Эта книга придет к читателю, когда возникшие или наметившиеся в книгоиздательской практике рыночные отношения уже принесли с собой то, что со всей неизбежностью и должны были, по крайней мере на первых порах, принести: хаос, анархию, безудержную погоню за прибылью и сверхприбылью, безоглядную и не всегда чистоплотную конкуренцию, то мгновенный, то весьма и весьма длительный паралич устоявшихся и худо-бедно функционировавших на протяжении десятилетий связей, традиций, систем, растерянность и недоумение одних, лихую и оборотистую предприимчивость других. Нельзя сказать, чтобы книгоиздатели и ранее делали свое дело в белых перчатках, скорей уж — в резиновых, какие положены вивисектору, но сейчас их пальцы торчат из обрубленных перчаток мясника. Гороскопы и поваренные книги, мемуары царственных особ и их возлюбленных обоего пола, порнография, выдающая себя то за научную фантастику, то за высокую науку любви, и трактаты о любви, преподнесенные так, что кажутся грубой и убогой порнографией, — все это обрушилось на нашего читателя-покупателя разом, реализуя — на уровне масскульта — гласность, свободу печати и легитимированный отныне дух свободного предпринимательства.

В том же ряду на правах абсолютного лидера оказались зарубежные детективы. И пока государственные издательства — с их текущими и перспективными планами, с их экспресс-изданиями, выходящими в лучшем случае через полгода, с их отбором произведений для перевода и публикации — раскачивались и раздумывали, отпочковавшиеся от них (или, точней, припочковавшиеся к ним) кооперативы успели издать — без отбора и оглядки, сплошь и рядом с огрехами в переводе — чуть ли не все романы Агаты Кристи и Дж. Х. Чейза, а также многих других авторов. В связи с этим невольно возникает вопрос, а что же государственные издательства, что они успели, какова тематика их традиционных детективных серий?

Однажды мне случилось резко выступить в журнальной дискуссии против практики публикации зарубежных детективов «по странам». Но это было в другое время (середина восьмидесятых) и в обстоятельствах, когда практически неизвестными для советского читателя оставались не только лучшие из новинок, но и классические образцы зарубежного детектива, когда и за те и за другие представительствовал на журнально-книжном рынке, пожалуй, один лишь Жорж Сименон. В тогдашних условиях, когда карта зарубежного детектива представляла в нашей стране сплошное белое пятно, посредине которого едва заметной точкой выделялась «сименониана», издание детективов «по странам» казалось чрезмерной роскошью. Сперва на карту надо было нанести материки, потом — страны и столицы, а уж далее заштриховывать отдельные клеточки, отмечая малые населенные пункты.

Теперь белое пятно поуменьшилось. Мы уже имеем, пусть порой еще и смутное, представление о классике детектива, об его основных направлениях, знаем если не произведения, то хотя бы имена крупнейших представителей жанра: вышли из печати не только карты, но и путеводители по детективу. Сейчас (перефразируем знаменитое изречение) настала пора задуматься не над тем, чем похожи детективы разных стран друг на друга, а над тем, чем они не похожи. Во всяком случае, предлагаемый читателю сборник «Современный финский детектив» дает в этом отношении благодатный материал для размышлений. В первую очередь потому, что в нем с большой силой проявляется национальный характер. И ни с американским, ни с французским, ни даже с нидерландским финский детектив не спутаешь.

Нельзя сказать, что наш интерес к северному соседу и его культуре чрезвычайно огромен. Пожалуй, люди старшего поколения помнят, скорее, финнов, совершавших набеги на Ленинград в поисках спиртного, ибо пили в Финляндии всегда много, свое и привозное, гнали самогон — «слезу сосны в глухом лесу», — выпивали, забравшись под одеяло, по четыре бутылки коньяку. Обо всем этом можно прочитать в романах, вошедших в данный сборник. Держится в нашем народе и стойкая память о «незнаменитой» или, как ее называют в Финляндии, «Зимней войне», когда многомудрому политическому и военному руководству СССР понадобились колоссальные потери для того, чтобы превратить тогдашнюю Финляндию, страну проанглийской ориентации, в страну ориентации прогерманской.

