Вопреки всем ожиданиям, утро пятницы началось с новости, которая принесла некоторую надежду. Эту новость Мартин Бек принял по телефону, и другие услышали его слова:

— Что? Установили? Неужели?

Все бросили свои дела и уставились на него. Мартин Бек положил трубку и объявил:

— Баллистическая экспертиза закончена.

— Ну?

— Установили тип оружия.

— Так, — невозмутимо сказал Кольберг.

— Армейский автомат, — заявил Гунвальд Ларссон. — Они тысячами лежат на никем не охраняемых складах. С таким же успехом их можно было бесплатно раздать преступникам, чтобы сэкономить на новых замках, которые приходится менять каждую неделю. Я за полчаса могу купить их в городе целую дюжину.

— Не совсем так, — сказал Мартин Бек, взяв лист бумаги со своими записями. — Тип «суоми», тридцать седьмая модель.

— Это еще что такое? — спросил Меландер.

— Автомат старого образца с деревянным прикладом, — объяснил Гунвальд Ларссон. — Я не видел таких с сорокового года.

— Изготовлен в Финляндии или здесь по финской лицензии? — спросил Кольберг.

— В Финляндии, — ответил Мартин Бек. — Эксперт сказал, что это совершенно точно. Патроны тоже старые, изготовлены фирмой «Тиккакоски — швейные машины».

— Тридцать седьмая модель, — повторил Кольберг. — С магазином на тридцать семь патронов. Трудно представить, что сейчас у кого-то может быть такой автомат.

— Сейчас ни у кого, — заявил Гунвальд Ларссон. — Сейчас он уже лежит на дне Стрёммена. На тридцатиметровой глубине.

— Возможно, — сказал Мартин Бек. — Но у кого он был четыре дня назад?

— У какого-нибудь сумасшедшего финна, — ответил Гунвальд Ларссон. — Надо устроить облаву и схватить всех сумасшедших финнов, которые живут в этом городе. Веселая работенка.

— Прессе сообщим об этом? — спросил Кольберг.

— Нет, — предупредил Мартин Бек. — Прессе ни слова!

Воцарилось молчание. Это была первая зацепка. Сколько понадобится времени, чтобы найти вторую?

Дверь распахнулась, в кабинет вошел молодой человек и с любопытством осмотрелся вокруг. В руке у него был серый конверт.

— Тебе кого? — спросил Кольберг.

— Меландера, — ответил молодой человек.

— Старшего помощника комиссара Меландера, — поправил его Кольберг. — Вон он сидит.

Молодой человек положил конверт на письменный стол Меландера. Он уже собрался выйти, как вдруг Кольберг сказал:

— Что-то я не слышал, чтобы ты стучал.

Молодой человек, который уже взялся за дверную ручку, замер, но ничего не ответил. В наступившей тишине Кольберг медленно и отчетливо, словно давал пояснения ребенку, произнес:

— Перед тем как войти в комнату, следует постучать в дверь, подождать, когда ответят «войдите», и только после этого входить. Понятно?

— Да, — буркнул молодой человек, глядя под ноги Кольберга.

— Замечательно, — сказал Кольберг и повернулся к нему спиной.

Парень быстро выскользнул за дверь и бесшумно закрыл ее за собой.

— Кто это? — спросил Гунвальд Ларссон.

Кольберг пожал плечами.

— Он чем-то напомнил мне Стенстрёма, — добавил Гунвальд Ларссон.

Меландер вынул изо рта трубку, открыл конверт и вытащил оттуда зеленую, толщиной в один сантиметр брошюру, полистал ее.

— Что это? — поинтересовался Мартин Бек.

— Заключение психологов, — объяснил Меландер. — Я попросил переплести его.

