Первая неделя нашей работы мелькнула, как подозрительная тень на чердаке. Со снайперской винтовкой Драгунова (СВД.) Кстати, все чердачные помещения в окрестностях Компании были нами зачищены до стерильности. Даже кошачье племя вынуждено было покинуть привычные места обитания. Из-за фосгена, тетраэтилсвинца, метила и проч. дустовых средств поражения всего живого.
Что там говорить, работенки хватало. Неделя ушла на запуск всего механизма охранительной системы, которая по моему уразумению должна была функционировать, как байки фиксовые, то есть часики золотые.
Компания находилась в отремонтированном стареньком особнячке. С окнами на бульварное кольцо, где гуляли будущие мамы, бывшие пионеры и настоящие пенсионеры.
Помимо чердаков я проверил на лояльность: службу секьюрити, охраняющую здание и близлежащую территорию, весь чиновничьей люд, а также буфетик, коим заведовала Фора. Да-да, именно эта одаренная природой девушка. Ничего не имею против прекрасных дам и пышных их бюстов, но спрашивается: на хрена мне лишняя головная боль? Как руководителю лички.
По этой причине мы сцапались с полковником Ореховым, который ничего лучшего не придумал, как подложить мне такую свинью. От собственных чувств. Вот не люблю я, когда дело путают с постелью. О чем и заявил своему приятелю. Тот, поначалу обидевшись, признался, что Фора неприступна, как пик Коммунизма. А бросить честную девушку на произвол судьбы… И я, каюсь, сжалился над грешником.
Первый же день нашей работы начинался замечательно. В дачной местности, где нашему Телу определили летнюю казенную резиденцию в несколько гектаров. С каменным домиком-усадьбой и хозяйственными пристройками. Где мог свободно расположиться драгунский полк.
Как тут не вспомнить былые времена, когда я служил у государственно-пидерастического чина Хромужкина. Все то же самое — полный хозрасчет, обслуга, охрана. Только демократический дурман дымком вьется над самодельным кострищем. И более никаких изменений. Те же корабельные стволы, тот же полезный для организма лечебный воздух, тот же солнечный шарик, запутавшийся в сосновых сетях.
Было заметно, что наше Тело не привыкло к такому барскому положению вещей, и, стесняясь, попыталось быть ближе к народу. В качестве коего выступала наша группа.
— Доброе утро, господа, — улыбался демократом, прыгая со ступенек парадного подъезда. — Какая хорошая погода, неправда ли?
И поступил весьма опрометчиво — принялся жать руки. Народу. А народ у нас известно какой — в Оксфордах не обучался. Церемониальным манерам. Нет-нет, к счастью, ничего плохого не произошло, хотя все мальчики несказанно засмущались: что за фамильярности, понимаешь? И больше всех Арсенчик. Несчастный, он так растерялся. Что всей своей могучей, сорок седьмого размера, лапой наступил на дамско-хозяйскую ножку. Полностью, так сказать, отблагодарил за барскую ласку. Оксфордский анахорет мужественно выдержал насилие над любимой мозолью. Только мучительная улыбка, принятая дворовыми людишками за удовольствие общения…
Одним словом, все находились на своих трудовых участках и по мере возможности старались не портить производственные показатели. То есть несмотря на частичные трудности механизм таки был запущен. Часики затикали: тик-так, тик-так.
Морпех работал в непосредственной близости с Телом, десантник страховал на удалении, диверсант перекрывал возможные лазейки физического проникновения тихого и подлого неприятеля, снайпер чистил винтовку, готовясь к радикальному блокированию врага, подрывник минировал принтеры и ведра для уборки помещения на случай отступления, хакер резался с натовским коллегой в шахматишки по писюку, Резо дул кофе в буфете, а Никитин отлучался к любимой девушке по имени Ника, мечтающей стать знаменитой топ-моделью.
Понятно, что сотрудники Компании меня полюбили всей душой. Хотя к пропускной системе я имел отношение, как все тот же папа римский к учению Шаолинь.
Этими мелкими проблемами занималась служба секьюрити, а проще говоря, бывшие ментяги под руководством подполковника Бибикова. Тоже из бывших орденоносных кадров. Был похож на памятник, когда кто-то из нерадивых клерков пытался пробиться на рабочее место. Без пропуска, позабытого дома. Когда скандал разгорался, как костер в ночи, появлялся я. Проходил мимо. Как бы в буфет. За сушками. В чем дело, господа? Так-так, понятно. Товарищ Бибиков молодцом, а вот вы, агент ЦРУ, упал, отжался десять раз. Чтобы память была свежа, как простынь в дизентерийном отделении инфекционной больнице. Разумеется, шучу по поводу ЦРУ, а все остальное правда.
Теперь пришло время поговорить о том, чем занималась Компания, замаскированная под градопроектностроительную артель.
Отвечу, как на духу. Ничем. На первый, не просвещенный взгляд. Толчея в курилках, коридорах и в буфетике напоминала привокзальную трясучку. Не хватало лишь чемоданов, мата носильщиков и паровозов, с покорной обреченностью уходящих в сиренево-пыльную даль родины.
Если же серьезно, то наш Комитет по военно-техническим разработкам являлся как бы ведущим мозговым трестом, куда, как в сливной бачок, шла вся информация о новейших видах оружия.
Своеобразное министерство, в ведомстве которого находились все секретные НИИ-ящики, оборонные заводы, тайные КБ, а также спецотдел, занимающийся исключительно сверхновейшими направлениями в создании образцов вооружения ХХI века.
Большинство сотрудников были молоды, умны и не верили в сказки о недоброжелателях, ведущих пристальное наблюдение за их работой.
Чтобы до конца понять настоящее положение вещей, я провел несанкционированное оперативное расследование. И через неделю знал то, что лучше бы и не знать.
Однажды, оказывается, случилась схватка под кремлевским ковриком — за контроль над оружейным экспортом. Прибыльный бизнес, это банальная истина.
Бились две государевы команды. Победила более молодая и агрессивная первая. То ли по причине своей более приближенности к царскому Телу, то ли по причине обладания компромата на своего соперника?
Это не так важно. Главное, виктория! Победа трех закадычных друзей, вместе начинающих в коридорах ЦК всегда юного комсомола. А что может быть дороже такой дружбы, скрепленной водочкой, банькой и общими, как совместное святое дело, девочками?
И вот волею судеб славная троица угодила под уютную тень кремлевских башен. Первый из друзей некто Метелко заделался Генеральным директором компании по продаже оружия, второй некто Музык решал вопросы военно-технического сотрудничества с зарубежьем, ну и третий наш родной Свечкин… как бы на передовом бруствере научно-технического прогресса.
Молодым бизнес-трудягам досталось не слишком завидное наследство. Вторая команда, уходя, нагадила от души, как скунс в собственной норе.
Мы потеряли большинство из своих рынков. А ведь, напомню, отношение к экспорту вооружения и военной техники в СССР было только сравнимо с отношением загадочных индусов к своим пеструхам. Дело в том, что наше оружие является одним из немногих (если не единственным) готовым изделием отечественного производства, способным на равных составить конкуренцию на мировом рынке.
Потеря рынков сбыта произошла по нескольким причинам. Утрата традиционных партнеров из Ближнего Востока и Африки — раз; полная реорганизация системы российского экспорта — два; и три — жестокая конкуренция. И ко всему прочему — скандалы. Торговля пушками дело нежное, как торговля памперсами. И поэтому партнеры прежде чем скрепить договор, изучают друг друга, как невеста жениха, а жених — невесту. В первую брачную ночь. Чтобы знать все достоинства и недостатки компаньона. Это я уже про то, что прежняя команда не свела дебет с кредитом и так, что опозорилась на весь белый свет. Ясно, что все экспортеры, и особенно США, тут же постарались затоптать конкурента. Мол, приобретайте, господа, самолет-невидимку Stealth для защиты своих деревенек, а русский «Калаш» забудьте, как несвежий лаваш.
К счастью, народы мира живут своим умом. И понимают, что синица под рукой в качестве знаменитого автоматического оружия, куда надежнее невидимого механического журавлика, который оказался, ха-ха, очень даже видимым и который однажды уже хорошо наеп`нулся о чужую гористую земельку.
Да, надо работать и работать, и работать, как завещал комсомолу Владимир Ильич. Чтобы еп`еп`янки знали свое место и не засыпали nj;t наши родные просторы ракетами и бомбами. Более того, если их не сдерживать, то вся планета будет сражаться только кухонными изделиями made in USA. Нехорошо. Нехорошо, звездно-полосатые господа, надо и совесть, помимо зеленолиственных ассигнаций, иметь.
Такая вот нарисовалась глобальная планетарная картинка. Мирного сосуществования. С обоюдоострым желанием слопать зазевавшегося конкурента. Вместе с потрохами: комплексами ПВО средней и малой дальности, истребительными аэропланами СУ-37, авиабомбами ОДАБ-500, средствами обнаружения пуска ракет и т. д. и т. п.
Должен признаться, меня больше интересовал иной расклад сил — наш лапотный. Схватка под кремлевским ковром закончилась полной победой молодости, однако это не значит, что все проблемы решены. Проблемы только-только начинаются. У всех нас. От мелких пакостей со стороны побежденной стороны до любезных встреч с империалистами на выставке в Абу-Даби, где хочется вовсе даже не улыбаться, а использовать зенитно-ракетный комплекс «Волга» по прямому назначению. Всмородить оздоровительный заряд в какой-нибудь представительский Lincoln, чтобы партнеры на переговорах были более сговорчивые. И не столь спесивые.
Так что зевать да плевать в потолок кабинетика не приходилось. Кстати, несколько слов о нем. Как говорится, осуществилась мечта идиота. Хотя никогда такую мечту не вынашивал, но тем не менее заполучил в свое пользование двадцать квадратным метров государственной собственности. Обстановка была спартанская — дюжина стульев, стол, электрический самовар и плетенная корзинка с баранками. Для душевных бесед. Еще в углу бронированным монстром стоял сейф, где я хранил сахар, взносы на развитие ГИБДД и официальные личные дела клерков.
Единственный кабинет, где отсутствовали компьютерные ящики и прочая аудио-видео-радио-телеаппаратура. Выбросил все к чертовой бабушке. Человек — прежде всего, вот мой девиз. Его глаза, душа и её порывы…
Вся электронная начинка находилась в другом месте. Нетрудно догадаться, что заведовал тем хозяйством хакер Алеша Фадеечев. Помимо компьютерных систем, его кабинет был заставлен специальной техникой защиты и контроля информации. То есть все пространство от Аляски до Ямайки контролировалось нашими умными машинами. Шутка, но в этой шутке большая доля правды.
Словом, все было снова хорошо. Чересчур. А это вызывало подозрение. У меня. Не люблю Божьей благодати и мелкой бюрократической суеты. Ведь так можно всю жить проскрипеть в кабинетном пенале, и не остаться в памяти потомков. А хотелось бы запечатлеться навека!..
К моей радости, первый камень, который должен был бы повлечь за собой лавину, упал мне в руки — упал в виде газетенки, бульварной по сути и поносной по определению. Статейка называлась «Молодость вооружается». Некий Б.Доценко давал вольную трактовку всем тем событиям, происшедшим в недавнем прошлом, когда якобы молодые торговцы оружием буквально силой вырвали лакомый кус из старческих, но более опытных рук. Как бы не пострадал престиж родины, сокрушался пачкун, сумеют ли бывшие комсомолята сохранить то, что годами накапливалось на рынках оружия?.. Указывались и фамилии юных героев. И кто, чем занимается. И сколько должен получать премиальных.
Что там говорить, приятно, когда твой труд на благо отчизны замечен и растиражирован. Другое неприятно, пишущая братия не понимает, что герои очерков скромны и не желают водружаться на постамент для всеобщего обозрения. Тем более, если они занимаются не выпечкой хлебушка, а укрепляют финансовую обороноспособность республики и мечтают создать бомбу для НАТО, от которой у альянса должен произойти заворот кишок.
Вот до чего доводит разнузданная свобода слова, господа! Хотя какая может быть свобода, когда и невооруженным глазом видно: статья заказная. Кто-то желает вызвать лавину. Зачем и почему? Кто это кто-то? Кто есть кто? Вот в чем вопрос.
Заняться вплотную взбесившимся журналюгой я не успел — господин Свечкин собирался на подмосковный полигон, и я подключил к этой проблеме боевого полковника с Лубянки, мол, не в службу, а в дружбу… Орехов побурчал, но согласился, что проблему нужно задавить в зародыше.
А наша группа с Телом на пяти авто помчалась по скоростной трассе Москва-Урюпинск. (С остановкой в родном для многих Запендюханске.) Лето катилось по полям и лесам, как нагретое солнцем велосипедное колесо, поблескивающее гнутыми спицами.
— Александр Владимирович, — голос Тела отвлекает меня от природы. — Вы читали статью?
— Да, Михаил Данилович, — оглядываюсь с переднего сидения.
Огромный морпех Коля Болотный осоловело смотрит перед собой, спит, поганец, на ходу; рядом с ним, похожий на чистенького и аккуратненького мальчика из англосакского семейства, наш Свечкин. Держит на коленях папочку и газету:
— Ваше мнение?
— Заказ.
— И я так думаю, — говорит Тело. — И я даже знаю, кто заказчик.
— Да?
— Генерал Самойлович.
— Бывший Генеральный? — качаю головой. — Слишком просто, Михаил Данилович.
— А вы проверьте эту версию! — просьба-приказ.
Вот не нравится мне, когда салфетка лезет туда, куда не надо. Каждый должен заниматься своим промыслом, ан нет — занял местечко под солнышком и что, ты сударь, а вокруг тебя все в качестве навозной кучи? Ну да ладно. Жизнь долгая, не всякому царедворцу удавалось пройти по скотному двору, не заляпав в золотое жидкое добро свои ботфорты.
Между тем наш путь заканчивался. Небольшой городишко встречал нас пыльными, разбитыми дорогами, облезлыми, маршрутными автобусами, панельными домами цвета хакки, чахлым рабочим людом, центральной площадью с бессмертным гранитным памятником немецкому шпиону Ульянову-Бланку. Типичный уродец ВПК. (Это я про городок.)
Затем наш кортеж притормозил у ворот. Это были большие створки в НИИ «Салют»; разлапистые пятиконечные звезды были грубо закрашены краской в угоду политическому моменту. Над бетонным забором кудряво пробегала колючая паутинка под напряжением, на углах стояли вертухайские вышки с прожекторами, на КПП скучала серьезная охрана с автоматическим оружием.
Опять зона. Это какое-то наваждение. Всюду и везде натыкаюсь на островки, полуостровы и материки зон. Видно, такая у меня планида. Родиться в зоне, жить в ней и погибнуть во цвете лет. Отравившись фурмой, доставленной пароходом из Хургады.
Не будем о печальном. Будем продолжать трудиться на благо отчизны, несмотря на трудности демократического бытия и тоталитарного быта.
На территории НИИ было вполне мило. У производственных цехов синели елочки. Между елочками стояли гипсовые стенды «Наши передовики», похожие на стены колумбария. Клумбы с ухоженными, как будто восковыми розами радовали глаз трудового коллектива.
Наше вторжение не осталось незамеченным. У здания дирекции, обновленного нежным, бежевым цветом (не к нашему ли приезду?), нас встречали: хлопотливое руководство научно-исследовательского террариума.
Честно сказать, особого радушного приема не получилось, поскольку мои головорезы, выскочив из авто, чуть не переломали всем присутствующим зевакам кости. И то верно, зачем тянуть свои конечности к VIP-персоне. Для якобы рукопожатия. А вдруг там, между подлыми пальчиками, ядовитый шип? Или электропалица? Или миниатюрный зенитно-ракетный комплекс «Квадрат»?.. С этим импульсивным ученым людом ушко надобно держать на макушке, вот в чем дело.
То есть первые минуты прошли в лучших традициях демократических завоеваний. Самые радостные и настырные получили свою порцию тумаков, и были отправлены на свои трудовые места. Укреплять обороноспособность. Остались только избранные — директор «Салюта» и его заместители.
По словам директора предприятия Машкова, в кабинете которого мы уже все находились, ему каким-то чудом удалось сохранить мощности, технологию и рабочий костяк. Одурманенный преобразованиями Центр требовал срочно перейти на кофеварки и ведра. Салютовцы сделали вид, что перешли, поменяв один ракетно-зенитный комплекс на миллион кофеварок и столько же ведерных емкостей. И все производство замаскировали этим тайваньским ширпотребом. Для уважаемых комиссий, этих миролюбов и таких же трёхнутых на голову миротворцев, не понимающих, что ведро, набитое ракетным зарядом, куда надежнее ведерка для замачивания белья, капусты и огурцов. При переговорах о piece во всем piece. Хотя спору нет — всякие ведра нужны в хозяйстве.
Рассказывая столь оптимистически-грустную историю смутных лет, красный директор включил видео, и мы принялись смотреть науч-поп. фильм. О последних достижениях продукции НИИ «Салют» в свете последних мировых событий.
Кино всем понравилось, напомнив фрагмент из знаменитых американских «звездных войн». Картинка впечатляла. Вот по родным степным рытвинам на скорости километров семьдесят гецают «самоходки» на гусеницах. Потом на глазах у английского, скажем, резидента, прячущегося в местном бурьяне, огромные кофеварки превращаются… Превращаются они!.. Из глубины одной из машин появляется квадратный локатор, из другой — антенна; две следующие, проскочив вперед, поднимают к чистому небу четыре ракеты, похожие на сигары, которые так любил смолить душка У.Черчилль. Через секунду одна из ракет сходит со степелей и с громом небесным уходит атаковать побледневшее солнышко. На поле оранжевого экрана локатора «читается» её путь. До нашего вечного светила ракетное ведерко не долетает, а где-то рядом с ним шарахает в клочья цель — самолет противника, агент которого, напомню, ползает по бурьяну, пытаясь понять принцип работы изделия для широкого потребления. Еще через минуту колонна боевых машин снимается с места и, передавив ноги неосторожному агенту 007, мчится к новому месту дислокации.
— Вот таким вот образом, — сказал директор после просмотра кино. Наша последняя кофеварочка. Впечатляет?
— За сколько меняет позицию? — строго спросил Свечкин.
— За десять секунд. После залпа. При этом аппаратура не выключается, с гордостью ответил Машков. — Мы можем отрабатывать одновременно до десяти целей и одновременно обстреливать до четырех. При этом система переключится с одной цели на другую в зависимости от угрозы.
— Хорошо, — кивнул наш Хозяин. — А защита от низколетящих объектов?
— Засекает цель, если она даже летит в пятнадцати метрах от земли. Все это вы увидите на полигоне.
— Прекрасно-прекрасно, — задумчиво проговорил Свечкин, чиркая в своем блокнотике. — А где главный конструктор? Малиничев, верно?
— А он нас уже ждет на полигоне, — улыбнулся красный директор. — Он у нас трудоголик. Любит свое дело, понимаешь.
Господин Свечкин прекрасно понимал, будучи этим самым трудоголиком, и мы все отправились на полигон. Для пальбы по созвездиям. И там провели весь световой день, захватив половину ночи. Именно ночью зрелище было необыкновенным. Болиды и метеориты шаркали небосклону. Вокруг тишина, лишь металлический цыйк кузнечиков. В такую ночку хорошо выгуливать любимую девушку. Вместе с собакой.
И вот в этом сказочном миропорядке появляется гул, напряженный, наступательный, все ближе и ближе… Секундная пауза и… такое впечатление, что недра разверзнулись и оттуда с исступленным воем поднялась метеоритная чугунная чушка. И, оставляя огненно-расплавленный ожог на изнеженном теле ночи, устремилась к скорбной звездной сыпи.
Человеческий разум на боевом марше! Берегитесь незнакомые планетарные цивилизации. Сейчас мы, земляне, вмалиним вам, неопознанным, и так, что вы тут же прекратите свои несанкционированные полеты вокруг нашего шарика, летящего по орбите Вселенной рулетки.
Да простится мне сей красный слог. Передаю исключительно свои возвышенные чувства. От увиденного искусственного катаклизма. Умеем делать, если очень надо. Для нужд народного хозяйства. И всех трудящихся масс, включая домотканое крестьянство.
Я уж промолчу о еб`НАТО. Хороший будет им подарок от всей нашей славянской души. При условии, если свои политики договорятся. И тогда такой мы шарах наведем на Альянс, что их бомбовозы и ракетоносцы будут слетать с любых небес, как осенние листья.
Однако господин Свечкин был не слишком доволен. Ночными учениями. И сделал выволочку всему руководящему составу НИИ «Салют». Проблема, как я понял, состояла в том, чтобы как можно ещё эффективнее колоть американские F-16, французские «Миражи» и прочую летающую хепню.
Наш подопечный говорил об этом с таким напором и убеждением, что я грешным делом решил, завтра точно война. Наша с супостатами из НАТО. Впрочем, дело к этому успешно продвигалось.
— Так что работаем, товарищи, работаем дружно, вместе, — прощался господин Свечкин с салютовцами. — Я надеюсь на вас, господа. Если не мы, тогда кто?
И на этом наш визит завершился. Мы загрузились в авто и стартовали в свободное ночное пространство. Все устали, и радовало лишь одно, что летим на низкой высоте и не на F-16; была надежда и шанс увернуться от залпового огонька родного кофеварочного агрегата.
Утром меня поджидали неприятности. Первым проявился по телефону боевой полковник и сообщил, что о журналисте Б.Доценко никто не знает. Даже главный редактор газеты. А сама статья появилась неизвестно как, точно черт из табакерки. Тогда я предупредил, что сам буду заниматься этой проблемой. Это утверждение заставило нервничать Орехова. По той причине, что он знал меня с самой лучшей стороны.
— Алекс, только не наломай дров, — предупредил меня. — Если будут трупы, они будут твои.
Я пожал плечами и послушал пение пичуг во славу наступающему дню. От запаха сосен кружилась голова. Даже не верилось, что я был участником ночного кошмара с запусками ракетных смерчей. Бог мой, неужели это был не сон?
