Иенсен так и не смог уснуть. С трех часов до двадцати минут шестого он лежал в каком-то забытьи, не в силах ни мыслить, ни избавиться от мыслей. Разбитый и мокрый от пота, встал он по звонку будильника, а спустя сорок минут уже сидел в машине.

Путь его лежал к северу, за двести километров отсюда. И поскольку день был воскресный, он рассчитывал добраться туда за три часа.

Город был тих и безлюден, пустые гаражи, голые стоянки, но система регулировки, как всегда, делала свое дело, и по дороге через центр Иенсен десять раз останавливался перед красным светофором.

Дорога была прямая, удобная, пейзаж по обеим ее сторонам незанимательный. Изредка мелькали отдаленные пригороды и тянулись к небу “районы самосноса”. Между линией горизонта и автострадой торчали какие-то сухие и унылые насаждения — то искривленные деревья, то низкий колючий кустарник.

В восемь часов Иенсен свернул к бензоколонке — заправиться. Там же он выпил стакан остывшего чая и позвонил по автомату в два места.

Начальник патруля говорил сиплым, усталым голосом, должно быть, звонок Иенсена поднял его с постели.

— Это случилось девятнадцать лет назад, — доложил он. — Комендант застрял в лифте, и его разрезало пополам.

— По делу велось следствие?

— Нет, только стандартная запись в журнале. Слишком простое дело: его классифицировали как несчастный случай — элементарный обрыв на линии, из-за которого лифт остановился на несколько минут, а потом без постороннего вмешательства пришел в движение. Так что он погиб по собственной халатности.

— А как родственники?

— У него не было семьи. Он жил в гостинице для холостяков.

— Он что-нибудь оставил?

— Да. Довольно крупную сумму.

— Кто ее унаследовал?

— Никто из родственников не объявился в установленные сроки, и деньги отошли государству.

— Еще что?

— Пустяки, не стоящие упоминания. Он жил отшельником в отдельном номере, друзей не имел.

— До свиданья.

Полицейского, который был откомандирован в архив периодических изданий, Иенсен тоже застал дома.

— Говорит Иенсен.

— Слушаю, комиссар.

— Какие результаты?

— Вы не получили мое донесение?

— Нет.

— Я вчера утром завез его.

— Доложите устно.

— Одну минуту, я попытаюсь все восстановить в памяти.

— Жду.

— Все буквы для письма взяты из одной газеты, но за разные дни. Они вырезаны из двух номеров — за пятницу и за субботу прошлой недели. Этот шрифт носит название “бодони”.

Иенсен достал блокнот и записал полученные сведения на внутренней стороне обложки.

— Что еще?

Полицейский ответил не сразу:

— Еще вот что: искомое сочетание букв и текста на второй странице встречается не во всех экземплярах газеты, а только в так называемом тираже А.

— Что это за тираж?

— Другими словами, такой подбор букв можно встретить только в тех экземплярах, которые печатаются последними. Для городских киосков и городских подписчиков.

— Можете считать расследование законченным и вернуться к обычной работе. — сказал ему Иенсен. — До свиданья.

Он положил трубку, сел в машину и поехал дальше.

Ровно в десять он миновал по-воскресному безлюдный рабочий район, где тысячи совершенно одинаковых домов правильным четырехугольником обступили фабрику. Из фабричных труб валили лохматые клубы желтого дыма. Поднявшись на несколько сот метров, они сливались в сплошное облако отработанных газов и медленно падали вниз, на дома.

Еще через пятнадцать минут он был у цели.

Итак, время он рассчитал правильно, поскольку лишние пятнадцать минут ушли на заправку и телефонные разговоры.

Перед ним был вполне современный спортивный домик: стены из стекла, крыша из рифленого пластика. Он стоял в трех километрах от автострады и был со всех сторон окружен деревьями. Внизу, под обрывом, плескалось озеро. Вода в нем была мутная, серая, а воздух пропитан дымом фабричных труб.

На бетонированной площадке перед домом стоял полный мужчина в домашней куртке и тапочках. Вид у него был заспанный и вялый, и посетителя он встретил без особого воодушевления. Иенсен показал ему свой значок.

— Я Иенсен, комиссар шестнадцатого участка. Я веду следствие по делу, касающемуся вашей прежней должности и прежнего места работы.

