Часть семнадцатая (Встреча с Шурпанакхой)
Под стать святожителю, в хижине, листьями крытой,
Безгрешный царевич беседовал с братом и Ситой,
Оп притчу рассказывал Сите и сыну Сумитры,
Блистая, как Месяц, в соседстве сияющей Читры.
Одна безобразная ракшаси в поисках дичи
Туда забрела — и прервалось течение притчи.
С рожденья звалась Шурпанакхой она за уродство, —
За когти, ногам придававшие с веялкой сходство.
И взору ее луноликий представился Рама,
Прекрасный, как тридцать богов, как пленительный Кама,
И мягкие кудри, и мощь благородной десницы,
И блеск удлиненных очей сквозь густые ресницы,
И смуглое, схожее с лотосом синим, обличье,
И царские знаки, и поступи юной величье,
Что плавностью напоминала походку слоновью,
Увидела ракшаси — и воспылала любовью
Уродина эта — к прекрасному, как полполунье,
К нему, сладкогласному,— скверная эта хрипунья
Противноволосая с дивноволосым равнялась.
Противноголосая с дивноголосым равнялась.
Сама медно-рыжая — с ним, темнокудрым, равнялась
И, дура бесстыжая, с великомудрым равнялась.
С красавцем равнялась она — при своем безобразье,
И с лотосоглазым таким — при своем косоглазье.
С таким тонкостанным и царские знаки носящим
Равнялась она, страхолюдная, с брюхом висящим.
Приблизившись к Раме, палима любовною жаждой,
Сказала ему Шурпанакха: «Решится не каждый
Избрать этот лес для жилья, если ракшасов племя
Сюда без помех прилетает во всякое время.
Эй, кто вы, с собой прихватившие луки и копья,
Да деву-отшельницу, — шкура на ней антилопья?»
На это отвечал он учтиво и чистосердечно: «Я — Рама, старшин сын покойного царя Дашаратхи, что могуществом был равен богам. Со мной здесь преданный и добросклонный брат Лакшмана и верная супруга Сита, царевна Видехи. Я поселился в лесу Панчавати, выполняя отцовскую волю и свой долг».
Догадавшись по устрашающему облику своей собеседницы, что перед ним ракшаси, он осведомился об ее имени и спросил, с какой целью явилась она сюда. Неожиданная гостья ответила так:
«Прозванье мое Шурпанакха. Под стать чародею —
Искусством свой облик менять я с рожденья владею.
Брожу и пугаю святых обитателей чащи.
Ты Равану знаешь? Он брат мой великоблестящий!
Другой — Кумбхакарна, что в сон погружен беспробудный,
А третий — Вибхишана, праведный, благорассудный.
Четвертый и пятый — отважные Душана с Кхарой,
Считаются в битвах свирепой, воинственной парой.
Я доблестью их превзошла. Разве есть мне преграда?
Своим изволеньем по воздуху мчусь, если надо.
А Сита? Что толку в уродце таком неуклюжем!
О Рама прекрасный, ты должен мне сделаться мужем.
Цавевич мы - ровня. К тебе воспылавшую страстью,
Бери меня в жены, не вздумай противиться счастью!»
Часть восемнадцатая (Бегство Шурпанакхи)
И той что в супруги ему набивалась бесстыдно,
Учтивый царевич ответил, смеясь безобидно:
«Женою мне стала царевна Видехи, но, кроме
Себя, госпожа, не потерпишь ты женщины в доме!
Тебе дивнобедрая, надобен муж превосходный.
Утешься! В лесу обитает мой брат благородный.
Живи с ним, блистая, как солнце над Меру-горою,
При этом себя не считая супругов второю».
Тогда похотливая ракшаси младшего брата
Вовсю принялась улещать, вожделеньем объята:
«Взгляни на мою красоту! Мы достойны друг друга.
Я в этих дремучих лесах осчастливлю супруга».
Но был в разговоре находчив рожденный Сумитрой
И молвил, смеясь над уловками ракшаси хитрой:
«Разумное слово, тобой изреченное, слышу,
Да сам я от старшего брата всецело завишу!
А ты, госпожа, что прекрасна лицом и осанкой, —
Неужто согласна слуге быть женою-служанкой?
Расстанется Рама, поверь, со своей вислобрюхой,
Нескладной, уродливой, злобной, сварливой старухой.
В сравненье с тобой, дивнобедрой, прекрасной, румяной,
Не будет мужчине земная супруга желанной».
Сама Шурпапакха, поскольку была без понятья,
Смекнуть не могла, что над ней потешаются братья.
Свирепая ракшаси в хижине, листьями крытой,
Увидела Раму вдвоем с обольстительной Ситой.
