Убийца – внебрачный сын

Неделя в Триполи пролетает для Хамида в мгновение ока. Муаид – прекрасный хозяин и гид. Видно, что мужчина оживает в обществе: он смеется и шутит, даже начал что-то есть и выглядит намного здоровее. Он не торопится отпускать гостя, хоть по спутниковому телевидению «Аль-Джазира» сообщили, что бои в Ливии ослабели. Политики и журналисты утверждают, что стороны готовятся к завершающей атаке. Саудовец отдает себе отчет, что настал идеальный момент, чтобы поехать за женой и тещей и бежать. Когда ситуация снова обострится, неизвестно, как быстро закончится война и сколько еще жертв за собой потянет. Хамид решается на важный разговор с родственником, чтобы представить ему свои доводы.

Услышав тихие шаги на лестнице, он выбегает из комнаты и хватает хозяина за рукав:

– Слушай, Муаид, мы должны поговорить, я…

– Да, непременно, – соглашается ливиец. – Вечером у нас будут гости, может, тогда, а? Сейчас надо лететь в магазин, чтобы купить что-нибудь к ужину. Хочешь пойти со мной?

– Хорошо, будет возможность для конкретного разговора. Это наше семейное дело, поэтому не будем обсуждать это при посторонних.

– Какие чужие? Будет Хасан, которого ты знаешь и который с удовольствием о тебе вспоминает. Он приезжает прямо из Бенгази. Другой приглашенный – друг семьи Абдулла. Все свои. Сначала выслушай их, а потом примешь решение, хочешь ли нас покинуть.

Муаид, конечно, догадывается о теме, которую хочет затронуть посланник.

– Что ты затеваешь, а? – Хамид заглядывает собеседнику в глаза.

– С некоторого времени кое-что планирую, и, как мне кажется, сейчас появился шанс для осуществления плана. Только нужно не упустить момент.

– Даже боюсь.

– Тебе нечего бояться, а я… – Он пренебрежительно машет рукой. – Я готов.

Вечер настает быстро. Несмотря на теплую солнечную погоду, уже, в конце концов, осень. Мужчины здороваются, быстро и неохотно перекидываются парой фраз и садятся к столу. Двое прибывших, скорее всего, знают что-то такое, о чем Хамид не имеет понятия, а может только догадываться. Они скованы, а их лица полны грусти. Только Муаид цветет, смеется и наливает виски стаканами. Через несколько минут, опорожнив первую бутылку, мужчины, раскрасневшись от алкоголя, начинают наконец разговор. Но говорят они односложно.

– Жаль, Хамид, что тот транспорт взлетел на воздух. – Хасан качает головой и недовольно цокает языком. – Столько медикаментов! Как же они пригодились бы в больнице в Налуте, особенно перед последним наступлением.

– Я знаю, тоже нервничал, но твой провожатый был безответственным и легкомысленным. Или, как я уже говорил тебе, ему очень хотелось поскорее вернуться домой.

– Да, к сожалению, он был круглым дураком, – признает военный. – После того как ты дал им деньги, они привезли из Туниса не только оружие, но и немного антибиотиков.

– Я слышал, что тот транспорт перехвачен, – включается Муаид. – Бедный Хмеда вместе с отцом и братьями убит.

– О нет… – Саудовец вспоминает улыбающееся лицо горца. – Такой милый молодой человек.

– Его семью казнили. Наемники ограбили их селение, изнасиловали женщин и девушек, а кто сопротивлялся, убили. Им недостаточно лишить семью имущества, они должны еще опозорить ливийский народ! Что за собаки! И кто их стянул на наши земли?! Кто платит им по десять тысяч долларов в месяц за такие поступки?!

– Всем известно. – Абдулла, успокаивая, похлопывает мужчину по руке.

– Слыхали сплетню? Говорят, что эти псевдосолдаты получают в свои аптечки виагру! – Хасан иронично улыбается.

– Ну нет! Что ты? Зачем им средства для эрекции? – удивляются собравшиеся. – Ведь у этих африканцев стоит день и ночь.

– Видимо, так, на всякий случай, если уработаются. – Военный поджимает губы и, смущенный затронутой темой, чешет кудрявую голову.

Хамид прислушивается к разговору и мысленно благодарит Бога, что в его стране царит мир. Война несет с собой одно зло.

Все окончательно потеряли аппетит и переходят в зал на кофе. Повисает неловкая тишина.

– Некоторые знают, для чего мы здесь собрались, а некоторые нет, – серьезно начинает хозяин. Прибывшие согласно кивают, и Хамид приходит к выводу, что только он не посвящен в тайну. «Именно сейчас наступит самый важный момент этой встречи», – думает он и, не говоря ни слова, со страхом ждет признания.

– Я еще раз выражу мнение, что это глупая идея. – Обычно спокойный Абдулла нервно сжимает кулаки. – Нонсенс! Нельзя так поступать! Это грех!

– Старик, ты меня пеклом хочешь напугать? – шутливо спрашивает Муаид. – Даже сильно верующие люди, когда не видят иного пути, решаются на такой поступок или приветствуют его.

Он многозначительно смотрит на Хамида.

– Не знаю, что ты имеешь в виду. – В голове гостя загорелась красная лампочка. Сделав определенный вывод, он стискивает зубы.

– Прекрасно знаешь, коллега. Почему ты принимал участие в подготовке террориста-самоубийцы? Потому что поддерживал? Нет! Потому что его смерть была нужна, чтобы выиграть битву. Была необходима, чтобы очистить твою страну от «Аль-Каиды». Я же хочу избавить мой народ от мучений и убрать тирана, который готов на все, только бы удержать власть. В нашей большой стране живет шесть миллионов человек, а он угробил уже тысячи. Он сделал это в честной борьбе? Нет! Коварством и интригами, используя наше народное богатство. Нефть дает ему средства для физического уничтожения, а должна питать мою родную страну молоком и медом.

Все молчат, потому что в словах отчаявшегося человека много правды.

– Что вы задумали и для чего я вам нужен? – Хамид ставит чашку с кофе на скамью. – Я доставил вам взрывчатку. Сейчас жду информации, кто и как ее использует.

– Муаид задумал сумасшедший план, – начинает Хасан. – Не хватает только деталей, о которых именно тебя он собирается просить как специалиста из антитеррористической бригады. Без обид, ты ведь был в такой группе и невольно стал спецом по «мокрой» работе. Борешься против этого или организуешь, а значит, знаешь, как это делать.

– Я по-прежнему считаю, что так не следует поступать! – Абдулла снова злится, в глазах у него слезы. Видно, что он любит Муаида как сына и не хочет его потерять. Сам не знает, как его переубедить, чтобы тот отказался. Ему не хватает аргументов.

– Успокойся! – Военный нервничает, видимо, не хочет тратить время на бесплодные дискуссии. – Если человек принял такое решение, то его не изменит. Можешь только помочь или помешать в его реализации. Определись, на чьей ты стороне! – бросает Хасан резкие слова. – Если с нами, то перестань ныть, а если нет, то иди домой.

– У твоего террориста взрывчатка была в заднем проходе, правда? – Муаид задает риторический вопрос, потому что знает эту историю, а Хамид только поддакивает.

– Я тоже должен иметь это в себе, поскольку в поясе с взрывчаткой я не смогу приблизиться к Каддафи. Торт мне тоже не удастся пронести, – иронизирует он.

– Чтобы вставить взрывчатку в зад, нужны специалисты и время. Должен быть доктор и обезболивающие средства. На меня не рассчитывай. После той акции у меня была такая депрессия, что пришлось лечиться в психиатрическом отделении.

Мужчины смотрят на собеседника с пониманием.

– Может, хотя бы специалист убедит, что это не для тебя! – не сдается Абдулла, но под критическими взглядами организаторов замолкает и опускает глаза.

– Как-то давно, много лет тому назад, когда я еще употреблял наркоту, мне довелось перевозить из Англии в Ливию марихуану. Не хотелось рисковать и покупать здесь, это карается смертью.

Все согласно кивают и слушают, затаив дыхание. Хамид догадался, каким образом и куда мужчина собирается поместить капсулы с семтексом.

– Я проглотил ее в герметическом мешочке, а через два дня у меня был свеженький и ароматный товар.

Он улыбается, как мальчишка, который что-то натворил.

– Легко, да?

– То, что ты сейчас хочешь проглотить, уже не удалишь, – мрачно произносит саудовец.

– Как это нет? Бабах – и все дела.

Муаид хватается за живот, а потом выбрасывает руки перед собой.

– Ты сможешь сделать эту цацку? – Он становится серьезным и задает конкретный вопрос.

– Да, конечно. Но детонатор не может находиться ни в мобильном телефоне, ни в часах. Это уже избитые методы, о которых каждый ребенок знает.

– А в этом? – Ловкий ливиец хватается за мусульманские четки, с которыми, особенно в стрессовых и экстремальных ситуациях, религиозный саудовец не расстается. Муаид сжимает их некоторое время в ладони и перебирает бусины.

– Неплохо соображаешь, – признает Хамид. – А кто поместит тебе пластик в капсулы или упаковку, которую ты сможешь проглотить?

После этих слов совершенно убитый Абдулла подхватывается и выбегает из комнаты.

– Я что-то не то сказал? Чем я его расстроил?

– Он фармацевт и спец по приготовлению порошков.

– А каково твое место в мозаике? – Хамид обращается к Хасану.

– Я скажу вам, когда НАТО начнет массированные атаки на подземные бункеры Каддафи. Это может произойти каждую минуту.

– Не понимаю. Если Муаммара убьют, то зачем тебе пластик в животе?

– Я в это не верю. Он хитрый, как лис. Подземный город под Триполи огромен. Чтобы до него добраться, мы должны будем сровнять нашу столицу с землей, – скептически произносит организатор.

– А если?.. Что тогда? Взорвешься от радости?

– Я на самом деле уже продал клинику, но у меня там по-прежнему есть друзья. Прекрасный египетский хирург вытянет из меня это говно, – представляет Муаид запасной вариант. – Я не сумасшедший и не хочу покончить с собой, потому что таков мой каприз. Я хочу убить преступника Муаммара. Если же кто-то выручит меня с этим, буду себе жить как обычно, по-божески, долгие годы. У меня ферма, осяду на ней и буду работать в собственном саду и выращивать баранов.

– Хоть бы так и было, – шепчет Абдулла, стоящий у двери в кухню. – Хоть бы милосердный Бог так и сделал.

* * *

– Как я и говорил, не попали в скотину, – Муаид отодвигает трубку от уха и включает телевизор. «Аль-Джазира» с места событий показывает разрушения, совершенные в Триполи натовскими массированными атаками с воздуха.

– Сожалею. – Хамид поджимает губы, понимая, что их сейчас ждет.

– Абдулла, уже время, – сообщает террорист по телефону своему другу. – Я готов.

– Как ты собираешься туда попасть? У тебя есть связи? Что ты им скажешь? Что после стольких лет истосковался по папочке, хочешь обнять его и узнать, как у него дела? – говорит саудовец, не церемонясь.

– У меня есть его личный номер, частная отдельная линия, – гордо сообщает Муаид. – А это для меня достаточный предлог. – Муаид показывает пальцем на экран и делает звук громче.

– Соболезнование – это удобный случай, чтобы увидеться после тридцатилетнего перерыва или даже первый раз в жизни. Ни один человек, а тем более араб, не откажется принять выражения соболезнования после утраты близких. Хоть бы и от внебрачного сына. – Он широко улыбается.

– Жаль, что так должно быть. – Хамид обнимает мужчину. – Обдумай все еще раз. Неужели ты так ненавидишь его, что готов пожертвовать собственной жизнью?

Вопрос остается без ответа, потому что в комнату входит бледный Абдулла, лицо его вспотело. В бумажной аптечной коробочке он несет пилюли.

– Я должен позвонить в одно место, а потом можем приступить к делу.

Муаид идет на первый этаж в свою спальню, оставляя мужчин одних.

– Не знаю, как его отговорить от этого коварного плана, – жалуется пожилой человек. – Я так его люблю, он для меня как сын… – Голос его дрожит. – Может, ты попробуешь, вижу, что ты тоже не поддерживаешь это дело.

– Боюсь, что уже никто не в состоянии вправить ему мозги. Ты знаешь его дольше и наверняка согласишься, что он очень упрямый человек. Если уж что вбил себе в голову, то обязательно должен реализовать. Сейчас нам только остается помочь другу, чтобы он не погиб напрасно.

– Если бы рядом с ним была жена… – Обеспокоенный Абдулла потирает лоб. – Если бы тут была его доченька… – Он тихо всхлипывает. – У Муаида всегда была навязчивая идея по поводу этого парня, и чем старше он становился и все больше походил на него, тем его фобия все более закреплялась. Он мучился от чувства вины за все несчастья, которые случились в его семье. Он считает, что из-за Муаммара над ними висит проклятие, которое он, и только он, его внебрачный сын, может снять. Haram! Haram!

– Что ж. Sza’Allah. – Хамид предается воле Аллаха и мирится с ситуацией, но менее верующий ливиец такого отношения к жизни вообще не приемлет.

– Чушь! – выкрикивает он. – Мы сами хозяева своей судьбы!

– Что с вами, господа? – В комнате появляется довольный Муаид. – Встреча назначена на восемь вечера, так что, пожалуй, пора приниматься за работу. И очень прошу… давайте обойдемся без ненужных споров и претензий. Sza’a Allah. Не так ли, мой саудовский друг?