Не сон и надо решать текущие проблемы. Тем более получил руководящее указание навестить генерала Самойловича, бывшего главного оружейника страны.
Я решил, что меня одного хватит для дружеской беседы. За чашечкой чая. Резо-Хулио был взят в качестве живой мишени. На случай стрельбы. Никитин как ас лучших в мире дорог.
И через час наш джип уже глотал километры подмосковной магистрали. Хулио дрых на заднем сидении, утомленный вчерашним гостеприимством салютовцев, а мы с Никитушкой болтали на отвлеченные темы.
Нас ждал мирный уголок садово-огородного товарищества «Оружейник». Тишина и покой, как на кладбище. Даже пташки закрылись на обеденный перерыв. Мы послушали Мiръ, потом вздохнули — эх, дела, блядь, дела, и выбрались из джипа.
Дача, нас интересующая, пряталась за высоким забором. Табличка на калитке утверждала, что во дворе злая собака, которая, видно, сдохла. Никто нас не встречал — ни индрика, ни человек.
Мы уж грешным делом решили, что нас ждет бездыханный тепленький труп. Ан нет. Со стороны деревянной дачи бабахнуло так, что все жмурики в округе перевернулись в своих бушлатах вечности, гремя костьми. Скорее всего — шум был от наших скелетов, когда мы дружно пали в лопухи, спасаясь от пыжиковых залпов. Нам рады, но не до такой же степени. Чтобы салютовать из двустволки. Или, может, стреляющий сослепу решил, что на его личный участок забрело семейство косолапых мишек и жахнул пыжами.
Мы полежали в траве, любуясь на облака, куда наши души могли уже плыть. При более удачной стрельбе. Да не лежать же вечно на сырой земле, можно простудиться и погибнуть от ОРЗ.
— Эй, Матвей Кузьмич! — закричал я. — Поговорить надо!
— Что за наговорщики такие? Про что?
— Про жизнь!
— Журналисты, что ли?
— Ага!
Ба-бах! Ба-бах! Кажется, в этом заповедном уголке щелкоперов не жалуют, как колорадских жуков.
— Эй, Матвей Кузьмич! — снова закричал я. — Поговорить надо?!
— Что за наговорщики такие? Про что?
— Про жизнь.
— Журналисты?
— Не-а!
— Докажите!
— Во-о-он ворона!
— Где?
Тут в нашу столь содержательную дипломатическую перепалку ворвался невыдержанный Резо-Хулио, любитель дактиля и амфибрахия, который прорифмовал «где» с местоположением мерзкой птицы. Именно там она и трепыхалась, каркающая дичь. Кого не люблю из живой природы, так эту грассирующую помойную сволочь. Не люблю и все. И поэтому без всяких сомнений угостил её свинцовым пинком. И удачно. Педерастка с крыльями кувыркнулась в светлом небесном пространстве и полетела камнем в птичий ад.
— Идите! — разрешили нам.
Мы поднялись. Ба-бах! Ба-бах! Нет, это я шучу. Чтобы разрядить обстановку. И продолжили свой тернистый путь по дорожке.
Нас встречали. С ИЖевской двустволкой, инкрустированной серебром. Воинственно-грузный старик в генеральских шароварах. Мазепа фруктово-овощного товарищества. Дед Мазай во время половодья. С благородным крупным лицом бывшего вершителя судеб человеческих.
— Чего надо? — был необыкновенно вежлив.
— Поговорить надо, Матвей Кузьмич, — ответил я.
— Про что?
— Про жизнь.
— Тьфу на вас, — сказал генерал. И ружьем указал на веранду. Проходите, коль такие говорливые.
Веранда была завалена старым тряпьем, как трюм нефтеналивной баржи гнилым и дешевым товаром для малотребовательного нашего населения. Пылились старые журналы — иллюстрированный привет из прошлого. В горшках без воды обомлели навсегда коралловые отростки цветов. На столе скатертью лежала бархатная пыль. Упадок империи ничто по сравнению с душевной разрухой человека.
— Ну-с, я вас слушаю? — и плюхнулся в кресло-качалку. — Прошу садиться, господа.
Пришлось сесть на рассохшиеся табуреты, которые не развалились лишь чудом. Я коротко изложил суть проблемы и даже предложил ознакомиться с пасквилем.
Подхватив листок, генерал с ожесточением скомкал его в футбольный мяч и вышвырнул вон. Из веранды и своей жизни.
Я не согласился с таким положением вещей и предложил все-таки ознакомиться со статьей. И подал своему оппоненту новую газетку, но со старым содержанием.
Подхватив лист, генерал с ненавистью сжал его в теннисный мячик и метнул вон. Из веранды и своей жизни.
Я не согласился… Нашел новую, но со старым… Генерал взревел и стер в порошок… Потом мы схватились за оружие, чтобы разоружиться; поорали друг на друга и пришли к консенсусу, мать его так!
Генерал читает и, если у него возникнут вопросы, он может их задать. Нам. Чтобы утолить свое любопытство.
— Ох, сынки-сынки, — натянул очки на мясистый шнобель. — Ушел я от мирской суеты, а вы меня в это говно… говно.
— Надо, Матвей Кузьмич.
— От добра до худа — один шажок, — с укоризной покосился в мою сторону. — Молодые, не в понятии.
И принялся вчитываться в мелкие строчки, несущие в себе опасность. Странно, какое-нибудь словцо по своим разрушительным характеристикам может оказаться страшнее пули со смещенным центром тяжести. Так вывернет кишки красное словцо, так обессилит душу, так искромсает жизнь, что остается только удавиться. Перед убойной силой нескольких буковок, сцепленных друг с другом, как ракеты «земля-воздух», исходящих со степелей журналистского пера.
— Да, — сказал генерал Самойлович. — Заказная статейка. Только уж кто-кто, а не я.
— А кто?
— Хуай в пальто! — генерал тоже был слаб на стихотворную рифму. Покачался в кресле-качалке. — Меня стрельнули, как ты, хлопчик, птичку. Думал, высоко летаю. — Вспомнил. — «Уволить с несоответствием занимаемой должности.» Во как, забористо!
— Неуплата налогов, Матвей Кузьмич, — решил я спровоцировать собеседника на откровения.
— Сынки, брехня!
— Около пятисот миллионов рубликов! С прибыли.
Генерал Самойлович вспомнил про ружьецо, да им некстати заинтересовался Резо-Хулио, тоже неравнодушный к такой подарочным обрезам.
— Ну-ну, — крякнул наш собеседник. — Обложили? А зачем?
— Ищем истину, Матвей Кузьмич.
— Ха, истину, — хохотнул. — Кому она нужна, дура! Когда все в пекло… в тартарары… — махнул рукой. — Не там ищите, друзья мои. Я свое отыграл, но в ящик играть мне… рано-с!
— А на вас грешат, Матвей Кузьмич, — посчитал нужным предупредить. Уж если решат, то и пулеметы не помогут.
— Да уж, — хекнул Самойлович. — Горек будешь расплюют, сладок будешь расклюют.
— А мы к вам с участием.
— Не спеши словом, спеши делом, — прервали меня. — Где у нас, хлопцы, истина?
Резо-Хулио хотел ответить, как всегда в рифму, но генерал опередил: в вине. То есть в нашем деле без бутылки не обойдешься, где эта благословленная истина и хоронится.
Мы были приглашены в райский уголок, находящийся за домом. Между соснами бродили экзотические птицы с маленькими злыми головками — павлины. Одна пава распушила хвост и выглядела среди корабельных деревьев, как топ-модель среди эскимосов.
— Моя радость, — признался генерал. — Люблю этих куриц. А чего люблю, не знаю… Покойница-женушка ругалась, блажуешь, старый черт. Блажую себе в удовольствие.
— А пингвинчиков нет? — пошутил Хулио, разливая красное, домашнее винцо по деревянным кружкам.
— А зачем? — удивился Самойлович.
— Для гармонического развития естества, — туманно ответил наш друг и поднял тост за доброго хозяина, за гостеприимный дом, за солнце, благословляющее этот угол, за павлинов и пингвинов…
— Ты бы хоть жестом отмечал, когда можно выпить, — прервал я тамаду.
— За госпожу-удачу, господа, чтобы она почаще нам давала…
— Чего давала-то? — фыркнул Никитин.
— Того… встреч!.. Ааа! — и что-то проклекотал на своем родном языке, мол, в каком обществе я вынужден находиться: орел среди павлин-пингвинов!
Вино было кисловатым, с запахом холодного утреннего багрянца и кистей красной рябины.
Все-таки чудной народец проживает на среднеравниной полосе. Гонит винцо-горе из рябины, промороженной осенними ночными заморозками, листает от скуки прошлогодние журналы, где между страниц плющится прошлое, и разводит странную чужую птицу, пугающую своим мерзко-пронзительным песнопением мирную округу.
— Гули-гули, — и генерал швырнул в сторону птичьего отряда жменю проса. Птицы всем высокомерным видом показали, что презирают такое фамильярное отношение к своей красе неземной: какие мы, к персидской матери, гули-гули. — Ишь, принцессы! Сейчас соседа Петю кликну, он вам, кралям, вклинит колышек.
Я понял, что надо торопиться с исповедью хозяина, и напомнил о теме нашего разговора.
— Хлопчики, я боевой генерал, так?
— Так.
— И я буду всей этой хеепней бухгалтерской!.. Лучше смерть.
— Не понял, Матвей Кузьмич, — признался я.
— Сейчас поймешь, — пообещал генерал и, залив в горячие меха литр бражки, начал свое трагико-комическое повествование. О невидимом рынке, где все продается и покупается. И не только оружие.
На этом рынке генерал Самойлович считался большим докой и отличным специалистом. Прочитывал любую сиюминутную политическую ситуацию в мире и знал кому, где, и за сколько «впарить» красного товару. Чтобы и купец доволен был, и покупатель рад.
Во время блаженных времен Ильича Второго экспорт стреляющей кухонной утвари достигал до двадцати миллиардов долларов. Все говорили о мире и вооружались до зубов. Хорошие времена были, хлебные. Потом наступили другие времена!
Было такое впечатление, что у новых кремлевских мечтателей полностью отсутствует мозговое вещество, а вместо него функционирует копчик. Или то, что ниже.
Нормальная практика торговли рухнула от краснобайства политических мудозвонов. Под гильотину с истерической помпой угодил весь ВПК. Это все равно что зарезать павлина и сварить из него тухлый супец, как образно выразился генерал.
И в результате этой перекройки мы в казну получили ноль целых и одну десятую пенчика, то есть копейки. А вот плешивый дядюшка Джо нынче хорошо устроился — до 80 % гонит экспорта. И никаких чувств не испытывает, кроме глубокого удовлетворения. Как говорится, кому-то сладкий медок, а кому-то соленый херок!
Когда малость одумались в кремлевских палатях, было поздно. Золотой дождик шел над Охлахомой, а над нашей родной Тамбовской или там Курской губерниями безоблачное небо. Засуха, и такая — хоть вой!
Начали искать виновника засухи и, понятно, нашли — кто в ответе за осадки? Главный метеоролог Самойлович. А подать его сюда?
Подали главного растратчика и подлеца. В соответствующей, понимаешь, упаковке. Государю-батюшке. Тот был немилосерден:
— Безобразие! Почему засуха, ирод?
— Так это, свят батюшка… Отогнали от родимой земельки грозо-вые облака… И кто? Свои же кремледумцы.
— Ничего не знаю, — отвечал Государь-хмельны очи. — Казну мою тянешь, понимаешь… — И опричникам. — На кол его!.. Тьфу! В отставку, супостата!
Тут я, притомленный иносказательным повествованием, не выдержал и задал конкретный вопрос: кто из служивых людишек занимался казной?
— Литвинов, сукин сын, — крякнул генерал. — Гадкий человечишко, хапал, оказывается, ртом и наоборот, значит. А с виду — сопля в обмороке.
— И где её найти?
— Кого?
— Соплю.
Генерал выразительно закатил глаза к небесам: удавился, сердечный, как есть удавился, опосля проверки КРУ Минфина. Мог сбегнуть на Мальдивы с котомкой, да трусоват сказался. Убег на воздушные острова, где скоро все будем. От такой жизни.
— А заместители у него были? — не унимался я.
— Аж два!
— Кто?!
— Так они тож.
— Как?! — ахнул я. — Удавились?
— Хужее дело.
— Куда же ещё хуже? — изумился я.
Генерал чокнулся с Хулио, который с удовольствием принимал самое активное участие в разговоре. Банальным образом — заливал свой бурдюк под самую завязку. Никитин, скучая, резал тесаком яблочные шарики на удобные ломтики — пополнял организм железом; не любил носить, когда надо, бронежилет.
— Куда же ещё хуже? — повторил я свой вопрос.
Генерал закусил ломтиком антоновки и объяснил, что имеет ввиду. Дело в том, что первый заместитель некто Фролов тоже оказался пройдохой и воришкой, но вредным. Вместо того, чтобы стандартно там удавить себя или запустить пулю-голубку в свой пыльный чердак, заглотил, плесень, литр уксуса. И принялся страдать, мол, я честен перед обществом и готов собственным обожженным пищеводом доказать это. Доказать-то он ничего не доказал. А вот проблему медицине создал — три дня и три ночи люди в белых халатах мучились с беспокойным пациентом. Зачем? Чтобы потом посадить на скамью подсудимых? Нет, успел удрать чеканутик от суда человеческого на суд Божий…
— А третий? — я уж хотел заглотить уксусного винца, чтобы на время забыться от такой печальной реальности. — Тоже скис?
— На головушку.
— Не понял? — насторожился я.
На этот раз нам повезло. Третий некто Смирнов в минуту опасности повредился мозгами. Своими. Когда узнал о ревизии.
Занервничал и решил перепрятать свой миллион франклинов, добытый усердным трудом. А с ними финансовые документики очень конфиденциального свойства. И перепрятал. От большого ума. В днище газовой плиты. Не сказав об этом никому. Даже жене.
А дело, уточним, происходило в Рождественские денечки. И ночки. И пока супруг отбивался от назойливых ревизоров на работе, супруга решила сделать ему сюрприз — приготовить своему зайчику гусочку с яблоками. Гусочка попалась жирная, сочная, сладенькая; шкварчала на противне.
Затем случилась неприятность: из-под днища плиты повалил дым и языки пламени попытались лизнуть чистенькую кухоньку. Супруга — женщина решительная, забила огненного зверя ведрами с водой и недобрым словом, руководствуясь настольной книгой каждого неосторожного в быту гражданина «Энциклопедией экстремальных ситуаций» (автор — А.В.Гостюшин.)
Когда появилась возможность свободно дышать, супруга, женщина любопытная, обнаружила причину возгорания: на поддоне днища корчилась обугленно-мерзкая, серебрящаяся от жира гусочки масса. Не трудно догадаться, что все это ухнуло в мусоропровод, находящийся тут же, под хозяйской рукой. Порядок был наведен скоро; тем паче гусочка во всей этой жаркой катавасии не пострадала.
Дорогой супруг прибыл с опозданием, но чрезмерно довольный: ищейки были направлены по ложному следу, и появилась надежда, что за праздники можно будет «замылить» все грешки. В документиках.
Тут ещё любезная женушка приготовила сюрпризик позолоченно-хрустящего гусика. И бутылочку мадеры за пять тысяч немецких марок. Какое это счастье — теплый душистый домашний уют. Когда на улице (и не только) вьюжит поземка.
После обильного ужина, в результате коего от гусика остались одни известковые, пережеванные косточки, супруги возжелали друг дружку. Духовной близости с физическими упражнениями. Такое умопомрачение иногда находит на уважаемых людей. От мадеры. За пять тысяч дойчмарок.
И что же? Туда-сюда — не идет дело. Нюхнул Смирнов нижнюю, pardon, подмышку супруги и увял, как кактус в северных широтах нашей родины.
— Что такое, милый?
— Уф! Такое впечатление, милая, что ты пожар тушила?
— Ах да, родной, — признается тогда жена, пропахшая естественным угаром, так и так, случилось маленькое возгорание, когда гусика готовила. Куда же ты, любовь моя?
А любовь её, голый, как гусик, уже на кухонном полу елозит. На жирном поддоне. Будто на салазках. И орет нечеловеческим напевом:
— Где все-е-е?!.
— Что? — справедливо удивляется жена такому положению вещей. — Гусик? Мы же его скушали, гусик мой?
— Дур-р-ра! — позволил себе такую вольность.
И объяснил суть проблемы. Грубыми намеками. Такими грубыми, что супруга не поняла катастрофических последствий своего сюрприза. И, решив восстановить статус-кво, огрела бузилу сковородой. По самому незащищенному бухгалтерскому месту, где сходится дебет с кредитом. По голове. А она, как известно, самое аховое местечко у мошенников. После срамного.
Бухгалтер брыкнулся от удачного бейсбольного удара жены, а, когда вернулся домой из командировки по параллельному миру, то повел себя неадекватно.
То есть крыша у него съехала. От профилактической супружеской ласки. Взвившись с поддона, как ракета с космодрома Плесецк, несчастный вырвался на простор декабрьской ночи. Через окно. Абсолютно нагим, как младенец из материнской утробы. И галопом помчался по сугробам, вопя:
— Faer!!!
Только через час бойцам СОБРа, поднятым по тревоге, удалось выловить голого психа, который вовсю изображал зайчика у голубых елочек кремлевской стены.
Врачи дома печали имени красного профессора Кащенко долго ломали голову над проблемами пациента, жалобно требующего зеленых веточек и лимонов. Ну хорошо. Решили действовать по щадящей европейской методике академика Х.Крезигстона: дали больному елочную лапу и лимончик. И тот, вместо того, чтобы испытать радость и душевное успокоение, пришел в исступленную ярость — запулил лимоном в лоб главрачу, а лапу елки попытался использовать в качестве ерша. Для медперсональных задниц.
Чужая методика ни к черту не годилась. Для наших, для орясин. Пришлось вернуться к проверенному дедовскому методу — вломить в больной организм квадратно-гнездовым способом стекловидного тела и завернуть его в мокрые простыни, повесив затем на суточную растяжку. Вверх ногами. Чтобы мозговые извилины омылись свежей кровушкой.
Вот такая вот поучительная современная история. О том, что вечнозеленую импортную листву лучше хранить в холодильнике, замаскировав её под тушку мороженой дичи.
— Значит, Смирнов сбежал в дурдом, — резюмировал я. — А не закосил ли он?
— Как? — не понял генерал.
— Не симуляция ли?
— Не знаю, хлопчики, не знаю.
— А что ещё знаете? — начинал раздражаться я.
Ехать к черту на кулички, чтобы надыбить одного придурка? Маловато будет.
— Знаю, но не скажу, — завредничал наш собеседник. — Почему? Потому, что не пьешь. Вот… кацо… пппьет, значит, уважает. А ты?
— А он хлещет за троих, — пнул я друга в бок для более оживленного участия в беседе.
— Пппью, — согласился тот. — Батоно, пппрошу, скажи все. Как на духу. Лучше ж будет. Всем. И тебе тоже.
И генерал Самойлович сказал. Свое субъективное мнение. О народных рубликах, невесть куда замытаренных доблестной троицей. По его мнению, эта шайка делала следующий гамбит: укрывала от уплаты налогов суммы прибыли, и то, что должно было бы поступить в казну как налог «крутилось» в коммерческих банках. При обоюдной выгоде сторон. Именно в каких банках он, генерал, не знает. И знать не желает. Ему так спокойнее дадут помереть. В собственной постели. Хотя свою вину, как руководитель ведомства, он не отрицает: не углядел за подлыми. Не углядел.
И вот результат — справедливый государев пинок и благостный покой, иногда нарушаемый журналистской шатией-братией… И поникнул генерал головушкой: дожил старый хрыч до седин, а ума не нажил.
Я понял, что наш собеседник притомился от воспоминаний и самопальной самогонки. Ушел, так сказать, в виртуальный мир прекрасного прошлого. И нам пора возвращаться, только в мир настоящего.
Подхватив бурдюк, изображающий из себя человека, мы с Никитушкой понесли Хулио к машине. Наш друг хихикал, меся ногами горячий воздух. Кто-кто, а он вполне был доволен поездкой. Мало того, что увернулся от пыжа, но вместо оного заполучил такую хмельную компенсацию. Х-х-хорошо жить на свете, генацвале!
Кинув павшего бойца на заднее сидение, где он тут же захрапел, как богатырь земли русской, мы покатили в город.
Что мы имеем? Пациента дома печали; не он ли тиснул статейку? Не он, хотя иногда возникает впечатление, что газеты есть филиал дурдома. И второе — банки. Как пирамиды в пустыне, вновь появляются на нашем пути эти коммерческие заведения.
Ну-ну, Алекс, художник хренов, кажется, на листе ватмана появляются первые штришки. Будем рисовать картинку дальше. Интересно в каком жанре, забубенном примитивизме или воздушном импрессионизме? Что все равно. Главное, чтобы художественный совет под руководством живописца Орехова принял нашу мазню.
Вернулись мы вовремя. Лучше бы не возвращались. На бульварное кольцо, которое было окружено милицейским кордоном и зеваками. Что за чертовщина? Неужели уже ведутся боевые действия? Рано, по моим расчетам. А если расчет неверен? И наше Тело уже пластается на мраморном полу вечности. Тьфу! Застрелюсь…
Я родился таки под счастливой звездой? Спасибо маме. Прорвавшись с матушкой через заслон, мы угодили в зону, где было тихо, спокойно, прохладно, как на аллеях ЦПКиО. В чем дело? Бомба, Александр Владимирович, объяснил Бибикова со значением, будто мы все находились в церкви. А где Свечкин? Так это… на рабочем месте.
— Мудак, — сказал я. Разумеется, руководителю охраной службы. — Уволю. Без выходного пособия.
Тот заныл, пытаясь объяснить ситуацию. А что тут понимать? Какой-то козырный решил поиграть… Ну-ну! От газетных мин до натуральных бомб. Лихо-лихо. Странно, что слишком резво?
— Кто обнаружил?
— Так это… позвонили по телефону… «доброжелатель», — ответил Бибикова. — А Данилыч отмахнулси: шутка… И остался у себя… вот…
— Какие требования?
