, что называет тебя наивным ребенком! – перебивает он ее с выражением презрения на лице.

У Марыси слезы собираются в глазах и через мгновение ручьем текут по лицу.

– Как ты несправедлив! – всхлипывает она.

– А ты глупая! Тебя замуруют за измену супругу. Мне отрежут голову. А твоих близких, как иноверцев, всего лишь бросят в тюрьму как минимум на пять лет и дадут двести ударов кнутом. Живешь в стране ваххабитов, уж не знаю как долго, и все еще не знаешь, что там по-прежнему царит закон шариата, притом в наиболее ортодоксальной форме. Они подписывают все международные конвенции, но всегда с припиской мелким почерком в самом конце: если это не противоречит мусульманским законам.

Молодые вбегают на крышу больницы – большую территорию, окруженную метровой стеной. Марысе перехотелось есть и вообще ничего не хочется. Она бросает пакет и багаж в замусоренный угол пристроенной террасы и садится рядом с Рашидом, поджав под себя ноги.

– Значит, для тебя наша связь была только временным капризом, приключением, – говорит она, вытирая пальцами заложенный нос.

– Нет, но я рассчитывал, что ты займешься решением своих проблем и мы сможем жить прилично. Я не могу и не должен в это вмешиваться, поэтому не в силах помочь. Так было бы нечестно. Ты должна, мой ребенок, серьезно поговорить с мужем. Или признаться ему во всем, что нежелательно, учитывая его происхождение. Или соврать, сказав, что ничего не случилось, но дольше его не можешь терпеть.

– Поэтому ты принял такое решение, да? Не едешь? – хочет увериться Марыся.

– Не еду.

Воцаряется молчание, а Рашид, вздыхая, садится рядом с любимой женщиной, которая составляет его наибольшее сокровище.

– Это направление не для меня. Я должен признать, что Муаид прав.

– В таком случае я тоже не еду. – Марыся смотрит на него опухшими от слез глазами и, как ребенок, кривит губы.

«Какая же она сладкая! – Сердце мужчины готово выскочить из груди. – Как же я ее люблю!» Он закрывает глаза, чтобы не видеть красивого лица и не дать себя сломать. «Однако я не могу ввязываться в такие хлопоты, – решает он. – Ни в коем случае!»

– Я не вернусь ни в Триполи, ни в Эз-Завию, – говорит он сухо.

– Что ты хочешь сделать?

– Присоединюсь к повстанцам, – сообщает он гордо.

– Ты что, с ума сошел?! Как ты доберешься до Бенгази?

– Не только там идут бои. Помнишь Рахмана, брата Аббаса, который нам помогал в поисках твоей матери?

– Да…

– Он, как и говорил, ушел из полиции, в принципе, сбежал. Он в этом районе. Это территория племени, из которого он родом. Он сейчас учит бедуинов обращению с автоматом и другим оружием. Когда минуту назад была связь, мне удалось с ним поговорить. Он мне дал адрес, по которому я могу застать его. Или мне скажут, как его найти. Его жена с детьми осталась у матери в маленькой деревеньке в пятнадцати километрах от Мисураты.

– Ты так задумал, – произносит Марыся, глубоко над чем-то размышляя. – Готов рисковать жизнью, потому что ни к чему не привязан, – приходит она к выводу. – Брат с невесткой и ребенком эмигрировали и сидят уже наверняка где-нибудь в Италии или Франции. Отец, мать, маленькие братики и сестра мертвы. С Муаидом не поддерживаешь связь, поэтому остался один и таким геройским способом хочешь с собой покончить.

– Неправда! – возмущается он.

– Правда! Проблема только в том, что никакой ты не герой! Знаешь, почему Аббас так тебя любил? Потому что вы как две капли воды похожи, как родные отец и сын. Мягкие, добрые, внимательные мужчины, а не агрессивные бойцы. Нет, нет, не рассказывай мне!

– Ты для меня, Мириам, важнее всего, самая любимая, но точно недоступная и далекая. Человек из другого мира, которому ты принадлежишь, а я – нет, – признается наконец мужчина. – Не знаю, настанет ли наше время. Лучше расстаться в самом начале. Ты должна вернуться к себе, моя маленькая.

– Ничего я не должна! – возмущается упрямая женщина. – Я без тебя не уеду! – заявляет она решительно. – Если хочешь идти в пустыню и жить с бедуинами, то я пойду с тобой. Если все же решишь возвратиться в Триполи, я пойду с тобой.