Хамид поднимается к себе на этаж, где находится комната, которую он занимает. На столике, стоящем у окна, уже все приготовлено. Оборудование он получил от знакомого ювелира, поэтому с монтированием детонатора не должно быть никаких проблем. Но предусмотрительный организатор на всякий случай прикупил еще два экземпляра четок. Саудовец должен успокоиться и сконцентрироваться. Он выходит на балкон и закуривает сигарету. Он чувствует тяжесть в желудке, как будто там камень: знает, что через минуту родственник внутри себя будет иметь кое-что намного хуже. «Почему Бог наказывает меня такой судьбой? – задается вопросом Хамид. – Почему я снова должен пройти через такой ад? На этот раз еще худший, потому что я знаю этого человека, уважаю его и понимаю, почему моя жена его любит. Если она узнает, что я помогаю ему в подготовке к теракту, она уже никогда не захочет меня видеть. И у меня снова будет от нее очередная никчемная тайна, – вздыхает саудовец. – Мириам, Мириам, любимая моя, как мне тяжело и плохо, – разговаривает он с ней мысленно. – Мне так хочется положить голову на твою грудь и забыть об ужасах этого мира. Бог мой, если нам только удастся выбраться из этого ада, то, клянусь тебе, что уже никогда не буду ввязываться в такие дела. Пусть это делают другие, более выдержанные и твердые. Я хочу вести нормальную жизнь, может, удастся в конце концов увеличить семью и спокойно ею заняться. Я буду простым обывателем и ничего больше не попрошу у Господа, – признается он себе и, проведя рукой по заросшей щетиной щеке, мысленно обращается к Богу: – Wallahi, Господь милосердный, дай мне силы, чтобы с честью выдержать это испытание».

Он тушит окурок и входит внутрь. Надевает лупу для увеличения, берет пальцами щипцы и монтирует детонатор в самой большой бусине в мусульманских четках. Через минуту он спускается вниз. В зале видит заплаканного Абдуллу, который обнимает грустного Муаида.

– Жаль, что ты не мой отец, – слышен шепот. – Но я благодарю Бога за такого хорошего друга.

– Готово. – Хамид кладет четки на скамью.

– Время перекусить, – шутит террорист, желая развеселить товарищей, но им вообще не до смеха. – Промочу только горло.

Он берет запотевший стакан и делает один маленький глоток холодной воды. Сейчас уже видно, как у него трясутся руки.

– Хорошие сардельки ты приготовил, спасибо тебе, мой друг.

Мужчина пару раз делает паузу, глубоко вдыхает, но после третьей порции его начинает тошнить. Однако ему удается сдержать себя – и взрывчатка остается на своем месте. Он поминутно тянется за мякишем хобзы, жует его, чтобы поместить туда капсулы, и глотает.

– Хороший из меня гусь, да? – Муаид не сбивается с шутливого тона, хотя лицо его побледнело и покрылось холодным потом. – Сейчас мне нужно быть предельно внимательным, чтобы случайно не нажать детонатор.

– Он на предохранителе, – поясняет Хамид. – Здесь не может быть ошибок.

– Ага.

Мужчина, проглотив более двухсот граммов семтекса, осторожно обнимает свой живот и ложится на софу. Он закрывает глаза. «Это конец, – думает он. – Я принял правильное решение, и теперь осталось только довести дело до конца. Я не трушу. По крайней мере одно дело в моей жизни я хочу сделать хорошо. До сих пор мне удавалось только все испортить». Из-под прикрытых век он смотрит на товарищей. Лица у них пепельные, взгляд бессмысленный, они в волнении сжимают руки. «Надеюсь, они придут в себя после всего этого, – думает он. – Я нанес им серьезную травму». Он дышит неглубоко, чувствуя, как заряд словно разбухает у него в животе. «Нужно думать, что до вечера он не растворится», – Муаид демонически улыбается себе под нос. Он чувствует холодную потную ладонь на своей руке. Это Абдулла грустно смотрит ему в глаза.

– Прощай, мой дорогой. Вам уже пора, доброго пути.

Муаид обнимает своего задушевного друга за шею, а потом отталкивает от себя.

– Я сейчас взрывной парень, лучше не находиться так близко ко мне. – Он еще пытается перевести страшную ситуацию в шутку. Видно, этот способ превратить в пустяк все предприятие помогает ему продержаться. Пожилой мужчина поворачивается и выбегает из дома, громко хлопая входной дверью. Хамиду тоже нужно приготовить багаж, и он должен идти, но под конец саудовец хочет получить ответ на волнующий его в течение многих месяцев вопрос.

– Скажи мне, глядя в глаза смерти, дорогой друг, – наклоняется он над бледным, мокрым от пота мужчиной, – ради Аллаха, достойно ли себя вела моя жена Мириам в твоем доме? – Он выжидательно смотрит Муаиду в глаза.

– Бог милостив… – Муаид говорит тихо, потому что ему не хватает духа, а в полном желудке он чувствует жжение. – Может, немного воды? – Он старается оттянуть момент ответа, глубоко задумываясь над смыслом правды и вранья.

«Я уже одной ногой на том свете, – думает он. – Если Аллах милостив, то он простит мне мою маленькую вину, а у моей безрассудной двоюродной сестры вся жизнь впереди. Сейчас все в моих руках. Пройдет ли она через нее счастливой, с добрым человеком рядом или будет брошенной и отвергнутой как опозоренная женщина? Нечего и думать, sza Allah», – решает он.

– Дорогой эмиссар мира, – начинает он после паузы. – Твоя жена, красивая женщина, во время пребывания в Ливии жила все время под моей крышей и была под моей опекой. Я в твое отсутствие был ее махрамом и гарантирую тебе, что ее поведение всегда было безупречным, – врет Муаид, даже глазом не моргнув. А еще он доволен принятым решением, потому что видит, как светлеет лицо Хамида.

– Спасибо тебе за все. – Молодой мужчина вздыхает с облегчением. – Я верю твоим словам. Желаю тебе закончить геройскую миссию, и пусть она принесет тебе такие результаты, на какие ты рассчитываешь.

– Тебе пора, мой саудовский друг, и пусть Аллах направляет твои стопы.

Потомок проклятого рода Салими осторожно пожимает ему руку.

Хамид покидает большую виллу, оглядывается, зная, что уже никогда не увидит это место. И его хозяина тоже. Он чувствует огромное сожаление и грусть, оттого что такой добрый человек решился на страшную смерть. «Неужели нельзя было этого избежать?» – постоянно задает он себе вопрос. Хамид садится в машину Абдуллы и направляется в Тунис. Он ощущает вибрацию звонящего телефона и радуется, видя высветившееся имя собеседницы.

– Мириам? Это ты? Очень рад тебя слышать.

– Я тоже, но, о чудо, несмотря на штурм, есть связь.

– Надеюсь, что больница – это безопасное место. Что там у тебя? Как дела?

– Что ж… – подает голос жена. – Минуту назад умерла от ран моя подруга.

Она тихо всхлипывает.

– Сочувствую. – Хамид грустнеет. – Я хотел бы сейчас быть рядом и утешить тебя.

– А что у тебя? Как долго ты еще будешь в Триполи?

– Собственно, я еду в Тунис, – сообщает он. – Моя миссия закончена, и война тоже должна закончиться с минуты на минуту.

– Не хочу даже спрашивать, что это было за задание. Даже страшно.

– Надеюсь, что совершил доброе дело. По крайней мере у меня были добрые намерения, – говорит Хамид, не сообщая, разумеется, подробностей.

– Была ли ливийская операция так же страшна, как в Йемене? – Марыся вспоминает о покушении террориста-самоубийцы, в подготовке которого участвовал ее муж.

– Хуже, но об этом, если захочешь, я расскажу тебе когда-нибудь лично.

– Где мы встретимся? Хамид, мир не маленькая деревенька! То, что ты нашел меня в большой Ливии, было чудом, а чудеса два раза не случаются.

– Каждый день с пяти до семи вечера я буду ждать вас в Рас-Джадир. Конечно, уже на стороне Туниса.

– Как в старом фильме, только там свидание было на мосту.

Молодая женщина улыбается при мысли о романтическом сценарии.

– Да, затем договоримся о переходе границы, и надеюсь, что самое позднее через два дня вы ко мне присоединитесь, – говорит мужчина с радостью в голосе.

В этот момент вблизи больницы раздается взрыв, позже второй и третий. Марыся бегом бросается к клинике.

* * *

Муаид подъезжает к типичному государственному дому торговли из волнистой жести. В окнах не светится ни один огонек, вокруг не видно ни одной живой души. Муаид не понимает, почему должен ждать у выхода с тыльной стороны, но и спорить с вождем-деспотом он не может. «А вдруг пришлет сюда кого-нибудь, чтобы меня убить? – размышляет он. – Впрочем, судя по голосу, он был рад и хотел со мной увидеться. Может, чувствует, что его конец близок?» Мужчина нетвердым шагом приближается к зданию и в неверном свете лампочки видит кого-то у двери. Ему машут рукой. У террориста сердце ушло в пятки, он едва дышит. «Помещенное в теле устройство – это самый лучший метод, чтобы доброволец не передумал, – улыбается он иронично. – Я ношу в себе смерть, и ее не избежать. Я обречен, даже если бы захотел отступить: после стольких часов мне вряд ли удалось бы избавиться от этого дерьма».

Высокий ливиец у ворот, наверное, работает охранником: он крепко сложен, оружие оттопыривает полу пиджака. Рядом с ним Муаид чувствует себя заморышем. Парень кивнул, чтобы прибывший направлялся за ним. Они переступают порог торгового центра и идут в сторону туалетов. «Это конец. – Террорист стискивает зубы и видит, что все старания напрасны. – Какой же я был наивный, думая, что этот урод захочет со мной увидеться!» Он в бешенстве кусает губы. «Мать была права, что дала ему под зад. Даже соболезнований не хочет принять от внебрачного сына. Я для него просто не существую. Так, собственно, было все тридцать восемь лет моей жизни».

Здоровяк открывает ключом дверь туалета для персонала, идущий за ним человек не собирается бежать. Он идет на смерть с достоинством. Через минуту Муаид в изумлении округляет глаза. Это помещение – только узкий коридор, оканчивающийся люком с шифровым кодом.

– Руки в стороны.

Сейчас охранник встает напротив и профессионально ощупывает тело и одежду гостя, проверяя, нет ли у того, часом, какого-нибудь оружия.

– Получишь на выходе. – Он беспардонно забирает у Муаида мобильный телефон и часы. «Хамид знает свою работу», – с благодарностью думает Муаид, оценив опыт саудовца.

– Будешь молиться? – Удивленный служащий поджимает губы, не зная, может ли забрать у богобоязненного мусульманина четки.

– Да, – без колебания отвечает конспиратор. – Я никогда с ними не расстаюсь. Ведь это не бомба, – говорит он иронично, а в душе смеется своему коварству.

– Хорошо, хорошо. – Охранник нетерпеливо машет рукой.

После того как открылась железная дверь, парень показывает вход в лифт, который отвозит их на два этажа вниз. Они выходят из него и дальше идут по едва освещенным извилистым коридорам в прославленных подземных бункерах Каддафи. Дорога, иногда широкая, в два метра, через минуту переходит в узкий тоннель. «Не для толстяков», – мысленно шутит террорист, уже немного расслабившись: он уверен, что совершит большое дело.

Еще какое-то время они идут мимо входов в помещения, скрытых за бетонными стенами. Большинство невидимы. Но огромный зал вождя светится огоньками от множества мониторов за большим бронированным стеклом.

После как минимум пятнадцатиминутного путешествия провожатый набирает код и открывает большую двустворчатую дверь. Мужчины входят в красиво оборудованный коридор, который выглядит так, как будто он находится в доме, а не под землей. Мягкие ковры глушат шаги. На стенах, оклеенных обоями нежных пастельных тонов, висят таблички с фрагментами из Корана, перемежающиеся фотографиями Муаммара времен всего его правления. Ливийский вождь встречался и обнимался, пожалуй, со всеми великими мира сего. В том числе с теми, которые сейчас пытаются лишить его власти и даже жизни.

«Политика – это самая большая проститутка всех времен», – приходит к выводу Муаид, замечая только некоторые, выхваченные глазом сцены. Он входит в большой красивый зал, полы которого застелены роскошными коврами, а на стенах висят вышитые занавеси и богатые тяжелые шторы, чтобы создать впечатление, будто за ними есть окна. В центре стоят мягкие удобные софы и кресла, расставленные вокруг низкого деревянного столика, покрытого толстым стеклом. Под ним – восточные орнаменты с растительными мотивами, выполненные из меди. В одном кресле отдыхает старый мужчина в традиционной арабской одежде. Сегодня, в знак траура, она золотого и черного цветов. Он замечает гостя и пробует подняться, но тот останавливает его рукой.

– Во имя Аллаха Милосердного, Милостивого… – приветствует его прибывший словами из Корана. – Мои самые искренние и глубокие соболезнования по поводу невосполнимой утраты… сына, невестки и внуков.

Муаид наклоняется и осторожно похлопывает сломленного человека по спине, прижимая вспотевший лоб к его лбу. Мужчина протягивает к нему руки, как к любимому, истосковавшемуся ребенку, с которым давно не виделся.

– Садись рядом со мной, сынок мой, – говорит он хриплым голосом, тяжело встает, делает два шага и падает измученно на диван рядом. Он показывает на место рядом с собой, похлопывая рукой по мягкой обивке. Затем взглядом выгоняет охранников, которые, обеспокоенные появлением чужака, не хотят выходить. Старый советник вождя, всегда бывший его тенью, просто берет их за грудки и выбрасывает из комнаты. Сам же возвращается и садится в углу у небольшого круглого столика, на котором стоит переполненная пепельница. Он закуривает сигарету и отводит взгляд, демонстрируя тем самым, что его как будто нет здесь.

