Пролог

Перед отъездом из Индонезии вся семья собралась в апартаментах Карима аль-Наджди в Джакарте. Они вместе хотят поговорить о будущем, хотя решение уже принято. Всегда лучше поделиться мыслями и обсудить все с близкими. Тут все Новицкие: пара, пережившая события, связанные с кризисом среднего возраста, в лице Дороты, которую точит неизвестная болезнь, и Лукаша, подавленного после неудачного романа с молодой индонезийкой Адиндой; их возмужавший сын Адась и двое дочерей Дороты – младшая Дарья, быстро повзрослевшая после трагических событий, и Марыся Салими, бывшая госпожа бен Ладен, теперь аль-Наджди. Ее бесстрастное лицо напоминает маску, она покорна судьбе, но сердце трепещет в ее груди, как раненая птичка в клетке.

– Я пригласил еще одного человека, который неразрывно связан с нашей семьей, – говорит Карим. – Хамида бен Ладена.

При этих словах Дарья распахивает большие голубые глаза и хватается за голову, Марыся же из-под насупленных бровей бросает на мужа быстрый встревоженный взгляд.

– Ты что, ошалел? – восклицает теща. – Зачем бередить старые раны? Это уже в прошлом!

– Не совсем, – спокойно говорит индонезиец. – У Хамида и Марыси есть сын, которого моя жена любит больше жизни. Что, в конце концов, естественно.

– Ну и что, что любит! – не сдается Дорота, считающая затею зятя исключительно глупой. – Она отдала своего ребенка его отцу, не знаю, почему и как она это сделала, но так уж случилось. Ничего не сделаешь.

– Она совершила необдуманный шаг, но это не значит, что она должна мучиться до конца жизни. Теперь у мальчика нет матери, даже неродной, потому что красавица Зайнаб погибла во время теракта на Бали, в то время как мы сами чудом остались живы. Поэтому мы также едем в Саудовскую Аравию, чтобы Марыся могла наладить контакт с ребенком, – говорит мужчина решительно.

– Охренеть! – восклицает Дарья. – Хотя, в общем, я вспоминаю жизнь в Эр-Рияде как время счастливой молодости. Там было не так уж плохо… – говорит она в задумчивости.

– Хорошо было, – поддерживает Адась сестру по матери. – И в школе, и в поселке, где мы жили. И приятели у меня были супер, не то что здесь.

– Дорота, может, подумаете и присоединитесь к нам?…

Сигнал домофона прерывает Карима. Через минуту слышен звонок в дверь, и хозяин проводит в зал красивого высокого араба, у которого после последних трагических событий на, казалось бы, райском острове поседели виски.

– Здравствуйте.

Мужчина шокирован, увидев всю свою бывшую родню в сборе.

– Ты не говорил, что здесь будут все.

– Если бы я сказал, ты бы наверняка не пришел. А я считаю, что необходим обоюдный откровенный разговор.

– Что ж, ты прав, – признает Хамид.

– Хватит лжи! – Несмотря на спокойное и всегда добродушное выражение лица, индонезиец в эту минуту необычайно серьезен.

Марыся тем временем обводит собравшихся невидящим взглядом. Она приходит к выводу, что бедный Карим не имеет понятия, что говорит и на что отважился. «Если бы ты знал, что я тебе с ним изменила и по-прежнему люблю этого человека, любовь всей моей жизни, то не произносил бы этих слов, – мысленно спорит она с мужем, – не хотел бы такой искренности!»

Она тяжело вздыхает и изо всех сил старается взять себя в руки, чтобы не расплакаться.

«Очередной добрый парень, которого я загнала в угол. Очередной, кого нехотя обижаю».

– Поэтому садись, друг, и послушай, что мы решили.

Индонезиец вежливо улыбается, указывая старому приятелю на кресло.

– Может, отправим Адиля к нашей няне, которая занимается Надей?

Он берет из его рук улыбающегося, довольного малыша и выносит в другую комнату. Все ждут молча.

– Мы с Марысей уезжаем, возвращаемся жить в Саудовскую Аравию, – сообщает Карим, вернувшись и глядя Хамиду прямо в глаза. Тот только поджимает губы.

– Почему? – спрашивает Хамид. – Не понимаю.

– Вот именно, почему?! – вмешивается Дорота, которая противится безрассудным планам, потому что материнским сердцем чувствует, что Марыся устроит этим порядочным мужчинам ад на земле. Уж точно долго не будет длиться связь с нелюбимым Каримом, который – о чудо! – ни о чем не подозревает.

– Потому что я чувствую себя больше саудовцем, чем индонезийцем. С трех лет и до недавнего времени я жил в королевстве Саудовская Аравия, мой отец – саудовец. Может, я так не выгляжу, но я больше араб, чем азиат, – заканчивает он, грустно улыбаясь. Его темно-карие глаза в форме полумесяца смотрят на всех с такой искренностью и серьезностью, что слушающие уже не возражают, а только с пониманием кивают головами. – Марыся тоже наполовину арабка. Ей хорошо, когда она слышит призывы муэдзинов к молитве среди пустынной пыли в воздухе. Азия нам решительно не подходит.

– Мне тоже, – присоединяется Дорота.

– И мне, – поддерживает Дарья. – Я люблю арабские страны. Я провела там большую часть жизни.

– А что бы вы сказали, мои дорогие тесть и теща…

Карим колеблется минуту, думая, хороший ли это план, но все же решительно заканчивает мысль:

– …чтобы вместе с нами вернуться к древним саудовским пескам?

– Я думаю… Может, это и неплохая идея? Мне там хорошо работалось, среди компетентных людей, которые меня ценили, – осторожно улыбается Лукаш. – Не говоря уже о сумасшедшей зарплате.

Он даже разрумянился, вспоминая достаток и стабильность, которых его семья достигла на Ближнем Востоке.

– Ты забыл, мой дорогой, что какая-то неизвестная болезнь точит меня изнутри? – Дорота бледнеет и вся дрожит, так как чувствует, что дела плохи.

– Вот именно, я помню об этом.

– В Эр-Рияде у нас есть больницы высочайшего мирового уровня, – присоединяется молчавший до сих пор Хамид. – В одной из них долгие годы работал Карим, и он наверняка туда вернется.

– Разумеется! В больнице медико-санитарной службы Национальной гвардии делают фантастические вещи. Ведь именно там разделили польских сиамских близнецов – Ольгу и Дарью. Провели операцию, длившуюся восемнадцать часов, в которой участвовал медколлектив из шестидесяти человек, из них двадцать семь хирургов. За пластику отвечал я, оперировал с тремя коллегами.

– Ты никогда этим не хвастался, – не скрывает потрясения Дорота. – Я знала, что ты занимаешься пластикой, но думала, что, скорее всего, увеличиваешь груди, – шутит она, а все до сих пор напряженно молчавшие громко смеются.

– Нечем кичиться. Разные вещи в жизни я делал и исправлял.

– В этом весь Карим – сама скромность, – подводит итог Хамид. – Если вам интересно мое мнение, то мысль о пребывании в Саудовской Аравии, особенно принимая во внимание состояние твоего здоровья, Дорота, прекрасна.

– Да-да, возвращаемся домой! – восклицает Адась, подскакивая.

– Может, и мне с вами, хотя я уже взрослая и должна идти своей дорогой… – просительно смотрит на мать Дарья.

– О чем ты говоришь? Оставайся с нами!

– Оставайся с нами! Оставайся с нами! – собравшиеся скандируют почти как на уличной демонстрации.

– Лети с нами: пока родители подпишут контракт и уладят все формальности, может пройти время и ты потеряешь год учебы. – Марыся постепенно обретает уверенность, видя, что все может сложиться не так трагически, если снова все будут вместе, вся семья, понимающая и поддерживающая в горе и радости.

– Правда? – удивляется Дарья и бросает взгляд на Карима, будто спрашивая его мнение, а тот только поддакивает.

– Вместе начнем учебу – что ты на это скажешь? Как думаешь, Марыся?

– В университете имени принцессы Нуры. – Марыся мечтательно произносит название самого большого в мире университета для женщин. – Может, мне наконец-то удастся его закончить?

– Конечно! Теперь у тебя будет бесплатный домашний репетитор, – не задумываясь добавляет Карим, раня этим сердце Хамида.

– Прекрасно…

Саудовец медленно поднимается с кресла, размышляя, чего же Карим добивался, приглашая его на этот семейный совет. Ведь он уже не имеет с ними ничего общего. «Неужели он хотел меня уколоть? – думает он про себя. – Хочет показать, что Марыся принадлежит ему и только ему, что навсегда потеряна для меня? Так ведь я прекрасно об этом знаю! Я отдаю себе в этом отчет!» – кричит он мысленно, крепко сжимая зубы, чтобы не дать выхода эмоциям.

– Должен с вами проститься, – говорит он холодно. – До встречи в Эр-Рияде. Если у вас будут какие-нибудь проблемы, с удовольствием помогу, – предлагает он под конец.

– Послушай, присядь еще на минутку, потому что все хорошо складывается, но мы не дошли до существа дела, касающегося тебя. – Индонезиец, не чувствующий неловкости ситуации, в которую поставил приятеля, снова приторно улыбается.

«Сейчас я ему эту улыбочку прибью к губе! – просыпается в Хамиде арабская кровь. – Больше всего мне хочется лоб ему разбить! Азиатский скользкий тип!» С большим трудом он берет себя в руки, кусая до крови губы, и покорно падает в кресло.

– Мы решились осесть в Саудовской Аравии главным образом по одной очень важной причине… – говорит Карим медленно; Хамид внимательно на него смотрит. – У вас с Марысей общий ребенок, которого она в порыве великодушия или не знаю почему еще добровольно отдала тебе. Но сейчас оказывается, что она не может жить без своего сына.

– Я его не отдам! – взрывается мужчина.

– Знаю и не требую от тебя этого, – подключается Марыся. – Я хотела бы только иногда иметь возможность его видеть, играть с ним, ухаживать за ним в болезни… Если бы была жива твоя жена Зайнаб, я не вмешивалась бы, не совалась бы в вашу жизнь, но сейчас малыш остался без матери, без женской любви и тепла. Ребенку это чрезвычайно необходимо!

– Я прекрасно отдаю себе в этом отчет. Адиль плачет по ночам, а я из кожи вон лезу, но не в состоянии его утешить, как, впрочем, и профессиональная няня. Ради счастья ребенка…

Хамид не имеет понятия, как это будет выглядеть, но сейчас не хочет вдаваться в подробности. Одно для него имеет значение, и в одном он уверен: Марыся, его любимая, будет где-то рядом, он сможет ее видеть, слышать ее голос, чувствовать запах ее тела, лаванды, которой она пользуется много лет. Как он это переживет? Как выдержит? Удастся ли ему вести себя достойно? Он не знает, но сейчас может сделать только одно.

– Ради счастья ребенка я соглашаюсь на то, чтобы ты контактировала с ним, посещала так часто, как только захочешь.

– Так летим вместе?! – Легкомысленная Дарья прерывает неловкую тишину, которая повисла после слов Хамида. – Я, Марыся, ее двое мужей… – смеется она, а все исподлобья смотрят на нее. – Ну, и двое ее детей, – добавляет она уже тише, немного испуганно: если она и дальше будет так себя вести, то Саудовской Аравии ей не видать.

– Так было бы лучше всего, – заканчивает организатор встречи. – Дети легче перенесут долгую дорогу, да и нам в компании будет веселее. А сейчас приглашаю всех на обед.

Карим поворачивается и идет в столовую. Остальные, остолбенев, по-прежнему смотрят друг на друга. Марыся бросает мимолетный взгляд на бывшего мужа, испепеляя его взглядом, и в ответ видит огонь страсти, пылающий в его глазах.

 

Утраченная любовь

Большая семья приезжает на аэродром в Джакарте на трех машинах и с типичной для путешествующих нервозностью вытаскивает из багажников кучу чемоданов. В одной машине ехали Новицкие с Адасем и Дарьей, во второй – Марыся с Каримом и Надей, в третьей – Хамид с Адилем. У всех билеты в бизнес-класс – значит, они не должны волноваться о размере багажа или комфорте. Самолеты эмиратских авиалиний удобны даже в экономклассе, не говоря уже о первом. Они вместе летят в Дубай, но там их дороги расходятся. Как и договорились, Дорота с Лукашем и Адасем направляются в Польшу, все остальные в Эр-Рияд – столицу Саудовской Аравии.

На борту самолета, после того как подали шампанское и легкие закуски, взволнованные путешественники начинают суетиться. Женщины усаживаются вместе, Карим с Лукашем и Адасем занимают места рядом. Хамид же, который по-прежнему не может смириться с ситуацией, отделяется от остальных. Шесть часов полета, во время которых никто не сомкнул глаз, пролетели как одно мгновение. Наконец самолет выпускает шасси для приземления в столице Арабских Эмиратов.

– Вы должны спешить, мамочка! – У Марыси reisefieber, она мчится с сумасшедшим блеском в глазах. – У вас только полтора часа. Для этого аэропорта это очень мало. Это самый большой аэропорт на Ближнем Востоке, а может, и в мире, потому что он больше Хитроу. Быстренько!

– Так, может, вы отправитесь своей дорогой, а встретимся уже на борту? – отделяется Хамид от этой группы сумасшедших, так как не знает, во имя чего должен мчаться с ними сломя голову.

– Пять часов ожидания перед следующим рейсом проведем в зале лаунж Мархаба. Он очень хороший и удобный, – говорит ему Карим. – Может, там удастся еще перемолвиться?

– Да, наверняка.

Саудовец уходит, наклонив голову. Его сердце обливается кровью, а в уме всплывают воспоминания из того времени, когда он был мужем Марыси и участвовал во всех перипетиях этой сумасшедшей польско-арабской семейки. «Это невозможно выдержать, – вздыхает он. – А будет еще хуже».

Чтобы сесть на рейс в Европу, необходимо перейти в другой терминал. Как и говорила Марыся, это занимает много времени. Сначала они едут на лифте, сквозь стеклянные стены которого наблюдают текущие по стенам здания с высоты трех этажей каскады воды, потом их ждет поезд с автоматическим управлением, а затем – серия эскалаторов.

По дороге они проходят еще проверку документов и досмотр служб безопасности. Когда они добираются до своих ворот, все уже достаточно измучились и вспотели, а Дорота просто валится с ног.

Раны, которые она получила в теракте на Бали, еще не затянулись, а неизвестная болезнь ее очень ослабила. Гордая женщина не согласилась на аренду инвалидной коляски, на которой могла бы преодолеть долгий путь. «Мне же всего сорок пять лет! – кричала она, тряся своей светлой шевелюрой. – Не будут меня возить, как какого-то паралитика или старого дедушку. Об этом не может быть и речи!»

Из-за своего упрямства она теперь едва держится на ногах, а ее лоб покрыл холодный пот.

– Как только приземлитесь в Варшаве, дайте знать, – просит измученная Марыся. – Тут уже рукой подать, ведь больше половины пути позади.

