Прошел месяц с того момента, как прозвучали шестьдесят семь выстрелов в автобусе на Норра Сташунсгатан, а убийца девяти человек по-прежнему находился на свободе.

Нетерпение выказывали не только Главное управление полиции, пресса и присылающая письма общественность. Еще одной категории очень хотелось, чтобы полиция как можно быстрее схватила виновного. Категорию эту составляли люди, относившиеся к преступному миру.

Большая часть преступников в последние месяцы вынуждена была бездействовать. Пока полиция работала в усиленном режиме несения службы, им приходилось тяжело. Поэтому в Стокгольме не было ни одного вора, мошенника, грабителя, скупщика краденого, торговца из-под полы и сутенера, который не желал бы поимки убийцы, чтобы после этого полиция снова занялась бы разгоном демонстраций против войны во Вьетнаме и штрафами за неправильную парковку, а они могли бы приступить к своей обычной деятельности.

Это был тот редчайший случай, когда преступники были солидарны с полицией и оказывали посильную помощь в поисках убийцы.

Рэнн пытался найти решение головоломки под названием Нильс Эрик Ёранссон, и услужливость «дна» значительно облегчала ему работу. Он, конечно, понимал, чем вызвана необычная словоохотливость людей, с которыми он беседовал, что, впрочем, не мешало ему быть благодарным за это.

Все последние ночи напролет он искал контактов с людьми, которые знали Ёранссона. Он находил этих людей в домах, предназначенных под снос, в различных забегаловках, пивных, бильярдных залах и гостиницах для одиноких. Не все проявляли желание сотрудничать, однако многие давали информацию.

Накануне Дня святой Люции на барже, стоящей у набережной, Рэнн познакомился с девушкой, которая обещала на следующий вечер свести его с Суне Бьёрком, в квартире которого несколько недель жил Ёранссон.

На следующий день был четверг. Рэнн, который за последние дни урывал на сон не более пары часов в сутки, спал до самого полудня. Он встал около часа дня и помог жене уложить багаж. Рэнн уговорил ее поехать с сыном на праздники к его родителям в Арьеплуг, так как подозревал, что в этом году у него не будет времени для того, чтобы как следует отпраздновать Рождество.

Когда поезд, увозящий жену, отправился, он вернулся домой, уселся за кухонный стол, положил перед собой рапорт Нурдина и свой блокнот, надел очки и принялся писать.

«Нильс Эрик Ёранссон.

Родился в Стокгольме в шведско-финской семье 4.10.1929.

Родители: отец — Альгот Эрик Ёранссон, электрик, мать — Бенита Рантанен.

Родители развелись в 1935 году, мать переехала в Хельсинки, ребенок остался с отцом.

До 1945 года Ёранссон жил с отцом в Сундбюберге.

Окончил среднюю школу, потом два года учился малярному делу.

В 1947 году переехал в Гётеборг, где работал подмастерьем маляра.

1.12.1948 в Гётеборге женился на Гюдрун Марии Свенссон.

Развелся с ней 13.5.1949.

С июня 1949 года по март 1950 года был юнгой на судах линии Свеаболагетс. До октября 1950 года работал в малярной конторе Амандуса Густавссона, откуда был уволен за пьянство в рабочее время. После этого не имел постоянной работы, лишь время от времени работал ночным сторожем, курьером, грузчиком на складах и тому подобное; предположительно промышлял мелкими кражами и совершал другие незначительные правонарушения. Однако никогда не задерживался по подозрению в преступлении, не считая пьяных скандалов. Иногда пользовался фамилией матери — Рантанен. Отец умер в 1958 году. После смерти отца сын до 1964 года жил в его квартире в Сундбюберге. В 1964 году был выселен, так как три месяца не вносил квартплату. Вероятно, в том же году стал употреблять наркотики. После 1964 года и вплоть до своей смерти не имел постоянного места жительства. В январе 1965 года поселился у Гюрли Лёфгрен на Шеппар-Карлсгренд, 3, и жил до весны 1966 года. Ни у него, ни у нее в то время постоянной работы не было. Лёфгрен состоит на учете полиции нравов, однако из-за своего возраста и внешнего вида не могла много заработать проституцией. Лёфгрен также употребляла наркотики.

Гюрли Лёфгрен умерла в 1966 году в возрасте 47 лет.