— У Михаила Данилыча?
— У доброжелателя, — сдерживал я свои чувства из последних сил.
— Миллион долляров. За разминировку.
Ах ты, минер, мать твою так! За миллион я сам сяду на бомбу. Атомную имени ХХХ съезда КПСС.
Дальнейшие мои действия ввергли милицейские чины в шок. Привыкли товарищи в мундирах работать по старинке, привыкли. Ждем, говорят, бригаду из Экспертно-криминалистического центра МВД, те должны привезти приборчик, который прозывается гидродинамический разрушитель взрывоопасных объектов. С расстояния в один метр он «стреляет», и бомба рассыпается, не успев сработать. Технический прогресс на службе народу.
И где же спецы? Скоро будут: общеобразовательную школу № 793 разминируют. Могут не торопиться, сказал я на это, если уж кто и есть гидродинамический разрушитель, так это ваш покорный слуга. Вместе с собственным подрывником О.Суриковым.
Возник скандал — я не имею права рисковать. Чужими жизнями. Ясно, как день, что это шутка, да чем черт не шутит. Смутное времечко — соревнование двух систем: социалистической и капиталистической.
— Олежек, — спросил я. — А не поучаствовать нам в олимпийском движении?
— Можно, — пожал тот плечами. — Прыжки в сторону?
— И прыжки в сторону тоже, — ответил я дальновидно.
Отбившись от желающих тоже совершить подвиг, мы отправились в сортир на первом этаже. Мужской. Там, под рукомойником, находился подарок от любителя американских дензнаков.
Освобожденное от сотрудников здание напоминало корабль, готовый взорваться и пойти на дно. От магнитной мины производства Japan у острова Сахалин. Только где-то там, в капитанской рубке…
Поведение господина Свечкина мне понравилось, хотя оно и не соответствовало предписаниям инструкции. По мне: инструкции существует лишь для того, чтобы их нарушать. Умными людьми. Это я про себя. И не столь умными, сколько интуитивными, читающими ситуацию с листа.
Во-первых, если наш доброжелатель хотел достичь громкого разрушительного эффекта, не предупреждал бы… Допустим, этот чудик человеколюб. Жахни рукомойник с унитазами в полночь, и вся недолга. Во-вторых, что за сумма несусветная — миллион долларов? Да я за такую сумму на атомной, повторю, чушке летать буду вокруг земного шарика. Всю оставшуюся жизнь. В-третьих, телефонная запись доказывала, что мы имеем дело с очередным юным экспериментатором Кулибиным. Что я не понимал, почему для игры «Зарница» выбран наш клозет. Мало ли других мест, незащищенных вообще. Странно-странно?
Ну да ладно — найду юнната, выпорю, как сидорову козу! Если не разметаюсь кровавыми атомами по кафельным плиткам.
А это значит, что мы с Суриковым уже находились в зоне поражения. Пасть смертью храбрых у писсуаров и унитазных лепестков? Эх-ма, родина моя!
Только не это. Что будет рассказывать мать моих детей им же? Я уж хотел бежать, да, проявив недюжинную силу воли, остался, полюбовавшись в зеркало на себя. Видок был, как у зомби, очухавшегося от вечной спячки. Неприятное зрелище.
Это я уже о коробке из-под обуви. Картонной, как колбаса под прелестным названием «Прима». Есть такое правило, самодельные бомбы, как и женщины, не любят, когда с ними долго общаются. Раз-два! И в койку. Это с прекрасной половиной. А вот что делать с этой сучкой под умывальником? Которая к тому же ещё и тикала.
— Тикает, — сказал я.
— Тикает, — не возражал Олежек.
А я так надеялся, что это мне показалось. От страха. Жаль, что не показалось. Иногда мне кажется, а тут как на грех… Тик-так! Тик-так!
Мы присели на корточки, и возникло такое впечатление, что начался спуск по лыжному гигантскому трамплину. Еще немного и мы, участники зимних игр, оторвемся от стола и улетим в светло-небесную зыбь… пока не шлепнемся на снег ликующего Лиллехаммера.
— Ну? — спросил я. — Ключ на старт.
— Александр Владимирович, — нервно хохотнул Суриков. — Ведь может и еп`нуть.
— Что ты говоришь? — удивился я.
— Вы бы пошли.
— Куда?
— Куда-нибудь.
— Не, — подпрыгнул я на затекших ногах, как олимпиец на все том же лыжном трамплине. И… и мы, участники олимпийского движения, уже летели над кафельным чистеньким полом… в свободном полете… В такие минуты, утверждают, вся жизнь проходить перед глазами. В одну секунду. Ни хрена, господа. Ничего, кроме кафельной, в среднеазиатских узорах, плитки. Перед глазами.
Я запамятовал объяснить причину наших полетов в неудобном пространстве, далекого по качеству воздуха от легкой лиллехаммеровской белизны и синевы. Объясняю.
Дело в том, что, когда я подпрыгнул на затекших ногах, то, будто черт меня дернул за колено… Ей-Богу!
Проще говоря, пнул я коробочку, пнул! Как футбольный хавбек мог бы пнуть рефери в мягкое, но жилистое место. За то, что не назначил пенальти в ворота соперника.
Ё-мое! Тут уж не до красивых жестов. Я про нашу холерную ситуацию. А не про хавбека и судью. Что ему? Получил пинок и побежал, хромая, дальше свистеть в свисток. В нашем положении особенно не посвистишь. Когда эта гребная коробка, хряпнувшись о стену, легла на бок. Не захочешь, помчишься впереди мысли.
Вот такие вот героические наши, блядь, будни.
Изучив орнамент кафельной плитки, я задал все тот же вопрос:
— Тикает?
— Тикает, — не возражал Суриков.
— Вот сука! — ругнулся я в сердцах. Впрочем, может и хорошо, что тикает. И мы вместе с ней… того… тикаем. — Какие будут предложения? Поднимался.
— Надо глянуть, Александр Владимирович, только вы бы…
— Убью! — зарычал я.
Сапер пожал плечами и снова присел под умывальником, как под фаянсовым кустиком. А что я? Я страховал коллегу. На случай, если кто-то пожелает неурочно облегчиться. И вообще мне, как показывает практика, противопоказанно находиться близ бомбовых устройств. Я на них либо сажусь, как на пенек, либо пинаю, как мяч, либо то и другое…
— Ха, — наконец проговорил Олежек. — Шутка.
— Шутка?
— Ага, имитация, — и показал мне коробку.
Там лежала древний, как Греция, будильник, соединенный проволочками с бруском хозяйственного мыла, стоимостью в прошлой жизни 19 коп.
— А если вместо мыловарни тротиловую шашечку или грамм двести пластита?
— С хорошим детонатором еп`нуло бы! Без слов, — ответил подрывник. Мы бы уже улетели, — и показал глазами на потолок.
Я почесал затылок — нет слов. Посмотрел в зеркальное полотно. Бог мой! За нашими спинами в глубину небытия уходила костлявая старуха с остроганной косой. Могу побожиться. Я даже услышал её недовольное ворчание, вот какие сукины дети с ложными вызовами. Развинтились вконец с этой охальной девкой-демократией.
Я оглянулся — нет, стена. Белый медицинский кафель. Не пора ли мне посетить дом печали? В качестве пациента. Черт-те что! Если так дальше будут развиваться события…
— Александр Владимирович, вы как? — посочувствовал Суриков.
— Лучше всех, — скрипнул я. — Я этого… с этим мылом поймаю и голым в Арктику пущу. Я — не я буду!
— А с этим что делать? — кивнул на коробку.
Я вырвал оттуда будильник. Тяжелый массивный, как армейская мина. С единственным желанием шарахнуть его о стену, куда удалилась костлявая смертушка. Нет, оставлю себе, решил. На память. О своем уникальном мудачестве. Что-что, а я самокритичен, и это бесспорный факт в моей биографии.
Через час состоялся великий хурал всех наших служб. В свете последних событий. На него прибыл полковник Орехов. И двинул речь о безответственных личностях, которые не понимают, что они состоят на государственной службе и должны проникнуться общими интересами дела, а не заниматься самодеятельностью.
Бедняга Бибиков аж побелел, как рождественский снежок, от волнения, решив, что это чихвостят его. И правильно, что за служба такая, пропускающая на территорию самопальные мыльные бомбы?
Безобразие, товарищи, продолжал между тем полковник, кто-то делает попытку нарушить работу всего коллектива. Необходимо усилить бдительность. Есть мнение, указал на потолок, что лазутчик действует внутри коллектива. С этой минуты я, властью мне данной, объявляю время «Тотального недоверия».
Матушка моя! Я едва удержался на стуле. Такому образному и удачному определению — определению настоящего нашего положения. Если и вправду вражеские лазутчики пытаются подорвать канализацию. А без нее, как показывает практический опыт, ни какая власть не удержится. Неужели господин Орехов сам сочинил такой выразительный крендель: тотальное недоверие. Что-то на него не очень похоже. Нет ли за ним какого-нибудь кремлевского любителя сонетов и стальных стансов?
— Какие будут вопросы?
Вопросов было много. У полковника Бибикова. Он хотел выяснить, когда ему уходить на заслуженный отдых? Впрочем, этого он не хотел делать и принялся каяться во всех смертных грехах. В том, что родился, женился, четверть века тянул милицейскую лямку и от служебного рвения хотел признаться, что это он заложил обувную коробку с мыльным бруском в общественном клозете. Да ему помешали. Его коллега в моем лице. Я прервал героя и задал вопрос по существу:
— Тотальное недоверие — это как? Не доверять собственной тени?
— Тени своей доверяйте, — сдержанно улыбнулся господин Орехов. — Но проверяйте!..
Эта солдафонская шуточка вызвала радостное ржание у Бибикова и его подчиненных. Вот что значит глотать малокультурное, макулатурное чтиво. Читать классику надо, господа. Классику, вашу вертухайскую мать. Вот мои мальчики, например, воспитанные на «Борисе Годунове» даже не хмыкнули. Молодцы.
— Какие ещё будут вопросы? Нет вопросов. Тогда все свободны, — объявил полковник. — А Селихова попрошу остаться.
Я заскучал. Не люблю профилактических бесед. Без свидетелей. Вдруг дело кончится мордобоем. Доказывай потом, что не ты бил, а тебя. К счастью, мой боевой товарищ понимал, что мы находимся в начале пути и поэтому сели пить чай. С баранками.
За чашкой индийских опилок я получил неограниченные полномочия, как РУОП, и теперь мог проводить оперативно-разыскные мероприятия не только днем, но и ночью. Не только на земле, но и под. Не только в воздухе, но и в космосе.
Мать моя родина! Благослови своего строптивого сына на новые подвиги. Не дай ему раньше времени пасть на поле брани. Зачем такое паскудство? Работать трупом неинтересно и малоперспективно. Для живых.
Первый закон нашей жизни гласит: сила ответного удара должна быть равна силе удара врага. И даже чуть сильнее. Чтобы неповадно было размахивать обувными коробками с дешевым мылом. Или газетной трубочкой, маскирующей свинцовый костыль.
Правда, газетная проблема отошла в сторонку, уступив — картонной. Я это к тому, что проклятый короб для мужских туфель фирмы Salamandr 39 размера был изучен всей группой до молекулярного состояния. Вместе с часами. Мылом. И проводками. И что? Ничего. Мнение было одно — подобную «бомбу» мог сляпать даже детсадовское чадо. И подложить под вредную нянечку. Шутки ради.
Затем часа два мы прослушивали пленку с предупреждением о взрыве. И требованием миллиона американских денег.
Голосок был молодым и ломким. Юный бомбист убеждал, что аппарат радиоуправляем и всякий, кто попытается… Кажется, бомбиста много били в детском садике. По голове. Нянечки. Ночными вазами.
По поводу юмориста возникло несколько вопросов. Где он научился таким шуточкам? Неужели в кружке «шаловливые руки» в Доме Пионеров, что на Воробьевых горах? Кто и как пронес адскую машинку? И почему этот пиротехник не побеспокоился о своем миллионе? Мы бы ему дали два, лишь бы он перезвонил и назначил место свидания. Увы, деньги в этой истории играли второстепенную роль. А вот кто занес эту чуму? Полковник Бибикова бил себя в грудь и утверждал, что святым духом. У него есть доказательства…
Нет, не появления этого духа, а того, что никто из чужих не проходил мимо. Вообще никто не проходил? Нет, проходили; исключительно уважаемые люди, академики Блохинвальд, Боголюбов, Бренди, Векслер-Непомнящий, Панкратов-Белый, Смолянский-Московский…
— Достаточно, — не выдержал я. — У нас что? Академия наук?
— Никак нет, — отвечал служака. — Имело место быть совещания у Михаила Даниловича!
— В следующий раз будьте бдительнее, — предупредил я. — С академиками. Они тоже могут принести бомбу в п`ортфеле.
— Есть!
Денек заканчивался шуткой. Как и начинался. За окнами гуляла теплая ночь, освещенная бульварными фонарями. В облаках, как на волнах, качалась серповидная лодочка луны. Влюбленные на лавочках строили планы на будущее. Их будущее было куда темнее, чем наше.
Я закрыл окно и вопрос о мыльной бомбе. Все, на сегодня хватит! Пора собираться домой. Господин Свечкин, надеюсь, не собирается работать третьи сутки подряд? И я отправился в сортир, где имел честь летать над кафельным полом. Пошел не на поиски новых бомбовых зарядов. А по малой нужде. Перед дальней дорогой.
Открыв дверь в ватерклозет, я увидел под умывальником… знакомую обувную коробку! От ужаса я закрыл глаза и понял, что это не коробка, черт бы её побрал, а ведро. Обыкновенное цинковое, для мытья полов. Вот что значит, Саша, нервы. Как бы тебе не оказаться в одной палате с господином Смирновым, любителем зеленых попугайчиков.
Удивляясь своему маниакально-депрессивному состоянию, я зашел в кабинку. И это уже после первой трудовой недели. Веселые дела твои, Господи!
Выпустив из бачка маленький водопад, я выпал из отдельного кабинета и чуть не наступил на старушку. Она была в рабочем спецхалатике цвета переспелой сливы и усердно елозила по полу шваброй.
— Ой, бабуль! — сумел избежать столкновения. — Что ж это на ночь глядя?.. — вспомнил КЗОТ.
— Дык работа такая, сынок.
— Ну да-ну да, — и прошел по мокром плитам, как фламинго по отмели далеких и теплых островов.
Эх, острова-острова в океане. Никаких проблем на этих райских островах. И почему я не абориген? Сидел бы под пальмой и жевал кокос. Или ананас. И кормил бы ими розовых фламинго. Кр-р-расота!
Тут мои мечтания были прерваны бабулей. Она тянула из-под рукомойника ведро. Я посторонился. Ведро громыхнуло, как зенитно-ракетный комплекс «БУК-1М». Я заматерился про себя. А бабулька спросила:
— Сынок, обувки не надобно? Добрая обувка.
— Нет, спасибо, — буркнул я.
— Твоего размеру. Моднючие туфли.
— Не надо, — улыбнулся я, сдерживаясь.
— Как же они прозываются, — гомонил божий одуванчик. — Саламандер какой-то…
Я уже приоткрыл дверь, чтобы выйти вон и забыть боевую старушку, как кошмарный сон… И вдруг! Остановился, как громом, прошу прощение, пораженный.
— Что? — рявкнул я. — Как? Саламандра?
От моего рева и вида бабулька едва не лишилась жизни. Хотя и попыталась защитить свою честь от насильника. Шваброй. И ведром. Я понял свою ошибку и радостно ощерился, как киллер после удачного выполнения спецзаказа. Старушка перекрестилась — свят-свят! А я принялся её убеждать, что всю жизнь искал именно Саламандер, едрить его!.. И в доказательство своих слов вытащил пачку родных денежных знаков — покупаю не глядя.
— А нога у тебя, сынок, какая? — засомневалась бабуля, не зная, что и думать.
— Тридцать девять, — угадал я.
— У внученка ужо сороковой, — вздохнул оператор уборки половых поверхностей, как позже выяснилась профессия моей собеседницы. — Малы. Жмуть!
— Внучек! — подпрыгнул я, точно фламинго на отмели в период брачных танцев. — Есть! Ну, Саламандер!..
Да-да, вся эта история похожа на анекдот. А разве наша жизнь не есть нелепое недоразумение. В нашей работе великий Господин случай играет приметную роль. Вот не пожелай мой организм освободиться от урины и что? Искали бы мы этого оператора половых поверхностей месяц и нашли… Быть может.
Все-таки есть на свете Боженька. Услышал мои молитвы, пердушко старый, это я любя. От радостных чувств. Старушку Марью Петровну Чанову взяли в такой оборот бывшие муровцы во главе с Бибиковым, что через четверть часа я знал всю её подноготную.
Как в капле отражается море, так и жизнь бабульки отражается жизнь страны. Началась биография гражданки Чановой в переломный перестроечный период молодой республики, когда т. Сталин выдвинул лозунг: «Коллективизацию — в массы!» И молодуха-комунарка Машка, выполняя завет вождя, носилась за реквизированной у кулака скотиной, которая, солидаризируясь с бывшими своими хозяевами — вредными элементами, тощала и дохла. И когда она вся передохла, дохнуть принялись те, кто не пожелал участвовать в колхозном движении. Машке на исторической переправе повезло была молодая и сметливая: заметила, что при её емко-ебких видах у кобелиного уполномоченного трещат кожаные галифе.
— Машуха, — говорил он, — истекший год был годом великого перелома на всех фронтах социалистического строительства, — и выкладывал на стол буханку хлеба и шмат сала. И руки запускал под юбку. Искал там свой интерес. — Так вот, Мария, ты ешь, ешь… Характерная особенность этого перелома состоит в том, что оно уже дало нам ряд решающих успехов. — Сало было парным, хлебушек душистым, а уполномоченный настырным: мельтешил сзади, как конь на кобыле. — Ряд, понимаешь, успехов! Успехов!.. Да где же это?.. Ааааа!.. Успехов в основных областях!.. Ааа! Ааааа!.. Социалистической перестройки… Аааа! Аааа! Ааааа!.. Всего народного хо-хо-хозяйства!.. Ааа! Ааааа! Ааааа! Ааааааааа! Уууух! Хаааарашаа ты, Машка-девка, быть тебе в наших рядах!..
— А сколько в ваших рядах? — поинтересовалась оплодотворенная членом ВКП (б) комсомолка.
— Без малого два миллиона членов и кандидатов в члены, — был ответ.
Боже мой, ахнула про себя Мария, сколько же это хлеба и сала? Сала и хлеба? А?
Да вот беда. Не уберег свою буйную головушку уполномоченный. Срезали ночкой темной ему лишнюю головушку, ох, срезали. Косой. И подбросили в открытое окошко. Подняла молодка пожолкнувшую главу, поцеловала в огрубелые без горячей жизни уста, да и упрятала её в дерюжный мешок и схоронила под печь.
Наехало НКВД, искало по деревне недостающую часть уполномоченного, но без успешного результата. И взяли молодку по подозрению. Повезли в район на телеге, и пока буртыхались по степной дороге, трое пролетарских сотрудников внутренних дел освидетельствовали гражданку Чанову на предмет девичества. По такому случаю зародилась в молодухе чужая жизнь — боялась только одного по своей малограмотности: уродится трехглавый уродец.
Ан нет — выродила в муках малокровного мальца со скуластой, азиатской мордашкой раба. Рожала на цементном заводе, куда угодила по любезному распределению народного комиссариата.
Более того, человеколюбивая власть молодку пожалела и раньше срока отпустила на родную сторонку помирать вместе с легкоустранимым дитем, процементированным до костей и крови.
Вернулась Марья Петровна в хату — голодно, холодно, лягай да помирай. Однако вспомнила своего ненаглядного, его жаркие уста, его жизнеутверждающую конскую плоть, его бедовую головушку… Растопила печь, чугунок на огонь, и пока водица закипала, вырвала из плотного грунта пола дерюжный мешок, развязала его — сохранилась головушка родная, ой сохранилась и была свежа, как телятинка на базаре в городе Мариуполе.
Поцеловала напоследок сахарные уста да безынициативные очи любимого и с крестьянской аккуратностью запустила костлявый кус мяса в кипяток.
Тем и спасла. И себя, и дитя. И вырос сынок Петя-Петечка-Пе-тушок-Петруха; рос-рос-рос и вымахал в Петра. И, как на пашпорта свобода вышла, отблагодарил свою малосостоятельную матушку подался за счастьем в город. Вернулся годка через три, не один, с подарочным набором в одном экземпляре — годовалым внучком.
— Собирайтесь, мамаша, в счастливую жизнь, — сказал Петр; ходил по хате гоголем в просторном уборе.
— Куда это? — страшилась Марья Петровна.
— Эх, маманя, в обчество! — отвечал сынок. — Вы знаете, какое это обчество?
Бабка не знала. Но сын, практичный человек будущего, объяснил, что ждет её развитое социалистическое общество, которое есть закономерный этап на пути к коммунизму.
На все эти образовательные слова заплакала Марья Петровна, как несознательная, подмела пол, перекрестила печь, укутала дитя-сиротку, мамашку-то определили за растрату на таежный лесопопал, и поехала в неизвестный город пользоваться плодами великих революционных завоеваний.
Первые три года гражданка Чанова жила, будто в сказке. Петр работал на мясокомбинате. Работа была чистая, аккуратная, каждый Божий день носил он излишки продуктов.
Я, маманя, обещал вам коммунизм, говорил сынок ненаглядный, вот и пользуйтесь моими трудовыми достижениями. И бабка пользовалась, утоляла многолетний голод парным мясом, колбасами, кремлевскими сосисочками и проч., удивляясь их первородной, христианской нежности.
Разумеется, Марья Петровна знать не знала, что все эти чудеса готовились для тех строителей коммунизма, которые уже в нем жили-поживали за древней, бурой стены, отгородившись кирпичиками от остального беспокойного мира.
