Утром в четверг двадцать первого декабря служащие полиции испытывали неприятные ощущения. Накануне вечером целая армия полицейских — и в форме, и в штатском — в разгар рождественской истерии затеяла в самом центре города безобразную драку с толпой рабочих и служащих, которые вышли из Народного дома после митинга в поддержку Национального фронта освобождения Южного Вьетнама. Мнения относительно того, что же, собственно, произошло, как и следовало ожидать, разделились, однако в то утро трудно было увидеть улыбающегося полицейского.
Единственным человеком, которому этот инцидент доставил хоть немного удовольствия, был Монссон. По неосторожности он сказал, что ему нечем заняться, и его тут же отправили на поддержание порядка. Начал он с того, что укрылся в тени церкви Адольфа Фредрика на Свеавеген в надежде, что ожидаемые беспорядки сюда не докатятся. Однако полиция без всякой системы напирала со всех сторон, и демонстранты, которым нужно было куда-то деваться, начали отходить в ту сторону, где стоял Монссон. Со скоростью, на которую он только был способен, Монссон ретировался в северном направлении, добрался до какого-то ресторана на Свеавеген и заскочил туда, чтобы согреться и что-нибудь перекусить. Выходя, он взял со стола зубочистку. Она была завернута в папиросную бумагу и имела вкус мяты.
Возможно, он был единственным полицейским, который радовался в то недоброе утро, так как позвонил в ресторан и выяснил адрес поставщика.
Рэнн, напротив, никакого удовольствия не испытывал. Дул сильный ветер, а он стоял на Рингвеген и смотрел на яму в земле, натянутый брезент и несколько расставленных вокруг барьерчиков. В яме не было ни одной живой души, чего нельзя было сказать о ремонтном фургоне, который стоял в пятнадцати метрах. Рэнн знал четырех человек, сидевших в нем и тихонько возившихся с термосом. Поэтому он кратко сказал:
— Привет.
— Привет, и побыстрее закрывай дверь. Но если это ты вчера вечером на Барнхусгатан огрел моего парня дубинкой по голове, то я вообще не хочу с тобой разговаривать.
— Нет, — сказал Рэнн. — Меня не могло там быть. Я сидел один дома и смотрел телевизор. Моя жена уехала в Норланд.
— Тогда садись. Кофе хочешь?
— Да. С удовольствием выпью.
Через минуту прозвучал вопрос:
— А что тебя, собственно, интересует?
— Шверин. Он ведь родился в Америке. Это было заметно по его речи?
— Еще бы! Он запинался, как Анита Экберг. А когда напивался, начинал говорить по-английски.
— Когда напивался?
— Да. И еще когда злился. И вообще когда выходил из себя и забывал шведские слова.
Автобусом № 54 Рэнн вернулся на Кунгсхольмсгатан. Это был красный двухэтажный автобус типа «Лейланд-Атлантиан», со вторым этажом, выкрашенным в кремовый цвет, и с лакированной серой крышей. Вопреки утверждению Эка, что двухэтажные автобусы берут на борт ровно столько пассажиров, сколько в них есть мест для сидения, автобус был переполнен людьми с пакетами и сумками.
На протяжении всего пути до управления Рэнн размышлял. Войдя в кабинет, он сел за свой письменный стол, потом поднялся, вышел в соседний кабинет и спросил:
— Ребята, как будет по-английски: «Я не узнал его»?
— Didn’t recognize him, — ответил Кольберг, не отрываясь от своих бумаг.
— Я знал, что был прав, — сказал Рэнн и вышел.
— И этот уже свихнулся, — констатировал Гунвальд Ларссон.
— Погоди, — сказал Мартин Бек. — По-моему, он что-то раскопал.
Он отправился к Рэнну, но его кабинет оказался пустым. Плащ и шляпа исчезли.
Спустя полчаса Рэнн снова открыл дверцу ремонтного фургона на Рингвеген. Коллеги Шверина сидели на тех же самых местах. Ямы на проезжей части, судя по всему, еще не касалась ни одна лопата.
— Черт, вот ты напугал меня, — сказал один из рабочих. — Я подумал, что это Ульссон.
— Ульссон?
— Да, или Ольссон, как, бывало, называл его Альф.
Рэнн доложил о своих результатах только назавтра, за два дня до Рождества.
Мартин Бек выключил магнитофон и сказал:
— Значит, тебе кажется, что это звучало следующим образом. Ты спрашиваешь: «Кто стрелял?», а он отвечает по-английски: «Didn’t recognize him».
— Да.
— А потом ты говоришь: «Как он выглядел?», а Шверин отвечает: «Сом Ульссон».
— Да. А потом он умер.
