В воскресенье я проснулся с ощущением, что у меня грипп. Будто мне приснился один из тех страшных, необъяснимых снов, после которых просыпаешься в холодном поту.

Но у этих страшных снов есть одна особенность — как только ты просыпаешься, они исчезают. Их можно отогнать. Постараться вообще забыть о них.

Я вылез из постели очень рано, потому что вчера вечером ничего не ел и теперь был жутко голоден. Но когда я, на цыпочках пробираясь на кухню, заглянул в гостиную, я увидел, что там на диване спит папа.

Это было плохо. Это означало, что они так и не помирились, и теперь я чувствовал себя чужаком в собственном доме.

Папа повернулся, издал похожий на рев звук, потом натянул повыше плед и пробормотал в подушку какие-то ругательства.

Я прошел на кухню и насыпал себе полную тарелку кукурузных хлопьев. Я уже собирался налить в них молока, когда на кухню, пританцовывая, вошла мама и отодвинула от меня тарелку.

— Тебе придется подождать, молодой человек, — сказала она. — Эта семья будет есть воскресный завтрак в полном составе.

— Но я жутко голоден!

— Как и все мы. А теперь иди! Я сделаю оладьи, а ты пока прими душ. Иди!

Будто душ может утолить голод.

Я пошел в ванную, по пути заметив, что в гостиной пусто. Плед лежал сложенный у боковинки, а подушки не было... ощущение было такое, будто мне все померещилось.

За завтраком папа совсем не выглядел как человек, проведший ночь на диване. Ни мешков под глазами, ни щетины на лице. На нем были теннисные шорты и рубашка-поло, волосы уложены так, словно он собрался на работу. Лично мне рубашка показалась немного девчачьей, но мама заметила:

— Отлично выглядишь, Рик.

Папа только подозрительно посмотрел на нее.

В этот момент вошел дедушка.

— Пэтси, запах чудесный! Доброе утро, Рик. Привет, Брайс, — он подмигнул мне и положил на колени салфетку.

— Ли-нет-тта! — крикнула мама. — За-автрак!

Моя сестра появилась в мини-юбке и туфлях на платформе, а макияж, и правда, делал ее похожей на енота. Мама вздрогнула, но потом вздохнула и сказала:

— Доброе утро, милая. Ты... я думала, ты сегодня идешь в церковь с друзьями.

— Иду. — Линетта состроила гримасу и села за стол.

Мама поставила на стол оладьи, яйца и печенье. Папа какое-то время сидел, не двигаясь, но потом взял салфетку и заткнул ее за воротник.

— Ну, — тоже усаживаясь за стол, сказала мама, — я нашла решение нашей проблемы.

— Начинается, — пробормотал папа, но мама так посмотрела на него, что он замолчал.

— Мы... — продолжила мама, накладывая себе оладьев, — пригласим Бейкеров на ужин.

— Что? — вырвалось у папы.

— Всех? — поинтересовалась Линетта.

— Ты серьезно? — спросил я.

И только дедушка, беря яйцо, сказал:

— Отличная идея, Пэтси.

— Спасибо, папа, — улыбнулась мама, а затем обратилась ко мне и Линетте: — Конечно, я серьезно, и если Джули и мальчики захотят прийти, они тоже приглашены.

Сестра начала свой обычный ритуал.

— Ты понимаешь, что говоришь?

Мама положила салфетку себе на колени.

— Жаль, что я не сделала этого раньше.

Линетта повернулась ко мне со словами:

— Она приглашает на ужин всю эту сумасшедшую семейку — вот уж не думала, что доживу до такого!

Папа покачал головой.

— Пэтси, ради чего все это? Да, вчера я наговорил глупостей. Это что, следующая ступень моего наказания?

— Это то, что мы должны были сделать много лет назад.

— Пэтси, пожалуйста. Я знаю, ты расстроилась из-за того, что узнала вчера, но этот ужин ничего не изменит!

Мама полила оладьи сиропом, закрыла крышку и внимательно посмотрела на моего отца.

— Мы приглашаем Бейкеров на ужин.

Менять свое решение она явно не собиралась.