Мужчина хочет ее перебить, но Марыся отрицательно мотает головой и закрывает ему рот рукой.

– Тебе нечего возразить! Я так решила, пусть глупо и по-детски. У тебя есть еще время до завтра, чтобы изменить решение и поплыть со мной. Из Катара мы можем полететь прямо в Польшу или в любую другую страну в Европе. Они нас должны принять как беженцев. Я потеряю паспорт – и от моего супружества, заключенного в Йемене, не останется даже следа. Там идет война, везде неразбериха… Ты думаешь, что кто-то будет искать нотариуса, который оформил наш брак, а тот в этом хаосе найдет документ? Нет ни малейшего шанса!

– Мириам! – Взволнованный признанием безусловной любви, Рашид страстно целует свою сумасшедшую женщину. – Ты даже не представляешь, что ты для меня значишь, но… я не могу идти в бой с таким грузом.

В эту минуту раздается первый свист, а потом невероятный грохот. Молодые, прижавшись друг к другу, забиваются в угол. Мужчина заслоняет собой возлюбленную и крепко обнимает ее. Большое здание сотрясается до основания. Через мгновение на террасу падают обломки какой-то мебели, куски штукатурки, обрывки проводов и покореженные трубы. Слышен звон разбитого стекла.

Потом воцаряется мертвая тишина. Марыся с Рашидом, согнувшись, идут на цыпочках к месту взрыва и видят руины пристройки, в которой им предлагали отдохнуть. Длинный барак охвачен пламенем, которое постепенно распространяется на оставшуюся часть здания. Туда уже бегут люди с водой, огнетушителями и мешками с песком. Внутри, должно быть, были какие-то легко воспламеняющиеся материалы. Через минуту появляются другие очаги возгорания, поменьше.

– Что с вами? – На крыше появляются Махди, а за ним аль-Джарири и Самира.

Они в панике.

– Все в порядке, – говорит Марыся, еще немного оглушенная взрывом, и с сарказмом добавляет: – Наверняка лучше, чем если бы мы были на этом складе.

– Снова перст Божий, – шепчет Самира. – Как долго Аллах будет нас хранить? – От страха у нее стучат зубы.

– Мы счастливы, и пусть счастье никогда не покидает нас. – Марысе становится жаль испуганную тетку, и она нежно обнимает ее рукой. – Иди внутрь, надеемся, что в главную больницу они не будут стрелять.

– Эти дебилы просто не попадают, не могут хорошо прицелиться. Я не верю, что они собирались бомбить гражданские объекты! Признаться, мне трудно поверить в то, что они намеренно атаковали больницу! Такой уж я наивный!

Доктор от волнения размахивает руками.

– Неужели опять? – восклицает Рашид, когда до них доносится очередной взрыв и они видят летящие фрагменты железа. – Это горят стоящие на парковке автомобили, – мрачно произносит он, в бешенстве кривя губы.

В этот момент над их головами пролетают ракеты. Сейчас они уже знают, что является целью правительственной армии. Взрывы грохочут на набережной. Видны быстро распространяющиеся пожары. Пылают контейнеры и емкости с горючим. Следующая партия ракет попадает уже в воду, дальше и дальше, освещая стоящие на рейде суда. Не нужно долго ждать ответа с их стороны. Сейчас над головами наблюдателей небо светится от артиллерийской дуэли. Самира прячется у входа на крышу и машет остальным, чтобы те шли за ней. Шум становится невыносимым.

– Да? – Рашид, заметив зажегшуюся красную лампочку телефона, хватает его и вбегает внутрь. – Не слышу! – кричит он. – Сейчас войду в помещение.

Между стенами хоть ненамного, но лучше слышно.

– Черт возьми, на берегу снова идет бой, – доносится до них взволнованный голос Хасана. – Лоялисты приступили к очередному наступлению. Боже мой! Я вижу в бинокль, как они быстро движутся к гражданским, которые ожидают эвакуации. Черт возьми! – ругается он, что, пожалуй, ему плохо удается. – Нужно было все-таки воспользоваться тем перерывом в пару часов и спасать всех подряд! Стартуем завтра чуть свет. Вы постарайтесь за ночь найти какое-нибудь безопасное место в порту и транспортировать туда раненых. Если бомбежка будет продолжаться, мы попросим о поддержке войска НАТО.

– Хорошо, сделаем все, что в наших силах, – забрав у Рашида трубку, говорит аль-Джарири.

– До встречи.