Однако скоро случилась новая беда: ушел Петр утром на трудовую коммунистическую вахту, так и не вернулся. Вечером. И другим вечером не вернулся. Забеспокоилась Марья Петровна, и на третий день пошла на место его рабочей деятельности.
На комбинате ей удивились, разве Петр Петрович не прихворнул в домашних условиях? Кинулись искать Чанова, нормировщика спеццеха. Нигде нет. И что странно: на комбинат он пришел, а выйти — не вышел. Но бабке руководство твердо сказало: ушел после напряженного дня, не волнуйтесь, маманя, поставим в известность соответствующие органы.
Когда опечаленная Марья Петровна покинула территорию хозяйства по переработки мясной твари, директор приказал остановить производство. Уловил директор загадочную закономерность: как только человек, гражданин отечества, начинал тесно сотрудничать с администрацией, то раньше или позже оказывался в рубительном отделении.
— Надо остановить производство, — задумался директор о судьбе человеческой.
— А как же план? — на это отвечал заместитель по производству. Головы же наши полетят?
— Эх, план-план, — вздохнул директор. — Мало мы думаем о рабочем человеке, мало. Надо больше.
На том и порешили, увеличив план выпуска мясных продуктов населению ещё на 14,7 процента, как того требовали последние постановления партии и правительства.
Конечно же, внучок Петюня (тоже Петя!) в те скорбные для бабульки дни и ночи, не мог помнить ухода из жизни отца. Однако, уже позже превратившись в полуголодного юнца, Петюня, глотая тошнотворные куски эрзац-мяса, вдруг ощущал оттиск бессмысленного далекого детства. И это было не случайно. Сослуживцы Петра Петровича нанесли в дом центнер самой деликатесной продукции. Мол, кушайте, маманя, на здоровье. И поняла несчастная Марья Петровна, что нет никакой надежды на возвращение сына. Расхворалась от такой черной мысли. Огромное же количество мяса и колбасы от летней температуры повело себя скверно: протухло в одночасье. Маленький Петюня ползал по скользкому от жира и сукровицы полу в трупной вони, охотился за гудящими, как самолеты, сильными мухами и чувствовал себя счастливо.
Потом Петюня вырос и превратился в Петра Петровича, вылитый батя. Мастеровитый да башковитый. Закончил ремесленное, слесарил на заводе «Серп и молот», теперича дома стружит по металлу по причине общей хворости обчества.
Вот такая вот страшненькая и драматическая история нашего близкого ещё прошлого. Было такое ощущение, что я тоже хлебнул из чугунка наваристого супчика из человятины. Брр!
Оставив ошарашенную бурными событиями вокруг её скромной персоны бабульку на попечение сердобольной Форы, мы ринулись за… ботинками фирмы «Саламандер». Мы — это я, Никитин и Арсенчик. Остальная группа занималась текущими проблемами по охране Тела.
Наш полет по вечернему городу был стремителен, точно мы находились на астероиде, пронизывающему холодное космическое пространство.
Дом, где проживал внучек, построенный немецкими военнопленными, напоминал бастион крепости. Но какие крепости могут устоять от натиска бойцов специального назначения?
Мы, отечественные ниндзя, тихо поднялись по загаженной лестнице на третий этаж. Послушали прибойный шум мирного клоповника. Я сделал знак рукой и Арсенчик поднял свою ножку 47-го размера и лягнул фанерную дверь, как носорог баобаб.
Зачем мы это сделали? Если можно аккуратно утопить звоночек и на вопрос: «Кто там?», ответить: «Телеграмма», или: «Сбор подписей в пользу депутата Голикова». И откроют доверчиво и радостно. Однако эффект не тот. Не тот эффект, господа!
Совсем другое дело, когда дверь в щепу, топот ног, мат-перемат, санитарная обработка ребер всех присутствующих.
От такого психологического напора любой резидент НАТО набрякает в смокинг. Или фрак. Это тебе не поздний ланч, где подают малину со сливками. А соревнование двух систем, где нет запрещенных приемов. А что говорить о наших простых гражданах, законопослушных от рождения?
Мы ворвались в коридорчик. И чуть не задохнулись от уксусно-мерзкого запаха нищеты. В другой раз только с противогазами!.. Из кухни валил чад и там, в сиреневом смоке, функционировала костлявая тень. Что за чертовщина! Через секунду выяснилось, что это Петюня жарит селедку, как обрусевший вьетнамец.
Мы, швырнув деликатесную жратву в открытое окно вместе со сковородой, вырвали внучка из чада и частично отрезвили его в унитазе. Боже ж мой! Кто это? Перед нами? Если это внучек, то кто тогда я? Ничего не понимаю? И этот уродец, спившийся донельзя, шутки решил шутить? С бомбой. Странно?
И пока он приходил в себя, мы осмотрели жилище. В маленькой каморке обитала Марья Петровна. На чистеньком полу и кровати лежали цветные коврики, грубо сотканные из старых платков-чулков-шарфов. На стене в рамочке фотовосковел молодой красноармеец. Не уполномоченный ли?
Вторая комната напоминала мастерскую колхозной МТС машинно-тракторная станция. Слесарный станочек времен первой реконструкции, металлические заготовки, похожие на снаряды, в углу старая рухлядь — от автомобильного колеса до примуса. А запах… Нет, это не салон мадам Комдессю. На столе самым наглым образом лежали бруски мыла хозяйственного. Какие ещё могут быть доказательства?
— Ну, вредитель? — цапнул я за шкирку Петюню. — Шутки шутить, бомбист Каляев, мать твою так!
— Я не Каляев, я — Чанов! — попытался вырваться внучек. — Не имеете право! Я — человек труда!.. — Голос у него был далеко не молодым. И пропитым. — Требую уважения к рабочему классу. Менты поганые!
— Мы не менты, — не выдержал я глумления и навесил профилактическую оплеуху по уху, предупредив, что следующий удар за моим подчиненным и указал на десантника Арсенчика.
Тот скроил зверскую рожу, как его учили в школе головорезов, и гаркнул:
— Загрызу!
Любитель жареной сельди от столь небрежного отношения к своей персоне обмяк, лепеча, что товарищами он понят неправильно. Он готов отвечать на любой вопрос. Ежели мы не менты поганые!..
— Нет, мы хуже, — предупредил я. И задал первый вопрос. По поводу продукции фирмы Salamandr.
Наш собеседник к ней имел такое же отношение, как абориген Сейшельских островов к запуску ракеты на Сатурн. И тем не менее, мне хотелось знать, каким образом у него, Петюни, оказалась проклятая коробка?
— Как-как, обыкновенно, — огрызнулся Петюня и хотел рассказать о своем трудном детстве.
Я прервал — об этом знаем все, даже то, как он ловил в кулачок с протухшего мяса гудящих мух. У внучка отвалилась челюсть. Я поправил её лечебным ударом. Арсенчик тоже хотел, я сдержал его трудолюбивый порыв. Собеседник пока нам нужен живым. С клацающими зубами. Тот понял, что обчество нуждается в нем, фекалии, и потребовал сигарету. Для усиления мозговой деятельности. Чтобы сказ случился складный.
Сказ Петюни мне понравился. Правдивым изложением. Наш Петр Петрович Чанов был самородком. Мастером золотые руки. Левша! По молодости мог свободно перековать знаменитую аглицкую блоху. Правда, возникает вопрос, на хрена уродовать игрушку? Недвижна она от подковок, мертва, никакой душевной радости. Дак нам главное что? Утереть шмасть со шнобелем заморским мастерам, а там хочь плыгай, хочь дрыгай, хочь шпильки таскай годика с три, прыткач!
Понятно, все это к делу не относится. Вопрос в другом: что губит наших мастеров златы руки? Все она, горька стервоза, без которой жизнь не жизнь, а сплошная канитель.
Спился Петюня-мастер, спился, хотя квалификацию не всю утерял. Балуется металлом по нужде — кому замочек, кому санузел, кому автономерок с детальки спилить. Завсегда, пожалуйста.
Как говорится, слава впереди бежала… И под Новый год явился местный курвенок по кликухе Кащей с рев`ольвером: дядь Петь, а дядь Петь, погляди, не куражит машинка? За три сулейки. И бутыль шампани. А чего не поглядеть? Шептало с пружинкой заменил, и полный порядок. Новый год встречал во всей красе. С шампунью. Даже бабке подарил килограмм мандаринов.
Дальше — больше. Кащей заказал для своих мальцов партию кастетов, стилетов, цепей. Для удобства передела местности. И молодым радость, и мастеру прибыток.
Да вот на неделе завалился Кащей с двумя оглоежками. Таранят мешок с товаром — реквизировали, хохочут, у косоглазого Хо Ши Мина, подать не уплатил… И фырк! все из мешка. А там обувка в коробках. И пока оглоежки в магазин стреканули для натурального обмена: одна туфля — одна бутылка родной, Кащей: дядь Петь, а, дядь Петь, бомбочку сотвори шутейную, ну вроде как настоящую, чтобы тикала да проводочки. Хочу, калякает, пошутить над всеми узкопленочными, гадят недомерки на нашей земельке, а налог кто будет платить?.. Ну и стяпал Петюня-мастер бомбочку. А чего не стяпать? Ежели шутейная. Опять же за работу бутылек и чеботы. Бабка под шумок умыкнула чеботы-то, да и ладно… Все одно уплыли бы пароходами.
— Собирайся, мастер-ланкастер, — приказал я.
— Куды это? — возмутился тот. — На ночь-то глядючи?
— К едрени-фени, — сдержанно выразился я.
— Куды?
Я уточнил, куда мы отправимся. Немедленно. Петюня заныл, что не знает, где Кащея искать? Откуда ему знать, где проживает этот балбес. Кащей и Кащей.
Я бы ему поверил, да время поджимало, как туфли, и, подхватив потрепанного внучка, мы перенеслись в джип. Словно по воле всемогущего джинна, роль которого выполнял Арсенчик.
Закружились по улочкам-переулочкам-площадям района. Время для юных бандитов было детским, и они кучками дежурили у своих излюбленных плешек, точно защищая их от вражеского вторжения. Вся эта карусель на колесах не нравилась нашему случайному спутнику. Мастер ныл, что Кащей зарежет его как куренка. Самодельным тесаком с клеймом «Петр Чанов».
— За что? — валял я ваньку.
— Как это за что? — страдал Петюня. — Западло все это.
— Он тебя простит.
— Про-о-остит?
— Мы-то будем молчать, как на допросе. Вот Арсенчик известный молчун.
— Да уж, — хекнул десантник. — У меня все молчат, точно покойники.
Пошутил то есть. Протрезвевший до состояния мыла за 19 коп. Петюня принялся из двух зол выбирать меньшее. Нож хорош да удушье слаще. Я помог мастеру по металлу: остерегайся собственного обмылка в хаве, и никто не узнает об этой напряженной вечерней прогулке. И мне поверили. Я могу вызывать доверие. У специфической части населения. Наконец я услышал шипение с заднего сидения:
— Кащщщей! — и оглянулся с удивлением, что за гремучий гад завелся у нас в домике на колесах?
Никого не было, кроме Арсенчика, блимкающего глазами, точно турецкий янычар на границе с Аравией. Что за чертовщина? Где пожиратель жареной селедки? Ааа?! Он с перепугу стек вниз в расщелину между сидениями и оттуда подавал слабые признаки жизни, как альпинист, гекнувшийся с вершины Джомолунгма.
— Где этот такой нехороший Кащей? — даю перевод вопроса.
— Там.
— Где?
— У фонтана.
Кто не любит фонтаны? В летнем скверике. Теплым вечером. Можно окунуться в прохладных искусственных водах. Нагишом. Устроить для праздной публики шоу-аттракцион. Однако молодежь у фонтана была далека от оздоровительных процедур.
По-моему, там проходил праздник с употреблением дряни. Хумариться, хумариться и ещё раз хумариться! И жизнь пройдет, как атомные облачка над атоллом Моруа. Дурцефалов, то бишь любителей уйти в виртуальный мирок, насчитывалось человек двадцать-тридцать — курили, гомонили, ширилась, смеялись. Обыкновенная молодежь, бунтующая против зажиточного буржуазного образа жизни. Кажется, подобный бунт уже происходил. В другой стране. И в другое время. Лет тридцать пять назад. Что там говорить, не торопимся мы перенять все хорошее из чужой цивилизации, не торопимся.
Грозу местных садов и огородов узнал бы даже дальтоник. Юноша полностью соответствовал своей кликухи. Был костляв, как смерть. Все питательные соки ушли на рост скелета. Да, такое природное недоразумение прийдется складывать втрое, чтобы забить в багажник джипа. Для доверительной беседы.
Для этой цели мы освободили салон от утомленного нашим вниманием мастера по железу. Перед радостной минутой расставания я счел нужным его предупредить, чтобы он был примерным внучком и свою родную бабульку не обижал. Петюня залепетал какую-то чушь о своей любви. Я намекнул, что отныне Марья Петровна Чанова является почетным сотрудником ФСБ и мы берем над ней шефство. А конкретно Арсенчик… Который тут же хотел снова скроить зверскую рожу и рявкнуть: «Загрызу!», но я счел подобную психологическую атаку излишней. Петюня и без неё находился в состоянии близким к состоянию алкогольного опьянения. А ведь не заглотил ни полштофа. Умеем, умеем, господа, оттягиваться без лютой потравы. Когда невмочь.
Так что не успели мы сказать внучку последнее прощай, как он привидением исчез в ночи. Торопился встретить родную бабулю, получившую нежданно-негаданно почетное звание.
Наша операция «Саламандер» плавно переходила во второй этап. Уверен, не последний. Судя по всему, Кащей шестерка. Местная шкода. Шелупой. Шибшало. Мелкий уличный воришка. Таких нужно душить сразу. Но на время. Чтобы после удобнее было разговаривать на философские темы. Такие беседы в час полночный иногда дают удивительный результат. Что начинаешь верить нет, не перевелись благородные порывы у юношей, выбирающих меж кокой и винтом. Остается только пригласить юного тимуровца на собеседование. Как это сделать? Незаметно для всего коллектива.
— Свисток есть? — поинтересовался я у Никитушки.
— Зачем? — удивился тот, но в бардачок лапу запустил, как медведь в дупло. — Был вроде. Ну вот… свисток.
— Прекрасно, будешь ментом свистящим, но на колесах. Только не передави шоблу.
— А вы?
— А мы с Арсенчиком с тыла, как янычары.
— Ага, — ответил боец, готовый к схватке с неверными.
План действия был прост, как милицейский протокол задержания. Арсенчик кустами приближается к фонтану, поближе к Кащею Бессмертному, чтобы его сцапать в минуту общего шмона. Я страхую товарища со «Стечкиным»: вдруг у мальцов вместо шприцев какой-нибудь трофейный сучок. А Никитушка разъезжает на джипе и свистит в свисток, как генерал милиции на вещевом рынке им. В.И.Ленина.
— Арсенчик, не перепутай и не придуши. Навсегда, — предупредил я десантника. — Кости мне нужны живые.
— Пон`ял, — без энтузиазма ответил подчиненный. Разве это настоящая работа: ловить суповой набор костей.
Я крепок задним умом, это тоже факт моей биографии. И с этим ничего не поделаешь. Поначалу все катилось по задуманному лекало. Джип по-ментовски нагло закатился в скверик и оттуда вырвалась веселая соловьиная трель.
— Мусора! — взвизгнула нервная молодежь и, ломая иглы и каблуки модных ЧТЗ, ринулась в спасительные кусты. И впереди всех — Кащей. Он вспомнил, что обещал маме вынести помойное ведро перед сном. К сожалению, мама и ведро не дождались его. Молодой человек споткнулся. О ногу десантника. И дал дуба на время. Пришлось Арсенчику на себе тащить притемненного симулянта в авто.
Когда поехали кататься, выяснилось, что Кащей подозрительно нежизнеспособен. Его юное личико было спокойным, как у солдатика, бесславно павшего на пылающей окраине распадающейся империи.
Я выматерился — Арсенчик, тебе по баням баб завивать щипцами или коновалом трудиться. Что, впрочем, одно и то же.
— Так я это… Как учили. Ну маленько не рассчитал, кажись?
— Кажись-кажись, — нервничал я, ища нитку пульса на костлявом запястье. — Никитушка, нашатырь бы?
— Нашатырь? Был, кажись, — и снова заправил свою руку в бездонно-сказочный бардачок.
Я взвыл: ещё одно это холерное словцо «кажись» и я не отвечаю за себя. Черт знает что! Нам бабами лодырничать, а не молодежь перевоспитывать, кажись.
— Пожалуйста, наставник молодежи, — был любезен Никитин, как патологоанатом при вскрытии.
Нашатырь очень эффективен; его едрено-забористый запашок мертвого поднимет с оцинкованного стола морга. Кащей оказался бессмертным. Взбодрился от елея, шкифы приоткрыл, а тут его встречают доброжелательными улыбками и здравницами. Как астронавта, вернувшегося с Юпитера: здравствуй-здравствуй, хрен мордастый.
Приятно. Должно быть. Всякому от такой встречи. Но у нас молодежь известно какая. Впечатлительная и легковозбудимая. Не успел я порадоваться возвращению морфиниста, как он отщелкнул хавло и попытался кусаться. И чему учит родная школа? К тому же ещё загремел костями:
— Пустите, менты-суки! Права не имеете!
Я снова обрадовался: ба! знакомый до боли голосок, требующий авоську чужих денег. Значит, мы на верном, как курс реформ, пути. Прекрасно-прекрасно.
— Кусается, блядь такая молодая, — заметил Арсенчик, которому достался один из ядовитых цапов в палец.
Пришлось забить фонарик производства Китай, случайно подвернувшийся под руку, в ротовую полость юноши. Отчего он стал походить на чудного, из доброй сказки, Кащея Бессмертного с лампочкой Ильича.
Мы ему объяснили, современнику нашему, конечно, что во-первых, к его огорчению, мы не менты, а во-вторых, по его же требованию, навесим ему миллион пиндюлин. Если будет нам бурить, то бишь врать.
Я не папа римский, но готов принять индульгенцию. А вместо требника пусть будет «Стечкин». Перед его всевидящим оком грешники каются мгновенно, очищая душу для новых грехов.
По выпученным в глазницах новогодним шарам, в коих отражался праздник жизни, я догадался, что Кащей не считает себя бессмертным и готов признаться во всех пакостях, сотворенных им за короткий срок своего костлявого бытия.
Я освободил лампочку Ильича из плена и начал задавать конкретные вопросы. Кто, как, зачем и почему? Бывшему члену ВЛКСМ. Тот отвечал как перед лицом своих товарищей. И даже светился от искреннего желания быть полезным обществу.
Телефонную шуточку и бомбочку с мылом заказал бригадир района некто Сильва, крутой mаn. Трепали, что зимовал в зоне за разбой, а сейчас в коммерции — держит «крышу» над всем районом. Сказал, что надо застращать шарашкину конторку. Бомбочку замастырил один из местных — Петюня такой; а занес её просто — разгружался каблучок-москвичок у черного хода с продуктами для буфета: курами там, сгущенкой, две банки даже утырил на обратной дороге… (При этих правдивых словах я вспомнил Бибикова и всю его родню до седьмого колена.) Ну потом звонок по телефону… и все!.. И за такую работенку сто баксов в шкары-брюки.
— А если бы бомба настоящая? — умер во мне красный воспитатель Макаренко.
— Нет, — лязгнул зубами юниор, любитель сгущенки. — Мыло, я ж глянул.
— Ну хорошо, — вздохнул я. Хотя ничего хорошего пока не наблюдалось. В ближайшую пятилетку. Странная затейливая история. Для моих мозгов. Чувствую, разматывать нам клубочек долго. Подозрительно легко мы идем по ниточке, как прекрасный Пирсей по нитке Ариадны.
Но, простите-простите, не мог же Некто, замысляющий нас обставить, предугадать мою встречу с оператором унитазов бабой Маней. А если она подставка? Я крякаю от досады: кажись, тьфу ты, брат, совсем опупел? Сказал бы точнее, да воспитание не позволяет.
Надо крутить ситуацию, как акробат собственную жену под куполом шапито. В этом наш шанс.
— И где Сильва гужуется?
— Я… я не знаю.
— Знаешь, детка, знаешь, — успокоил я своего нового воспитанника. Больше доверия, малыш, и будешь в шоколаде «Красный Октябрь».
— Ну, я честное слово…
— Пристрелю, — ласково сказал я.
— Загрызу, — пообещал сладкоежка Арсенчик.
— Загрызет, — подтвердил я.
А Никитин ничего не обещал, поскольку ботал по телефончику с хакером Фадеечевым, тот гнал гамму, полученную из компьютерной сети МВД о гражданине Селивестрове Степане Степановиче, имеющему посадку по 206 ст. (мелкое хулиганство.)
И мы поехали в местный ресторанчик «Арагви», когда наш новый молодой друг понял, что мы трудимся не по принуждению, а по призванию. И на полном хозрасчете. То есть пускаем в расчет только тех, кто не желает с нами подписывать договор о сотрудничестве.
… Я люблю людей. Во всяком случае, пытаюсь понять их физиологические потребности и желания. Один из миллионов мучается мечтами о звездной сыпи на теле Миропорядка, другой — на фаянсовом унитазе в Ватикане, ну а третий (в нашем случае) обтяпывает свои делишки-мелочишки, треплет на бицепсах и трицепсах клубный пиджак цвета бордо, жрет паюсную икру под водочку и модный кабацкий мотивчик, считая себя хозяином этой вечной жизни. Не знает фарцовщик, что жизнь изменчива и быстротекуща, как воды Гольфстрима. Зазевался и тебя уже утаскивает в Марианскую впадину небытия в качестве деликатеса для глубоководных зубастеньких рыбех.
Я это к тому, что через час искрящийся праздник для господина Селивестрова закончился и начались будни. Мучительные, как и для всего бюджетного населения республики.
Фартовый плюхнулся в свою вишневую девятку, и мы поехали. Он весело крутил баранку, а я щекотал «Стечкиным» стриженный затылок, похожий на подошву башмаков армейского спецназа USA, выполняющего гуманитарную миссию в аравийских песках.
