Я взял на себя обязательство довольно большого формата, с которым, тем не менее, расправляюсь лишь со скромнейшей скоростью или же сильно затянувшейся безмятежностью. Не отношусь ли я к тем, кто не спешит? Всякий раз, когда я собираюсь приступить к «поручению», дабы вписать «продолжение», вмешивается «жизнь» и задерживает меня в «развитии действия», я же, по всей видимости, со своего рода удовольствием даю себя «тормозить». Поскольку я настроен к повседневной жизни по–прежнему лояльно, вчера я позволил себе расслабиться в «простонародном» обществе. Я сидел за трактирным столом напротив состоящей из четырёх человек семьи. Отец и мать, как мне казалось, к счастью, пока ещё не стояли друг у друга на пути. Они спокойно обрамляли своим брачным союзом двух маленьких детей, мальчика и девочку примерно одного возраста. Я нахожу просветлённость в том, что в нежном возрасте мальчики и девочки выглядят похожими — таким образом, что мальчиковое и девичье в них пока не очень проглядывает. Вся семья пила молоко. Перед отцом на тарелке лежало что–то вроде колбасы, выглядевшей достаточно аппетитно, чтобы предполагать, что ею он наслаждается. А я, тем временем, дал понять, что поведение мальчика меня развеселило, и матери показалось это очень положительным с моей стороны, потому она сама сразу же заулыбалась, как только заметила, что её любимчик вызвал мою улыбку, ведь именно такова была для неё его роль, и мне она тоже симпатизировала своим семейным предназначением. Не семейные ли радости самые прекрасные на свете? Кому хочется ставить это под вопрос?

Не так давно довольно молодой интеллектуал дал мне почитать книгу, чьё содержание меня крайне показательно взволновало. Я прочёл эту довольно сложную для восприятия книгу почти залпом в одной из наших кофеен. Могу ли я гордиться собственным прилежанием? Но об этом лишь мимоходом! О, как у меня поворачивается язык говорить «об этом лишь мимоходом», словно бы чтение великолепных книг — вещь несущественная! А ещё я вспоминаю именно в это мгновение, как восхитила меня современно обставленная комната после того, как я провёл долгое время в комнате и доме, чьи стены и кладка настаривали меня на почти слишком серьёзный лад своим обликом дней минувших.

Некоторые воспоминания нам дороги, они кажутся нам изящными, почти драгоценными, и они подолгу хранятся словно впотьмах, а потом однажды, вдруг возникая у нас в памяти, попадают на свет. Вспомнить что–то, что покажется мне значительным, становится для меня переживанием, и переживания такого нежного свойства можно, при желании, получить в любую минуту! Но вернёмся к семейству.

Мне было ясно, что мать потому так любила сына, что с каждым новым его движением ею овладевал смех наивесёлого, наирадостнейшего качества. А мы предпочитаем быть в хорошем настроении. Возможно, оправдано иметь вот какое мнение: отцы нужны для контроля, для наблюдения за сыновьями, матери же — затем, чтобы и тайно, и явно сердечно прохлаждаться прелестями этой развивающейся порции мужественности, которую они называют таким простым и, в то же время, таким странным именем «сын». Сын — солнце матери. Само название как будто говорит об этом. Сама природа, кажется, позаботилась о том, чтобы дочери рассчитывали на отцовскую, а сыновья — на материнскую уступчивость. И найдётся ли в чём–либо более уступчивости, более доброты душевной, терпения, уважения, чем в испытываемом удовольствии? Поскольку дочери непроизвольно доставляют удовольствие отцам, что, по всей вероятности, не нуждается в дальнейших подтверждениях, то в этом направлении выказывают отцы терпеливость, а поскольку сыновья своей внешностью и высказываниями трогают матерей радостными предчувствиями, то матери особенно мягкосердечны в этой зоне. После этого я ещё сходил на концерт в кафе, где блистал скрипач–виртуоз, который, в моём понимании, концертировал и вправду невероятно утончённо, но, собираясь приступить к исполнению этюда, был вдруг охвачен определённым нежеланием, происходившим из того, что ему не уделяли достаточного внимания, так что он вполголоса шепнул аккоманировавшему пианисту: «Давайте–ка закончим». Однако, я увидел, как он поборол свой сентимент. Он победил настроение тем, что попросту забыл о нём.

О забвении можно было бы рассказать многое. Я, например, не так давно позабыл услугу, мне оказанную. Мы в состоянии пренебрегать самым жизненно важным в пользу неопределённого. Подчастую мы склонны воображать себе многое по поводу забывчивости. Забыть что–либо или что–либо запомнить — и то, и другое может оказаться и хорошо, и нехорошо. Мне кажется изумительным, что в мелодии, когда нота едва–едва слышна, мы тем более стремимся её услышать, мы ждём её с ещё большей ревностностью. Так же, как и в музыкальном представлении, обстоит и в жизни, когда прекрасное, собираясь потеряться, или же когда оно уже почти потерялось, видится нам таким драгоценным. И на этом я непроизвольно останавливаюсь, как будто то, что я сказал или подумал, задело меня за живое. Конечно же, есть вещи, забыть которых нельзя.