Папа помолчал и наконец сказал:

— Как хочешь, Пэтси. Только не говори потом, что я тебя не предупреждал. — Он откусил кусочек печенья и пробормотал: — Надеюсь, барбекю?

— Нет, Рик. Обычный ужин за столом. Какой мы устраиваем, когда приходят твои клиенты.

Папа перестал жевать.

— Ты хочешь, чтобы они оделись в вечерние костюмы?

Мама посмотрела на него.

— Я хочу, чтобы ты вел себя как джентльмен, которым я всегда тебя считала.

Папа вернулся к своему печенью. Это, определенно, было лучше, чем спорить с мамой.

Линетта съела яйцо и пару оладьев. И по тому, как она чавкала и причмокивала, было понятно, что уж она-то точно в хорошем настроении.

Дедушка ел очень тихо, и о чем он думал, я понять не мог. Он сейчас больше походил на кусок гранита, чем на человека. А что касается меня, я пришел к мысли, что этот ужин может стать не просто кошмаром, а серьезной проблемой. Тухлые яйца вернулись из могилы. И теперь висят и воняют прямо над моей головой.

Конечно, дедушка знает, но больше-то никто. А что, если это всплывет за ужином? Да меня просто убьют.

Чуть позже, когда я чистил зубы, я пришел к выводу, что Джули обязательно должна быть на этом ужине. Если она придет, никто не решится заговорить о яйцах. Или нужно каким-то образом сорвать ужин. Да, я могу сделать так, чтобы он не состоялся, — я замер и посмотрел на себя в зеркало. Какой же я эгоист!

Я вытер лицо и пошел искать маму.

— Что случилось, милый? — спросила она, укладывая волосы. — Ты чем-то встревожен?

Я убедился, что ни папы, ни Линетты поблизости нет, и прошептал:

— Обещаешь хранить секрет?

Мама улыбнулась.

— Ну, я даже не знаю.

Я ждал.

— Может, — начала она, но потом взглянула на меня, — а-а, так это серьезно. Милый, что случилось?

Я уже много лет ни в чем вот так не признавался маме. Мне казалось, что в этом больше нет надобности — я научился сам решать свои проблемы. По крайней мере, так я думал. До сегодняшнего дня.

Мама взяла меня за руку и попросила:

— Брайс, расскажи мне, что случилось?

Я присел на стул, вздохнул и начал:

— Это насчет яиц Джули.

— Насчет ее... яиц?

— Да. Помнишь ту историю с сальмонеллой?

— Это было давно, но, да, помню...

— Только ты не знаешь, что Джули принесла яйца не один раз. Она приносила их каждую неделю...

— Да? Почему я об этом не знала?

— Ну, я боялся, что папа разозлится на меня зато, что я сразу не отказался от них, и тогда я начал их перехватывать. Я ждал Джули, открывал дверь до того, как она позвонит, а потом выбрасывал яйца, пока никто их не увидел.

— О, Брайс!

— Но я думал, эти куры перестанут нестись! Не могло же это длиться вечно?

— Насколько я понимаю, это прекратилось?

— Да. На прошлой неделе. Потому что Джули увидела, как я их выбрасываю.

— О, дорогой! И что ты ей сказал?

Я опустил глаза и пробормотал:

— Я сказал ей, что мы боимся заболеть сальмонеллой, потому что у них на дворе такая грязь. Она убежала в слезах, а на следующий день принялась приводить двор в порядок.

Минуту мама молчала, а потом сказала очень мягко:

— Спасибо за честность, Брайс. Это многое объясняет. — Мама покачала головой и добавила: — Что же они теперь о нас думают? Теперь я не сомневаюсь, что ужин надо обязательно устраивать.

Я прошептал:

— Ты обещаешь никому об этом не рассказывать? То есть дедушке рассказала Джули, так что он знает, но мне бы не хотелось, чтобы и папе все стало известно.

Мама долго смотрела на меня, а затем ответила:

— Надеюсь, это был хороший урок для тебя?

— Да, мам.

— Тогда ладно.

Я вздохнул с облегчением.