За отечественным автомобильчиком катил джип. Там скучали Никитин и Арсенчик. Юнец Кащей был отпущен. Под подписку о невыезде. Шучу. Зачем нам лишний балласт? В лабиринте, где лязгают ножи, палят мортиры, рушатся от взрывов стены, бродят фантомы и смерть.
Куда же мы направлялись? Чтобы не мешать гражданам почивать и видеть сны о фантастических дивидендах, я решил подышать свежим ночным воздухом. На лоне природы. Близ железнодорожной станции «Сортировочная». Этакий городок со своими домиками на чугунных колесах, трудовым коллективом, криминальными группами, вертухаями, бомжами и блядями. Все как у людей. Только на рельсах, убегающим в ночь лунно-мазутным призрачным светом. Удобное местечко для грабежа, бесед по душам, любви, отправлений естественных надобностей и схорона от любопытных глаз обывателя.
Господин Селивестеров, утомившись от дорожных переживаний, отдыхал на мусорном терриконе. Он тоже решил, что мы доблестные стражи порядка и готовы принять от него валютную отмазку. Когда понял, что слаб на откуп, потребовал адвоката и полковника Яблокова. По поводу адвоката — шутка, а вот полковник, оказывается, кормился борзыми щенками и спиртовыми вливаниями. Днем пытался изловить бандитов, а ночью они сами его находили, чтобы отблагодарить за верную службу.
Я отвечал, что полковник пойман на месте преступления, когда торговал подаренными щенками на Птичьем рынке и отдыхает теперь у «барина» в Морской тишине; мы же неподкупны, как тибетские монахи, и нам лучше говорить правду и ничего, кроме нее.
Первый же вопрос вверг моего собеседника в буйное помешательство. Он решил, что пора наступать на превосходящие силы противника. И выкинул кикбоксенский фортель, как его учили в спортивном обществе «Трудовые резервы». Не понимал, дурак: жизнь, не ринг. Нет здесь рефери, чтобы приостановил бой, когда тебя квасят, как капусту в бочке.
Оздоровительный удар десантника в любимую килу (грыжу) успокоил нашего нового беспокойного собеседника. Он повалился на помойную кучу и сделал вид, что ему слишком хорошо. До потери сознания. Пришлось сделать замечание Арсенчику — в следующий раз силу удара надо рассчитать на массу тела. Массу тела, задумался десантник, как философ времен распада Римской империи. Не своего тела, а кого пыздишь, уточнил я. Да, почесал квадратный затылок мой подчиненный, ну ладно, буду стараться!
— Молодец, — похвалил я молодого коллегу и пошел изучать местность в радиусе километра. Единственное мое страстишко — прогулки в час полночный. По малоисследованной зоне. Можно разведать много интересного. Такого, что волосы дыбом…
О чем я и сообщил господину Селивестрову, пришедшему в себя. К своему огорчению. От шума электрички, мелькающей вдали восковыми окошечками с силуэтами поздних пассажиров, точно рвущаяся кинопленка.
Я предупредил оппонента, что на севере его ждет кислотное болотце, на южном направлении — шахта до земного ядрышка, запад — в оголенных проводах, а на востоке — одичавшие псы; так что бежать нет смысла, а лучше отвечать на поставленные вопросы. По причине позднего времени. Все устали и хотят на покой. В смысле, не вечный. Итак, повторяю вопрос — кто заказчик мыльной бомбы?
— Не знаю я его, — заныл лгунишка. — Я только по телефону-у-у!..
— Не верю, — на это сказал я. — И никто не верит. Арсенчик, ты веришь?
— Ну это… не очень, — пожал тот плечами.
— Так что, товарищ, не делай жизнь мучительно долгой.
— Не знаю я… И какая разница: вы или они?.. Меня.
— Они — это кто?
— Не знаю я. Ну сукой буду.
— Сука ты и есть кашимировая, — канитель начинала меня нервировать. Я человек удивительной выдержки. На мне можно кактусы выращивать. Буду терпеть. А вот когда мне начинают бесстыдно врать. Тут уж извините за грубое обхождение.
Мы кинули живой куль на рельсы, но гуманно. Чтобы колеса вагона-бронепоезда, стоящего на запасном пути, лишь передавили костыли, то бишь ноги, упрямца. В случае удачного, простите, расчленения господин Селивестров получал инвалидность и имел право на всевозможные льготы. Такая светлая перспектива ему оказалась не по душе и он принялся некультурно выражаться. А когда вагончик, толкаемый Арсенчиком, с развеселым перестуком покатился… все ближе и ближе… Наш новый друг заявил со всей категоричностью:
— Господа! Скажу все, и даже более того!.. — впрочем, орал он благим матом и на языке всех народов мира, но за смысл ручаюсь.
И я ему поверил. Порой на меня находит такая блажь. Пришлось выдернуть куль из-под гильотины на колесах. Мы освободили от пут героя и угостили сигаретой за примерное поведение.
И началось сказание. Понять было трудно где правда, а где ложь, однако процесс, как говорится, пошел, а это главное.
Да, есть заказчик. Некто Целкач — жирная морда. У него вся братва в кунаках. Занимается политикой и бизнесом оружейным. Как, что, с кем — он, Сильва, не знает и знать не желает. Не положено по штату. Мечтает уснуть вечным сном в койке в окружении любимых внучат.
Похвальное желание, согласился я, и попросил (попросил!) вспомнить встречу, где стороны обсуждали бомбовую проблему.
Встреча как встреча. В местном «Арагви». Так и так, Сильва, есть дельце, веселенькое, клиенту надо метнуть коцанные картишки. Зачем и почему? Такие вопросы не задаются. Я посетовал: какая не любопытная у нас молодежь. Но как и где найти Целкача знает? Кстати, что за кликуха? Да, рублики металлические крутит в руках, все судьбу гадает: орел — решка.
— Целковые крутит, — понял я. — И где крутит? Чаще всего?
— Не знаю. Он сам на меня выходит. Или… там такие… как этот, кивнул на Арсенчика.
Десантник насупился, то ли снова тащить врага на рельсы, то ли подождать. Я удержал его — что-то в этой истории не сходилось.
Зачем сия морока с этой мыльной оперой? Перепугать службу безопасности, пустив её по ложному лабиринту — пусть там бродит до скончания века? И пока мы впотьмах будем блуждать, можно без проблем организовать акцию. По устранению конкурента в лице господина Свечкина? Не люблю я заниматься подобными ребусами, головная боль — и более ничего.
Ничего нет хуже, чем прибахнутый ханыга. Такой любит покуражиться над жертвой, выпуская из неё кишки не сразу. Любитель позы непредсказуем, как смерч в степи, то ли вот-вот обрушится на дачно-дощатые домики, то ли обойдет их стороной.
Я сел в джип и переговорил с взломщиком Фадеечевым, а вдруг в компьютерных сетях заплутал смерч под кликухой Целкович?.. Затем связался с нашей усадьбой. В надежде, что где-то там уже рвануло тротиловыми шашечками и можно будет принимать адекватные меры. Шучу-шучу, нервничаю и поэтому так шучу. Дежурный Куралев бодро доложил, что чрезвычайных происшествий не наблюдается. Кроме одного.
— Что такое? — застыл я.
— Извините, вам тут хотят. Так сказать… сказать.
Я услышал сопение, матерок и раздрызганный голосок Резо-Хулио:
— Алекс, где вы там, вах! Ты ж ничего не знаешь, трень-брень!
— А что я должен знать?
— Ну тут такое, трень-брень!
— Говори, тебя в трень, убью!
Ну и так далее. И что же? От новости я чуть не вывалился из авто. Вот это бомба, так бомба! С ума сойти можно от смеха. Оказывается, пока мы тут развлекались, господин Свечкин пригласил прекрасную Фору в ресторан. Они там отужинали при свечах, а теперь… играют Баха.
— Ты что-то имеешь против Баха, кацо?
— Я имею против траха, Алекс, несанкционированного.
— Хулио, кот облезлый, заглоти люминал и спи спокойно, без сновидений, где много-много кустодиевской говядины. А всем остальным бдить и ещё раз бдить.
— Алекс, я ж её, трень, люблю в брень!
— Ты себя любишь, родной, себя. И хватит мне голову морочить. Вернусь и брень вставлю в трень! Ха-ха!
И пока я развлекался таким образом по телефончику, между Арсенчиком и Сильвой возникли какие-то разногласия. По-видимому, политические. Кто-то из них был убежденным демократом, а кто-то коммунистом, что одно и тоже. В нашей стране — главном экспериментальном «рубительном» цехе мирового сообщества.
Хотя скорее всего господин Селивестров подслушал мое толковище и решил, что пришел его смертный трень и нужно использовать фарт-брень, пока все отвлеклись от его персоны. И дал деру. В западном направлении. Пока десантник считал пассажиров в последней электричке.
Зря это сделал. Это я про нашего нового друга. Странные люди, им желаешь только добра, они не верят. Ведь предупреждал об опасности. И что? Кол на голове чеши, а все по-своему. Неприятно. Неприятно, когда тебя не слушают. Я же хотел как лучше, а получилось как всегда.
И вот результат такой беспечности. Ослепительно-искрящаяся дуга, как молния, пробила тело ночи и строптивца. Что там говорить, человеческий скелет хороший проводник электричества.
Когда неожиданный праздничный фейерверк закончился и снова наступили будни, я сделал замечание Арсенчику. За халатное отношение. А если бы Сильва убежал? Жди неприятностей.
И потом, почему он кинулся в бега? Значит, у него было ещё что-то за душой, упакованной в клубный пиджачок?
Жаль, что трупы, пробитые вольфрамовой молнией, так неразговорчивы. И жаль, что мечта господина Селивестрова не исполнится уж никогда — он так надеялся закончить свой жизненный путь в батистовой постели в окружении ангелоподобных внуков. Что там говорить, не всегда наши мечты исполняются. А все почему? Потому, что какой-нибудь монтер Иваныч, раздолбай по природе своей, оголил провода в профилактических целях и позабыл отключить рубильник по причине прихода подельников, протянувших «левый» кабель в садово-огородное товарищество «Оружейник».
Какая тут может быть к такой-то матери работа, когда из бутылок рвется душевный праздник и хорошее настроение не покинет больше нас! То есть кому-то пир горой, а кому-то вечный упокой. Диалектика нашей, трень-брень, жизни!
… Джип, подобно космическому челноку производства СССР, пожирал ночное невнятное пространство. Странно, страны нет, а искусственное тельце, рожденное в её недрах, продолжает свой намеченный партией путь. Вперед-вперед! Куда и на хрена?
Не находимся ли мы в подобном положении. Кто-то там, наверху, то ли за облаками, то ли чуть ниже, у кремлевских рубиновых звезд, предопределил наш маршрут, и все наши попытки жить ничто иное, как иллюзия независимости.
Убаюканный движением, я задремал, пытаясь даже в таком состоянии вскрыть головоломку текущего дня. Кто-то прессует нас, повторюсь. Без сомнений, задеты интересы оружейно-банковской группировки. Наш новый Комитет, буду банален, кость в горле у домостроевский лапотной нашей коза ностры. Не она ли давит бухгалтеров, как щенят? Кстати, один из них выжил, Смирнов, малость повредившись мозгами. Не навестить ли его, деревянного по пояс, то бишь слабоумного. Сейчас, в третий час ночи. Снова шучу, зачем излишне нервировать пациентов казенного дома; а вот полковника милиции Яблокова необходимо потрясти, как яблоню. Может, хоть какой-нибудь червивый плод смажет меня по темечку для усиления мыслительного процесса.
Думай, Алекс, думай, полезно для твоего же здоровья. И я заснул с мыслью о том, что все будет хорошо. И даже более того.
Какое счастье проснуться в день субботний. Под птичий хай. Потянуться сладко, как детстве. Наткнуться на восставшую плоть, как в юности. Поразмышлять о делах суетных, как в старости.
Хитрый клубочек на сей раз попался нам в руки. Нет ведущей ниточки. Всесильный хакер Фадеечев оказался бессильным — «писюк» выдал сообщение, что никакой информацией по гражданину с кликухой Целкач не обладает, мол, пламенный привет вам, друзья, от органов внутренних дел.
Компьютер ящик умный, да имеет существенные недостатки: не пьет, не хумарит, к дамским достоинствам равнодушен, как импотент, и, главное, аппарат не понимает, что некоторые приказы лучше не выполнять, а посылать желающих на три буквы. Или даже на пять. Или на все восемнадцать, если с фак`ю.
Ну, нет так нет. Пойдет проверенным, испытанным практикой путем. Запишемся на личный прием. Несмотря на субботний денек. Надеюсь, полковник Яблоков порадует нас откровениями касательно специфики своей службы.
Здесь мною была допущена ошибка. Я не торопился — это было выше моих сил. Когда ещё выпадет такое безмятежное утро. Сага в дворянском гнезде, а не наша скверная действительность. Каждый живет, как ему позволяет жить душа. Мы — не оловянные солдатики, прикупленные по случаю в сельпо, мы живые. Прошу прощения за столь дерзкое откровение. Мы — живые. Такие, как все. Из крови и плоти. И действуем не в придуманном, виртуальном мире, где нажатием клавиши можно вновь возродить и возродиться к жизни.
Так что не будем торопить события. Мы такие, какие есть. И никто не посмеет нас упрекать в том, что мало нажимаем на гашетку. Зачем брать лишний грех на душу? Мы — не лейгеры, мы — бойцы. И этим сказано все.
Увы-увы, дела таки ждали меня, как астронавты старта в созвездие Гончих Псов. Я предупредил группу: враг не дремлет и бродит по местным оврагам. Даже по выходным. За старшего — Куралев. Всех впускать и никого не выпускать. Даже господина Свечкина. А лучше провести строевые занятия. Часа два. Шутил с намеком, которого никто не заметил — сделали вид, что не заметили.
И только после этого я, Резо-Хулио и Никитин отправились на работу. Если то, чем мы занимались, можно назвать так.
Город был утомлен солнцем, пылью, выхлопными газами и прохожими, похожими на пациентов лепрозория. Никитин крутил баранку, Хулио дул пиво, а я, как лоцман, прокладывал по карте ближайший путь к отделению милиции, где у нас был свой интерес.
Все ментовские похожи друг на друга. У порожка несколько битых-перебитых транспортных средств, на которых товарищ Подвойский гонял несознательный элемент по мерзлым улицам и проспектам Питера и Москвы. На порожке — автоматчик. За порожком — запах казармы и беды, казенные стены, двери, ряд стульев, сбитых в ряд. Наглядная агитация. Скука. Дежурный с телефонной трубкой в зубах. Но когда мы подкатили к «нашей» части, то обнаружили некую нервозную обстановку. Будто только что было отражено нападение вкладчиков, требующих почему-то у внутренних органов свои кровные. Или ещё какая сотворилась катавасия, где случились пострадавшие у порожка дежурила карета «скорой помощи». Что такое? Не наш ли Яблоков решил уйти от справедливого правосудия? И как в воду глядел. В глубине коридора наблюдалась суета.
Полковник Яблоков вел прием населения? По личным вопросам. Смущало лишь присутствие публики в белых халатах. Не получил ли кто из просителей солнечный удар — резиновым демократизатором.
Я предъявил ксиву с позолоченной двухглавой курой и попросил суетливых офицеров познакомить меня с их непосредственным руководителем.
— Вам Яблокова? — взглянули на меня странно. — Минуточку?
Через минуту я уже матерился. Как бродяга, передавленный лакированный Lincoln. Матерок, как ветерок, гулял внутри меня. По причине общей скорби.
Полковник Яблоков вместо того, чтобы принимать честных граждан с борзыми кавказскими щенками, неожиданно закрылся в своем кабинете, и от общего переутомления организма шмальнул из табельного степпера. В себя. Не промахнулся. Как-никак лучший стрелок отделения. Да и собственный лоб удобная мишень, с этим не поспоришь. Уважительная причина, чтобы отложить встречу. Со мной.
— Эй, медицина! — командирский басок из кабинета. — Можно выносить.
Санитары действовали энергично — полковник Яблоков, накрытый простыней, был равнодушен к производственной суете. И не испытывал никаких угрызений совести. Он перехитрил мир, и его душа гуляла под пыльным потолком в свое удовольствие. И хихикала над нами, живыми. Или это скрипели носилки? Под тяжестью многопудового тела.
Из всех нас, оставшихся нести службу, больше всех суетился капитан. Сметливый мужичок с крепкой поющей ряшкой. Такие могут совершить головокружительную карьеру. До министерского портфеля. При удачном стечении все тех же обстоятельств. То есть капитану улыбается госпожа удача. Кабинет начальника досрочно освободился, можно занимать, замазав веселенькой краской вульгарные кровавые разводы цвета бордо на стене. Ничто не должно напоминать о драме. Посетителям. Жизнь продолжается и борзые кавказские щенки принимаются…
— Все под Богом ходим, — трезво заметил капитан. — Хуй знает что! Утром как штык. Смеялся, довольный такой. Чего-то я не понимаю, а?
— Кто приходил, Максим Максимович?
— Куда?
— Сюда. К Яблокову. На прием.
— Сегодня? Так не приемный день, — капитан открыл шкафчик, там, помимо пухлых папок с делами, находилась бутылка коньяка — материализованный привет с Араратской долины. — Утречком мотнули на «Сортировочную», это там, станция железки, — кивнул в сторону открытого окна. — Наша территория.
— И что? — спросил я. — Железнодорожники бастуют?
— Не-е, — хмыкнул, разливая по стопочкам янтарную жидкость. — Там местного быка завалили. И как? Как на бойне! Страх господний!.. Ну давай, Александр, чтобы ему земля пухом была!..
— Быку?
— Не-е, тому гореть в аду, — хохотнул Максим Максимович. — Нашему земелька пусть будет мягонькой. Ничего мужик, можно с ним договориться. Было. Ну будем живы!
В конспиративных целях я понюхал жидкий подарок из Армении. Максимыч тяпнул ещё пару стопочек и подобрел лицом. И душой.
Через час я был отпущен со слезами умиления и благодарности. Мы расстались лучшими друзьями — дружба до гроба, м-да. Такого внимательного слушателя у капитана никогда не было и не будет.
Что я узнал? Все. И даже более того. О покойниках лучше молчать или говорить хорошее.
Полковник Яблоков был гражданином своего отечества — не только брал, но и давал. Посетители выпадали из его кабинета с удивительным чувством облегчения. И души, и кошелька.
Товарищ милиционер занимался неблагородным каторжным трудом: латал дыры в нашем законодательстве. И своем бюджете. Осуждать его за это, упаси Господи. Помоги ближнему, и он ответит тем же. Сторицей.
Теперь о его проступке. Должностном. Утром смеяться шуткам сослуживцев, а к обеду подложить им такую свинью. Нехорошо и странно. Нельзя же думать только о своих проблемах. Там — вечность и нет службы Собственной безопасности. А здесь — есть. Есть кому подумать о живых. Крючкотворы из этой службы затрахают вопросами: как-где-почему-сколько-когда? И что случилось за столь короткий срок?
Ничего не случилось. Ровным счетом. Был рядовой выезд на место происшествие в «Сортировочную». Трупняк оказался неприятным для глаза. Неэстетичным. Какая может быть эстетика, когда шесть тысяч вольт прогулялись по корпусу в кашимированном пиджаке, где даже золотые пуговки не выдержали испытания на прочность, обратившись в прах.
Когда полковнику Яблокову доложили, что «это» есть некто Селивестров, он же Сильва, он же Пират, он же Треска, он же Синяя Борода, то руководитель произнес странную фразу:
— Одноразовые они, одноразовые, козлы-барсуки-грачи-волки позорные, и уехал в часть.
Что он этим хотел сказать? Трудно сказать. Теперь. Когда штемп ушел за облака, а мы остались грешить на грунте.
Вопрос один, что могло подвинуть Яблокова на такой подвиг? Неэстетический вид жмурика на мусорном подворье? Едва ли. Не имел ли он доверительной беседы с теми, кто по старой дружбе посоветовал с честью и добровольно удалиться в небесную канцелярию? Пообещав все расходы на уборку и довольствие семьи взять на себя. В противном случае — позор и проблемы. Для всех родных и близких, включая детишек, так любящих яблоки и поездки на необитаемые острова в Полинезии.
Делайте свой выбор, господа! Стреляйся, и победишь! Полковник сделал правильный выбор — его похоронят, как героя, с салютом и почестями, богомольные попрошайки порадуются прибыли, и память о нем…
Что-что, а помнить я его буду — не забуду. Была же ниточка в наших руках, была. И нет ниточки. Тьфу!
Я вернулся в джип, нагретый, как крыльцо в усадьбе Ливадии. И почему я именно здесь? Определенно: у меня страсть ковыряться в куче говна. Убеждаюсь ещё раз, что в прошлой жизни я служил золотарем, бродя по городским трущобам с говномером и песней о птице счастья завтрашнего дня.
Разморенные теплынью бабьего лета, друзья похрапывали: Резо-Хулио выводил трубадурные рулады, а Никитин художественно посвистывал. Я упал в авто, как в доменную печь:
— Поехали, дети мои.
— А? Что? — вскинулся Никитин. — Куда?
— Куда надо.
— А точнее.
— В дурдом.
— К-к-куда?
Я повторил. С употреблением известных всему миру лексических идиом. Никитушка сразу понял, куда конкретно мы отправляемся и нажал на акселератор. А я погрузился в мрачные мысли, как в смолу. Потерял я нюх, потерял. Можно ли так работать, Алекс? Кто-то против нас ведет партию. И заказывает музыку. На похоронах.
Если дело пойдет так и дальше… Не заказать ли загодя всем нам контату Иоганна Себастьяна. Вечная, утверждают меломаны, прекрасная, блядь, музыка.
Я почувствовал изжогу — изжога от неопределенной ситуации. И эту ситуацию нужно вскрыть, как туристы на тибетских вершинах вскрывают консервные банки. А что у меня под рукой? Ни банок, ни ножа, ни красот Тибета. Ни хрена! Кроме душевнобольного бухгалтера Смирнова.