— Отлично, Эйнар, — сказал Мартин Бек.
— А кто такой этот Ульссон, черт бы его побрал? — спросил Гунвальд Ларссон.
— Контролер. Ездит проверяет, как работают рабочие дорожной конторы.
— Ну и как же он выглядит? — поинтересовался Гунвальд Ларссон.
— Он в моем кабинете, — робко сказал Рэнн.
Мартин Бек и Гунвальд Ларссон пошли взглянуть на Ульссона.
Гунвальд Ларссон глядел на него лишь десять секунд, потом сказал: «Ага!» — и вышел.
Ульссон растерянно посмотрел ему вслед.
Мартин Бек задержался еще на полминуты и сказал:
— Полагаю, необходимые данные у тебя уже имеются?
— Конечно, — ответил Рэнн.
— Благодарю вас, герр Ульссон.
Мартин Бек вышел, а Ульссон выглядел еще более растерянным, чем раньше.
Когда Мартин Бек вернулся с обеда, во время которого ему удалось заставить себя съесть два кусочка сыра и выпить стакан молока и чашечку кофе, Рэнн положил ему на стол лист бумаги, озаглавленный: «Ульссон».
«Ульссон — 46 лет, инспектор дорожных работ.
Рост 183 см, вес 77 кг без одежды, в голом виде.
Волосы светлые, глаза серые.
Лицо худощавое, вытянутое, с крупными чертами; нос длинный, немного искривленный; рот большой, губы тонкие, зубы здоровые.
Номер обуви: 43.
Кожа смуглая, что, по его словам, связано с профессией, которая вынуждает часто находиться на свежем воздухе.
Одевается аккуратно: серый костюм, белая рубашка, галстук, черные ботинки. Во время работы, когда находится вне помещения, носит непромокаемый плащ до колен, очень просторный, серого цвета, У него есть два таких плаща. Зимой постоянно ходит в одном из них. На голове носит черную кожаную шляпу с узкими полями. Ботинки из толстой кожи, черные, на рифленой резиновой подошве. Когда идет дождь или снег, носит резиновые сапоги до колен.
На вечер 13 ноября у Ульссона имеется алиби. Между 22 и 24 часами находился в клубе игроков в бридж, членом которого он является. Участвовал в розыгрыше первенства по бриджу, его присутствие там подтверждается тремя остальными игроками в бридж и протоколом соревнований.
Ульссон говорит, что Альфонс (Альф) Шверин был разговорчив, но ленив и любил выпить».
— Неужели Рэнн раздевал его догола и взвешивал? — спросил Гунвальд Ларссон. Мартин Бек ничего не ответил. — Необычайно тонкие и логичные выводы, — продолжил Гунвальд Ларссон. — На голове у него была шляпа, а на ногах ботинки. Нос длинный, а плащ он носит один, а не два сразу. И что там у него немного искривленное? Нос или рот? Что ты собираешься делать со всем этим?
— Не знаю. Это своего рода приметы.
— Конечно. Присущие только Ульссону.
— А как там дела с Ассарссоном?
— Я только что разговаривал с Якобссоном, — сказал Гунвальд Ларссон. — Важная птица.
— Кто? Якобссон?
— И он тоже. Ходит кислый из-за того, что не они раскрыли это дело, а мы.
— Не мы, а ты.
— Гм. Даже Якобссон признает, что Ассарссоны — самые крупные оптовики в наркобизнесе, каких до сих пор удавалось схватить. Братья, должно быть, загребали колоссальные деньги.
— А кто второй? Иностранец?
— Просто курьер. Грек. Проблема в том, что у него дипломатический паспорт. Он наркоман. Ассарссон считает, что это курьер его выдал. Говорит, что нет большей опасности, чем довериться шпику. Он в бешенстве. Наверное, потому, что в свое время не избавился от этого связного самым простым способом. — Он помолчал. — Тот Ёранссон в автобусе тоже был наркоманом. Возможно… — Гунвальд Ларссон не закончил фразу, однако Мартин Бек понял его.
Кольберг пыхтел над списком знакомых Тересы, но старался не подавать виду, что ему тяжело. Он все лучше и лучше понимал, что чувствовал Стенстрём, когда занимался этим старым делом. Мартин Бек совершенно справедливо утверждал, что тех, кто расследовал дело Тересы, упрекнуть было не в чем. Какой-то неисправимый формалист написал даже резюме: «С технической стороны дело следует считать законченным. Расследование является образцом прекрасной работы полиции».
