Я никогда не стыдилась своего дома. Никогда не говорила: «О! Как бы мне хотелось жить в другом районе — там дома гораздо новее и красивее!» Здесь я выросла. Это мой дом.

Конечно, я знала про двор. Мама всегда была им недовольна, но не настолько, чтобы что-то предпринять. Так мне казалось. Но, наверное, мне стоило задуматься. Почему в доме так чисто и красиво, а на дворе такой кошмар? Дома не было ни пылинки. Ну, за исключением комнаты мальчиков. Мама перестала там убираться, когда узнала про змею. Если они достаточно взрослые, чтобы держать змею, сказала она моим братьям, значит, они уже вполне могут сами убираться в своей комнате. Мэтт и Майк здраво рассудили, что нужно всегда закрывать дверь, чтобы никто не видел царившего в их комнате беспорядка.

Я и о деньгах никогда не думала, точнее об их отсутствии. Я знала, что мы не богаты, но я никогда ни в чем не нуждалась. То есть ни в чем, что можно купить за деньги.

Мэтт и Майк часто что-то просили, и хотя мама отвечала им: «Нет, мальчики, мы не можем себе этого позволить», я понимала это как: «Нет, мальчики, вы этого не заслуживаете» или «Нет, мальчики, на самом деле вам это не нужно». Я увидела все в истинном свете только тогда, когда Брайс назвал наш дом настоящей помойкой.

И касалось это не только двора. Папин грузовик, мамина машина, мой велосипед были словно сделаны из ржавчины, да и покупали мы что-то, как правило, в магазине подержанных товаров. И мы никогда не ездили отдыхать. Ни разу.

Почему? Папа работал больше всех в мире, и мама иногда работала даже без выходных. Но если они так много работали, почему же у нас ничего не было?

Спрашивать об этом у родителей казалось мне ужасно невежливым. Но со временем я поняла, что спросит придется. Просто придется. Каждый день я возвращалась из школы на своем ржавом велосипеде, проходила мимо сломанного забора и усеянного рытвинами двора и думала: сегодня, я спрошу у них сегодня.

Но не спрашивала. Не знала как.

А потом у меня появилась идея. Я поняла, как можно поговорить с ними об этом и даже немного помочь.

В тот вечер мои братья работали в музыкальном магазине, за ужином мы почти не разговаривали, поэтому я глубоко вдохнула и сказала:

— Я тут подумала, ну, если у меня будет молоток, гвозди и немного краски, я вполне могла бы привести в порядок двор. И сколько стоят семена для газона? Наверное, не очень дорого? Я могу посадить газон и даже цветы.

Родители перестали есть и посмотрели на меня.

— Я знаю, как пользоваться пилой и молотком — это будет такой проект.

Мама перевела взгляд с меня на папу.

Он вздохнул и сказал:

— Мы не отвечаем за двор, Джулианна.

— Не отвечаем?

Папа покачал головой и ответил:

— За него отвечает мистер Финнеган.

— А кто такой мистер Финнеган?

— Человек, которому принадлежит этот дом.

Я не поверила своим ушам.

— Что?

Папа прокашлялся и произнес:

— Он землевладелец.

— Ты хочешь сказать, что это не наш дом?

Мама с папой многозначительно переглянулись, но я не поняла, что бы это значило. Наконец папа сказал:

— Я думал, ты об этом знаешь.

— Но... Разве землевладелец не должен сам все чинить? Например, крышу, когда она протекает, или прочищать каминную трубу, когда она засоряется? Этим всегда занимаешься ты, папа. Почему ты это делаешь, если это его обязанности?

— Потому что, — папа вздохнул, — это проще, чем просить владельца о помощи.

— Но если...

— И, — перебил меня папа, — благодаря этому он не повышает арендную плату.

— Но...

Мама взяла меня за руку.

— Милая, прости, если это расстроило тебя. Нам всегда казалось, что ты знаешь.

— А как же двор? Почему дома мы убираемся, а там нет?

Папа нахмурился и ответил:

— Когда мы подписывали договор ренты, он заверил нас, что будет сам чинить забор, приводить в порядок двор и стричь кустарник. Очевидно, это никогда не произойдет. — Он покачал головой. — Ми не можем сами это сделать, новый забор стоит очень дорого. Я не могу вкладывать такие деньги в то, что нам не принадлежит. К тому же это дело принципа.