Надежда, что пациент дурит медицину, и есть шанс вылечить его выстрелами. Близ сейфа, где скрывается важная информация. Это я про голову.
Дом печали напоминал санаторий имени II Интернационала под Женевой. Время здесь остановилось на отдых в парке. Между деревьями скрывались обшарпанные здания со следами былого величия, когда умопомешательство являлось удобной болезнью, как для народа, так и для генеральной линии партии (б).
По парку гуляли пациенты и люд, посетивший несчастных в субботний денек. Угадать, кто безумствует, а кто на воле, было трудно. Разве что халаты цвета синьки и шлепанцы на обезьянку Кинг-Конг выдавали того, кто харчился за счет государственных дотаций.
Не без труда я нашел регистратуру. Кого я встречал на своем пути, двигал от меня, как от психа. Не по причине ли «Стечкина» в руке? Шучу, но видок у меня был чумовой. От желания обнаружить Макрокосм и врезать ему по сусалам.
Хрясь — ах, Одесса, жемчужина у моря ах, Одесса, узнала много горя…
Песенка летела из окошка регистратуры. Молоденькая медсестричка, аппетитная, как галушка, мечтала о доме родном на берегу моря. Ах, Одесса, цветущий край, живи, Одесса, и снова расцветай.
— Ай! — подпрыгнула хохлушка, когда я потребовал к себе внимания. Выстрелом. (Шутка.) — Вам что, товарищ?
— Смирнова! — гаркнул я.
— Минуточку, — и манерным пальчиком ткнула в компьютерную клавишу.
Еще один хакер на мою голову. И почему я не родился до нашей эры? Когда лечение и учет безумных проходил с помощью дубины. Самый эффектный метод лечения. Хрясь и — снова расцветай, как цветущий край!
На экране побежали стройные строчки, точно солдатики на Семипалатинском полигоне от ядерной вспышки.
— Есть такой, — улыбнулась хохлушка. — А вы кто? Родственник?
— Да, конечно, — я тоже был улыбчив, как гиббон во время случки. — Все мы родственники в этой жизни… И куда мне?
— Ой, он у нас тяжеленький, — сострадала медсестричка, закатывая глаза к эрзацному своду потолка. — Это вам надо к Ананью Ананьевичу, главрачу. Пропуск взять, — и указала на портрет красного профессора Кащенко, похожего на купца. На стене. (Это я про портрет.)
— А может без Анан-Анания? — начинал я что-то понимать. В стратегии и тактике манерной, как легендарная кинодива Вера Холодная, собеседницы. Зачем беспокоить академика канителью. Извините, как вас зовут?
— Меня? — манерно повела плечиками и всеми остальными суставами. Рената, а что?
— Ренаночка, — начал я поэму, — вот вернулся с Северного полюса, завтра на льдину, как бы глянуть на сводного братика? — А сам ласково так тискал… нет, не девичий стан, но ассигнацию цвета лужайки близ Белого дома, что в штате Вашингтон.
— Так, хорошо, — мило хмурилась вымогательница в белом халатике, на которую я решил запустить Хулио, чтобы он поимел её на компьютерной доске. — В виде исключения, как брату с полюса, — и прошелестела в селектор: Пашенька, будь добр, к Смирнову. — И мне. — Трудно на льдинах?
— Холодно, Ренаточка, — признался. — Без женщин.
— Бедненькие, как же вы без них?
— А медведицы на что? — ляпнул. — Белые.
— Белые медведицы? Что вы говорите? — и снова передернула всеми суставами, как кукла, изготовленная на заводе НПО «Тяжмахтрахмаш».
Мало того, что сие недоразумение было манерным, да ещё глупее козы в огороде. Пристрелю стервятницу, чтобы не плодила себе подобных.
К её счастью, появился Паша. Медбрат. И этим сказано все. Этакий человекообразный Кинг-Конг. С маленькими подозрительными глазками. Такого забить в гроб проблема из проблем. Это к слову. Можно ведь полюбовно договориться. Со всеми. За редким исключением.
Получив инструкцию и свою долю, Паша неспеша побрел коридором, похожим на тюремный. Я за ним, как Магомет за горой. Остановились у решетки, Паша побренчал связкой ключей. Перешли в следующий коридор, тоже похожий на тюремный; снова знакомое бренчание у решетки…
Пациенты отсутствовали. Тихий час? Или все ушли на прогулку по аллеям парка. Чистить озоном поврежденные мозги.
Наконец наш путь закончился. Создавалось впечатление, что мы махнули через весь земной шарик и решили таки перевести дух в песках пустыни Сахара.
В кабинета профессора Абрашидова, где я был оставлен неразговорчивым медбратом, именно так и было: Сахара. Сам кабинет не отличался оригинальностью — кушетка, ширмочка, стол, стул, умывальник, зеркало над ним. И ажурная решетка на окошке.
Потом пастырь привел паству. В лице господина Смирнова. И удалился, закрыв дверь на ключ, между прочим.
Гражданин походил на министерского работника среднего звена. Если я верно представляю этот гнидный отряд захребетников. Был сутуло-нервозен, подобострастнен и робок. В застиранном халатике и шлепанцах на босу ногу. Уж лучше удавиться, чем шаркать в этих говноходах.
Никогда не беседовал с психопатами, вот в чем проблема. Пытать о здоровье — глупо? Говорить о погоде? Чекалдыкнутому все одно, что там, за окном — туман или засуха. Живет в своем параллельном мире и только Творец знает, какие «там» атмосферные осадки.
Пациент аккуратно сел на кушетку, стыдливо спрятал под неё ноги в шлепанцах, кисло-сладко улыбнулся и проговорил всецело здраво:
— Хорошая погода, неправда ли?
— М-да, — лишь это и вымолвил я.
— Солнышко блестит, травка зеленеет… — оглянулся на дверь, точно заговорщик. — Они думают, я болен… гриппом. Глупцы! Все говорят нет правды на земле. Но правды нет — и выше. Для меня. Так это ясно, как простая гамма!
— М-да, — промычал я опять.
Потерял дар речи? Теперь понимаю, почему Паша молчит, как водолаз в океане.
А не лепит ли больной горбатого? Я внимательнее всмотрелся в изнеможенный лик счетовода. Черт его знает, что там скрывается за лобной костью?
— А вы по какому вопросу, товарищ? Ко мне? Кредитов нет и не будет, это я заявляю ответственно, — и снова беспокойно оглянулся на проклятую дверь. — Тсс! Здесь стены имеют уши. Вот такие, — показал круговым движением. И шепотом. — Вы от кого-с?
— От Литвинова, — брякнул я.
— Да? Не знаю такого. Сальери знаю, Моцарта…
— А Сильву?
— Сильва — это собачка?
— Да, — ответил я. — Болонка.
— У Литвинова?
— Кажется.
— Нет, не знаю, — покачал головой. — Сальери знаю, Моцарта…
— А Целкача?
— Целкач-Целкач, — задумался. — Это кто? Кто ломает попки болонкам Сильвам?
— В каком-то смысле, — скрипнул я челюстью. Как бы самому не спятить от такой беседы.
— К сожалению, — развел руками. — К сожалению, не могу выделить кредит, но… — в очередной раз оглянулся на дверь; сделал характерный жест пальцами, точно посыпал суп солью. — Можно же договориться, свои люди. Хотя Иных уж нет, а те далече, Как Сади некогда сказал. Вы понимаете о чем я?
— Да, — горячился. — Я готов.
— Миллион долларов. И наличными.
— Могу только чеком.
— Чеком? — всем видом выказал неудовольствие. Покосился на всю ту же дверь. — Хорошо. В таких условиях… давайте чек!
Не знаю, как поступил бы Литвинов с Целкачом и болонкой Сильвой в подобном тяжелом случае, однако действовал интуитивно, как шахтер, погребенный лавой и пытающийся сам выбраться на-гора.
Хапнув с профессорского стола бланк рецепта, я нарисовал на нем 1 000 000 $, подписался «Сальери-Моцарт» и передал «чек» взяточнику. Несколько прихфуев, признаться-ца-ца-ца!
Мой новый друг тщательно посчитал нули, с облегчением вздохнул и, сложив рецепт, тиснул себе в рот. И принялся жевать м и л л и о н д о л л а р о в.
— Можно водички? — обходительно попросил.
— А где кредит? — занервничал я.
— Минутку, проверим чек… И воды, пожалуйста. С сиропом.
Я метнулся к умывальнику, прыснул в стакан водопроводной водицы с хлорированным сиропом. Подал горемыке. Тот с удовольствием запил рецепт и проговорил:
— Ты заснешь Надолго, Моцарт! Но ужель он прав, и я не гений? Гений и злодейство Две вещи несовместные.
Мне сделалось дурно. Пушкин — гений, спору нет, но не в таком же контексте? Не пойти ли мне самому на прогулку в халате и шлепанцах. В тенек липовой аллеи.
Я чувствовал себя, как тот самый гусь в газовой плите, из-за которого собственно мы все собрались: Моцарт, Сальери, Смирнов и я.
Не знаю, кто из нас безмозглее? Я имею ввиду двух последних участников банкета. Надо же выписать чек на миллион долларов. И не получить кредита. Мрак!
— Где кредит? — рявкнул я.
— Как? Вы не знаете Александра Сергеевича? — несказанно удивился Рокфеллер в говноходах.
— Пушкина, что ли? — ляпнул я по наитию.
— Да-с, — и пошлепал на выход. — Получите у него. И гражданина Врубеля. — И кулачком тяпнул по двери. — Голубчик, я закончил прием населения. — И мне. — Если будут спрашивать, передайте товарищам: мы на водах с Вовой, Надей и Инессой… На женевских озерах. Какая это, батенька, прелесть. Рекомендую. Солнышко блестит, травка зеленеет, а шалунишек с шишками…
К моей радости, дверь наконец открылась, и фантомный Паша увел неудачника. Лечится на женевские озера. Вместе со всеми вышеупомянутыми последними персонами.
Я отравился родной водичкой с хлорированным сиропом. И несколько пришел в себя. Нелепая сумасбродная история, о коей лучше никому не рассказывать. Запишут в лечебницу. В особенности, если прознают, что раздаю миллионные чеки налево и направо.
Утрирую нашу нечаянную встречу, но факт остается фактом. Кто-то из нас двоих остался в дураках. По-моему, я.
Безумец не может почувствовать себя одураченным, у него иные категории восприятия мира. Нет, я тоже старался войти в безумную систему координат. И удачно — с чеком в один миллион баксов. И что эта вычура дает? Кредит, по утверждению счетовода, который можно получить у братушки Александра свят Сергеича?..
Гений и злодейство Две вещи несовместные. Где-то я уже эту фразу встречал. В школе? В зоне? Не эта ли фраза — ключик к нынешней шараде?
Мучаясь этой проблемой, я заканчивал путь по лабиринтам больнично-тюремных коридоров. Приоткрыв последнюю дверь на свободу, Паша предупредил:
— Не балуй! — и я остался один.
Без кредита. И в состоянии таком, будто меня хватили больничными шлепанцами по ушам. Брр!
— Что с вами? — знакомый голосок привел меня в себя. — Как братик?
— Ааа? Братик? Ах, да брат! Тяжелый случай, Ренаточка, — отвечал я, сокрушаясь. — Вот горе-то какое?.. А кто ещё посещал, так сказать.
— В виде исключения, — улыбнулась очаровательница. По экрану дисплея опять замаршировали строчки. — Так, вы знаете, никто. Да, никто. Кроме супруги.
— А если без этого дурочка, — кивнул на компьютерный ящик. — Братика ещё не было? Сводного?
— Не помню, знаете… — и многообещающе закатила глаза на портрет красного профессора Кащенко, который от действий младшего медперсонала снова покрылся краской стыда.
Е`! Меня хотят разорить и голым в Африку пустить. Я вырвал очередную банкноту с непривлекательной физиономией одного из президентов оf America.
— Да! — вспомнила прелестница, утягивая добычу, как аллигатор любителя саванны оf America. — Совсем девичья память, знаете…
И рассказала, что дня три назад появлялся странный человек. Толстый невозможно. Но модный. Такой весь… ну из себя, знаете?.. Куртуазный.
— А не подкидывал ли он монетку? — спросил я.
— Да, — радостно согласилась девушка. — Привычка, наверное. Это ваш брат?
— Ага, — задумался я. — Родная кровушка… Спасибо, Ренаточка.
— Ну что вы? Это моя работа, — куколка прыснула от удовольствия жизни, сложила минетные губки бантиком и отрядила воздушный поцелуй — мне. Я пулей вылетел из дурдома — чур, меня, чур! От таких чувств-с!
Потом мы помчались по легкомысленному городу со свободными автобанами. Все население отправилось собирать урожаи со своих областных огородиков, и столица отдыхала в субботней неге.
Из всей бредовой беседы с господином Смирновым я сделал совершенно неожиданный вывод. Даже для себя. Трудно объяснить словами. Как объяснить необъяснимое? Очевидное — невероятное! Нет, то, что пациент слаб на котелок, сомнений быть не может.
Наша природа-мать одарила нас биологической компьютерной системой. Каждая такая система имеет свой пароль. Защиту от вторжения враждебного мира. И вот от психологических перегрузок или банального удара может произойти насильственный взлом пароля. При такой попытке несанкционированного проникновения в Программное обеспечение всю Систему клинет. И «писюк» человека более не загружается. Даже тремя пальцами.
То есть, чтобы сохранить биологическую оболочку всего объекта, мозг разрушает пароль и создает новый. О котором никто не знает. Даже сам Создатель.
Такие понятия, как «ненормальный-помешанный-тронутый-бе-зумный», говорят именно о том, что человеку не дан новый пароль и он не в состоянии снова проникнуть в свое же Программное обеспечение, данное ему от рождения. И все. Полный пиздец. Чудак на всю оставшуюся жизнь.
Известно, что монтеры в белых халатах пытаются расшифровать пароль и тем самым возродить к деятельной жизни растительные организмы. Увы, удача в подобных случая равна 0, 00000001. Шанс мал — это все равно, что лизнуть шаровую молнию, как эскимо.
Возвращаясь к нашей проблеме, скажу: наша беседа с цитатами из Пушкина удалась. Я внушил сердечному доверие, и тот пытался дать необходимую информацию, выглядевшую для непосвященных, как параноидальный бред.
Думаю, мой противник с металлическим рублем прагматичен и не настолько безумен, как я. Бываю иногда. В пограничных ситуациях. Когда нужно отключить разум, как свет, и действовать только по наитию. Если я прав в своих предположениях, то финтифлюшка с чеком в миллион долларов войдет в антологию чудес света.
— Вроде здесь, — Никитин срулил джип под тень дома.
Панельная громада нависала над церквушкой. Жаль, что атеист, перекрестился бы. Если угадал про Сальери и Моцарта, Боженька есть. И я в него поверю.
Оставив Хулио дрыхнуть в джипе, я и Никитин прошли в подъезд. Взлетев лифтом на этаж, оказались у нужной двери. Позвонили, соблюдая великосветский этикет. Вдруг супруга бедняги дома. С любовником. Некрасивая будет история — мы ворвемся в пикантную секунду обоюдного оргазма сторон.
— Никого? — не понимал моих терзаний Никитушка. — Алекс!
— Вперед! — согласился. — Аккуратно. Без монтировки, как ты любишь.
— Иди ты, — и ткнул в замок, нет, не монтировку, а универсальный ключик. — Прошу. — Приоткрыл дверь.
— Молодец. Ты как Петюня, — похвалил товарища; люблю профессионалов.
— Сам ты Петюня, — обиделся.
Я пожал плечами, и мы проникли в квартиру. По ней было страшно ходить. Только летать. Стерильная чистота, как в пробирке с холерой. Не здесь ли обитают бестелесные духи? Я хотел снять коцы, да мое внимание привлекла «стенка» из карельской березки. Книжные полки её. На которых теснилось собрание сочинений А.С.Пушкина в десяти томах, издательство «Правда», 1981.
Я метнулся к сочинению, и через минуту уже знал, что Бог есть. Есть и все тут. Факт нашей биографии — летающий на облаках дедок. С нимбом над плешивой лысиной.
На страничке четвертого тома, где был рисунок М.А.Врубеля «Моцарт и Сальери» находился вексель. С гербом Рост-банка, из которого следовало, что НПО «Метеор», сделав вклад на сто миллионов у.е. получит через три месяца в пять раз больше.
Не Бог какие копейки, разве что купить хибару в Майми-Бич. С огородиком в сто гектаров. Сумма меня интересовала меньше всего. Кто стоит за аббревиатурой НПО «Метеор», как за забором? Кто это кто? Мечтающий из воздуха слепить манипуль-деньги? Кто он, самый честный предприниматель нашей эпохи? Мудрый радетель и хозяин, приторговывающий оружием, нефтью, газом, лесом, алмазами, медом одичавших пчел, лекарствами, памперсами, тампаксами и прочими хершами.
Через пять минут поступила следующая информация: генеральный директор НПО «Метеор» академик Николаев Иннокентий Николаевич, герой Социалистического труда и пяти орденов Ленина. За научные разработки. Главный бухгалтер — Светлана Валентиновна Кузнецова, работающая всего месяц на предприятии. Предыдущий труженик учета нечаянно угорел в своем автомобиле. Случается и такое в бухгалтерской среде. Ничего не поделаешь судьба.
Так-так. И что нам делать? К Светлане Валентиновне на чаек? Пожалеем приятную бальзаковскую женщину, воспитывающую дочь Дашу в лучших традициях феминизма. Месячишко не тот срок, чтобы свести дебет с кредитом.
Начнем с академика. А почему бы и нет? Всякие чудные превращения происходят в наше гниловатое времечко. Меняются идеи, идеалы, общественные формации, уж людишкам сам Господь велел — шагать в ногу со временем.
Всевышний есть. Это заявляю я, атеист с младенческих ногтей. Потому что случилось чудо — очередное.
Не успели мы подъехать к элитному кирпичному домику в двенадцать этажей, решая, как вести беседу с уважаемым человеком — академическим слогом или по фени, как из подъезда вывалилась мясная туша в два центнера. И привычно подбросила монетку к солнышко. От изумления я едва не вывалился из джипа, благо ремень не выпустил на асфальт.
Целкач! От академика. Вот это узелок. Завязывается!
Наш новый друг, охраняемый телохранителями втиснулся на заднее сидение Volvo 850-TR — хлопнула дверца и… надо ли говорить, что наш джип покатился вслед. За колымагой с частными номерами.
Беда всех современных нуворишей — с каждой лишней кафой-копейкой в кармане они дуреют до безобразия. До скотского состояния. До невменяемости. К окружающей действительности.
Забывают мудаки, что все они вышли из народа и туда вернутся. На кладбище все равны, не так ли? Будь ты трижды коммерсантом и вилла у тебя в Каннах в триста шестьдесят пять комнат с джакузи, и в каждой джакузи по бабе с ведерком икры паюсной да кабачковой, а все одно тебе, родной, разлагаться в почве рядом с каким-нибудь повседневным Петюней, или клошаром Пьером, или миссионером Педро. Кормить собой подземную фауну и думать: ну нахуя нужна была эта проклятая вилла, где меня же и пристрелили, как собаку? Эх, остался бы скромным младшим научным сотрудником, пил бы кофеезу в буфетике, смолил сигаретку, кокетничал с девочками из бухгалтерии в надежде, что веселенькая марта, женщина то бишь, без комплексов пригласит на серебряную форель. К себе домой. С коньячком Napaleon московского розлива. Дербалызнул напиток богов, закусил рыбкой и — ты уже в Париже!.. Вот она, Эйфелевая дура, искрящаяся в свете гирлянд. Прыгай вниз головой не хочу. Дернул ещё рюмашечку, занюхал рыбным скелетом — и ты уже близ Ниагарского водопада, у этого огромного стока с радужными гнутыми радугами. Еще рюмаху — и, пожалуйста, в африканской саванне мотаешься за слонами, львами, бегемотами, носорогами, жирафами и проч. живностью. На выбор. И главное, никаких виз, никакой траты many, никаких тропических болезней и неприятностей, кроме одной, как бы не еп`нуться с табурета. И в глазах дамы, любительницы серебряной форели и сладкого, как манго, минета.
Кажется, наш новый друг Целкач уверовал в свою непогрешимость и народную любовь. И считал, что в трудную минуту народ возьмет его тушу с тройным подбородком на поруки. Ведь уже раз выказал доверие: вручил депутатский мандат в зубы.
Да, Целкач оказался слугой народа. В миру — Моргулиц Мирон Миронович. И как бы подтверждая это высокое звание, Volvo подкатила к огромному, как амбар, зданию, где парковалось автостадо. И это несмотря на субботний денек.
Ах, депутат Моргулиц прибыл выполнять свой конституционный долг, ах, простите-простите, не будем мешать. Вы нам пока не нужны-с. И с легким сердцем я помолился:
— Боженька! Спасибо тебе. Век не забуду!
— Ты чего, Саня? — насторожился Никитин. — Счастливый. Как тульский самовар на дне города. Поимел, чего хотел?
— Еще нет, — прыгал на сидении. — Но хочется, блядь. Даже не представляешь, друзья мои, как хоца-ца-ца! — пел я. Пела моя душа. Пела вся страна. Любимая моя!
— Вах, ему уквачить какую-нибудь суку, — заметил Хулио, — в радость, а нам проблемы, да?
— Братцы, — всплескивал я руками. — Обижаете. Давим гниду! На теле народном. Помрем же скоро от чесотки-то.
— Не помрем! С тобой.
Давно я не был так счастлив. Разгадать такой ребус, такую шараду, такие чайворды с кроссвордами. Нет, я герой! Своего мутного времени. Все, мы начинаем работу. А работать будем спокойно и сдержанно. Ставки огромны. Как в Монте-Карло. Хотя привык я действовать нахрапом. С кондачка. Но импровизация здесь неуместна.
Зачем нам пышная уборка? И венок от полковника Ник. Иванова, подписанный так в целях конспирации Ореховым.