— Спасибо.

— Я знаешь, Брайс, я очень рада, что ты мне все рассказал. — Мама поцеловала меня в щеку и улыбнулась. — Мне казалось, ты обещал сегодня заняться газоном?

— Точно, — согласился я.

В тот же вечер мама объявила, что Бейкеры придут в пятницу в шесть часов, и что в меню у нас вареные креветки, ризотто с крабами и свежие овощи на пару. А еще она сказала, что никому из нас этого ужина не избежать. Папа пробормотал, что если уж она так горит желанием устроить этот ужин, то пусть это будет барбекю, ведь в таком случае ему хотя бы будет, чем заняться. Мама чуть не испепелила его взглядом, и папа замолчал.

Итак они придут. И поэтому встречаться в школе с Джули стало еще тяжелее. Но не потому что она постоянно махала мне, хихикала или подмигивала. Совсем наоборот, она снова начала избегать меня.

Джули здоровалась, если мы случайно сталкивались, но вместо того чтобы оказываться в шаге позади меня каждый раз, когда я оборачивался, она исчезала. Такое ощущение, что она пользовалась только служебными выходами и всегда выбирала обходной маршрут из школы. Она пряталась.

Я поймал себя на том, что ищу ее. Учитель что-то говорил, и все смотрели на него, но не я. Мои глаза искали Джули. Было так странно. Минуту назад я слушал учителя, а в следующую минуту я уже забывал о его существовании и смотрел только на Джули.

Я понял это только в среду на математике. Джули наклонила голову и откинула волосы так, что стала похожа на ту фотографию в газете. Не совсем, конечно, — там был другой угол, и ветер сейчас не развевал ее волосы — но было похоже. Очень похоже.

Сделав это наблюдение, я испугался. И мне стало интересно — о чем она думает? Неужели ее интересуют квадратные корни?

Дарла Тресслер заметила, куда я смотрю, и одарила меня глупейшей в мире улыбкой. Если я немедленно что-нибудь не сделаю, слух распространится со скоростью лесного пожара, так что я наклонился к Дарле и прошептал:

— У нее пчела в волосах, дура.

Голова Дарлы завертелась в поисках пчелы, а я весь день старался контролировать себя. Меньше всего мне хотелось, чтобы кто-то, вроде Дарлы Тресслер, распускал обо мне слухи.

Вечером, усевшись за домашнюю работу, я вытащил газету из ящика письменного стола только для того, чтобы убедиться, что я был не прав. Перелистывая страницы, я говорил себе, что это все мое воображение, что она совсем не похожа...

Но она была похожа. Девочка на уроке математики, сидящая в двух рядах от меня, была героиней новостей.

В комнату влетела Линетта.

— Мне нужна твоя точилка, — заявила она.

Я поспешно сунул газету в тетрадь и сказал:

— Тебя стучать не учили?

Но она увидела выглядывавшую из тетради газету, и мне пришлось облокотиться на стол.

— Что ты там прячешь, братик?

— Ничего, и прекрати называть меня так! И больше не вламывайся в мою комнату!

— Дай мне точилку, и я исчезну, — протягивая руку, попросила Линетта.

Я открыл ящик, протянул ей точилку, и она действительно ушла.

Но через две секунды меня позвала мама, и я забыл, что газета осталась вложенной в мою тетрадь.

До первого урока на следующее утро. Черт! Что мне теперь делать? Я не могу встать и выбросить ее — Гэррет сидит рядом. Да и Дарла Тресслер здесь, а она внимательно следит, не вернется ли вчерашняя пчела. Если у нее появятся подозрения — все пропало.

Тут Гэррет потянулся к моей тетради, чтобы вырвать себе лист, как он делает по двадцать раз в день, только на этот раз я неправильно понял его намерения. Я резко ударил по тетради рукой.

— Приятель! — воскликнул Гэррет. — Что с тобой такое?

— Прости, — ответил я, соображая, что ему нужен тетрадный, а не газетный лист.