— Но мы живем здесь, — прошептала я, — и все это выглядит так ужасно.

Папа внимательно посмотрел на меня.

— Джулианна, что случилось?

— Ничего, папочка, — ответила я, но он понял, что эго неправда.

— Милая, — шепотом попросил папа, — расскажи мне.

Я понимала, что будет, если я расскажу, но не рассказать не могла. Он так на меня смотрел. Так что я собралась с силами и сказала:

— Доски все эти годы выбрасывали мои яйца, потому что из-за грязи на нашем дворе они боялись заразиться сальмонеллой.

Папа заявил:

— Но это же глупо!

А вот у мамы перехватило дыхание:

— Что? — воскликнула она. — Пэтси это сказала?

Я опустила глаза.

— Нет, Брайс.

— Но они же, наверное, обсудили это всей семьей! Мальчик же не сам это придумал! — Мама сейчас выглядела так, словно ее вот-вот должны были казнить. Она закрыла лицо руками и сказала: — Я не могу так больше! Роберт, надо что-то делать!

— Трина, ты же знаешь, я делаю все, что в моих силах. Мне жаль, что двор в таком состоянии, мне жаль, что все так сложилось. Я тоже не о такой жизни мечтал, но порой нужно приносить что-то в жертву благому делу.

Мама посмотрела на него и сказала:

— Но это вредит нашей семье. Твоя дочь страдает, потому что мы не можем привести в порядок наш двор.

— Это не наш двор.

— Как ты можешь так говорить? Роберт, очнись! Мы живем здесь двенадцать лет! Если мы хотим когда-нибудь иметь собственный дом, отдать детей в колледж или выполнить другое обещания, которые дали друг другу, мы должны перевести его в государственный пансионат.

Папа вздохнул и прошептал:

— Мы уже много раз это обсуждали, Трина. И ты всегда соглашалась, что для него будет лучше остаться в Гринхэйвене.

Я хотела воскликнуть: «Подождите! О чем вы говорите? О ком вы говорите?» Но разговор принял такой серьезный оборот, что вмешиваться я не решилась. А вскоре они уже так ругались, что вообще забыли о моем существовании.

И вдруг у меня в мозгу что-то щелкнуло. Все встало на свои места. Они говорили о папином брате. Моем дяде. Дэвиде.

Для меня дядя Дэвид был всего лишь именем. Родители рассказывали о нем, но я никогда его не видела. Я знала, что папа навещает его, но не знала когда. Он никогда об этом не говорил.

А еще папа считал, что мы не должны никому рассказывать о дяде Дэвиде, потому что он умственно отсталый.

— Люди могут сделать неправильные выводы, — говорил он мне. — Они ошибочно могут решить, что и с тобой что-то не так. Поверь мне, я знаю.

Так что мы об этом не говорили. Ни дома, ни с друзьями. Дяди Дэвида словно и не существовало.

До сегодняшнего дня. Он вдруг стал таким реальным, и из разговора родителей я поняла, что именно из-за него мы не можем позволить себе собственный дом, именно из-за него у нас нет хорошей машины и модной одежды. Именно из-за него над моими родителями всегда витало какое-то смутное беспокойство.

И зачем я заговорила про двор? Я никогда не видела, чтобы мои родители так ругались. Никогда. Я хотела вскочить и закричать: «Остановитесь! Прекратите! Вы же любите друг друга!» Но я только сидела и тихо плакала.

Внезапно мама прекратила орать и прошептала:

— Мы не должны делать этого при ней!

— Прости, Джулианна, — сказал папа, беря меня за руку. — Не плачь. Ты ни в чем не виновата. Мы решим эту проблему, я обещаю.

Вечером родители по очереди заходили ко мне поговорить. Папа рассказало своем брате, о том, как он любит его, и о том, как обещал родителям всегда заботиться о нем. Мама сказала, как она любит папу за его силу и доброе сердце, а еще она сказала, что нужно уметь ценить то, что имеешь. Я все время плакала, а потом мама поцеловала меня и прошептала, что больше всего она благодарна судьбе за то, что у нее есть я.