– И сразу идите к врачу, – напоминает также обеспокоенная Дарья, которая испытывает угрызения совести из-за того, что не летит с ними и не помогает матери в трудную минуту.

– А ты сразу же принимайся искать работу в Саудовской Аравии! – резко приказывает она отчиму, так как хотела бы, чтобы они были с ней.

– Ни о чем не беспокойся, вскоре мы должны вернуться к родным саудовским пенатам, – утешает ее Лукаш, и при этом у всех светлеют лица.

– Держитесь! Берегите себя! Мы вас любим! – раздаются в зале последние возгласы, когда поляки направляются на посадку.

– Пойду покурю, – сообщает Марыся, которая сидя (да и вообще сейчас) не в состоянии вздремнуть, несмотря на то что диваны и кресла мягкие и удобные, а подножки позволяют вытянуть ноги.

– Останешься с Надей? – спрашивает она у Карима, который и так не может двинуться, придавленный тельцем спящей девочки, но видно, что это не доставляет ему хлопот, даже наоборот – приносит огромное счастье.

– Иди, иди, – шепчет он, маша на Марысю рукой. – Только не кури слишком много, – напоминает он как хороший муж и доктор.

– Все в порядке. – Марыся улыбается про себя в ответ на такую заботливость. «Может, все как-то у нас наладится?» – думает она.

Но когда через минуту ее взгляд падает на спящего Хамида, который сжимает в объятиях их сыночка Адиля, сердце ее трепещет и она уже знает, что это невозможно. «То, что задумал Карим, неестественно! – Женщина тут же впадает в ярость. – Это невыносимо! Как же я буду видеться с сыном?! В моем бывшем доме и в присутствии Хамида, которого по-прежнему люблю?! Как же мне поддерживать отношения с бывшим мужем, когда стоило ему лишь кивнуть – и я полетела бы с ним? Бросила бы все, всю мою прошлую жизнь, пренебрегла бы Каримом, его любовью ко мне, всем миром, чтобы быть с первым и единственным мужчиной, к которому я испытываю всепоглощающее чувство. И между тем походя все профукала! Вот так я!» Она вздыхает, ей тяжело: она не в состоянии справиться с ситуацией.

– Эй!

Когда Марыся входит в курилку, Дарья приветствует ее глуповатой улыбкой после чрезмерного количества выпитого алкоголя, поданного бесплатно на входе в шикарный зал ожидания.

– Ты видела, какие тут сорта вин? А пиво? На любой вкус! А джин только наивысшей пробы! Невероятно!

– Может, все же немного притормозишь, а то не дойдешь до самолета.

Марыся поджимает губы: ей стыдно за поведение сестры, на которую иностранцы смотрят со снисходительностью и легкой иронией. У арабских же мужчин, которых здесь хватает, в глубине глаз светятся презрение и злость.

Девушка ни на что не обращает внимания.

– Ты смотри, какое совпадение! Я встретила моего бывшего шефа и по совместительству друга из Англии.

Она переходит на английский, показывая на красивого смуглого пакистанца.

– Он летит в Карачи, а его товарищ-англичанин – с нами в Эр-Рияд. Правда, забавно?

– Не знаю, что в этом забавного, но о’кей.

Марыся шепчет по-польски своей непослушной сестре, пронзая ее осуждающим взглядом.

– Прекращай и иди отдохнуть, – приказывает она сурово.

– Не будь монашкой, Марыся! Прежде всего познакомься с моими друзьями. Это Джон Смит.

Она показывает на типичного англичанина, подвижного мужчину лет тридцати. У него светлая кожа, рыжие волосы и голубые, как васильки, глаза.

– Очень приятно.

Марыся манерно протягивает руку, а невоспитанный мужчина, не сдвинувшись с места и по-прежнему сидя, забросив ногу на ногу, отвечает на ее рукопожатие.

– А это британский пакистанец Моэ.

Элегантный пакистанец встает и подобострастно протягивает две ладони в знак приветствия.

– Ваша сестра была у меня лучшей работницей, – хвалит он Дарью. – Не говоря уже о том, что она быстрая, добросовестная и всегда улыбается. Как вижу, чувства юмора она не утратила.

Он кланяется и складывает руки на груди.

«Типичный азиат, угодливый до боли. Но такие, с чертовой улыбочкой, приклеенной к лицу, тоже подкладывают бомбы. – Марыся после двухлетнего пребывания в Азии уже не обманывается. – А в Пакистане так это ужас, что вытворяют! Они еще более мусульмане, чем арабы. Такие религиозные, одни ортодоксы, а этот псевдо-англичанин пакистанского происхождения даже руки мне подал, что в соответствии с их убеждениями категорически запрещено. Это ложь и двуличие!»

– Дарья, идем, – уходит она, решительно таща сестру за собой.

– Джон, увидимся в самолете, – обращается девушка к мужчине, с которым только что познакомилась. Видно, что он ей понравился.

– Угу, – буркнул тот, сделав большой глоток виски и глубоко затягиваясь дымом сигареты.

В самолете Дарья устраивает суматоху. Столько шума и гама, что в конце концов Джон меняется местом с каким-то любезным саудовцем и усаживается на сиденье рядом с молодой скандалисткой.

– Шампанское? – спрашивает улыбающаяся стюардесса, наклоняясь с подносом перед каждым пассажиром бизнес-класса.

Хамид отказывается жестом руки, так как старается успокоить отчаянно верещащего Адиля, который ни за что не дает себя привязать поясом к сиденью. Поведение ребенка ранит сердце Марыси, но она решает не мешать, потому что знает, как унизительно такое вмешательство. Кроме того, она отдает себе отчет, что тоже ничего не добьется. Мальчик измучен и издерган, и путешествие с ним наверняка не будет легким. Надя сидит между родителями и с удивлением приглядывается к невоспитанному малышу, раздумывая, не стоит ли ей самой начать плакать. В конце концов благодаря обслуге, которая жертвует девочке рюкзачок, набитый детскими сокровищами – раскрасками, мелками, паззлами и даже маленькой моделью самолета, – желание капризничать у нее пропадает.

Дарья, погруженная в разговор с Джоном, ежеминутно, зажимая рот, взрывается нескончаемым смехом.

– Я хочу шампанского! – машет она стюардессе, но та смотрит на нее с явным недоверием, поджав губы.

– Девушка совершеннолетняя? – спрашивает она вежливо: юное личико наводит ее на мысль, что девушке не более шестнадцати лет.

– Ха! Ну конечно!

Сказывается выпитый прежде Дарьей алкоголь, поэтому она ведет себя шумно, глаза ее блестят, а язык немного заплетается:

– Эй, мой махрам, – обращается она к Кариму, – я уже взрослая или нет?

Она снова смеется, на что индонезиец только кивает, думая, не доконает ли его опека над этой девочкой-подростком. После взлета, который из-за визга Адиля длился бесконечность, Марыся все же решает вмешаться.

– Хочешь, я тебе помогу? – спрашивает она Хамида, видя его вспотевшее лицо и неловкие движения.

– Зайнаб никогда не подпускала к малышу нянек, – признается он, впервые со дня смерти жены произнося вслух ее имя. – Она считала, что все они плохие и не смогут заботиться так, как мать. В общем, она была права. По приезде я все же должен буду кого-нибудь нанять, потому что сам не справлюсь, – криво улыбается он.

– Но сейчас, может, мне удастся его успокоить, хотя тоже не обещаю.

Биологическая мать, которой мальчик практически не знает, берет заплаканного, в соплях двухлетнего малыша на руки, и тот сразу же кладет маленькую вспотевшую головку на ее плечо, осторожно трогает ее за длинные, пахнущие хной и жасмином волосы и успокаивается. Все посвященные в шоке и опускают глаза: до них вдруг доходит, как сильна природная связь между матерью и ребенком.

Марыся осторожно садится в большое удобное кресло, отделенное только узким проходом от бывшего мужа. Она дает мальчику бутылку с молоком – тот мгновенно опорожняет ее и впадает в беспокойный сон. Еще какое-то время он нервно вздыхает, но через пару минут затихает.

Марыся чувствует жар в груди, словно ее за горло душит невидимая рука. Они с Хамидом смотрят в глаза друг другу, будто погружаются в черный бездонный колодец. «Не отдам тебе ребенка», – говорит взгляд женщины. «Я никогда его у тебя не заберу, любимая», – отвечает беззвучно мужчина.

* * *

Хамид дрожит всем телом, а в голове у него пустота. Он не может думать ни о чем, кроме своей бывшей жены – женщины, которую полюбил с первого взгляда.

«Почему столь извилиста дорога судьбы? – спрашивает он себя. – Почему нам не был дан шанс на счастье и долгую совместную жизнь? Кто все это задумал? Мы марионетки в чьих-то руках, ведь не может быть Бог таким вероломным.» Верующий ваххабит усомнился в своей религии после стольких несчастий, которые его постигли. У него много времени, а все же сон к нему не приходит. Он размышляет над своей судьбой, решает, где и кто ошибся. А может, вся его семья осуждена на вечные муки и проклятье из поколения в поколение? Все началось с дедушки, Мохаммеда бен Авада бен Ладена, который приехал в Саудовскую Аравию из Южного Йемена как бедный строитель. Он был ловкий человек. Обосновался у Красного моря, в Джидде, недалеко от Мекки и Медины, основал строительное предприятие, которое со временем стало самой крупной фирмой такого рода в государстве.

Кроме всего прочего, фирма построила королевский дворец, а сам Мохаммед завязал близкие отношения с правящей семьей. У него был предпринимательский талант, но в то же время это был страшно богобоязненный мусульманин. В семье он поддерживал строгую дисциплину, был религиозен до невозможности. В доме постоянно принимал паломников со всего мира, которые прибывали на хадж в Мекку. Его сын, Усама бен Ладен, с детства сталкивался с незаурядными, а подчас и сумасшедшими верующими и представителями самых разных ответвлений в мусульманстве. Еще в школе он примкнул к консервативной, ортодоксальной организации «Братья-мусульмане», основанной в Египте, которая борется со всей «гнилью» Запада, часто совершает теракты, хоть якобы и не признает насилия. Все в семье, как и каждый саудовец, исповедовали ваххабизм, который является самым радикальным ответвлением ислама: опирается на фундаментализм и провозглашает возвращение к истокам – первозданной чистоте религии, простоте и суровости обычаев. Усама объединил различные ортодоксальные направления – и эффект был ошеломляющий. Некоторое время, однако, это никого не беспокоило.

Дедушка Мохаммед, несмотря на то что был очень религиозным, имел огромные сексуальные потребности. Он женился на двадцати двух женщинах, которые родили ему множество сыновей и дочерей, в том числе и отца Хамида, который был родным братом Усамы.

Бабушка Хамида была женщиной удивительной красоты, к тому же неплохо образованной для того времени. Умная, она ничем, кроме красоты, не заинтересовала старого богатого ловеласа. Они друг друга не любили, поэтому вскоре после женитьбы расстались без сожаления. Мохаммед был честолюбивым богатым сукиным сыном, поэтому алименты платил регулярно, давал на обучение отца Хамида в школе и институте столько, сколько было нужно.

После развода бабушка уехала из приморской Джидды в Эр-Рияд, где вышла замуж за мужчину, которого полюбила. Они были очень счастливы и воспитали своего сына совсем иначе, чем это было принято в Саудовской Аравии. Ему предоставили свободу выбора, показали мир, другие культуры и народы. Дома не царила сумасшедшая религиозность, бабушка даже носила современные платья или платья-костюмы, сшитые по европейской моде.

Дедушка Хамида, Мохаммед, пораскинул умом и оставил своему киндеру, Усаме, самую большую часть имущества – целых двести пятьдесят миллионов долларов. Таким образом он спонсировал фундаменталистов и всю «Аль-Каиду». И тут у Хамида бен Ладена зародилось сомнение: почему его современный отец, светский человек, отослал своего сына-подростка к дядюшке Усаме, воюющему в Афганистане? С какой целью? Он помнит, как ехал в горы на большом разбитом грузовике и как позже его переодели в народный костюм, не то йеменский, не то афганский, который он счел театральным. Он был так горд и счастлив, когда получил старенький, отслуживший свое автомат Калашникова! Он больше ничего не может вспомнить из того, что случилось потом, когда он как безумный звонил отцу со старой почты в небольшом городке: «Ты должен меня отсюда забрать! Сейчас же!» В первый и последний раз он таким образом обратился к отцу, которого уважал и любил больше жизни. Может, потому он там находился, что в восьмидесятые годы все любили Усаму, саудовского богача, и охотно с ним сотрудничали, ведь тот выступал против Советского Союза. ЦРУ само поставляло ему оружие и деньги в лагеря моджахедов, муштруемых бен Ладеном. Именно война в Афганистане сделала его таким, каким он предстал перед миром 11 сентября 2001 года – беспощадным террористом, прекрасным организатором и настоящим партизаном. Без нее, быть может, он так и остался бы безвестным сыном миллионера, живущим в достатке в богатой Саудовской Аравии. Доставленное ЦРУ современное оружие боевики-афганцы уже не выпустили из рук, а в будущем смогли направить его против своих давнишних покровителей.

Хамид вспоминает, что из Афганистана сбежал в последнюю минуту. Он не мог простить отцу, что тот подверг его такому экстремальному приключению.

После возвращения в Эр-Рияд он сразу же, не прощаясь, уехал учиться в Америку. Редко звонил домой, так как чувствовал обиду. А когда произошла атака на ВТЦ в Нью-Йорке, почувствовал вину за трагедию. С этой минуты он решил бороться с исламским терроризмом и всевозможными фундаменталистами, которые становились у него на пути или выступали против мирового сообщества. В то же время произошла трагедия в его личной жизни. Началась она с несчастий, которые вдруг обрушились на молодого человека. Неожиданно от инфаркта умер его отец. Он был здоровым человеком в самом расцвете сил – и вдруг умер. Хуже всего для Хамида было то, что он не успел спросить у отца, с какой целью тот отослал его на поле битвы на стороне зла, террора и уничтожения.

Вскоре после этого в автомобильной катастрофе погибла его любимая младшая сестра и сразу же за ней мать, которая совершила самоубийство: не вынесла потери дочери. В течение пары лет Хамид потерял всех, кого любил, и остался один. Пару сотен родственников он не мог назвать близкими его сердцу людьми.

Поэтому он уехал в Йемен, о котором слышал не только плохое, но и много хорошего. Все-таки оттуда происходила его семья. Там изменилась его жизнь, он снова почувствовал, что живет, когда встретил Марысю. Какая же она тогда была молодая, глупая и смешная! Маленькая скандалистка, но совершенно другого склада, чем европейка Дарья.

Ее отличие состояло в эмансипации, решительности, неуступчивости и отваге, которой не хватает арабским женщинам. Потому что его Мириам не наполовину арабка, наполовину полька. Это не смесь – она телом и душой чистокровная арабка.

