Экономическая реформа в Китае в начале 1980-х годов представляла собой «историю двух экономик» – стагнирующего госсектора и быстрорастущего негосударственного сектора. Последний возник на обочине китайской экономики во время периферийных революций. Честолюбивые предприниматели быстро поняли, что перед ними открываются новые, еще не изученные или недостаточно проработанные экономические возможности, – и поспешили ими воспользоваться. Поскольку на протяжении многих десятилетий в социалистической экономике сохранялся уклон в сторону тяжелой промышленности, в стране существовал дефицит основных потребительских товаров и услуг. О этим надо было что-то делать. В начале 1980-х предприниматели начали предлагать товары, чтобы удовлетворить накопившиеся у населения потребности, и это оказалось крайне прибыльным бизнесом. Самозанятые парикмахеры, к примеру, имели больший доход, чем хирурги в государственных больницах. Лоточники, торговавшие лапшой и закусками, зарабатывали больше ученых-ядерщиков. Лавочники, владельцы небольших магазинов и частных ресторанов – многие из них вышли из рядов «ожидающей трудоустройства молодежи» – в 1980-х годах принадлежали к числу самых состоятельных китайцев. Вполне закономерно, что количество семейных и единоличных предприятий увеличилось с 140 тысяч в 1978 году до 310 тысяч в 1979-м, 806 тысяч в 1980-м и достигло 2,6 миллиона в 1981 году (Ma Licheng 2005: 150–152). Горожане получили товары и услуги, которые государственные учреждения не могли им предложить.

Сельское хозяйство, на момент смерти Мао представлявшее собой самое слабое звено экономики, в 1979–1984 годах продемонстрировало впечатляющий рост производства – на 6,7 % в год. Объем сельскохозяйственного производства вырос с 305 миллионов тонн в 1978 году до 407 миллионов тонн в 1984-м (Wu Li 1999: 886). Более того, благодаря условному одобрению частного фермерства в 1980 году китайские крестьяне постепенно освободились от колхозного ярма и впервые после земельной реформы получили относительную экономическую свободу. 18 июня 1980 года в провинции Оычуань была распущена первая народная коммуна. В конце 1982-го система производственной ответственности крестьянских дворов охватила более 80 % сельского населения, включая деревню Дачжай – образцовую коммуну в эпоху Мао Цзэдуна. Спустя год показатель вырос до 95 %: в сельскохозяйственном секторе завершилась деколлективизация (Chung 2000; Shi Zhengfu 2008).

Самым быстрорастущим сектором китайской экономики на протяжении всех 1980-х годов были волостные и поселковые предприятия. Общая доля сельского населения, занятого на таких предприятиях, выросла с 9 % в 1978 году до более чем 14 % в 1984-м. К середине 1980-х годов на волостные и поселковые предприятия приходилось свыше половины всей продукции, произведенной сельским хозяйством, и четверть всего промышленного производства Китая (Xu Chenggang, Zhang Xiaobo 2008).

Напротив, реформа, которая должна была вдохнуть новую жизнь в государственные предприятия, – начиная с 1978 года она являлась главной задачей китайского правительства – принесла одни разочарования. В рамках реформы госпредприятия получили больше прав на самостоятельное принятие решений и удержание прибыли для собственных нужд. У директоров и рабочих выросли зарплаты и премии. Но каждое предприятие должно было согласовывать с надзирающим органом свои права и долю прибыли, которую ему следовало отдать государству. При этом соображения неэкономического характера (например, политическая власть) часто брали верх над экономической логикой. В результате эффективные предприятия вынуждены были отдавать государству значительную часть своей прибыли, в то время как нерентабельные пользовались государственными субсидиями. Как следствие, эффективные предприятия не всегда развивались, а убыточные в любом случае не разорялись. Вдобавок госпредприятия по-прежнему подвергались вмешательству со стороны разных государственных органов. Согласно китайской поговорке, за ними следило множество «свекровей». Далее, поскольку реформы осуществлялись в рамках унаследованной от Мао структуры децентрализованного управления, местные органы власти создавали разнообразные торговые барьеры, чтобы защитить подконтрольные предприятия в обмен на право влиять на их деятельность. Это сильно мешало реформе госпредприятий. На общенациональном уровне местный протекционизм толкал всю страну по направлению к феодальной экономике.