– Откуда у тебя мой личный номер телефона? – Муаммар прежде всего должен расспросить прибывшего.

– Нашел в старой записной книжке мамы, – признается Муаид. – И еще ты, господин, оставил его в сейфе в Швейцарии. Обе записи совпадали, поэтому я не сомневался.

– Жаль, что ты раньше не позвонил. – Отец похлопывает его по ноге. – Я много раз о тебе думал, но не хотел портить тебе жизнь, – говорит он. – Мои дети, те, что живут при мне, страшно избалованы. А ты нормальный, добрый, настоящий человек. Я так рад.

Сильный и неустрашимый тиран наклоняется к Муаиду и обнимает его за талию, доверчиво кладет ему голову на плечо.

– Ты очень похож на меня в молодости… – задумчиво произносит он.

– Спасибо… отец, – выдавливает сквозь стиснутые от волнения зубы внебрачный сын, а сам в этот момент слушает волшебный хор ангелов. Никогда ни к одному мужчине он так не обращался. «Всю свою детскую и взрослую жизнь я мечтал о папе и хотел, чтобы он у меня был. Но его не было. Я жаждал, чтобы именно этот человек хотел быть моим отцом».

Он весь дрожит, двигая пальцами бусины четок. «Боже, помоги мне, – молит он о силе для реализации своего предприятия. – Сейчас бок о бок с этим мужчиной я слаб и беззащитен, как ребенок. Ведь я должен помнить, что он чудовище! – кричит он себе. – Этот человек убивает собственный народ, насылает на нас, ливийцев, наемников! Стянул чужих людей в нашу страну, чтобы сводить личные счеты! Как же это подло! А еще хуже то, что он их созвал насиловать женщин и девочек из мести за участие в революции и дает добро на поругание сотен матерей и сестер! Это страшно и свидетельствует о нем однозначно. Муаммар Каддафи, мой отец, в состоянии сделать все, только бы победить и по-прежнему сидеть на своем троне, дающем нефть. У него нет сердца, и я, только я могу прекратить его преступные деяния. Я спасу тем самым сотни, может, тысячи человеческих жизней», – убеждает Муаид самого себя.

– Знаешь, у меня есть несколько снимков с давних времен, я покажу тебе. – Муаммар поворачивается к советнику и машет нетерпеливо рукой. – На них твоя мама и ты. Я иногда видел тебя. Хотел знать, как мой сынок растет, что делает, учтив ли, не… – Он умолкает.

– Я тоже принес один. – Муаид вынимает небольшую фотографию из нагрудного кармана.

– Помню, мы снимали это вместе!

Каддафи смотрит и искренне смеется.

– Как она тогда дурачилась, какие мы были беззаботные и веселые. Красивая она была девушка.

– Да, да, именно.

Молодой мужчина, чувствуя себя все более раскованно, почти вырывает фотографию из рук отца.

– Она не ходит по земле, потому что ты испортил ей жизнь, пресытился ею смолоду. Потом она уже не знала, какой дорогой должна идти. Ты сорвал молодой невинный цветок, чтобы его запачкать! – шипит Муаид сквозь зубы. – А сейчас отбираешь жизнь у своих родственников и делаешь это, не моргнув глазом. С твоего негласного одобрения красивых ливийских женщин и их молоденьких дочерей насилуют.

Он наклоняется близко к уху собеседника:

– Нет в тебе для нас, твоих детей, милости, отец.

– Как это? – Старик удивляется резкой перемене в поведении сына и старается отодвинуться на безопасное расстояние. Однако худой, но сильный сын держит его, как в клещах.

– Ты тиран и убийца! Тебе кто-нибудь уже говорил это? – Муаид смотрит прямо в слезящиеся глаза Каддафи, в которых видит страх.

– Что ты? Сынок мой! – стонет старик со слезами в голосе.

– Прощай навеки, и надеюсь, что мы никогда не встретимся у ворот ада.

Муаид обнимает отца за шею и прижимается к нему всем телом. Он чувствует, как толстый живот старика дрожит и волнуется от судорожного дыхания. Он слышит ускоренное биение его и своего сердца. Он закрывает глаза и находит пальцами бусину, соединяющую две стороны четок. И нажимает на край.

* * *

Саиф аль-Ислам, услышав взрыв, вваливается в зал отца и останавливается на пороге как вкопанный. Все помещение разрушено взрывом, наибольшее опустошение видно там, где когда-то стояли удобные красивые софы и низкий кофейный столик. Советник отца стоит на другой стороне комнаты. Вся его фигура покрыта кровью. На испуганном лице видны только большие черные, пылающие гневом глаза.

– А-а-а-а-а! – Сын вождя делает небольшой шаг вперед, но останавливается в беспомощности и хватается за голову. – А-а-а-а-а! – кричит он, не владея собой.

– Не время сейчас отчаиваться!

Семейный ментор пытается остановить истерический припадок. Саиф отворачивается от него и направляется к двери, как если бы хотел выйти из комнаты. Сделав пару глубоких вдохов, он все же возвращается и становится у человеческих останков.

Самоубийца лежит на его отце и по-прежнему одной рукой держит того за плечо. С руки его свисают мусульманские четки, в которых, скорее всего, был детонатор. Саиф отбрасывает их туфлей. Его глазам открывается весь ужас трагедии. От молодого мужчины осталась только верхняя часть туловища.

Сын смотрит на отца. Тот не в таком ужасающем состоянии, но от близости взрыва в его теле тоже большие повреждения.

После осмотра останков любимого отца Саиф становится бледным как полотно, отворачивается, внезапно наклоняется и его выворачивает. Потом становится на колени в остатки переваренной пищи и старается вдохнуть.

– Кто это был? – хрипит он, поворачивая лицо к старому другу, который с грустью наблюдает отчаяние и борьбу мужчины.

– Сын Муаммара, – говорит он шепотом, а собеседник поднимает на него удивленные глаза.

– Как это? Я его не знаю!

– Внебрачный. Твой отец очень хотел жениться на его матери, но та поставила условия.

– Что это значит?

– Хотела быть его единственной женой, а не одной из множества.

– Идиотка! – возмущается он. – Это значит, что отец должен был развестись с моей матерью?

– Он женился на ней только тогда, когда получил отказ от Малики, – без обиняков признается друг семьи.

Саид грозно хмурится. Еще раз, уже с бо́льшим почтением, он смотрит на мертвого незнакомого брата и замечает окровавленный кусок бумаги в его руке. Двумя пальцами он тянется к нему.

– Красивая женщина, ничего не скажу, – кивает он с пониманием, внимательно глядя на фотографию.

– Кроме этого, у нее было много других достоинств. Она умерла.

– Что ж, какая же огромная должна быть ненависть у этого человека, что он поступил таким образом! – признает Саиф, снова кивая, как если бы хорошо понимал поступок самоубийцы.

– Не время бередить раны. Нужно действовать! – Старик подходит к Саифу и кладет ему окровавленную руку на плечо.

– Что? – возмущается сын.

– Думай! Твой отец не может так погибнуть. Он должен стать легендой. Он должен погибнуть как мученик, несправедливо обиженный гнилым Западом и своим одураченным народом!

Мужчина поднимает на него удивленные глаза.

– Власть сейчас, может, и утратим, но нужно мыслить на перспективу. Это новое правительство пастухов и мятежников не протянет долго, у него нет шансов. Когда же оно падет, мы будем поблизости. Народ попросит потомков мученика Муаммара, чтобы они снова заботились о нем и препроводили в светлое будущее. Твой необыкновенный отец не умрет ничтожной смертью, взорванный собственным внебрачным ребенком. Мы никому не доставим такого удовольствия!

Саиф, успокоившись и собравшись, неуверенно встает, вытирает лицо от слез и пота, отряхивает брюки и длинными туннелями направляется к выходу. Снаружи все время стоит специально приготовленный «мерседес», который только названием напоминает этот немецкий автомобиль. Набитая по самую крышу оружием машина рвет с места. За ней – две машины без номеров с охранниками. Они погружаются в темную ночь Триполи, покидают город и направляются в сторону гор Гарьяна. Через два часа они подъезжают к Мизде и останавливаются перед красивой неосвещенной виллой из белого песчаника. Сотрудники органов безопасности в гражданской одежде. Через минуту они вытягивают из виллы пожилого мужчину под семьдесят, двигающегося бодрым шагом. Он одет по-домашнему. У него на голове надетый набекрень тюрбан с одним концом, свисающим на лицо. Видны только его глаза. Охранники грубо впихивают его в автомобиль. Водитель, не ожидая, пока захлопнется дверь, трогается с места.

– Как вы? – Саиф задает классический арабский вопрос вместо приветствия. – Как жена?

Мужчина с трудом сглатывает слюну и таращит глаза во все стороны, как будто ищет пути к бегству.

– Говорят, противоопухолевое лечение в Швейцарии помогло. Гляди-ка, медицина сейчас творит чудеса.

– Спасибо, о господин… – говорит хриплым от страха голосом старик.

– Да, да… – Саиф не дает ему закончить, только нетерпеливо машет рукой. – А как дети? Разбросаны по всему миру, – он сам отвечает на вопрос. – Очень хорошо, очень мудро. Дочери в Лондоне, а единственный сын, говорят, начал работать в какой-то еврейской адвокатской конторе в Нью-Йорке. Ну-ну, мои господа! Вот это счастливчик!

Мужчина сидит выпрямившись и не пытается отвечать. Он уже все знает.

– Пришло время, ja said Мохамед, платить долг. – С этими словами Саиф аль-Ислам Каддафи грубо сдирает с головы мужчины грязный тюрбан. В неверном свете приборной доски и полной луны он видит, как настоящее, лицо отца.

 

Новое правительство

Высокого ранга офицер Хасан Назин, одетый в гражданское – повседневные голубые джинсы, вытертые на коленях, рубашку в клетку и поношенный пиджак, – едет на старой машине на место встречи в отель «Тибести» в центре Бенгази. Он не рад, что увидит своих друзей, иностранных представителей и ливийских диссидентов, которые под конец войны толпой возвратились в лоно Отчизны. Совсем не то, что вначале. Все идеи и запал куда-то пропали, улетели в неизвестность. Сейчас начинается обычная политическая возня. В прошлый раз, когда он попытался убедить товарищей в том, что следует как можно быстрее закончить братоубийственную борьбу, на него закричали, не дав сказать и слова. У них на уме не благополучие Ливии и ее жителей, которые страдают от военных действий, а то, как бы отхватить кусок победного пирога, да побольше. Они думают только о себе и о власти. Власть, власть, власть и, конечно же, деньги. Огромное количество нефтедолларов, которые Каддафи до сих пор тратил только на себя, свою семью и пособников. Узнав, о какой сумме идет речь, и пережив первый шок, люди захотели получить – заметьте, справедливо – причитающуюся им долю. В Ливии каждый житель должен быть богачом. Но почему нужно медлить с окончанием войны, когда сам диктатор обращается к ним с предложением подписать соглашение? Для чего нужна эта борьба?

Хасан хотел посоветоваться с Муаидом, но почти неделю ни один из его телефонов не отвечает. Даже спутниковый. Может, он все же совершил сумасшедший поступок, который планировал? Хотя ничего ведь не изменилось, нет об этом никакой информации. Если бы он реализовал план, об этом было бы известно. Газеты всего мира поместили бы такой сенсационный материал на первых страницах. Может, вынужден был в последнюю минуту отказаться? Тогда не исключено, что выехал за границу. «И хорошо, – думает Хасан. – В будущем Ливия будет нуждаться в таких честных, благородных и преданных стране людях».

Хасан едет очень медленно по правой стороне автострады. Все машины обгоняют его, мчатся, как это всегда бывает в Ливии, как на пожар. Он не спешит, он хочет тщательно обдумать тактику. Сегодня он представит свое окончательное предложение, предусматривающее примирение сторон конфликта. Если временное правительство не примет его, то он должен будет отказаться от дальнейшего участия в деле. «Может, мне выехать отсюда? Старшая дочка, Мириам, много раз звонила и приглашала. Мог бы спокойно сидеть в Дюссельдорфе и растить внуков, – фантазирует он, мечтательно улыбаясь сам себе. Даже сумасшедшая Маджда предлагала ему эмигрировать и обещала найти работу в Тоскании. – Хорошие у меня дочери, любящие. Для чего мне беспокоиться, рисковать жизнью и постоянно раздирать старые раны? Может, для меня лучше было бы ответить сегодня, упаковать чемоданы и вырваться наконец из этого болота? Здесь никогда не будет лучше! – приходит к выводу он. – Такой народ и такая проклятая страна!» От злости и горечи он закусывает губы. Его лицо становится пепельным. «Столько погубленных человеческих жизней! Мой Адам…» – Хасан тяжело вздыхает при воспоминании о любимом сыне.

Он решает припарковать машину у тротуара и немного проветриться перед совещанием. У него еще есть с полчаса, поэтому он неспешно идет по набережной. «Красиво тут, – думает Хасан, садясь на каменную скамью, и, расслабившись, глубоко дышит. – Как-то будет, – подытоживает он мысленно. – Я человек чести, военный и, когда говорю А, должен сказать и Б. Не могу, да и не получится удрать с поджатым хвостом, как какой-нибудь Бурек. Я бы очень хотел, но не прощу себе этого до конца жизни. Таким поступком я бы опозорил дочерей. Пусть гордятся отцом, – говорит он сам себе. – Я должен поступить достойно, как поступал всю жизнь. Что бы потом ни произошло, я хочу честно смотреть в глаза людям, – решает Хасан и, укрепившись психологически, твердым шагом направляется к небольшому отелю. Вскоре он видит, что площадка у отеля заполнена толпой.