Саудовский строительный конгломерат бен Ладенов Марыся нашла в Сане без проблем. В конце концов, это одна из самых больших фирм на Ближнем Востоке. Вместе с двоюродной сестрой Лейлой они хотели поставить их старый дом-башню, находящийся на территории медины, на консервацию и узнать, стоит ли он в плане. Шутили, что фирма принадлежит тому самому бен Ладену, который 11 сентября взорвал Всемирный торговый центр. Смеялись, что тот приехал из Саудовской Аравии в Йемен на общественные работы. Думали – может, это он так наказан? А может, он специализируется на быстром демонтаже с помощью взрывных устройств, так как первая работа в Нью-Йорке прошла с успехом? Обе помнили, что две башни осели, как если бы кто срезал их у фундамента, а не врезался в них самолетом. Спорили о том достаточно долго, как для их возраста, шутя и смеясь до упаду.

Марыся, которая пыталась добиться своего, сразу же начала пререкаться со служащим бюро.

– А что значат проекты? Какие письма? Что за заявления? У вас есть план сохранения зданий? – Марыся, несмотря на свой молодой возраст, была боевая, ее не переспоришь. – Разве существует постановление? Если же нет, то каждый хозяин приходит в частном порядке и приносит бумагу? Может, еще и сам должен платить за вашу работу? А что вы делаете с деньгами ЮНЕСКО? – повышала голос девушка.

– Ты тут, гражданка, не выступай!

Большой как шкаф молодой мужчина встал из-за бюро с намерением немедленно выставить девушку за дверь.

– Чего ты вообще ищешь, а? Это не может быть твоим домом, так как ты, я вижу, носишь юбку! Где потеряла махрама и чего ж ты такая говорливая?!

Он напирал брюхом, и девушки скукожились.

– Я хочу только узнать, кто утверждает план работ и оценивает дома, – не отступала Марыся. – Потом придет в ваше бюро хозяин дома. У него нет времени с вами препираться, а дом валится. Будете объясняться со спонсором, почему наш дом пропустили.

– Выметайтесь отсюда, засранки! А то вызову полицию! – громко орал мужчина, выталкивая девушек за дверь.

– Что за хам! – кричала Марыся, сбегая по ступенькам.

Нервничая, она ничего не замечала вокруг, поэтому наткнулась на молодого араба в элегантном костюме. Лейла же, поправляя никаб, упала на них обоих. В эту минуту Марыся утратила равновесие, и плохо закрепленный платок упал с ее головы, открыв локоны длинных, до середины спины, вьющихся волос цвета баклажана с золотистым отливом. Хамид бен Ладен оцепенел и смотрел на нее с изумлением. Узнав, с чем они пришли, он долго извинялся за своего сотрудника, а потом пригласил девушек в бюро. Так все это и началось.

Мужчина с висками, припорошенными сединой, украдкой поглядывает из-под длинных черных ресниц на ту Мириам, которую много лет тому назад полюбил. Он видит ее красивые миндалевидные пылающие глаза цвета темного янтаря. Она также всматривается в него.

– Что-то хорошее тебе снилось? Ты улыбался, – шепчет женщина, чтобы не разбудить их сына, спящего на мамочкином животе.

– Да, мне снился Йемен… – понижает голос мужчина. – Наш Йемен прошлых лет.

– Наша Аравия Феликс, – вздыхает она, выразительно глядя на него.

До того как встретила Хамида бен Ладена, Марыся не знала такого состояния души. Она не имела понятия, что такое любовь с большой буквы «Л» – настоящая, а не придуманная, из фильмов, книжек или не дай бог по расчету.

Теперь же она не знала, что с собой делать. Целыми днями она бродила как тень, не спала, не ела, не могла ни на чем сосредоточиться. Она думала только об одном: позвонит ли Хамид, приедет ли Хамид, любит ли ее Хамид хоть немного.

Они встречались тайно, без ведома и согласия кого бы то ни было из опекунов девушки. Во все тайны была посвящена только Лейла, которая им потакала. Такая ситуация в традиционалистской арабской стране немыслима. Сама Марыся чувствовала в этом что-то плохое: она совершает грех, общаясь с чужим мужчиной, пусть даже совсем невинно.

Когда она во всем призналась своей бабушке Наде, та одобрила связь с милым, хорошо воспитанным и красивым парнем. С тех пор они встречались у нее на глазах, проводя время в безопасном месте – на крыше дома-башни, откуда открывался ошеломительный вид на старую Сану.

Однажды Хамид вручил девушке саудовскую газету.

– Чтобы повеселиться, прочитай интересную статью в саудовской газете, которую я принес специально для тебя. – Он улыбнулся себе под нос. – Если ты так изучила ислам, как говоришь, то должна это все знать.

– «Пятьдесят семь способов завоевать любовь своего мужа», – прочитала Марыся вслух. – Что это? Какая-то шутка? Почему именно пятьдесят семь, а не семьдесят три?

– Все эти методы редактор собрала в блоге исламских женщин. Это опыт саудовских дамочек. Очень поучительно, – говоря это, Хамид состроил забавное таинственное выражение лица.

– Ничего подобного еще не видела! – заинтересовалась Марыся. – «Веди себя как девушка… одевайся притягательно и обольстительно, а если сидишь дома, то не ходи весь день в ночной рубашке»… Сейчас, сейчас, для чего им супермодные шмотки, если поверх них они надевают чадру или абаю?

– Ну конечно. – Хамид складывает губы бантиком. – Наверное, речь идет о том, чтобы они дома для мужа так одевались. Это рассуждения шопоголиков из Саудовской Аравии.

– «Издавай хороший запах»! – Молодые вместе хохочут. – «Не пили мужа, не отчитывай его, не расспрашивай, о чем он думает…» Да ни о чем! – смеется Марыся. – Упс! Извини, это не для тебя.

Она похлопывает любимого по колену, но тут же убирает руку.

– «Узнай все права и обязанности мусульманской жены. Ублажай мужа всегда, когда только он того пожелает…» Хо-хо-хо! Неплохо вам с этими женами, – она поворачивается лицом к Хамиду, краснея до ушей. – «Научись премудростям, чтобы удовлетворять своего мужа…» Хм-м… «Говори постоянно, что любишь его. Дари ему подарки…» Уф! Вот это жизнь! Зачем вам потом рай, господа саудовцы?! – Все больше конфузясь, Марыся старалась перевести все в шутку.

Под конец она уже читала избирательно:

– «Расчесывай волосы. Не забывай о стирке». «Не выходи из дома без согласия мужа и без опекуна. Хорошо себя веди; не смейся, не говори и не ходи громко»… Вот это круто! – вырывается у девушки. – И такую чушь публикуют в газете?

– Должны же они подбросить какую-нибудь тему обывателям, чтобы те не начали интересоваться чем-нибудь поважнее, – говорил Хамид, желая оправдать подобную глупость. – В конце концов, это ведь бульварная газета.

Произнося это, Хамид хотел забрать газету, но Марыся не дала.

– Подожди, подожди! – закричала она, живо заинтересовавшись тематикой. – Самое интересное я оставила напоследок. «Будь в форме и заботься о своем здоровье, так как ты должна быть хорошей матерью, женой, кухаркой и хозяюшкой». Ха!

Девушка громко смеялась и стучала при этом сложенной газетой по голове, отказываясь принимать всерьез прочитанные глупости.

– Сейчас, когда ты уже ознакомилась со всеми принципами хорошей мусульманской, а значит, саудовской жены, не захочешь ли ты выйти за меня замуж? – вдруг спросил Хамид.

Марыся, шокированная, замолкла, уставившись на него широко открытыми глазами.

– Hey, you! Я тебе задал вопрос!

– Ты застал меня… Я только заканчиваю среднюю школу… Мы не знаем еще друг друга хорошо… Так вдруг… быстро… – совсем растерялась девушка.

– Ну, не завтра, не послезавтра, но в будущем. Я надеюсь, что все же в не очень далеком будущем. Потому что, знаешь, я уже жизни без тебя не представляю.

Хамид наклонился к девушке и впервые осторожно поцеловал ее в губы.

– Если не через минуту, а через какое-то время, то… – Марыся неосознанно забрасывает ему руки на шею. – Да, Хамид бен Ладен! Я выйду за тебя, стану твоей арабской женой с кучей верещащих ребятишек, вместе состаримся и будем поддерживать друг друга всегда и во всем!

Решение было принято, молодые обручены. Бабушка Надя, хоть и косилась на внучку, когда та сообщила, что сразу же после получения аттестата выходит замуж, не могла все же не согласиться, что кандидат – самый лучший под солнцем мужчина, умный, красивый, богатый и влюбленный по самые уши. Свадьба была похожа на сказку из «Тысячи и одной ночи», в соответствии с законом страны, религией и положением жениха. После подписания предварительного брачного контракта мужчины из обеих семей встретились в доме-башне в медине, чтобы окончательно определить условия. Дядя Хамида и сам жених предложили огромный махр.

– Я не хочу этих денег! – бунтовала невеста. – Никто не будет меня покупать, черт возьми!

Она разозлилась не на шутку.

– Это гарантия для тебя и твоей бабушки на случай, если что-нибудь со мной случится. Разводиться я не собираюсь, – решительным и вместе с тем веселым голосом объявил тогда Хамид. Так он успокоил девушку и принудил к тому, чтобы она взяла по крайней мере половину предложенного приданого.

– Разводиться не собираюсь… – шепчет себе под нос Хамид, вспоминая во время долгого полета далекие счастливые дни.

«Все же это я не смог преодолеть высокомерия и гордыни. Узнав, что Надя не моя биологическая дочь, я ушел, – размышляет он горько. – Это я был инициатором этого развода! Не смог простить, потому что неисправимый негодяй! Вечно из каждой ситуации, касающейся лично меня, которая становилась сложной, тяжелой и неприятной, я выпутываюсь странным способом. Никогда искренне не поговорил с отцом, убитую горем мать оставил одну, не подумав о том, что она в отчаянии и депрессии. У меня нет ни одного близкого родственника среди более двухсот связанных со мной по крови людей. У меня нет среди них ни одного друга! Я эмоционально стерилен, живу в пустыне, которой сам себя окружил. Единственное, что у меня хорошо получается, так это моя работа разведчика. Там мое ледяное сердце и невозмутимый характер кстати. Теперь я могу плакать над пролитым молоком, но правда такова, что самые близкие моему сердцу женщины только на минуту подпускали меня к себе. Потом я снова скрывал свои чувства».

Его черные глаза застилают слезы, поэтому он закрывает их и погружается в объятия Морфея. Но сон не приносит ему отдыха, не восстанавливает сил. Хамид все время видит призрачные образы из прошлого, тех, что ушли, или погибли, или же по-прежнему около него, но их как бы и нет. А в каждом видении – лицо его любимой бывшей жены. Лицо Мириам.

 

Вечные вызовы

«Когда-то мы так сильно любили друг друга», – вспоминает Марыся. И это все испортила она. Она изменила! «Никогда себе этого не прощу! – говорит она себе мысленно, бросая взгляды на спящего Хамида. – Как же я могла так поступить? Ничто не может меня оправдать: ни молодость, ни экстремальные обстоятельства, ни одиночество и страх! Моя безответственность породила ситуацию, в которой я сейчас нахожусь».

Она тяжело вздыхает, ей хочется плакать.

«Это карма, – произносит она типично по-азиатски, в духе индуизма, как молитву. – Плохие поступки возвращаются к нам сторицей, и судьба платит нам той же монетой. Все из-за моей арабской, фатальной, спесивой, упрямой, злобной и злопамятной натуры!» Она злится, с бьющимся сердцем освежает в памяти образы прошлого, и ей кажется, словно все это случилось вчера.

«Если не хочешь сюда возвращаться, я тебя не заставляю. Ты свободна», – прочитала она письмо Хамида, написанное узким каллиграфическим почерком. Ничего больше не добавил он к этим холодным словам. Марыся так хотела получить свободу и возможность выбора, но позже ее это как-то не слишком радовало: кроме грусти и сожаления, она не чувствовала ничего. Ведь она полюбила этого мужчину всем своим молодым сердцем, хотела с ним быть до конца жизни, иметь детей и счастье в доме. Она восхищалась его опасной работой, решительностью, современностью и толерантностью. Куда это все подевалось, куда исчезло? После переезда из Йемена в Эр-Рияд он стал вести себя как типичный арабский самец, который не разговаривает с женой, не обсуждает принятие решений, не ценит ее ум. «Он просто обычный мужчина-шовинист, и нечего сюда впутывать арабов. Во всем мире полно таких парней», – думала она, летя с матерью на отдых в Ливию в начале 2011 года.

– Может, нужно было отложить нашу поездку? – как всегда беспокоилась Дорота. – У вас с Хамидом небольшой супружеский кризис, в такой ситуации не лучшее дело бежать и ждать, что все как-то само утрясется.

– Мамочка! Ты снова что-то придумываешь?! Снова беспокоишься! – насупила брови Марыся и посмотрела на мать исподлобья.

– Кроме того, сейчас везде в арабских странах какие-то бесчинства, беспорядки, волнения… Безопаснее всего сейчас в ортодоксальной Саудовской Аравии, – сообщила та, которая каждый день критиковала страну, где жила много лет.

– Что же ты! – Дочь старалась развеять опасения матери и, конечно, оставалась при своем мнении. – Мы так долго планировали поездку и ждали этого момента. Посмотри сама. Жасминовая революция в Тунисе прошла вполне безболезненно, и даже в Египте было очень спокойно, хотя предполагали резню и убийства. Это социальные перемены, а не религиозные революции, как пугали некоторые. В конце концов, ты же знаешь, что в Ливии ничего не происходит: все любят Муаммара как отца, брата, любовника. И не только такие женщины, как тетка Малика, но каждый ливиец. Из молодых мало кто помнит давние времена, до революции 1969 года. Ливийцы воспитывались во времена этого режима, им это подходит.

Решение наконец было принято. Напор Марыси победил, и женщины улетели в страну, с которой были связаны их хорошие и плохие воспоминания. Марыся жаждала приключений и встречи с семьей и была счастлива, что вырвалась из своего супружества, которое ее душило. Дорота же хотела сделать все, чтобы угодить своей с трудом найденной дочери. Они встретились после стольких лет, и мать считала это чудом, но, чтобы ближе узнать друг друга и найти общий язык, требовалось время, и лучше всего проведенное вместе. Они решили отправиться в Ливию, потому что именно там женщины некоторое время жили вместе.

Когда по прибытии туда в первую ночь Дорота поехала к своей подруге Баське в Айнзару, Марыся осталась одна в большом семейном доме Салими в центре Триполи. Дом принадлежит дяде Муаиду, у которого в клинике, к сожалению, были дела, не терпящие отлагательств. Еще немного она кружит по залу, вороша обломки прошлого, потом на минутку выходит в сад. Он как будто стал меньше, чем казался ей в детстве, и еще более зарос. Она находит в конце двора остатки песочницы, в которой когда-то играла с детьми тетки Мириам. Сердце сжимается от тоски при мысли о том, что так сложились судьбы некоторых членов их семьи, но остались и те, кто до сих пор живет счастливо.