— Ага, — сказал Гунвальд Ларссон. — У них тоже имеются гениальные версии? О том, что наш несчастный преступник, совершивший массовое убийство, якобы однажды, в переходном возрасте, вынужден был отказаться от поездки в автобусе, так как у него не оказалось денег на билет, и это событие оставило такой глубокий след в его впечатлительной душе…

— В этом нет ничего смешного, Гунвальд, — резко прервал его Мартин Бек.

Кольберг бросил на него быстрый удивленный взгляд и обратился к Меландеру:

— Ну и что там у тебя в этом заключении?

Меландер вытряхнул на лист бумаги пепел из трубки, сложил его и выбросил в корзину.

— В Швеции прецедентов не было, — сказал он. — Разве что, если углубиться в прошлое, вплоть до времен Нордлунда и бойни на пароходе «Принц Карл». Психологам пришлось опираться исключительно на американские исследования за последние несколько десятков лет. — Он продул трубку и, начав набивать ее, продолжил: — У американских психологов, в отличие от наших, нет недостатка в материале для подобного рода исследований. Здесь среди прочих упомянуты душитель из Бостона, Спэк, убивший в Чикаго восемь медсестер, Уитмен, расстрелявший с вышки шестнадцать человек и ранивший еще больше, Унру, который вышел на улицу в Нью-Джерси и за двенадцать минут застрелил тринадцать человек, и множество других случаев, о которых вам наверняка известно из газет. — Он перелистал зеленую брошюру.

— Выходит, массовые убийства — это по части американцев, — заметил Гунвальд Ларссон.

— Да, — согласился Меландер, — в этом труде изложено несколько довольно правдоподобных теорий, обобщающих это явление.

— Восхваление насилия, — сказал Кольберг. — Общество карьеристов. Продажа оружия по почте. Грязная война во Вьетнаме.

Меландер затянулся и кивнул.

— Среди всего прочего, — поправил он.

— Я где-то читал, — сказал Кольберг, — что на одну тысячу американцев приходится один-два потенциальных преступника, способных совершить массовые убийства. Интересно, каким образом им удалось это установить.

— Анкетный опрос, — объяснил Гунвальд Ларссон. — Это тоже американское изобретение. Обходят дома и расспрашивают людей, как им кажется, способны ли они совершить массовое убийство. Двое из тысячи отвечают: «Да, мне кажется это приятным».

Мартин Бек высморкался и покрасневшими глазами с раздражением посмотрел на Гунвальда Ларссона.

Меландер откинулся на спинку стула и вытянул ноги.

— А что твои психологи говорят об особенностях такого типа убийц?

Меландер отыскал соответствующую страницу и начал читать:

— «Человеку, склонному к массовому убийству, чаще всего меньше тридцати лет, он застенчивый и недоразвитый, хотя окружающие считают его хорошо воспитанным и сообразительным. Иногда он пьющий, но чаще является абстинентом. Предполагается, что он небольшого роста, с каким-нибудь физическим дефектом, который выделяет его из общей массы. В обществе он играет незначительную роль. Рос в нищете. Часто это ребенок разведенных родителей или сирота, и в детстве ему не хватало ласки. Как правило, он не совершал до этого никаких серьезных правонарушений». — Меландер оторвался от чтения и пояснил: — Это предположение основано на сопоставлении фактов, которые устанавливались в ходе допросов, тестовых исследований американских преступников, совершивших массовые убийства.

— Но ведь такой убийца должен быть сумасшедшим, — сказал Гунвальд Ларссон. — Но этого нельзя увидеть до тех пор, пока он не выскочит на улицу и не убьет толпу народу.