— Что вам угодно?

— Несколько вопросов.

— Тогда войдите.

Всевозможная мебель из стальных трубок, пепельницы и ковры, составлявшие убранство обеих комнат, выглядели так, словно их взяли напрокат в издательстве.

Иенсен достал блокнот и ручку.

— Когда вы ушли оттуда?

Хозяин сделал вид, что подавляет зевок, и повел глазами по сторонам, словно желая от чего-то уклониться.

— Три месяца тому назад, — сказал он под конец.

— Почему вы ушли?

Хозяин перевел взгляд на Иенсена, и в его серых глазах мелькнула искра раздумья. Казалось, он раздумывает: стоит ему отвечать или нет. Наконец он неопределенно развел руками и сказал:

— Если вы хотите посмотреть мой диплом, предупреждаю: здесь у меня его нет,

Иенсен промолчал.

— Диплом остался у… у моей жены, в городе.

— Почему вы ушли?

Хозяин наморщил лоб, словно пытаясь сосредоточиться. И — опять не сразу — ответил:

— Поймите, все, что вы слышали, и все, что вы вбили себе в голову, не соответствует действительности. Больше ничем не могу служить.

— Почему вы ушли?

Молчание продолжалось несколько секунд. Хозяин уныло подергал себя за кончик носа.

— Собственно говоря, я даже и не уходил. Правда, срок контракта уже истек, но я до сих пор связан с концерном.

— Чем вы занимаетесь?

Иенсен обвел глазами холодную комнату. Хозяин следил за направлением его взгляда.

После молчания, еще более длительного, чем предыдущее, хозяин сказал:

— Послушайте, для чего вы это затеяли? Я ничем не могу вас порадовать. А диплом остался в городе, клянусь вам.

— Почему вы думаете, что мне нужен ваш диплом?

— Не знаю. А вообще нелепо тащиться за двести километров ради такой чепухи! — И хозяин покачал головой. — Сколько вы сюда ехали? — Он спросил это не без любопытства, но Иенсен ему не ответил, и тогда он впал в прежний тон. — Мой лучший результат — один час пятьдесят восемь минут, — мрачно сказал он.

— Телефон у вас есть?

— Нет.

— Дом принадлежит вам?

— Нет.

— А кому?

— Концерну. Я просто снял его, чтобы отдохнуть, прежде чем приступить к выполнению новых задач.

— Каких задач?

Все длиннее становился промежуток между вопросом и ответом. На этот раз он, казалось, вообще никогда не кончится.

— Вам здесь удобно?

Хозяин поглядел на Иенсена, как бы что-то прикидывая.

— Послушайте, я уже говорил вам, что вы ошибаетесь. Мне решительно нечем вас порадовать. Все эти истории не стоят выеденного яйца.

— Какие истории?

— А я почем знаю, какие вы слышали.

Иенсен не сводил с него глаз. Было тихо. Фабричный дым чувствовался в комнате не меньше, чем на улице.

— Кем вы были в концерне?

— Спросите лучше, кем я не был. Сперва спортивным обозревателем. Потом главным редактором в разных журналах. Потом перешел на рекламу. Много ездил, писал, по большей части спортивные репортажи со всего света. Потом служил в филиале концерна за границей; ну и ездил повсюду и… учился.

— Чему вы учились?

— Всему понемножку. Изучал общественные отношения и прочее.

— Что такое “общественные отношения”?

— Это трудно объяснить.

— Значит, вы много путешествовали?

— Да, я бывал почти всюду.

— Языками владеете?

— У меня нет способностей.

Теперь замолчал Иенсен. Он молчал и не сводил глаз с человека в куртке. Наконец он спросил:

— А журналы часто публикуют спортивные репортажи?

— Нет.

Вид у хозяина сделался совсем пришибленный.

— Никто в наши дни не интересуется спортом, разве что смотрят по телевизору.

— И все-таки вы путешествовали и писали спортивные репортажи?

— Я не умел писать ни о чем другом. Пробовал — не получилось.

— Почему вы ушли?

— Наверное, потому, что это слишком дорого стоило.

Хозяин задумался на несколько секунд.

— Вообще-то они народ прижимистый, несмотря ни на что, — сказал он совсем уж замогильным тоном и покосился на мебель из стальных трубок.