Она входит в апартаменты на втором этаже, в которых когда-то жила с родителями. Из всей комнаты она помнит только большой шкаф с огромным зеркалом. Поздно ночью, уже измученная, она принимает душ, садится на кровать, и ее дрожь берет. «Мать была права, что не захотела здесь оставаться на ночь, – думает она. – Этот дом похож на склеп. Чувствуется присутствие тетки Мириам, которая погибла в автокатастрофе, слышится смех всегда веселой Самиры, уже столько лет лежащей в коме в клинике Муаида, и властный голос любимой Малики, которая всем заправляла. Моя любимая бабушка Надя, погибшая в теракте в Йемене, наверняка посидела бы со мной и развлекла беседой. Она всегда допытывалась, что меня гнетет, давала хорошие советы и поднимала дух». Глаза Марыси наполнились слезами. Она так нуждалась сейчас в разговоре с кем-нибудь близким, чувствовала себя подавленной, но в ее жизни всегда случалось так, что со всеми мучениями и невысказанными вопросами она оставалась один на один.

Следующий день был уже лучше первого, потому что утром, как обычно в этой части мира, солнце залило весь Триполи и окрестности. Все благодаря этому проснулись в радостном настроении, с новыми надеждами на будущее. Мать и дочь решили посетить свои любимые в прошлом места, чтобы освежить воспоминания: Зеленую площадь, улицу Омар Мухтара, куда Дорота ходила на фитнес, под Розовой мечетью купить шаурму, к Джанзуру – на пиццу и, несомненно, на Регату – посмотреть на море!

На Зеленой площади всегда толкотня и шум. Проезжающие машины сигналили, чадя выхлопными газами, и, как всегда, поминутно перегораживали дорогу, мешая друг другу. Это вело к многочисленным столкновениям и пробкам. Марыся с интересом оглядывалась вокруг. Солнышко припекало, воздух был наполнен ароматом земли, расцветающих растений, жасмина и теплой хобзы. Мама пошла посплетничать к своей давней подруге, которая жила недалеко от центра, поэтому девушка некоторое время была предоставлена сама себе.

– Ахлян ва сахлян! – услыхала она над ухом и вздрогнула от неожиданности.

– Валлахи! Не делай так больше! Хочешь довести меня до инфаркта?! Я знаю тебя… будто, но не уверена… – призналась она, глядя на стоящую против солнца фигуру перед ней.

– Я Рашид, сын твоей тетки, Хадиджи, – кавалер широко улыбнулся.

– Точно! Ахлян! – наконец ответила она на приветствие.

– Что ты тут делаешь? Осматриваешь достопримечательности? Одна? – забросал он ее вопросами. – Нужно было сказать, что тебе не с кем выйти, мы бы с тобой договорились.

– Жду маму и так, болтаюсь без цели. Кроме того, не хотела мешать.

Марыся удивляется такому смелому предложению мужчины, которого она вчера увидела впервые со времен своего детства.

– Каждый занят, у всех свои обязанности. Нельзя вот так приехать и перевернуть жизнь всех вверх ногами.

– Как же это, о вас нужно заботиться, мы же семья! – восклицает он и снова улыбается, показывая ряд ровных белых зубов.

У Марыси дрожь прошла по спине, и она с трудом перевела дыхание. «Какой же он красивый», – сказала она себе и покраснела по самые уши. Она опустила взгляд, желая справиться с мыслями.

Рашид схватил ее за руку.

– Пойдем со мной! Я покажу тебе чудесные переулки в старом городе. Ты наверняка никогда там не была. У тебя есть фотоаппарат? Сделаешь прекрасные снимки.

Марыся не хотела отказываться и разочаровывать парня, сказав, что знает это место как свои пять пальцев. Впрочем, девушка любила там бывать и, кроме того, ей очень понравился этот молодой горячий парень, поэтому она радовалась приятной минуте.

– Здесь прекрасно, правда?

Рашид приблизился к Марысе и заботливо обнял ее рукой, а она просто застыла в нежном объятии.

– Так уединенно, безопасно и такой уютный сумрак… – весело смотрел он ей в глаза, а она чувствовала, как дрожь блаженства пробегает внизу живота.

Через минуту они вышли в маленький скверик перед белой мечетью и присели на скамейку в тени тутового дерева, в котором птицы с писком дрались за созревшие черные ягоды. Марыся смотрела на парня, на его красивое арабское лицо и сравнивала с Хамидом. Какой же Рашид беззаботный, забавный и улыбчивый! «Может, это судьба, а не семья и приятели формируют характер? – пришло ей в голову. – Мой понурый и принципиальный муж через многое прошел, в молодости трагически утратил близких, участвовал в страшных, ужасных акциях, борясь с терроризмом в Йемене. Это делает человека твердым и неуступчивым по отношению к окружающим, что становится все больше заметным в поведении Хамида», – думает она о борющемся с терроризмом и фундаменталистами муже.

«Если все же речь идет о внешности, то Рашид на порядок красивее», – пришла она к выводу типично арабским способом. Привлекательная внешность двоюродного брата окончательно покорила девушку. Рашид был не просто худым и высоким – у него было красивое лицо, обрамленное длинными, спадающими до плеч кудрявыми черными волосами, которые из-за ветра схвачены резинкой у шеи. У него был высокий лоб, черные как вороново крыло брови, миндалевидные глаза окружены таким густым веером длинных ресниц, что они даже путались. Нос, конечно, был семитский, но не мясистый и большой, как у жителей Ближнего Востока, а узкий, с горбинкой, с большими, сильно изогнутыми ноздрями. Он был типичным представителем арабов Северной Африки, предки которых происходят от берберов, населяющих пески Сахары, и поэтому у них острые, хищные черты лица. Самое большое впечатление произвели на Марысю губы Рашида – большие и широкие, но одновременно чувственные, с немного вздернутой верхней губой, над которой мужчина отращивает модные узкие усики. Самым удивительным девушке казался момент, когда он улыбался, потому что он делал это так искренне и естественно, что она просто теряла над собой контроль. «Рашид невероятно сексуальный. – Мысли Марыси были только об этом, так как она совершенно потеряла от него голову. – Самое важное, прекрасное – это то, – ошибочно думала влюбленная девушка, – что он со мной разговаривает и слушает меня, интересуется мной и заботится обо мне. Как же я была одинока в Саудовской Аравии!» – вздыхала она.

Марысе кажется, что сквозь негромкий рев моторов большого комфортабельного самолета она слышит мелодичный призыв к молитве муэдзина, раздающийся с башен минаретов в Триполи, чувствует бриз, веющий от Средиземного моря, а фоном, как с того света, доносится до нее мягкий и страстный шепот любовника. Она массирует себе пульсирующие виски, потому что от этих навалившихся на нее мыслей у нее трещит голова. Оглядываясь назад, она теперь иначе думает о своей грешной любви, собственные поступки не кажутся ей невинной шалостью молодости, желанием романтики и тоской по необычным ощущениям. Теперь она знает, что, изменяя мужу, сделала неверный шаг, совершила страшный грех, который как проклятие повис над всей ее дальнейшей жизнью. «Никогда себе этого не прощу! Такие развратницы справедливо караются побитьем камнями! – сурово осуждает себя она после прошедших лет. – Меня должны были убить во время этой страшной братоубийственной ливийской войны, в которой я участвовала по собственному глупому выбору, приняв необдуманное решение. Я осталась там только и именно потому, что хотела быть рядом с Рашидом. Помешалась на нем! Потеряла голову! Законченная идиотка!»

Она стискивает зубы и опускает веки, ей так хочется плакать, что завыла бы сейчас, как дикий зверь.

«Как же я могла так поступить? Все поставить на одну позорную и бесчестную карту, отбросить прошлое, оттолкнуть от себя самых близких любящих людей? Ради чего? Что на меня нашло?! И для кого? Для малолетнего пижона?!»

Во время пребывания Марыси и Дороты в Ливии события происходили неожиданно, как если бы на головы приехавших женщин обрушилась лавина. Памятный день в старом городе в Триполи, который Марыся провела в приятном обществе красивого двоюродного брата Рашида, был последним днем спокойствия и беззаботности и вместе с тем началом конца ливийского народа и тысяч человеческих жизней. Началось все со Дня гнева, когда недовольные ливийцы – одни гражданские, в том числе женщины, дети и старики, – вышли на мирную демонстрацию на улицы города. Тысячи из них отдали в этот день свои жизни, и в другие дни было множество раненых, увезенных или тайно убитых в тюрьмах столицы. Каждую секунду, минуту, каждый час истекали кровью невинные жертвы, а те, кто находился в это время в Ливии, застряли в ней надолго. Жизнь неслась теперь с бешеной скоростью и была на вес золота, потому что немного было нужно, чтобы ее потерять. Как во время любой войны, люди сполна использовали каждый миг жизни. Нельзя было терять ни минуты и ничего не откладывать на завтра: завтра можно было не дождаться.

Дорота, специалистка по принятию необдуманных решений, снова была похищена бывшим мужем Ахмедом, который случайно наткнулся на нее в Триполи. По своей глупости она была разделена с дочерью и очутилась в сотнях километров от нее, в Налуте – городке в горах. Марыся же с головой погрузилась в работу: она стала медсестрой-волонтером вначале в больнице двоюродного брата Муаида, а потом в убежище – на их старой небольшой ферме в пригороде. Казалось, что война далеко, где-то в другом месте, и до них не доберется. Если бы не сотни раненых, за которыми они ухаживали, ничто не напоминало бы о том, что совсем рядом идут военные действия. Деревня казалась идиллическим местом и воскресила в памяти Марыси воспоминания детства. Тут уже она окончательно преступила границы дозволенного, так как забыла обо всем мире и о том, что она замужняя женщина. Если бы она не узнала этого красавца, то никогда не изменила бы мужу. Если бы не оказалась в экстремальных условиях и ей не пришлось убегать как затравленному, загнанному зверю вместе со своими близкими, она не стала бы наслаждаться каждой минутой, невзирая на последствия. В нормальных условиях она никогда бы не решилась на этот роман! В конце концов, она же была воспитана в порядочном доме доброй, образованной и толерантной бабушкой, которая привила ей лучшие заповеди как из Корана, так и из Библии. Но тогда, во время ливийской революции, она забыла обо всех правилах – и мусульманских, и христианских. Жаждала только этого мужчину, он был ей нужен, как воздух и вода, как биение сердца, она любила его больше жизни – страсть ослепила ее, и жизнь без него не имела для нее никакого смысла.

«Теперь до конца моих дней буду стыдиться своего поступка». При воспоминании о минутах страсти Марыся не чувствует упоения, только стыд, сожаление и раскаяние. «Это я его соблазнила, я позволила ему сближение и как сумасшедшая этого желала. Я сама в этом виновата, потому что изменила и совершила грех. Один неверный шаг влечет за собой лавину несчастий, – подводит она итог своему необдуманному решению оставаться в объятой войной Ливии. – Какой же я тогда была неопытной, глупой, инфантильной… Я все принимала за чистую монету и считала, что все как-то само собой сложится. Забыла, что в моей жизни никогда ничего не складывается! Ничего! Я проклята, как и вся моя ливийская семья Салими!»

Ее любящий муж Хамид бен Ладен рискнул приплыть в Ливию – только ради одного: не мог себе простить охлаждения отношений с Марысей и того, что так легко предоставил ей свободу. Почему со времени приезда в Саудовскую Аравию он так на нее злился, почему отстранял, почему стал оценивать ее критически? Этого он и сам не знал. Одно для него стало совершенно ясно: без этой красивой женщины он не представлял себе дальнейшей жизни. Жаль, что понял это только после ее отъезда, но по мере сил он постарается это исправить.

Благодаря связям с американской разведкой он организовал поход на катарском судне, везшем благотворительную помощь в Ливию. На территории объятой войной страны Хамид должен был еще выполнить определенную миссию, не в первый и не в последний раз. Когда человек связывается с разведкой, из этого не так легко выпутаться. Хамид не имел понятия о том, как он отыщет жену, жива ли она еще вообще, но когда услышал, что самый ценный груз он должен доставить Муаиду Салими, сразу понял, что это перст Божий. «Мириам, я так по тебе тоскую, мне так тебя не хватает, моя прелестница, красавица моя, – мысленно разговаривал он с женой, обещая: – Если только ты жива, я найду тебя». Так и случилось, хотя его жена ему изменила и была беременна, о чем он не знал. Хамид не задавал ей никаких вопросов. «Не хочу ничего знать и чего-то ждать. Хочу только быть с ней и уже никогда не расставаться».

Марыся боролась с собой, пытаясь определить границы приличия и ответственности. И днем и ночью ее мучила мысль, как решить постыдную проблему. «Хамид не даст себя обмануть, он хорошо знает мое тело. И вообще, разве хотела бы я его обманывать в таком важном, основополагающем деле, последствия которого будут сказываться на нас до конца жизни? – размышляла она. – Но, с другой стороны, как ему рассказать правду?» Марыся была в полной растерянности: она знала, что если решится на искреннее признание, то раз и навсегда потеряет этого порядочного, любящего ее человека.

– Расскажи мне перед лицом смерти, друг, – склонился Хамид над бледным и мокрым от пота Муаидом Салими, двоюродным братом Марыси, который решился на самоубийство, желая погубить тирана ливийского народа и своего биологического отца Муаммара Каддафи. – Поклянешься ли ты перед лицом Аллаха, что моя жена Мириам вела себя в твоем доме достойно?

Он выжидающе смотрел Муаиду в глаза.

– Как Бог милостив… – Муаид говорил тихо. Он с трудом переводил дыхание, потому что в полном взрывчатки желудке он чувствовал жжение, а во рту горечь. – Может, воды?

Он старается оттянуть момент ответа, глубоко задумываясь над смыслом правды и вранья. «Я уже одной ногой на том свете. Если Аллах милостив, то он простит мне мою маленькую ложь. А у моей безрассудной двоюродной сестры вся жизнь впереди, и сейчас это все в моих руках. Пройдет она по ней счастливой, с добрым человеком рядом или будет отвергнута, как одинокая опозоренная женщина? Нечего и думать, шаа Аллах», – решает он.

– Дорогой посланник мира… – начал он серьезно, – твоя жена, красивая женщина, во время пребывания в Ливии жила под моей крышей и была под моей опекой. Я в твое отсутствие был ее махрамом и гарантирую тебе, что ее поведение всегда было безупречно.

Он врал не моргнув глазом, но был доволен принятым решением: он видел, что напряжение сошло с лица Хамида бен Ладена.

– Спасибо тебе за все, – любящий муж вздохнул с облегчением. – Я верю твоим словам. Желаю тебе закончить геройскую миссию. Пусть она принесет тебе такие результаты, на какие ты рассчитываешь.

«Мы все прокляты, весь род Салими, – повторяет Марыся как мантру. – Погибла почти вся моя ливийская семья: тетка Малика убита в Гане глупым подростком, бабушка Надя – в теракте в Сане, мой отец Ахмед погиб от рук моей матери, правой в данном случае Дороты, тетка Хадиджа и ее муж Аббас совершили самоубийство после того, как правительственные войска ошибочно сделали выстрел из пушки по их четверым детям, уважаемый филантроп Муаид взорвал себя, а двоюродный брат Рашид, мой страстный любовник и отец моей дочери Нади… Об остальных я не имею понятия, но наверняка их тоже уже нет. Кто, где и когда совершил какой-то ужасный, страшный грех, за что нам такая кара? Что будет с моими детьми, Надей, плодом греха, и Адилем, рожденным в несчастной трагической любви к Хамиду? Ради Аллаха, закончится ли когда-нибудь эта полоса несчастий? Снимется ли проклятие, висящее над нами много лет?»