Работа над списком людей, которые знали Тересу, была нелегкой. Просто удивительно, сколько людей могут умереть, эмигрировать или сменить фамилию за шестнадцать лет. Одни оказались смертельно больны и ожидали своего конца в какой-нибудь лечебнице. Другие либо сидели в тюрьме, либо спились, либо были высланы из страны. Многие попросту исчезли, были в плавании или давно перебрались в отдаленные уголки страны, где вместе со своими близкими стали жить новой жизнью, и большую часть из них нельзя было немедленно проверить. В итоге в списке Кольберга оказалось двадцать восемь фамилий. Это были люди, которые находились на свободе и жили в Стокгольме или близлежащих городах. Пока что у него имелись лишь краткие сведения об этих людях. Их возраст, профессия, адрес, гражданское состояние. Список фамилий под номерами от одного до двадцати девяти, расположенных в алфавитном порядке, выглядел следующим образом:
«1. Свен Альгрен, 41, продавец, Стокгольм, разведен.
2. Карл Андерссон, 63,? Стокгольм (Хёгалидский интернат), холост.
3. Ингвар Бенгтссон, 43, журналист, Стокгольм, разведен.
4. Руне Бенгтссон, 56, дирижер, Стоксунд, женат.
5. Ян Карлссон, 46, торговец антиквариатом, Упландс-Весбю, холост.
6. Руне Карлссон, 32, техник, Нака, 5, женат.
7. Стиг Экберг, 83, бывший рабочий, Стокгольм (Розенлундский дом престарелых), вдовец.
8. Уве Эрикссон, 47, автомеханик, Бандхаген, женат.
9. Вальтер Эрикссон, 69, бывший портовый грузчик, Стокгольм (Хёгалидский интернат), вдовец.
10. Стиг Ферм, 31, маляр, Солентуна, женат.
11. Бьёрн Форсберг, 48, бизнесмен, Стоксунд, женат.
12. Бенгт Фредрикссон, 56, художник, Стокгольм, разведен.
13. Бу Фростенссон, 66, актер, Стокгольм, разведен.
14. Юхан Гран, 52, бывший официант, Сольна, холост.
15. Ян-Оке Карлссон, 38, администратор, Енчёпинг, женат.
16. Кеннет Карлссон, 33, шофер, Шелбю, женат.
17. Леннарт Линдгрен, 81, бывший директор банка, Лидингё, 1, женат.
18. Свен Лундстрём, 37, кладовщик, Стокгольм, разведен.
19. Таге Нильссон, 61, курьер, Стокгольм, холост.
20. Карл-Густав Нильссон, 51, бывший механик, Юханнесхоф, разведен.
21. Хайнц Уллендорф, 46, художник, Стокгольм, холост.
22. Курт Ульссон, 59, руководитель офиса, Сальтшёбаден, женат.
23. Бернхард Петере, 39, чертежник, Бромма, женат (негр).
24. Вильгельм Росберг, 71,? Стокгольм, вдовец.
25. Бернт Турессон, 42, механик, Густавберг, разведен.
26. Рагнар Виклюнд, 60, майор, Ваксхольм, женат.
27. Бенгт Вальберг, 38, торговец? Стокгольм, холост.
28. Ханс Венстрём, 76, бывший продавец рыбного магазина, Сольна, холост.
29. Леннарт Эберг, 35, инженер, Энскеде, женат».
Кольберг со вздохом посмотрел на свой список. Тереса Камарайо в своей деятельности охватила все социальные и возрастные группы мужского населения. Когда она умерла, самому молодому из списка было пятнадцать лет, самому пожилому — шестьдесят семь. В этом списке находились разные люди — от дирижера из Стоксунда до старого спившегося вора из Хёгалидского интерната.
— И что же ты собираешься делать с этим списком? — спросил Мартин Бек.
— Не знаю, — мрачно, но честно ответил Кольберг и положил список на письменный стол Меландера.
— Ты все помнишь. Когда у тебя будет время, взгляни. Может, вспомнишь что-нибудь интересное о ком-нибудь из этих людей.
Меландер равнодушно посмотрел на список и кивнул.
Двадцать третьего декабря, в канун Рождества, Монссон и Нурдин, ко всеобщему удовольствию, отправились на Рождество домой. К Новому году они должны были вернуться.
Стояла отвратительная и холодная погода.
Общество потребителей трещало по всем швам. В тот день продавалось все, причем по любым ценам. Чаще всего покупали в кредит или расплачивались чеками, которые не были ничем обеспечены.
Возвращаясь вечером домой, Мартин Бек размышлял о том, что в Швеции уже есть прецедент первого массового убийства и первого убийства полицейского, которое не удается раскрыть.
Расследование зашло в тупик. А с технической точки зрения — в отличие от дела Тересы — оно выглядело как куча мусора.