Мне было жаль отца. И маму тоже. Но я была очень счастлива, что именно они мои родители.

Утром, пока я ехала в школу на своем ржавом велосипеде, я дала себе обещание, что как только вернусь домой, сразу же займусь двором. Собственный или нет, это был наш дом, я и собиралась сделать жизнь в нем лучше.

Однако одно дело мечтать, а другое — делать. Сначала мне пришлось полчаса рыться в гараже в поисках молотка, коробки с гвоздями, пилы и садовых ножниц. Следующие полчаса ушли на то, чтобы решить, с чего начать. Весь двор зарос кустарником, но как насчет того, что у забора? Выдрать его, или лучше просто подстричь? А что с самим забором? Снести его или починить? Может, стоит убрать его со стороны фасада, а по бокам забить досками?

Чем больше я размышляла, тем безумнее казалась мне моя затея. Зачем стараться? Это ведь не наша собственность. Мистер Финнеган должен сам все починить.

Но потом я вспомнила мамины слова. Какие-то кусты и дыры в заборе не остановят главное мамино богатство! Конечно, нет!

И я принялась за работу.

Через полчаса стало ясно, что подстригать кустарник совсем не так легко, как казалось. Чем дальше в глубь двора я продвигалась, тем толще становились ветки и тем тяжелее было их отрезать. Ломаясь, они издавали противный громкий звук. Было даже смешно. Куда же мне складывать отрезанные ветки?

Когда мама вернулась домой, она попыталась отговорить меня от задуманного, но я не поддалась. Нет-нет-нет! Я уже подстригла два приличных куста, и скоро она убедится, что двор может выглядеть очень даже неплохо.

— Это упорство у тебя не от меня, — сказала мама, а потом принесла мне стакан сока и поцеловала в щеку. Мне вполне достаточно!

К концу первого дня я развела во дворе еще больший хаос. Если вселенная образуется из хаоса, то я была на верном пути. По крайней мере, я пыталась убедить себя в этом вечером, когда, смертельно уставшая, плюхнулась в кровать.

На следующий день я с новым рвением старалась приблизить рождение моей вселенной, и тут услышала глубокий голос:

— А ты всерьез взялась за дело, юная леди.

Передо мной был дедушка Брайса. Я встретила его на улице лишь однажды, но не раз видела в окне гостиной или машины. Для меня он всегда был только темноволосым мужчиной за стеклом. И теперь, когда он стоял у нашего забора, у меня возникло ощущение, словно это герой фильма вышел из телевизора и заговорил со мной.

— Мы виделись пару раз, — снова заговорил пожилой мужчина. — Прости, что мне потребовалось больше года, чтобы познакомиться. Я — Честер Дункан, дедушка Брайса. А ты, конечно же, Джулианна Бейкер.

Он протянул мне руку, я сняла перчатку, и моя рука полностью исчезла в его.

— Приятно с вами познакомиться, мистер Дункан, — сказала я, думая о том, что этот человек гораздо выше, чем мне казалось.

И тут случилась странная вещь. Он надел свои собственные рабочие перчатки, достал из заднего кармана джинсов садовые ножницы и спросил:

— Остальные должны быть той же высоты?

— Да, пожалуй, — пробормотала я. — Такая была идея. Хотя теперь я не знаю. Думаете, лучше выдрать их?

Старик покачал головой и ответил:

— Это австралийский чайный кустарник. Он отлично выглядит стриженным.

И с этими словами он принялся за дело.

Сначала я не знала, как говорить с этим человеком. Было так странно, что он мне помогает, но он это делал так естественно, что чувство неловкости вскоре улетучилось. Чик-чик-чик, он стриг так, словно ему очень нравилось это занятие.

Потом я вспомнила, что Брайс сказал о нашем дворе, и внезапно поняла, почему он здесь.

— Что случилось? — спросил он, передавая мне срезанные ветки. — Я режу слишком низко?

— Н-нет.

— Тогда почему ты так на меня смотришь? Я не хотел тебе мешать. Просто подумал, что тебе может пригодиться помощь.

— Так вот, мне она не нужна. Я и сама справлюсь.

Старик улыбнулся и сказал:

— В этом я не сомневаюсь. — Он снова принялся за куст. — Понимаешь, Джулианна, я прочел о тебе в газете, и я живу напротив уже больше года. Я уже понял, что ты очень самостоятельная.