– Самолет через полчаса приземляется. Просим пристегнуть ремни и поднять спинки кресел, – раздается из колонок приятный голос стюардессы. – Приветствуем вас в королевстве Саудовская Аравия. Температура в Эр-Рияде…

 

Найти свое место

Карим краем глаза посматривает на свою жену Марысю, которую любит больше жизни, но отдает себе отчет, что это безответное чувство. Хамид, его друг с давних лет, вопреки ожиданиям индонезийца, по-прежнему пылает любовью к своей бывшей жене: бедный Карим понял это лишь теперь, видя их вместе с их ребенком. «Какой же я глупец! – говорит он себе мысленно. – Я осел! Ведь я мог и догадаться об этом по их реакции, когда они неожиданно после прошедших лет встретились в Джакарте. Как же я был слеп!» От злости и огорчения он стискивает зубы. «И что теперь будет? Как же мы решим эту проблему?» – иронизирует он, чувствуя кожей, что это он должен будет убраться. «Как всегда, получу под зад я! Ранят меня. Что может чувствовать такой человек, как я?! Я ведь постоянно кланяюсь, улыбаюсь и извиняюсь за то, что жив». Он видит свое будущее в черных красках. «Обрету ли я когда-нибудь покой и обычное семейное счастье? Был ли я вообще когда-нибудь счастлив? Может быть, но это было давно и очень недолго. Вся моя жизнь – это череда несчастий и страданий», – размышляет он, погружаясь в воспоминания, к которым столько лет не возвращался и которые решительно давно стер из памяти.

Детские годы Карима в Индонезии, в местности Тугу, у подножия горы Джая, были беззаботны. У него была любящая мать Мейла, бабушка, дедушка и большая семья, которая его холила. Все в городке его любили, улыбались ему и интересовались, как у него дела, когда он сидел вместе с Мейлой у варунга, в котором она работала. Большую часть времени он проводил именно там, играя у разбитой дороги и купаясь в канале неподалеку. Иногда он просиживал на газебо с бабушкой и женщинами, жующими бетель и плетущими корзины из ротанга. Его не смущало, что у него нет отца. Он спросил о нем у матери всего один раз. Она только улыбнулась в ответ, и этого для него было достаточно. В воспоминаниях Карима детство его было наполнено солнцем, проливными дождями, яркими цветами и блюдами со сладкими фруктами. Он был окружен бесконечной нежностью и любовью со стороны матери, ассоциировавшейся у него с запахом кокосового масла, которое она втирала в тело и волосы.

Однажды осенней ночью тяжелые серые тучи низко висели над землей, но еще не пролились водой. Ливень чувствовался в воздухе, было жарко и душно, но Карим проснулся в холодном поту, стуча зубами. Он прижался к маме, думая, что она его согреет, но это не помогло. Мейла старалась помочь сыну народными средствами, которыми пользовались женщины ее деревни, но это ничего не дало. Парнишка бредил в горячке, его мучила страшная боль в костях, особенно в одной ноге, которая странно изогнулась. День ото дня мучения усиливались. Его рвало, трясло в лихорадке, мучил понос. Когда температура поднялась почти до сорока градусов по Цельсию, Карим начал бредить о теплых источниках у подножия гор, о легендарных влюбленных – Раме и Сите. Ему снились кошмары о девушке Дэви, которую злой человек побил камнями в глубоком колодце у поля. Его крики разносились по всему кампонгу.

Наконец мать с бабушкой и дедушкой отвезли больного мальчика в больницу в Богоре. У трехлетнего ребенка был такой сильный организм, что для счастливого выздоровления ему достаточно было хорошего питания и регулярного приема витаминов. Болезненные проявления – признаки брюшного тифа – отступили, но симптомы основного заболевания Карима, которые мучили мальчика, усилились. Острый полиомиелит уничтожал его нервную систему и деформировал ногу. Так как у врачей не было ни знаний, ни средств для более серьезной терапии, они выписали мальчика домой, желая избавиться от проблем. Они рассказали Мейле, как облегчить состояние и подкрепить малыша (высококалорийная пища и богатая витаминами диета), но этого она, бедная женщина, не могла ему дать. Мать была в отчаянии, понимая, что может потерять любимого сыночка, единственную радость жизни.

Семейный совет постановил, что последней надеждой на спасение Карима является его биологический отец, саудовец Фейсал аль-Наджди. Он один в состоянии помочь им финансово. К удивлению всех, Фейсал неожиданно приехал в Тугу и забрал ни о чем не подозревающего мальчика к себе. И тогда детство для Карима закончилось, он потерял дом и близких. С этого момента к нему стали относиться как к животному, даже еще хуже – его возненавидели.

«Именно так он ко мне и относился, всегда смотрел на меня сверху, с высокомерием ясновельможного господина, всегда меня презирал, а когда его отношение ко мне изменилось, было уже слишком поздно, – спустя более тридцати лет думает Карим. – А может, я и вправду был тогда маленьким диким зверьком?» Он с трудом вспоминает подробности – перед его глазами встают только обрывочные образы.

– Что ты делаешь?! – орал Фейсал с бешенством в глазах. – Что ты, примитивный, вытворяешь?!

Он хлестал Карима по чему попало своей неизменной кожаной плеткой мутаввы. Когда они остановились в отеле «Букит Индах» в горах Маоке, малыш пережил шок. Он еще никогда не был в таком красивом, замечательном месте. Мальчик не знал благ цивилизации: до сих пор он жил в деревянном домике с туалетом в виде дыры в земле или на свежем воздухе под кустом, а мылся в общей бане у глубокого колодца. Электричество было только в доме бупати, в мечети и в домах богачей, а он с мамой жил в убогом домике на краю деревни и, кроме циновки, пары стульев и грубых икатов, чтобы укрыться зимой, у них ничего не было. Да и, в конце концов, что им еще было нужно? От рассвета до заката они сидели у варунга, а если возвращались, то только затем, чтобы переночевать. Поэтому первая ночь в современном отеле была для мальчика страшной. До сегодняшнего дня он помнит, что положил кучку на терразит в ванной, а спал на холодном голом полу в конце спальни, завернувшись лишь в шерстяной плед, который ему дала мать. Он боялся даже приблизиться к ложу с балдахином, которое посчитал большим изысканным газебо для особо важных гостей. Он дрожал из-за того, что может запачкать его или помять постель. Он был растерян и расстроен, каждую ночь засыпал в слезах.

– Ты животное! Ты омерзительная грязная свинья! – Отец наделял его только такими эпитетами, а в наказание хлестал многократно в течение дня.

– Не войду туда! Нет! – взвыл Карим, когда впервые был посажен в ванну и из крана потекла теплая вода. Он размахивал руками, стараясь отогнать от себя губку с пеной, из-за чего мыло попадало ему в глаза и рот. Его рвало.

Нанятый Фейсалом слуга не мог справиться с ребенком.

– Прошу тебя, успокойся! Ты снова будешь бит. У тебя что, мерзавец, нет инстинкта самосохранения? – удивлялся он, дрожа и о своей собственной шкуре.

– Я не сяду на это! Что это? Я не хочу! – не хотел садиться на унитаз Карим, боясь, что утонет. Слыша звук спускаемой воды, он падал на пол и извивался как уж.

Когда подавали завтрак, он по обыкновению тянулся за едой пальцами, не зная, для чего служит ложка, не говоря уже о вилке или ноже. Стеклянный сервиз приводил его в ужас, он боялся к нему притронуться. До этого он ел с бананового листа, серой бумаги или газеты. Поэтому он хватал пищу и забивался в угол, кроша на пол и вытирая жирные пальцы об обивку мебели. Фейсал только таращил на мальчика глаза, но часто не выдерживал и, придя в бешенство, наказывал. Казалось, он нечаянно бил его по голове или лицу, да так сильно, что малыш давился едой и кашлял так долго, что его рвало. Иногда от страха он писался. Так отец «дрессировал» сына в ожидании оформления его паспорта, и это не столько «развивало» малыша, сколько послужило развитию невроза.

– Это невообразимо! – злился Фейсал и орал на ребенка по-арабски – тот ничего не понимал. – Я не знаю! Чтобы в двадцатом веке так себя вести?! Словно он жил в пещере, среди зверей. Что за примитивный народ! Зачем мне это было нужно? Что за глупые сантименты!

Но на самом деле речь шла не о сантиментах. Гордый и самоуверенный мужчина врал. Причина его приезда была более прозаичной. До сих пор у Фейсала с его саудовской женой не было сына, наследника, поэтому он и решился пригреть своего байстрюка и даже дать ему свою фамилию. Он, конечно, не ожидал ничего подобного, но дороги назад не было – это был результат принятого им решения.

Карим же с первой минуты почувствовал к Фейсалу невыразимую неприязнь. И если в детстве он только боялся отца и не любил, то со временем это чувство развилось и переродилось в настоящую ненависть.

* * *

Фейсал не решился сразу привести индонезийского сына в свой дом, а устроил ему долгосрочное пребывание в больнице медико-санитарной службы Национальной гвардии в Эр-Рияде. Карим говорил только на бахасе, диалекте горцев Тугу, поэтому ему было очень сложно. Роль переводчицы и няньки отец отвел индонезийке, которая работала в больнице санитаркой и уборщицей. Она немного знала английский и арабский. Благодаря ей врачи иногда контактировали с ужасным маленьким пациентом. Сусу стала переводчицей Карима, который по-прежнему вел себя как дикий зверек и ни за что не хотел пользоваться благами цивилизации. Может быть, это был его бунт против разлуки с матерью и родными. Его поведение усложняло жизнь не только ему, но и всем вокруг. Через некоторое время Сусу настолько преодолела недоверчивость малыша, что они стали неразлучны. На людях они старались вести себя как можно приличнее, ведь Карим был сыном шефа нравственно-религиозной полиции, а значит, очень важного человека, на которого женщина работала. Но как только у них появлялась возможность, они прятались от всех в кладовках с моющими средствами. Сидя там на полу, они рассказывали друг другу об Азии и руками ели наси-горенг или мие-горенг, приготовленные дома индонезийкой и поданные на газете. Как это в жизни Карима уже бывало, идиллия не могла длиться вечно. Малыш не хотел есть здоровую, питательную пищу, не употреблял свежих овощей и соков, стал пропускать занятия по реабилитации, его никогда нельзя было найти, что возбуждало все большие подозрения у служащих больницы. В конце концов Карима и Сусу застукали в их каморке. Сусу тут же депортировали в Джакарту, а для Карима начался болезненный период постепенного выздоровления, лечения и обучения в религиозной школе для мальчиков при больнице. Такая терапия подействовала благотворно. Уже через пару месяцев мальчик бегло говорил по-арабски, используя треть арабских слов, общих с индонезийскими. С иностранцами он все более успешно общался на английском. Малыш сразу заметил, что врачи-иностранцы более отзывчивы, терпеливы и при лечении причиняли ему меньше боли. Саудовцы же – жестокие и некомпетентные люди, которые нехватку умений возмещали врожденной надменностью. Они напоминали ему ненавистного отца, за небольшим исключением: они не били маленького пациента. Возможно, только потому, что им это не было разрешено.

Мальчику сделали сложную операцию – слущивание коленного сустава, усечение изогнутой кости и соединение двух частей титановыми шурупами. Операция требовала огромных знаний и многолетней практики в хирургии. Взялся за это чванливый саудовский врач, который из-за халатности допустил заражение раны.

– Что же ты сделал, осел? – прямо спросил у саудовского коновала борющийся за жизнь и здоровье Карима польский доктор, которому передали этого безнадежного больного. – Ты хочешь убить этого малыша?

– Ну и что? – грубовато ответил медик, презрительно кривя при этом губы. – Ампутирую ему эту изогнутую часть лапы, так будет даже лучше, и закончится эта бессмысленная, не приносящая никаких результатов терапия.

– Он близок к смерти! Это тоже хорошо? – Такой подход довел Анджея до остервенения.

– Послушай! Не надо! – Саудовец, как всегда, перешел в атаку: он знал, что у себя дома и может позволить себе все.

Но поляк никогда не обращал внимания на угрозы.

– Папочка оставил его у нас навсегда, а это значит, что у него нет желания видеть этого азиатского ублюдка. Даже если малец издохнет, этим мы только окажем ему услугу, – говорил араб, не имевший ни малейшего чувства врачебной этики.

– Итак…

Анджей сделал пару глубоких вдохов, чтобы взять себя в руки.

– Ты хочешь нашему пациенту отрезать ногу и отослать его домой? Ты думаешь, его отец нам за это спасибо скажет?

Саудовец нахмурился, так как только сейчас до него дошло, что ситуация парадоксальна. Он думал, как бы отвертеться от ответственности.

– Что ж… – понизил он голос. – Если мы этого засранца с прогрессирующей гангреной еще какое-то время предоставим самому себе, будет лучше всего.

Он судорожно сглотнул – после этих слов он решил, что, наверное, был слишком откровенен с иностранцем.

– Я письменно прошу передать мне пациента Карима аль-Наджди. С сегодняшнего дня его лечащим врачом буду я. И не вздумайте вмешиваться в лечение этого пациента! – повысил голос Анджей. Ему было очень жаль красивого бойкого мальчика. На его глазах тот превратился из маленького дикаря в парнишку, подающего огромные надежды в будущем, которого этот горе-врач хотел лишить.

Жена Анджея работала в той же больнице высококвалифицированной операционной медсестрой и вместе с мужем окружила заботой бедного, нежеланного и в придачу больного ребенка. Пара жила в больничном городке, в небольшой вилле с садиком. После того как поляк спас мальчику жизнь и уберег от ампутации ноги, они все чаще забирали ребенка к себе и заботились о нем круглые сутки. Супружеская пара была бездетна, а красивый, хотя и запуганный Карим с первой же минуты им полюбился. Дома они играли с ним в образовательные игры и учили его много большему, чем в школе при больнице, где ученикам вбивали в головы только суры Корана. Как они и предвидели, малыш оказался чрезвычайно способным.

– Если уж отец его не хочет, то, может, он разрешит нам его усыновить? – думала добрая Крыся. – Мы поможем ему.

Но Анджей хорошо знал арабов.

– Любимая, не обманывай себя. Он скорее предпочтет, чтобы мальчик умер, чем воспитывался в немусульманском доме. Особенно такой фанатик, как мутавва! – разрушил он ее мечты.

– Может, все же поговорить с ним? Я глупо себя чувствую: мы без согласия семьи забираем ребенка к себе. Так не должно быть!

Женщина была слишком честной и прямодушной.

– Сразу тебе говорю, он откажет. А у нас из-за этого могут быть проблемы. Не нужно ставить никого в известность. Если хочешь быть такой уж правильной, приходи проведывать ребенка в клинику.