Во время второй мировой войны Финляндия воевала на стороне нацистской Германии, но финны практически не вели боевых действий: они вышли на рубежи, совпадавшие с их былой — до «незнаменитой войны» — границей, постояли на них и отошли обратно. В последний период войны Финляндия даже подверглась со стороны вермахта карательной операции (в наказание за пассивное ведение войны против СССР), но не уступила ему. (Отголоски этих событий звучат в романах «Звезды расскажут, комиссар Палму!» и «Сусикоски и Дом трех женщин».)

Нашему читателю, конечно, знаком термин «финляндизация», означавший в период «холодной войны» отказ от участия в противостоящих друг другу военных блоках. Не менее знакомо и общественное движение, получившее название «хельсинкского процесса». Именно оно и связанное с ним кардинальное улучшение общеевропейского политического климата могут гарантировать Финляндии ее подлинную — и выстраданную — независимость.

В последнее время мы стали поглядывать на эту страну с несколько неожиданной стороны — с нескрываемым интересом. И если тяготение к ней, ориентация на нее и ее достижения, проявляемые в прибалтийских республиках, понятны и естественны (сходство культур, а применительно к Эстонии — близкое языковое родство), то в масштабах Союза этот наш интерес окрашен скорей недоумением. Как заметил режиссер и народный депутат СССР Марк Захаров, мы еще в силах понять, почему живем хуже американцев или французов, но процветающую Финляндию — в прошлом нищую окраину царской России — нам умом просто не понять. Что ж, если так, то давайте, перефразируя Тютчева, хотя бы в нее верить, давайте не забывать, что страна эта — благополучная, процветающая. И давайте не забывать об этом, читая финские детективы, которые — как и вообще все детективы — затрагивают главным образом темные стороны действительности. Затрагивают язвы жизни, существующие в каждом обществе, хотя в каждом обществе они выглядят чуть по-разному. И не будем спешить обзывать их только язвами капитализма. Хотя и капитализм, конечно, тоже не сахар.

«Библиотека финской литературы», издававшаяся у нас в годы застоя, дает, как ни странно, довольно верное и достаточно полное представление о своем предмете: финская литература скучновата, во многих смыслах провинциальна. Но она не лишена своеобразного обаяния и — время от времени — своеобразного блеска. Такие же черты присущи и финскому детективу, ориентирующемуся в своем становлении и развитии на англо-американскую и скандинавскую традиции и сохраняющему при этом свое лицо.

Первая и основная черта финского детектива — обстоятельность. Повесился человек сам или его повесили? Это чрезвычайно важно для развития интриги, но для повествователя (а значит, и для финского читателя) ничуть не в меньшей степени важно и другое: на каком дереве он повесился, да с какой кочки сумел дотянуться до петли, да из чего эту петлю свил, а если из пеньки — то не из корабельной ли, и чем ее обрубал, и куда потом концы спрятал. Если у тебя тяжело ранили брата, случайно убив при этом постороннего человека, а подозрение почему-то падает на тебя самого, то это еще не повод, чтобы хоть на день прервать торговлю картошкой, о которой тоже следует рассказать читателю самым добросовестным образом: где она спрятана и сколько ее. Если мертвое тело в кустах находит песик, которого выгуливает дамочка, то повадки песика и манеры дамочки выписываются куда детальней и красочней, чем приметы убитого. Австрийский писатель и эссеист Петер Хандке заметил, что в детективе описанию убийства и вызванного им беспорядка предшествует подробнейшее описание прежнего порядка. Не знаю, насколько универсальный характер носит это наблюдение, но к финскому детективу оно приложимо на все сто процентов.