«Ты мной пренебрег, чтоб остаться с твоей вислобрюхой,
Нескладной, уродливой, злобной, сварливой старухой?
Но я, Шурпанакха, соперницу съем, и утехи
Любовные станешь со мною делить без помехи!» —
Вскричала она и на Ситу набросилась яро.
Глаза пламенели у ней, как светильников пара.
Очами испуганной лани глядела царевна
В ужасные очи ее, полыхавшие гневно.
Казалось, прекрасную смертными узами Яма
Опутал, по быстро схватил ненавистницу Рама.
Он брату сказал: «Ни жива ни мертва от испуга
Царевна Митхилы, моя дорогая супруга.
Чем шутки шутить с кровожадным страшилищем, надо
Его покарать, о Сумитры достойное чадо!»
Тут Лакшмана в гневе из ножен свой меч извлекает.
Чудовищной деве он уши и нос отсекает.
И, кровью своей захлебнувшись, в далекие чащи
Пустилась бежать Шурпанакха тигрицей рычащей.
С руками воздетыми, хищную пасть разевая,
Она громыхала, как туча гремит грозовая.
Оскорбленная Шурпапакха, разыскав своего великосильного брата Кхару, сидящего в кругу свирепых ракшасов, с рыданьями бросилась ему в ноги. «О сестра! Кто испортил твою красоту?» — спросил Кхара. «Двое могучих лотосооких юношей, одетых в луб и черные антилопьи шкуры. Они назвались сыновьями царя Дашаратхи: Рамой и Лакшманой. На них и впрямь царственные знаки, притом смахивают они на небожителей. С ними прекрасная тонкостанная дева в уборе из золота и драгоценных каменьев».
Разгневанный Кхара с войском из четырнадцати тысяч ракшасов обрушился на обитель Рамы. Великий сын Дашаратхи повелел Лакшмапе остаться с Ситой в пещере, пока он сам не разобьет несметное войско, приведенное сюда Шурпанакхой. Рама напряг оправленный в золото лук н сказал ракшасам: «Этот лук взял я для того, чтобы расправиться с вами за зверства и притеснения, чинимые святым отшельникам, обитающим в лесу Данда-ка. Если вы хоть самую малость дорожите жизнью — поворачивайте вспять!»
В ответ па эти слова в доблестного сына Дашаратхи полетели многочисленные копья. Однако неустрашимый потомок Рагху рассекал своими златыми стрелами вражеское оружие. Придя в ярость, он извлек из колчана острые «нарача», точенные на камне, блистающие подобно лучам солнца. Они истребляли ракшасов, как громовая стрела — врагов Индры. Четырнадцать тысяч ратников Кхары остались на поле сраженья, в том числе трехголовый демон Тришира. Не избежал общей участи и сам Кхара. Весть о гибели брата и всех его сподвижников поведал Равапе спасшийся бегством Акампаца. Свой рассказ о беспредельном могуществе Рамы, которого не могут лишить жизни ни боги, ни асуры, заканчивает он советом похитить Ситу. «Послушай меня внимательно! — говорит Акампана повелителю ракшасов. Эта жемчужина среди женщин поражает своей несказанной красотой. В трех мирах нет ей равной! Нужно хитростью заманить Раму в лес и увезти его сокровище на Ланку. Нет сомненья в том, что сын Дашаратхи не перенесет разлуки с любимой супругой». Гавана, подстрекаемый вдобавок своей сестрой Шурпанакхой, с восторгом выслушал совет Акампаны. Он приказывает ракшасу Мариче, приняв обличье златошерстого оленя, приблизиться к обители Рамы. Когда оба царевича, в угоду Сите, погонятся за прекрасным животным, она останется одна, и Равана сможет осуществить задуманное похищение.
Грозный Марича, с превеликим трудом спасшийся в свое время от рук доблестного сына Дашаратхи, был мучим страхом и дурными предчувствиями. Но Равана, не желая внимать его увещаниям, велел ему взойти на воздушную колесницу, примчавшую обоих в Панчавати, н жилищу царственных отшельников.
Часть сорок вторая (Марича превращается в оленя)
Под сенью смоковницы ракшасов буйных властитель
Увидел смиренную хижину, Рамы обитель.
И Десятиглавый, с небес опустившись отвесно,
Сошел с колесницы, украшенной златом чудесно.
Он Маричу обнял и молвил, на хижину глядя:
«Не мешкай, должны мы исполнить свой замысел, дядя!»
И ракшас не мог пренебречь властелина веленьем.
Он, облик сменив, обернулся волшебным оленем,
Красивым животным, что взад и вперед у порога
Носилось, хоть Маричи сердце снедала тревога.
Олень пробегал по траве меж деревьев тенистых.