Хасан благодарит Бога, что припарковал автомобиль подальше от этого места, и внимательно оглядывает идущих мимо людей. «Что за горючая смесь», – скептически замечает он, улыбаясь себе под нос. Мужчину поздравляют военные, одетые как в гражданскую одежду, так и в военную форму. Некоторые прикладывают руку к козырьку. Заграничные наблюдатели, репортеры и дипломатические представители уступают ему дорогу, иногда кивают, глядя на него с почтением. Представители землячеств или племен, воспитанные в простоте среди природы, не чувствуют чрезмерного уважения и подходят запросто, похлопывая земляка по плечу или пожимают ему руку.

Хасан Назим прославился во время войны, и сегодня его все знают. Каждый хотел бы переброситься с ним несколькими словами, а журналисты были бы счастливы взять у него короткое интервью. «Люди, я обычный арабский парень, не делайте из меня звезду», – мысленно произносит смущенный вождь, обращаясь к окружающим его людям. Он мило улыбается и приглашает всех в почти заполненный конференц-зал. Там уже находятся только что прибывшие из Катара, Бахрейна, Арабских Эмиратов или Саудовской Аравии ливийские диссиденты. Они смотрят на вождя исподлобья. У них бледнеют лица, когда они видят, каким почетом пользуется скромная персона Хасана среди всех собравшихся. «Они сегодня будут стараться разорвать меня на куски, – читает вождь по глазам эмигрантов. – Будет нелегко, но я не поддамся этим бородатым политическим дуроломам», – решает он, сладко им улыбаясь, чем вызывает овации в зрительном зале, приветствующем его стоя. Он идет на трибуну, где среди ливийских ортодоксов оставлен один стул и для него. Он находится в самом конце конференционного стола, поставленного для лучшей видимости на невысокий подиум.

– Поздравляем! Да здравствует Хасан! Браво, Назим! – слышны приветствия ливийских патриотов.

– Welcome! – доносятся голоса иностранцев. – Разрешите взять у вас интервью? Ответите на несколько вопросов, касающихся будущего ливийского правительства? Какие у вас планы? – журналисты сразу засыпают только что прибывшего вопросами. – Присоединяетесь ли вы к соглашению?

Сверкают вспышки, вокруг слышен звук фотоаппаратов.

– Конечно! – тяжело вставая, подает голос оппозиционер, прибывший через пятнадцать лет из Катара.

– А может, на этот вопрос ответит главнокомандующий? – Отважный американский репортер не имеет желания слушать человека, который вообще не знает ситуации в охваченной войной стране.

– Нужно честно признаться себе, что наш временный совет ни к чему. – Старый ливиец не отдает Хасану микрофон, а продолжает говорить со своего места. Его утверждение вызывает стон разочарования, некоторые даже машут руками в знак протеста.

– Такова правда! Мы слабы, разобщены и неэффективны. Революция длится слишком долго, потому что бои ведутся неумело. Сколько месяцев мы боролись за Мисурату? Это немыслимо! Сейчас в наших руках только руины и заминированная земля.

– Так почему же вы не хотите послушать совета опытных людей и начать договариваться? – У Хасана, как у военного, громкий голос, и его прекрасно слышно даже без электроаппаратуры.

– Измена! – возмущаются сидящие у стола и даже некоторые патриоты в зале. – Затеваешь измену!

– Почему это? В цивилизованных странах так заканчиваются войны.

Вождь театрально кланяется в сторону иностранных представителей, а те согласно кивают в ответ.

– Или вы хотите полностью уничтожить наш и так немногочисленный народ? Страдают женщины, старики, дети! Или вы этого не видите?

– Если бы лучше организовывали бои, то уже давно воцарился бы мир, – подает голос другой политик-ортодокс. – При такой поддержке с воздуха ты не в состоянии выиграть простейшего боя. Какой из тебя главнокомандующий? Какой стратег?

– Извините, что? – Хасан разозлился не на шутку. Вена, идущая через середину его высокого лба, набухла, мускулы на щеках дергаются, лицо становится темно-бордовым. – Как ты смеешь! Ты в жизни хоть раз выстрелил?! Твоя борьба заключается в сидении в мечети и молитвах пять раз на день. Но Аллах ни за кого не пойдет в бой! – Он наносит удар по богобоязненности собеседника, чем вызывает в зале шум неодобрения. «Переборщил, – думает Хасан, – сдали нервы. Но сказанных слов не воротишь, и я должен идти дальше, – решает он. – Хорошо будет напугать собравшихся исламским фундаментализмом, «Аль-Каидой» или братьями-мусульманами». – И он продолжает: – А может, вы считаете, что лучше всего закончить нашу войну несколькими терактами? А что? Стянуть добровольцев со всего Ближнего Востока вам не составит труда. В конце концов, вы жили там все последние двадцать лет.

Он выразительно смотрит на земляков, на их побледневшие лица.

– Что за наглость! – слышны возмущенные голоса противников. – Это клевета!

– Я настаиваю на том, – Хасан вновь повышает голос, – что нужно договариваться с Каддафи, если уж он первым выступил с таким предложением. Таково мое мнение, – закончил он и тяжело опустился на деревянный стул.

– Ты наладил с ним контакт? Лично?.. – Один из возбужденных изгнанников задает вопрос, приглушая голос, чтобы собравшиеся могли обдумать сказанные им слова. – Так ты, именно ты, наш главнокомандующий, представитель новой власти, тайно вел (а может, по-прежнему ведешь) разговоры с правительством в Триполи? Без консультации с остальными?!

– Измена! – раздаются в зале крики. – Предатель! – начинает реветь толпа, а иностранцы с ужасом оглядываются вокруг, ища взглядом охранников. Здоровенные солдаты, стоящие в дверях, не торопятся действовать и тупо смотрят перед собой. Пожалуй, ждут какого-то сигнала, но неизвестно, с какой стороны он должен поступить.

– Моя измена состоит в том, что я желаю пощадить людей, моих земляков. Ты же планируешь основать свободную, современную, независимую Ливию на ортодоксальных устоях, руководствуясь старым, традиционалистским каноном и правом шариата! – Хасан перекрикивает остальных своих бывших сторонников, которые сегодня под влиянием оговоров и высосанных из пальца обвинений охотнее всего разодрали бы его на куски и свершили бы самосуд.

– Мы арабская страна, и у нас непременно должны быть мусульманские законы.

Шокированные журналисты говорят, еле дыша, на их лицах читается изумление.

– Ты не меняй тему! – подключается другой оппозиционер, словоохотливый писатель, который двадцать лет находился в Саудовской Аравии и на своих политических взглядах сколотил неплохой капитал. – С тебя сорвали маску. Мы выявили в наших рядах группу военных, которые предательски сотрудничают с правительством Каддафи, составляют так называемую «пятую колонну» освободительной ливийской армии. Сейчас становится ясно, кто их предводитель и почему мы не взяли город Марса-аль-Бурейка.

Хасан хватается за свою кудрявую голову и с изумлением оглядывается вокруг. На такую клевету он не может найти ответа. В зале становится так тихо, что слышно, как муха пролетит. Иностранные гости покрываются испариной от страха и дрожат, боясь за свою жизнь. Ливийцы же стискивают зубы, хмурятся, переминаются с ноги на ногу и не знают, как должны сейчас реагировать. Известно: если один отважный двинется, за ним пойдет целая волна. Вдруг со стуком открывается большая дверь конференц-зала и внутрь входит широко улыбающийся представитель НАТО.

– Sorry. I am late? – извиняется он. – У нас было по горло работы, но очередная битва нами окончательно выиграна.

Хасан Назим мгновенно использует минуту невнимания к своей персоне.

Быстро, по-военному чеканя шаг, он идет к боковому выходу. Сейчас он радуется, что сидел в конце стола. Он выходит с тыльной стороны отеля и решает скрыться на какое-то время в ресторане у знакомого турка. Там никто его не будет искать. «Я должен подумать, что дальше делать», – вздыхает он с облегчением, садясь за деревянной ширмой в углу небольшого зала. Хозяин, не спрашивая, приносит его любимый суп из чечевицы и турецкую пиццу с сыром и мясом. Беглец бездумно ест впервые за сегодняшний день, и в голове у него по-прежнему пусто. Ему звонят и говорят, нет, выкрикивают оскорбления. «Предатель, предатель, предатель!» – отзывается эхом. «Сегодняшнее посещение временного совета было моим смертным приговором, – делает он вывод, глотая обжигающий черный чай. – Если меня не убьют на улице побратимы или бывшие сослуживцы, то сцапают органы безопасности. Мы, ливийцы, расширили систему наблюдения и слежки до границ возможного. Они могут найти человека везде. – Он вытирает холодный пот со лба. – Что хотели, то и получили, – подытоживает удрученный Хасан. – Геройский конец почтенной жизни. Нет, нет, скорее позорный финал. – Мужчина поджимает губы. Его пробирает дрожь. – Что ж, сейчас нужно поехать домой, забрать пару семейных реликвий и бежать как можно дальше. Может, пока еще не узнали, что я живу у моего друга Карима? Может, их раньше это не интересовало?» – утешает он сам себя.

– Salam alejkum, sadiki, – переступая порог, он натыкается на старого приятеля со студенческих времен. – Куда-то выбираешься? Едешь в отпуск? – с иронией спрашивает Хасан, потому что ответ читает по испуганным глазам мужчины и заплаканному лицу женщины.

– Ты еще имеешь наглость шутить? – возмущается товарищ. – Как ты смеешь?!

– Судя по всему, с тобой уже связались… – Хасан делает правильный вывод.

– Разумеется. А ты как думал? Ты что, невидимый?

– Как ты можешь подвергать нашу семью такой опасности?! – включается в разговор расстроенная женщина. – И ты называешь моего мужа своим другом?

Она делает шаг вперед и, кажется, хочет ударить его.

– Ты все еще неисправимый наивный глупец!

Затем она толкает в бок своего мужчину.

– И это после того, что мы вдвоем пережили в Польше в студенческие времена? Ты ведь знаешь меня и понимаешь, что предательство не в моем характере! Зачем клеветать на меня? – Хасан, оскорбленный и обиженный, пытается защищаться.

– То старые дела, а сейчас ты просто использовал меня. – Лицо Карима становится грустным.

– Неправда! Ты не принимаешь во внимание, что меня оклеветали!

– Для своей чертовой тайной деятельности ты изменил адрес и три месяца тому назад переехал к нам, – перебивает его товарищ. – Именно с того времени мы начали проигрывать почти все битвы. Ты сговорился с тираном Каддафи! У него еще много бабла, чтобы подкупать людей.

– Кто вбил тебе в голову эти глупости? И ты в это веришь? Ты тоже военный и прекрасно знаешь, что иногда со щитом, а иногда на щите. На войне речь идет о ключевых позициях, а они в наших руках.

– Не нужно здесь лозунгов! Я уже не верю ни одному твоему слову!

– Пошли. Если хочешь, можешь у нас жить, как долго тебе это удастся. – Ливийка хватает один из чемоданов и подгоняет мужа. – Мы больше не будем прятать тебя, не будем помогать предателю!

– Джамиля права. Ты нас обманул, и ты мне не друг. – Карим смотрит в пол и следует за женой.

– Вы позволяете манипулировать собой! – Хасан еще пробует переубедить их, но видит, что старый товарищ уже не прислушается ни к каким аргументам.

Карим садится в машину, заводит мотор и тянется за мобильным телефоном. Он говорит несколько слов, еще раз бросает бешеный взгляд на бывшего друга и трогается с места.

«Он на меня донес! – мысленно кричит Хасан. – Сейчас тут будут службисты! Понимаю, что его шантажировали, но как он мог! Я бы так не поступил. Что ему наговорили, что ему вбили в его глупую голову?»

Он мчится в свою комнату на первом этаже. Решает взять пару самых необходимых вещей. Если ему удастся бежать, что равносильно чуду, то он уже никогда не вернется в Ливию. Хасан вытягивает из шкафа небольшую дорожную сумку и бросает в нее фотографии, стоящие в ряд на тумбочке. Одна – в старой деревянной раме – самая дорогая. На ней мужчина дольше задерживает взгляд. На старой пожелтевшей черно-белой фотографии он и его молоденькая худенькая Баська в Гданьске. Как же они тогда были влюблены! Хасан обнимает ее рукой, а она счастливо улыбается. «Что ж, – думает он, – все прошло, миновало». На другом фото дочь Мириам с мужем. «Хоть это немецкий турок, а не араб, но хорошо, что мусульманин, – радуется он. – Внуки будут воспитаны в духе ислама, как все испокон века в моей семье. Я ведь добрый правоверный магометанин. Сегодня я критиковал не нашу веру, а чрезмерность и ортодоксов. Как же я мог позволить себе осуждать дочерей и не уважать их взгляды и выбранную ими дорогу в жизни? Разве Маджда будет носить абайю и не дай бог закрывать лицо?» – Он иронично улыбается, глядя на вырезку из журнала, на которой его красивая дочь-модель запечатлена во время показа в Риме, а под ней надпись большими буквами: «Новая звезда “Вог”». Время для мужчины как бы остановилось, он мысленно улетел на тысячи километров из комнатки, в которой находится.

Из забытья вырывает его визг колес машины перед домом. Он хватает сложенные вещи и бежит к черному ходу. Хватает ручку. Закрыто. Ощупывает рукой замок, в котором всегда был ключ, но ничего не находит. «Мерзавцы! Я в ловушке!» Он наклоняет голову и медленно поворачивается, чувствуя за спиной присутствие незваного гостя. Как из-под земли в полумраке вырастает здоровяк, которого Хасан запомнил в конференц-зале. Там он изображал охранника. Сейчас же со злобным блеском в глазах тот быстро шагает к мужчине, которого они загнали в угол.