– Анджей… уладь это…

Крыся смотрела на мужа умоляюще, а тот мучился вместе с ней, особенно когда слышал ночью ее безутешный плач. Женщина одарила Карима всей нерастраченной материнской любовью.

Фейсал все меньше интересовался сыном. Он регулярно оплачивал огромные счета за заботу и лечение, довольный, что избавился от проблемы, и появлялся в больнице изредка, никогда на выходных. Он проводил это время со своей деспотичной женой-саудовкой и двумя дочерьми – отправлялся за город, в пустыню, к озерам, там устраивал пикники на песке, как типичный кочевник-бедуин.

Как-то раз, когда в больнице изменили номер банковского счета, а Фейсал не получил письмо с этой информацией и выслал деньги не на тот счет, ему пришлось лично потрудиться пойти и поговорить с руководством. Главный администратор клиники хотел его видеть в пятницу после молитвы и узнать, что высокочтимый господин намерен делать с красивым, воспитанным и поправившим здоровье парнем. Сам менеджер хотел пристроить Карима. У них с его любимой женой не было детей, а на другой, помоложе, у него не было желания жениться.

Гордый Фейсал, услышав такое предложение, возмутился. Он, совершенно обезумев, метался по кабинету из угла в угол.

– Что?! Вы хотите отнять у меня ребенка?!

– Ну почему же… – Мужчина съежился, услышав такое страшное обвинение.

– Я брошу вас в тюрьму! – угрожал чиновник. – Тотчас же организую тут проверку нравственно-религиозной полиции. Я вижу, что в больнице работают иностранные доктора вместе с врачами-женщинами, и даже подчас саудовками!

– У нас есть высшее согласие на это… Высокочтимый господин, который нами правит… – защищался либеральный саудовец, получивший образование в Америке и там же начавший свою карьеру.

– Не рассказывайте мне тут о короле и не прикрывайтесь какими-то необдуманными постановлениями!

Ортодокс был весь в пене и размахивал руками, как будто хотел ударить ни в чем не повинного человека. Он угрожал, ударяя себя по ноге своей плеткой:

– В этом медицинском учреждении не соблюдается разделение полов, а врачи-иностранки и медсестры не закрывают лица, а иногда – о ужас! – даже волосы! Я вам еще покажу, где раки зимуют! Я закрою эту клинику! Это дом разврата! – орал он как сумасшедший.

Когда немного остыл и сообразил, что переборщил, он подобрал свою длинную белую тобу и помчался в комнату сына. Он решил взять его к себе, но только из-за того, что мальчик принадлежит ему и является его собственностью. Нежеланной и ненужной, но его. Никто его у него не заберет и не будет усыновлять! Как это бывало обычно на выходных, Карима не было в больничной приемной. Все знали, где малыш проводил каждую свободную минуту. Запуганный старый сторож показал Фейсалу дорогу к дому поляков. Саудовец уже издали услышал беззаботный смех ребенка и радостные крики взрослых, и кровь взыграла в нем.

– Тетя Крыся, посмотри, как я еду, посмотри!

Карим делал первые круги на маленьком трехколесном велосипедике, а супруги-поляки аплодировали ему.

– Давай, сыночек, езжай ко мне!

Кристина протягивала руки к улыбающемуся красивому малышу.

Фейсал прошел по боковой тропинке сзади дома, и его глазам предстала пастораль. Его Карим, с конструкцией, опоясывающей его больную ногу, старался крутить педали, а обрадованные супруги подбадривали его, наблюдая за его успехами с нескрываемым удивлением и любовью.

Как буря ворвался к ним саудовец. Он схватил перепуганного ребенка под мышку, а преградившую ему дорогу женщину наотмашь ударил по лицу.

– Депортация! – орал он во все горло. – Депортация в течение двадцати четырех часов! Без возможности вернуться! Молчать!

Он угрожал Анджею, который сделал в его направлении два шага.

– Одно только «но», и вы окажетесь в тюрьме за похищение ребенка. В лучшем случае вас ждет многолетний срок, но я вам обеспечу смертную казнь!

Шокированные и перепуганные, поляки не сделали ни единого движения, а Фейсал бросил извивающегося и кричащего сына на заднее сиденье джипа, сел за руль и рванул с места.

По дороге домой он решил, что среагировал чересчур резко. Он не представлял, что теперь делать. Жена ничего не знала о существовании его азиатского ребенка. Его ждал тяжелый разговор, а Карима – снова годы несчастий и унижения. Рьяный саудовец не простил поляков, и они должны были уехать из Саудовской Аравии. Но их знакомство с Каримом не закончилось, хотя тогда они были убеждены, что никогда больше его не увидят.

* * *

Маджида, жена Фейсала, была противной, завистливой и деспотичной женщиной. Они прожили много лет, однако она так и не родила мужу желанного сына, только двух дочерей – Амаль и Муну. Когда же Фейсал привез домой мальчика, рожденного от матери-азиатки, Маджида пришла в бешенство. Еще хуже для нее было то, что мальчик был очарователен и похож на отца. От матери он получил красивый медовый цвет кожи и немного раскосые глаза, но семитский большой нос и удлиненное лицо больше напоминало араба, чем азиата.

С первой минуты пребывания в доме Карим был обруган, унижен и истерзан. Хорошо, что Фейсал не привез его сюда сразу, тогда у слабого больного мальчика не было бы шансов выжить. Теперь, увечный, но здоровый и сильный, говорящий уже бегло по-арабски и по-английски, он старался справиться с ситуацией. Мачеха при малейшей возможности тайком издевалась над ним, выкручивала ему руки, била плетью по больной ноге. Ее дочери дошли до того, что подливали мальчику в питье слабительное или крошили аспирин в пищу. Поэтому Карим практически никогда не ел вместе с ними, только забегал время от времени в кухню и воровал еду, которую ел, спрятавшись в своей комнате.

Прислуга тоже недолюбливала мальчика, потому что все они были азиатами. Вместо того чтобы радоваться, что одному из них повезло и он живет в палатах как господин, они тоже хотели его уничтожить, сровнять с землей. Только от одного старого слуги, который работал в семье аль-Наджди много лет, еще с тех пор как ухаживал за молодым Фейсалом, Карим чувствовал поддержку. Теперь же старик, полюбивший Карима, защищал его. Слуга видел в его глазах доброту, любовь и растерянность. Старик пояснял Фейсалу, который – о чудо! – имел почтение прислушиваться к нему, что тот должен беречь мальчика. Это не обычный ребенок – это настоящее сокровище для него. После тяжелого отравления, вызванного высокой дозой сильного успокоительного, которое мачеха подсыпала в еду Карима, что закончилось промыванием желудка, отец позволил сыну жить в подсобке старого слуги, которая находилась в удаленном уголке сада при резиденции. Угроза смерти ненадолго миновала.

Карим начал учиться в религиозной школе для мальчиков. Сам учитель, старый добрый имам, связался с Фейсалом и убедил того дать мальчику шанс и послать его в нормальную, светскую школу. Самолюбие Фейсала было польщено, поэтому он согласился на это предложение. Однако он решил утаить это от своей мерзкой жены, чтобы она от зависти не извела мальчика. Ее дочери не только были глупы как курицы, но и страшно уродливы. В их случае чадра была очень кстати.

Наконец Фейсал решился и взял себе молодую жену, Афру. С Маджидой он развелся и, хорошо обеспечив ее финансово, отослал вместе с нежеланными дочерьми к ее семье, передав под опеку не слишком довольному этим брату. Карим, будучи уже подростком и мужчиной, не родным по крови с Афрой, был вынужден навсегда поселиться в садовом домике возле резиденции, тем более что старый слуга умер и жилище теперь пустовало. Отец позаботился о том, чтобы все было отремонтировано, сделал пристройку, купил современное электрооборудование, подключил интернет. С тех пор подросток не мог войти даже в кухню в доме отца: здесь он мог встретиться с неродной по крови женщиной. Даже смотреть на нее было позором для Афры, поэтому еду Кариму приносили в его одинокую келью.

Фейсал обходился с новой женой так же, как и с Мейлой, потому что она была доброй и кроткой женщиной. Когда он бил ее, было слышно даже в саду, и снова все слуги делали вид, что ничего не происходит. Афра каждый год беременела, а роды принимала знахарка – простая повитуха. Почему? Неужели у Фейсала не хватило бы денег на больницу? Нет. Мужчина просто решил, что на этот раз проблема с дочерьми будет решена «в ручном режиме»: новорожденных девочек топили в тазу с водой, как котят. Третья беременность протекала с осложнениями, и роды были очень тяжелыми. Афра истекла кровью, а акушерка в отсутствие Фейсала, не зная, что должна делать с новорожденным, утопила его, как и предыдущих. Фейсал, вбежав в спальню жены, увидел окровавленное тело женщины, а на столе – сверток с ребенком. Он развернул полотенце и увидел, что это мертвый сын. Он впал в такой гнев, что только чудом не убил испуганную старуху. Убийства сына он ей все же не простил. Как мутавва, служащий нравственно-религиозной полиции, он обвинил невинную повитуху, которую он сам же и заставил это сделать, в колдовстве и присудил наивысшую меру наказания – смертную казнь. Во время ее публичного исполнения на площади Справедливости в Эр-Рияде, что напротив центрального бюро и здания Комитета по поддержке добродетели и борьбе с грехом, в возбужденной толпе был и Карим, которого отец заставил пойти на это печальное мероприятие. Парень был возмущен, испытав отвращение при виде эйфории отца, и еще больше его возненавидел. Тогда парень почти до совершенства довел использование азиатской улыбки-маски. Никто не сказал бы, что он испытывает такие сильные чувства.

Когда Кариму исполнилось пятнадцать лет, он наконец-то удостоился чести переселиться в пустой теперь дом отца, где ему был выделен целый этаж площадью пятьдесят квадратных метров. Фейсал подарил ему также эксклюзивный внедорожник и ежемесячно стал давать огромные суммы на карманные расходы. Парень не знал, почему так происходит, откуда ветер дует и чего ему ожидать от мерзкого ненормального отца.

В Фейсале день ото дня происходили кардинальные перемены. Мужчина даже стал пытаться предупреждать желания единственного сына. Но было уже слишком поздно.

Со времени учебы в начальной школе у Карима было два ближайших друга: Самир, пакистанец с канадским гражданством, отец которого был генералом и более двадцати лет служил в саудовской армии, и Аднан, наполовину саудовец, наполовину сириец, отец которого также умел держать в руках оружие. Оба парня происходили из хороших, обеспеченных семей, но из-за того, что были чужаками, полукровками, их не принимали в саудовское общество, а в школе не уважали. Как и Карима, в котором видна была азиатская кровь, хотя он и носил древнюю саудовскую фамилию. Его отец был одной из самых важных персон в королевстве, но все чувствовали по отношению к нему не столько уважение, сколько страх. Самир был парнем с лишним весом, Аднан же, много лет уже наркозависимый, был аноректиком. Карим со своим комплексом неполноценности чувствовал себя с ними как нельзя лучше. Они были неразлучны. Вместе они пережили трудное детство и тяжелый период созревания в недоброжелательной к молодым ваххабитской стране. Им было неуютно, но никто не хотел им помочь.

В школе Карим, Самир и Аднан были покорными овечками. Они не хотели конфликтовать со строгими учителями и одноклассниками, которые отвергали их из-за того, что те отличались от других. Учились они хорошо (Карим даже отлично), были умными, но ранимыми, растерянными подростками.

Наступил последний год учебы в школе. Парни все реже встречались, с головой погрузились в науку. Самир хотел пойти по стопам отца и стать военным. Благодаря режиму питания и тяжелой работе в спортивном клубе он сбросил тридцать килограммов. Ему было гарантировано место в американской военной академии. Аднан, артистическая душа, поэт и писатель, хотел уехать в Сирию, страну своей матери, и там, в университете в Дамаске, изучать литературу и науку. Карим же не знал, чего хочет. Каждый предмет он изучал досконально, но ни один его особо не заинтересовал.

Под конец первого семестра, во время раздачи листов с результатами экзаменов, неожиданно дошло до стычки между постройневшим Самиром и одним из одноклассников, мечтой которого было стать вождем вроде Усамы бен Ладена. К драке подзуживали заскучавшие товарищи по классу. Молодежь высыпала в школьный двор и стала в круг. Все подбивали их к драке, и только Аднан и Карим хотели остудить гнев товарища и уговаривали того успокоиться и не дать себя спровоцировать. В ход пошли проклятия, обидные эпитеты, даже мат, оскорбления в отношении сестры и бабушки – пожалуй, самые грубые в арабских странах. Религиозный фанатик набросился на Самира, который отмахивался от него, как от назойливой мухи. Но ученики, стеной стоявшие за ним, подталкивали его к противнику. Неизвестно, как во всей этой свалке в руке незрелого лидера фундаменталистов оказался нож. У Карима перехватило дыхание. Он замер, как парализованный, а худой как жердь Аднан выскочил вперед, заслонив друга. Он потянул сумасшедшего религиозного фанатика за широкую тобу, благодаря чему Самир одним движением подбил руку атакующего и вырвал у него нож. Тогда взбесившийся безумец бросился на него и сам напоролся на острие. Аднан импульсивно вытянул нож из груди умирающего одноклассника. Карим был в ужасе, как и все остальные ученики. Никто не понимал, как могло дойти до такой трагедии. Никто ведь этого не хотел!

Вскоре на место происшествия приехала скорая помощь. Прибыли также следователь, полиция, представители Комитета по поддержке добродетели и борьбе с грехом, пресса и семьи учеников, участвовавших в драке. Плачущие матери ждали снаружи, за стеной. Они не могли переступить порога школы для мальчиков. Фейсал появился одним из первых, потому что разведка мутаввов действовала быстрее всех. Он только взглянул на своего шокированного сына, тут же схватил его под руку и потянул через толпу к выходу. Никто не преградил им дорогу, видя черную пелерину с золотистой окантовкой – униформу высокопоставленных чиновников.

Самир и Аднан были арестованы и посажены в тюрьму строгого режима. Никого не интересовало, что они были еще несовершеннолетние. Их родители не могли с ними даже увидеться. Во время допросов не присутствовал никто из взрослых, а парням не были предоставлены государственные адвокаты. После молниеносного процесса им была присуждена высшая мера наказания – смерть через публичное отсечение головы на площади в Эр-Рияде. Не помогло ни вмешательство защитников прав человека, ни возмущение общества, ни критические статьи в саудовской и международной прессе, ни иностранное давление. Наконец отцы парней, которые были профессиональными военными высокого ранга, нашли доступ к самому королю и отослали ему петицию с просьбой о помиловании. Дело отложили, но в королевстве не было и речи об освобождении из тюрьмы строгого режима или хотя бы о переводе в лучшие условия. Карим молил своего отца о помощи, но тот только смотрел на него, с презрением поджимая губы. Наконец Фейсал выдал все, что думал по этому поводу:

– Радуйся, что ты не рядом с ними. Сам видишь: Аднан ничего не сделал, а разделил судьбу товарища. Мне дорого стоило тебя выгородить, поэтому заткни пасть и занимайся своими делами.