— Какое у вас почтовое отделение?

Хозяин растерялся, поглядел, ткнул пальцем в окно. За лесом, на том берегу озера, висела над фабрикой желтая дымная туча.

— Такое же, как у них… почтальон, во всяком случае, приходит оттуда.

— А почту разносят каждый день?

— Кроме воскресений.

И опять не было слышно ничего, только неровное дыхание да автомобильные гудки с отдаленного шоссе.

— Вам очень нужно мучить меня? Все равно это ничего не даст.

— Вы знаете, зачем я приехал?

— Не имею ни малейшего представления.

Хозяин беспокойно задергался. Казалось, молчание угнетает его.

— Я самая заурядная личность, просто я потерпел неудачу, — сказал он.

— Неудачу?

— Да, неудачу. Все, напротив, утверждают, что я великий удачник. Но вы же сами видите, если человек сидит здесь один-одинешенек и покрывается плесенью, о какой удаче может идти речь?

— Чего же вы хотите?

— Ничего. Я просто не желаю никого обременять.

Молчание, длительное, гнетущее молчание. Хозяин раз—другой покосился на Иенсена, но тут же быстро отвел глаза.

— А теперь прошу вас оставить меня, — глухо сказал он. — Клянусь вам, что диплом в городе. У жены.

— Вы, должно быть, тяготитесь своим пребыванием здесь?

— Я этого не говорил.

— А работой вы не тяготились?

— Нет, нет, конечно, нет. Да и не с чего. Я получал там все, что хотел.

Он погрузился в бесплодные размышления. Потом сказал:

— Вы ничего не поняли. Вы наслушались всяких историй и вообразили бог весть что. Нельзя верить всему, что говорят люди. Они могут сказать неправду, точнее, они не всегда говорят правду.

— Итак, все, что говорят о вас, — это неправда?

— Ну ладно, не будем спорить, шеф, конечно, струхнул и выскочил за борт. Но я здесь ни при чем.

— Когда это было?

— На прошлой регате. Вы это и сами знаете не хуже, чем я. Нечего сказать, нашли сенсацию. Меня потому только и взяли, что он думал, будто я умею ходить под парусом. Ему хотелось, конечно, получить приз. А когда налетел шквал и я вскочил на планшир, чтобы вычерпать воду, он решил, что мы сейчас перевернемся, взвизгнул да как сиганет в озеро. А мне что оставалось делать? Я пошел дальше.

Он мрачно взглянул на Иенсена.

— Если бы я умел держать язык за зубами, ничего и не случилось бы. Но я сдуру решил, что это очень забавное приключение. Вдобавок мне стало так тошно, когда я понял, что мне нарочно дают всякие интересные задания, только чтобы держать подальше от дома. И я не сумел промолчать, хотя…

Он вздрогнул и потер нос.

— Не занимайтесь вы такими делами. Обычная болтовня. Это моя жена постаралась — она всегда поступает как ей вздумается. А кроме того, мы потом разошлись. Но я не жалуюсь, ради бога, не подумайте, что я жалуюсь. И после короткой паузы он повторил: — Нет, я не жалуюсь.

— Покажите мне телеграмму.

Хозяин с ужасом взглянул на Иенсена.

— Какую телеграмму? Нет у меня никакой телеграммы.

— Не лгите.

Хозяин сорвался с места, подбежал к окну, сжал кулаки, постучал одним кулаком о другой.

— Нет, — сказал он. — Не пытайтесь подловить меня. Больше я ничего не скажу.

— Покажите телеграмму.

Хозяин обернулся. Руки у него по-прежнему были сжаты в кулаки.

— Не выйдет, — сказал он. — Нет у меня телеграммы.

— Вы ее уничтожили?

— Не помню.

— Что в ней было сказано?

— Не помню.

— Кто ее подписал?

— Не помню.

— Почему вы ушли оттуда?

— Не помню.

— Где живет ваша бывшая жена?

— Не помню.

— Где вы находились в это время неделю назад?

— Не помню.

— Не здесь?

— Не помню.