Какое-то время мы работали молча, но я заметила, что орудую ножницами все яростнее и яростнее. И вскоре я уже не могла этого выносить. Просто больше не могла! Я повернулась к нему и заявила:

— Вы здесь, потому что вам стыдно за яйца, да? Так вот, с нашими яйцами все в порядке! Мы едим их уже почти три года и до сих пор не отравились.

Миссис Стьюби и миссис Хелмс тоже прекрасно себя чувствуют. И если уж вы так боялись их есть, вы должны были сразу сказать мне!

Старик опустил руки, покачал головой и сказал:

— Яйца? Отравились? Джулианна, я понятия не имею, о чем ты говоришь.

Я была так зла, обижена и смущена, что сама себя не узнавала.

— Я говорю о яйцах, которые приносила вам больше двух лет — яйца, которые сносили мои курочки и которые я могла бы продать! Яйца, которые ваша семья просто выбрасывала! — Я кричала на него. Кричала на пожилого человека так, как в жизни ни на кого не кричала.

Его голос прозвучал очень тихо.

— Прости. Я ничего не знаю ни о каких яйцах. Кому ты их давала?

— Брайсу! — У меня перехватило горло, когда я произнесла его имя. — Брайсу.

Мистер Дункан медленно кивнул, сказал: «Понятно» и снова принялся за куст.

— Пожалуй, это все объясняет.

— Что вы имеете в виду?

Он вздохнул.

— Мальчику еще нужно повзрослеть.

Я уставилась на него, не в силах произнести ни слова.

— О, он очень красивый мальчик, в этом нет сомнений, — нахмурившись, проговорил мистер Дункан. Он подрезал еще одну ветку и добавил: — Просто уменьшенная копия своего отца.

Я тряхнула головой.

— Почему вы здесь, мистер Дункан? Если вы считаете, что я сама могу справиться, и история с яйцами тут ни при чем, тогда почему вы это делаете?

— Честно?

Я посмотрела прямо ему в глаза.

Он кивнул, потом ответил:

— Потому что ты напоминаешь мне мою жену.

— Вашу жену?

— Да. — Старик улыбнулся и добавил: — Рене влезла бы с тобой на то дерево. Она бы просидела там всю ночь.

После этих слов мой гнев испарился.

— Правда?

— Чистая правда.

— Она... она умерла?

Старик кивнул.

— Ия ужасно по ней скучаю. — Он отрезал еще одну ветку. — Хорошая женщина — вот все, что нужно для счастья.

Вот уж не думала, что могу подружиться с дедушкой Брайса. Но к обеду я уже столько знала о нем самом и его жене, что мне казалось, будто мы знакомы много лет. К тому же его истории здорово помогали работе. К вечеру весь кустарник был подстрижен, и двор выглядел намного лучше, правда, вид портила гора срезанных веток в центре.

На следующий день он вернулся. Я улыбнулась и сказала:

— Привет, мистер Дункан.

Старик улыбнулся:

— Зови меня Чет, ладно? — Увидев молоток в моих руках, он добавил: — Я так понимаю, сегодня мы приступаем к забору?

Чет показал мне, как устанавливать штакетник, как правильно держать молоток, как рассчитать расстояние между досками и как пользоваться уровнем, чтобы они стояли идеально. Мы потратили на забор несколько дней и все время разговаривали. Но мы говорили не только о его жене. Чет расспрашивал про платан и, кажется, все правильно понял, когда я упомянула, что целое может быть гораздо большим, чем просто суммой своих составных частей.

— С людьми бывает точно так же, — сказал он, — с одной лишь разницей: порой они бывают меньше суммы своих частей.

Это очень заинтересовало меня. На следующий день в школе я наблюдала за ребятами, которых знала с младших классов, и пыталась понять, были ли они больше или меньше суммы своих частей. Чет оказался прав. Очень многие оказались меньше.

И первой в списке была, конечно, Шелли Сталле. Вроде бы все при ней, но под ее прической размером с Эверест довольно пусто. Она притягивает окружающих, как черная дыра, но очень скоро становится ясно, что Шелли дружит с людьми, чтобы их использовать.

