— Это был не он, — сказал комиссар Иенсен начальнику полиции.

— То есть как не он? В чем дело? Ведь он же сам говорил…

— Он все выдумал.

— И признался?

— Да, только не сразу.

— Итак, вы утверждаете, что этот человек сознался в преступлении, которого не совершил? Вы уверены, что не ошиблись?

— Да.

— Вам известно, почему он так поступил?

— Нет.

— Не кажется ли вам, что в этом случае необходимо установить причину?

— Нет надобности.

— Может, оно и к лучшему… — Казалось, начальник полиции обращается к себе самому. — Иенсен!

— Слушаю.

— Положение у вас незавидное. Ведь требование найти преступника остается в силе, насколько мне известно. А в запасе всего два дня. Успеете?

— Не знаю.

— Если вам не удастся решить эту задачу до понедельника, я не ручаюсь за последствия. Мне даже самому трудно их представить. Стоит ли напоминать вам об этом?

— Нет.

— Ваша неудача может обернуться неудачей и для меня.

— Понимаю.

— После столь непредвиденного оборота важнее, чем когда бы то ни было, вести дальнейшее следствие в условиях строжайшей секретности.

— Понимаю.

— Я полагаюсь на вас. Желаю удачи.

Начальник позвонил почти в то же время, что и вчера, но на сей раз Иенсен уже был готов выйти из дому. За всю ночь он проспал от силы два часа, но тем не менее чувствовал себя бодрым и даже отдохнувшим. Вот только вода с медом не утолила его голод, под ложечкой сосало, и чем дальше — тем сильней.

— Пора съесть хоть какую-нибудь настоящую стряпню. Завтра или самое позднее — послезавтра.

Это Иенсен сказал самому себе, когда спускался вниз по лестнице. Вообще же он не имел такой привычки — разговаривать с самим собой.

Редкий ночной дождик съел снег. Ртутный столбик поднялся чуть выше нуля, тучи рассеялись, и солнце по-прежнему светило холодным белым светом.

В шестнадцатом участке еще не завершили утреннюю программу. У входа в подвал стоял серый автобус, который развозит алкоголиков с тремя приводами по лечебницам или на принудительные работы, а в самом подвале полицейские еще только выгоняли из камер сонных арестантов. Полицейские были бледные и усталые от ночного дежурства.

Перед дверью, выстроившись в безмолвную длинную цепь, ждали те, кого освободили из-под стражи. Им надо пройти стол регистрации и получить прощальный укол. Иенсен подошел к врачу.

— Как прошла ночь? — осведомился он.

— Нормально. Точнее сказать, чуть хуже предыдущей.

Иенсен кивнул.

— У нас тут ночью опять случай был со смертельным исходом. Одна женщина.

— Так-так…

— Она крикнула из камеры, что если она и пила, то лишь затем, чтобы покончить с собой, но полицейские ей помешали… Я ничего не успел сделать.

— Ну и?..

— Бросилась вперед головой на стену камеры и размозжила себе череп. Это не так просто, но у нее получилось.

Врач поднял взгляд. Веки у него припухли и покраснели, и в воздухе запахло спиртом. Едва ли запах мог исходить от стоящего перед ним арестанта, которому только что закатили укол.

— Для этого нужна физическая сила — раз, большая воля — два, продолжал врач. — И нужно содрать обивку со стены — три.

Почти все освобожденные стояли, засунув руки в карманы и апатично понурив головы. Ни страха, ни отчаяния больше не было в их лицах, одна только беспредельная пустота.

Иенсен вернулся к себе в кабинет, достал очередную карточку и сделал на ней две записи: “Улучшить стенную обивку. Нового врача”.

Больше никаких дел у него в кабинете не было, и он ушел не задерживаясь.

Часы показывали двадцать минут девятого.