– Налей-ка мне литр нефильтрованного, – обратился Набалдян к бармену, и пока тот, открыв пивной кран, выходящий из барной стойки и подставив под него массивную стеклянную кружку, ждал, пока та наполнится, Набалдян осматривал зал институтского кафе, ища пригодный столик.

Время обеда давно закончилось, но всё ещё вкусно пахло. Готовили, тут, судя по всему, неплохо. Вдоль стеклянной матовой стены, отделяющей зал от улицы, стояли металлические столики с металлическими же стульями с пластиковыми седушками на них, разделённые матовыми перегородками из толстого стекла. У противоположной стены, обшитой светлыми панелями, обустроены уютные кабинки. Середина зала, выделенная круглыми колоннами, также занята столиками.

Посетителей почти не было, так – пара пижонов в костюмах и при галстуках за столиком в центре зала, да какая-то пожилая дама в строгом брючном костюме листала толстый журнал, попивая кофе за столиком у окна.

Получив свою кружку, он направился в угол заведения, туда, где за одной из колонн находился никем не занятый стол на двоих. Он устроился спиной к стене, так, чтобы видеть вход и большую часть зала: сказался многолетний опыт охотника, впрочем, и прятаться Набалдяну приходилось не раз.

«Где же ты так ошибся, брат? – думал Набалдян, попивая пиво и безучастно наблюдая за входом в бар. – Почему не дал знать? Что или кто заставил тебя отправиться к ней в одиночку? Судя по всему, всё произошло очень быстро, и ты действовал спонтанно, надеясь на удачу. Как же она смогла так тебя, как консервную банку…»

Таня… Казалось, нет более лёгкой мишени. Видимо, эта кажущаяся лёгкость и подвела тебя. Удача в очередной раз отвернулась от близнецов.

Он вспомнил вчерашний допрос этой молодой и хрупкой женщины, в судьбе которой должен появиться караван. Казалось, просто протяни руку к её шее, и всё: караван остановлен! Но он понимал, что перед ним сидит и отвечает на его вопросы женщина, которая смогла расправиться с его братом, а уж он-то был воин не хуже него. Что же там у них произошло? Что брат пропустил, почему так раскрылся?

Его охватило отчаяние. Ведь ничего у нас не получается! Сколько было близнецов до нас: сотни. И ни у кого ни черта не вышло. Никаких сил не хватает не то чтобы остановить – удержать караван! И не потому, что мы боимся или они сильнее. Просто люди, мир такой: не могут они без грязи…

Изучая судьбу этой женщины, близнецы были немало удивлены тем, насколько она казалась беззащитной перед ними. Цель близнецов определилась задолго до её рождения: в дни той, теперь уже далёкой и страшной войны, когда один из стражей каравана с точностью до секунды, до миллиметра, выстрелил из миномёта и спас её мать. Именно в тот день, на другом краю земли, в ворота одного из монастырей, расположенного высоко в горах, постучали. И усталый путник попросил помощи. Мужчине тут же был предоставлен кров и пища; когда он отдохнул, к нему привели одну из монахинь. И как только настоятельнице стало ясно, что девушка понесла, мужчину убили. А в тот час, когда девушка разрешилась от бремени двумя младенцами, убили и её.

Всё это повторялась многократно, и из раза в раз в участников этой жестокой церемонии вселялась надежда, что уж теперь-то рождённые остановят караван. Десятки, сотни близнецов на протяжении всего пути противостояли каравану. Хитростью проникали они в караван, чтобы из засады в спину убить властителя. Собирали войско, чтобы в открытом и честном бою победить, но всегда их ждала неудача.

«Может, попробовать и вызвать властителя на открытый бой?» – горько усмехнулся про себя Набалдян. Он отлично знал, что ни один из властителей каравана никогда не держал в руках оружия, но вот их дочери… Когда близнецы Салманассары нашли караван и первыми встали вдвоём у него на пути, не властитель Малкиран вышел на бой, как хотели того братья, а дочь его, Шаафа, одна встала против близнецов, и пали оба брата от её руки. И так было всегда, всегда дочери властителей оказывались сильнее.

И только через века, когда коварная Пинон обольстила братьев Гошама, поняли близнецы, что нельзя победить в бою караван. Многие тайны тогда открылись им, но и многое узнала Пинон. Но главное, тайну рождения, удалось сохранить. А вот тайна пути каравана открылась близнецам.

«Так что неизвестно, кто потерял, а кто приобрёл, – подумал Набалдян, смакуя пиво, – может, каравану суждено всегда защищаться».

Люди сами, своей жизнью, своей судьбой прокладывали путь каравану. Властителям надо только найти того, кто проложит путь своей жизнью. И ни разу они не ошиблись!

А близнецы… близнецы затаились, и лишь раз в жизни братья вставали на пути каравана, безуспешно пытаясь выполнить то, для чего их рожали. А выслеживать лазутчиков каравана они умели, а там недалеко и до стражников, хранителей жизни того, по чьей судьбе идёт караван.

И тысячи лет не прошло, как братья Азрикамы нашли того, кто пустил караван в свою душу и тем открыл ему дорогу. Легко расправились близнецы со стражниками, хранителями жизни, вошли в судьбу человека и встали рядом с властителем… И уже был приставлен кинжал к его груди и был занесён меч над его головой… А ведь знали братья, что нет того, кто может выдержать в себе неукротимость и страсть, клокочущую внутри близнецов. Не выдержал разум человека и настал в его душе хаос, в котором сгинули оба брата.

И были ещё братья Пашхура, первый из которых был искусным воителем, а второй – слабым и немощным. Но именно второй из братьев Пашхура нашёл тот путь, ту дорогу, идя по которой, можно остановить караван. Пока старший близнец рыскал в ущельях гор, пытаясь, напасть на след каравана, пока прятался от дочерей властителя, пока собирал отряд, младший проводил свою жизнь в каменных подземельях монастыря, там, где заканчивалась лестница в тысячу ступеней и где хранились свитки с жизнеописанием всех близнецов.

Давно сгинул без вести в ущельях старший Пашхура, так и не выполнив предначертанное, а младший всё бродил в подземельях, всё шуршал пергаментом свитков, всё рассматривал знаки на стенах. Глубоким старцем вышел он на поверхность и поднялся в келью, где из года в год, из десятилетия в десятилетие ждала его настоятельница. Долго беседовали они. Не раз посылали монахинь в хранилища подземелий за свитками, подтверждающими правоту близнеца. Не верила ему настоятельница, уж больно страшными казались слова, что вкладывал в неё младший Пашхура.

Одной крови, одного семени были властители каравана и настоятельницы монастыря. И всегда в день, когда властитель каравана выбирал из доставленных ему младенцев своего преемника, у ворот монастыря неведомым путником оставлялся младенец, девочка, которой суждено было стать настоятельницей.

Не могут близнецы остановить караван, не могут убивать властителей, не дано им такой силы. Зато могут разрушать души и убивать разум. Надо только найти того, кто, сам того не зная, впускает в себя караван, того, кто прокладывает ему путь. Убьёшь его, лишишь душу тела, в котором она живёт, остановишь судьбу человека смертью – и погибнет караван. В этом помогут близнецам хранители жизни, воины, которых направляет властитель защищать тех, по судьбе которых идёт караван. Только через них можно найти человека, в судьбе которого есть караван. Но нельзя близнецам входить в судьбу, нельзя прикасаться к душе. И есть, есть слова в свитках, которые слагаются в заклятья, запирающие хранителей жизни и открывающие близнецам тело и разум того, по судьбе которого идёт караван. И тогда закончится время слов и настанет время убивать.

Многое ещё хотел сказать младший Пашхура, но не справился разум настоятельницы: бросилась она со скалы, не дослушав близнеца.

