1
Как Харальд возомнил о себе
и что было после
так, жил человек по имени Харальд, сын Сигурда, сводный брат Олава, норвежского конунга, убитого при Стикластадире. И когда Олава убили, на норвежском престоле сел Свейн, язычник, а Харальд бежал в Гардарики к конунгу руссов Ярислейву Мудрому, сыну Вальдамара Крестителя, где был принят с почётом. Многих тут принимали беглых искателей престола: служили у Ярислейва Эдвин и Эдуард, британские принцы, и наш Магнус — сын Олава, и Андрей, будущий король угорский, Харальд же был надо всеми старшим.
Как-то у конунга был пир. Его устроили в большой гриднице каменного дворца, где жил конунг. Стены гридницы были обиты красным бархатом, а потолок расписан изображениями Христа, Господа нашего, и святой Богородицы. Нигде на Руси не было покоя богаче.
Ярислейв сидел на возвышении со своей женою Ингигерд — дочерью конунга шведов, и с дочерьми Анастасией и Эллисив, третья же дочь, Анна, была ещё мала для пиров. По левую руку от конунга были митрополит Феопемпт, пресвитер Илларион и заезжий знатный грек, ниже сидели другие мужи, и среди них Харальд. А за длинными столами, на которых было вдоволь яств и питья, пировала дружина.
Вот что было на столах: быки, изжаренные на вертеле, дичь — тетерева, гуси и куропатки, заячье мясо с пряным зельем, вдоволь всякой рыбы, мёд и квас в бадьях, в кувшинах же — вино кипрское, фряжское и молодое, с корсунских виноградников.
И когда вина было выпито много, Ярислейв-конунг сказал:
— Не сладок, други, пир без песни.
И тогда столетний русский скальд, именем Боян, сидевший тут же, взял свои гусли, как руссы это именуют, и запел. Вот что пел русский скальд:
— Осень стояла стылая,
Ночи были рябинные,
Шумела битва под Лиственом.
Словно мечи булатные,
По небу — сини молнии,
Словно заря кровавая,
Русская кровь — по озеру, —
Сечи такой не видел свет...
Русские охотно слушали скальда, потому что любили такие песни, варягам же скоро наскучило слушать о битве, в которой они не сражались, — и многие стали снова лить вино в кубки и продолжать застолье, говоря:
— Что за Листвен? Не знаем никакого Листвена и знать не хотим.
А один из варягов, сидевший справа от Харальда, одноглазый Ульв, сказал громко:
— У нас в Упландии так поют старухи на похоронах.
И все, кто слышал, засмеялись, но Ярислейв-конунг поглядел на варягов сурово.
Другой же из варягов, Рагнар, сидевший слева от Харальда, нагнулся к нему и шепнул:
— Услышал бы старик твою песню о гордой деве — ему стало бы стыдно за своё нытьё.
— Не время этой песне, — отвечает Харальд.
— Самое время, — шепчет Рагнар.
Теперь надо сказать, что Харальд, сын Сигурда, брат конунга Олава, был на самом деле скальдом и этим славился дома. И как только кончил петь русский скальд, все варяги закричали:
— Хотим услышать тебя, Харальд!
Тогда Ярислейв-конунг услышал, чего хотят варяги, и сказал:
— Если так, спой и ты, Харальд, мы тоже послушаем.
И Ингигерд, жена конунга, сказала:
— Спой, милый Харальд, я давно слышала от сородичей о твоих песнях.
Рядом с Ингигерд сидела старшая дочь конунга Эллисив, или Елизавета, как называли её русские. Она ничего не сказала, даже не поглядела на Харальда. Мы же скажем, что Эллисив была прекрасна лицом и походкой и от роду имела двадцать лет.
Тогда Харальд встаёт, выпивает рог вина, ему приносят арфу, и он начинает:
— В бранных пирах я обучен
Натягивать струны луков,
Смело корабль я правлю
В пасть кабана океана.
Не в тишине, на соломе —
Смерть суждена мне другая...
И тут он смотрит на прекрасную Эллисив — и заканчивает:
— Отчего же русская дева,
Гордая дева в Гардах, —
Меня замечать не хочет?..