 

1

Почему не удалась реформа госпредприятий? Чтобы ответить на этот вопрос, следует подробно остановиться на дореформенной структуре китайской промышленности. Из-за неоднократных попыток Мао Цзэдуна провести децентрализацию управление китайской экономикой редко осуществлялось по советскому образцу, предполагавшему, что производство, распределение, ценообразование и инвестиции подчинялись указам Госплана – ведомства, отвечавшего за централизованное руководство. Государственные предприятия в Китае контролировались разноуровневыми органами власти, включая центральное правительство (министерства, подчинявшиеся Госсовету) и находившиеся на более низких уровнях провинциальные, окружные, муниципальные органы управления (в городах) и уездные власти (в сельской местности). Существовали городские коллективные предприятия и сельские хозяйства, которые принадлежали органам власти на более низких, чем муниципальный и уездный, уровнях. Кроме того, действовали две разные цепочки управления госпредприятиями – вертикальная («тяотяо») и горизонтальная («куанкуан»). Во всех отраслях народного хозяйства вертикальная цепочка иерархии выстраивалась от центрального аппарата (министерства) вниз до местных отраслевых департаментов (провинциальных, муниципальных, уездных). Горизонтальная цепочка простиралась от Госсовета до провинциальных, муниципальных и уездных органов власти.

По вертикали власти государственный металлургический комбинат, например, входил в юрисдикцию министерства металлургии, если он контролировался центральным правительством, а потому считался предприятием центрального подчинения; предприятие входило в юрисдикцию провинциального (муниципального, уездного) департамента металлургии, если оно контролировалось провинциальными (муниципальными, уездными) властями и считалось провинциальным (муниципальным, уездным) госпредприятием. По горизонтали государственное предприятие курировалось центральным (провинциальным, муниципальным или уездным) правительством, если оно было центральным (провинциальным, муниципальным или уездным) предприятием. Прямая цепочка управления шла от центрального правительства вниз до провинциального, муниципального и уездного уровней. В результате система контроля над государственными предприятиями имела сетчатую структуру.

Структуру управления государственными предприятиями усложняли и другие факторы. Во-первых, все местные отраслевые департаменты были подотчетны как местным органам власти, так и вышестоящим отраслевым департаментам – и наконец центральному министерству, подчинявшемуся Госсовету. В сталинской модели экономики горизонтальных связей не было. В Китае в результате проведенной Мао децентрализации местные органы власти получили больше полномочий, а горизонтальное управление пользовалось большим доверием. Во-вторых, отдельные аспекты производственной деятельности госпредприятий – в том числе кадровая политика (повышение по службе, переход на другие предприятия, наем рабочей силы), зарплаты, финансы, производство и инвестиции – часто контролировались разными органами государственной власти. Кадровая политика и зарплаты обычно контролировались по горизонтали, а производство и инвестиции – в основном по вертикали, хотя горизонталь также оказывала влияние. Сегментация контроля и взаимосвязанность контролирующих органов сильно усложняли и без того непростое управление госпредприятиями. В-третьих, государственные предприятия и их руководители распределялись по ступеням административной иерархии точно так же, как партийные функционеры и правительственные чиновники, которые получали (и получают) зарплаты и привилегии в зависимости от уровня иерархии. Предприятия, подотчетные властям более высокого уровня, стояли на высших ступенях иерархии и часто пользовались приоритетным доступом к различным государственным ресурсам, например к финансам и сырью. Кроме того, они несли больше ответственности за выполнение плана. И наконец самое неприятное: разделение контроля менялось от отрасли к отрасли, от предприятия к предприятию и зависело от конкретного периода – от фазы централизации/ децентрализации политической власти. Таким образом, госпредприятия страдали не только от обилия предписаний и норм, но и от того, что в каждом отдельном случае предъявлялись свои требования.