«Выдержка и терпение. Вот уж чего нам всем не хватает и чему стоит поучиться у каравана. Сколько веков властители прячут караван, сколько терпеливо ждут, чтобы однажды уверенно и неотвратимо выйти из пещер, – подумал Набалдян, допивая пиво, – вот и ты, брат, кинулся сломя голову – и проиграл. Оставил меня одного против всей этой своры».

Недолго оставалось жить младшему Пашхура: через шесть дней, спускаясь в подземелье, споткнулся близнец на самом верху каменной лестницы в тысячу ступеней: то ли ноги подвели старика, то ли новая настоятельница не простила ему истины, но только посланные монахини не нашли его тело.

А ещё через тринадцать дней в ворота монастыря постучали, и усталый путник попросил крова и пищи.

Скрежет отодвигаемого стула вывел Набалдяна из задумчивости.

– Вы позволите? – перед ним стоял Доберман, в некотором подпитии, с бутылкой и наполовину наполненным стаканом в руках.

– Извольте, – Набалдян приглашающе указал рукой на место против себя. – Что празднуем? Ещё пива и порцию жареного мяса! – крикнул он бармену.

– А! – махнул рукой, усаживаясь за столик, Доберман. – Дали какую-то очередную премию и звание. Письмо пришло, да и звонили… приглашают приехать, получить. Вы лучше скажите, что человек в вашем чине и из такой серьёзной организации делает у нас в институте?

– Так убийство, – сказал Набалдян. – Кстати, вашей сотрудницы…

– Да, – вздохнул Доберман, – Оля Маркус, очень интересная была женщина.

– Мне было бы интересно знать ваше мнение о ней, – сказал Набалдян. – Чем занималась, круг её знакомств, и всё остальное в том же духе.

– Значит, у вас даже подозреваемых нет, – сказал Доберман. – Не говоря уж о чём-то, вернее, о ком-то более конкретно.

– Ваш отдел, он вообще, чем занимается? – спросил Набалдян.

– Вообще, мы философы, – Доберман сделал большой глоток из своего стакана, поморщился и неопределённо помахал свободной рукой в воздухе.

«Да, знаю я, кто ты и чем занимаешься», – подумал Набалдян, и в его голове всплыло досье на Добермана.

Начинал Доберман как чистый математик. Закончил одно из лучших учебных заведений столицы с красным дипломом и был оставлен на кафедре. Аспирантура, диссертация, но потом что-то у него не заладилось, и его попросили с кафедры. Говорили, что спал с женой профессора-наставника или соблазнил дочь проректора института, которая к тому же была замужем. И хотя всё это были не более чем слухи, но выперли подающего надежды учёного из института с треском.

К этому моменту в голове Добермана оформились те идеи и методы, принёсшие ему мировую славу. Он завязал с фундаментальной математикой и неожиданно для многих, знавших его, занялся философией – математический подход к решению нематематических проблем. Именно его формулы, применённые им же в этой расплывчатой науке, дали просто феноменальные результаты. За какие-то три года он стал признанным если не классиком, то одним из светил в этой области знаний. Он на «ура» защитил докторскую, его пригласили в ведущий столичный институт, дали отдел и предоставили полную свободу действий. Хоть уходи в глубокий поиск за результатом – на десятилетия!

Доберман усвоил, что науку делают отдельные личности: весь его опыт учёного говорил об этом, благо никаких сложных экспериментов с большим количеством работников в философии ставить не надо. Так, сидишь у себя в уголке и выводишь каракули на бумаге… А потом на основе этих записей более деятельные люди мир меняют…

Но, как в искусстве, когда любой звезде нужны статисты, так и в науке нужны трудоголики, которых судьба обделила умом и талантом, но в полной мере наградила упорством, и которые нужны только чтобы его звезда сильнее сияла на небосклоне науки. Набрав пару-тройку таких «умников», все остальные ставки он отдал молодым девчонкам, слава богу, таких на гуманитарных факультетах великое множество, поскольку был слаб и охоч до женского пола. Так в его отделе появилась Ольга Маркус, и так же, через год, к нему попала Таня.

Отвлёкшись от своих мыслей, Набалдян обнаружил, что Доберман вовсю рассказывает о своих работах.

«Да, – подумал Набалдян, – от скромности ты не умрёшь».

– …что самое интересное, это вывод! – Доберман победно посмотрел сквозь очки на Набалдяна. – Зло, абсолютное зло, имеет ярко выраженную индивидуальную форму.

Официантка, женщина лет тридцати, принесла пиво в такой же массивной кружке, что стояла пустой перед Набалдяном, и кусок жареной свинины на тарелке. Забрав пустую кружку, вопросительно посмотрела на Добермана в ожидании заказа, но тот отрицательно помотал головой.

– Или знаете, что, – сказал Доберман, посмотрев на дымящееся мясо на тарелке, – принесите пару бутербродов с колбасой.

– Удивили! – рассмеялся Набалдян. – Падший ангел и всё такое…

– Нет! – перебил его Доберман. – Дьявол тут вообще ни при чём! Представьте себе отлично организованную субстанцию, которая движется во времени и в пространстве. Тут уместна аналогия. Например… – он сделал паузу, подбирая слово, – например, караван.

Набалдян, этот хорошо тренированный боец, вздрогнул. Да так, что разлил половину пива из кружки.

– Пустяки! – сказал Доберман. – Сейчас принесут другое. Я угощаю. – Он помахал рукой официантке. – Ещё пива! И приберите тут…

– Караван? – глухо спросил Набалдян.

– Да! Группа людей, существующих автономно и подчинённые одной цели. С жёсткой иерархией и единоначалием.

– Но под это определение попадает очень многое: экипаж подводной лодки, например. – Набалдян справился с волнением, и с интересом посмотрел на собеседника.

– Да бог с ним, с термином, – Доберман рассмеялся, – ярлыки потом приклеим. Просто первое, что пришло на ум.

– И что же караван? – с улыбкой спросил Набалдян, отодвигаясь от стола, давая возможность подошедшей официантке навести порядок.

– Да! Так вот, караван, – продолжил Доберман. – Давно, где-то полтора года назад, удалось написать систему уравнений и буквально неделю назад решить её. В результате появилась вполне целостная теория.

– Теория? – усмехнулся Набалдян. – Ну-ну.

– А вы зря смеётесь, – сказал Доберман, – вот послушайте. Зло, причём абсолютное зло, существует не как нравственная категория, а как вполне реальное физическое тело. Но только в сознании людей.

– Как это, – перебил учёного Набалдян, – реальное тело – и в сознании?

– А вот так, – ответил Доберман, – это прямое следствие решения уравнений.

Он замолчал, делая очередной глоток из стакана.

– Ну, хорошо, не в сознании, – продолжил Доберман, – это частное решение, со многими критериями. Пусть не в сознании, не в голове, а в судьбе. Это зло, этот караван, двигается по судьбе человека или даже по судьбам разных людей.

– И соприкасается с нашим миром, через этих несчастных, – сказал Набалдян.

– Самое удивительное следствие из решения то, что каравану нет дела до людей. У него есть, должна быть, цель, к которой он стремится, и до людей ему вообще нет дела. На нас он обращает внимание только тогда, когда мы или кто-то один мешает ему достижению этой цели, – сказал Доберман. – А соприкосновение с людьми… только когда надо найти того, вернее, тех, по судьбам которых он пройдёт.

– Значит, чтобы остановить зло, надо убивать вполне конкретных людей? – спросил Набалдян. – По-моему тут ничего нового: как всегда и везде – сплошная кровь…

Доберман ничего не ответил, лишь вздохнул и наполнил свой стакан.