Сверкали алмазы на кончиках рожек ветвистых,
А шкура его серебрилась от крапин искристых.
И губы оленя, как лотос, па мордочке рдея,
Блестели, слегка изгибалась высокая шея.
В отличье от многих собратьев, покрытый не бурой,
А золотом и серебром отливающей шкурой,
Два лотосовых лепестка — два лазоревых уха
Имел он и цвета сапфира — поджарое брюхо,
Бока розоватые, схожие с мадхукой дивной,
Как лук семицветный Громовника — хвост переливный.
На быстрых ногах изумрудные были копыта,
И чудное тело его было накрепко сбито.
При помощи сил колдовских, недоступных понятые,
Стал Марича гордым оленем, прибегнув к заклятью.
Его превращенье продлилось не дольше мгновенья.
На шкуре златого оленя сверкали каменья.
Резвился у хижины, облик приняв светозарный,
Чтоб Ситу в силки заманить, этот ракшас коварный.
И Рамы приют освещал, и поляны, и чащи
Сей блеск несказанный, от оборотня исходящий.
Спиною серебряно-пестрой, исполненный неги,
Олень красовался, жуя молодые побеги,
Покамест у хижины, сенью смоковниц повитой,
Нечаянно не был замечен гуляющей Ситой.
Часть сорок третья (Сита восхищается оленем)
Срывала цветы дивнобедрая, н в отдаленье
Пред ней заблистали бока золотые оленьи.
«О Рама, взгляни!» — закричала она в умиленье.
Жена тонкостанная, чья красота безупречна,
За этим диковинным зверем следила беспечно.
Она призывала великого Рагху потомка
И Лакшману, храброго деверя, кликала громко.
Но тот, на оленью серебряно-пеструю спину
Взглянув, обращается к старшему царскому сыну:
«Мне чудится Марича в этом волшебном животном.
Ловушки в лесах расставлял он царям беззаботным,
Что, лук напрягая, летели, влекомы соблазном,
В погоню за тенью, за призраком дивнообразным.
Легко ли! В камнях драгоценных серебряно-пегий
Олень по поляне гуляет и щиплет побеги!»
Но Сита с улыбкой чарующей, Лакшманы слово
Спокойно прервав, обратилась к царевичу снова,
Не в силах стряхнуть наважденье кудесника злого.
«Похитил мой разум, — сказала царевна Видехи,—
Олень златозарный. Не мыслю я лучшей утехи!
О Рама, какое блаженство, не ведая скуки,
Играть с ним! Диковину эту поймай, Сильнорукий!»
И Раму олень златошерстый поверг в изумленье,
Пестря серебром, словно звезд полуночных скопленье.
Венчанный рогами сапфирными с верхом алмазным,
Он блеск излучал несказанный, дышал он соблазном!
Но Рама жену не хотел опечалить отказом
И Лакншаие молвил: «Олень, поразивший мой разум,
Будь зверь он лесной или Марича, ракшас коварный,
Расстанется нынче со шкурой своей златозарной!
Притом Богоравный добавил: «Следи неустанно,
Чтоб этот злонравный вреда не нанес Тонкостенной!
Оленя стрелой смертоносной, отточенной остро,
Убью и вернусь я со шкурой серебряно-пестрой».
Часть сорок четвёртая (Рама убивает Маричу)
Врагов Истребитель, отваги отмечен печатью,
Свой стаи опоясал мечом со златой рукоятью.
Он лук взял изотпутый трижды и стрелы в колчане,
За зверем диковинным он устремился в молчанье.
Подобного Индре царевича раджа олений
Увидел и сделал прыжок, подгибая колени.
Сперва он пропал из очей, устрашен Богоравным,
Затем показался охотнику в облике явном,
Сияньем своим пробуждая восторг в Сильноруком,
Что по лесу мчался с мечом обнажённым и луком.
То медлил прекрасный олень, то, как призрак манящий,
Мелькал — и стремглав уносился в далекие чащи,
Как будто по воздуху плыл и в простор поднебесный
Прыжком уносился, то видимый, то бестелесный.
Как месяц, повитый сквозных облаков пеленою,
Блеснув, исчезал он, укрытый древесной стеною.
Все дальше от хижины, в гущу зеленых потемок,
Стремился невольно за Маричей Рагху потомок.
Разгневался Рама, устав от усилий надсадных.
Олень обольстительный прятался в травах прохладных.
Приблизившись к царскому сыну, Летающий Ночью
Скрывался, как будто бы смерть он увидел воочью.
К оленьему стаду, желая продлить наважденье,
Примкнул этот ракшас, но Раму не ввел в заблужденье,
С оленями бегая, в купах деревьев мелькая,
Серебряно-пегою дивной спиною сверкая.