На оперативном уровне госпредприятия часто испытывали дополнительные сложности вдобавок к тем ограничениям, что возникали вследствие государственного контроля. Например, власти выборочно субсидировали отдельные госпредприятия по случайным и краткосрочным соображениям, что позволяло тем выделиться среди других. Даже если госпредприятия перевыполняли план, что случалось довольно часто, они все равно сталкивались с теми же сложностями. Государственное планирование не учитывало всю продукцию, произведенную на госпредприятиях. Следовательно, предприятие совершало и другие сделки, не предусмотренные планом; их называли «кооперативными». Чтобы провести такую сделку, стороны должны были договориться о ценах, и здесь возникала проблема, о которой плановое хозяйство и не подозревало. Поскольку план оперировал лишь количественными показателями – как на «входе» (затраты), так и на «выходе» (объем производства), – цены были нужны исключительно для финансовой отчетности. Из-за нехватки информации о рыночных ценах спотовые цены на произведенные помимо плана товары сильно разнились.

Разные предприятия закупали одинаковое сырье и полуфабрикаты по разным ценам. Исключение составляла рабочая сила: по всей стране зарплаты были фиксированными, а следовательно, редко когда отражали уровень производительности труда. Эта ситуация прямо противоположна рыночной, при которой зарплаты в каждом случае обсуждаются индивидуально, но прочие факторы производства стоят одинаково для всех фирм: цены на них продиктованы рынком. Когда реформа позволила госпредприятиям в индивидуальном порядке договариваться с государством о своих правах и обязанностях, количество многообразных ограничений только возросло.

В рыночной экономике фирма постоянно испытывает влияние со стороны более широкого рынка, на котором она осуществляет свою деятельность. Рынок реализации продукции сообщает информацию, критически важную для выживания фирмы, – например, о том, какие товары не стоит производить (продажная цена в таком случае не будет покрывать производственных затрат); рынок факторов производства сообщит о стоимости замены одного фактора другим. Хотя фирма вправе искать более низкие цены, она не в силах заметно повлиять на рыночную стоимость факторов производства. Чтобы повысить шансы на выживание, фирма может пойти по пути инноваций: либо предложить потребителям новую, улучшенную продукцию, либо повысить производительность труда и производить ту же продукцию, но с меньшими, нежели у конкурентов, издержками. Таким образом, конкуренция на рынке позволяет доходному бизнесу расти, в то время как нерентабельные фирмы бывают вынуждены свернуть производство и перейти на выпуск другой продукции.

В условиях рыночной экономики зарплаты сотрудников фирмы зависят от их продуктивности; если показатели работы неудовлетворительны, сотрудника увольняют. Таким образом фирма получает в свое распоряжение мощный инструмент стимулирования персонала, продуктивность которого, в отличие от других факторов производства, зависит от размера компенсации. Это внутреннее давление заставляет сотрудников работать на максимуме своих возможностей; достаточно ли этого, решат потребители. Насколько успешна деятельность фирмы, покажет самый главный экзамен: сможет ли фирма выжить на рынке.

До реформы предприятий, начатой в 1981 году, государственный сектор китайской экономики не знал, что такое настоящий ценовой механизм и настоящая рыночная дисциплина. Цены на потребительские товары и товары промышленного назначения в основном устанавливались государством, и только небольшие колебания в цене отражали качество продукции. У предприятий не было особого стимула повышать качество выпускаемых товаров, не говоря уже о разработке новых. Каждое госпредприятие подчинялось специфической системе ограничений, навязанной целым рядом контролирующих органов. Поэтому, даже если госпредприятие и хотело улучшить свое положение, оно должно было озаботиться тем, как изменить систему ограничений себе во благо, вместо того чтобы рационализировать производство или перейти на выпуск новой продукции. Более того, поскольку зарплата не была привязана к результатам труда, моральное состояние рабочих на госпредприятиях оставляло желать лучшего. Но самое страшное в том, что решать вопросы найма или увольнения рабочих предприятия не могли. Во имя социализма, во имя стабильной занятости и всеобщего равенства они были лишены основных методов поощрения персонала и совершенствования продукции.