Никто не ожидал, что Харальд так закончит свою песню, и все замолчали. А Харальд стоял и глядел на Эллисив, и та не отводила глаз, как делают пугливые косули.
Илларион, духовник конунга, говорит ему:
— Истинно скажу тебе, князь, дерзки слова этой песни.
Конунг нахмурился.
Эллисив вдруг говорит:
— Позволь мне, отец, ответить храброму Харальду?
Ярислейв говорит:
— Ну что ж, ответь.
— Харальд, — говорит Эллисив, — с чего бы мне замечать тебя? Я знаю, что ты славно натягиваешь лук, да что в том проку, если стрелы твои летят мимо Свейна? Верю, что хорошо правишь кораблём, да что в том проку, если правишь его прочь от врагов — искать спасенья у отца моего?
И ещё Эллисив говорит:
— А как умереть тебе суждено, не знаю, но не хотелось бы, чтобы от вина.
Страшный шум поднялся в гриднице от таких обидных слов, многие русские открыто смеялись, варяги схватились за мечи, кровь бросилась Харальду в лицо. Тогда одноглазый Ульв говорит:
— Тебе ведомо, конунг, что слова её ложь. Наш Харальд сражался при Стикластадире как лев.
Ингигерд сердито смотрит на дочь и говорит:
— Да, Ульв, нам ведомо это!
Ярислейв говорит:
— И мне сие ведомо, иначе не принял бы Харальда у себя и не поставил начальником над вами. А что до её слов, что не скажет дитя неразумное? Да и негоже воину спорить с женщиной.
Тут он поднимается и, ласково всем улыбнувшись, вместе с семьёй, святыми отцами и приезжим греком покидает гридницу и велит продолжать веселье.
И вот, едва конунг ушёл, знатные люди и дружинники снова наполнили кубки вином и все заговорили разом, только на одном конце стола говорили не то же самое, что на другом.
Русские говорили:
— Ай да Ярославна! Языкаста девка!
— Как бы со своим языком, — говорили другие, — Ярославне в девках не засидеться.
А начальник стражи конунга Чудин-воин так сказал:
— Это нам позор, братие, что сами не сбили спеси варягу.
Варяги же, подливая себе мёду и вина, упрекали Харальда, говоря:
— Не стоило тебе, Харальд, вязаться с Эллисив. От неё никогда не знаешь, чего ожидать.
Харальд, выпив ещё рог вина, сказал:
— Я хорошо знаю, чего ожидаю от Эллисив.
— Чего же? — спрашивает Рагнар.
— Чего ожидают от женщины, когда берут её в жёны? — говорит Харальд.
Все засмеялись, но потом увидели, что Харальд не шутит и обида его велика.
— Хорошее дело, — сказал Ульв одноглазый. — Да честно сказать, я не видел бабёнки строптивей.
— Это мы посмотрим, — говорит Харальд.
— Не сердись, Харальд, — подливает ему вина Рагнар, — но я думаю, что конунг не отдаст за тебя Эллисив.
Но Харальд рассердился и ударил кулаком по столу, и Рагнар замолчал.
Тут подошёл к ним Чудин-воин и говорит:
— Прав Рагнар. Скажу тебе тоже не в обиду: резов вольный конь, да не дорог без седла.
От этих слов Харальд схватился за меч, потому что ничто сильней не ранило его, как напоминание о потерянном престоле. Но сдержался и сказал:
— Биться с тобой не хочу, Чудин, ибо ты мне друг, но посмеюсь над тобой в день свадьбы.
— Эй, все слушайте! — кричит Харальд. — Я, Харальд, сын Сигурда, брат Олава-конунга, беру в жёны Эллисив, дочь Ярислейва, и если это не так, пусть Чудин-воин трижды перед всеми плюнет на мой меч!
Тут они берутся за руки, и Рагнар, по обычаю, скрепляет спор ударом рукоятки меча.
Харальд поднимается и говорит:
— Идём.
— Куда? — спрашивает Чудин.
— Или ты думал, — говорит Харальд, — что Харальд, сын Сигурда, привык откладывать дела надолго?
Чудин говорит:
— Отложим хоть до утра, не след мне, начальнику стражи, тревожить князя ночью.