Отчаявшись оборотня изловить и гоньбою
Измучась, решил поразить его Рама стрелою.
Смельчак золотую, блистающую несказанно,
Стрелу, сотворенную Брахмой, достал из колчана.
Ее, смертоносную, на тетиву он поставил
И, схожую с огненным змеем, в оленя направил.
И Мариче в сердце ударила молнией жгучей
Стрела златоперая, пущена дланью могучей.
И раненый ракшас подпрыгнул от муки жестокой
Превыше растущей поблизости пальмы высокой.
Ужасно взревел этот Марича, дух испуская.
Рассыпались чары, и рухнула стать колдовская.
«О Сита, о Лакшмана!» — голосом Рагху потомка,
Послушен велению Раваны, крикнул он громко.
Немало встревожило Раму такое коварство.
«Ни Сита, ни Лакшмапа не распознают штукарства, —
Помыслил царевич,— они поддадутся обману!»
И в сильной тревоге назад поспешил в Джанастхану.
Часть сорок пятая (Сита отсылает Лакшману)
А Сита услышала горестный крик лицедея
И кинулась к деверю в страхе, собой не владея.
«Ты Раме беги на подмогу, покамест не поздно! —
Взмолилась она к добросклоцному Лакшмане слезно, —
Нечистые духи его раздирают на части,
Точь-в-точь как быка благородного — львиные пасти!»
Но Лакшмана, следуя Рамы веленью, от Ситы
Не смел удалиться, оставив ее без защиты.
«Как видно, ты гибели Рагху потомка желаешь,
Затем что бесстыдно ко мне вожделеньем пылаешь! —
Сказала она.— Ты прикинулся братом послушным!
На деле ты был супостатом ею криводушным.
Лишенная милого мужа, не мыслю я жизни!»
И горечь звучала в неправой ее укоризне.
Но Лакшмана верный, свою обуздавший гордыню,
Ладони сложил: «Почитаю тебя, как богиню!
Хоть женщины несправедливы и судят предвзято,
По-прежнему имя твое для меня будет свято.
Услышит ли Рама, вернувшись, твой голос напевный?
Увидит ли очи своей ненаглядной царевны?»
«О Лакшмана! — Нежные щеки рыдающей Ситы
Слезами горючими были обильно политы. —
Без Рамы, поверь мне, напьюсь ядовитого зелья,
Петлей удавлюсь, разобьюсь я о камни ущелья!
Взойду на костер или брошусь в речную пучину,
Но — Рамой клянусь! — не взгляну на другого мужчину».
Бия себя в грудь, предавалась печали царевна,
И сын Дашаратхи ее утешал задушевно.
Ладони сложив, он склонился почтительно снова,
Но бедная Ста в огвет не сказала на слова.
На выручку старшему брату пустился он вскоре,
И Рамы супругу покинуть пришлось ему в горе.
Часть сорок шестая (Разговор Раваны с Ситой)
Явился в обитель, что выстроил сын Каушальи,
Владыка Летающих Ночью, обутый в сандальи,
С пучком, одеянье шафранного цвета носящий,
И с чашей — как брахман святой, подаянья просящий,
И зонт его круглый сквозь слезы увидела дева,
И посох тройчатый висел на плече его слева.
В подобном обличье к царевне, оставленной в чаще,
Направился ракшасов раджа великоблестящий.
Без солнца и месяца в сумерки мрак надвигался —
Без Рамы и Лакшманы — Равана так приближался!
На Ситу он хищно взирал, как на Рохини — Раху.
Листвой шелестеть перестали деревья со страху.
Как прежде, не дул освежающий ветер в испуге,
Когда он украдкой к чужой подбирался супруге.
Годавари быстрые волны замедлили разом
Теченье свое, за злодеем следя красноглазым,
Что, Рамы используя слабость, походкой неспешной,
Монахом одет, подступал, многогрешный, к безгрешной
Царевна блистала звездой обольстительной, Читрой,
Вблизи пламенел грозновещей планетой Злохитрый.
Надев благочестья личину, был Десятиглавый
Похож на трясину, где выросли пышные травы.
Он молча взирал на прекрасную Рамы подругу,
Что ликом своим, как луна, освещала округу,
Пунцовые губы и щек бархатистых румянец
Узрел он и белых зубов ослепительный глянец.
Рыданья и вопли красавицы, горем убитой,
К нему долетали из хижины, листьями крытой.
И слушал неправедный Равана, стоя снаружи,
Как в хижине плачет Митхилы царевна о муже.
К прекрасной, из желтого шелка носящей одежду,
Приблизился он, понапрасну питая надежду.