Не торопись, Александр Владимирович, ты ещё не накуролесил. Бенефис твой впереди! Театр уж полон; ложи блещут; Партер и кресла. Все кипит; В райке нетерпеливо плещут, И, взвившись, занавес шумит…
Лучше не сказать. Гений — он н все времена гений. Спасибо тебе, тезка. Выручил братушку. Жаль, что я не жил в твою эпоху. Мы бы таких баталий учинили со «Стечкиным», да «Калашниковым», да ракетной установкой «БУК-1М». Это было бы что-то. Всю историю государства Рассейского пришлось бы переписывать. Многократно. И историю всего мира тоже.
Эх, прости! Не успел родиться. Опоздал, мать наша Вселенная и отец Макрокосм. Что-то не сложилось в звездах. И чуть ниже.
Прости и пойми. Поймешь, Александр Сергеич, знаю. Мы же частенько с тобой ботаем. С употреблением ненормативной лексики. Грешим, братушка. И это ничего. Это понятно. Все мы ж и в ы е люди. И будем жить вечно. Как бы того не хотели все порфироносцы мира и вся их инвалидно-холуйская челядь.
Через два часа мы знали о нашем новом знакомом больше, чем он о себе сам. Моргулиц летал в стратосфере кремлевского неба под защитой депутатского иммунитета. Убей Бог, что это значит — депутатский иммунитет, не знаю. Что-то связанное с АIDS? Если представить власть, как некий организм, у которого очень большая, как у дауна, голова, тучное брюхо, неподъемный зад и шаловливые ручонки. Власти, как и человеку, присущи все болезни века. Депиммунитет одна из многих зараз. Трудно подается лечению. Только каленым железом.
Опустим счастливое детство и такое же отрочество нашего нового друга. После школы Мирону повезло — плоскостопие и общее ожирение, и сапогам армейского старшины не пришлось топтать ребра и душевные порывы юноши.
С грехом пополам закончив институт по железу и стали, Мирон Миронович угодил в кагорту вечных младших научных специалистов, поскольку умом не блистал. От природы своей. Однако обладал гибким хребтом и ласковым язычком. Ублажал сплетнями ушко секретаря партийной организации НПО «Метеор»; секретарь был женского роду, и Мирон уже подумывал о более активных действиях в отношении крупногабаритных форм дамы, похожей на боцмана со шхуны «Святой Августин», благополучно затонувшей у мыса Огненная Земля в 1679 году от рождения Христова.
И непременно случилось бы то, что должно было случиться. На сейфе, где хранились учетные карточки членов партии и кандидатов в члены. Да вдруг непотопляемый линкор «КПСС» получил пробоину от взрыва в собственном пороховом хранилище и, как вышеупомянутая шхуна «Святой Августин», начал тонуть.
Понятно, что крысиный инстинкт оказался сильнее любовных мечтаний. На партийном сейфе. Он же, инстинкт, помог нашему герою выбрать новый объект для карьеры. Страшненькая, как последняя русско-турецкая война, дочь генерального директора НПО «Метеор» по имени Клариса ответила взаимностью молодому специалисту. На скорую руку бухнули свадьбу на девятьсот девяносто девять персон. А после, получив от счастливого пап`а путевки в жизнь и на Сейшельские острова, молодожены укатили проводить медовый месяц.
Неведомо, что происходило далеко от родины под экзотическими кипарисами, но по возвращению дочь устроила отвратительную истерику, заявив любимому пап`а, что лучше удавится, чем жить с этим желеподобным чудовищем, неспособным удовлетворить её африканскую страсть. Пап`а был человеком мудрым и выслушал другую сторону. Выяснилось, на милую Кларису дурно повлиял океанский бриз и она решила безвозмездно отдать местному племени людоедов турхуйгари все, что имела. А имела она себя. Надо заметить, что племя испытывало дефицит в женщинах по причине их вкусного нежного мяса, уваренного на коре дерева иохимбин. От такой похлебки энергоемкость, скажем так, воинов с копьями повышалась, как у космической ракеты, входящей в плотные слои атмосферы.
Другими словами, Клариса приняла участие в оргии племени, обожравшегося корой иохимбина; иохимбин — это в переводе значит: епись-епись и больше не дерись. И это верно, зачем воевать, если можно всю необузданную ядерную энергию загнать в природный накопитель. Клариса и взяла на себя ответственную миссию сохранения энергии всего племени. В своем накопителе. Бедняжка дошла до такой степени экзальтации, что попыталась прыгнуть в чан с кипящим варевом. Лишь чудо спасло её от такого безумного шага. Чудо — в лице его, М.М.Моргулица-ца-ца!..
Пап`а прослезился от умиления и назначил зятя своим заместителем в НПО, а дочь отправил в Баден-Баден на воды. Для охлаждения всего нервного организма.
Не успел скорый поезд Москва-Париж с беспокойной пассажиркой дотяпать к станции Ховрино, как господин Моргулиц развернул интригу в попытке выдернуть кресло из-под старорежимного пап`а. Тот понял, что лучше откупиться от зятька, и благословил его в большую политику. Финансами и старыми своими связями.
Мутные волны политического моря выбросили г-на Моргулица на остров, где находилось много людоедских племен, с которыми, как оказалось, можно полюбовно договориться. Как Клариса с племенем турхуйгари. Главное, найти обоюдный интерес и удобную позу во время переговоров, а там нелегкая вывезет.
И что же народ имеет? Кто вылупился из мелкотравчатой породы м. н. с.? Ху из ху? Ба! Прыщевато-жирноватый ли это кандидат в члены, который мечтал о телесных утехах с боцманом линкора КПСС? Где скромность во взгляде и желаниях? Определенно нашего героя трудно узнать. Невозможно узнать. Любит отныне он только себя, дорогого. Следит за здоровьем: играет в теннис — эту цесарскую потеху. Несмотря на чудовищный лишний вес. Мучается голубчик за юрким мячиком, да надо. Надо махать ракеткой, чтобы тебя не смахнули с игровой площадки большой политики. Обожает пластиковые карты вместо грязных наличных. Педантичен и скрупулезен. Нечистоплотен, как в быту, так и в бытие. Отпуск проведет на собственной даче у камина за бокалом ныне дефицитного Солнцедара — божественного напитка молодости. В ресторане не за какие коврижки не закажет мясо крокодила или обезьяны. Его очаровывают женские тонкие создания, похожие на предрассветные химеры. Дерево, мускус, лен, прохлада, молоко, тишина, ручка «Паркер», сигареты два доллара штука, замша, автомобиль Volvo-850 TR с личным шофером и парой-тройкой телохранителей — вот образ жизни труженика на коммерческо-политической ниве.
Красиво жить не запретишь. Нужны только many-many. Много many. Где их взять? Правильно, из воздуха. Используя несовершенство банковской системы, равно как и доверчивость вкладчиков, обеспечивающих «прокрутку» огромных денежных масс, где какие-то сто миллионов у.е., как пятьдесят центов в сумочке из кожзаменителя американской cinemablad Sharon Stone.
Подключившись к компьютерно-банковской Системе, мы установили, что г-н Моргулиц был посредником в афере с укрытым от налога чистотела. Три известных нам героя бухгалтерского учета перекинули 500 миллионов гульденов в НПО «Метеор», превратив грязные в чистые; после чего отправили их в банк «Московская недвижимость», которым управлял некто Кизимир Чарский.
Прокрутив денежки там, Литвинов-Фролов-Смирнов, решили перебросить уже один миллиард рубликов в Рост-банк. На более выгодных условиях. Банковская империя Чарского от такой беспощадной и грубой выемки лопнула, как гондола в небе, и пришлось банкиру бежать без оглядки по трассе Москва — Квебек. И так далее.
В таких случаях надо остановиться. Вовремя. Это я про дружный коллектив счетоводов, которые, как им казалось, находятся под надежным прикрытием. Прокрутив уже миллиард, они потребовали у Роста-банка свои кровные двести. Как договаривались.
Рост-банк с управляющим В.Утинским хотел вернуть все. С радостью и процентами. Да вот незадача. Господин Литвинов удавился в собственной постели. Господин Фролов хлебнул уксуса, решив, что это Солнцедар. А вот господину Смирнову повезло, он отделался легким испугом, уйдя в прошлые века.
Возникает естественный вопрос: кому платить? И на каком основании? И здесь на плохо освещенную сцену жизни вновь появляется господин Моргулиц, решивший сыграть знакомую ему роль посредника. Между двумя противоборствующими силами.
Первая нам известна — Рост-банк, мечтающий «кинуть» клиента на миллионов пятьсот долларов. А вторая сила? Кто клиент банка? Надо узнать. Бы.
И еще. Как наша новая и мирная Фирма угодила во весь этот бардак? По чьей инициативе? Странно?
Делать нечего — надо работать. Есть тот, кто нам поможет в нашем героическом труде. А мы ему. Стать честным гражданином отечества. Для этого нужны серьезные оперативные действия — и я принялся терзать полковника Орехова, чтобы нам выделили спецлабораторию на колесах. Зачем? Сегодня вечером г-н Моргулиц ждет гостей. Для игры в бридж.
Наш боевой товарищ занервничал, а нельзя ли обойтись своими силами, наблюдая игру в бридж с помощью театральных биноклей?
— Можно, — отвечал я, — но предупреждаю: будут трупы. Много.
— У Моргулица депутатский иммунитет! — заорал на это полковник.
— Кому он делает минет? — не понял я. — Как? Он у нас ещё и гомосек?
— Алекс, играешь с огнем! — бился в истерике высокопоставленный чин. Будут крупные неприятности. У меня.
— Не будут, — отвечал я.
И только потому, что пристреленный депутатик также неразговорчив, как и простой гражданин. Без мандата. Лучше пойти мне навстречу и выделить лабораторию на колесах.
На том и порешили. Можно. Можно убедить собеседника словами. Или выстрелами. Или тем и другим.
К нашему удобству, объект обитал в городке мультимиллиардеров, что на юго-западе столицы. Фешенебельный городок напоминал зону. Было впечатление, что его жители уже репетируют будущую отсидку. В кирпичных отдельных флигельках.
Высокий, из металлической сетки, забор, шлагбаумы на КПП, сторожевые псы — все это как бы защищало от огромного грязного и грозного мира, обитающего по соседству.
Очередная иллюзия независимости, прикупленная за бумагу с водяными знаками. Можно ли защитить страх души забором и вертухайскими вышками?
Наш рафик, напичканный аппаратурой, упрятался под сень деревьев рядом с многоэтажным жилым домом. Направленные электронные лучи пробили ночное пространство и без проблем проникли в гости к депутату. Несмотря на его иммунитет.
Съём информации с помощью лаборатории на колесах удобен для всех. Заинтересованных сторон. Тот, кого «пишут», уверен, что он надежно защищен параграфом о депутатской неприкосновенности, а тот, кто «пишет», знает раньше или позже его труд даст желаемый результат всему обществу.
Народ должен знать все о тех, кого иногда избирает. Их труды и заботы, потребности и чаяния. Что там говорить, забот и потребностей у слуги масс куда больше, чем у гвардии рядового жизни.
Через час мы уже знали, что строительство дачного домика в тридцать две комнатушки и подземным гаражом задерживается самым преступным образом, что налоговая полиция обдирает честных граждан, как липку, и что все бабы бляди и хочут только баксов и в морду. Ничего интересного. Для нас.
Гости начали съезжаться ближе к полуночи, когда наступает время эротических разборок и банд-шоу. Ой, кажется, наоборот: время эротических шоу в общепитовских кабаках и банд-разборок на удобных проспектах. Что не меняет сути. Для страны, поднимающейся в шесть утра на постылую трудовую вахту.
После короткого знакомства высокие договаривающие стороны сели за круглый стол переговоров. Поначалу господа хотели выглядеть лучше, чем они были на самом деле. Цивилизация из них перла, как укроп на ливадийских огородиках после дождя. Я было заскучал, да родное азиатское скоро оскалилось…
Many-many. Они из кого угодно сделают скотину и живодера в наших капиталистических трущобах, где за человеческую тушку и маната не дадут.
Отборный мат на переговорах — есть признак хорошего тона. Но не до такой же степени, господа? Даже мои уши сами по себе захлопнулись, точно заслонки деревенской печки. В переводе это звучало примерно так:
— Что ж вы, нехорошие банкиры, обманываете НПО «Метеор»? Хотите нагреть наших друзей. Был же уговор — был? Мы вам пошли навстречу — пошли? А вы? За такие делишки мы вам, суки, голову и кое-что оторвем, блядь!
— Это мы поглядим, кто, что, у кого оторвет. Просим вексель, а его нет. У вас. Какие могут быть разговоры с вами, малокультурными людьми, блядь?
— Господа! Хватит оскорблять друг друга. Конструктивнее, блядь, конструктивнее, — требовал посредник. — Где культура речи и поведения? Контрпродуктивно работаем, господа. Мы же договорились — быть выше корпоративных интересов!..
Словом, из напряженного диалога выяснилось, что НПО «Метеор» имеет некий Союз офицеров «Красная стрела», способным постоять за интересы всего трудового коллектива. Вплоть до стрельбы из зенитно-ракетных комплексов 9М82-«Гладиатор». По окнам офиса Рост-банка. Так что полуторотысячный отряд секьюрити последнего был слаб против профилактического ракетного удара.
Представители банка взяли короткий тайм-аут, позвонили господину В.Утинскому и после сделали следующее предложение: они идут на мирное сотрудничество и готовы вернуть НПО «Метеор» рублики. Без процентного навара. Поскольку в силу объективно-субъективных причин банк прекращает выплату дивидендов. Всем. Кроме рабочего коллектива «Метеор», выпускающего такие замечательные средства мощного огневого поражения, делающим заход солнца долгосрочным. На всех материках, включая и Америку.
— Ну и прекрасно, господа, — объявил г-н Моргулиц. — Предлагаю по такому случаю шампусика. Можно договориться, можно. Больше доверия друг другу. На всех хватит каравая, это я вам говорю.
Появилось шампанское. Новогодний звон бокалов. Здравницы в честь слияния банковской системы с зенитно-ракетными установками ЗРК С-300В, прозванных в НАТОвских штабах «Калошами». Теперь с такими «Калошами» можно начинать наступление на весь международный рынок ценных бумаг.
На этой оптимистической ноте вечер закончился. Господин Моргулиц провожал компанию к автомобилям. Телохранители гостей прятали пушки и пулеметы в багажники — мечтали, что будет пальба, а здесь любовь до гроба. Жаль.
Я приказал группе тоже «проводить» гостей, и так, чтобы утром поименно знать их Ф.И.О., Ф.И.О. любовниц, и всю родословную собак, если они имеются для душевного ублажения.
История получалась любопытная. С ракетно-банковскими реквизитами. Но какое отношение к ней нашего Комитета по военно-техническим разработкам? Зачем надо было пугать нас мыльной бомбой?
Картинка пока не складывалась. И это раздражало. Как храп Резо-Хулио, пристроившегося в закуточке рафика и выводящего рулады. Я хотел лягнуть друга, да Алеша Фадеечев сделал знак: тсс!
Что такое? Господин Моргулиц накрутил номер телефона. С докладом? В два часа ночи?
— Пап`а, это я, у нас порядок. Вернут все. Без процента.
— Без векселёчка? — спросил старческий голос.
— Да, Иннокентий Николаевич. Готовы лично вам…
— Молодец, сынок, — прокряхтел старый Кеша. — Хвалю.
— Что еще, пап`а?
— Что со статейкой новой?
— Организовал, будет через денек-другой.
Старик покряхтел, точно сидел на ночном горшке и задал очередной вопрос:
— А что ты, родной, удумал с бомбочкой? Ась?
— Так это. Отвлечь хотел внимание. От статейки.
— Да? Хм?
— Так точно. Мы их упрессуем, Иннокентий Николаевич. Запустим по ложному следу.
— Не уверен, Мирон, не уверен. Инициатива наказуема, сынок, закашлялся от смешка. — Да, Кларису не забудь встретить? Ты с ней лаской-лаской. Они любят, когда лаской.
— No problem, пап`а.
— Ну и ладненько. Будь здоров!
— И вам, Иннокентий Николаевич, — и, опустив трубку на аппарат, неожиданно завопил, как вампир в полночи. — Старый мудак! Имею я тебя с Клариской! Ну, уделаю! По полной программе. Дай срок! — И грохнул бокал о стену.
Вот это сыновья любовь. По полной программе. Очень душевная. Такая душевная, что кишки страстей выкручиваются наружу.
Так-так. Запахло паленым. Вот это выверт дарит нам судьба. Такую завитушку, что оторопь берет. Охотились за зайцем-голодранцем, а угодили в медвежью берлогу.
И в качестве мишки косолапого — генеральный директор НПО «Метеор»? Зачем ему пасквильные статейки? Обидели старика. Молодые, не уважающие старость. Вот в чем беда. Отсюда и проблемы.
Со старым Кешой разбиремся. А вот как быть с господином Моргулицем? Очень хочется взять его за его же слоновьи депутатские бейцалы и переголосовать кандидатуру. По Ненецкому округу.
А почему бы нам тоже не встретить незабвенную супругу Кларису Иннокентьевну? Скажи, кто твоя супруга, и я буду знать, сколько ты ухапал денежной массы у народа.
Потом, когда предрассветная муть выползла на улице, диверсант Куралев и десантник Арсенчик выдали информацию по своим подопечным — номера автомобилей и место проживание. Хакер занес данные в компьютерную сеть, и через минуту мы уже знали гостей господина Моргулица — гостей, представляющих интересы Рост-банка.
Затем появился Никитин, катающийся по спящему городу с братьями Суриковыми. К удивлению, никаких происшествий не случилось. Все мирно разъехались по домам. Живыми и здоровыми. А я так надеялся на профессионализм моего подрывника. Шучу.
И слава Вседержителю, что ничего не произошло. Не наступил ещё наш час «Ч». Не наступил. Но наступит. В чем я уверен.
Под Союзом офицеров «Красная стрела» скрывались бывшие сотрудники ГРУ, курирующие в прошлые добрые времена НПО «Метеор». Ныне в условиях приближенных к боевым они взвалили на свои плечи, как Атланты, разваливающиеся строение научно-производственного объединения.
Какая-то странная закономерность наблюдается: где ГРУ там и мы, где мы — там они. Не расширить ли нам фронт действий? Для общего удобства.
Затем мы провели короткое производственное совещание. Как встречать госпожу Моргулиц. На Белорусском вокзале. Я потребовал от группы, чтобы она растворилась в толпе, как кофе в молоке. И предупредил, что бить морды пассажирам поезда Париж-Москва сразу не надо, равно как и стрелять. Арсенчика же из авто не выпускать — он малорастворим в народных массах.
— А может я заместо него, — выступил Резо. — Я такой маленький.
— Шнобель большой, — заметил я. — Надеюсь, всем понятно о каком шнобеле речь? А вдруг Клариса запрыгнет на него, что тогда?
Ну и так далее. За шутками мы не заметили, как русла проспектов и улиц заполнись автомобильными потоками, напоминающими сель, мчащийся с угрожающей скоростью. Спасайся, кто может!
Вечное светило скакало по стеклам авто, витринам, окнам многоэтажек. Элитная зона, прячась под их тенью, казалась необитаемым островом. Но скоро первые признаки жизни проявились и здесь. Лакейские людишки начали свою малопродуктивную деятельность: выносили мусорные баки, разгружали продукты, прогревали моторы машин.
Гражданин Моргулиц пробудился в дурном расположении духа. Матерился, точно депутат в битве за кремлевские общепитовские сосиски. Все было не мило — ни многообещающий солнечный денек, ни плотный завтрак с коньячком, ни обхождение обслуги, ни радость встречи с любимой супругой. А все эти ночные посиделки, от которых не спасал даже иммунитет.
Наконец Мирон Миронович предстал на пороге дома своего и пред нашими взорами.
Да. Калоритен. Трудно ему было носить с собой сто пятьдесят килограмм добра. Щеки висели на плечах. Глаза прятались под солнцезащитными очками. На один сантиметр планеты и столько депутатского говна. Теперь понятно, почему у нас реформы буксуют и три четверти граждан давятся вечерами промороженными аризонскими куриными тушками.
Подбросив монетку и не поймав её, Целкач, выматерился и грозной тучкой поплыл к авто. Я успел рассмотреть прикид депутата: длинный кожаный плащ «Bos Bison», черные джинсы «Calvin Klein», темный свитерок «Versace Sport», черная рубаха «Nogaret» и черные шузы «Cesare Paciotti».
Ничего родного, вот беда. А кто будет поддерживать фабрику «Красная белошвейка»? Безобразие и отсутствие патриотического отношения к отечественному производителю.
Фраер с монетой, и весь в черном. Понимаю, встретить ненаглядную половину — все равно, что похороны по себе, любимому.
… Белорусский вокзал встретил нас привычной сутолокой, продажей биг-догов имени Б.К., и пончиков имени Моники Л., пряными запахами из сортира, азартными носильщиками и радиоголосом, сообщающим об убытии скорых поездов в ультрамариновую даль родины.
Наша группа окружила тотальным вниманием господина Моргулица и двух его телохранителей, похожих комплекциями на хозяина. Этакие три толстяка, от коих полуголодный народец на перроне шарахался, как от чумы. Ведь последнее отберут, жировые тресты, даже худую отечественную куру.
Наконец под старую крышу, держащуюся на чугунных подпорках, известных всем по кадрам кинохроники, закатил состав. От него так смердило французским парфюм-унисекс «Пако», что я тотчас же догадался, в каком вагоне находится ожидаемая обществом персона. В вагоне № 7. И если бы оттуда выпал президент France, решивший инкогнито посетить таинственный северный край, я бы удивился меньше, чем от явления дамы постбальзаковского возраста. Особа была мелковата по росту, да на чудовищных каблуках, отчего зад её находился на уровне глаз носильщика, который старательно толкал тележку, забитую коробами-коробками-коробочками. Труженик перевоза вещей точно держал маршрут по вихляющим ягодицам и плодоягодно облизывался, подсчитывая будущий барыш. Личико же Кларисы, буду весьма не оригинален, напоминало печеное яблоко, извлеченное из брюха рождественского гуся. Крашеные же стрептоцидом волосы, губки сердечком, вздернутый носик, как у мопса, которого она держала в руках, — все это превращало тетку в исчадие ада. А голос! Более омерзительного визга я не слышал. Что-то похожее на пение павлинов в предрассветный час, когда сон самый сладкий. Мопс был на подпевках — нервный, с выпученными зенками. Как у хозяйки. Люблю зверей, но эту тварь шарахнул бы о чугунный столб — без сожаления. И ещё кое-кого.