* * *

Отец Карима благодаря связям перевел его в американскую школу в Эр-Рияде. Для парня не было ничего хуже, так как школа эта была символом всякого рода испорченности и разврата. Фейсал не хотел отправлять сына за границу и постарался поместить его туда, прекрасно зная, что это за образовательное сообщество и что там происходит. Он осознавал, что никто никогда туда не сунется и не вмешивается. В этой школе не было никакого контроля нравственности и религиозности, ведь американцы – это союзники и саудовцы должны дать им хотя бы немного свободы. Там все происходило за четырехметровой оградой, а чего глаза не видят, того сердцу не жаль.

Красивый смуглый полуазиат, прекрасно знающий английский, легко освоился в новой среде, участвуя в молодежных вечеринках у молодого принца или в американском городке. За закрытыми дверями пить алкоголь – это нормально. Вино, местное и импортное пиво. Часто молодежь также жевала жвачку из индийской конопли и курила марихуану. Карим не мог не удивляться всему, с чем столкнулся впервые в жизни. Почему ровесники в американской школе с подобной программой обучения, с теми же самыми мечтами и проблемами могут жить в таком свободном и радостном мире? Почему они могут танцевать, а саудовцам музыка запрещена и считается грешной? Почему им можно обнимать девушек, которые – о чудо! – носят мини-юбки и блузки с короткими рукавами? Почему не вызывают возмущения их громкий смех, шутки и ругань? Много подобных вопросов возникало тогда в его голове. Вначале он не находил ответа, но, будучи умным молодым человеком, быстро пришел к единственному логическому выводу: саудовцы сами делают из своей жизни ад.

Хорошее отношение к Кариму в новой школе закончилось в тот момент, когда его после занятий неосмотрительно забрал отец, одетый в традиционную одежду мутаввы. С тех пор парень, оторванный от испытывающих к нему отвращение и возмущенных приятелей-иностранцев, которые считали его доносчиком, чувствовал себя страшно одиноким и брошенным. За все время пребывания в Саудовской Аравии у него было только два близких друга в детстве и еще два – в юности. Что же с ними произошло? Поляки, его временные опекуны, были незаконно депортированы, его друзья посажены в тюрьму. Парень понял, что в этой стране невозможно жить, и стал мечтать о выезде из саудовского пекла – об эмиграции. Тогда он впервые спросил отца о своей матери и попросил о свидании с ней. Фейсал отшил его, объясняя все тем, что у него нет о ней никаких сведений. Кариму не оставалось ничего, кроме как с головой уйти в науку. Результатов не пришлось долго ждать. Свидетельство об окончании американской школы он получил с отличием. Перед ним открылись университеты как Саудовской Аравии, так и всего мира. Отец все же убедил его, чтобы он, по крайней мере, начал учиться в собственной стране и только потом ехал учиться за границу. Парень, зависимый от него финансово, вынужден был с ним согласиться. Он решил учиться медицине. Больницы были для него привычным местом: он провел в них большую часть своего детства. Он хотел помогать другим и спасать жизни. Практику он каждый год проходил в прекрасно известной ему больнице медико-санитарной службы Национальной гвардии, где чувствовал себя как дома. В конце концов Карим подписал с ними контракт, согласно которому за спонсирование его обучения за границей после окончания учебы молодой доктор должен будет отработать вложенные в него деньги. Таким образом, он продемонстрировал отцу, что не нуждается в его деньгах и сам прекрасно сможет справиться. Подписав контракт, он согласился на все поставленные условия: выезд за границу – единственная возможность бежать из этой проклятой страны, от страшных мыслей, огорчений, бешенства, отчаяния и депрессии. Через два года больница оплатила ему обучение в Польше. Он выбрал специализацию – онкология и пересадка органов.

Еще перед отъездом Карим отыскал в больничном архиве данные о друзьях и избавителях времен своего детства, о польской супружеской паре – докторе Анджее и медсестре Крысе. Он выбрал университет, в котором преподавал сейчас прекрасный доктор, и практику в больнице, где Анджей был заведующим отделением. Годы, проведенные в Польше, укрепили их долголетнюю верную дружбу.

Вернувшись в Саудовскую Аравию, Карим, отвыкший от нее за годы учебы, был поражен правящими в ней законами и климатом. Он не мог жить в стране, в которой запрещен даже смех, а всякая радость грешна. Но согласно условиям контракта он должен был теперь отработать деньги, потраченные на его образование.

Ему дали квартиру на территории больничного комплекса, он вспомнил детство, и это породило продолжительную депрессию. Он сосредоточился на работе и пополнении своих знаний. Со временем он убедился: чтобы быть хорошим трансплантологом, ему нужно больше практики. Он нашел подработку в клинике пластической хирургии Обайя, в центре Эр-Рияда, и начал хорошо зарабатывать.

Карим решился снять в городке для экспатриантов дом, который спустя два года выкупил, и стал вести спокойную и обеспеченную жизнь. Существование одинокого мужчины в Саудовской Аравии так же безнадежно, как и жизнь женщины, порабощенной в семье. Он делил дни на временные отрезки, в основном нескончаемые. Сколько времени в выходные он может тратить, делая закупки в торговом центре, если время с пяти часов вечера саудовцы посвящают семье и одинокому мужчине там делать нечего? Сколько времени нужно на фитнес? На прогулку? Да и где гулять-то в Эр-Рияде? После жизни в Европе, где он глотнул свободы, Карим здесь просто задыхался.

Несмотря на полнейшее нежелание видеть отца и негативные воспоминания, он регулярно навещал его. Фейсал уже несколько лет жил со своей филиппинской не то служанкой, не то женой. Опасаясь, что та родит ему очередную дочь, во время пребывания за границей он сделал себе стерилизацию. Теперь Карим был его единственным сыном и наследником, что вызывало все большую любовь, которую отец ему выказывал. Но взрослый мужчина был уже полностью независим и не нуждался ни в любви, ни в привязанности Фейсала.

* * *

После очередного периода обучения за границей (на этот раз целью была ученая степень) Карим занял высокое положение в больнице, которая его спонсировала. Можно было сказать, что он достиг всего, чего может пожелать человек с амбициями, но это не было правдой до конца. Никогда у него не было настоящей любви – ни родительской, ни женской. Его бесчисленные флирты – в Польше или в Саудовской Аравии – заканчивались быстро, у них не было будущего. Ни перед кем он не мог раскрыть своего сердца. Будучи нормальным мужчиной, он все же нуждался в постоянной партнерше, по крайней мере, из соображений чисто физиологических, с точки зрения здоровья. Живя в Эр-Рияде, в городке для иностранцев, он не имел большого выбора: в Саудовскую Аравию по контракту в 99,9 % приезжают мужчины, а женщины – это или их дочери, или жены. Поэтому Карим только изредка завязывал рискованные мимолетные романы.

Саудовские женщины притворно добродетельные, но все же очень горячие. Когда своему доктору в частной клинике Обайя они показывали лицо, то тут же хотели показать и все остальное. Не раз и не два они заказывали себе full service с регенерацией и восстановлением вагины включительно. Однако заводить романы с ними было небезопасно. Карим вступил в связь с замужней, независимой и эмансипированной саудовкой, которая окончательно разорвала отношения со своим старым мужем и снова вышла замуж, но не за своего любовника, а за египтянина.

Будучи специалистом по пластической хирургии и трансплантации, Карим познакомился с Хамидом бен Ладеном и его невестой Зайнаб, которой вернул лицо. Та стала жертвой теракта, случившегося в центре Эр-Рияда, когда в воздух взлетел пикап. Они даже не заметили, когда между ними зародилась дружба. Втроем они стали неразлучны и приятно проводили время, насколько в Саудовской Аравии это вообще возможно. Карим для Зайнаб был как брат: он был единственным мужчиной, не являющимся родственником, который видел ее лицо и волосы. Мусульмане считают это неприличным: в соответствии с религиозными законами их вид оскорбляет Аллаха. Все должно быть тщательно скрыто.

Карим был в состоянии длительного серьезного стресса и чувствовал, что больше уже не может. Ему нужен был отдых, релакс. Время, проведенное со счастливой семьей бен Ладенов, уже не помогало. Поэтому он по совету коллег по работе стал ходить на азиатские массажи в спа-салон в центре Эр-Рияда. Его очень веселило, что красивые полуобнаженные азиатки забавлялись с клиентами под самым носом у мутаввов, рыщущих своих жертв. Там он познакомился с Каньей, тайской женщиной с красотой и фигурой модели, которая подарила ему любовь и сладострастный извращенный секс.

Не известно, кто кому признался в любви, но пара решила пожениться и отправиться в свадебное путешествие в Азию – Таиланд, Малайзию, Индонезию и Сингапур. Запланированный маршрут предусматривал перелеты, бронирование номеров в самых лучших пятизвездочных отелях. Это стоило уйму денег, но Карим впервые в жизни не считался с расходами. Его маленькое азиатское счастье точно вскружило ему голову. При случае он намеревался лично заняться поисками матери. Когда он сказал об этом отцу, тот неожиданно вручил ему целую стопку писем от Мейлы и номер ее мобильного телефона. Глядя на даты, сын понял, что мать пыталась встретиться с ним уже много лет. Движимый импульсом, он немедленно позвонил ей, а когда представился, услышал только ее прерывистое дыхание и тихий плач. Потом разговорам не было конца, хоть по менталитету и образу жизни мать и сын кардинально отличались друг от друга. Это придало Кариму сил. Перед ним стояла цель. Саудовская Аравия его всегда душила, всегда он был там несчастлив, поэтому теперь, женившись на азиатке, он планировал осесть в Азии.

Карим и Канья полетели вначале в Таиланд, где планировали побывать в Бангкоке. Когда они попали в район красных фонарей, оказалось, что у молодой жены Карима там полно старых знакомых. До ослепленного мужчины вдруг дошло: он собственными глазами увидел, чем занималась перед отъездом в Саудовскую Аравию его избранница. Единственное, что он мог сделать, – это проклинать свою легковерность и неудачливость. Ссорам не было конца, когда же дошло до рукоприкладства, Канья стала угрожать Кариму, что бангкокская банда перережет ему горло. В конечном счете она решила вопрос по-другому. Она забрала у свежеиспеченного мужа все, что попало к ней в руки, после чего удрала с очередной жертвой – американцем из Техаса. Только Карим ее и видел. Оказалось, что его чувство не было слишком глубоким. Он вообще испытал не сожаление, а облегчение. Карим решил воспользоваться выкупленными авиабилетами и забронированными местами в прекрасных отелях и продолжить маршрут уже в одиночестве. Он посетил Пхукет, где встретил беременную Марысю. Едва ее увидев, он онемел от восхищения. Она была прекрасна: правильные черты лица, обрамленного непослушными волосами, – классическая арабская красота, как будто она сошла со страниц повести о древних временах халифата. Он был ею очарован, но отдавал себе отчет, что она не ему предназначена.

Поэтому он отправился дальше и в конце концов оказался в Джакарте, где в аэропорту его встретила мать и пригласила к себе. Мужчина не был все же готов к этому, уперся, сказал, что останется в отеле, объясняя свое решение огромными деньгами, которые заплатил за бронирование номера. Мейла и Карим глядели друг на друга изучающе. Мать – с тоской и сожалением, сын скорее критически, оценивающе. Он думал, в каких условиях живет сейчас его мать, ведь он помнил Мейлу как бедную женщину. Ее драгоценные украшения и элегантная одежда дали ему пищу для размышлений. Разговаривали они друг с другом по-английски. Карим не знал индонезийского, а Мейле чужд был арабский язык. Оба были разочарованы. Они представляли себе, что упадут друг другу в объятия, но после стольких лет между ними выросла стена.

Неизвестно почему, Кариму понравилось в задымленной многолюдной Джакарте. Очаровали его прежде всего люди. Он их сравнивал с надменными саудовцами, и ему хотелось смеяться над чванливыми арабами. Он чувствовал всем сердцем, что мог бы тут жить, что нашел свое место на земле. Карим решил все же подготовиться к серьезному шагу в жизни, к коренным переменам и хорошо все спланировать. Он посетил пару больших известных больниц в Джакарте и предложил свои услуги. Владельцы и заведующие больницами были счастливы, но не могли не удивиться, что кто-то с такой квалификацией хочет работать у них за бесценок. В сравнении с Саудовской Аравией индонезийская зарплата была ничтожно мала. Карим не думал о деньгах. Он понимал, что может тут быть более полезным и нужным больным людям. В Саудовской Аравии, которая предлагала работу сотням самых лучших специалистов со всего мира, он был одним из многих.

Вернувшись в Эр-Рияд, он отослал официальные документы и все свое досье, и индонезийские больницы буквально бились за него. Но улаживать формальности пришлось очень долго, потому что бюрократия и коррупция в этой части мира – серьезная проблема. Все завершилось почти через год. Карим написал заявление об уходе из больницы медико-санитарной службы Национальной гвардии, обещая, что по мере возможности будет приезжать в Эр-Рияд на необходимые консультации к пациентам, которых он вел. Он решил лететь в Индонезию через Таиланд и остров Пхукет, чтобы по пути посетить ресторан «Ганс Христиан Андерсен», где он встретил ту красивую женщину, наполовину польку, наполовину арабку, которая ранила его сердце. Несмотря на то что прошло время и они не встречались, Карим не мог о ней забыть.

Оказалось, что Марыся свободна и своего ребенка отдала отцу-арабу. Она жаждет, как и Карим, изменить свою жизнь. Пребывание Карима на Пхукете длилось около месяца, который он провел вместе с Марысей. Неизвестно, как зародилось между ними чувство: у него – сумасшедшая любовь, у нее – сдержанная и осторожная. Женщина отважилась уехать с обаятельным мужчиной в Индонезию. Они решили дать себе шанс.

«Она никогда меня по-настоящему не любила, – приходит мужчина к горькому выводу во время долгого полета в Саудовскую Аравию. – Она только хотела бежать от видений прошлого и от своей самой большой любви – Хамида бен Ладена. Теперь я вижу их чувства как на ладони, но поздно я это понял». Так думает Карим, не представляя, что делать со своей загубленной несчастной жизнью и разбитым сердцем.

 

Ох уж эта молодость!

Дарья не знает, почему Джон так ей понравился. Он такой бесцветный, но есть в нем что-то, что действует на нее как магнит, заставляет ее сердце биться и кружит голову. Она отдает себе отчет в том, что ведет себя глупо, по-детски и вызывающе, но ничего не может поделать. Она хочет ласкать его, хочет слышать его громкий несмолкающий смех. Джон так раскован; она сама хотела бы ни на что не обращать внимания и делать то, что ей заблагорассудится. Он забросил ногу на ногу, стопа лежит на колене. Это неприлично: в арабских странах показывать подошвы не принято. Парень пьет виски с такой жадностью, как если бы его мучила жажда, и говорит так громко, как если бы вокруг не было никого или все были глухие. Для англичанина Дарья – избалованный забавный подросток, каким она, в общем-то, и является. Собранные резинкой тонкие темные волосы и отсутствие макияжа наводят на мысль, что ей лет шестнадцать. К тому же она еще и светлокожая, брови и ресницы рыжеватого оттенка. Мужчина смотрит на нее с интересом, думая, что еще вытворит или расскажет эта девушка.