И с видом смиренным Летающих Ночью властитель,
Прикинувшись нищим, супруги чужой обольститель,
Не ракшас, но брахман достойный, читающий веду,
С Видехи царевной завел осторожно беседу.
Ее красоте несказанной дивился Злонравный:
«О дева! Тебе в трех мирах я не видывал равной!
Трепещет, как пруд соблазнительный, полный сиянья,
Твой стан упоительный в желтом шелку одеянья.
В гирлянде из лотосов нежных ты блещешь похожей
На золото и серебро ослепительной кожей.
Признайся, ты — страсти богиня, прекрасная Рати?
Иначе откуда бы взяться такой благодати?
Ты — Лакшми иль Кирти, сошедшая к нам с небосклона?
Одно достоверно — что ты рождена не из лона!
Прекрасные острые ровные зубы невинно
Сверкают своей белизной, словно почки жасмина.
От слез покраснели глазные белки, но зеницы
Огромных очей, пламенея, глядят сквозь ресницы.
О дева с округлыми бедрами, сладостным станом,
С обличьем, как плод наливной, бархатистым, румяным,
С чарующим смехом, с грудями, прижатыми тесно
Друг к дружке, что жемчуг отборный украсил чудесно!
Похитили сердце мое миловидность и нега.
Так волны уносят обломки размытого брега.
Доселе супруги богов и людей не имели
Столь дивных кудрей, столь упругих грудей не имели,
Не знали жилицы небес и Куберы служанки
Столь гибкого стана и гордой сверх меры осанки.
Три мира — небесный, земной и подземный — доныне
Не видели равной тебе красотою богини!
Но если такая, как ты, в трех мирах не блистала,
Тебе обретаться в дремучих лесах не пристало.
Охотятся ракшасы в чаще, не зная пощады,
А ты рождена для дворцов, для садовой прохлады,
Роскошных одежд, благовоний, алмазов, жемчужин,
И муж наилучший тебе, по достоинству, нужен.
Ответь, большеглазая, кто же с тобой, темнокудрой,
В родстве: богоравные маруты, васу иль рудры?
Но здешняя чаща — Летающих Ночью обитель.
Откуда возьмется в окрестных лесах небожитель?
Не встретятся тут ни гандхарвы, ни слуги Куберы.
Лишь бродят свирепые тигры, гиены, пантеры.
Богиня, ужель не боишься опасных соседей -
Ни цапель зловещих, ни львов, ни волков, ни медведей.
Откуда ты? Чья ты? Не страшны ль тебе, луноликой,
Слоновьи самцы, что охвачены яростью дикой
И жаждой любовной томимы, вступать в поединки
Готовы на каждой поляне лесной и тропинке?
Красавица, кто ты? Зачем пребывать ненаглядной
В лесу, где охотится ракшасов род плотоядный!»
С речами лукавыми демонов раджа злотворный
В обличье святого явился к жене безукорной.
Царевной Митхилы почтен был Великоблестящий,
Как дваждырожденный мудрец, подаянья просящий
Слова Раваны отнюдь не походили на речь святожителя. Однако, считая пришельца брахманом и своим гостем, прекрасная дочь Джанаки приняла его радушно и учтиво. «Я — Сита, царевна Видехи,— сказала она.— Со своим супругом Рамой и деверем Лакшманой, по воле покойного царя Дашаратхи, я обитаю в этой красивой хижине. Не соблаговолишь ли ты, святомудрый, назвать мне свое имя, род и племя?»
Часть сорок седьмая (Равана открывается Сите)
Владыка Летающих Ночью, исполненный блеска,
Супруге великого Рамы ответствовал резко:
«Я страшен богам, небожителям, людям и тварям,
Властителям горного мира, земным государям!
О Сита, я — Равана, демонов раджа всевластный!
Увидя шелками окутанный стан сладострастный
И негу твоей отливающей золотом кожи,
Делить перестал я с несчетными женами ложе.
О робкая, зваться ты будешь царицею главной.
Как Ланка зовется столицею великославной.
Твердыня ее на вершине горы осиянной
Стоит посредине бушующего океана.
По рощам ты станешь гулять, благоизбранна мною,
Расставшись охотно с обителью этой лесною.
Толпой пятитысячной будут всечасно служанки
Творить угожденье супруге властителя Ланки».
Но вспыхнула дева Видехи, как факел зажженный.
Был полон презренья ответ Безупречно сложенной:
«Как Индра всесильный, питающий землю дарами,
Один у меня повелитель: я предана Раме!
Как ширь океана, глубок и спокоен, с горами
Сравнится бестрепетный воин. Я предана Раме!
Он — древо баньяна, что сенью вегвен, как шатрами,
С готовностью всех укрывает. Я предана Раме!