Благодаря реформе госпредприятия получили право самостоятельно принимать решения и оставлять себе часть прибыли; однако они по-прежнему больше стремились к изменению внешних условий (к частичному снятию ограничений), чем к наращиванию внутренних ресурсов. Госпредприятия имели возможность согласовывать с контролирующими органами практически все аспекты производственного процесса, включая количество производимой продукции, объем закупаемого сырья, размер государственных кредитов и процент удерживаемой прибыли. Это все равно как если бы фирме можно было бы самой определять для себя налоговые ставки или устанавливать цены на производственные ресурсы. Поскольку предприятия могли влиять на правила игры, они не испытывали острой потребности улучшать производственные процессы. По сути, именно по этой причине реформа госпредприятий закончилась провалом. Она так и не приучила госпредприятия к рыночной дисциплине – к тому, что вознаграждение достается только тем фирмам, продукция которых нравится потребителям. Госпредприятия не были заинтересованы в нововведениях или повышении рентабельности.

 

2

Без системы ценообразования, которая подчинила бы все компании рыночной дисциплине, реформа госпредприятий не давала результатов. Хотя она и привела к усилению стимулирования на госпредприятиях, фирмам не удалось стать столь же эффективными, как компания Mssan, поразившая воображение Дэн Сяопина во время его первого визита в Японию. Оюэ Муцяо – известнейший китайский экономист, много лет проработавший в экономическом блоке правительства, – одним из первых осознал ограниченность реформ (Xue Muqiao 1996: 272–277). В «Предварительных замечаниях о реформе экономической системы» – докладе, подготовленном для Госсовета в начале 1980 года, – Оюэ писал, что вследствие экономической реформы на смену централизованному планированию должны прийти рыночные механизмы. Он считал, что необходимо покончить с вмешательством государства в деятельность госпредприятий, чтобы те смогли стать совершенно независимыми компаниями, стремящимися к получению прибыли (Ibid., 273–274). Доклад Оюэ был рассмотрен Госсоветом в сентябре 1980-го и получил высокую оценку генерального секретаря ЦК КПК Ху Яобана (Ibid., 277). В 1981 году, выступая с докладом на Всекитайском собрании народных представителей, премьер Госсовета Чжао Цзыян заявил: «Эти реформы [госпредприятий и агро-сектора] по-прежнему носят неполный, экспериментальный характер. Наша работа пострадала от ряда неувязок и плохой координации. Перед нами стоит задача обобщить полученный опыт и после тщательного рассмотрения, анализа и повторного утверждения экспертами по возможности быстро разработать всеобъемлющий план реформирования экономики, чтобы приступить к пошаговому его осуществлению». Предложенная Оюэ Муцяо реформа ценообразования – то есть замена централизованного планирования системой ценообразования, выступающей в качестве первичного механизма распределения ресурсов, благодаря которому все предприятия подчинятся рыночной дисциплине, – должна была стать основным моментом «всеобъемлющего плана», о котором говорил Чжао.

Генеральный секретарь ЦК КПК Ху Яобан и премьер Госсовета Чжао Цзыян поддержали предложение. Однако реформа ценообразования шла вразрез с общепринятым пониманием социализма, согласно которому рыночные механизмы были несовместимы с централизованным планированием и коллективной собственностью. На протяжении 1980-х годов Дэн Сяопин,

Чэнь Юнь и некоторые другие ветераны партии оставались серыми кардиналами внутри КПК: в силу возраста они не могли занимать формальных постов, но продолжали диктовать политический курс. Им было сложно расстаться со старым образом мышления. В спорах о взаимоотношениях рыночной и плановой экономики при социализме и о природе самого социализма громче всех звучал голос Чэнь Юня, ведущего китайского экономиста и авторитетнейшего лидера.