– Иду организовывать разведотряд из местных смельчаков, которые не побоятся отправиться сейчас к пристани и присмотреть место, где мы могли бы собраться перед посадкой на судно.

Медик и боец в одном лице покидает шокированных людей, желающих эвакуироваться.

– Сидите в моем кабинете, – говорит он, уходя, – и не высовывайте даже носа наружу. Я несу за вас ответственность… как и за те две сотни пациентов, которых я должен живыми довезти до судна. – Расстроенный, он машет рукой.

– Я вам с удовольствием помогу. – Рашид подбегает к мужчине и обнимает его за плечи. Прежде чем Марыся успела сказать ему хоть слово, они исчезли за поворотом.

Всю ночь молодая женщина напряженно прислушивается к звукам. Если только слышит какое-то движение в коридоре, подходит к двери. Самира спит нервно, ворочаясь на кушетке доктора. Махди же подменяет его, присматривая за больными. «Здесь столько раненых! – думает он. – И что самое важное, в нашей профессии нет разделения на лучших и худших. В больнице заботятся как о лоялистах, так и о повстанцах. Часто лежат они на соседних кроватях, разговаривают друг с другом, помогают. Но наемников не принимают. Остальные пациенты сразу перережут им горло. С этой ненавистью не совладать. Интересно, что будет после того, когда война закончится?» – задает он себе волнующий вопрос. – Как будет с законом мести? Как объяснить людям, которые утратили дома или близких, чтобы они не стремились отомстить? Тяжело будет, – приходит он к выводу. – Может, и хорошо, что мы отсюда выедем?»

– А вот и мы. – Рашид осторожно трогает за плечо Марысю, которая под утро, не выдержав, задремала в кресле.

– Что, что? – спрашивает она спросонья.

– Наступление сорвано. Наши начали лупить их с тыла. На западной части побережья спокойно. Мы нашли большой, как овин, ангар. Туда уже начали свозить больных. Мы вывесили белые флаги с красным крестом и полумесяцем на крыше, поэтому в нас не должны стрелять, – радуется он, сам не веря тому, что говорит.

– Ну и?

– Все. – Мужчина не знает, что еще мог бы рассказать.

– Что с твоим решением? – спрашивает Марыся, чувствуя, как сильно бьется сердце. Больше всего ей хочется поскорее убежать отсюда.

– Оно уже принято, я говорил тебе! – нервничает Рашид. – А сегодняшние испытания еще больше убедили меня в правильности моего решения.

Ему хочется выйти из кабинета и не смотреть на женщину, которая пытается изменить его планы и жизнь. Такая связь перестает ему нравиться. Он не думал, что будет столько хлопот.

– В таком случае я тоже никуда не плыву, – твердо произносит Марыся, большие глаза которой полны влаги. – А если ты меня оставишь на набережной и сам смоешься, как хорек, я все равно не сяду на судно и останусь здесь, под этим страшным обстрелом. Советую тебе поверить моим словам!

Горячей рукой она крепко притягивает мужчину к себе.

– Я достаточно решительная и последовательная! Верь мне!

– Я еще хочу помочь в транспортировке. – Рашид с кривой усмешкой посматривает на упрямую женщину. Постепенно он начинает понимать, во что вляпался.

– Я еду с тобой, тоже пригожусь. – Марыся направляется за ним. – В конце концов, у меня уже есть кое-какой опыт медсестры и санитарки.

Больных в порт свозят не только машинами «скорой помощи». На это просто нет времени. Организаторы приспособили пикапы «мицубиси», в которых кузов выстелен матрасами и одеялами. Таким образом, появился шанс, что они справятся к рассвету. Каждая пара рук на вес золота. Марыся мечется с распущенными волосами, то поправляя повязки, то придерживая капельницу, то даже помогая облегчиться.

– Еще я, еще я! – умоляют прикованные к кроватям пациенты, оставленные в опустевших палатах, и беспомощно тянут руки.

– Следующим судном, – терпеливо поясняет доктор, гладя их по худым, влажным от пота щекам. – В данный момент вас нельзя транспортировать, – оглашает он, словно смертный приговор. – Особенно сейчас, когда на рассвете снова начали летать над нашими головами снаряды.

– Если вы нас оставите, что с нами будет? – Некоторые даже плачут.

– Я вернусь, но сейчас должен оказать помощь больным, которых перевозят, – поясняет он, не глядя им в глаза. – Я оставляю вас в хороших руках…

– Но тут уже почти нет врачей! Доктор, золотой вы наш! Имейте же Аллаха в сердце!