Он ликом прекрасней луны, что блестит над мирами,
Он мощью безмерной прославлен. Я предана Раме!
С повадкой шакальей — гоняться за львицей, что в жены
Избрал этот лев, Каушальей-царицей рожденный?
Зачем злодеянье творишь ты, себе в посмеянье?
Ведь я для тебя недоступна, как солнца сиянье!
Преследуя Рамы жену — вместо райского сада
Любуешься ты золотыми деревьями ада!
Зубов у змеи ядовитой с разинутым зевом,
Клыков у голодного тигра, объятого гневом,
Перстами не вырвешь ты, Равана Десятиглавый,
В живых не останешься, выпив смертельной отравы.
Ты Мандару-гору скорей унесешь за плечами,
Чем Рамы жену обольстишь колдовскими речами.
Ты, с камнем на шее плывя, одолеешь пучину,
Но Рамы жену не заставишь взглянуть на мужчину.
Ты солнце и месяц в горст или пламя в подоле
Задумал теперь унести? Не в твоей это воле!
Натешиться всласть пожелал ты женой добро нравной
И мыслишь супругу украсть, что избрал Богоравный?
Не жди воздаянья потугам своим бесполезным.
Стопами босыми по копьям пройдешь ты железным!
Меж царственным львом и шакалом различья не знаешь,
Меж грязной водой и сандалом различья не знаешь.
Ты низости полон и Рамы величья не знаешь!
Мой Рама в сравненье с тобой, похититель презренный,
Как амриты чаша — с посудиной каши ячменной!
Запомни, что ты против Рамы, великого мужа,
Как против зыбей океанских — нечистая лужа.
Под стать Шатакрату, он славится твердостью духа.
Не радуйся, ракшас, как в масло упавшая муха!»
Так праведная — нечестивому, вспыхнув от гнева,
Ответила — и задрожала, как райское древо.
Часть сорок восьмая (Равана продолжает уговаривать Ситу)
«Я с братом Куберой затеял умышленно ссору.
В неистовой схватке его победил я в ту пору.
Он в страхе ушел на Кайласу, священную гору.
Я назло Кубере ею колесницей чудесной
Доныне владею и плаваю в сфере небесной.
О дева Митхилы! Бегут врассыпную, в тревоге,
Мой лик устрашительный видя, бессмертные боги.
И шума зеленой листвы, распустившейся пышно,
О царская дочь, при моем появленье не слышно.
И ветер не дует, недвижно речное теченье,
А солнца лучи — как луны голубое свеченье.
Среди океана мой град, именуемый Ланкой,
Для взора, под стать Амаравати, блещет приманкой.
Стеной крепостной обнесен этот град многолюдный.
Она золотая, в ней каждый портал — изумрудный.
Свирепые ракшасы, жители дивной столицы,
Дворцами владеют, имеют слонов, колесницы.
Густые деревья прохладных садов и беспыльных
Красуются многообразьем плодов изобильных.
Божественные наслажденья со мной повседневно
Вкушая, ты жребий земной позабудешь, царевна!
О Раме напрасно печалишься, век его прожит!
Ведь он — человек, и никто его дней де умножит.
Отправил в леса Дашаратха трусливого сына,
Любимцу меж тем предоставил престол властелина.
На что тебе Рама, лишенный отцовского царства,
От мира сего отрешенный, терпящий мытарства?
Не вздумай отвергнуть меня! Повелитель всевластный,
Явился я, Камы стрелой уязвлен любострастной.
Раскаешься, словно Урваши — небесная дева,
Ногой оттолкнувшая милого в приступе гнева.
Перста моего испугается Рама твой хилый!
Зачем ты противишься счастью, царевна Митхилы?»
Но пылкую отповедь этой красавицы дивной
Услышал немедленно Равапа богопротивный:
«Похитив жену Громовержца, прекрасную Сачи,
Ты можешь остаться в живых, — ведь бывают удачи!
Но если ты Ситу похитил — спастись не надейся:
Умрешь неизбежно, хоть амриты вдоволь напейся!»
Часть сорок девятая (Равана похищает Ситу)
Тут подлинный облик побочного брата Куберы
Явил соблазнитель, ее устрашая сверх меры.
Личину монаха он сбросил, притворством наскуча,
И встал перед ней красноглазый, огромный, как туча.
Очами багровыми Ланки властитель постылый
Уставился в лотосы — очи царевны Митхилы.
В одежде из пурпура, златом тяжелым украшен,
Он, десятиглавый и двадцатирукий, был страшен.
А вихрь благовонный, над братом Куберы побочным
Кружась, на лету осыпал его ливнем цветочным.