Автором первого пятилетнего плана и убежденным сторонником централизованного планирования был Чэнь Юнь. Гожденный и выросший в бурлящем Шанхае, Чэнь Юнь с уважением относился к индивидуальному предпринимательству. В середине 1950-х годов Чэнь выступил с критикой политики Мао Цзэдуна, направленной на ликвидацию частной собственности, и был уволен с ответственных постов, лишившись звания главного специалиста по экономике. Экономические взгляды Чэня («три главных и три вспомогательных элемента») впервые прозвучали на VIII съезде Коммунистической партии Китая, состоявшемся в 1956 году (Xiao Donglian et al. 1999: 93–95). По мысли Чэнь Юня, в области промышленности и торговли следует сочетать государственно-коллективный сектор с частным, причем первый должен играть главную роль, а второй – служить дополнением; в области планирования основная роль принадлежит государству, а дополнительная – рыночному регулированию; что касается социалистической экономики в целом, следует взаимно сочетать плановую экономику и рыночную, при этом плановая экономика должна главенствовать, а рыночная – выступать в качестве дополнения. Четкое представление о смешанной экономике, сложившееся у Чэнь Юня, и знаменитый доклад Мао Цзэдуна «О десяти главных взаимотношениях» помогли Китаю решительно отмежеваться от сталинизма. Однако прямые ссылки Чэнь Юня на частную собственность и рыночные механизмы не понравились Мао Цзэдуну; хотя делегаты VIII съезда КПК благосклонно восприняли предложения Чэня, Мао их проигнорировал, и они не оказали сколько-нибудь значительного влияния на экономическую политику партии.

После провала «большого скачка» Чэня призвали руководить экономикой, но он вскоре снова впал в немилость. Окончательное возвращение на государственную службу произошло только после Третьего пленума ЦК КПК 11-го созыва. Его понимание социализма («Плановая экономика – главный, а рыночная– вспомогательный элемент») служило ориентиром при проведении экономических реформ вплоть до середины 1980-х. Аргументация в пользу дополнения социалистической модели рыночной экономикой и частным сектором носила прагматический характер: при централизованном планировании невозможно разработать план, который будет учитывать все детали без исключения. Неизбежные пробелы в государственном плане должны быть восполнены рынком или частным сектором. При этом Чэнь считал, что макроэкономического равновесия в социалистической экономике (баланса между инвестициями и сбережениями, доходами государственной казны и расходами, между промышленностью, сельским хозяйством и сектором услуг, а также надлежащих темпов экономического роста) можно достичь только благодаря централизованному планированию. Чэнь приветствовал возрождение рыночных механизмов и негосударственного сектора экономики, однако опасался, что слишком быстрый их рост может подорвать экономические основы социализма. Он не был готов принять социализм, лишенный централизованного планирования и коллективной собственности.

По мнению Чэня, если сравнивать социалистическую экономику с птицей, то способность государства осуществлять централизованное планирование можно представить в виде клетки. Метафора птицы в клетке передает суть экономического мышления Чэнь Юня, и большая часть китайского правительства на начальном этапе реформ мыслила в тех же категориях. Клетка, по мысли Чэня, означала сдерживающие факторы в экономике; с этой интерпретацией согласились многие его оппоненты и критики. Вез клетки птица бы упорхнула, а народное хозяйство бы развалилось; именно это случилось в эпоху «большого скачка», когда в результате децентрализации экономика вышла из-под контроля. Но, самое главное, клетка должна постоянно расти вместе с птицей, чтобы последняя чувствовала себя свободно. Идеи Чэнь Юня облегчили проведение первого этапа экономических реформ в Китае, поддержав становление рынка и частного сектора. Но подобное толкование отношений между государством и экономикой было слишком узким для настоящей рыночной экономики.

Внутренняя противоречивость экономической теории Чэня не имела особого значения, поскольку в то время китайское руководство даже не думало о переводе экономики на рыночные рельсы. Целью реформ было укрепление социализма. Но поскольку Чэнь постоянно говорил об использовании рыночных механизмов и частного сектора в качестве дополнения к централизованному планированию и коллективной собственности, его концепция смешанной социалистической экономики помогла китайской экономической науке признать рынок и частный сектор. Вполне закономерно, что Дэн Сяопин не возражал против распространения идей Чэнь Юня. Он не хотел полностью отказываться от социализма, но мечтал реформировать экономику и добиться ее роста – будь то за счет частного или государственного сектора.