Харальд засмеялся и сказал вису:
— В страхе кипящего моря,
Одина гнева в страхе
Станет ли боязливый
В бою источающим стрелы?
— Что ж, — говорит в ответ Чудин. — Раз на то пошло — идём. Но пусть и Рагнар, свидетель, идёт с нами.
Рагнар говорит:
— А не достаточно ли того, что я скрепил мечом ваш спор?
Тогда Чудин смеётся:
— Вот и видно, кто в кипящем море стрел не источает.
Рагнар говорит:
— Иду.
— Не дело вы затеяли, — говорит Ульв одноглазый, и многие русские говорят то же, но их уже не слышат, и все трое покидают гридницу.
Они идут по дворцу конунга, где светло от факелов, — и никто их не останавливает, потому что конунга охраняют варяги Харальда, над которыми Чудин — начальник.
И вот они подходят к спальне конунга и видят, что там горит свет и конунг сидит в простом облачении у стола и читает святую книгу Евангелие. И конунг с удивлением поднимает на них глаза и видит перед собою Харальда и начальника своей стражи Чудина. Рагнар же, едва войдя, спрятался за полог возле двери, и его конунг не увидел.
Конунг спрашивает:
— Не печенеги ли вдруг осадили Киев и вы пришли сообщить мне об этом?
— Печенегов я разогнал весною, — отвечает Харальд, — и тебе известно, конунг, что они больше не вернутся.
— Тогда что же? — спрашивает конунг.
— А то, светлый конунг, что я, Харальд, сын Сигурда, брат Олава, пришёл просить у тебя руки твоей дочери Эллисив.
Чудин при том глаза закрыл и перекрестился. Конунг молчит, а потом говорит:
— Просят руку и сердце.
Харальд отвечает:
— Сердце твоей жены и госпожи нашей Ингигерд принадлежало другому, когда ты взял её в жёны.
Такие слова не пришлись по душе Ярислейву, потому что все на Руси и на Севере знали, что Ингигерд любила не хромого Ярислейва, а Олава, брата Харальда. Конунг сдвинул брови и говорит:
— За Ингигерд я дал в вено Ладогу. Что ты можешь дать мне, Харальд, сын Сигурда, брат Олава, за Елизавету, кроме громкого имени?
Харальд говорит:
— Не так уж мало.
Конунг говорит:
— Из имени шапки не сошьёшь.
— Я дам за Эллисив такое, — заявляет Харальд, — чего тебе не снилось!
— Это что же? — говорит конунг.
— Увидишь, — отвечает Харальд.
— Будет дело — будет и слово. — И конунг вновь обращается к святой книге.
Тут Чудин потянул Харальда за руку и говорит тихо:
— Уйдём подобру, Харальд, а что до спора, то я уже забыл о нём.
Но кровь, разогретая вином, бушует в Харальде, он не хочет уходить, вырывается и кричит:
— Запомни, Ярислейв, мои слова: я мир переверну, а от Эллисив не отступлюсь!
Конунг отвечает, не оборачиваясь:
— Упорство украшает воина.
Харальд хотел ещё говорить, но вино, укрепляющее язык, как известно, ослабляет тело, и Чудин наконец выволок его из спальни. И только они ушли, Рагнар вышел из-за полога и, представ перед конунгом как человек спешивший, говорит:
— Я услышал голоса и прибежал. Что случилось?
Тут в сенях страшный грохот раздался — это Харальд и Чудин упали с лестницы.
Конунг покачал головой и говорит:
— Сдаётся мне, что после пира дружина останется без ярла, а стража — без начальника.
— Много бед от вина, — говорит Рагнар. — Кто же проверит часовых и разведёт ночные дозоры?
— Вижу, ты человек расторопный, — отвечает Ярислейв, — вот и проверь, коли трезв.
Рагнар низко поклонился конунгу и поспешил, а что он задумал, о том речь после. Конунг же стал читать святую книгу.
Утром Харальд просыпается в палате, где спал со своей дружиной, и видит, что рука у него в крови, одежда порвана и на одной ноге сапога нет.
Харальд спрашивает:
— Что вчера было?