– Спокойно, приятель, я не буду ни убегать, ни драться, – усмехается Хасан, опытный военный, которому довелось немало испытать во время войны. Несмотря на щуплое телосложение, он без малейших усилий смог бы свалить эту гору мяса. «Нужно закончить жизнь с честью и не дать этим преступникам спровоцировать себя», – твердит он себе мысленно.

– Пройдемте с нами.

В кухню входит хорошо известный во всем Бенгази и окрестностях палач. С незапамятных времен он работает в Министерстве внутренних дел и является пугалом как для почтенных обывателей, так и для ловкачей. Испокон веку он служил Каддафи, но, вероятно, новое правительство забыло обо всех его преступлениях и восстановило в должности. «Очевидно, он хорошо знает это дело», – иронизирует Хасан.

– Спокойно идем к машине. – Мужчина приглашающим жестом указывает на выход.

У двери стоят двое других шпионов в гражданском, но с первого взгляда видно, что это военные. Полы их длинных кашемировых плащей оттопырены от спрятанного оружия.

Черный лимузин марки BMW с затененными стеклами тихо трогается от красивой виллы, расположенной в спокойном районе. На улице нет ни одной живой души, но Хасан знает, что в Ливии дома имеют глаза. Он замечает, как кое-где шевелятся гардины или выключается свет. Если кто-то видит машину этой марки и таких габаритов, без номеров, то сразу знает, что это службы. А добрые или злые – это уж все равно. Люди, увозимые на таких машинах, не возвращаются в свои дома.

– Прежде всего проедемся по городу, – сообщает специалист, который знает, как расслабить подозреваемого. – Нравится тебе наш Бенгази? – задает он вежливый вопрос.

– Да, – глухо отвечает Хасан, а в душе старается приготовиться к самому худшему.

– Это хорошо, – мило улыбается собеседник, показывая при этом неровные желтые зубы. – Набережная у моря прекрасна, особенно ночью, – продолжает он. Ему нужно отвлечь внимание задержанного. – Ты, кажется, любишь по ней прогуливаться? – Службист замолкает, как будто ждет ответа.

– Да, – повторяет арестованный. «Чего он от меня хочет? – лихорадочно думает он. Его мозг работает на полных оборотах. – Что они могут вытянуть из меня? Я никогда не хитрил и не выкручивался. Всегда был порядочным человеком. Но важно ли это в данной ситуации? Знаю! Сцапали Муаида, вот о чем речь! Сейчас, сейчас, но в таком случае и мой друг из Триполи, и я должны получить скорее медаль, а не пулю в лоб. Все перемешалось. – Измученный, он вытирает влажный от пота лоб. – Что будет, то будет, ничего уже не придумаю. Пусть их черти возьмут!» – вспоминает он любимое проклятие любимой жены Баськи и улыбается себе в усы.

– Тебе так весело?! – Даже мимолетная гримаса на лице Хасана не ускользает от внимания следователя.

– Я вспомнил один забавный случай, – поясняет Хасан. – А я должен уже нервничать? Или сразу рыдать? – Он выразительно смотрит в глаза мужчины.

– Как хочешь. Можешь еще посмеяться и позабавиться, но только при условии, что во всем признаешься, как на исповеди.

– Разумеется! А что вы хотите знать? Я ничего не скрываю.

– Да ты что? Ты в этом уверен?

– Да.

– Так расскажи мне, что вы затевали с властями в Триполи, когда ты окончательно собирался предать нас? – переходит он к сути дела.

– Я никогда не готовил заговоры против ливийского освободительного движения, а при Каддафи два года сидел в тюрьме. Если бы они хотели с кем-нибудь договориться и искали предателя в наших рядах, то скорее выбрали бы не меня, их злейшего врага.

– Хорошо, хорошо, – говорит шпик неуверенно, из чего видно, что – о чудо! – этих сведений у него не было. Это немного сбило его с толку. Минуту он сидит молча, внимательно наблюдая за движением на улице. Создается впечатление, что службист собирается с мыслями.

– Большинство революционных активистов отходят от старой власти во время революции, а я это сделал задолго до известных событий. – Хасан кует железо, пока горячо, и хватается за свою оппозиционную деятельность, как утопающий за соломинку.

– А я тебе не верю.

– Это засвидетельствовано в документах, а ты наверняка их проштудировал.

– Я ничего такого там не нашел, а впрочем, какое это имеет значение?

Хасан в шоке и недовольно кривит рот, потому что после этих слов уже не сомневается, что ему вынесен смертный приговор. И сейчас этот преступник только должен привести его в исполнение.

– Как это не имеет значения? – все же пытается защищаться Хасан.

– Так это! Говори, собака, с кем ты контактировал? С кем обговаривал условия? Это сам Каддафи или его сынок Саиф купил твою тощую задницу? А может, кто-то пониже рангом, только ими посланный?

– Это чушь и клевета! – Хасан с изумлением крутит головой. – Ужас! О чем вы говорите? Что вам даст мой уход? Если уж очень этого хотите, то я сам уйду, выеду из страны.

– Ты хотел бы! Слишком много ты натворил, и теперь нужно расплачиваться за это, мой друг.

– Значит, так, – говорит Хасан, отдавая себе отчет, что эта поездка – всего лишь прелюдия, рассчитанная на то, чтобы расшатать обвиняемого. Потом, когда изменятся условия и место дознания, от ужаса и боли он начнет сыпать сведениями, как из рукава. – Ты прекрасно знаешь, что я вам ни в чем не могу признаться. Мне просто нечего рассказать. Я не сделал ничего, в чем вы меня обвиняете! Убей меня сразу и не заморачивайся!

– Я только исполняю свои обязанности перед народом.

Сыщик дает водителю знак рукой, чтобы тот свернул вправо.

Они съезжают с автострады и вскоре оказываются перед хорошо известным всем в Бенгази зданием Министерства внутренних дел. Однако машина останавливается на парковке возле соседнего четырехэтажного здания. Хасана грубо вытаскивают из машины, надевают наручники, на голову накидывают черный мешок для мусора, который потом крепко завязывают шнурком на горле. Хасан едва дышит. Два здоровяка ведут его под руки к слабо освещенному входу. Они переступают ворота ада и быстро шагают в неизвестном мужчине направлении. Вдруг он теряет почву под ногами и только через минуту нащупывает стопами ступеньки лестницы, ведущие в подвал. Тяжелые сапожищи мерзавцев громко бухают по бетонному полу. До ушей Хасана доносится едва слышные стон и плач. С каждым шагом его напряжение растет. Палачи останавливаются, грубо срывают с него мешок, и в слабом свете лампочки глазам задержанного открывается ужасное зрелище. Привязанный за руки толстым шнуром к металлической трубе висит его товарищ Карим. «Боже мой, если бы я мог предположить такое развитие событий, никогда бы не обрек его на такие мучения», – сожалеет Хасан. Он грустно вздыхает и отводит взгляд от окровавленного, покрытого синяками тела друга. Затем его взгляд натыкается на труп, лежащий в углу мрачного помещения. Это женщина, потому что на ней длинная широкая юбка синего цвета с красными розами. В такой же была сегодня Джамиля, когда вечером они с мужем покидали свой дом. Ее голову плотно охватывает черный пакет. «Застрелили невинную. А я хотел закончить войну, чтобы уберечь женщин и детей!» Он наклоняется и блюет на грязный пол. Суровый военный, который видел в жизни не один труп, не в состоянии вынести вида замученной женщины. «Стыдно выказывать слабость!» – злится он на себя, быстро выпрямляется и гордо поднимает голову.

– У тебя есть шанс выбраться из этого, – сообщает главный следователь и подталкивает мужчину к железному стулу.

– Значит, если я начну говорить, вы меня выпустите? – задает он глупый вопрос, потому что прекрасно знает, что это невозможно.

– Не преувеличивай! – гогочет живодер. – Просто у тебя есть возможность недолго мучиться. Разве не хороший уговор?

– Да, очень хороший. Но не знаю, что я могу рассказать. Обратились не по адресу.

Первый удар Хасан получает неожиданно и падает на пол. «Позже уже не будет так больно, – радуется он. – Так меня учили в армии. Я выдержу пытки и даже сдам это на пятерку». Лежа на холодном утоптанном полу, он кривит окровавленный рот в ухмылке, чем доводит функционера до бешенства, и сразу получает серию ударов ногой.

– Ты сучий сын! Ты сын осла! Будешь над нами смеяться?! – выкрикивает палач. – Оттяните его туда! – показывает он пальцем на изувеченное тело Карима. – От того уже никакого толку не будет. Пусть последует за своей глупой бабой.

Шнур, которым привязан замученный и потерявший сознание Карим, обрезают, и несчастный падает. При ударе о бетон он издает слабый стон. Он еще жив. Помощники перебрасывают его поближе к жене, обвязывают голову фольгой и стреляют. «Какие чистюли! – думает Хасан. – Не хотят запачкать ботинки».

– Наверх его! Если он такой шутник, посмотрим, как он будет смеяться через минуту.

С офицера грубо срывают одежду, и Хасан занимает место старого друга. «Я должен думать обо всем, только не о том, что они будут делать, – вспоминает он один из постулатов студенческих времен. – Нужно вспоминать самые счастливые или трагические случаи из жизни. Или такие, что приводят в бешенство. Лучше все же радостные, – решает он и уплывает в далекое прошлое, когда учился в Польше и узнал Баську – любовь всей жизни.

– Говори, с кем встречался и где? – раздается вопрос, подкрепляемый сильным ударом бейсбольной биты.

Хасан издает пронзительный вопль. «Над криком труднее совладать, чем над эмоциями, – проносится в голове мученика. – Никто не совершенен».

– Фамилии, телефоны, адреса! Вы, военные, знаете, что их нельзя записывать, и всегда все запоминаете. Говори, дурак!

Тишина. В огромном зале, предназначенном для пыток, стоит такая тишина, что слышно, как мухи летают. До слуха Хасана доносится шорох, который, наверное, издают крысы. «Побои не так страшны, как рассказывают, – приходит к выводу офицер. – Увидим, что будет дальше. Но что бы это ни было, я должен вынести пытки с честью и умереть достойно. Если избиение до смерти может быть достойным… Меня ждет Адам, и уже вскоре мы с ним встретимся. Мы будем вместе бегать в саду аль-Джанна и купаться в реках с кристально чистой водой, вином, медом и молоком. Интересно, есть ли там велосипеды, мой маленький сынок так любил на них ездить».

Ему на память приходят события, связанные с покупкой первого велосипеда, тогда трехколесного, который он подарил Адаму в четыре года. Какая была радость в доме! Они поставили его под елочку, потому что в те дни как раз отмечали праздник Айд аль-Фитр – окончание Рамадана – и Сочельник. «Я всегда твердил, что Бог один. Кто знает, может, общий для мусульман и христиан. Поэтому каждый год мы отмечали все религиозные праздники и одной, и другой религии, – вспоминает Хасан. – Я позволил крестить Басе детей и ходить с ними каждое воскресенье в костел. Каждую пятницу надевал на себя и на своего сынка галабии и ходил с мальцом на молитву в мечеть. Малыш еще не мог решить, где ему лучше, чем смешил всех толерантных родственников».

Вдруг, будто кнутом, Хасана ударяет струя холодной воды. Его худое тело качается, как на аттракционах. «Приятно, – думает он, стараясь заглушить распространяющуюся боль в запястьях, за которые он привязан. – Это охладит мое разгоряченное тело, я не буду потеть, как крыса, и выказывать этим слабость. Они еще могут подумать, что это от страха, а до этого мне очень далеко. Немного холодно. Я так же замерз, когда мы ездили сто лет назад с трехлетней Мириам в Закопане. Помню, как заказал себе в корчме рульку и сто граммов водки. Через минуту ко мне подошел незнакомый араб, начал проклинать и под конец наплевал мне в еду. Когда он наконец убрался, хозяин принес мне свежую еду, а водку заказали все вокруг. Кому вредит еда, кому мешает, если раз в год я съем свинину? А как запретный плод сладок! Превосходен!» Кровь во рту – о чудо! – напоминает ему вкус польского блюда.

– Начнешь в конце концов говорить, идиот, или отнимешь у нас всю ночь?

Живодер уже измучился.

– Это молчание ничего не даст! Слышишь меня?! Может, прочистить тебе уши?

При этих словах он бьет Хасана металлической трубой по голове. Но делает это все же с осторожностью. Он не хочет убивать военного, пока тот не скажет всю правду. Или, по крайней мере, ее часть.

Хасан вначале слышит шум, который переходит в резкий свист, а затем чувствует тупую боль и теряет слух. Мужчина уже не может открыть опухшие глаза, но наблюдает сквозь щелки за дальнейшими приготовлениями палачей. Они выдвигают в центр помещения ящик, напоминающий большой аккумулятор. У него есть провода и клеммы для подключения. «Наверное, какой-то автомобиль не заводится, – иронизирует Хасан, зная, что его палач намерен использовать «тяжелую артиллерию». – Что ж, уже недолго, справлюсь, – радуется он. – У меня тоже когда-то машина не хотела…»

Он не успел додумать мысль: к его груди подключили металлические скобы. Ток проходит по его слабому телу. Его трясет, а потом, вконец измученный, он теряет сознание. Мгновенно, чтобы Хасан не умер слишком быстро, один из помощников снова обливает его холодной водой. Сейчас он смотрит на Хасана без презрения. Честно говоря, этот парень начал ему нравиться. Несмотря на щуплое телосложение, у него есть характер. «Никто так долго не выдерживал, – констатирует он, опираясь на свой опыт дознания. – Интересно, как бы вел себя наш шеф на его месте?» Он опускает взгляд, чтобы не выказать почтения истязаемому офицеру. Не дай бог, еще обвинят в соучастии.