Мужчина, опустив голову, выходит.

Последняя грузовая машина, в которой находятся Махди и Самира, едет на место сбора. Повстанцы опасно приближаются к порту и оттесняют лоялистов, которые занимали его всю ночь. Сейчас слышны в основном автоматные очереди, минометы и грохот от взрывающихся гранат. «Только бы случайно машина не пересекла линию огня, – молится Самира. – Аллах, ты вернул мне жизнь, так, по крайней мере, еще минуту позволь мне остаться в земной юдоли и порадоваться». – Она прижимает руки к груди, чувствуя, как в панике барабанит ее сердце. Грузовик поворачивает направо и удаляется от места боев. Отголоски взрывов становятся все тише. Женщина вытирает холодный пот с лица. Она смотрит на обеспокоенного ее состоянием Махди и нежно улыбается.

– Поможем. – Марыся и Рашид уже на месте и протягивают руки к самостоятельно передвигающимся пациентам. Под кузов подставляют металлический бак, который служит ступенькой. Высадка протекает очень успешно.

– Я звоню Хасану, что уже все на месте. – Побледневший от выпавших на их долю испытаний аль-Джарири глубоко вздыхает и набирает номер.

– Через минуту они приблизятся к нам на безопасное для них расстояние, – сообщает он присутствующим, – и сразу начнут высылать небольшие лодки для эвакуации. Говорят, что некоторые из них рассчитаны даже на двадцать человек. Если не смогут причалить к набережной, у нас будет другой выход.

– О’кей, так, возможно, будет лучше, – поддакивает Рашид.

– Только вот контейнеры черт возьмет, – жалуется мужчина. – Ну, что поделаешь, люди важнее.

Отходя от больных, он недовольно поджимает губы. Он отдает себе отчет, что без доставки лекарств у его оставленных в мисуратской клинике пациентов нет шанса выздороветь. Больничная аптека уже пуста.

«Как несправедлива жизнь», – с грустью думает он, но уже через минуту глубоко вздыхает и начинает действовать.

– Послушайте, вы еще не так измучены, как я, старый дед. Взбирайтесь на крышу ангара, там сбоку есть металлическая лестница. Увидите, как выглядит ситуация на поле боя. У вас два бинокля, все же две пары глаз, а не одна. Может, наши уже победили и мы в безопасности? А мы ни о чем не знаем и мараем от страха портки.

Вид с крыши металлического дома, высотой как минимум десять метров, ошеломительный. Марыся поворачивается к морю, которое, несмотря на битву, не утратило своей красоты. Невысокие волны разбиваются о берег, а на волнорезах создаются небольшие гребешки. Вода спокойна и чиста. Большое эвакуационное судно с вывешенным флагом Катара белого и каштанового цвета с зубчатой линией уже хорошо видно. На бортах и самой высокой мачте помещены символы гуманитарных и медицинских организаций. Флагман плывет в сопровождении двух линкоров, вооруженных до зубов, со знаками международных Вооруженных Сил. Выглядит это достойно. Даже дыхание перехватывает в груди. «А может, Рашид согласится и поплывет? Может, изменит свое решение?» – Марыся все еще надеется, хотя знает, что арабский мужчина редко уступает женщине.

– Смотри, – парень дергает ее за руку и поворачивает в направлении порта. – Теперь понятно, почему наши перестали бомбить, – говорит Рашид сдавленным голосом.

– Боже мой, это невозможно! – выкрикивает Марыся. – Эти убийцы сделали из людей живой щит!

Перед глазами наблюдателей предстал вид побоища: уничтоженное бомбами побережье, разбитые контейнеры, ямы и торчащие, будто обрубки, руины портовых строений, обгоревшие и все еще пылающие емкости с горючим. На открытом месте, ведущем в центральную часть пристани, бригада правительственных солдат окопалась за как минимум сотней гражданских. Те, скорее всего, ожидали в порту эвакуации. Повстанцы беспомощны: не будут же они стрелять в своих. Они проигрывают борьбу, отходят с поля битвы. В такой ситуации НАТО прекратило, разумеется, налеты. Беженцы, ждущие у причала паром, в панике. Солдаты, по большей части черные наемники, салютуют по случаю ничтожной победы. Они подходят к испуганным людям – живой стене. Те стонут и воют так, что их слышно даже издалека. Их развязывают и отгоняют прикладами автоматов и пинками. Освобожденная толпа, охваченная страхом, разбегается по всей территории. Часть движется в направлении выхода с пристани, другие с истеричным криком прут напролом, попадая в воронки или в воду. Некоторые не подают уже признаков жизни и лежат в грязи и собственной крови. Медлительные часто попадают на запальчивого вояку, который бьет их так долго, что жертва перестает двигаться. Сейчас лоялисты входят в порт. Никто уже не оказывает им сопротивления. Их глаза притягивает белый цвет флагов, закрепленных на отдаленном ангаре с пациентами. Они начинают друг другу показывать на это место пальцами.