В результате предложенный Чэнем принцип «Плановая экономика – главный, а рыночная – вспомогательный элемент» в 1982 году стал официальным лозунгом правительства. Он, по сути, исключал реформу ценообразования, предложенную Оюэ Муцяо, – несмотря на то что ее одобрили Ху Яобан и Чжао Цзыян. Выступая на XII съезде КПК в сентябре 1982 года, Ху Яобан чувствовал себя обязанным подчеркнуть главенство государственного сектора и централизованного планирования в экономике. «В последние годы мы инициировали ряд реформ экономической системы… Мы взяли правильный курс, и результаты очевидны. Однако все чаще наблюдаются случаи ослабления и торможения единого государственного планирования… В дальнейшем, оставляя простор для рыночного регулирования, мы ни в коем случае не должны пренебрегать единым руководством посредством централизованного планирования», – сказал Ху. Масштабная реформа ценообразования была отложена на неопределенное время.

Китайское руководство с легкостью отказалось от реформы ценообразования, однако справиться с еще одним выпущенным из бутылки джинном – с быстро развивающимся частным сектором – оказалось гораздо труднее. В начале 1980-х годов китайское правительство столкнулось с двумя проблемами: как помочь частному сектору, не дав ему вытеснить сектор государственный, и как поддержать рынок, не подорвав централизованного планирования. Считая, что рынок и частный сектор угрожают экономическим основам социализма, Пекин принял решительные меры. 11 января 1982 года ЦК КПК обнародовал уведомление с призывом нанести удар по экономической преступности и сохранить социалистический порядок в экономике. 8 марта Постоянный комитет ВОНП принял резолюцию о «Решительной борьбе с серьезными экономическими преступлениями». В связи с этим в Уголовный кодекс КНР были внесены соответствующие изменения. Сразу после этого в Китае началась кампания против экономических преступлений, целью которой было сдержать рост частного сектора – в первую очередь в прибрежных районах, где стремительно возрождалось индивидуальное предпринимательство. В резолюции говорилось: «Начиная с этого момента следует усилить борьбу с разлагающим влиянием буржуазной мысли. В процессе реформ необходимо уделять особое внимание сохранению чистоты коммунизма» (цит. по: Zhao Ziyang 2009: 103; см. также: Wu Li 1999: 852).

 

3

На протяжении 1980-х годов правительство КНР стояло перед идеологической дилеммой. Китайские лидеры продолжали верить в превосходство социалистического строя, но в то же время были вынуждены признать, что их страна сильно отстала от Запада. В связи с этим китайские политики оказались в весьма уязвимом положении. Чувство незащищенности в сочетании с преданностью социалистическим идеям привело к тому, что у китайских лидеров развился параноидальный страх перед «мирной эволюцией»: им чудилось, что враждебные силы за рубежом все время пытаются подорвать и в конце концов свергнуть коммунистический режим, посеяв «семена чуждой идеологии» и подлив «культурной отравы». Правительство всерьез озаботилось тем, как научить китайцев противостоять буржуазным искушениям. В 1983 году оно развернуло полномасштабную кампанию против «духовного загрязнения» (Tang Jisheng 2004: 275–285; Zhao Ziyang 2009: 162–168). Нескольких видных коммунистов, осмелившихся открыто выступить в защиту индивидуальных свобод, исключили из рядов КПК. Хотя Дэн Сяопин еще в 1979-м объявил политическую реформу предпосылкой успешных экономических преобразований, в 1983 году о ней все еще не было и речи. Даже дискуссии на тему рыночной экономики и либерализма подвергались жесточайшей критике.

Несмотря на неблагоприятную политическую обстановку и явную дискриминацию со стороны властей, едва народившийся частный сектор в 1980-х годах сумел выжить и даже вырасти. Но как удалось негосударственному сектору пережить идеологическую враждебность правительства?