«Да, – подумал Набалдян, глядя, как учёный пьёт спиртное, – ты и представить не можешь, как близко подобрался к истине. Только почему в этих твоих решениях нет противовеса каравану: тех, кто пытается его остановить. И рано или поздно обязательно остановит, иначе зачем всё это… А вообще их математика – страшная штука: так, чего доброго, и координаты монастыря вычислят! Мы-то, в отличие от каравана, в этом мире находимся, а не в каком-то параллельном…»

– Или другое решение этих уравнений, – сказал Доберман, прожевав бутерброд с колбасой.

– Другое решение? – спросил Набалдян.

– Их там много. Я говорю о самых интересных, – ответил Доберман. – Зеркало. При определённых условиях из уравнений следует, что караван можно видеть в зеркале. Значит, он существует и двигается в пространстве, но его нет во времени.

– Это как? – не понял Набалдян.

– Если ли время в зазеркалье, или оно появляется, только когда вы смотритесь в зеркало? – сказал вопросительно Доберман.

– Если вы смотрите в зеркало и вместо себя видите там караван, то у вас с головой явно не в порядке, – рассмеялся Набалдян.

– Человек, – сказал Доберман. – Именно мы, люди, совмещаем в себе все условия. И пространство, и время, и зло, и его движение.

– Вы забыли добро, уважаемый, – сказал Набалдян.

– В том-то вся штука, что добро, как категория, сопутствующая злу, отсутствует. Решения, а их получилась целая тьма, оказались ассиметричными. Добра в них нет! – сказал Доберман.

– А бог? – спросил Набалдян. – Это же просто квинтэссенция добра. Можно сказать, абсолютная концентрация.

– Бог – категория вне человека и его жизни, – ответил Доберман. – Возьмите Библию – пожалуй, самый интересный и полный источник за последние две тысячи лет. А ведь в ней сразу на первой странице: бог есть, человека нет! И только потом… Если это взять аксиомой, то добро – категория не людская, а вот зло…

– Да, – согласился Набалдян, – по Библии зло появилось после человека и для человека.

– Но мы отвлеклись, – продолжил Доберман – Если рассматривать караван как абсолютное зло, то люди, соприкасающиеся с ним, не могут жить долго.

– Такой неприятный побочный эффект, – усмехнулся Набалдян, – от соприкосновения с абсолютным злом.

– Да уж, такой неприятный эффект, – горько рассмеялся Доберман, – но жизнь этих людей стремиться к нулю. Во всей совокупности решений. А, умирая, человек, выпадает из нашей системы координат.

– Получается, что этот ваш караван, двигаясь по судьбе человека, очень быстро убивает его. Находит другого и опять убивает. Как же он двигается к своей цели? – спросил Набалдян.

– Вот тут слабое место, – вздохнул Доберман. – Можно допустить, что есть определённые люди, которые неподвластны влиянию каравана, но это нарушает всю целостность теории. Ведь кто-то их должен выбирать, и этот кто-то должен всё знать. И если не вводить новые понятия и определения, то ничего, кроме бога, не остаётся, а бог, как мы знаем из той же Библии, категория вне человеческого познания, и науке неподвластна.

– Ну, господин лауреат, что-то вы страшно умное сказали. Думаете, вас поймут? – рассмеялся Набалдян.

Двери кафе распахнулись, и в них ввалилась целая ватага молодёжи: два парня и четыре девицы. Они весело нахамили бармену, погнали официантку с заказами на кухню и, сдвинув пару столов возле окон, принялись рассаживаться и расставлять принесённые с собой бутылки.

Набалдян машинально отметил, что Тани среди них нет.

– О! – воскликнул Доберман, вставая из-за столика и забирая наполовину опустошённую бутылку и стакан. – Моя банда явилась. Выбрались всё-таки из комнат. Похоже, скучно им там стало. Пойду, буду сдерживать, а то устроят тут Содом и Гоморру.

– Послушайте! – воскликнул Набалдян. – А что это за цель? Куда этот ваш караван, это зло, стремится?

– Цель? – обернулся Доберман. – Разве это так важно? И потом, какая может быть цель у нравственной категории? Изменить человека, мир, сделать его лучше или хуже. Главное – изменить…

Он неожиданно вернулся и, наклонившись к Набалдяну, прошептал:

– Послушайте! Пока вся наша философия с её нравственными категориями и моральными иллюзиями не превратится в точную науку, пока не научимся описывать наше мироощущение уравнениями… Вся наша жизнь будет дурно пахнущим шаманством и кровавым любительством.

18 сентября 2010 года

– Эту школу я построил ещё четыре года назад, – сказал Женя, подавая руку Тане и помогая ей выйти из машины. – Они тут открыли какую-то секцию для старшеклассников… Короче, директриса очень просила быть.

– Денег она просила, и будет просить, – сказала Таня, беря мужа под руку. – А что за секция?

– Что-то по восточным единоборствам или холодному оружию, – сказал Женя. – Точно не помню.

Они прошли по аллее с высаженными голубыми елями, ведущей к трёхэтажному зданию школы. Вокруг них, да и по всей аллее, бегала малышня, стоял дикий гвалт и ор. Вокруг школы располагался небольшой парк, огороженный ажурной металлической решёткой и засаженный плотным декоративным кустарником вдоль дорожек. А уже рядом со школой, у стен, росли ели, обеспечивая даже в жаркий день прохладу и не позволяя лучам солнца нагревать классы.

Таня с мужем миновали баскетбольную площадку, на которой около десятка ребят упражнялись в умении кидать мяч. И вышли к самой школе, за которой виднелся край большого поля, наподобие футбольного, с невысокими, рядов в пять, трибунами.

– Сентябрь, – сказал слегка оглушённый этим изобилием жизни Женя, – начало нового учебного года.

– Разве нельзя было приехать, когда все уроки закончатся? – спросила Таня. Среди радостно шумящей малышни она остро ощутила, что детей у неё нет и, похоже, никогда не будет.

– По-моему, тут всегда полно детей, – ответил Женя. – Разве у вас в школе было не так?

– У нас в школе было гораздо проще и строже, – сказала Таня.

– Это как? – улыбнулся Женя.

– Школа была заперта и открывалась только на первую и вторую смену. Никаких продлёнок или перемен между сменами. Уроки закончены – и домой. «Овчарка» лично следила. А все кружки в Доме культуры, – сказала Таня.

– «Овчарка»? – удивился Женя.

– Это прозвище нашего завуча, – улыбнулась Таня.

Ей вспомнилась родная сельская школа. Пустые холодные и тёмные коридоры, где всегда воняло махоркой, лежалыми бумагами, дерматином, которым раз в три года оббивались двери классов. Обшарпанные стены и замызганные туалеты. Зато фасад школы всегда радовал глаз отштукатуренными и свежеокрашенными кирпичными стенами. Всё-таки передовой колхоз. Правда, на заднем дворе, сколько помнила Таня, существовала огромная лужа, наполовину засыпанная сломанными деревянными ящиками, картонными коробками и пустыми консервными банками.

Директриса, весьма красивая пожилая дама, одетая в строгий, песочного цвета брючный костюм и чёрные туфли, ждала на крыльце. Господи, подумала Таня, ведь это школа, где учится Жанна. Ещё не хватало тут с ней встретиться. Поздоровавшись, они вошли в предупредительно открытую дверь. Школа казалось пустой. В просторных коридорах, по которым они прошли, никого не было, только пару раз навстречу попались взрослые в летах дамы. Как Таня поняла, учительницы.

– А что же охрана? – спросил Женя. – Почему нет на входе?

– Каждый метр территории вокруг и внутри здания просматривается видеокамерами. А охрана находится в трёх помещениях по периметру возле ограды и в двух внутри школы на первом этаже. Мы стараемся не акцентировать на этом внимание детей, – ответила директриса.