Несмотря на маленький стаж, он знает, как действует машина: доносы, сплетни и окончательное решение проблемы по-тихому.

– Скажи, по крайней мере, одну фамилию! Что ты можешь сказать о Муаиде? Муаид Салими. Это имя о чем-то тебе говорит?

Палач нервничает. Он не любит работать по ночам, сверхурочные ему никто не оплатит. Он получает деньги за выполненное дело. Но если не будет результата и информации, а только холодный труп, то он в конце концов сам может оказаться на этом колу.

– Не будешь же ты втирать, что не знаешь его?! А? – вопит он, вспотев от бешенства.

– Знаю, – говорит Хасан. Это его первый ответ на заданный во время дознания вопрос. – Муаид – очень добрый, порядочный и честный человек, – шепчет он, и от усилия, которое ему приходится делать, чтобы произнести хотя бы слово, голова падает на грудь.

– Наверняка! Внебрачный сын Каддафи от мамочки-суки! Все об этом знают! Может, он хотел купить расположение папочки, чтобы тот помог ему выскользнуть из Ливии? Отвечай!

Но он уже не в состоянии ни криком, ни битьем, ни током заставить обвиняемого говорить. Сломанные ребра пробили Хасану легкое. Ток усугубил внутренние повреждения…

– Снимите ублюдка! – верещит палач исполнителям приговора. – Пусть присоединится к своим камрадам. – Он показывает на два холодных трупа, лежащих неподвижно в углу помещения.

В три часа, перед рассветом, машина без номеров останавливается на окраине Бенгази. Из нее выбрасывают большой пакет, и автомобиль отъезжает, визжа колесами. На второй день утром мальчик, пасущий овец на этом месте, находит изувеченное тело ливийского героя и борца за независимость. Многочасовые пытки милостиво закончились выстрелом в затылок.

 

Народный праздник

Победа наступает внезапно и почти так же быстро, как предсказывал Хамид. Никто на это уже не надеялся, все привыкли к войне и постоянной угрозе, и сейчас, пребывая в шоке и огромной радости, мужчины и женщины непрерывно салютуют на улицах Налута. Раздаются выстрелы в воздух и восторженные возгласы, звучат новые солдатские песни. Оказывается, что у бойцов еще слишком много амуниции и огромное количество оружия. Правда, до сих пор не удалось сцапать павшего тирана Муаммара Каддафи, его недостойных сыновей и приспешников. Но это никого не волнует, поскольку известно, что в Ливии они уже не скроются. Рано или поздно их передадут в руки правосудия или, скорее, жаждущего их крови народа. Это всего лишь дело времени.

– Мы должны еще увидеться с Муаидом. Это последний член моей семьи, мама, – убеждает Марыся. – Весь род Салими вымер.

– Ошибаешься, любимая. – Дорота, видя грусть в глазах дочери, обнимает ее и притягивает к себе. – Есть ты, все еще живая и сильная, и еще кто-то маленький под твоим сердцем… – Она замолкает.

– Поэтому я считаю, что мы не должны туда лезть, а должны спокойно эвакуироваться через границу с Тунисом. Это всего сорок километров по безопасной территории. Сколько же бедный Хамид может ждать?! В конце концов разнервничается и уедет. И что тогда будем делать? Сядем в какой-нибудь автомобиль и… – Дорота прерывается, потому что к ним в домик, как буря, без стука влетает улыбающаяся от уха до уха Зина.

– Вы тоже с нами едете?

– А куда? – спрашивает Марыся.

– Ну, ясно, в Триполи! – Счастливая, она хлопает в ладоши. – Все валим. Если наши деловые парни, горцы из Нафуса, брали штурмом город за городом, помогая победе революции, так нужно сейчас хотя бы на пару дней поехать и отпраздновать со всеми. Да?

– Не знаю… – Дорота по-прежнему вся в сомнениях. – Мы уже должны возвращаться домой, а то мой муж с ума сойдет. Выехала на две недели, а задержалась на полгода…

– Манар приехала! – Медсестра использует последний аргумент, потому что знает, как полька любит девушку. – Сейчас она настоящая солдатка в форме и, конечно же, тоже едет с нами. Наконец хочет увидеть столицу, за которую столько людей из ее племени пролили кровь. Что ты скажешь на это, дамочка? Не заставляй себя упрашивать. – Зина обнимает Дороту за талию и игриво заглядывает ей в глаза.

– А как долго эта поездка может продлиться? – колеблется она.

– Туда и назад. Одна ночь в Триполи – и возвращаемся домой.

Украинка выразительно смотрит на Марысю.

– В таком случае мы должны забрать с собой вещи, ведь в Ливии все может случиться и рассчитывать на легкое решение проблем не приходится. Мы можем сюда не вернуться. – Дорота решает действовать: она видит, что одна не переубедит девушек, да ей и самой хочется увидеть, какой урон нанесла война столице.

– Это неполных два дня. Не бойся, ничего плохого не случится.

Обрадованная Марыся просто подскакивает на месте.

– Так когда мы отправляемся?

Дорота с Марысей высаживаются из полугрузовой машины «мицубиси» первыми, не ожидая, пока подставят деревянные ящики для менее ловких участников поездки.

Это было самое долгое и самое плохое путешествие в их жизни. Они едва не задохнулись в кузове машины, несмотря на обвевающий их воздух.

– Не знаю, когда они последний раз мылись, – с перекошенным лицом обращается Дорота к дочери.

– А я-то думала, что мне так плохо из-за беременности, – смеется Марыся, положив голову на плечо матери. – Ванну или тазик с водой они видели до войны, – сообщает она.

– Это смрад прокисшего пота! – Дорота кривится, как будто ее вот-вот стошнит. – Особенно воняло, когда они поднимали руку для салюта. А салютовали они каждые десять километров, и им это не надоедало.

– А для меня противнее всего была вонь от их ног, – выражает Марыся свое мнение. – Почему они не носят высокие военные ботинки на шнурках?

– Потому что эти парни – горцы, фермеры и бедуины, а не солдаты, моя дорогая.

Они отошли от машины, из которой высыпаются на Зеленую площадь почти с полсотни счастливых людей.

Неуверенно, с ужасом женщины оглядываются по сторонам. Центр Триполи сегодня – главное место праздника, и тут находятся тысячи людей.

– Ковальскому никогда бы не удалось собрать сюда такие толпы, даже на народное гуляние, – приходит к выводу Марыся, называя павшего лидера польским прозвищем: сейчас лучше не произносить его настоящей фамилии.

– Да, сейчас его приверженцы могли бы здесь собрать неплохую жатву. – Заботливая мать берет дочь за руку и вытягивает из окружающей ее толпы зевак. – Едем быстро к Муаиду, поздороваемся с ним, попрощаемся – и бежим отсюда.

Над головами раздаются очереди из автоматов и одиночные выстрелы. Салютующие мужчины стреляют от радости в небо и ни о чем не беспокоятся, устрашающе при этом вереща. Женщины же издают крики захарид, словно находятся на свадьбе. Одни собираются в группки, хлопают и напевают патриотические революционные песни, которые сочинили во время повстанческой борьбы, другие танцуют. Торжество обещает быть бурным.

– Девушки, девушки! – кричит Зина из кузова грузовика, но мать и дочь не слышат ее. – Dorcia! Masza!

– А… Зинка. – Дорота, услышав свое имя, поворачивается и ищет взглядом подругу. – Что такое?

– Возвращаемся insz Allah завтра, поэтому будьте здесь уже в полдень, – сообщает она. – Может, захотите к нам присоединиться сегодня вечером на общественном пляже? – кричит Зина во все горло. – Разожжем костры, будем жарить мясо, – радуется она, как ребенок. – Наши огни будут видны на Мальте!

– Нет, спасибо, – пробует выкрутиться Дорота. – Мы говорим по телефону, – бросает она на ходу, показывая жестами, что беседует, и прижимает ладонь к уху.

– Хорошо! – Украинка, разумеется, поняла. – Пока!

– Откуда она возьмет мясо для гриля, чтобы угостить сотни людей? – Марыся поняла пятое через десятое, но ее волнует главная проблема последних месяцев войны. – Ведь запасы еды везде уже исчерпаны, особенно в столице.

– Поедут на какую-нибудь окрестную ферму и «одолжат».

– Ну да, как все просто. До этого грабили те, из правительства, и брали, что им нравилось, а теперь эти…

– Так всегда. Ливийский вождь тоже сначала обещал им благополучие и достаток, равноправие, свободу, братство… – Дорота цитирует коммунистические лозунги. – А потом об этом забыл.

– Так же, как Мубарак в Египте, Али Салех в Йемене и Бен Али в Тунисе. Везде одна и та же песня, – соглашается с матерью Марыся, которая знает арабские реалии.

– Нечего разговаривать! – Дорота машет рукой. – О, свободное такси, поймаем!

– На Бен Ашур, пожалуйста.

– А деньги есть? – спрашивает водитель, у которого на одном глазу бельмо.

– А как же иначе?

– Сейчас эти новые приказывают везти, а денег не дают. А если человек об этом заговаривает, то пистолет к голове – и все. Нужно радоваться, что жив.

– Оружия у нас нет, и мы заплатим, не бойтесь.

– Видно, вы не здешние. Ну и хорошо, повезло, заработаю на хобзу и лебен для детей.

Женщины выскакивают из машины на углу главной улицы с односторонним движением, ведущей к их дому, и оставляют таксисту сто динаров, за что тот кланяется им в пояс. На всякий случай он дает им номер своего мобильного телефона, который Марыся тотчас же хочет выбросить – он им уже не пригодится. Муаид сам их довезет или обеспечит машиной.

– Никогда ничего не известно, доченька. – Дорота кладет помятую визитку в сумочку. – Телефон Муаида не отвечает уже почти две недели. Откуда нам знать, не решил ли он, часом, выехать. А может, он в Египте с женой и дочерью? – выдвигает она предположения. – Это был бы умный поступок с его стороны.

Как всегда, в их районе царят тишина и спокойствие. Никто не стреляет, никто не кричит, машины не сигналят и не ездят, визжа колесами. Под стенами ограды проскальзывают два или три человека, главным образом женщины с детьми на руках, которые идут за покупками в ближайший магазинчик или с малышом на детскую площадку. Жизнь лениво течет дальше. Здесь войны не видно и все выглядит, как раньше. Однако когда женщины прошли сто метров, они встают как вкопанные и смотрят на руины красивого семейного дома. Ограда уничтожена частично, в ней попросту зияет дыра. Но дом, скорее всего, разрушен преднамеренно. Нет ни воронки после бомбы, ни каких-либо разрушений вокруг. Даже два дерева и красные бугенвиллеи целы. В стене дома со стороны улицы – большое отверстие, через которое видны внутренние разрушения. Часть фронтона отпала, часть завалилась. Только со стороны сада стоит высокий, в два этажа, бок здания, пугая торчащей арматурой и оббитым кирпичом. Умывальник и ванна висят, как на шнурке, прикрепленные гидравлическими соединениями, и грозят в любой момент сорваться, потянув за собой остаток стены. Вокруг подъезда лежат сломанные предметы, фрагменты красивой деревянной мебели из зала, грязные куски обивки или одежды. В углу свиты запыленные шторы и гардины. Удивительно, что никто до сих пор не разграбил полуразрушенный дом.

– Муаид, должно быть, кому-то помешал, – шепчет Дорота, обнимая расстроенную дочь за плечи. – Кому-то из правительства Каддафи. Они таким способом много лет сводили счеты.

– Как это?

– Во время моего пребывания здесь я видела красивые каменные дома, даже в центре города, которые за ночь разрушались именно так. Семья же исчезала, как будто растворялась в тумане. Будем надеяться, что Муаид остался жив, – утешает она дочку. – Наверняка сбежал, ведь он умный человек. Ни о чем не беспокойся, – прибавляет она, видя, что Марыся вот-вот заплачет.

– Я не понимаю, каким чудом ничего не разграблено.

– Такие места всегда обходят стороной, – объясняет мать, просвещенная в этом вопросе еще Маликой. – Каждый боится, что его могут обвинить в соучастии с наказанным хозяином руин.

– Мама, но мы-то туда войдем? – плачущим голосом спрашивает Марыся. – Я должна! – Она нервничает и снова начинает вести себя как ребенок. Не хватает только, чтобы она топнула ножкой.

– Женщины! – Стоя у самой ограды, они слышат за спиной чей-то голос, но, не надеясь встретить здесь знакомых, не реагируют.

– Saida! Ja saida! – Голос звучит все более настойчиво.

– Ajwa? – Дорота поворачивает голову и видит продавца из маркета на углу, который призывно машет им руками. – Что такое?

Она подходит к испуганному сгорбленному мужчине.

– Женщины, не входите туда. Только не днем, – предостерегает он. – Кто-то заметит и донесет.

– Но кому это сейчас нужно?

– Кому-нибудь, – говорит продавец, от страха переминаясь с ноги на ногу. – Знаешь, моя дорогая, что у наших домов есть глаза, а у стен – уши. Даже, может, у лестниц есть глаза. Люди подглядывают и сплетничают, а молва распространяется со скоростью звука… – Он горько смеется. – Сейчас, милая, то одни, то другие делают чистки. Повстанцы – официально, потому что они здесь правят, им это можно, хотя новая власть просит и молит, чтобы все успокоились с вендеттой. Но что это дает? У нас извечная традиция – мстить, и за один день ничего не изменить. А прихлебатели Каддафи попрятались в подвалах, но по-прежнему здесь. Они действуют и только ждут, когда их вождь вернется. Это временно, но опасно. Неизвестно, с какой стороны человек получит свое.