— Психопат может производить впечатление абсолютно нормального человека до тех пор, пока не произойдет нечто, что даст толчок высвобождению скрытой в нем болезни. Психопатия состоит в том, что какая-то черта или несколько черт характера данного человека сформированы ненормально. В остальном же он совершенно нормален в том, что касается одаренности, способности к работе и так далее. Людей, которые внезапно совершают массовые убийства, бессмысленные и вроде бы беспричинные, их друзья и родственники, как правило, считают рассудительными, хорошо воспитанными, и никто не ожидает, что они способны на такое. Большинство преступников, которых описали американцы, утверждают, что уже давно знали о своей болезни и пытались подавить в себе разрушительные тенденции, однако в конце концов поддавались им. Такой убийца может страдать манией преследования или манией величия, а также болезненным чувством вины. Нередко такой преступник объясняет свой поступок тем, что хотел добиться признания, или тем, что ему хотелось, чтобы о нем написали в газетах. Чаще всего за таким поступком скрывается жажда мести или желание чем-то выделиться. Преступник считает, что к нему плохо относятся, и он чувствует себя униженным и непонятым. В большинстве случаев у них наблюдаются серьезные сексуальные отклонения.

После этого монолога Меландера воцарилась тишина. Мартин Бек смотрел в окно. Он был бледен, с тенями под глазами и заметнее, чем обычно, ссутулился.

Кольберг сидел за письменным столом Гунвальда Ларссона и соединял его скрепки в длинную цепочку. Гунвальд раздраженно отобрал у него коробочку со скрепками.

— Я читал вчера книжку об Уитмене, — сказал он, — ну, о том, который застрелил с вышки в Остине несколько человек. Какой-то австрийский психолог, профессор, доказывает в ней, что сексуальное отклонение Уитмена состояло в том, что он был одержим страстью переспать с собственной матерью. Вместо того чтобы ввести в нее фаллос, пишет этот профессор, он воткнул в нее нож. Не могу похвалиться такой памятью, как у Фредрика, но запомнил последнюю фразу этой книги, которая звучит следующим образом: «Потом он поднялся на вышку, которая была для него символом фаллоса, и излил свое смертоносное семя, словно любовные залпы, в Землю-Мать».

В кабинет вошел Монссон с неизменной зубочисткой во рту.

— О боже, что это вы такое говорите!

— Автобус тоже может быть своего рода сексуальным символом, — задумчиво произнес Гунвальд Ларссон. — Но только в горизонтальном положении.

Монссон вытаращил на него глаза.

Мартин Бек подошел к Меландеру и взял зеленую брошюру.

— Я хочу почитать это в спокойной обстановке, — заявил он. — Без остроумных комментариев.

Он направился к двери, однако Монссон, который вытащил изо рта зубочистку, спросил:

— Что я должен делать?

— Не знаю. Спроси у Кольберга, — коротко ответил Мартин Бек и вышел.

— Можешь сходить побеседовать с домохозяйкой, у которой жил тот араб.

Он написал на листке бумаги фамилию и адрес и протянул ее Монссону.

— Что происходит с Мартином? — поинтересовался Гунвальд Ларссон. — Почему у него такой кислый вид?

— Наверное, у него есть на то свои причины, — пожал плечами Кольберг.

Монссону понадобилось добрых полчаса, чтобы сквозь интенсивное движение стокгольмских улиц добраться до Норра Сташунсгатан. Когда он поставил свою машину напротив дома № 47, было несколько минут пятого и начало смеркаться.

В этом доме было два жильца с фамилией Карлссон, однако Монссон без труда вычислил того, кто ему был нужен.

К двери было приколото восемь картонок с фамилиями. На двух из них буквы были печатные, на остальных — написаны от руки разными почерками. Все фамилии были иностранные. Фамилии Мохаммеда Бусси среди них не оказалось.

Монссон позвонил. Дверь открыл мужчина с черными усиками, в мятых брюках и майке.

— Можно видеть фру Карлссон? — спросил Монссон.

Мужчина улыбнулся, демонстрируя ослепительно-белые зубы, и развел руками.

— Фру Карлссон нет в дом, — ответил он на ломаном шведском языке. — Будет быстро.

— Тогда я подожду ее, — сказал Монссон и зашел в прихожую.

Он расстегнул плащ и посмотрел на улыбающегося иностранца.