Подобная обстоятельность проявляется не только в описании улик, элементов и фактов, образующих алиби, и прочих эпизодов, имеющих непосредственное отношение к расследованию, но и в тех случаях, когда речь идет о предметах материальной культуры, природных явлениях, внешности и характере второстепенных персонажей, с детективным сюжетом напрямую не связанных. Тем самым жесткая детективная схема наполняется воздухом, начинает дышать, порой проскальзывает даже поэтичность (детективу, как правило, противопоказанная), проявляется орнаментализм и вовсю хозяйничает ирония. Разумеется, все это размывает границы детектива как жанра, в котором, согласно традиции, любая деталь, любая мелочь должна быть замкнута на сюжет, обыграна и отыграна (принцип ружья, висящего на стене, которое непременно должно выстрелить). Это обстоятельство во многом сближает финский детектив с бытовой прозой. У читателя, ориентированного на «крутой детектив», может появиться раздражение и даже возникнуть желание перевернуть страницу-другую вперед в поисках событий, которые должны же когда-нибудь наступить. Увы, такой читатель многое потеряет: ведь именно тщательнейшим образом воссозданная материальная природа мира подготавливает его к тому, чтобы проникнуться психологической достоверностью происходящего. Тем более что и сама логика поведения персонажей порой не сразу поддается нашему пониманию.

Другая особенность финского детектива заключается в невероятно затянутой экспозиции: труп, к примеру, может обнаружиться лишь на двухсотой странице вялого до того повествования, и только с этой минуты события начнут стремительно развиваться. Но может быть и иначе: труп найдут на первой странице, а действие все равно развернется ближе к концу романа. Правда, за это время персонажи успеют «проявиться», высказаться, обрасти плотью и судьбой, накрепко запечатлеться в нашем сознании — видимо, финские писатели стремятся именно к такому эффекту. Что ж, их можно понять: ведь во многих типичных — порой мастерски закрученных — детективах образы персонажей не успевают нам запомниться и остаются, как сказал бы Гоголь, не фигурами, а селедками.

Описанной выше обстоятельности и неторопливости соответствует и поджанр детектива, в котором написаны все три романа, включенные в настоящий сборник. Это полицейские романы. Причем такие, где на первом плане не показ блестящих способностей расследователя, не лихость и дерзость его, а скучнейшая полицейская рутина. Рутина расследования, вступающая во взаимодействие с рутиной повседневности, в которой преступление не выглядит чем-то экстраординарным: преступником может оказаться каждый, а мотивы — любовь, вражда, корысть, стремление избежать расплаты за ранее совершенные преступления — остаются одними и теми же на протяжении веков. Полицейский роман может быть социально заостренным, как у шведских писателей Пера Валё и Май Шеваль, уныло-пессимистическим, хотя и с гуманистическим пафосом, как у Жоржа Сименона, направленным на прославление «новых центурионов», как у американского писателя Эда Макбейна или у нашего Юлиана Семенова. Специфика финского полицейского романа с подобной однозначностью выявлена быть не может, хотя в нем, пожалуй, в той или иной пропорции присутствуют все вышеперечисленные элементы. А с наибольшей силой в нем торжествует повествовательное, бытописательское начало.

Полицейские романы, как правило, пишутся сериями, объединенными фигурой расследователя. Каждое новое дело — роман. Расследователь может быть наделен выдающимися аналитическими способностями, глубоким проникновением в человеческую психологию, личной храбростью, граничащей с безрассудством (таковы многие сыщики в американской литературе), и, наконец, даром координатора, объединяющего и направляющего действия своих подчиненных. Обычно наряду с удачливым сыщиком в таких романах действует его незадачливый антипод. Часто он оказывается повествователем, что обеспечивает захватывающему рассказу дополнительный комический эффект. Именно такова ситуация в романе Мика Валтари «Звезды расскажут, комиссар Палму!» (1964). Причем здесь она осложнена — и усилен комический эффект — тем, что простак рассказчик оказывается начальником, а блестящий комиссар Палму — его подчиненным. Правда, это уничижение паче гордости: Палму сам направил когда-то своего бестолкового (или, верней, неопытного) помощника на учебу, сам подсадил его в кресло вице-судьи да и сейчас по-прежнему не воспринимает его всерьез. Но представим себе Шерлока Холмса в подчинении у доктора Ватсона, Эркюля Пуаро — в подчинении у капитана Гастингса, представим себе бесконечные идиотические распоряжения, исходящие от подобных начальников! Ни темпераментный бельгиец Пуаро, ни даже хладнокровный Шерлок Холмс, ни тем более экстравагантный любитель орхидей толстяк Ниро из романов Рекса Стаута такого положения вещей терпеть бы не стали. А комиссар Палму — флегматик, он терпит и даже получает удовольствие от изначально заложенного в ситуации комизма.