– А учителки? – вдруг спросил Женя. – Все такие… достойные.

Таня с изумлением взглянула на мужа и увидела его в приподнятом, даже игривом настроении.

– В школе весь педагогический состав мужчины и женщины старше сорока пяти лет. Это обеспечивает опыт от двадцати лет и… – директриса выдержала с улыбкой небольшую паузу, – …решает проблему переходного возраста. Особенно у девочек… да и у мальчиков. Мы за этим следим, как, впрочем, за всем, что происходит в стенах школы.

Коридор закончился, и они подошли к лестнице, ведущей на второй этаж и вниз, в цоколь.

– Надо спуститься здесь, – засуетилась директриса, – тут у нас малый спортзал, и в основном он занят спортивными секциями. Сейчас занимаются фехтовальщики.

– О как! – воскликнул Женя, пропуская вперёд Таню и входя следом за ней в спортзал. – Всегда испытывал тягу к мушкетёрам!

– Тут у нас не только шпаги, но и рыцарские мечи, и многое другое, – сказала директриса. – Олег Петрович! – позвала она. Таня увидела, как к ним из гущи ребят, стоящих в центре зала, направился мужчина в белом кимоно, подпоясанным чёрным поясом.

– Это наш тренер, – сказала директриса, – с очень хорошим опытом и репутацией.

Таня поразилась лицу тренера. Хищная птица с проницательными, чуть раскосыми глазами, и злой, но в то же время обаятельной улыбкой посмотрела на Таню. В руках тренер держал огромных размеров алебарду.

– Ого! – воскликнул Женя. – Эта алебарда, она что, настоящая?

– Что вы, конечно, нет! – ответил подошедший Олег Петрович. – Точная копия, муляж. Но это не алебарда, а двуручный топор, масакири кай, он родом из Японии.

– Олег Петрович не только хороший фехтовальщик, но и настоящий знаток холодного оружия, – с гордостью сказала директриса. Олег Петрович улыбнулся и вновь взглянул Тане в глаза, отчего та вздрогнула, и это не осталось незамеченным Женей.

– Действительно чёрный пояс? – спросил Женя. – Или это дань моде?

– Действительно, – ответил Олег Петрович, – правда, дан не высший.

– Всё равно здорово, – сказал Женя. – И со всеми этими штуками управляетесь?

– Вы останьтесь и посмотрите, – сказал тренер. По тону сказанного Таня поняла, что Женя начал раздражать его своими вопросами.

– Действительно, – влезла директриса, – посмотрите, это на самом деле здорово.

– Я продолжу занятие, – сказал Олег Петрович и, отвесив лёгкий поклон, направился назад к ребятам.

– Какой харизматичный мужчина, – сказал Женя, поглядывая на Таню, но Таня не заметила иронию мужа.

«Какой у него странный голос, – думала она, – тембр… как будто птица, но нет, ничего писклявого… а акцент… немец, или из Прибалтики, и лицо… неприятное, злое и знакомое. Я его определённо где-то видела».

– Мы хотим оформить тут всё как что-то средневековое, чтобы был рыцарский антураж или там что-то восточное, например, самураи, – начала директриса. И замолчала, вопросительно-просяще глядя на Женю.

– И что? – сказал Женя, посмотрев с усмешкой на директрису.

– Нужны деньги, если, конечно, вы не против, – тихо сказала директриса.

«Умеет просить, коза, – подумала Таня. Хотя идея сделать рыцарский зал ей понравилась. Можно проводить турниры… Девчонки в красивых ниспадающих платьях, мальчишки в латах и шлемах с перьями… Только нужен не этот маленький зал…»

Цветы и поцелуй – как награда победителю над поверженным и умирающим в крови и пыли противником… Таня вздрогнула от такой мысли.

– Извините. – Мимо них проскользнула девушка с длинной палкой в руках, которой она случайно задела Женю. Девушка остановилась буквально в паре метров от них и виновато посмотрела на мужа Тани. Таня подняла глаза и обмерла: Жанна!

– Я вас не сильно ударила? – виновато спросила Жанна. Она была в белом спортивном костюме и в красных чешках, волосы распущены.

– Что ты, красавица, – улыбнулся Женя, – я даже не заметил.

Жанна сделала немыслимый акробатический кульбит и оказалась у самых ног Жени, преданно глядя снизу-вверх в его глаза. Молния её курточки оказалась расстёгнута ровно настолько, чтобы Женя отчётливо видел её грудь, на которой не было лифчика. «Вот сучка», – подумала Таня, но вслух сказала:

– Ты, девочка, аккуратней со своей палкой.

– Это не палка, – ответила Жанна, вставая, – это сарисса, копьё, которым вооружались фалангисты царя Александра.

Она повернулась и пошла к тренеру с ребятами.

– Что уставился, – зло сказала Таня мужу, – малолеток никогда не видел? – и про себя: – «Ну ничего, сучка, я тебе устрою… фалангиста царя Александра».

Набалдян сидел за своим рабочим столом, одетый в форму работника прокуратуры, и внимательно изучал фотографии, разложенные им же на столе.

– Надо же, опять он и опять так открыто, – бормотал себе под нос близнец. – Чёртов Навуходоносор. Один же остался…

Воспоминание о недавней расправе с людьми Навуходоносора заметно улучшило его настроение. Такие физически мощные и стремительные акции всегда вселяют уверенность. Управляться с ножом, да и с любым холодным оружием – главное, что должен уметь любой воин. Только в таком бою есть непосредственный контакт с противником, а значит и уверенность в его смерти. Даже если ты совершаешь бросок.

Он просунул левую руку под китель и дотронулся до широкого лезвия кинжала тао, висевшего на перевязи под мышкой. Именно им он вспорол живот Ольги, когда та вошла в подъезд и увидела, как он укладывает труп брата в мешок. «А брат здорово бросал ножи, без ошибки, на пятьдесят метров», – горестно подумал он.

Набалдян встал и подошёл к окну, на ходу доставая сигареты и закуривая. Тёмно-голубое, почти синее небо висело над огромным городом. Солнце клонилось к закату, и ранняя светлая луна, словно любительница кровавых острых событий, происходящих на земле, до которых её не допускают, робко выглядывала из-за стены дома напротив.

Он открыл окно, и сразу резкий осенний ветерок наполнил лёгкие и взбодрил мышцы. Давно забытый щенячий восторг заполнил голову, тронул сердце и саму душу. Вспомнилось как в юности – там, высоко в горах – после длительных, изнуряющих мозг зубрёжек заклятий и чтения свитков они с братом выходили за стены монастыря на охоту за сердцами людей. А в руках только кинжалы, что специально для такого ритуала выдавала мать-настоятельница.

Нет, что бы там ни говорили его сослуживцы, а нож лучше пистолета! Любой кинжал, меч, копьё всегда отзываются на прикосновение жаждой крови. Холодный металл сразу начинает греться в ожидании, что ты погрузишь его в горячую, чуть ли не дымящуюся кровавую плоть… Спокойная уверенность отточенной стали передаётся держащей её руке, вкладывается в мозг, заставляя собраться и приготовиться к беспощадной схватке всё тело бойца.

А если ты не чувствуешь, не видишь, не понимаешь оружия, которым владеешь, то ты выбрал не ту дорогу, и смерть твоя, как и вся предшествующая ей жизнь, будет постыдна и нелепа. И соратники твои будут стыдиться, что жили и побеждали рядом с тобой. И даже твои неумелые случайные победы превратятся в поражения.

«Всё-таки должно холодное оружие иметь душу, – подумал близнец, – не может не иметь. Ведь у каждого ножа, у каждого кинжала, меча, алебарды или копья, свой, отличный от другого оружия, характер».