— Вы знали Мохаммеда Бусси, который здесь жил?

Улыбка на лице мужчины мгновенно исчезла.

— Да, — ответил он. — Это был ужасно. Ужасно. Мохаммед быть мой друг.

— Вы тоже араб? — спросил Монссон.

— Нет, турок. А вы тоже иностранец?

— Нет, — ответил Монссон. — Я швед.

— О, я думать вы иностранец, потому что немножко запинаетесь.

Монссон строго взглянул на него.

— Я из полиции, — объяснил он. — Мне хотелось бы немного осмотреться здесь, если позволите. Есть еще кто-нибудь дома, кроме вас?

— Нет, только я. У меня выходной.

Монссон огляделся по сторонам. Прихожая была темной, длинной и узкой. Здесь стояли плетеный стул, столик и металлическая вешалка. На столике лежали газеты и несколько писем с иностранными марками. Кроме входной в прихожей было еще пять дверей, в том числе одна двойная и две небольшие двери — очевидно, в туалет и кладовку.

Монссон подошел к двойной двери и открыл одну створку.

— Это комната фру Карлссон, — испуганно сказал турок. — Входить запрещен.

Монссон заглянул в комнату, заставленную разной мебелью и служащую, вероятнее всего, и спальней, и гостиной одновременно.

Следующая дверь вела в кухню. Большую и хорошо оборудованную.

— Запрещено ходить в кухня, — произнес стоящий за спиной Монссона турок.

— Сколько здесь комнат? — спросил Монссон.

— Комната фру Карлссон, кухня и наша комната, — сказал турок. — Еще туалет и кладовка.

Монссон нахмурился.

— Значит, две комнаты и кухня, — уточнил он для себя.

— А сейчас смотреть на наша комната, — сказал турок, открывая дверь.

Комната была приблизительно пять на шесть метров. Два окна с выцветшими старыми занавесками на них выходили на улицу. Вдоль стен стояли разномастные кровати, а между окнами — топчан, обращенный изголовьем к стене.

Монссон насчитал шесть кроватей. Две были не застелены. Везде в беспорядке валялись обувь, одежда, книги и газеты. В центре комнаты стоял белый полированный стол в окружении пяти разнокалиберных стульев. Меблировку дополнял стоящий наискось у одного из окон высокий комод темного дерева с выжженными на нем узорами.

В комнате кроме входной двери были еще. Поперек одной из них стояла кровать, значит, эта дверь, скорее всего, вела в комнату фру Карлссон и была заперта. За другой дверью находилась кладовка, набитая одеждой и чемоданами.

— Вы живете здесь вшестером? — спросил Монссон.

— Нет, нас восемь, — ответил турок.

Он подошел к кровати, загораживающей дверь, выдвинул из-под нее еще один матрац и указал на другую кровать.

— Две раздвигаться, — сказал он. — Мохаммед спал на тот кровать.

— А на остальных семи кто? — спросил Монссон. — Турки?

— Нет, три турка, два… нет, уже один араб, два испанца, один финн и новый, грек.

— Едите вы здесь же?

Турок быстро прошел к противоположной стене, чтобы поправить подушку на одной из кроватей. Монссон успел заметить раскрытый порнографический журнал, прежде чем его накрыла подушка.

— Извините, — сказал турок. — Тут немного… нехорошо убрано. Едим мы здесь? Нет, готовить еда запрещено. Запрещено ходить кухня, запрещено иметь электрическая плитка в комнате. Запрещено варить еду и кофе.

— А сколько вы платите?

— По триста пятьдесят крон каждый.

— В месяц?

— Да. Каждый месяц триста пятьдесят крон.

Турок кивал головой и почесывал черные и жесткие, как щетина, волосы в вырезе майки.

— Я очень хорошо зарабатывать, — сказал он. — Сто семьдесят крон в неделя. Я езжу на вагонетка. Раньше я работать в ресторане и не зарабатывать так хорошо.