— Приятель, — повторил Гэррет, — ты в последнее время какой-то нервный. Тебе этого никто не говорил? — Он вырвал страницу и, конечно, заметил вложенную газету. Гэррет посмотрел на меня, и прежде чем я успел помешать ему, вытащил ее.

Я дернулся и выхватил газету у него из рук, но было слишком поздно. Он увидел фотографию.

Не дав ему вымолвить ни слова, я наклонился к нему и сказал:

— Помалкивай, слышишь? Это не то, о чем ты подумал.

— Да, ладно, успокойся. Ничего я не подумал...

Но несомненно, картина начинала складываться

у него в голове. Гэррет ухмыльнулся и сказал:

— Уверен, у тебя есть веская причина, чтобы носить с собой фотографию Джули Бейкер.

То, как он это сказал, напугало меня. Словно Гэррет воображал, как поджарит меня перед всем классом.

Я снова наклонился к нему и повторил:

— Ни слова.

Учитель пригрозил выгнать нас из класса, если мы не замолчим, но это не помешало Гэррету глупо улыбаться мне и бросать косые взгляды на мою тетрадь. После урока Дарла старалась вести себя как обычно, но было видно, что ее радар направлен в нашу сторону. Она весь день тенью следовала за мной, поэтому у меня не было возможности объяснить все Гэррету.

Да и что я ему скажу? Что газета оказалась в моей тетради, потому что я прятал ее от сестры? Это только подольет масло в огонь.

Кроме того, я не хотел опять погружаться в пучину лжи. Я действительно хотел поговорить с Гэрретом. Он ведь мой друг, а у меня на душе за последние пару месяцев много чего накопилось. Я думал, разговор с ним поможет мне как-то успокоиться. Перестать думать обо всем этом. У Гэррета это отлично получалось.

К счастью, на следующем уроке мы пошли в библиотеку, чтобы подготовить сообщение о каком-нибудь историческом персонаже. Дарла и Джули тоже там были, но мне удалось затащить Гэррета в самый дальний угол библиотеки, так что они нас не заметили. И через минуту я уже рассказывал Гэррету о курицах.

Он покачал головой и сказал:

— О чем ты говоришь?

— Помнишь, как мы наблюдали за ними через забор?

— В шестом классе?

— Да. Помнишь, ты еще рассказывал мне, как определить, кто из них петух?

Гэррет состроил гримасу.

— Нет, только не это...

— Ты ни черта не знаешь о курах. Моя жизнь была в твоих руках, и ты ее загубил.

В общем, я рассказал ему об отце, яйцах, сальмонелле и том, как выбрасывал эти яйца почти два года.

Гэррет только пожал плечами и заметил:

— В этом есть смысл.

— Ты не понимаешь, она застала меня!

— Кто?

— Джули!

— Ух ты!

Я пересказал ему свои слова и рассказал, как Джули сразу начала битву за свой двор.

— И что? В том, что у нее такая помойка, твоей вины нет.

— Но потом я узнал, что этот дом им не принадлежит. Что они очень бедные, потому что отец тратит все деньги на содержание своего умственно отсталого брата.

Гэррет глупо ухмыльнулся и констатировал:

— Умственно отсталого? Это многое объясняет, верно?

Я не верил своим ушам.

— Что?

— Ну, — пояснил он, по-прежнему ухмыляясь, — насчет Джули.

У меня заколотилось сердце, а руки сжались в кулаки. Мне впервые за очень долгое время захотелось кого-то ударить.

Но мы были в библиотеке. А кроме того, я понимал, что если ударю его сейчас, он всему классу расскажет, что я влюбился в Джули Бейкер. А я не влюбился в Джули Бейкер!

Так что я заставил себя улыбнуться и сказал:

— Это точно.

А потом под каким-то предлогом постарался отодвинуться подальше от Гэррета.

После уроков Гэррет позвал меня к себе, но у меня не было ни малейшего желания идти. Я все еще хотел ударить его.

Я изо всех сил старался успокоиться, но в душе все равно продолжал жутко злиться на этого парня. Он перегнул палку. Здорово перегнул.

А потом я понял, что на одной стороне с ним — против меня — был и мой отец. И осознавать это было почти невыносимо.