Порох же убивает саму суть оружия. Пропадает связь с человеком, с убийцей, с жертвой. Что это такое: выстрелил в человека за триста или четыреста метров, тот упал – и всё! Да и сам человек становится не жертвой, а целью, мишенью, в которую надо просто попасть, как в тире. Ты не слышишь хруста костей, не слышишь крика разрываемой плоти, не чувствуешь, как душа убитого уходит… И, главное, нет благодарности от насытившегося смертью оружия.

Близнец отвлёкся от своих мыслей и, задавив окурок в пепельнице на подоконнике, вернулся к столу. Садясь, взял флэшку, лежащую тут же на фотографиях. Молодцы, родители, правильно забеспокоились: одно дело изучать теорию и махать деревянными мечами, и совсем другое… Экран компьютера засветился, и в нём возник Навуходоносор, искусно управляющемся с массивным копьём энкос. С первого взгляда было ясно, что копьё боевое, и сделано не сегодня, и даже не вчера. Навуходоносор крутанул копьё вокруг себя, и остриё стального наконечника прошелестело в паре сантиметров от шей ребят, восторженно смотрящих на своего тренера.

«Странно: почти одни девочки, – подумал он, глядя в монитор, – а вот и мальчишки. Просто пока не перезнакомились и стоят обособленными группами. В основном, старшеклассники, хотя есть и малышня, класс шестой-седьмой».

«Мастер, – усмехнулся близнец, наблюдая, как в мониторе Навуходоносор упражняется с оружием, – не хуже меня. Но сразу видно: в поединке со мной долго не выстоит. А деток жаль: год-полтора, и он привьёт им навыки владения таким оружием. А дальше – по способностям». Близнец знал, что только один, реже двое из десяти смогут стать мастерами одиночного боя. А уж в сражении, когда сходится строй на строй, повести солдат, указать направление удара и при этом остаться живым… Таких из сотни и одного не найдётся! Хотя в этом мире, где смысл оружия свели до дубинки пещерного человека, где убивают нажатием кнопки, где люди убивают не по зову сердца, не по крику души, а по приказу тех, кого даже не видели… Такие воины не нужны. И разве сможет такой мир жить?

«Конечно, – подумал близнец, – какие родители спокойно отнесутся к такому? Это фото и видео с телефонов, что они сделали и предоставили нам сюда, это всё правильно. Вот только детки меня совсем не интересуют.

Да и нет у тебя этих полутора лет. Даже месяца… да что там, недели нет. Убьют тебя. Я и убью, или властитель казнит, если не справишься. А не справишься, это точно. Слаб ты, хоть и удачлив. Вот только госпожа твоя… Но ей тебя защищать… Зачем? Она тут у другой защитница. И где, или в ком, она прячется?»

Тем временем Навуходоносор остановился и, приставив древко копья к ноге, что-то рассказывал детям. Не прерывая рассказа, он направился к столу, на котором разлеглись всевозможные мечи и секиры.

«А ты с неплохим арсеналом прибыл сюда, страж каравана, – подумал близнец, – но где же дочь властителя?» Он взял в руку лупу и вернулся к фотографиям. «Ты вот даже облик не поменял, а она? В схватке со стражником у меня все преимущества, вряд ли он продержится и пару минут… а вот против дочери властителя лучше не становиться. Значит, она будет ловить меня на него. Приём старый и действенный».

Он обратил внимание, что лицо одной девочки смазано на всех фотографиях, да и тело её казалось слегка размытым, будто не в фокусе. «А что на видео? – подумал он, вновь поворачиваясь к монитору. Действительно, ни одна камера, которыми велась съёмка, не смогла резко заснять эту девичью фигурку. Или камеры на телефонах… – но нет, всё остальное вполне качественно», – пронеслось у него в голове.

– Постой! – сказал близнец громко самому себе. – Так ведь вот она! Только не видно ни черта!

Он остановил запись и увеличил изображение, но это ничего не дало. Он вернулся к фотографиям, пытаясь через лупу рассмотреть размазанное лицо девушки. Результат был прежним: при увеличении лицо становилось сильно размыто, и рассмотреть его не имелось никакой возможности.

«Ищейка Бакст, – мрачно подумал он, – как же тебя не хватает. Ладно, главное ясно: дочь властителя здесь, рядом, а значит, надо спешить…»

Близнец отложил лупу и откинулся на спинку стула, уставившись в потолок кабинета. Заклятье, и этот Вадим, герой-любовник… С такими козырями можно выиграть…

Третьи сутки он был в бегах. Чёрт возьми! Вадим никак не думал, что жить на нелегальном положении так дорого и так тяжело. Хорошо ещё, что ему попалась эта Светка.

Он присел на краешек дивана и, дотянувшись до пиджака, висевшего на спинке стула у стола, достал наличность. Ого! За это время он потратил почти сорок тысяч! Если и дальше пойдёт так…

Дьявольщина! Как же они быстро заблокировали счёт! Хорошо, у него хватило ума, и он попытался воспользоваться банкоматом в людном супермаркете.

Первую ночь он провёл в заброшенной панельной пятиэтажке, и там понял, как плохи его дела. Весь его оптимизм исчез вместе с заходом солнца. Может, он зря ушёл из арендованной квартиры? По крайней мере, он мог наблюдать за оперативниками и хоть что-то предугадывать. Наверное, стоит вернуться. Но он знал, что не сможет.

Он боялся. Страх перед всесильным государством, перед его мощью и подлостью погнал его сюда, в один из районов, в один из подготовленных под снос домов столицы. Он понял, как и насколько он беззащитен, ещё там, у банкомата, когда не смог снять ни рубля своих денег. Отчаяние ударило его в лоб и, хохоча и глумясь над его растерянностью, следовало за ним, куда бы он ни направлялся.

Начинало темнеть, и вечерние улицы наполнялись народом. Стараясь находиться в самой толчее, он с опаской пробирался по улицам, не имея определённой цели. Через час, сам не понимая, как, он оказался на тёмной безлюдной улочке, которая вывела его на бывший спальный микрорайон стандартных пятиэтажек. Несколько рядов пустых разграбленных домов, смотрящих друг на друга тёмными разбитыми окнами, сходились в перспективе к подсвеченным снизу красным облакам.

Усталость навалилась на него, думать о чём-то не осталось сил, и он решил переждать ночь в одном из этих домов. Конечно, его ищут, и патрульным, скорее всего, раздали его фотографию, но вряд ли они полезут сюда, в эту грязь и темень. Патрульный теперь не тот: сытый, лощёный, в чистой красивой форме, в модельных, начищенных до зеркального блеска ботинках. Прогуливаясь, охраняет покой центральных, ярко освещённых улиц, на которых кипит богемная жизнь. А сюда, в эту грязь, патрули не сунутся: тут и убить могут.

Он не решился идти вглубь квартала и зашёл в первый на пути дом. В поисках места для ночлега он поднялся до третьего этажа, и тут обнаружил брошенный жильцами полуразвалившийся диван, а в углу – кучу пыльных простыней и одеял.

Дожил! Никогда ни от кого не бегал, а теперь как нашкодивший мальчишка с украденными конфетами или пирожными. И если бы с ними! А то ведь ни конфет, ни пирожных… За что она со мной так!

От обиды и унижения на глаза навернулись слёзы. Он проиграл! Надо признать и сдаться. Или лучше уносить ноги куда подальше. В конце концов, любой в такой ситуации захочет спрятаться, свернуть в сторону от этого беспощадного катка государства… Выправить новые документы и потеряться… Страна большая! Что я ещё могу?

Скрипнув зубами, он решил остаться здесь.