– Скорее! – Рашид сбегает по металлической лестнице, чуть не ломая себе шею. – Войска идут сюда, они не простят нам уловки!

Эвакуационные лодки уже у берега. Подгоняемые криками беженцы начинают вскакивать в лодки, опасно их раскачивая. Пару человек падает в воду, а ведь это больные, в гипсе, с капельницами или просто ослабленные. Они не выплывают уже на поверхность, и на воде показываются только пузырьки воды. Ни у кого нет времени их спасать. Марыся присела на корточки на крыше. Она прикладывает к глазам бинокль и хочет в последний раз увидеть Хасана, который находится на судне. Она узнает его худощавую фигуру. Мужчина бежит по палубе и отдает приказания. Таким она его запомнит. Ее взгляд притягивает еще одна фигура. Девушка хмурится, ее глаза округляются от изумления. «Это невозможно!» – убеждает она себя мысленно.

Высокий мужчина в брюках американских войск, в рубашке хаки и кепи на голове спорит о чем-то с ливийским вожаком. Когда Марыся недоверчиво мотает головой, этот человек снимает кепи и хорошо знакомым ей движением чешет лоб. Потом снимает солнцезащитные очки. Судно уже у берега, ему осталось, может, пятьдесят метров. Девушка задерживает дыхание. Человек, за которым она наблюдает, поворачивается в ее сторону. «Хамид! Хамид! – звучит у нее в голове, а сердце готово выскочить из груди. – Что он тут делает?! Пусть что-нибудь случится, пусть что-то произойдет! – молит она. – Пусть он исчезнет! Я не хочу с ним встречаться, я не хочу возвращаться с ним в Саудовскую Аравию! Боже, пошли гром среди ясного неба, сделай что-нибудь, – просит она, зажмуриваясь и сжимая до боли челюсти. – Я хочу быть с Рашидом, я так его люблю!»

В эту секунду, словно по заказу, начинается обстрел порта. Несколько ракет бороздят небо и сыплются градом в спокойное до сих пор море. Маленькие лодки переворачиваются. Люди барахтаются в воде, как рыбы. Более сильный старается за что-то держаться или вернуться в лодку. Большой эвакуационный паром увеличивает скорость, чтобы как можно быстрее достичь пристани. Беженцы, приготовившись к прыжку, только и ждут этой возможности. Они протягивают руки вперед, а моряки и военные на палубе готовят все для погрузки. Охраняющие их линкоры производят первые залпы, и над собравшимися раздается грохот. Все вокруг занавесили пыль и песок, смешанные с водой. Люди кричат как резаные. Марыся соскакивает с лестницы и, дрожа от ужаса, прячется за углом ангара.

– Сейчас ваша очередь! – Аль-Джарири все же находит ее. – Я обещал Хасану, что доставлю вас на судно, значит, так и сделаю.

Он подталкивает Махди и Самиру к берегу.

– Рашид, парень, шевелись!

– Я с вами не плыву. – Рашид, как будто защищаясь, скрещивает руки на груди. – Не могу вынести несправедливости, которую причинили моему народу. Это убийство людей! – выкрикивает он. – Я не потому хочу присоединиться к повстанцам, чтобы мстить за утрату всей семьи, нет! Здесь гибнут безоружные матери, отцы и их невинные дети! Может, в душе я милый парень, трусливый пацифист, но я молодой и сильный мужчина, который умеет пользоваться оружием и отчаянно хочет помочь своим соотечественникам, обычным добропорядочным ливийцам, – сообщает он среди грохота выстрелов и снарядов, летающих над головой.

– Что ж, – доктор из Мисураты после такого заявления не спорит, вручает тому ключи от машины, – я удивляюсь тебе. Ты мог бы, поджав хвост, убежать отсюда, а ты подставляешь стране свое плечо, чтобы мы, обычные люди, могли когда-то жить в справедливости.

Он обнимает парня.