Хозяин все так же стоял спиной к окну и все так же сжимал кулаки. На лице у него выступили капли пота, в глазах притаились страх и детское упрямство. А Иенсен смотрел на него без всякого выражения. Выждав с минуту, не меньше, он спрятал блокнот в карман, взял фуражку и направился к дверям. С порога он задал последний вопрос:

— Что такое тридцать первый отдел?

— Не помню.

Когда он подъехал к фабрике, часы показывали четверть двенадцатого. Он зашел в полицейский участок и позвонил оттуда начальнику патруля.

— Да, они в разводе. Узнайте ее адрес, съездите к ней и найдите диплом. Если диплом надорван, захватите его с собой.

— Понял.

— Поторопитесь. Я буду ждать вас здесь.

— Понял.

— Еще одно.

— Слушаю.

— Он вчера или сегодня утром получил телеграмму. Откомандируйте человека на почту за копией.

— Понял.

Помещение здесь было мрачное и унылое, с желтыми кирпичными стенами. На окне висели синтетические гардины. В задней части дома были расположены арестантские камеры с блестящими решетками на дверях. Некоторые камеры были уже заняты.

За барьером сидел полицейский в зеленой форме и перелистывал папку с донесениями.

Иенсен сел у окна и поглядел на тихую пустынную площадь. Желтая туча, казалось, задерживает в себе тепло солнечных лучей и пропускает только свет, какой-то безжизненный и плоский. От фабрики несло удушливой вонью.

— Здесь всегда так пахнет?

— По будням еще хуже, — ответил дежурный.

Иенсен кивнул.

— Привыкнуть можно. Газ совершенно безвредный, но, по моей теории, людей это подавляет. Многие кончают жизнь самоубийством.

— Понятно.

Телефон зазвонил через пятьдесят минут.

— Она была очень любезна, — доложил начальник патруля. — И сразу же показала диплом.

— Ну и?..

— В целости и сохранности. Оба листа на месте.

— У вас нет оснований подозревать, что его обменивали или подновляли?

— Подписи были не новые. Чернила уже старые.

— А в самой квартире вы были?

— Нет, она вынесла нам диплом. И встретила нас очень любезно, как я уже говорил. Словно ждала нас. Вообще довольно элегантная молодая женщина.

— А телеграмма?

— Я послал человека на телеграф.

— Верните его.

— Копия больше не нужна?

— Нет.

Иенсен помолчал, затем добавил:

— Вероятно, она не имеет никакого отношения к делу.

— Комиссар!

— Да?

— Мне показалась странной такая деталь: один из моих ребят стоял на посту как раз перед ее домом.

— Так. Что еще?

— Вас разыскивал начальник полиции.

— Просил что-нибудь передать?

— Нет.

Движение заметно оживилось. По обочинам дороги там и тут стояли машины. Их владельцы по большей части наводили блеск на все, что только может блестеть. Но попадались и такие, которые сидели подле машин за откидными столиками на демонтированных сиденьях. На столах стояли портативные телевизоры и целлофановые пакеты с продуктами из тех, что продаются в автоматах. Чем ближе к городу, тем гуще шли машины, и до центра Иенсен добрался только без десяти пять.

А в центре было все так же пусто. Было самое что ни на есть футбольное время, и потому все, кто не возился со своими машинами, сидели дома. Футбольные матчи предназначались теперь исключительно для трансляции. Они проходили без публики, в больших отапливаемых залах телекомпании. Команды футболистов состояли на жалованье, среди них было много иностранцев. Но, несмотря на высокий, как говорили, уровень мастерства, интерес к футбольным матчам падал день ото дня. Иенсен сам редко смотрел матчи, хотя, когда он сидел дома, у него все время был включен телевизор. Он догадывался, что так делает не только он один.

С каждой минутой Иенсена все сильней давила усталость, а несколько раз у него темнело в глазах, как перед обмороком. Он понял, что это от голода, и подъехал к кафе-автомату, где получил чашку горячей воды, пакет с бульонным порошком и порцию сыра.

Дожидаясь, пока порошок растворится в горячей воде, он достал блокнот и записал: “№ 7. Журналист. Холост. 58 лет. Ушел по собственному желанию”.

Хотя Иенсен, чтобы не терять времени, даже не дал бульону остыть, когда он допил свою чашку и сел в машину, часы показывали уже половину шестого. На дороге в западный район его настигли сумерки.

До срока оставалось шесть часов.