Сказал он отважного Рамы прекрасной супруге,
На облик его супостата взиравшей в испуге, —
Сказал темнокудрой, убор огнезарный носящей,
Летающих Ночью властитель великоблестящий, —
Сказал дивпобедроя красавице Десятиглавый:
«Тебе, несравненная, надобен муж величавый,
Как я, в трех мирах осиянный немеркнущей славой!
Покинь человека! Моей не противься приязни.
Ты мне, как супругу, предаться должна без боязни.
О женщина, мужу ты будешь творить угожденье.
Ко мне вожделеньем пылая, вкусишь наслажденье».
Был Равана страстью своей ослеплен сумасбродной.
Как Рохини — Будха, царевну схватил злоприродный.
За темнокудрявые волосы Десятиглавый
Пребольно поймал ее левой рукою, а правой
Округлые бедра обвив, соблазнитель постылый
К себе прижимал благородную деву Митхилы.
Тогда божества, населявшие чащу лесную,
Гонимые страхом, пустились бежать врассыпную:
Ведь это страшилище гороподобное было,
Клыкастое, полное силищи, злобное было!
За Раваной тут с высоты колесница спустилась.
Он ликом был грозен, как туча, что в небе сгустилась,
А эта повозка златая, отменной чеканки
Была отнята у Куберы властителем Ланки.
Царевну в охапку схватил он могучею дланью.
Ее в колесницу внеся, разразился он бранью.
Она зарыдала, у Раваны сидя на ляжке.
И взмыли в лазурное небо, на горе бедняжке,
Волшебные кони — зеленые, в чудной упряжке.
Часть пятьдесят вторая (Равана похищает Ситу)
«О Рама!» — взывала, рыдая, царевна Видехи,
Но Равана в небо ее уносил без помехи.
И нежные члены, сквозь желтого шелка убранство,
Мерцали расплавом златым, озаряя пространство.
И Равану пламенем желтым ее одеянье
Объяло, как темную гору — пожара сиянье.
Царевна сверкала, как молния; черною тучей
Казался, добычу к бедру прижимая, Могучий.
Был Десятиглавый осыпан цветов лепестками:
Красавица шею и стан обвивала венками.
Гирлянды, из благоухающих лотосов свиты,
Дождем лепестков осыпали мучителя Ситы.
И облаком красным клубился в закатном сиянье
Блистающий царственным золотом шелк одеянья.
Владыка летел, на бедре необъятном колебля
Головку ее, как цветок, отделенный от стебля.
И лик обольстительный, ракшасом к боку прижатый,
Без Рамы поблек, словно лотос, от стебля отъятый.
Губами пунцовыми, дивным челом и глазами,
И девственной свежестью щек, увлажненных слезами,
Пленяла она, и зубов белизной небывалой,
И сходством с луной, разрывающей туч покрывало.
Без милого Рамы красавица с ликом плачевным
Глядела светилом ночным в небосводе полдневном.
На Раваны лядвее темной, дрожа от испуга,
Блистала она, златокожая Рамы подруга,
Точъ-в-хочь как на темном слоне — золотая подпруга.
Подобная желтому лотосу, эта царевна,
Сверкая, как молния, тучу пронзавшая гневно,
Под звон золотых украшений, казалась влекома
По воздуху облаком, полным сиянья и грома.
И сыпался ливень цветочный на брата Куберы
С гирлянд благовонных царевны, прекрасной сверх меры.
Казался, в цветах утопающий, Равана грозный
Священной горой, что гирляндой увенчана звездной.
У Ситы свалился с лодыжки браслет огнезарный.
Но без передышки летел похититель коварный.
Он древом казался, она — розоватою почкой,
Налившейся туго под гладкой своей оболочкой.
На Раваны ляжке блистала чужая супруга,
Точь-в-гочь как на темпом слоне — золотая подпруга.
По небу влекомая братом Куберы злодушным,
Она излучала сиянье в просторе воздушном.
Звеня, раскололись, как звезды, в струящемся блеске
О камни земные запястья ее и подвески.
Небесною Гангой низверглось ее ожерелье.
Как месяц, блистало жемчужное это изделье!
«Не бойся!» — похищенной деве шептали в печали
Деревья, что птичьи пристанища тихо качали.
Во влаге дремотной, скорбя по ушедшей подруге,
Меж вянущих лотосов рыбки сновали в испуге.
Охвачены яростью, звери покинули чащи
И долго бежали за тенью царевны летящей.
В слезах-водопадах — вершин каменистые лики,
Утесы — как руки, воздетые в горестном крике,
И солнце без блеска, подобное тусклому кругу,
Оплакивали благородного Рамы супругу.
«Ни чести, пи совести в чире: мы видим воочью,
Как Ситу уносит владыка Летающих Ночью!»