Он сплевывает, показывая отношение к такой ситуации.

– Кто это сделал? – спрашивает взволнованная Марыся. – Одни или другие? Кому такой порядочный и милый человек помешал?

– Это было еще во время последних, но самых сильных налетов, когда говорили, что то ли вождя с сыновьями убили, то ли арестовали, то ли ему удалось сбежать. Приехали, когда я закрывал магазин, около десяти вечера, поставили ту большую машину с таким железным шаром, раскачали – и бабах. Половины дома нет. А какой был эскорт, боже мой! Несколько десятков солдат приехало на «хаммерах» и больших таких танкетках, все оснащены оружием! Я тогда забаррикадировался в моем магазинчике, потушил свет, опустил жалюзи и всю ночь просидел в углу под прилавком.

– А что вы еще видели? – Дорота уверена, что мужчина не простил бы себе, если б не посмотрел на такое представление.

– Закончили со всем этим на раз-два, может, минут за пятнадцать или полчаса, я не засекал время.

– Муаида арестовали? – Для заботливой двоюродной сестры это сейчас самое важное из того, что она хотела бы узнать.

– Госпожа, перед этим происшествием я его уже долгое время не видел. Утром он всегда забегал ко мне за свежим печеньем. А тогда, пожалуй, с неделю от него не было ни слуху, ни духу. Дом тоже стоял как вымерший. Никаких огней, никакого движения – ничего. Может, ему удалось сбежать до этого? – говорит мужчина, тяжело вздыхая. – Надеюсь. Он был хороший парень, я всю семью его много лет знаю. Как-то ее несчастья выкосили.

– Кого выкосили? – Марыся отвлеклась на минуту и сейчас стала бледной как стена.

– Род Салими, девушка. – Мужчина грустно кивает. – Ты осталась, слава Богу, красивая и здоровая женщина. А, еще одно! Я слышал, будто тот неприятный и неотесанный Ахмед, твой отец, бесследно исчез в начале революции. Его противная ливийская жена с кучей детей живет сейчас по той стороне улицы, на вашей другой вилле.

Женщины смотрят друг другу в глаза со значением.

– Как это? Дематериализовался, что ли? – тихо спрашивает Марыся.

– Черт его знает, может, снова, как много лет тому назад, ввязался в какие-то террористические разборки, – говорит мужчина. – Его жена на всю округу орала, что Ахмеда убили наемники, когда он отвозил двух иностранок на границу с Тунисом. – На лице продавца нет и тени подозрения, хотя Дорота убеждена, что мужчина знает, кто были эти иностранки.

– Да? – Марыся от удивления поднимает брови и смотрит на побледневшую мать.

– А позже кричала, что это были повстанцы, поскольку он случайно попал в западню, рассчитанную на военных. Эта баба говорит, что ей сорока на хвосте принесла. Ей хочется из него сделать мученика, любящего мужа и отца кучи голодных карапузов, чтобы выбить возмещение или даже пожизненную ренту от революционного правительства, которое должно перед ней извиниться за убийство невинного гражданского. А я в его порядочность никогда не верил. Он с детства был преступником, воровал у меня конфеты прямо с прилавка, – жалуется мужчина и бросается бегом к своему магазинчику, так как замечает на пороге клиента.

– Погиб, что-то неслыханное… – Марыся, раскрасневшаяся от волнения, смотрит на мать, но та опускает взгляд.

– Расскажешь мне? – спрашивает Марыся после довольно продолжительной паузы.

– Я была бы очень благодарна тебе, если бы мы никогда больше не возвращались к этой теме, – говорит Дорота сквозь стиснутые зубы и выглядит так, словно вот-вот упадет в обморок.

– Как по мне, то это единственный положительный результат ливийской революции. – Дочь, у которой тоже много тайн, знает, как больно расцарапывать старые раны. – Посмотрим, нет ли чего-нибудь нашего в доме, а потом подумаем, где можно переночевать.

– Я никогда не любила это место, а ночь в руинах намного превышает даже мои возможности, – иронично произносит Дорота.

Женщины осторожно проходят в полуразрушенные ворота и сразу прячутся за их остатками. Каждая идет в том направлении, где глаз выхватил какие-то знакомые очертания или предмет. Марыся опасно приближается к выщербленной стене, которая в каждую минуту грозит обрушиться.

– Доченька, осторожнее! – предостерегает мать с заботой в голосе, хотя знает, что это ничего не даст: ее дочь упряма, как осел.

Дорота перескакивает к главному входу в виллу. Она видит какую-то яркую пластиковую коробку. Да это же ее бордовый чемодан, присыпанный штукатуркой, который она оставила на сохранение перед глупой поездкой с Ахмедом к границе с Тунисом! Раня ладони, она стряхивает с него камешки и осколки стекла, а потом тянет к себе.

– Есть! – выкрикивает она и сразу зажимает себе рот.

– Что у тебя? – спрашивает театральным шепотом Марыся.

– Мой несессер.

Довольная, она машет поднятыми над головой руками.

– Тут все мои сокровища! А как у тебя?

Она откладывает сокровище в сторону и идет к дочери. Руины со скрежетом опасно разъезжаются у нее под ногами.

– Там что-то есть, – говорит Марыся и показывает пальцем. – Какая-то металлическая коробка.

– А это что? – Дорота наклоняется и из мелкого гравия осторожно вытаскивает презент от бывшей свекрови – маленькую скамейку и деревце с янтарной листвой.

– Эта безделушка никак не хочет покидать меня, – смеется она довольно.

Женщины копаются в ворохе уничтоженных книг по медицине, арабских и английских романов и наконец обнаруживают красивый экземпляр Корана в кожаной обложке с дарственной надписью на первой странице.

– Прочитай, – просит мать. – Я рукописного шрифта не понимаю.

– «Любимой Малике, чтобы Аллах направлял ее шаги к святости. Вечно любящий Муаммар», – шепчет Марыся и решает забрать с собой эту святую книгу.

– Что за трагедия! Пойдем уже, тут ничего нет для нас. Это все равно, как если бы мы разоряли могилу. Чувствуешь себя кладбищенским мародером.

– Но это наша могила, могила моей несчастной семьи, – со слезами на глазах говорит молодая, но умудренная тяжким опытом женщина. – Дай мне еще полчаса. Солнце уже заходит, скоро опустятся сумерки и мы уйдем.

Дорота, подобрав старого плюшевого мишку Дарьи, которого кто-то хранил до сих пор, отходит в сторону. Ее сердце рвется на части. Она прекрасно понимает чувства дочери. У ворот лежит большая горка приготовленных вещей. Как они это заберут и где остановятся? Об отеле нечего и мечтать. При таком количестве прибывших со всей страны повстанцев, иностранных наблюдателей, журналистов и политиков иголку некуда ткнуть. Бессмысленно даже пытаться.

Женщина напряженно думает, перебирая имена бывших подруг. Умная Божена выехала из Ливии до начала революции. Баська со своим немцем упорхнула на самолете для эвакуации. Остальные девушки изменили адреса и номера телефонов, а Дорота не смогла их получить перед разразившейся войной. Они думали, что у них еще много времени. Зоська, только она остается!» – делает вывод женщина. Наименее любимая ею подруга наверняка по-прежнему в Триполи. Ей некуда возвращаться, некуда пойти. «Только к бывшему мужу и его новой украинской жене», – думает она с иронией. Дорота несколько раз набирает номер ее телефона, но никто не поднимает трубку. В памяти находит домашний номер, по которому тоже никто не отвечает. «Может, празднует со всеми в центре и среди крика победителей, салютующих очередями из автоматов, не в состоянии что-либо услышать? – объясняет она себе ситуацию. – Вечером наверняка возвратится домой», – надеется все же Дорота.

– Мама!

В последних лучах заходящего красного солнца она видит, что ее дочь стоит на задворках разрушенной усадьбы и манит ее рукой к себе.

– Иду, иду, только тише, не кричи, – напоминает она, прикладывая палец к губам.

– Это сейф из кабинета Муаида, – торжественно сообщает Марыся.

– Как ты его хочешь открыть?

– Когда он упал, замок треснул, смотри. – Она показывает пальцем на приоткрытые стальные дверцы. – Может, там то самое письмо от бабушки Нади, о котором в конце я забыла спросить.

– Может, но этот шкаф весит полтонны и привален другой половиной тонны. Мы не сдвинем это, – рассудительно говорит старшая и более опытная женщина. – Нужен лом или небольшая лебедка.

– Просто помоги мне, – просит Марыся и смахивает щебень с металлических дверей. Но остался еще один большой кусок стены, который она сама пытается убрать.

– Черт возьми, Марыся! – верещит Дорота. – Тебе нельзя поднимать такие тяжести! Еще выкидыш будет! – Она грубо отстраняет дочь и хватает камень обеими руками.

– Ни один отец не заплачет по этому ребенку, что уж тут поделаешь, – с грустью говорит дочь.

– Какая же ты глупая! Иногда и материнской любви хватает! К тому же подключатся бабушка и приемный дедушка, тетка и маленький двухлетний дядя. Поэтому не жалуйся! Ты не одна на этом свете! – В запале произнося эти слова, Дорота отодвигает кусок стены и сбрасывает его с бронированного сейфа.

– Сезам, откройся!

Радостная Марыся смеется, а по ее запыленному лицу струятся теплые слезы счастья.

– Я люблю тебя, мамуля, – шепчет она Дороте на ухо слова, которые мать все годы так жаждала услышать.

– Забираем, что там есть, и сматываемся! – Дорота выпрямляется, притягивает дочку к себе и нежно целует в грязную щеку. – Не искушай судьбу, мой дорогой ребенок. Давай твой рюкзачок, пакуемся по-быстрому, а потом уже будем рассматривать. О’кей?

– Есть, пан генерал! – отвечает дочь, но, когда открываются металлические дверцы, она едва не лишается дара речи. – Черт возьми! – шепчет Марыся, приседая на корточки.

– Черт побери! – присоединяется к дочери мать.

Они сидят вдвоем, как две квочки на насесте, уставившись затуманенным взглядом на содержимое сейфа.

– Ну что? Видала! – Молодая очнулась первой. – А я на самом деле рассчитывала только письмо бабушки прочитать, а не хапнуть такой кусок, – говорит она, хихикая себе под нос.

– Мы не можем это взять! – довольно резко реагирует Дорота. – Это уже будет кража!

– Что ты мелешь, мама?! У тебя что, мозги набекрень?! Хочешь оставить это здесь, чтобы наше семейное гнездо какие-то воры разграбили? Или, может, террористы, которые отдадут это, например, на «Аль-Каиду»?!

Дорота молча качает головой и по-прежнему не в состоянии сделать ни одного движения.

– Не исключено, что вдова твоего бывшего мужа, а моего отца Ахмеда, однажды придет сюда ночью порыскать-поискать что-нибудь ценное, считая, что это принадлежит ей, – говорит Марыся, приглушая голос. – Или ты хочешь, чтобы эта сучка порадовалась честно заработанным деньгам нашего родственника?

– Не болтай много, пакуй! – Похоже, последний аргумент подействовал на Дороту, как удар молнии. – Но что мы с этим будем делать?

– Отдадим в благотворительную организацию или сами такую откроем, создадим сиротский дом, дом ребенка, будем помогать голодающим в Африке. – У Марыси тысячи идей.

– Только как мы это ввезем в Саудовскую Аравию?

– Думай. – Марыся смеется, впихивая последнюю пачку перепоясанных банковской лентой долларов. – Заглянем еще в ящик.

Дорота тянет ее изо всей силы, но дочь не поддается.

– Подожди, вижу ключик. – Марыся ложится на округлившийся живот и тянется внутрь.

– Вот твое письмо. – Мать вручает ей пожелтевший конверт.

– Прочитаем позже, – резко бросает Марыся, вытягивая из тайника запыленный и поблекший, некогда, наверное, синий футляр.

– Что это? Какие-то драгоценности?

– Мне знакома эта коробочка, – шепчет Марыся. – Это самая красивая цацка под солнцем. Я всегда хотела ее иметь, а тетя Малика говорила, что когда-нибудь она будет моей.

С этими словами она открывает футляр, и перед глазами очарованных женщин в последнем блеске заходящего солнца предстает комплект украшений, выполненный из золота трех цветов с большими камнями бирюзы и лазурита, окруженными мелкими бриллиантами.

– А вот сейчас пора убегать отсюда! – Полностью удовлетворенная, дочь берет дело в свои руки. – Вызывай этого слепого на один глаз таксиста.

– Мы еще должны умыться и немного привести себя в порядок, – говорит мать, придя в себя. – И прежде всего нужно отдалиться от этого места, иначе парень либо завезет нас в полицейский участок как преступниц, либо сам нас зарежет и ограбит.

Они с трудом доносят находки на угол улицы. В принципе, все тащит Дорота, а Марыся несет рюкзачок и старого мишку сестры. Ей нельзя таскать тяжести. «Малыш должен родиться. У него есть любящая семья, которая его приголубит. А насчет отца я еще подумаю», – приходит к выводу будущая мама. «Хамид – добрый человек и очень меня любит, – думает Марыся, которая сейчас уже отдает себе в этом отчет. – Нужно только понимать, что мы разные. Если он примет меня такой, какая я есть, то я тоже не вижу препятствий. Черт возьми, я тоскую о нем! – Она загадочно улыбается, а сердце в ее молодой груди трепещет от волнения. – Но должна ли я рассказать ему правду или соврать?» – задается она вопросом, который волнует ее уже больше месяца. «Соврать!» – кричит ее арабская женская натура. «Соврать!» – гремит у нее в голове.