— Лучше тебе не вспоминать этого, — отвечает Ульв одноглазый.
Харальд говорит:
— Помнится мне, кого-то я убил вчера, но кого — не припомню.
— Это было бы полбеды, — отвечает Ульв. — Тут вира будет подороже.
Тогда Рагнар подходит и говорит:
— Вот что было, Харальд: ты попросил у конунга руку Эллисив.
— А Эллисив? — спрашивает Харальд.
— Что слушать бабьи слова, — отвечает Ульв одноглазый, но Рагнар продолжает:
— Эллисив унизила тебя, напомнив, что твой род потерял престол в Норвегии, а конунг прибавил, что у тебя нет ничего за душой, кроме громкого имени.
Харальд вздохнул невесело и говорит:
— Прав конунг: пока на престоле Свейн, а мы в изгнании, так оно и есть.
— Но ты поклялся конунгу, — говорит Рагнар, — что мир перевернёшь, а всё-таки женишься на Эллисив.
Харальд спрашивает Ульва:
— Верно это?
— Верно, — отвечает Ульв.
— Одного не пойму, — говорит Харальд, — зачем мне так уж сдалась Эллисив?
Рагнар говорит:
— Ты спел об этом песню.
— Мало ли что поют в песнях, — говорит Харальд.
— Это нам, варягам, ведомо, — отвечает Рагнар, — а руссы говорят: из песни слова не выкинешь, и конунг так сказал.
Харальд задумался, а Рагнар снова продолжает:
— Не мне напоминать тебе, Харальд, что варяги никогда не нарушают клятвы. Страшнее не было бы позора для всего нашего племени. Прости, мне пора, — сказал он, и все удивились, как Рагнар разговаривает с братом Олава конунга и откуда у него новый синий плащ, а Рагнар ушёл.
— Пойду умоюсь, что-то я ничего не пойму, — говорит Харальд.
Он вышел из дома и, спустившись к берегу Днепра, вошёл в воду с головой. И когда достаточно освежился, вышел по пояс и увидел на берегу множество простого народа, рабов и смердов, и все показывали на Харальда, смеялись и кричали:
— Вот он, варяг Харальд, над которым посмеялась Ярославна! Смотрите — стоит мокрый, как курица!
Харальд решил, что это наваждение, и снова ушёл с головой в воду. И когда вышел, увидел, что народа на берегу уже нет, а стоит один грек, бывший с конунгом на пиру. И Харальд опять подумал, что это наваждение, но грек заговорил:
— Свежая прохлада возвращает нас к жизни, не так ли, Харальд?
Харальд говорит:
— Ты кто такой?
— Я твоя дорога и твоя пристань, — отвечает грек. — Сам Спаситель посылает меня к тебе в трудный час.
— Что тебе надо? — спрашивает Харальд.
— Нехорошо тебе, опозоренному, оставаться в Киеве, — говорит грек. — А благословенный василевс, царь и император священной Византии, будет рад принять тебя на почётную службу. Мы наслышаны о доблести варягов.
Харальд вышел на берег, сел и покачал головой:
— Ярислейв дал мне убежище и кров.
— Чтобы попрекнуть этим устами Елизаветы? — говорит грек. — Разве отец не властен заставить дочь молчать?
Харальд говорит:
— Может, ты и прав, грек, но у моих людей договор с конунгом.
— Тебе ли не известна скупость русского архонта, — говорит грек. — Он платит им эрийр серебра на воина и полтора эрийра на рулевого и то часть норовит отдать мехами.
Харальд соглашается:
— Это верно.
— А мы обещаем втрое больше и походы в богатые страны, — говорит грек. — Что ты видишь, сидя на Руси? Ведомо ли тебе о золоте Африки и Сицилии? О красоте дев, в сравнении с которыми твоя Елизавета не более чем дневная луна перед солнцем? Решайся, Харальд! — сказал грек и исчез, как появился, и пока не будет о нём речи в нашей саге.
В тот же день Чудин-воин проснулся. Он огляделся и видит, что темно и со всех сторон на него глядят лики святых, грозно, как в день Страшного суда.
Чудин перекрестился, закрыл снова глаза и вдруг слышит голос:
— Чудин, я тебе рассола принёс.