И дети зверей, запрокинув мохнатые лица,
Глядели, как в небо уходит ею колесница.
И все разноокие духи, живушие в чаще,
О деве скорбели, глаза боязливо тараща.
«О Рама! О Лакшмана!»—Сита взывала в печали.
Ее, сладкогласную, кони зеленые мчали.
Престарелый Джатайю, царь ястребов, сквозь сон услышал сетования царевны Митхилы, похищенной Десятиглавым: «О благородный Джатайю, взгляни, сколь безжалостно увлекает меня нечестивый владыка демонов! Можно подумать, что я женщина, лишенная защитника! Такому старцу, как ты, не под силу тягаться с кровожадным властителем Летающих Ночью. Однако молю тебя, божественная птица, поведай Раме и Лакшмане всю правду, без утайки, о моем похищении!»
Пробужденный горестными рыданиями Ситы, давний друг царя Дашаратхи, могучий Джатайю набросился на Десятиглавого. Тот, оттягивая тетиву до уха, стал осыпать противника острыми стрелами, без промаха пронзающими цель. Царь пернатых, однако, впился когтями в отделанный жемчугом и самоцветными каменьями лук Раваиы. Обломки блистающего лука и бесценного щита рухнули на землю. Вслед за этим Джатайю убил волшебных коней владыки ракшасов и разбил его огнезарную колесницу. Десятиглавый схватил другой лук, и бесчисленные стрелы вонзились в тело Джатайю. Равана, лишенный коней, колесницы и возничего, опустился на землю, прижимая Ситу к груди. Мечом отрубил он престарелому царю ястребов ноги и крылья. Простертый в пыли, истекающий кровью, златогрудый Джатайю походил на угасающий факел.
Равана, увлекая с собой Ситу, продолжал полет на Ланку. Меж тем царевна Видехи сверху увидала вершину горы и на ней — пять рослых обезьян, глядящих в небо Одетая в желтый шелк, Сита оторвала от своего платья лоскут и бросила в надежде, что обезьяны передадут его Раме с вестью о случившемся.
Часть шестидесятая (Поиски Ситы)
Царевич Айодхъи, расставшийся с Джанаки-девой,
Споткнулся в пути, и задергался глаз его левый.
«Жива ль моя Сита?» — поверив недобрым приметам,
Настойчиво Лакшману спрашивал Рама об этом.
Царевич у хижины заросль раздвинул густую
И замер внезапно, увидя обитель пустую.
И тщетно метался потом Богоравный в испуге,
Нигде не встречая своей дивнобедрой подруги.
Царевны Впдехи лишенная, хижина эта
Была — как без лотосов озеро в знойное лето.
Одни ашвакарпы, толпою стоящие тесной,
Над ней шелестели сочувственно сенью древесной.
Ушли видьядхары — лесные жильцы и жилицы.
Поникли цветы, притаились животные, птицы.
Из куши священной, входящего сердце тревожа,
Разметаны были подстилки, затоптаны ложа,
Обители вид придавая безлюдный и хмурый,
Валялись лесных антилоп черношерстые шкуры.
И, слезы лия, устремился на поиски Ситы
Царевич Лйодхьи, отвагой своей знаменитый.
«Жива она или погибла? А может быть, в чаще,
Под сенью древесной найду луноликую спящей.
Возможно, царевна Видехи, по берегу пруда
Гуляя, — с охапкою лотосов белых кумуда
И с полным кувшином воды возвратится оттуда».
Айодхьи царевич, гонимый тоской неизбывной,
Вконец изнемог, но подруги не встретил он дивной.
В безгласном лесу, что вчера еще был многошумпым,
Потомок великого Рагху казался безумным.
К деревьям, раскинувшим ветви, Великоблестящий,
Не помня себя, устремлялся с мольбою щемящей:
«Ашока пурпурная, если людские печали
Всевластные боги тебе утолять завещали,
Что знаешь, скажи, о подруге моей луноликой!
Вовек я тебе не забуду услуги великой.
Прекраснодушистая, белым усеяна цветом,
Меня осчастливь, карникара, правдивым ответом!»
Но тщетно расспрашивал он золотую кадамбу,
Ашоку, ванаспати, и карникару, и джамбу.
Он счастья пытал у паннаги, папасы, ююбы,
У бимбы, чей плод — словно Ситы румяные губы.
Смоковное древо сказать не посмело, робея:
«Твоя безгреховная дева — добыча злодея!»
Столь страшным казался ее похититель суровый,
Что, Раме не вняв, и жасмин отмолчался махровый.
И, словно рассудок утратив, слетами омытый,
Блуждал он по лесу безмолвному в поисках Ситы.
• Книга четвёртая. Кишкиндха