Утром следующего дня его настроение изменилось. В нём опять появилась уверенность, правда, теперь она граничила с отчаянием. Ещё ночью он решил купить билет, на свой паспорт, но не уезжать, а остаться в городе, в надежде выиграть несколько дней. Воспользовавшись общественным транспортом, он добрался до одного из многочисленных вокзалов, где без каких-либо трудностей и неожиданностей купил билет на уходящий к морю поезд. И вот тут ему наконец-то повезло.

Светка, женщина лет тридцати, а может и сорока – этих баб фиг поймёшь, пока не заглянешь в паспорт, – сама подошла к нему. В общем-то выбора у него не было: вторую ночь в заброшенном доме он себе представлял с трудом, а ночевать в квартире по найму, которые тут на вокзале предлагались чуть ли не каждым встречным, при нынешней преступности… Да и просто шляться по городу, который весь под камерами… Всё это, по крайней мере, неразумно.

Квартирка оказалась ухоженной двушкой на третьем этаже старого кирпичного дома без балконов, обставленной небогатой корпусной мебелью, с коврами на стенах. Обычная маленькая кухня с громоздкой плитой и маленькой мойкой, врезанной в стол. Пара шкафов на стенах над плитой и столом для готовки, новый узкий холодильник. Свободного места на кухне почти не было. Совмещённый, но всё же тесный санузел с узкой стиральной машинкой. Плоские люстры на неровно выкрашенных потолках комнат и пластиковые одностворчатые окна дополняли картину. Не бог весь что, но по сравнению с его прежним ночлегом это был рай.

Вадим сразу понял, что у этой женщины нет не только мужа, но и любовника. Одинокая женщина, обделённая мужским вниманием, предложила помощь помятому, затравленному жизнью и, судя по всему, одинокому мужчине в надежде на возникновение отношений. Всё произошло естественно и просто.

Вадим услышал звук открываемой двери, и еле успел спрятать деньги обратно в карман пиджака, как в комнату вошла Света.

– Милый, как хорошо, что ты дома, – заворковала она, – пожалуйста, помоги мне с сумками.

Вадим поднял глаза на Свету. Всё-таки какая он ладная. Ножки стройные, юбочка над коленками так волнительно колышется, попка подтянута, грудь просто отпад. Очень даже странно: такая девчонка – и одна.

Он поднялся и, шлёпая чистыми босыми ногами по полу, застеленному дешёвым линолеумом, прошёл следом за ней на кухню.

«Вот, пожалуйста, чем не вариант, – подумал он, – немного старания – и она побежит за тобой на край земли и дальше. А куда дальше? До края бы добежать».

– Куда – босиком-то! Тапки надень. Подержи, – сказала Света, протягивая ему сумку. И когда он, надев в прихожей тапочки, взял сумку за ручки, стала доставать из неё продукты. Часть на стол, а часть сразу в открытый ею холодильник. – Почему ты не рассказываешь о себе?

– Так а что говорить? – спросил Вадим. – Главное ты знаешь: я не женат, детей нет.

– И поэтому ты оказался на вокзале в таком виде? – спросила Света, закрывая дверцу холодильника.

– Нет, не поэтому, – улыбнулся Вадим. – Видишь ли, дорогая, моя фирма подверглась рейдерскому захвату. Людей разогнали, квартиру отобрали, счета арестовали, – принялся сочинять на ходу легенду Вадим, – сам я мыкался по вокзалам, пока не встретил тебя…

– Хорошо. Не хочешь говорить – не надо, – сказала Света, закончив раскладывать по полочкам шкафов продукты. – Пойду в душ, ополоснусь.

– Я соскучился, – сказал Вадим, обнимая и привлекая Свету к себе.

– Да? Когда это ты успел? – притворно удивилась она. – Вроде полночи валял меня то по дивану, то по полу.

– Так почти сутки прошли, – так же притворно, с укоризной, сказал Вадим, кладя свои руки на попу Светы и с силой притягивая её к себе.

– Какие сутки? – изумилась Света. Она подняла руки и взъерошила волосы на голове Вадима. – И двенадцати часов не прошло!

– Вот столько времени потеряно! – воскликнул Вадим. – И потом: у тебя так хорошо, что часы летят незаметно.

– Что вы говорите, молодой человек! – засмеялась Света. – Мы знакомы уже сутки, как вы утверждаете, и всё это время вы только спите и трахаетесь! А нет, чтобы девушку в ресторан сводить, погулять с ней…

Вадим вздрогнул. Выходить на улицу в ближайшие день-два никак не входило в его планы.

– Не проблема, радость моя. Какую кухню вы предпочтёте вечером этого дня? – с улыбкой спросил он. И подумал: «По мне, так лучше всего домашняя, в этой квартире».

– Ты серьёзно? – не поверила Света. – Тогда выбор останется за мужчиной.

– Решено, – с напускной строгостью сказал Вадим, – ужинаем в ресторане. В самом дорогом и роскошном.

– Тем более – в душ, – улыбнулась Света, отстраняясь от его рук, и направляясь в ванну. – На улице такая духота, и всё небо в облаках.

– Духота и облачность, – сказал Вадим, закрывая за ней дверь, – это явно к дождю.

– Метеоролог мой! – крикнула Света через дверь. – Диван раздвинь.

Вадим вернулся на кухню и, на правах своего человека, открыл дверь холодильника, достал бутылку водки, из шкафчика над мойкой – рюмку, налил и залпом выпил. Поставил обратно бутылку, сполоснул рюмку и направился в комнату.

«Всё-таки время ещё есть, – думал Вадим, раздвигая диван и доставая из шкафа бельё и подушки, – немного, но есть. Конечно, никакого ресторана… нельзя так рисковать. Правда, готовит она отвратительно, так мужика нет, для кого стараться?»

Закончив с постелью, он подошёл к открытому окну. Действительно, духота страшная. Глянул вниз: приятный уютный дворик, полно зелени. «Странно, что такой уголок сохранился тут, почти в самом центре столицы… а ведь я так и не решил, что делать, куда бежать, кому звонить. Может, всё само рассосётся… Что у них, дел других нет, сколько убийств висит глухарями – и ничего… Надо искать выход на Таню, она должна быть в курсе… Может, я уже везде оправдан».

20 сентября 2010 года

Таня резко нажимала на кнопку звонка входной двери квартиры Жанны, стараясь передать звонком всю полноту своего негодования. Но дверь не открывалась.

– Вот сучка! – сказала Таня и с досады толкнула дверь рукой. И дверь открылась. Таня заглянула в прихожую квартиры и, никого не увидев, стремительно вошла. Жанна находилась у себя в комнате, одетая в школьную форму, стоя возле письменного стола, складывала учебники в сумку.

– Послушай, дорогая моя, – начала Таня, но Жанна перебила её вопросом. – Как ты вошла, милая?

– Дверь открыта, – сбилась Таня с боевого настроя.

– Вот видишь, милая, – с улыбкой сказала Жанна, – дверь для тебя открыта, я для тебя открыта, а ты ведёшь себя, как собственница… Такими мужчинами делиться надо!

– Что? – не поверила своим ушам Таня. – Чем? Кем делиться?

– Мужем твоим, Женей, – вновь улыбнулась Жанна, поворачиваясь лицом к Тане.

– Ах, ты, сучка! – крикнула Таня, направляясь к Жанне. Но подойти не получилось. Жанна быстро подняла левую руку, и Таня упёрлась носом в её открытою ладошку. Это было неожиданно и очень обидно. И Таня, отбросив свою сумочку, попыталась руками вцепиться в лицо и волосы любовницы. Благо Таня была выше, и руки у неё были длиннее.

Но столь безобразной женской драки, на которую настроилась Таня, не получилось. Жанна резко подняла правую ногу, согнутую в коленке и ударила Таню в промежность. Одновременно она развела обе свои руки со сжатыми кулаками и отведёнными большими пальцами в стороны. Этими отведёнными пальцами она сильно, с двух сторон, ударила Таню под рёбра. Страшная, дикая боль пронзила всё Танино тело, и она, даже не вскрикнув, упала на пол к ногам Жанны.