– А вот и я! – Таксист здоровается с ними как со старыми клиентками. – Хорошо все же, что я дал вам мой номер телефона, да?

– Да, да, мы вам доверяем, – льстит Дорота мужчине, а тот просто сияет от радости.

– Куда теперь?

– На Гаргареш, – решает Дорота. – Поедем к моей подруге Зоське, – сообщает она дочери. – Она, правда, не берет трубку телефона, но наверняка здесь, – убеждает себя женщина.

– Стой, стой! – выкрикивает Марыся, когда машина проезжает аптеку Муаида на Бен Ашур. – Подождите меня минутку! – похлопывает она по плечу водителя.

– Зачем? – удивленно спрашивает мать.

– Я плохо себя чувствую, должна купить лекарство, – врет она и не покраснеет, хватает рюкзак и тянет Дороту наружу.

– Это аптека нашей семьи, – говорит девушка шепотом, – а фармацевт, который там работает, – лучший друг Муаида. Абдулла помогал нам во время эвакуации пациентов на ферме, поставлял лекарства. Он наверняка знает, что случилось.

– Прекрасно.

– Добрый день! – Марыся уверенно входит внутрь. – Как у вас дела? Как здоровье? Как семья? – здоровается она с известным ей мужчиной, а тот растерянно смотрит большими глазами на девушку.

– Что ты тут делаешь? – отчитывает он приезжую. – Ведь у тебя было место на эвакуационном судне в Катар! Почему ты не села, глупышка?

– А откуда вы об этом знаете?

– Мы все планировали вместе с Муаидом, – поясняет он. – Ведь мы были лучшими друзьями.

– Как это были? Уже не друзья?

– Нет… – Шестидесятилетний мужчина горбится и в отчаянии смотрит на прибывших. – Видели, что сделали с вашим домом?

– Да, собственно, мы оттуда возвращаемся. – Марыся выжидательно смотрит на мужчину. – Что случилось? Где Муаид? Говорите уже!

– К сожалению, он посвятил меня в… это и сделал участником его сумасшедшего теракта. И мне не удалось отговорить его, – поясняет мужчина. – Сядем, это достаточно долгая и страшная история. Лучше не слушать ее стоя, особенно в вашем положении.

Он смотрит на небольшой животик Марыси зорким глазом медика.

– Он жив, нет? – включается Дорота, потому что не может дольше вынести этого путаного арабского стиля разговора.

– Так вы не хотите слышать об этом деле с самого начала?

– Да, хотим, но я предпочитаю сразу знать, чем оно закончилось, – не отстает от него женщина.

– Что ж, думаю, что его нет уже на этом свете. Хотя подробности указывают на то, что он не достиг своей цели. Может, его убили до того, как он это осуществил. Так или иначе, он не мог выжить.

– Однако… – Женщины опускают взгляд, но после всех трагедий, которые с ними случились, у них уже нет слез, чтобы оплакивать родственника.

– Расскажите нам, что же такое запланировал двоюродный брат. – У Марыси тяжело на сердце. Она вздыхает, но, несмотря ни на что, хочет узнать всю правду.

– Он задумал сумасшедшую вещь! – выкрикивает аптекарь, хватаясь руками за редкие вьющиеся волосы. – Вам, наверное, известно, что у него была навязчивая идея по поводу его биологического отца. Чем больше он становился похож на него внешне, тем больше она не давала ему покоя.

Девушки согласно кивают.

– В последнее время, видя растущую силу Каддафи, что могло послужить поражению революции, он решил убить его.

Слушательницы ойкают.

– Что? Нонсенс? Невозможно! – выкрикивают они дружно.

– Что ж, у Муаида было много тайных связей, знакомств… – Аптекарь приглушает голос и хмурится, словно хочет точно вспомнить каждую подробность. – К нашему Хасану, которого позорно убили, обращались представители стран и частные лица, желающие помочь нашему делу. Весь мир ненавидит Каддафи, это было искренне и естественно. Связался с ним один парень из Саудовской Аравии с известной всем фамилией бен Ладен.

Марыся бледнеет, а мать озабоченно смотрит на нее.

– Не бойтесь, это не Усама, которого в конце концов застрелили в Пакистане, убийца и самый большой в мире террорист. Это порядочный человек, который борется с исламским фундаментализмом и всеми тиранскими режимами в мире, несмотря на то, что у него такая запачканная кровью невинных фамилия. Я познакомился с ним лично, – кивает он. – Хамид – это отзывчивый человек с голубиным сердцем, но суровый и сильный борец. Он приплыл на том же самом судне из Катара, на которое ты, милая, не села.

Марыся надеется только на то, что Муаид не рассказал другу, какую фамилию по мужу она носит.

– Он лично привез в Триполи гору денег для покупки оружия, медикаментов, еды и всех других необходимых вещей и наилучший, самый действенный взрывчатый материал. Именно он, саудовский разведчик, еще раньше участвовал в подготовке террориста-самоубийцы в Йемене. Разумеется, чтобы свести на нет его намерения. Тогда молодой фундаменталист поместил пластик в задний проход.

Мужчина от стеснения чешет голову.

– Хамид минимизировал результаты покушения и тем самым спас саудовского короля. Благодаря опыту, который Хамид приобрел в американских антитеррористических бригадах и после той акции, он прекрасно знал, как это делается, как подключить запал и детонатор.

Абдулла задумался.

– Знаете, что они, Муаид и Хасан, спорили, кто это должен сделать?! – выкрикивает он вдруг. – Немыслимо! Хасан пробовал наладить контакт, чтобы иметь возможность подобраться поближе к Каддафи. Но это не так-то просто. Конечно, выиграл Муаид. Он мог войти в любое помещение, где скрывается Каддафи, – иронизирует мужчина, но ему не до смеха.

– Неужели Хасан хотел бросить повстанцев и убить себя? – удивляется Дорота. – Как по мне, так в этом нет смысла!

– Для Муаида тоже, но наш народный герой решил, что, если уберет тирана, революция победит быстрее. Он дальше не имел намерения играть в политику. Его мучили потасовки и интриги в новом правительстве, и он не верил в будущее Ливии. Сделал, что было в его силах. Поскольку его семья распалась, а любимого сына убили, он твердил, что ему незачем больше жить.

– Этого можно было ожидать, – подводит итог Дорота.

– А я думала, что он так быстро восстановился после трагедии, которая его коснулась, – грустит Марыся. – Это даже казалось странным.

– Хасан только на какое-то время отодвинул личные дела на второй план и посвятил себя стране. Когда довел практически все до конца, он мог уже уйти, – рассказывает собеседник приезжим женщинам.

– Что ж, его люди отплатили ему сполна, – с сарказмом говорит Дорота и недовольно поджимает губы. – Что за сволочи!

– А этот Хамид участвовал в подготовке? – дрожащим голосом спрашивает жена саудовского разведчика-боевика.

– Да. – Мужчина медлит, ему тяжело рассказывать о деталях этой истории.

– Куда были заложены заряды взрывчатки? – выдавливает из себя Дорота.

– К сожалению, я, как фармацевт, получил задание приготовить капсулки с пластиком в виде небольших сарделек, которые потом Муаид с трудом проглотил.

Друг вытирает стекающую по щекам одинокую слезу.

– Wallahi. – Марыся закрывает лицо трясущимися руками, а Дорота нежно гладит ее по волосам.

– После этого я его не видел, – закончил мужчина. – Я любил его как сына, а он вынудил меня участвовать в подготовке самоубийства.

Лицо его посерело.

– Это самый страшный кошмар, который можно себе представить. Он будет преследовать меня наяву и во сне до конца моих дней, – признается аптекарь и уже не сдерживает рыданий, сжимающих его горло.

У женщин тоже выступают слезы на глазах.

– А все могло сложиться совсем иначе, – решает он открыть свою тайну. – Вместе с Маликой мы изучали фармацевтику. Я влюбился в нее с первого взгляда. Но она только играла со мной и использовала, никогда серьезно ко мне не относилась. Я был слишком ничтожен, чтобы стать ее мужем и защищать. У нее были большие амбиции, она жаждала славы, власти, богатства. Любовь и счастье – эти понятия были ей неизвестны. До определенного времени. Она безоглядно влюбилась в Муаммара, и тогда это стало настоящей драмой. Она полюбила человека, не принимая во внимание тот факт, что он – чудовище. Таких, как она, наивных девушек, у него было множество. Рассчитывала, глупая, что он разведется с первой женой и женится на ней. Да еще ставила условия! Топала ногами! Но ничего из этого не вышло. В руках избалованного вождя большой нефтедобывающей державы Малика была всего лишь дешевой игрушкой. Ха! Представьте, что я должен был ее утешать в том, что он так к ней относился. Мне было искренне жаль ее, и я по-прежнему, как дурак, любил эту женщину. Ах, Малика, Малика… Какая женщина! Вождь и то ее выделял среди остальных своих любовниц. Он много дал ей и еще позволил играть в дипломатию. Называл ее госпожой послом. Для женщины это было большим достижением. Когда они вернулись из посольства, Муаид был еще маленький, и я снова предложил ей выйти за меня замуж. Если бы у парня был отец, нормальный дом, любящая семья, он не ощущал бы себя непослушным брошенным ребенком. Но Малика в очередной раз отказала мне. Не хотела. Тогда у нее был период учебы, докторантура, обучение за границей. Ребенок рос без присмотра и родительской заботы. Я его любил, как собственного сына. Но сколько же можно было боготворить и молить женщину, которая постоянно тебя отшвыривает? С Муаидом я снова встретился, только когда тот вернулся из Лондона уже взрослым женатым мужчиной. Недолго радовались мы нашей дружбе, и под конец я должен был готовить его к смерти. Не думаю, что Бог мне это простит, но еще хуже то, что я сам никогда себе этого не прощу. Никогда! – выкрикивает он дрожащим голосом и, рыдая, выбегает в заднюю часть аптеки.

Женщины, напуганные рассказом, сидят неподвижно. Но, не слыша шагов возвращающегося аптекаря, тихо встают и идут к выходу. Таксист по-прежнему их ждет, но нервно поглядывает на часы.

– Сейчас уже на Гаргареш, – обращается к нему Дорота сдавленным голосом: ее горло сжато от боли.

Всю дорогу, более получаса, обе женщины погружены в собственные страшные мысли и не перебрасываются друг с другом ни словом. Когда они подъезжают к вилле Зоськи, сразу видят, что дома нет ни единой живой души. Ни одно окно не светится. Сад тонет в темноте, которую едва рассеивает единственная лампочка у входа в дом. Дорота три раза набирает номер телефона подруги, но по-прежнему никто не берет трубку.

– Вы здесь выходите? – нетерпеливо интересуется водитель. – Это будет вам слишком дорого стоить, поэтому решайтесь, мои милые.

– Хорошо, хорошо, мы заплатим сколько нужно, не беспокойтесь, – говорит Марыся мужчине на диалекте Триполи и видит, что тот успокаивается, понимая, что имеет дело с землячкой.

– Выйдем наружу немного проветриться и решим с дочкой, что и как. Добавьте это к стоимости, quejs?

Дорота открывает дверь и выходит из машины.

– Дай мобильный телефон, – протягивает она руку к Марысе, которая не расстается с набитым рюкзаком.

– Какой план? – спрашивает девушка, подавая телефон.

– Единственно возможный. Едем с этим парнем в Тунис, – сообщает мать. – Сейчас уже бои не идут и граница открыта. Может, придется немного подождать, но что нам от этого. У нас времени полно, мы никуда не спешим.

– Да? И что дальше?

– Потом… – Дорота прерывается. Сейчас она звонит по телефону. – Привет, Лукаш! Я быстренько расскажу тебе, где встретимся! – кричит она в трубку. – Прилетай в Тунис, мы тебя там будем ждать.

Марыся вытаращивает глаза.

– Перед этим забронируй для нас четверых места на паром. Но такой, который довез бы нас до Джидды. Ты хорошо слышишь? Мы хотим приплыть в Джидду! Не хотим самолетом, знаю, что быстрее, но мы…

Она прерывается, делает глубокий вздох.

– Черт возьми! – повышает она голос. – Можешь сейчас меня не расспрашивать, не спорить, только сделать то, о чем я прошу?! Спасибо, – заканчивает Дорота уже значительно спокойнее.

– Неужели есть план? – Марыся облегченно вздыхает, осознавая гениальность проекта. – На паромах намного меньше контролируют и даже не досматривают багаж.

– Особенно на арабских. А как в Саудовской Аравии, увидим. У нас будет много времени, чтобы все обдумать. Кроме того, с нами будет разведчик Хамид, который при его связях наверняка все утрясет. Сегодня уже не застанем его при переходе границы, потому что доберемся туда ночью. Но завтра, без сомнений, он снова будет ждать нас. Не понимаю только, почему его телефон не работает? – беспокоится она. – Хочется верить, что его просто украли, а не что-нибудь другое…

– Наверняка так и случилось. – Марыся с дрожью в сердце утешает не столько мать, сколько себя. – Не выдумывай снова черных сценариев. Я уверена, что уже завтра увидимся.

– В таком случае должна сказать тебе еще кое-что.

Дорота крепко сжимает руку дочери и смотрит ей прямо в глаза.

– Хорошо и рассудительно подумай насчет своих отношений с Хамидом и своего брака. Ты слышала историю Муаида, и пусть она будет для тебя предостережением. Ребенок нуждается в отце, особенно таком порядочном, как Хамид. Я не советовала бы тебе отказываться от него.

После месяцев скитаний, полных тревог и опасности, женщины садятся в такси, которое увозит их из Ливии. Мать и дочь делают смелый шаг в будущее, где их ждут новые неизвестные испытания.