Чудин удивился и открыл глаза посмотреть, кто из святых ему такое предлагает, но увидел, что перед ним стоит человек небольшого роста, непохожий на святого, и держит в руках чашку. Чудин взял чашку, выпил, в голове у него немного прояснилось, и он спрашивает:
— Где я?
Человек отвечает:
— Ночью я тебя у тына подобрал, и ты в храме святой Софии, а меня зовут Феодор-живописец.
Тогда Чудин оглядывается ещё раз и видит, что не так темно в храме и всюду леса и бочки, и святые не живые, а написаны на стенах, а сам он лежит в углу на куче соломы.
— Как же ты меня донёс? — спрашивает Чудин маленького человека.
Тот отвечает:
— С передышкой.
Чудин поднялся и говорит:
— Благодарствуй за услугу, Феодор-живописец.
— Был таков, — отвечает человек. — Да ныне от ремесла отставлен.
Чудин спрашивает:
— Что же ты здесь делаешь?
— Молюсь о спасении души грешной, — отвечает человек.
— А какой твой грех? — спрашивает Чудин.
Тут человек падает на колени, бьётся головой об пол и громче, чем нужно, кричит:
— Каюсь, отче митрополит и преподобный Илларионе, воистину непристойное совершил, бесом одолеваем! Гляди, — показывает он Чудину, а сам бьётся и вопит.
Чудин глядит, куда ему показывает Феодор, и вместо святых ликов видит над лестницей на стене охотников и лошадей, вепрей и пляшущих шутов с трубами, и все они как живые.
Чудин говорит:
— Может, и спьяну, а мне любо, и я тут греха не вижу.
Тогда человек сразу перестал биться и вопить, улыбнулся и говорит:
— А мне и стрезва любо, прости Господи! Ты бы попросил за меня Иллариона, пресвитера, он тебя послушает и меня простит. А я, вот крест, всё перепишу по уставу и любое покаяние приму, — нельзя мне без моего ремесла.
Чу дин говорит:
— Ладно, Феодор, услуга за услугу. Идём, солнце уже в головах, мне на княжью службу пора.
Он надевает сапоги и свой синий плащ, они идут по городу и приходят к дворцу конунга. И Феодор остаётся у ворот, не смея войти, а Чудин входит во двор, где воины толпятся, собираясь заступить на дневную стражу.
И он хочет, по должности, принять над ними начало, но тут появляется Рагнар в синем, как у Чудина, плаще, встаёт у него на пути и говорит:
— Нет здесь тебе дела.
Чудин говорит:
— Видно, ты забыл, варяг, что перед тобой Чудин, начальник княжьей стражи.
— Был таков, — отвечает Рагнар. — Теперь начальник стражи конунга я, Рагнар!
Тогда Чудин в бешенстве, что над ним так шутят, выхватил меч и замахнулся на Рагнара — и вдруг слышит:
— Опусти меч, окаянный!
И он видит на крыльце пресвитера Иллариона, и тот смотрит на него гневным взглядом. Чудин не испугался и гордо отвечает:
— Не было, монах, чтобы я опустил меч, разве что был бы на то княжий указ.
Илларион говорит:
— Мне повелел князь объявить свой указ: уходи! И не будет иного указа тому, кто забывает о княжьей службе, хмелю служа, но не господину своему!
Тогда Чудин вспомнил всё, что было ночью в покоях конунга, и как проспал ночную и утреннюю стражи, и рука его ослабла, и меч сам опустился. А Илларион ещё сказал:
— Много пришлые люди творят безобразий, с них спрос, а с того, кто позорит русское имя, — вдвойне. Изыдь, исчадие ада!
И тут воины бросились на Чудина и вытолкали, как низкого раба, за ворота, и ворота за ним закрылись. Чудин бился в них и сильно колотил кулаками, рубил мечом, но ворота во дворце конунга были сделаны крепко.
Тут появился Феодор-живописец и, видя, что собирается народ, поскорее увёл Чудина. И Чудин тогда заплакал, а Феодор сказал:
— Обоим нам, видно, не найти защиты.
Тогда Чудин говорит:
— Есть нам защита. Пойдём.