Когда боль отступила, и Таня обрела способность воспринимать действительность, она увидела над собой склонившееся лицо Жанны. Без малейших признаков участия.

– Пожалуешься мужу или дяде – убью, – скучно пообещала Жанна, – и вот что, любимая: не называй меня больше сучкой. Никогда. Договорились?

Таня промолчала, чувствуя, что сходит с ума. Она попыталась встать на колени, и тут же острая боль вновь пронзила её промежность и отозвалась в боках. Но всё же Таня смогла переместиться с пола на кровать и, усевшись на покрывало, с ужасом посмотрела на Жанну. Та, как ни в чём не бывало, продолжала собирать свою сумку.

– Ты, ты… где научилась этому? – спросила Таня, переводя дыхание.

– Научилась, – ответила Жанна.

– Что ты вытворяла в школе? – вернулась Таня к тому, зачем пришла.

– Твой муж. – без обиняков сказала Жанна. – Я хочу с ним переспать.

– Нет! – твёрдо сказала Таня. – Я люблю его и не дам тебе это сделать!

– Ты любишь моего дядю! – сказала Жанна. – Нельзя любить двух мужчин сразу.

– Много ты знаешь о любви, – буркнула Таня, понимая, что полностью запуталась в своих чувствах, и Жанна только что ткнула её носом в это.

– Что ты противишься? – сказала Жанна. Она закончила с сумкой и, поставив её на стул, подошла к Тане. – Пересплю с ним пару раз, что такого?

Таня подняла голову и посмотрела Жанне в лицо. Её поразили глаза Жанны: два бездонно-чёрных омута, странно спокойные и печальные, словно Жанна уже забыла всё то, что только что произошло между ними. Да и общий облик Жанны изменился, Тане показалось, что рядом с ней стоит огромный тигр, уверенный в своей силе и мощи. И с удовольствием жмурящийся в лучах солнца.

– Ты стала носить линзы? – вдруг спросила Таня.

– Какие линзы? – не поняла Жанна. Она напряглась, ожидая подвоха.

– У тебя глаза были серые, – сказала Таня.

– Значит, стала носить, – сказала Жанна. Похоже, она не поняла вопроса.

– Нет, – повторила Таня, тряхнув головой. – И я сделаю всё, чтобы Женя даже не посмотрел в твою сторону.

– Глупенькая, – мягко сказала Жанна, – Женя такой же кобель, как и все мужики. А я моложе тебя вдвое, да и красотой не обижена. Зачем себе усложнять жизнь… Это будет нашим с тобой маленьким секретом.

– Щас как дам, – сказала зло Таня, понимая всю свою беззащитность. Теперь она чётко видела Жанну совсем в новом свете: появилось в ней что-то от хищника, затаившегося до поры до времени, а пока вполне обаятельного и миролюбивого.

– Значит, договорились, – улыбнулась Жанна и, вернувшись обратно к столу, взяла сумку с учебниками. – До школы не подбросишь, любимая?

Таня встала, боль в паху прошла, но бока болели нестерпимо.

– Нет! – сказала Таня, и было не совсем понятно: то ли она по-прежнему боролась за своего мужа, то ли отказалась вести Жанну в школу.

Женя выключил воду, бьющую ему в лицо, вылез из ванны и, насухо растёршись полотенцем, вошёл в спальню, надевая на ходу длинный махровый халат. Там на огромной, как пустыня, постели, потягивалась обнажённая Жанна. В какой-то момент Жене показалась, что на постели лежит огромный тигр. Такая гигантская хищная кошка, которая сыто жмурилась и облизывалась в предвкушении предстоящей охоты.

«Странно, откуда эта девочка столько знает и понимает в постельных делах? – подумал он. – В её-то возрасте. И на шлюху совсем не похожа.

– Дорогой, – сказала Жанна, перекатываясь через всю постель так, что её голова свесилась вниз с кровати прямо перед Женей, – тебе нужно больше ходить голым.

– Неужели? – улыбнулся Женя.

– Ужели, ужели, – проговорила, улыбаясь во всю физиономию Жанна, пытаясь распахнуть халат на Жене. Она перевернулась на живот и вдруг спросила:

– А та женщина, что была с тобой на тренировке – твоя жена?

Халат распахнулся, и Женя, потеряв равновесие, упал на Жанну, вернее, на то место где она была. Перевернувшись на спину, он сел на край постели, и голова Жанны тотчас оказалась у него на коленях.

– Такая высокомерная, строгая, очень ухоженная и красивая. Как её зовут? – спросила она.

– Её зовут Татьяна, но почему ты решила, что она моя жена? – сказал Женя.

– А кто? Ясно – жена! – сказала Жанна. – Познакомь меня с нею.

– Вот только этого не хватало! – воскликнул Женя. – Думаешь, мне проблем не хватает, так ещё с вами…

Он аккуратно двумя руками переложил голову Жанны на кровать и, потянувшись к стулу с одеждой, встал. Но Жанна легонько ребром ладони ударила его под коленки, и когда Женя упал спиной на кровать, моментально оседлала его. Театрально замахнулась, намереваясь шлёпнуть его по носу. «Никогда не унижай мужчину, – вспомнила она слова своего наставника в телесных делах Мигрона, – особенно в постели и особенно физически, когда хочешь получить от него что-либо». Стараясь как можно медленней, она повела свою руку вниз, целя Жене в нос. Ей показалось: прошла вечность, прежде чем Женя соизволил перехватить руку и с победным видом опрокинуть её на спину.

– Девочка, – назидательно сказал Женя, прижимая, как он думал, Жанну к простыням, – никогда не пытайся бороться со мной. Я мужчина и априори сильнее, а значит, могу сделать тебе больно, не нарочно, конечно!

«Ты… мне… больно, – усмехнулась про себя Жанна, – рохля! Если ты по подсечке этого не понял… Тебя убить, даже усилий прилагать не надо. И надо же – судьба каравана зависит от таких увальней!» Но вслух сказала:

– Милый, я с тобой… даже в мыслях нет… я не хочу, чтобы уходил.

– Прости, любимая, но мне действительно пора, – сказал Женя, вставая.

– А как же твоя Татьяна? – вернулась Жанна к началу разговора. – Когда ты нас познакомишь?

– Это исключено, – ответил Женя, – что тут не ясно?

– Ты боишься: она поймёт, что я твоя любовница, – огорчилась Жанна. – А я хочу быть похожей на неё.

– Её нет в городе, – соврал Женя, чтобы закончить неприятный для него разговор, – я отправил её на острова развеяться. Улетела сегодня утром, с подругой.

– Вот как? – удивилась Жанна. – А что за подруга? Сколько ей лет? Красивая?

– Уж не ревнуешь ли ты? – рассмеялся Женя.

– Я? Тебя? – сказала Жанна серьёзно. – Ещё как ревную!

– Перестань, – сказал Женя, – у нас с тобой – так, ни к чему не обязывающая и приятная обоим интрижка…

– Интрижка! – возмущённо перебила его Жанна. – Ты, милый мой, женишься на мне!

– Ну-ну! – рассмеялся Женя. – Одевайся, я тебя подброшу домой.

– Мне в школу, на секцию, – сказала Жанна. – Так что за подруга?

– Фая, они работают вместе, – сказал Женя.