У авто приключился скандал. Честный малый в фартуке и фуражке с гербом СССР ожидал получить прибыль, однако в результате своих справедливых пролетарских требований получил ушиб головы не без помощи телохранителей, а в качестве чаевых — мопс оросил ему МПСовскую штанину.
— Отъедрись от меня, пузан! — визжала супруга на супруга. (Привожу перевод.) — Ты меня уже заеп`пс, в смысле, заставил нервничать, ненаглядный. Вот тебе, мудак, подарок от такого же мудака месье Жака и отвали… известно куда! А я поехала к папульке, ха-ха! — и всучила муженьку праздничную коробку, похожую на обувную. (При этом я вздрогнул. И вся группа тоже.)
— Послушай, радость моя, — пыхтел брюхан, лихорадочно кидая к солнцу монету, — я же к тебе всей душой…
— Да пошел ты, козел!.. — радость так вопила, что привокзальная публика решила: снимают кино о новых трахнутых русских и начала подтягиваться к месту событий. — Купи, колода, вакуумную помпу и тренируй член, а потом с душою, — и плюхнулась в таксомотор. На дурно завизжавшего мопса. — Ай, прости, масюсичка! — И шоферюге. — Вперед и с песней, блядская харя! Плачу кувейтскими динарами!!!
Таксо исчезло со скоростью звука. Все с облегчением перевели дух. И главный герой, и публика в партере, и наша группа.
Гражданин Моргулиц с мукой на обвислых щеках втиснулся на заднее сидение Volvo — держал в руках подарочный короб с голубеньким бантиком. Не от голубого месье Жака-Жана? Один из телохранителей примостился рядом с водителем, а второй побежал в резервную машину. И через минуту кавалькада выезжала на проспект. И казалось: объявлен антракт между драматическими актами.
Ан нет. Акт последовал почти сразу. Сначала аппаратура отметила странный звук, точно депутат прихлопнул подарочную коробку, как это часто делают детишки-кибальчишки на улицах, наступая на бумажные стаканчики. Хлоп!
Впереди идущую нас Volvo резко застопорило, и через секунду из неё вывалились двое. Упали на асфальт. Поползли, как огромные насекомые.
Что за черт?!. Из резервной машины выскочил телохранитель, поскакал к авто, подозрительно дымящемуся. И заколдобился, как хомяк в хлебных степях Краснодарского края.
Я понял, что пора поучаствовать в исторических событиях нового дня. Приказав группе отдыхать глазами на проходящих мимо девушках, я выбрался из рафика. Кажется, это прелестное утречко оказалось последним для кого-то. Нетрудно догадаться, кто этот счастливчик. Легким прогулочным шагом я приблизился к новым декорациям.
— Помоги друзьям, земеля, — указал телохранителю на обочину жизни, где слабо функционировали две туши.
Под ногами скрипело битое стекло. Из колымаги тянуло динамитной гарью. И жареным мясом. Специфический запах неожиданной и свирепой смерти. Двести грамм пластита, это не цветной пластилин в трудолюбивых руках ребенка.
Я заглянул в покореженный салон Volvo — зрелище не для нервной публики. Не знаю, нужно ли пересказывать увиденное? Вырвет впечатлительную натуру ужином на беспечно дремавшую перед телевизором супругу. Обидно. Обидно терять вкусную и здоровую пищу.
Вынужден быть сдержанным в пересказе того, что углядел. Взрыв шел снизу — от рук, где находился подарок от любезного месье Жака. Пламенный привет из города-героя Парижа! Оригинальный привет, спору нет. От коробки ничего не осталось. И рук по локти тоже. Из культяп лучились алебастровые кости.
Более всего несчастный был разворочен в области живота и паха сочилась черная кровь в пробитых кишечных проводах. Печень и легкие ещё действовали — хлюпали, как вакуумные помпы.
Прекрасный наглядный стенд для студентов первого курса Первой медицинской академии. И наконец самое печальное для гражданина Моргулица взрывная волна практически вырвала из туловища голову, как смерч рвет из твердой почвы дерево. Вместе с корневищем. И по этой причине депутатская глава покоилась на задней полке у стекла, похожая на крупную луковицу со спутанными корнями человеческой требухи. Солнцезащитные очки самым странным образом сохранились на лице и по-прежнему отражали ртутные солнечные шарики. И последнее: близ модной туфли лежали металлические диски рублей. И золотая цепь якорного плетения длиной сантиметров девяносто — в луже крови.
Нет, это был не его день — не день господина Моргулица. Получить поутру такой смертельный заряд бодрости. Согласитесь, не каждый способен выдержать такие бомбовые нагрузки на организм, пусть даже защищенный депутатским иммунитетом.
Водителю и телохранителю в этом смысле повезло больше. Взрывной шлепок приласкал их квадратные макушки, чуток сняв скальпель.
Звук сирены привлек мое внимание — я решил, что это госпожа Моргулиц возвращается на сумасшедшем таксомоторе. Нет, это летел дорожный патруль на новеньком импортном Mercedes benz, бликая новогодними огоньками. Я отмахнул ксивой с позолоченной двуглавой птичкой. На всякий случай. Не дай Господи, мои мальчики подумают, что мне, как командиру производства, угрожает опасность и ринутся защищать. Зачем лишние трупы?
Молоденькие бойцы с деловым настроем и старенькими «калашниковыми» десантировались из машины. Хотели задать несколько банальных вопросов, да глянули из-за любопытства в купе покореженной колымаги. Зря сделали, предварительно позавтракав омлетом и кофе с молоком. От увиденного молодые организмы вывернуло, как портмоне. И удачно. В том смысле, что водителю и телохранителю, пластающимся на обочине, повезло: блевотные фонтаны забрызгали лишь их модные брюки от месье Пако Рабанна.
Я понял, что играть больше нечего — мне. В этом сценическом акте. Разве что вынести поднос и произнести гениальную фразу всех времен:
— Кушать подано, господа! Омлет и кофе с молоком.
Думаю, великий Станиславский остался довольным моим исполнением. Бы.
Появились и первые зеваки, подступающие, как мародеры, к месту события. Хлеба и зрелищ!
С первым могут быть перебои, а вот со вторым у нас полный порядок. Культурно-развлекательная программа выполняется ударно, как прежде планы партии, которые планы народа.
Такого активного кровопускания за пятилетку не знала ни одна закраина. И здесь мы впереди планеты всей. Такая у нас широкая душа: если лететь, то на Марс разводить яблоневые плантации, если взрывать, то весь земной шарик, а ежели пускать кровушку, то, чтобы рекой, по которой, как льдины в океане, плавают притомленные минорные трупы.
Я прыгнул в джип, и вся группа помчалась туда, где нас не ждали. Так быстро. Куда мы гнали на всех парах? К пап`а — пап`a! К кому ж еще?
Во всей этой истории генеральный директор НПО «Метеор», Герой Соцтруда Иннокентий Николаевич Николаев оставался под сенью театральных лип, являясь при этом движущей силой интриги.
Повторю, на мой взгляд, молодежь решила освободить старика от непосильного бремени забот о «Метеоре». Заслуженный Кеша обиделся и предпринял контрмеры. И ничего умного не придумал, как обратиться к зятьку за помощью. А тот от угара исполнительности и желания получить свой процент от коммерческой деятельности удачно пошутил. С мыльной бомбой.
— Алеша, проверь звоночек во France, — попросил я по телефону хакера. — От Николаева.
— А кому? — услужливо спросил Хулио, делая вид, что он не последний актер в заключительном акте трагедии.
— Президенту Жаку, мать тебя так, Шираку! — гаркнул я. — Крути баранку и молчи!
— Алекс! — взорвался мой товарищ. — Ты меня совсем уедрил, как гамадрил гамадрилу! Я вот сейчас в столб!..
— А я тебе в лоб!
Наш ор был прерван сообщением хакера: был телефонный звоночек. Позавчера. В городишко на Сене, где проживает месье Жак-Жан Локо, любитель аммонита и тротила.
Так-так, мы уже близком в прямом, так и переносном смысле. Можно и не заезжать в гости к академику Николаеву. Все ясно, да подозреваю, старикан живет иллюзиями своего хитросплетенного сюжетика. И опять будет мутить общественное мнение газетными брехом.
Незваный гость хуже татарина, это известно, да делать нечего — надо. Надо, Иннокентий Николаевич. Надо открывать дверь. Дорогим гостям в лице моем и Арсенчика.
Десантник был взят по причине присутствия в жилище нервной фигуры. С такими плутовками я не могу говорить. Вообще. Физиология такая — начинаются спазмы и рука сама тянется к «Cтечкину». Каюсь. А вот Арсенчик был научен обходиться с такими бестиями — её же юбку ей же на голову. И никаких проблем.
Наш звоночек привел в нервный припадок мопса за бронированным порожком, затем — его хозяйку:
— А? Чего? Кого там принесло, еп`с вашу мать?!. Мапусечка, пусти лапусечку!.. Кто там?
— Мосгаз! — рявкнул я.
— И ГИБДД тоже, — десантник учился всему хорошему буквально налету.
— Милиция, что ли?
— Так точно!
Заскрежетали замки и замочки — врата приоткрылись. Две всклокоченные физии, человека и псины, с подозрением смотрели на нас. Чтобы не возникало лишних вопросов, я решил действовать, как в анекдоте: про сотрудника, отправленного уведомить супругу о безвременной кончине её мужа на рабочем месте.
— Здесь проживает вдова господина Моргулица? — с гремучей любезностью поинтересовался я.
— Я не вдова, — каркнула Клариса.
— Поспорим?
— Что?! Не может этого быть?!. - с придыханием и надеждой.
— Может, — печально опустили мы очи долу. — Увы Мирон Миронович приказал долго жить.
То, что произошло после этой весточки… Взрыв восторга! Феерия чувств! Экстаз! Эйфория! Эякуляция души!
Я ожидал что угодно, но такого праздничного настроения?.. Нет, женщины — это вечный, простите, сфинкс в пустыне жизни. Бабу поймешь, бессмертие обретешь, ей-ей.
— Господи! Старый хрыч, услышал-таки мои молитвы!.. Ааа-атлично! Пап`а, твой любчик, ха-ха… дуба дал!
— А где пап`а?
— Тама пап`а! — вопила фурия росточком по пояс Арсенчику. — Мальчики, какое это щастья! — И запрыгнула на бойца, как коза на гору. — Дай я тебя чмокну, милая харя! — И, повизгивая, повисла на десантнике. Мопсик ликующе подпевал хозяюшке.
Оставив молодого коллегу на съедение этих двух отродий, я прошел в кабинет. Мимо книжных стеллажей и счастливого прошлого где юный Кеша из города Калуга гулял с молоденькими сдобными москвичками по брусчатке главной площади страны, мечтая не о том, как затащить дуреху в койку, а чтобы отечественный ВПК процветал во славу мира.
Самый надежный piece и даже любовь возникает, когда тебя уважают. А уважением проистекает от страха. Такая вот блядская диалектика современного мира: боятся сильного с ядерной кнопкой на пузе. Нет кнопки — нет атома на службе Родины, нет атома — нет страха, нет страха — нет уважения, нет уважения — и piece во всем piece нарушается. Вместе с военным паритетом.
Это прекрасно понимал академик Николаев и всю свою жизнь положил на то, чтобы сохранить хлипкое равновесие между СССР и США. В строительстве оборонительных рубежей наступательного характера. В том смысле, что ракеты стратегического назначения всегда должны были готовы махнуть из бетонированных шахт и ебнуть по супостату. В ответ на его первый подлый удар.
И что мы имеем сейчас в результате конверсии, рожденной в одной пунктирной извилине? Жить стало легче и веселее? Ни хера подобного. Страна пластается в кризисе, точно больной, которому убийцы в белых халатах перекрыли кислород — перекрыли в целях экономии.
Ну не может оборонный завод, выпускающий С-300, перейти на производство чайников. А ежели подобное случается, то вся эта посуда летает по кухонькам наших мирных городов и поселков, протравливая население атомными парами.
Проблема. Как смастерить чайник, чтобы он не взрывался при температуре кипения воды? Видимо, над этим вопросом трудился академик Николаев, сидя за огромным письменным столом. Кабинет тоже был заставлен стеллажами с книгами по теме моментального уничтожения всего человечества. На стенах я заметил фотографии с целеустремленными молодыми лицами. Нынче такие лица, целеустремленные, встречаются редко.
— Ко мне, молодой человек? — проскрипел академик, схожий на усохшую за несколько веков мумию.
Был в махровом халатике цвета синьки с тусклой звездой Героя социалистического труда на кармашке. Где-то я уже такие халаты видел? Не в аллеях ли парка дома печали?
— К вам, Иннокентий Николаевич.
— Слушаю, — поднял очки на сократовский восковой лоб. Уши были необыкновенно лопоухи и просвечивались детским малиновым светом. — По какому поводу?
Пленительный такой старичок — потенциальный убийца всей мировой цивилизации.
— Вам привет от Жака, но не Ширака, — улыбнулся я добродушно.
А когда я таким образом скалюсь, то моего собеседника пробивает нервная дрожь, как разряд в 6000 вольт.
— От Жака? — переспросил академик. Крепенький оказался, закаленный в интригах, а под ногами резиновый коврик.
— Такой же привет, но очень пламенный получил вас зять, господин Моргулиц. Вы понимаете о чем я?
— Нет-с?
— Думаю, все-таки да-с.
— Нет-с.
— Да-с.
— Да, вы присаживайтесь, батенька, — протянул морщинистую лапку. — Из каких органов?
— Скорее по личному вопросу, Иннокентий Николаевич.
— Как величать?
— Александр.
— Александр-Александр, — пошамкал. — Победитель — с римского или греческого. Так, Александр, я вас слушаю?
— Это я вас слушаю?
— Уважь старость, Александр, — хмыкнул старый боец.
Я вздохнул: старость уважаю. Сам таким буду лет через сто. И поэтому пришлось коротко изложить сюжетик драмы. С необходимыми конкретными подробностями, например, о легких и печени, работающих, как вакуумная помпа.
— Да-с, неприятно, — проговорил академик. — Все мы под Богом ходим. Не свезло зятьку, не свезло. — Развел руками. — А какой прок мне с его смертушки?
— Иннокентий Николаевич, — прочувствованно сказал я. — Меня вся ваша семейная бодяга не интересует, равно как история с миллионами… Тьфу, мелочь!
— Мелочь! А мне завод держать надо, голубь! — вскричал старичок. Кто, если не мы? Продали же родину, засранцы!
— Продали, — не спорил.
— Ну вот! А мы работаем. И крутимся, как можем. Давят оборону налогами, как вшу. Прости Господи, уникальное ведь мудачье!
— Это точно, — согласился я.
— Ну вот. А вы говорите — мелочь.
— Грязная деньга-то, Иннокентий Николаевич.
— Поепать, батенька, поепать, — и треснул кулачком по столу. — Надо поднимать Рассею-матушку!
— И поднимайте, Бог в помощь, — сказал я. И в доказательство слов своих хотел вернуть вексель. Да позабыл его в суете будней. — Я хочу одного, чтобы статейки по проблемам нашего Комитета не появлялись. Не нужны нам эти статьи, Иннокентий Николаевич. Зачем неприятности? Нам и вам.
— Так-так, — академик задумался. — Вы, Александр, из тех органов, которые всем органы органам. — И поднял пальчик, как трехгранный штык образца 1891 года. — И это радует! Радует преемственность поколения. В хорошем смысле этого слова.
— Да уж, — не знал, что ответить.
— Помню-помню, — замечтался Герой Соцтруда. — Товарищ Берия! Бабник, но!.. Если бы не он, Александр, нас бы в пыль. В труху! Великий исполнитель воли вождя и народа! Был! А что ныне?.. Тьфу!.. Молодежь!
— Они вас обидели, Иннокентий Николаевич? — ляпнул я.
— Меня никто не может!.. — взвизгнул тонким фальцетом. — Я сам кого угодно! В колымский край!.. Пред мной Лаврентий Палыч стрункой ходил, — и честно уточнил. — В присутствии товарища Сталина.
— История, — покачал головой.
— История, — не поняли меня. — Какая!? Великой страны! А ныне эта срань НАТОвская нас рачком-с! Да, и весь мир!.. Нарушили, поганцы, паритет…
— А статейки таки подметнные, Иннокентий Николаевич, подметнные, продолжал я гнуть свою линию.
— Да, подметнные, — академик снова хлопнул кулачком по столу, смалодушничал. А что делать, Александр? Одной уж ногой в могиле.
— Я бы так не сказал, — сделал комплимент. — Живчиком, Иннокентий Николаевич, живчиком.
От таких приятных слов старичок необыкновенно взбодрился, помолодел лет на сто и предложил:
— Коньячку-с!
— По чуть-чуть, Иннокентий Николаевич.
— Балуюсь, сукин сын, — открыл стол, — по чуток, Александр, — и подмигнул с азартом. — Все жить хотца-ца-ца!
Через четверть часа мы распевали песню про непобедимый крейсер «Варяг». Как мало надо, чтобы найти общий язык со стариком, которого общество, попользовавшись, исключило из списка живых. Тяпнуть коньячка, поболтать о семейных проблемах, вспомнить анекдоты о великих мира сего и обсудить некоторые насущные проблемы.
Проблема была одна — найти статейку, подписанную «Б.Доценко» начинающуюся с фразы: «Ветер ерошил степной бурьян и волосы Генерального конструктора, стоящего у детища всей своей жизни. Ракета целилась в небо…» Ну и так далее.
Где эта зловредная статейка находилась, знал зятек Мирон, уже отбывший в долгосрочную командировку, и помочь нам не мог. Большая свинья, заметил бывший тесть, хотел хапнуть мое НПО, хуюшки вашей Дунюшки! Ох, прав был товарищ Сталин: нет человека — нет проблемы, ха-ха!..
— А почему так сложно, Иннокентий Николаевич? — полюбопытствовал я.
— Вы про что, Александр?
— Про подарок Жака.
— А кому здесь доверять, Александр? Кому? Измельчал народец, опаскудился. Продадут за полушку.
Я согласился — гнилой люд, и мы вернулись к нашей проблеме, творческо-подметной. Снять её помогла известная журналистка Лариса Б.Борсук, подруга моей супруги, отдыхающей в Ливадии — отдыхающей, как известно, по уважительной причине. Акулу пера я нашел по «секретному» номеру телефончика в бушующем океане жизни.
— Полина ещё не родила, — поинтересовалась, — богатыря?
— Так мы только в начале пути, — сказал я.
— Ничего родит. А статью блядунка Б.Доценко найдем, нет проблем. Я с ним кувыркалась. Признаться, не удивил — всего одиннадцать сантиметров. Сейчас мало кто удивляет своей плотью.
— М-да, — промычал я, сделав вид, что не понимаю о чем речь.
Через четверть часа статейка с фразой про ветер, ерошивший Генерального конструктора в степи, приказала долго жить в редакционной корзинке.
Как началась история с мусорного ведерка, им и закончилась. К удовольствию многих. Некоторым не повезло. Как говорится, судьба. От неё никуда. Кроме как на тихонький погост, где ветер ерошит, прошу прощения, поникшие пыльные деревья.
Когда я прощался с академиком, точно внук с дедом, нас встревожил телефон и сообщение органов внутренних дел, что господин Моргулиц ушел в мир иной. Приказать долго жить. Окочурился. Скапутился. Скопытился. Отдал концы. Дал дуба. Amеn-дец!
— Да-да, принимаю ваши соболезнования, — скрипел старичок. — Да, удар по всему депутатскому корпусу… — и показал язык эбонитовой, pordon, трубке. — Да, дочь со мной. Передам-передам. — Шмякнул трубку. Невозможные любезности. Так о чем это мы, Александр?
— Прощаемся, Иннокентий Николаевич.
— Вы уж, батенька, заходите к старику. На коньячок-с.
— Непременно-с.
В коридоре вспомнил об Арсенчике, жив ли он еще? Живехонький, но малость отупевший от общения с дамой в бигудях. И от мопса. Тоже в бигудях.
— О, пап`а! Радость какая! Твой зятек наеп`нулся! На вечные времена! Ха-ха!
— Клариса, прекрати, — поморщился академик. — Ты пугаешь своего юного друга.
— Меня пугает? — обиделся Арсенчик.
— Такого не застращаешь, — хихикнула гарпия с мопсом. — Арсенчик, такой! Я от тебя тащусь. Будь моим, — и уточнила, — телохранителем.
— Мадам, прошу прощения, — щелкнул я каблуками. — Он уже выполняет спецзадание родины.
— Жаль, — цыкнула мегера, — ему было бы приятно охранять мое тело. Так, Арсенчик?
Я понял, время убираться подобру-поздорову, пока мы не понесли потери в своих рядах. Что и сделали с горячкой отступающей армии. На заранее подготовленные позиции. Взяв обязательство ещё раз прийти в гости. После радостных дней траура по усопшему.
Уф! Мы устремились от бронированных дверей, будто уселись на реактивный двигатель последнего поколения.
Мать моя родина! Спаси сыновей своих от крашенных теток, всучивающих динамитные короба любимым супругам, а от врагов мы как-нибудь сами отобьемся.
В джипе я перевел дух и дал команду на отбой. Все, шарада решена. С напряжением морально-нравственных сил.
А не рвануть ли нам в Ливадию, хотя бы на несколько часов. Чтобы смыть в баньке и речке все свои грехи — смыть мерзость и кровяную слизь повседневности. И упасть в прибережные травы. Или пусть даже в коровью лепеху. О чем я и сообщил по радиосвязи всей группе — о лепехе. Мое предложение было принято с восторгом, и мы покатили на природу заряжаться живительной энергией колдовской нашей Ливадии.