— Вы не знаете, у Мохаммеда Бусси были какие-нибудь родственники? — спросил Монссон. — Родители, братья и сестры?

— Не знаю. Мы были хороший друзья, но Мохаммед не говорит много. Он очень боялся.

Монссон, смотревший в окно на кучку мерзнувших на остановке в ожидании автобуса людей, обернулся.

— Боялся?

— Нет-нет, не боялся. Как это сказать? Он был не храбрый.

— Ага, понятно, робкий, — сказал Монссон. — И долго он здесь жил?

Турок сел на топчан, стоявший между окнами.

— Не знаю. Я приехал сюда прошлый месяц. Мохаммед уже жил здесь.

Монссон, одетый в теплый плащ, вспотел. Воздух был тяжелым и спертым от испарений восьми обитателей комнаты. Он неожиданно затосковал по Мальмё и своей уютной квартирке на Регементсгатан. Он достал из кармана последнюю зубочистку и спросил:

— Когда вернется фру Карлссон?

Турок пожал плечами.

— Не знаю. Быстро.

Монссон засунул в рот зубочистку, сел за круглый стол и стал ждать.

Через полчаса, когда он бросил в пепельницу изжеванную зубочистку, появились еще два жильца фру Карлссон, однако сама хозяйка все еще отсутствовала.

Вновь прибывшие оказались испанцами, и так как их запас шведских слов был невероятно скудным, а запас испанских слов у Монссона вообще равнялся нулю, он вскоре бросил попытки наладить с ними разговор. Ему лишь удалось выяснить, что одного испанца звали Рамон, а другого — Хуан и что работали они мойщиками посуды в кафе самообслуживания.

Турок лежал на своем топчане и лениво перелистывал немецкий еженедельник. Испанцы оживленно разговаривали, готовясь к вечерним развлечениям, составной частью которых должна была стать девушка по имени Керстин. Она-то и была объектом их разговора.

Монссон часто посматривал на часы. Он решил ждать до половины шестого, и ни минутой дольше.

Фру Карлссон появилась, когда до половины шестого оставалось две минуты.

Она усадила Монссона на свой роскошный диван, угостила вином и принялась сетовать на невыносимую жизнь квартирной хозяйки, у которой много квартирантов.

— Одинокой бедной женщине не очень приятно, когда у нее в доме полно мужчин, — говорила она. — И к тому же иностранцев. Но что еще остается делать бедной несчастной вдове?

Монссон быстро подсчитал в уме: бедная несчастная вдова, сдавая комнату, загребала около трех тысяч в месяц.

— Этот Мохаммед, — сказала она, — остался должен мне за последний месяц. Не могли бы вы как-нибудь уладить это дело? У него ведь были деньги в банке.

На вопрос Монссона, какого она мнения о Мохаммеде, фру Карлссон ответила:

— Для араба он был довольно милым. Обычно они такие грязные и безответственные. Однако этот был вежливым, тихим и производил впечатление человека порядочного; не пил, и девушки, судя по всему, у него не было. Единственное, что, как я уже сказала, он не заплатил за последний месяц.

Как выяснилось, она была хорошо знакома с личной жизнью своих жильцов. Знала, что к Рамону ходит девка по имени Керстин, однако о Мохаммеде фру Карлссон почти ничего рассказать не смогла.

Сообщила, что у того была замужняя сестра в Париже. Она писала ему, однако фру Карлссон не знала содержания этих писем, так как написаны они были по-арабски.

Фру Карлссон передала Монссону целую пачку этих писем. На конвертах имелись адрес и фамилия сестры.

Все земное добро Мохаммеда Бусси уместилось в брезентовый чемоданчик, который Монссон забрал с собой.

Пока Монссон закрывал за собой дверь, фру Карлссон еще раз напомнила ему о деньгах.

— Вот мерзкая карга, — проворчал он, спускаясь по лестнице на улицу, где стояла его машина.