Юмор, окрашивающий отношения двух сыщиков в романе Валтари, выступает как бы в роли конферанса, которым сопровождается и комментируется показ всего финского общества, так сказать, в разрезе. Здесь и крупный землевладелец, и не менее крупный промышленник, и военный, и клерк, и «представитель творческой профессии» (астролог), и молодежь, подразделяющаяся, оказывается, на безыдейных стиляг и идейных битников (роман написан около тридцати лет назад). Расследование развивается не столько вглубь, сколько вверх по социальной лестнице, причем юноша, на которого поначалу падает подозрение, в дальнейшем все более и более приобретает черты жертвы. В романе наличествуют элементы социальной критики — не с классовых, разумеется, а с общечеловеческих позиций: люди страдают прежде всего от равнодушия окружающих. Мотивы преступления достаточно убедительны как в психологическом, так и в историческом плане. Техника совершения преступления (и техника расследования) тесно привязана к городскому и сельскому ландшафту, к привычкам и обычаям финнов.

Роман «Звезды расскажут, комиссар Палму!» написан мастерски, по всем канонам классического детектива. И его автор Мика Валтари (1908—1979) по праву слывет в Финляндии классиком жанра. Может быть, полицейские в романе уж слишком заземлены, может быть, образ преступника чересчур демоничен, но удовольствия от чтения книги это не уменьшает и достоверности полученного впечатления ничуть не снижает. Герои Валтари самым естественным образом переходят от повседневной жизни к круговороту событий, связанному с цепью кровавых преступлений, и столь же естественно в повседневную жизнь возвращаются. Принцип «победитель не получает ничего», провозглашенный Хемингуэем и реализованный школой «крутого детектива» в литературе США, здесь чуть ли не пародийно выворачивается наизнанку: все порядочные люди что-то, но крайне немного, получают: одни — скромное наследство, другие — рекомендацию на учебу, а коллектив полиции, одержимый страстью к хоровому пению, вознаграждается оплаченной поездкой на гастроли в Данию. Тоже, между прочим, не за тридевять земель. И только комиссар Палму, изобличивший убийцу, не получает ничего. Да ему, однако, ничего и не надо.

Отдельно стоит сказать о молодежных проблемах, которые освещаются в романе с детальностью, детективному жанру в целом не свойственной. Здесь как собственно молодежные проблемы — социальная неустроенность, безработица, отсутствие жилья (впрочем, подозреваю, что за истекшие тридцать лет финны эти проблемы как минимум сумели смягчить), — так и проблема более серьезная, с которой нам предстоит столкнуться на страницах книги еще не раз. Проблема не специфически финская, скорей даже всемирная, но для скрытных по натуре, замкнутых и живущих по возможности особняком финнов однозначно актуальная. Имя этой проблемы — ксенофобия, то есть неприязнь к чужакам (или страх перед ними).

Подозрения на причастность к смерти старика Нордберга сразу же падают на представителей молодого поколения — и подозрения, как выяснится в дальнейшем, не совсем беспочвенные. Угон машины, наезд по неосторожности, хулиганство — все это преступления, которые чаще совершают молодые люди или, как в романе, и вовсе безусые юнцы. Но дело не в этом: не будучи способным понять интересы и увлечения молодежи, не говоря уж об ее заботах, старшее поколение рассматривает ее всю в целом в качестве криминогенной среды и наперед готово приписать битникам и стилягам самые страшные преступления. Показателен эпизод с телескопом, который в руках у компании юнцов представителю власти кажется взрывным устройством, и полиция проводит в связи с этим грандиозную облаву. В романе не раз и не два показывается и подчеркивается, что страх перед молодежью и порожденные им грубые и немотивированные поступки по отношению к ней вызывают в свою очередь со стороны молодежи реакцию подчас даже преступного характера. С этими вопросами мы сталкиваемся сегодня в нашем скудном и ожесточенном быту буквально на каждом шагу. Как и — в куда более широком и более трагическом плане — с проявлениями ксенофобии: возрастной, имущественной, партийной, национальной.