В начале марта 1967 года Ёранссон познакомился с Магдаленой Русен (Белокурая Малин) и жил у нее на Арбетаргатан, 3, до 29.08.1967. С начала сентября до середины октября того же года жил в квартире Суне Бьёрка.

В октябре-ноябре дважды проходил курс лечения в больнице Святого Йорана в связи с болезнью (гонореей).

Мать, которая вторично вышла замуж, с 1947 года живет в Хельсинки. О смерти сына ей сообщили по почте, в письме.

Русен утверждает, что у Ёранссона всегда были деньги, однако не знает, где он их доставал. По ее мнению, наркотиками он не торговал и вообще никакой подобной деятельностью не занимался».

Рэнн перечитал свое сочинение. Он писал таким бисерным почерком, что все поместилось на четвертушке листа бумаги. Он сложил листок, убрал его в папку, положил блокнот в карман и отправился на встречу с Суне Бьёрком.

Девушка с баржи ждала его на Марияторьет возле газетного киоска.

— Я туда не пойду, — предупредила она. — Но я поговорила с Суне. Он знает, что вы придете. Надеюсь, я не совершаю глупость. Не люблю зря трепать языком.

Она дала ему адрес на Тавастгатан и ушла.

Суне Бьёрк оказался моложе, чем ожидал Рэнн. Ему могло быть лет двадцать пять. Выглядел он довольно приятно, носил светлую бородку. Ничто не выдавало в нем наркомана. Рэнн задумался над тем, что могло связывать его с гораздо более старшим и опустившимся Ёранссоном.

Квартира состояла из комнаты и кухни и была скудно обставлена. Окно выходило в замусоренный двор. Рэнн сел на единственный стул, а Бьёрк — на кровать.

— Я слышал, что вас интересует Ниссе. Должен сказать, что мне не так уж много известно. Но я подумал, что вы, по крайней мере, могли бы забрать его вещи. — Бьёрк наклонился и вытащил из-под кровати картонную коробку. — Он это оставил. Часть вещей он забрал, когда переезжал отсюда, а здесь в основном одежда. Так, тряпки, которые ничего не стоят.

Рэнн поднял коробку и поставил ее рядом со стулом.

— Не могли бы вы сказать, с какого времени вы знаете Ёранссона, где и когда познакомились и почему пустили его к себе жить?

Бьёрк уселся поудобнее, закинул ногу на ногу.

— Конечно, — сказал он. — А сигаретой не угостите?

Рэнн достал пачку. Бьёрк оторвал фильтр и закурил.

— Все было очень просто. Я пил пиво в погребке «У францисканцев», а рядом со мной сидел Ниссе. Раньше я его никогда не видел, но у нас завязался разговор, и Ниссе угостил меня вином. Я понял, что он свой парень, поэтому, когда заведение закрылось и он сказал, что ему негде ночевать, я пригласил его к себе. В тот же вечер мы подружились, а на следующий день он вытащил меня в ресторан, и мы неплохо посидели там. Кажется, это было третьего или четвертого сентября.

— Вы сразу заметили, что он наркоман? — спросил Рэнн.

Бьёрк покачал головой.

— Не сразу. Но как-то утром, спустя несколько дней, он достал шприц, и я понял, что он наркоман. Да, он и мне предложил, но я наркотиков не употребляю.

Бьёрк подвернул рукава рубашки выше локтей. Рэнн окинул опытным взглядом его руки и убедился, что он, скорее всего, говорит правду.

— У вас тут не так уж много места. Почему же вы разрешили ему жить здесь так долго? Он платил за квартиру?

— Я считал его хорошим парнем. Так прямо за ночлег он не платил, но деньги у него водились, и он всегда покупал продукты и прочее.

— Откуда у него были деньги?

— Этого я не знаю. Да меня это и не касалось. Во всяком случае, он не работал.

Рэнн снова посмотрел на руки Бьёрка, черные от въевшейся в них грязи.

— А вы где работаете?

— Я автомеханик, — сказал Бьёрк. — Может, мы поспешим, а то у меня скоро свидание с подругой. Что вы еще хотите знать?

— О чем он говорил? Он рассказывал что-нибудь о себе?