– Надеюсь, что мой автомобиль еще на стоянке перед главным входом в больницу. Он тебе понадобится.

– Спасибо.

– А ты куда, Мириам? – Удивленная Самира протягивает руки к племяннице. – Что ты творишь?

– Иду с ним. – Марыся поворачивается и уходит, не оглядываясь.

Судно причаливает, молниеносно брошен трап, по которому тяжелобольные поднимаются на палубу. Их сразу принимают и размещают в безопасном месте. Кроме того, чтобы устроить людей, прибывшие должны выгрузить контейнеры с привезенной гуманитарной помощью. Для этого служит металлический помост, достаточно крепкий. Первыми съезжают вниз четыре машины «скорой помощи», набитые медицинскими средствами. Потом несколько военных грузовиков и, наконец, небольшой неказистый автобус, популярный в Ливии «цивилиан» с местной регистрацией, который ведет Хамид. Сейчас мужчина уже одет как типичный ливиец, исчезли все военные символы и заграничные безделушки. Он сердечно прощается с Хасаном. Тот дает ему еще пару житейских советов на дорогу. Вереница машин, осторожно лавируя между металлическими контейнерами, покидает порт.

Самира вскакивает на раскачивающуюся палубу большого парома. Вокруг раздаются многочисленные залпы, взрывы, крики людей и рев работающих моторов. Она утрачивает равновесие, но в последнюю минуту ей подает руку незнакомый американский солдат, пожалуй, арабского происхождения, на что указывают его черты.

– Thank you so much, – шепчет она испуганно, глядя в его миндалевидные карие глаза.

Мужчина на мгновение задерживает на ней взгляд, но через минуту с улыбкой поворачивается к остальным беженцам и помогает всем, кому может. Женщина замечает, что, отбегая к машинам с гуманитарной помощью, он на секунду задерживается и оглядывает ее внимательно. «Я ведь не знаю его, в глаза никогда не видела, – размышляет она. – Может, я по-прежнему эффектная женщина и на меня стоит бросить взгляд? – делает вывод довольная Самира и, вздохнув с облегчением, усаживается у металлического борта. – Все будет хорошо».

Судно болтает во все стороны, но через минуту начинают усиленно работать моторы, и они сдают назад, чтобы как можно быстрее уйти из-под обстрела. Слышен грохот падающих металлических трапов и постоянных выстрелов с охраняющих их линкоров. Самира наклоняет голову и сжимает руками виски. Пули и осколки свистят над палубой. Слышно, как некоторые отскакивают от металла. Те люди, которым удалось сесть на судно, воздают благодарность Аллаху за сохраненную жизнь – беззвучно шевелят губами, произнося наизусть суры Корана. Несколько человек вдруг хватаются за грудь или плечо. Через минуту видно текущую у них между пальцами кровь – ранило рикошетом. Мисуратский доктор и несколько санитаров, согнувшись пополам или даже ползая на коленях, добираются до тех, кто ранен, и стараются осмотреть их раны.

– Махди, иди ко мне! – кричит Самира возлюбленному, протягивая к нему руки, как ребенок. – Спрячься. Еще минуту, и будем вне досягаемости.

Мужчина отрицательно качает головой, желая помочь раненым землякам. Душа доктора берет верх над страхом.

Но в какой-то момент он слегка покачнулся, удивленно поднял голову, расправил спину и сделал пару шагов в сторону любимой женщины, напуганной происходящим. Он протянул к ней руки, осторожно сел рядом на металлическую нижнюю часть и положил голову ей на плечо.

– Ты еще слаб, – Самира успокаивающе гладит его по щеке и вздыхает, – и не должен так переутомляться. Когда нас спасут, я тебе что-то расскажу.

Женщина счастливо улыбается, глядя на бледно-голубое безоблачное небо, и на мгновение умолкает.

– Перед нами новая жизнь и новые вызовы, – начинает она после паузы. – Нас ждет счастливое будущее. А в подарок я хочу дать тебе самое большое сокровище.

Махди, тяжело опирающийся на женщину, безвольно падает ей на колени. Рука любимой соскальзывает с его заросшей щеки, проезжает по шее и задерживается на худой груди.

– У нас будет ребенок, любимый.

Женщина смотрит на свою ладонь, с которой капает свежая красная кровь, а потом в ужасе смотрит в мертвые уже глаза самого дорогого человека.

– Предназначение… – шепчет она нежно, прижимая мужчину к груди и небольшому беременному животику. – Мы поклялись навечно, навсегда!