Из всех моих одноклассников я не смогла определиться только с Брайсом. До недавнего времени я считала, что он больше — гораздо больше — суммы своих частей. Мне казалось, его окружает какая- то магия.

Только я ошибалась. И вот, наблюдая за ним на математике, я думала только о том, что он выбрасывал мои яйца. Каким надо быть человеком, чтобы так поступать?

Когда Брайс посмотрел на меня и улыбнулся, у меня защемило сердце. Но я разозлилась на себя за это. Как я могу что-то испытывать к нему после того, что он сделал?

Весь день я его избегала, но к последнему уроку у меня внутри уже бушевал настоящий торнадо. Я вскочила на велосипед и полетела домой с бешеной скоростью. Педаль сильно щелкала и заедала, а велосипед жутко скрипел, угрожая вот-вот развалиться на свои ржавые части.

Когда я въехала на наш двор, торнадо только усилился. И я решила пустить эту энергию на покраску. Я открыла банку с краской «Белый Навахо», которую дал мне папа, и принялась яростно махать кистью.

Через десять минут пришел Чет.

— Боже, — засмеялся он, — да из тебя энергия сегодня просто хлещет!

— Нет, — ответила я, отбрасывая упавшую на лоб прядь волос, — просто я очень зла.

Чет держал в руках собственную кисть и пустую кофейную банку.

— Ух-ты. И на кого?

— На себя!

— А, это серьезно. Ты плохо написала контрольную?

— Нет! Я... — Я повернулась к нему и спросила: — Как вы влюбились в свою жену?

Он налил немного «Белого Навахо» в свою банку и улыбнулся.

— А-а, — вырвалось у него. — Проблемы с мальчиками.

— Нет у меня проблем с мальчиками!

Чет колебался, но спорить не стал. Вместо этого он произнес:

— Я полюбил жену по ошибке.

— По ошибке? Как это?

— Я не должен был этого делать. К тому времени я уже был помолвлен с другой девушкой и не собирался влюбляться. Но, к счастью для меня, я вовремя понял, насколько был слеп.

— Слеп?

— Да. Моя невеста была очень красивой. У нее были удивительные карие глаза и кожа как у ангела. И какое-то время я не замечал ничего, кроме ее красоты. Но потом... скажем так, она не стоила и мизинца Рене. — Чет макнул кисть в краску и провел белую полосу на штакетнике. — Теперь многое кажется таким, очевидным, понятным, а тогда... Жаль, что большинство людей и не пытаются понять себя и других, а потом становится слишком поздно.

Какое-то время мы молчали, но я видела, что Чет размышляет. И по тому, как хмурились его брови, было ясно, что мои проблемы тут ни при чем.

— Я... простите, что я заговорила о вашей жене, — сказала я.

— Не извиняйся, все в порядке. — Он как-то грустно улыбнулся. — К тому же я думал не о Рене. Я думал о другом человеке. О том, кто никогда не мог заглянуть в душу близкому человеку. И, честно говоря, я и не хотел бы, чтобы она это сделала.

О ком он говорит? Я хочу знать! Но спросить я не решилась, и мы продолжали молча красить забор. Наконец Чет повернулся ко мне и сказал:

— Забудь о его глазах, улыбке и копне волос — пойми, какой он на самом деле.

Он сказал это так, что у меня мурашки по спине побежали. Неужели он знает? Мне вдруг показалось, что он пытается защитить меня. Он имеет в виду, что его внук того не стоит?

К ужину я все еще чувствовала себя не в своей тарелке, но хоть торнадо утих. Папа сегодня работает допоздна, и поскольку мальчики гостили у своих друзей, мы с мамой были вдвоем. Мама сказала, что они с папой обсудили затеянную мной уборку дома, и их обоих очень удивляет, что Чет приходит помогать мне. Они подумали, может, надо как-то заплатить ему за помощь?

Я сказала маме, что, по-моему, Чета это обидит, но на следующий день она все равно пошла и обидела его.

Чет ответил:

— Нет, миссис Бейкер. Мне очень приятно помогать вашей дочери. — И больше он ничего не хотел слышать об оплате.

Рабочая неделя подошла к концу, но выяснилось, что папа будет работать и в субботу. Поэтому мы с Четом весь день подготавливали землю к посеву газонной травы.