И вот они идут к берегу Днепра, к дому, где живёт Харальд. И видят, что у берега стоит ладья и на неё перекинуты сходни, а по сходням варяги катят на ладью бочки, волокут меха, луки и копья, корзины со съестными припасами. Одноглазый Ульв распоряжается погрузкой, а Харальд, печальный, сидит один поодаль и одет как одеваются люди, выступающие в поход.
Харальд увидел Чудина и говорит:
— Не суждено мне посмеяться над тобой. Вот мой меч, плюнь на него три раза. Но только потом отсеки мне этим мечом голову, потому что я не перенесу такого позора.
Чудин говорит:
— Повинную голову меч не сечёт. Лучше, Харальд, помоги мне, как брат, и умилостивь князя в гневе.
— Этого я сделать не могу, — отвечает Харальд. — Лучше мне после вчерашней ночи совсем не видеть конунга.
И он сказал вису:
— Видно, свою погибель
Смелый сплетатель песен
Сам на себя накликал,
Славя осину злата.
Жалом пчелы позора
Девы мечи ответов
Гонят меня из дома —
Парус я свой расправил...
— И мне, видно, время парус расправлять, — говорит Чудин. — Одна у нас беда, один ответ.
— Охотно возьму тебя, — говорит Харальд, — если это искупит мой должок. Конунг Грикланда зовёт меня на службу.
— По мне, — говорит Чудин, — сейчас хоть в Тьмутаракань.
Тут к ним подбегает Феодор-живописец, который до того стоял поодаль и слушал, о чём говорят Чудин и Харальд, и падает Харальду в ноги:
— Христом Богом прошу, возьми и меня с собой, Харальд!
Харальд спрашивает:
— Что за человек?
— Это Феодор-живописец, — отвечает Чудин, — тож горемыка.
Харальд оглядел тщедушного Феодора и спрашивает:
— А какая от него будет польза?
Феодор говорит:
— Я напишу на твоём парусе льва или орла, чтобы все знали, как могуч Харальд.
— Пусть едет, — махнул рукой Харальд, — много места не займёт.
Тогда Феодор целует Харальду полу плаща и бросается помогать варягам, грузившим корабль, чтобы все видели, что он не даром ест хлеб, и пока больше не будет о нём речи.
Ярислейв-конунг и Ингигерд смотрят в окно из верхних покоев дворца и видят на реке парус ладьи, стоящей у берега, и Ингигерд говорит мужу:
— Не мужчина будешь и не конунг, если не вернёшь Харальда и варягов.
Ярислейв, как бы её не слыша, говорит:
— Эх, будь я помоложе, и сам бы поплавал, мир поглядел и себя показал.
— Лучше бы, — говорит Ингигерд мужу, — помог Харальду дружиной и деньгами вернуть престол.
Тогда Ярислейв говорит:
— Тебе Харальд по крови сородич, а мне даже по оружию не брат, разве что по застолью товарищ. Что я о нём знаю, кому помогать буду?
— Ярл Эймунд тебе тоже был неведом, — говорит Ингигерд. — Но ты не пожалел денег, когда он с дружиной взялся помочь тебе прогнать Святополка Окаянного из Кенугарда!
Ярислейв говорит:
— Кенугард — по-вашему, а по-нашему — Киев.
Ингигерд, видя, что муж не хочет этого разговора, отвечает сердито:
— Не любишь варягов, хоть они столько сделали тебе добра. Уж не ты ли научил Эллисив сказать Харальду обидные слова?
Конунг смотрит на жену и говорит:
— Елизаветой зовут твою дочь, Елизаветой!
Ингигерд вспыхнула от гнева и ушла и конунгу больше ничего не сказала.
И вот видят Харальд и варяги, что с высокого берега к тому месту, где стоит ладья, спускаются несколько человек на конях, и Харальд узнает Ингигерд и с ней Рагнара и воинов.
Ингигерд останавливает коня и обращается к Харальду:
— Не спеши с отъездом, Харальд. Конунг не в обиде на тебя.
Харальд, усмехнувшись, отвечает:
— За это конунгу спасибо. Но ладья уже снаряжена. Плохая это примета — опускать парус.