Небезынтересна для нас — в смысле сопоставления — и та сторона романа, в которой раскрывается низкий профессиональный уровень работы полиции, ее разгильдяйство, жестокость, применение незаконных методов следствия. Конечно, комиссар Палму — профессионал, его действия безупречны и в деловом, и в моральном плане, но он выглядит среди своих сослуживцев, подчиненных и, напомню, начальников скорее белой вороной. Как сам Палму иронично замечает, можно лишь удивляться, что такая полиция хоть какие-то преступления все же раскрывает. Да ведь и впрямь — только ум и талант самого Палму (фигуры по природе жанра достаточно условной) препятствуют тому, чтобы зло восторжествовало и осталось безнаказанным.

Торжество зла (хотя и не остающегося в конечном счете безнаказанным) мы наблюдаем на страницах романа Маури Сариола (1924—1985) «Сусикоски и Дом трех женщин» (1984). Действие здесь разворачивается, как сказали бы у нас, в глубинке — и глубинка эта оказывается достаточно похожей на дореволюционную русскую… А три женщины — владелицы Дома — неуловимо напоминают чем-то чеховских героинь.

Сходство, разумеется, весьма отдаленное. Потому что три хозяйки Дома, по нашей терминологии, не помещицы и даже не кулачки, а просто зажиточные крестьянки. И потому, что могут они — вместе и порознь — слетать на отдых в Грецию, когда им заблагорассудится. И потому, что не гнушаются при этом никакой работой ни в доме, ни в лесу, ни в поле. Но ведь любое сравнение тем и хорошо, что позволяет выявить отличия.

Композиция произведения «Сусикоски и Дом трех женщин» вполне соответствует канонам, по которым строится финский детективный роман. Сперва безобидный старик, пьяница и самогонщик и к тому же превеликий выдумщик, сообщает, что на него совершено нападение, лишь чудом не обернувшееся его гибелью. Потом чрезмерно подробно описывается его собственное преступление — потрава деревьев в чужом березняке. Потом вступают в игру местные полицейские, один из которых — молодой, недавно прибывший сюда констебль — выделяется и умом, и хваткой, и профессионализмом. Это он «выходит» на Дом трех женщин, в котором, как поговаривают, творятся странные дела, и вступает в сложные взаимоотношения с тремя его обитательницами. Ожидаешь, что именно Илола остановит преступника, если, конечно, по страницам романа и впрямь бродит настоящий преступник.

Но тут происходит убийство. И сыщик Илола оказывается в полной растерянности, хотя у него, наряду с прочим, теперь имеются и личные мотивы поймать убийцу. Но ничего не получается: следствие топчется на месте, нити обрываются, у всех, всплывших к этому времени, подозреваемых — неотразимое на первый взгляд алиби. Совершается второе убийство. И только тут к расследованию подключается знаменитый Сусикоски — сквозной персонаж многих романов писателя, чрезвычайно популярных в Финляндии (как популярен и сам образ Сусикоски).

Сусикоски — персонаж компилятивного происхождения. Что-то в нем есть от Эркюля Пуаро (в частности, разработанная им теория преступлений), что-то — от комиссара Мегрэ, что-то, не исключено, даже от сельского детектива из романов швейцарского писателя Фридриха Глаузера. Конечно же, оказавшись на месте преступления, Сусикоски с легкостью раскрывает его, а поймать убийцу ему помогает Интерпол. В таком диапазоне — от браконьерства по части березового сока в финской глуши до Греции и Интерпола — разворачивается действие. Роман, как сказано выше, принадлежит к поджанру полицейского, есть в нем элементы триллера и «who-done-it» («ху-дан-ита» — романа-головоломки, главный вопрос в котором — кто это сделал — решается в ходе повествования), но классическим — в смысле построения — детективом его никак не назовешь.