Именно в тот день Чет спросил:

— Вы ведь не собираетесь переезжать?

— Переезжать? Почему вы спрашиваете?

— Моя дочь предположила это вчера за ужином. Она думает, что вы приводите все в порядок, потому что собираетесь продать дом.

Конечно за работой мы с Четом говорили о разных вещах, но если бы он не спросил меня о переезде, я бы, наверное, не рассказала ему о мистере Финнегане, или дяде Дэвиде, или о том, почему наш двор в таком состоянии. Но он спросил, и я все ему рассказала. И мне стало легче. Я словно дунула на одуванчик и теперь наблюдала, как крошечные парашютики улетают прочь от меня. Я гордилась своими родителями, а глядя теперь на наш двор, я гордилась и собой. Мне не терпелось продолжать. Я могла бы даже покрасить дом! Я смогу. Смогу.

Чет выслушал всю историю и ничего не сказал. Мама принесла нам бутерброды, мы съели их, сидя на крыльце, в полном молчании. Но потом Чет вдруг кивнул на свой дом и произнес:

— Не знаю, почему он не вышел поздороваться.

— Кто? — спросила я, проследив за его взглядом. Штора в окне Брайса резко опустилась и я, не удержавшись, выпалила: — Брайс?

— Я уже в третий раз замечаю, что он наблюдает за нами.

— Правда? — Мое сердце забилось, словно птица, пытающаяся выбраться из клетки.

Чет нахмурился и сказал:

— Давай заканчивать и сеять, хорошо? Семенам нужно тепло дня, чтобы поскорее прорасти.

Но работа не отвлекала меня от навязчивой мысли: я все время думала об окне Брайса. Неужели он наблюдал? Весь оставшийся день я поглядывала на его окно. Видимо, Чет это заметил, потому что когда мы закончили и поздравили друг друга с отлично проделанной работой, он сказал:

— Сейчас он, может, и ведет себя как трус, но я верю в парня.

Трус? Ну что я могла на это ответить? Я просто стояла с пакетом от семян в одной руке и лейкой — в другой.

Чет долго махал мне, возвращаясь домой.

А через несколько минут я увидела Брайса. Вот уж не ожидала. Я-то думала, что он сидит дома и наблюдает, а он, значит, где-то гулял? Какая же я дура!

Я отвернулась и принялась поливать двор. Как же я злилась на себя! Надо же быть такой идиоткой! И тут я услышала знакомый голос:

— Двор выглядит здорово, Джули. Отличная работа.

Брайс стоял прямо у нашего забора. И внезапно я перестала злиться на себя. Теперь я злилась на него. Стоит здесь, словно какой-то начальник, да еще говорит мне: «Отличная работа»? Да он вообще не должен заговаривать со мной после того, что сделал.

Я уже собиралась все это ему высказать, но Брайс опередил меня:

— Прости меня за то, что я сделал, Джули. Это было... неправильно.

Я посмотрела на него — в эти ослепительные голубые глаза. И я старалась сделать то, о чем говорил Чет, — пыталась смотреть глубже. Какой он? О чем думает? Действительно ли ему жаль? Или это все показное?

Ничего-то я не увидела — я словно смотрела на солнце, так что мне пришлось отвернуться.

Не помню, о чем мы потом говорили, помню только, что он был очень мил со мной, и я улыбалась. Когда Брайс ушел, я закончила поливать двор и вернулась в дом.

Весь вечер я никак не могла разобраться в себе — расстроена я или обеспокоена? Даже не могла точно определить, что именно меня тревожит. Конечно, все дело в Брайсе, но почему я злюсь на него? Ведь он был таким... подлецом. Или почему я не радуюсь? Почему я просто не чувствую себя счастливой? Он ведь подошел к нашему дому. Стоял у нашего забора. Говорил что-то приятное. Мы смеялись.

Но я не злилась и не испытывала радости. Я лежала в кровати, пытаясь читать, и вдруг осознала, что беспокойство берет надо мной верх. Я чувствовала себя так, словно за мной кто-то наблюдает. Я так испугалась, что проверила окна, шкаф и заглянула под кровать, но страх не прошел.

Только к полуночи я поняла, в чем дело.

Во мне. Я сама наблюдаю за собой.