– …Фая, женщина тридцати восьми лет, с высшим гуманитарным образованием. Есть дочь тринадцати лет. Мать-одиночка. Родители умерли. Живёт в двухкомнатной квартире, которую отсудила у бывшего мужа. Повод для развода: пьянство и рукоприкладство. Хотя сама изменяла ему не раз. Сейчас встречается с женатым мужчиной, с которым работает в одном институте. Кроме этого, по неподтверждённым сведениям, имеет непостоянную интимную связь со своим руководителем. Главное: близкая подруга Тани. Последняя из оставшихся в живых, – закончил доклад Навуходоносор и склонил голову.

Жанна вздохнула, что ж, Фая так Фая. Конечно, через Женю было бы куда эффективней, но кто знал, что он так бережёт свою Таню. Ошибочка вышла! С этими мужиками нельзя быть уверенной ни в чём. «Хотя, конечно, мой косяк, – подумала Жанна. – Чёртов близнец!» Убийство Ольги смешало все планы. И, что совсем непонятно: как Таня смогла расправиться с одним из близнецов? «Это под силу только нам, дочерям повелителей, а она совсем не производит впечатления такой силы… Насколько таинственны и загадочны те, кого караван выбирает! Нет, второй близнец не будет рисковать: он будет готовить её смерть с учётом всех неожиданностей, а значит, есть время раскрыть её душу… И страдания тут самый надёжный способ».

– Ты сделал запись? – спросила Жанна.

– Да, госпожа, – ответил Навуходоносор, – она готова.

– Покажи! – приказала Жанна.

Она без всякого интереса просмотрела всё то, чем она и муж Тани занимались три часа назад в постели, обратив внимание только на последний диалог.

… «– А как же твоя Татьяна? Неужели ты её бросишь?

– Конечно! Тут всё ясно!

– И не боишься? Я ведь не претендую.

– Что тут бояться? Кто она – и кто я!

– Вот как? Скажи, пожалуйста? Кто ты?

– Я для неё всё, и даже больше!

– А я для тебя?

– Ты для меня всё, и даже больше!..»

– Тебе фильмы снимать, а не мечами размахивать, – усмехнулась Жанна.

– Что вы, госпожа! Разве я посмею? Это нанятый мною человек, он и слова подменил, – сказал Навуходоносор.

– О как? – удивилась Жанна. – И что же он знает?

– Тут не о чем волноваться, он полчаса как мёртв, – ответил Навуходоносор.

– Это должно оказаться в голове Тани сегодня ночью, – приказала Жанна.

– Я сам займусь этим, – склонил голову Навуходоносор.

– А где наша Таня? – спросила Жанна.

– В данный момент она в доме Фаи, – ответил Навуходоносор. – Болтают ни о чём.

– Славно, – рассмеялась Жанна, – любовник в бегах, с любовницей не понять что: мужа вот-вот уведёт, а она болтает с подругой!

Жанна упорно нажимала кнопку звонка, пока дверь квартиры не открылась.

– С ума сошла? – спросила Фая, стоя на пороге.

– Мне нужна Таня! – с вызовом сказала Жанна. – Я знаю: она здесь, у вас!

– Ты кто, девочка? – удивилась Фая.

Но Жанна, не ответив, проскользнула мимо Фаи в квартиру. Таня сидела на кухне за столом, на котором красовалась начатая бутылка вина, два бокала и открытая коробка конфет.

– Милая, почему ты меня избегаешь? Что я такого натворила, что ты поступаешь так жестоко? – начала Жанна, устраиваясь рядом с Таней на свободном табурете, заглядывая в глаза и кладя руки ей на колени.

– Уже залезла к нам с Женей в постель? Пришла поделиться радостью? – с горечью сказала Таня, убирая руки Жанны и стараясь отодвинуться от неё.

Жанна почувствовала боль и отчаяние Тани, то, как эта смесь нарастает и стремится вырваться наружу, приоткрывая в её душе дверь, за которой билось сердце.

– Это что за девица? – спросила Фая. Она стояла в дверном проёме и с любопытством смотрела на происходящее.

– Это любовница моего мужа, – ответила Таня.

Фая среагировала мгновенно. Сделав шаг к Жанне, не обращавшую на Фаю никакого внимания и пристально смотревшую в глаза Тани, она обеими руками вцепилась в её волосы.

– Ах, ты, сука малолетняя! Хочешь мужика в тюрьму упрятать? – заорала Фая, за волосы стаскивая Жанну с табурета на пол. – Денег тебе подавай!

Это было так нелепо и неожиданно, что в первое мгновение Жанна растерялась. Но через секунду она справилась с собой и, стоя на полу на коленях, лицом упираясь в ноги Фаи, она обоими руками обхватила пятки Фаи и рванула их на себя. Фая грохнулась на спину, но в кулаках её остались клочья волос Жанны, которая, не обращая внимания на боль от вырванных волос, вернулась к Тане. Устроившись на полу возле Таниных ног, она вновь заглянула в её глаза.

Таня, никак не отреагировавшая на эту скоротечную стычку, хмуро посмотрела на Жанну.

– Что ты, маленькая, – зашептала Жанна, не отрывая своих глаз от лица Тани, – он же сам предложил…

– Что предложил? – не поняла Таня, отрываясь от глаз Жанны и глядя, как Фая ворочается в коридоре, пытаясь подняться на ноги.

И Жанна почувствовала, как душа Тани распахивается, открывая путь к её сердцу. «Давай же, давай! – мысленно кричала Жанна. – Заплачь, ударь меня… дай выход своим страданиям! И всё будет кончено, дорога будет открыта!»

– Как – что? – притворно удивилась Жанна. – Замуж за него. Он тебе разве не сказал?

– Подожди, – сказала Таня, вставая и отстраняясь от Жанны, – какой, к чёрту, «замуж»? Подожди, с этим надо разобраться!

И Жанна поняла, почувствовала, как дверь внутри Тани захлопнулась.

Жанна больше не могла сдерживать себя: лицо её начало быстро меняться и приобретать черты девушки, которая однажды явилась к Тане то ли во сне, то ли в бреду – у той странной полуразрушенной избушки и огромной страшной пещеры. Туман окутал всё тело Жанны, и тут же рябь пробежала в воздухе, разрывая в клочья матово-тёмное облако, скрывавшее её. Треснуло и осыпалось на пол кухни и туда, вниз, на асфальт улицы, стекло окна. И вот прямо перед Таней встала Азува, младшая дочь повелителя Хаммуила.

– Подожди?! – страшным шёпотом сказала она. – Ждать! Что ты, ни о чём не думающая, ничего не ценящая, знаешь об ожидании?! Ты ждёшь, когда твой народ века, тысячелетия не видит солнца, не чувствует ветра?! Ты ждёшь, когда время встаёт в горле и бессилие разрывает тебя?! И ты мне говоришь – ждать!

Яркий луч солнца проник в пространство кухни, и Азува, вся дрожа от ужаса того, что раскрылась, показала себя, встала на него. И обернулась: Фая, открыв рот, с выпученными глазами сидела на полу и указательными пальцами обеих рук показывала на неё и Таню. В руках Азувы выкристаллизовалась из луча света алебарда, и, развернувшись обратно к Тане, которая в страхе, вскочив с табуретки, пыталась вжаться в стену, она, вытянув руку, лезвием алебарды коснулась Таниной шеи.

– Будет то, зачем я пришла сюда, и ты подчинишься. Другого не будет! – крикнула Азува.

Луч света померк: туча закрыла солнце, а вместе с лучом исчезла и дочь повелителя.

Прошла вечность, прежде чем Таня смогла оправиться от шока и пошевелиться.

– Что это было? – спросила Фая, вставая на ноги.

– Не знаю, – нервно рассмеялась Таня. – Одно точно: это не Жанна.

– Да это вообще не человек, – сказала Фая, подходя к столу.

– Это что же, церковь правду говорит? – тихо спросила Таня, опускаясь на табурет.

– Выпьем, – ответила Фая, беря в трясущиеся руки бутылку.