Однако не будем спешить осуждать автора за определенную беспомощность: может быть, она была преднамеренной. Конечно, мы привыкли к тому, чтобы главный расследователь участвовал в раскрытии дела с самого начала, а то и — как во многих романах Агаты Кристи — становился невольным свидетелем преступления. И появление расследователя — он же традиционный мститель, рука правосудия — лишь в последнем акте разыгравшейся на наших глазах драмы вызывает у нас недоумение и ощущение какой-то искусственности. Игры? Нет, именно искусственности. Ощущение игры оставляет как раз детектив, в котором все гвозди вбиты по самые шляпки, все ружья стреляют, все действующие лица перечислены заранее, как в пьесе. Но ведь жизнь не игра, она шире любой схемы, в том числе и детективной, энтропические шумы, возникающие и господствующие в ней, не совпадают с «ложными следами» шахматной задачи, с которою часто сравнивают детективную литературу.

Ведь и впрямь: случайное подключение знаменитого или просто профессионально хорошо подготовленного сыщика к расследованию банально начавшегося дела, если оно (подключение) происходит в самом начале следствия, выглядит и является куда менее естественным, чем вмешательство подобного же персонажа в качестве deus ex machina («бога из машины») в разгаре или в завершении череды нераскрытых преступлений. Первый вариант развития событий представляет собой условие игры, принятое среди авторов детективного жанра, второй — их осознанное желание следовать канонам жизненной правды. Этот, второй, вариант и избирает Маури Сариола, давая тем самым понять, что пишет он в первую очередь реалистическое произведение, а уж во вторую — детектив.

Атмосфера на страницах романа «Сусикоски и Дом трех женщин» царит тягостная, безрадостная. Раскрытие преступлений не приносит никому ни радости, ни награды. Да и нет в романе персонажей (во всяком случае, из остающихся в живых к его концу), к которым мы могли бы испытывать теплые человеческие чувства. И если бы не своеобразный юмор, проявляющийся у Маури Сариола — хотя в меньшей степени, чем у Мика Валтари, но все же проявляющийся, — роман оставлял бы, пожалуй, однозначно гнетущее впечатление. И веет тут уже не чеховскими интонациями, а толстовскими, горьковскими, вспоминается «Власть тьмы», на ум приходят страшные мужики Горького. Иначе и быть не может, ведь лейтмотив происходящего в романе — слепая человеческая алчность.

И уж откровенно трагическое звучание имеет роман «Харьюнпяа и кровная месть» (1984), принадлежащий перу М. У. Йоэнсуу.

Матти Урьяна Йоэнсуу (род. в 1948 г.), в прошлом сам полицейский, является автором многих остросюжетных романов, раскрывающих в основном тайные механизмы работы полиции в довольно резкой обличительной форме. В этом отношении его можно сопоставить с уже упоминавшимися шведскими авторами Пером Валё и Май Шеваль, творчество которых хорошо известно нашему читателю.

Впрочем, современное буржуазно-демократическое общество, принимая направленную по его адресу острую социальную критику, ухитряется тем не менее интегрировать ее носителя в свои ряды. Так и происходит с Йоэнсуу, получившим за свои обличительные произведения государственные литературные премии 1976, 1982 и 1985 годов.

Сквозной герой серии полицейских романов Йоэнсуу — служащий криминальной полиции Харьюнпяа. Так и называется открывающий серию роман — «Служащий криминальной полиции». Харьюнпяа честен, умен, храбр — и обречен на поражение в борьбе с превосходящими силами противника. Причем «противником», вопреки ожиданиям (хотя и не вопреки одному из канонов жанра), как правило, становится не преступник, а собственный недобросовестный начальник и весь находящийся у него в подчинении аппарат подавления… Напрашивающаяся параллель с работой наших органов (еще недавно это выглядело бы рискованно) сегодня способна вызвать разве что горестную усмешку («Нам бы ваши заботы, господин учитель!»). Правда, в недавней повести двух советских авторов впервые, кажется, была предпринята попытка написать нечто сходное и о нашей славной прокуратуре, но в повести этой гласность имеет четкие временные и пространственные границы: время действия — олимпийский 1980-й год, место действия — Узбекистан. Отметим, что нечто похожее начал чуть раньше писать ташкентский прозаик Рауль Мир-Хайдаров, за что ему сразу жестоко отомстили.