Ингигерд говорит:
— А людям твоим будут платить сполна, я обещаю.
— За это тебе спасибо, — отвечает Харальд. — Но люди заскучали в Гардах, а без дела что за воин? Даже девушка может унизить его.
Тогда Ингигерд говорит:
— Эллисив возьмёт свои слова обратно, не ею они сказаны.
И тут воины, сопровождающие Ингигерд, расступаются по её знаку, и Харальд видит Эллисив на белом жеребце, прекрасную, как утренняя заря, и кроткую, как голубка.
Стало тихо на берегу, и Харальд, одолев волнение, спрашивает:
— Правда ли это, Эллисив?
Эллисив отвечает, потупив глаза:
— Конечно, Харальд.
Все зашептались, удивлённые, а Чудин едва не свалился за борт ладьи от такого ответа, а Эллисив продолжает кротко:
— Я ведь своим словам хозяйка! Старые возьму, новые скажу.
Харальд говорит:
— Видно, они будут не хуже старых?
Эллисив говорит:
— От добра добра не ищут.
Харальд говорит:
— Каким же добром ты меня наградишь на прощание?
— Наградила бы, — отвечает Эллисив, — да припасти не успела: больно уж ты быстро собрался. Не слыхала я, чтобы враги объявились под Киевом. Или вино кончилось в погребах?
Тут Ингигерд поняла, что дочь говорит не то, чего ей хотелось, но было поздно дать ей строгий знак, потому что все, кто был на берегу, смотрели на них и слушали, а владыкам негоже препираться на глазах простого люда.
Харальд, закипая, говорит Эллисив:
— Уж не от тебя ли, думаешь, бегу?
Эллисив отвечает:
— Бегут от того, кто догоняет. А ты мне зачем?
Тогда Ингигерд не выдержала, дёрнула поводья, подняв коня на дыбы, и конь скрыл от Харальда Эллисив, и он услышал только, как засмеялась она смехом валькирии, прежде чем ускакать вслед за матерью.
Сильно рассердился Харальд, взошёл на корабль и велел отчаливать и больше не сказал ни слова. И вот подняли сходни и опустили вёсла, один Рагнар остался на берегу.
Ульв с ладьи спрашивает его:
— А ты, Рагнар?
— Останусь у конунга, — отвечает Рагнар.
— В тёплых краях платят втрое больше, — говорит Ульв.
— Мне и тут тепло, — отвечает Рагнар.
— Твоё дело, — говорит Ульв и берёт рулевое весло.
Они медленно отплывают от берега, и ладья выходит на середину реки, так что снова становится виден берег и дом, в котором жили варяги, а возле дома — Рагнар и немногие, кто остался с ним.
Тогда Ульв поджигает от кагана стрелу и говорит:
— Так будет ещё теплее.
Он кладёт стрелу на лук и пускает её в сторону берега, и стрела вонзается в деревянную стену дома. И так, вслед за Ульвом, делают все варяги, и стрелы летят на берег, как огненные птицы. И дом загорается, как огромный факел, — и скрывается из глаз за излучиною реки.
И здесь Харальд, печально сидевший на корме, вдруг видит над крутым обрывом белого коня и на нём женщину, глядящую на уплывающую ладью.
И тогда Харальд поднимается и кричит так громко, что птицы в страхе взлетают с реи:
— Эй, Эллисив, запомни: или я не буду Харальд, или ты родишь мне наследника норвежского престола!
Неведомо, услышала ли Эллисив, но повернула коня и вмиг исчезла. А Харальд обернулся к Феодору-живописцу и сказал вису:
— Боги, даруйте победу
Скальду в раздоре стали!
Вот чем, творитель ликов,
Мой ты украсишь парус:
Гордою русской девой
На скакуне белогривом,
Чтоб все на земле узнали
О клятве, что дал ей Харальд!
И изошли варяги с земли киевской, и покой стал в богохранимом граде сем, понеже пробавлялися бесчинством, блудом и питием; глаголят же иные, дружинник княжий Будило-отрок, затвор кладя на Златые врата, тако рек: «Аще баба с возу — комоню вольнее еси». (Явно поздняя вставка русского переписчика. — В. В.)