Дарья признается:

– Я жила недалеко от Лондона почти два года, но это максимум, что я могла выдержать. Не задалось ни с учебой, ни с самостоятельной жизнью и ее обеспечением, поэтому не было смысла продолжать, – говорит она сдержанно.

– Ты что, не любишь учиться? – спрашивает Джон, делая очередной глоток виски.

– Да! Потому что я дебилка. – Девушка надувается и поджимает губы точно так же, как ее сестра.

– Ну нет! По-английски ты говоришь, как будто родилась в Британии. – Для того чтобы задобрить ее, парень делает ей комплимент.

– Этому я научилась в международной школе в Эр-Рияде. Но в Англии мне не хотелось зубрить глупости о королеве и ее семейке: что они пьют, что едят и чем срут!

Все дружно взрываются смехом.

– Я хотела быть журналисткой, лучше всего иностранной корреспонденткой, но такая информация в этом случае ни к черту не годится.

– Не любишь титулованных особ? – интересуется Джон вполне серьезно, глядя на нее. – Или это в тебе говорит ненависть к гнилому Западу?

– Не знаю, насколько он гнилой. Еще большую испорченность я видела как в арабских странах, так и в Азии. Даже в королевстве ваххабитов происходит то, что не укладывается в голове. Но, конечно, все под покровом их прекрасного закона шариата, вот что! Им можно убивать женщин во имя преступлений чести, подвергать их дискриминации и унижать, закрывать дома на всю жизнь, а мужчины сами себя поставили над ними опекунами.

– Что же в этом плохого? Во всем мире парни должны заботиться о вас, потому что вы ведь слабый пол, – улыбается он умильно.

– Да, но не держать в тюрьме физически и духовно. Или ты считаешь нормальным, что взрослая женщина не имеет права одна выйти в город, а может это сделать со своим двенадцатилетним сыном как опекуном? К тому же этот засранец, у которого в голове труха, ведет автомобиль, так как она, мать детей, на которой держится весь дом, не настолько ответственна, чтобы сесть за руль!

Джон взрывается смехом, а Дарья пылает возмущением.

– Я теперь уже знаю, с кем на самом деле имею дело. Ты маленькая феминистка, червячок.

Он осторожно гладит ее по руке, и у девушки мурашки бегут по спине – как от нежного словечка, так и от мужского прикосновения.

– Ничего не скажу, из такой уж я бойкой семейки.

– Ты летишь в Эр-Рияд с друзьями или с семьей? Почему этого азиата ты назвала махрамом?

– Потому что это муж моей сестры Мириам, – употребляет Дарья арабский вариант имени. – Мы возвращаемся в Саудовскую Аравию спустя несколько лет отсутствия. Кроме того, он не чистокровный азиат, в нем саудовско-индонезийская кровь с преобладанием арабских генов.

– Саудовец связался с азиаткой?! Его отец, должно быть, из бедной семьи и был в отчаянном положении.

Джон снова хохочет, но на этом раз со значительной долей издевки в голосе.

– А вот и нет. Его предок – большая шишка в стране ваххабитов, а мать была очень красивой женщиной.

– Ну, в таком случае это смелый человек. В определенном положении можно себе позволить многое. По крайней мере, она была мусульманкой? – спрашивает мужчина.

Дарья не чувствует смущения, рассказывая о своей семье.

– Конечно, в Индонезии почти девяносто процентов населения почитают Коран, но не так помешаны, как в других, например арабских, странах. Но и там речь идет не об улучшении, а об ухудшении положения. Петля ислама затягивается на их бедных шеях.

– Ты не только эмансипирована, ты еще и революционерка и атеистка?

– Нет, мой дорогой. Я просто не люблю преувеличений, вот что! И не боюсь, а современные приверженцы этой религии во всем мире сеют уничтожение. Это порождает страх.

– Возвращаясь к Мириам…

Джон меняет тему и, развалившись в кресле, нагло таращится на Марысю, которая делает вид, что спит.

– Вы не можете быть сестрами, во всяком случае, не единокровными, скорее молочными.

Он рассматривает типичную арабку с ног до головы.

– Ты ошибаешься, – решительно крутит головой Дарья, – у нас общая мать, блондинка, полька, и папашка, ливиец, упокой, Господи, душу его. – Девушка изображает на лице кислую мину. – Лежит в могиле, так пусть ему все простится.

– Что же такого он сделал, кроме вас, двух столь не похожих дочек?

– Много плохого. Законченный подлец!

На эту тему она не хочет распространяться. Давно минувшие фокусы ее отца по-прежнему возбуждают в ней гнев.

– Можно сказать, что он вызывает в тебе глубокое чувство…

– Ненависти, – заканчивает Дарья и, поджав губы, отворачивается к окну.

Джон не думал, что эту игривую кокетку что-то может вывести из равновесия, и приходит к выводу, что девушка прекрасно притворяется, а на самом деле она совершенно другая. Любопытство не дает ему покоя. Как опытная сплетница, он продолжает тянуть девушку за язык.

– Долго вы жили в Ливии? – спрашивает он, осторожно дотрагиваясь до руки соседки.

– Какое-то время, – отвечает Дарья неопределенно, чувствуя, что слишком разоткровенничалась.

– Как же ты оказалась в Саудовской Аравии? Наверное, еще ребенком, да? – не сдается мужчина.

– Мой отчим получил там работу. Нам там неплохо было.

– А как же такая эмансипированная девушка, как ты, справлялась с абаей и хиджабом?

– Каким хиджабом?! – возмущается девушка и поворачивается к любопытному собеседнику. – Иностранные женщины не должны его носить, по крайней мере, с этим борются. Платок или шаль хранится в сумке. Если встретится мутавва, набрасываем платок на волосы, и то только тогда, когда он начинает верещать.

– Твоя сестра тоже так делает? Она не похожа на иностранку, скорее на стопроцентную арабку, – возвращается Джон к щекотливой теме.

– Раньше как-то справлялась, и сейчас все будет хорошо. Ты думаешь, что женщины во всех ваххабитских краях закрывают себя с ног до головы? Некоторые саудовки, только неприкасаемые, водят машины!

– Как это?! Ты бредишь, малышка!

– Ты только начинаешь работать в Саудовской Аравии или уже там живешь?

– Я там недолго, но…

– Но ничего не знаешь, – теперь уже Дарья позволяет себе насмешки. – Дамочки, которым больше повезло с происхождением, ездят на машинах с полностью тонированными стеклами. Если дорожная полиция видит такие машины, у них нет желания их останавливать. Не хочется создавать себе проблемы. Вот как!

– Гм, это интересно. Действительно, наверное, я должен буду пополнить сведения об этой стране. Может, ты захочешь меня просветить? – заискивает Джон.

– Попозже.

Дарья довольна, она не может долго обижаться.

– Откуда ты, собственно, знаешь моего знакомого из Англии, пакистанца Мухамада? Ты у него работал в отельном бизнесе или в кафе, как и я?

– Нет, милая. Я программист, писал ему программы для ведения его бизнеса и проводил интернет в отеле под Лондоном.

– У тебя неплохая профессия. В Саудовской Аравии ты тоже будешь этим заниматься? – теперь она принимает эстафету и задает вопросы.

– Да, – коротко отвечает мужчина.

– В какой фирме и в каком офисе будешь работать? В Эр-Рияде, Джидде или Аль-Хобаре, в восточной провинции? Там лучше всего, рукой подать до Бахрейна и нормальной жизни. Некоторые даже арендуют дома или апартаменты по другую сторону границы и каждое утро ездят на работу за железный саудовский занавес. Тогда их семьям живется лучше: жены без проблем свободно отдыхают, а дочери тоже не должны закрываться и могут посещать совместные обычные школы.

– Что ж, к сожалению, я отхватил халтуру в Эр-Рияде – самом гнезде ваххабитской семьи Саудов.

Джон улыбается про себя, понимая, как ошибся вначале в отношении интеллигентной девушки.

– Мне предложили работу в телефонной компании…

– Какой? Может, куплю себе у тебя телефон?

– «Эриксон», – отвечает он неохотно.

Дарья припоминает, что слышала раньше, будто в этой фирме работают одни шпионы. «Забавно», – думает она.

– Неплохая работа. А где ты будешь жить?

– Где-нибудь в центре, еще не знаю. В какой-нибудь квартире. У меня до сих пор была бизнес-виза – мне оплачивали отель.

– Апартаменты в Саудовской Аравии – это не годится: ты будешь сидеть в четырех стенах. Даже самые красивые будут обычной жопой. У тебя не будет бассейна, ресторана, кино и всего люкса, который дает городок для иностранцев, где за высокой стеной ты можешь жить как хочешь и как привык.

– Гм, но это должно стоить кучу денег. Кроме того, безопаснее жить среди арабов, разве нет?

– Нет! – быстро возражает молодая, но осведомленная о жизни в арабской стране девушка. – Среди них ты будешь как на ладони. У тебя не будет охраны, поэтому каждый сосед, а также кто-нибудь из «Аль-Каиды» или из ISIS может к тебе прийти, войти в квартиру и, например, отрубить тебе голову мачете, – взрывается она смехом.

– А где будете жить вы?

– В поселке «Техас». Место – супер! Мы раньше с родителями тоже там арендовали дом, но у Карима есть свой.

– Это действительно неплохо упакованный… субъект.

Из зависти Джон хотел сказать «засранец», но в последнюю минуту прикусил язык.

– Я тебе уже говорила, что он из хорошей семьи, богатой к тому же.

Дарья гордится зятем, она теперь видит, что в Индонезии его положение, образование и богатство не стоили ничего, а ведь этот парень – на самом высоком уровне, с какой стороны ни посмотри.

– Он из рода Саудов? – спрашивает мужчина с недоверием. – Они разве могли себе позволить легальную связь с азиатками?

– Он аль-Наджди, из тех, кто были еще до Саудов. Это благодаря им правящий род пришел к власти. Слышал эту историю?

– Откуда? – Англичанин понимает, что должен восполнить пробелы в образовании.

– Она так невероятна, как все арабские повествования, включенные в сказки «Тысяча и одна ночь».

Джон усаживается удобно, потому что слышал некоторые легенды этого региона и знает, что они очень длинные.

– Хорошо, давай. У меня достаточно времени для того, чтобы что-то узнать.

Дарья глубоко вздыхает, потом начинает рассказ.

– Аль-Наджди – это племя, которое долгие века занималось тем, что пасло верблюдов в обширной саудовской пустыне Руб-эль-Хали. Их вождь, прадед Карима, несмотря на то что был неграмотным, знал, к кому присоединиться и кого поддерживать. Благодаря таким, как он, фанатичным исламским ихванам, которые были вооружены руками семьи Саудов, она собрала огромные территории в Аравии и смогла получить племенное и военное преимущество на территории Арабского полуострова. Парадокс – это при поддержке групп бедуинского происхождения Сауды отвергли бедуинский стиль жизнь, который царил до того момента, когда они реализовали свои амбиции. Это значит – до получения при их помощи абсолютной власти. В те давние времена, когда прадед Карима был боевиком, а дед молодым мужчиной, религиозный радикализм ихванов был удобным предлогом для того, чтобы убедить принципиально различные кланы объединиться. Само движение имело целью замену примитивной идолопоклоннической культуры радикальным исламом. С помощью страстных проповедей и применения грубой, наводящей ужас силы местные сообщества номадов были покорены и вынуждены пойти путем пророка Мухаммеда, даже если им это внушено было силой. Религиозный фанатизм стал тканью, в которую были вплетены разрозненные льняные волокна, – единое королевство. Таким образом огромные сообщества кочевых бедуинов из саудовских степей превратились в оседлый народ. Сила и грубость, служившие ранее добрым целям, стали недопустимы в тот момент, когда Саудовская Аравия вышла на международную арену. По прошествии некоторого времени главное орудие, приведшее Саудов к власти, было ими отброшено и отвергнуто. Обманутые ихваны, во главе которых был родоначальник рода аль-Наджди, почувствовали себя глубоко уязвленными, так как считали себя армией Бога. Тогда и закончилось их терпение: они уже не выказывали непоколебимой лояльности в адрес своей монархии и власти. Тогдашний король благодаря поддержке Англии справился с распространяющейся заразой. Предводители ихванов были брошены в тюрьмы и перевезены в Эр-Рияд. Из тех, кто был лояльно настроен, был организован Комитет по поддержке добродетели и борьбе с грехом. Они назывались мутаввами, занимались надзором в государстве и обеспечивали безопасность слабой монархии, которая пренебрегла ими и отодвинула. Закоренелые боевики не могли все же простить изменникам, что те бросили своих братьев и вместо того, чтобы поддержать их в тяжелую минуту, занялись их розыском и заключением в тюрьмы, а потом перетягиванием на сторону правительства. Это выглядит бесчестно, но такова жизнь и грустная действительность. Неоднократно большие семьи или даже государства, стараясь удержаться на поверхности, совершают сделки. Это происходит во всем мире.

– Неплохо. Можно сказать, что этот род – соль саудовской земли, – подводит итог Джон.

– Да, это их языком – диалектом наджди – пользуются жители королевства, – поясняет Дарья.

У англичанина уже слипаются глаза, но он хочет как можно больше вытянуть из податливой девушки.

– А тот, другой мужчина, кто? Тоже член вашей семьи?

Дарья решила не рассказывать о компрометирующем и позорном прошлом Марыси.

– Нет, это друг.

– Почему же тогда твоя сестра заботится о его ребенке? Не понимаю.

– А что, друзья не должны друг другу помогать? Парень потерял жену в теракте на Бали, и, как видишь, у его ребенка нет няни, поэтому он может рассчитывать только на нас.

– По крайней мере, один нормальный, со средним достатком, – иронизирует Джон.

– Ну да, по сравнению с семьей бен Ладенов у него не слишком много, так как больше всех досталось Усаме. Но тот все просрал на «Аль-Каиду» и уничтожение мира.

Полька не подбирает слов, так как искренне ненавидит террористов. Она непроизвольно произносит фамилию, при звуке которой Джон таращит глаза.

Мужчина поджимает губы.

– Не знаю, смогу ли теперь с тобой обменяться номерами телефонов. С суконным английским рылом в калачный ряд, – говорит он, стараясь задобрить наивную девушку.

– Не вижу ничего, что могло бы помешать.

Дарья радостно улыбается, потому что, несмотря на то что она путешествует с семьей и возвращается к родным пенатам, она дает себе отчет, что в Эр-Рияде может не найти старых друзей. Все иностранцы живут там только временно. Потому она восстановит старые контакты и заведет новых знакомых. Вот уже один есть. «И очень красивый, – характеризует она Джона, который тоже рад, что неожиданное стечение обстоятельств так кстати ввело его в мир высокопоставленных саудовцев.