Конечно, есть существенное отличие между отечественными обличениями и финскими. У нас речь идет о перерожденцах (оборотнях), коррумпированных представителях коррумпированной в целом системы. У Йоэнсуу — о людях настолько ограниченных и предубежденных, что одно это свидетельствует об их непрофессионализме, а следовательно (если подходить строго объективно) — и о преступном характере их действий. Неполное служебное соответствие, оборачивающееся злоупотреблением властью.

И в основе всего этого лежит ксенофобия. На этот раз в несколько неожиданной для нашего читателя ипостаси. Речь идет о проблемах финских цыган.

Собственно говоря, проблем этих на первый взгляд нет. Цыгане не кочевые, а оседлые, если и не вписавшиеся еще в благополучное финское общество, то старательно и небезуспешно к этому стремящиеся. Ну, не без пережитков, конечно. И один из них — обычай кровной мести. Матти Урьяна Йоэнсуу умело показывает немотивированность подобного поведения. Представители двух некогда враждовавших цыганских семей ведут одинаково отчаянную борьбу за существование, у них, по сути дела, общие интересы и общие цели. И позже, когда события приобретают совсем скверный поворот, былым врагам удается, кстати говоря, преодолеть вековой обычай и найти общий язык. Но пока этого не произошло, молодыми цыганами владеет запрограммированный родовой автоматизм предписанных действий — и кровная месть совершается. Правда, это еще присказка.

А сказка начинается с того, что наряду с намеченной жертвой, цыганом из враждебного семейства (его, кстати, не убивают, а тяжело ранят), нечаянно убивают финна. Да не просто финна — сотрудника полиции! Пусть и бывшего, вдобавок еще и уволенного из рядов за неблаговидное поведение. Полиция по такому поводу берется за дело с двойным усердием. И сразу же начинает все явственней проступать главный замысел романа.

Криминогенную среду, какой, без сомнения, является цыганская община, полиция априори считает средой преступной. И вместо поиска конкретного виновника решает дать «обнаглевшим» цыганам предметный и устрашающий урок. И то, что главным объектом ее преследований становится семья пострадавшего, ничуть ее не смущает. Карфаген должен быть так или иначе разрушен!

Дело осложняется еще тем, что и цыгане не свободны от предубеждений по отношению к коренным местным жителям. Попросту говоря, они не верят им. В таких условиях драматическое нарастание событий и трагическая развязка становятся неминуемы.

А что же Харьюнпяа? Вдвоем с напарником он пытается провести профессиональное расследование, но — тщетно. Его, пошедшего поперек течения, просто отстраняют от дела. Герой реальный — и нормальный, то есть ведущий себя так, как надо бы себя вести всем, — он превращается в героя идеального, а форма и формула расследования, предложенные им, остаются нереализованными. Важно и то, что полиция, не столько ищущая преступника, сколько травящая цыган, опирается в своих действиях на широкую поддержку населения, одержимого теми же предрассудками.

Таков третий — наиболее мрачный — «полицейский роман», включенный в сборник. Не думаю, что он дает адекватное представление о жизни финского общества и о финской ментальности, скорей это роман-гипербола, роман-предупреждение. Но предупреждение, полезное не только финской полиции…

Так что же такое детектив — литература или макулатура? Чтение или чтиво? Пища для ума — или ребус? Не будем отвечать на эти вопросы чересчур глобально: предложенный в данной книге материал не дает для этого оснований. Финский детектив — это бытовое, ироническое, отчасти и драматическое повествование о жизни современной Финляндии, увиденной сквозь призму детективного сюжета. Он непритязателен, он, как и финская литература в целом, не претендует на многое, но поставленные перед собой задачи решает достойно. А ведь один из важнейших принципов — и признаков — удачи того или иного литературного произведения — соразмерность задачи средствам ее воплощения.

Как будет воспринята эта книга? Детективы, разумеется, попадаются покруче и позначительней, и образы в них — ярче, и мысли — глубже. Однако из этого вовсе не вытекает, что литературу такого рода и такого уровня следует оставлять без внимания и эмоционального отклика. И, кроме всего прочего, — это в высшей степени познавательное чтение. Но, впрочем, судите сами.

Виктор Топоров