— Говорил, что плавал на море, но это было давно. Еще говорил о женщинах. Особенно об одной, с которой он жил не так давно и с которой у них что-то не сложилось. Говорил, что она ему была лучше матери. — Он помолчал. — С матерью трудно кого-нибудь сравнивать, — грустно добавил он. — А так, вообще, он не слишком любил рассказывать о себе.

— А когда он съехал отсюда?

— Восемнадцатого октября. Помнится, было воскресенье, день его именин. Он забрал почти все свои вещи. Осталось только это. Все его пожитки могли бы поместиться в багажнике машины. Он сказал, что нашел себе жилье, и обещал через несколько дней заскочить. — Бьёрк затушил сигарету в стоящей на полу чашке. — А потом я уже не видел его. Сиван сказала, что он умер. Он действительно был одним из тех, в автобусе?

Рэнн кивнул.

— И вы не знаете, где он потом находился?

— Понятия не имею. У меня он больше не появлялся, и я не знаю, куда он подевался. Здесь, у меня, он познакомился со многими моими приятелями, а из его друзей я так никого и не видел. И вообще мне мало что о нем известно.

Бьёрк встал, подошел к висящему на стене зеркальцу и причесался.

— Вы уже установили, кто это был? Я имею в виду того, из автобуса.

— Пока нет.

Бьёрк начал переодеваться.

— Надо прифрантиться, — сказал он. — Подружка ждет.

Рэнн взял коробку и направился к двери.

— Значит, вы не имеете ни малейшего понятия, куда он подевался после восемнадцатого октября?

— Я ведь уже сказал, что нет. — Бьёрк достал из комода чистую рубашку и оторвал наклейку прачечной. — Я знаю только одно, — добавил он.

— Что?

— Что в последние недели перед уходом Ниссе был ужасно нервный. Какой-то затравленный.

— А вы не знаете причину?

— Нет.

Вернувшись в свою пустую квартиру, Рэнн отправился в кухню и вывалил содержимое коробки на стол. Потом стал внимательно осматривать содержимое предмет за предметом, возвращая в коробку уже обследованное.

Старая фуражка с потрескавшимся козырьком, пара кальсон, некогда белых, измятый галстук в красную и зеленую полоску, плетеный ремень с латунной пряжкой, трубка с обгрызенным чубуком, кожаная перчатка на теплой подкладке, пара теплых желтых носков, два грязных носовых платка и измятая голубая поплиновая рубашка.

Рэнн уже собирался бросить рубашку в коробку, как вдруг заметил, что из кармана торчит листок бумаги. Он развернул его. Это был счет на 78 крон и 25 эре из ресторана «Пилен». Он был датирован семнадцатым октября. Судя по распечатке, была заказана одна порция холодной закуски, шесть рюмок водки и три бутылки минеральной воды.

Рэнн перевернул листок. На обратной стороне, слева, шариковой ручкой было написано:

18. X бф 3000

морф 500

долг га 100

долг мб 50

д-р П. 650

итого 1300 остаток 1700

Рэнн видел образцы почерка Ёранссона у Белокурой Малин, и ему показалось, что он узнает его руку. Запись могла означать, что восемнадцатого октября, в день, когда Ёранссон переехал от Бьёрка, он получил три тысячи крон, возможно, от человека с инициалами Б.Ф. Пятьсот крон из этих денег ушло на морфий, сто пятьдесят крон были возвращены тому, кто их давал в долг, а шестьсот пятьдесят были отданы какому-то доктору П. — возможно, тоже за наркотики. Остаток составил одну тысячу семьсот крон. А спустя месяц, когда его обнаружили мертвым в автобусе, у него было при себе больше тысячи восьмисот, а это означает, что после восемнадцатого октября он получил еще какие-то деньги. Рэнн размышлял о том, были ли эти деньги из того же источника — от какого-то Б.Ф. Впрочем, это может быть и не человек. Буквы «Б» и «Ф» могли обозначать что-то другое.

Банковский счет? Не похоже на Ёранссона. Наверное, это все-таки человек. Рэнн заглянул в свой блокнот, однако ни у кого из тех, с кем он беседовал или кто упоминался в связи с Ёранссоном, не было таких инициалов.

Рэнн отнес картонную коробку и листок бумаги в прихожую. Счет он убрал в папку. Потом он лег и стал думать о том, где Ёранссон брал деньги.