Чтобы ответить на этот вопрос, следует признать, что зарождавшийся частный сектор китайской экономики был лучше развит, чем принято думать. Например, в сельском хозяйстве успеху реформы способствовало введение системы производственной ответственности крестьянских дворов. Но это был далеко не единственный фактор: вспомним хотя бы 22-процентное повышение закупочных цен на зерно в 1979 году и повсеместное использование удобрений. Две деревни, ставшие первопроходцами на пути реформ (о них мы писали в предыдущей главе), показали, на что способно одно только стимулирование. В результате в сознании большинства исследователей закрепилось представление, что своим успехом агропромышленная реформа в Китае обязана исключительно усовершенствованной в результате де-коллективизации системе стимулирования крестьян. Однако такое представление не отражает всей сложности реформы. Когда в Китае впервые ввели систему производственной ответственности крестьянских домохозяйств, она представляла собой не более чем контракт между государством и крестьянами, благодаря которому крестьянские дворы превратились в мотивированных претендентов на доход после выполнения нормы выработки. Изначально государство продолжало диктовать крестьянам, какие сельскохозяйственные культуры им выращивать. Но правительство быстро утратило способность следить за исполнением своих указов. Возможности крестьян управлять своей деятельностью постепенно расширялись. Наиболее важным и долгосрочным результатом деколлективизации стало возвращение экономической свободы. Крестьяне вскоре сами смогли решать, что им сажать, сколько времени тратить на возделывание земли и чем заниматься помимо земледелия. Массовое перераспределение времени и трудовых ресурсов в пользу иных, нежели фермерство, занятий повысило эффективность последнего, а также способствовало возрождению садоводства, рыбоводства, торговли, ремесленничества и промышленности на селе. В результате крестьяне в значительной мере диверсифицировали источники дохода и занятости и экономика на селе стала расти темпами, значительно превышавшими темпы роста сельскохозяйственного производства и традиционных кустарных промыслов.

Некоторые критики деколлективизации указывали на серьезные, по их мнению, недостатки реформы аграрного сектора: начатые при Мао Цзэдуне общественные работы (в первую очередь ирригационные проекты) были заброшены, объекты постепенно разрушались. Это омрачало перспективы фермерства в начале реформ. Но со временем отсутствие государственных инвестиций в развитие сельского хозяйства было компенсировано ростом частных капиталовложений. Частные инвестиции обусловили внедрение более совершенных орудий сельскохозяйственного производства, широкое использование воды из подземных источников для орошения земли (что снизило потребность в ирригационных системах), улучшение качества семян и удобрений, а также меры по борьбе с вредителями. Хотя частные инвестиции не смогли полностью заменить общественные работы, частные фермерские хозяйства оказались гораздо жизнеспособнее, чем думали критики. Кроме того, местные общественные блага – например, дороги – постепенно стали создаваться за счет частного капитала или благодаря совместным усилиям частных предпринимателей и государства.

В то же время, поскольку земля по-прежнему принадлежала государству, а заготовка зерна осуществлялась централизованно (от этой практики отказались только в 1985 году), аграрная реформа не угрожала общественной собственности и централизованному планированию. Поэтому на нее практически не повлияли ни политические дискуссии о централизованном планировании, ни кампания против экономической преступности. Волостные и поселковые предприятия также были ограждены от влияния политики: они находились под покровительством местных органов власти и официально числились коллективными хозяйствами, а не частными, хотя в реальности ситуация обстояла несколько иначе. Начало 1980-х годов ознаменовалось бурным расцветом волостных и поселковых предприятий по всей стране. В какой-то момент Комитет по планированию экономики при Госсовете КНР задумал включить все такие предприятия в государственный производственный план. Однако это предложение пришлось отклонить, поскольку оно вызвало мощное противодействие в Цзянсу и других провинциях, власти которых активно участвовали в развитии волостных и поселковых предприятий,

Чаще всего городским индивидуальным предпринимателям предъявляли обвинения в совершении экономических преступлений. В этой связи показателен пример Нянь Гуанцзю из города Уху в провинции Аньхой (Ma Licheng 2005: 162–166; Huang Yasheng 2008: 50–51). Нянь – безграмотный бедняк, не имевший постоянной работы, – в дореформенное время дважды попадал в тюрьму за лоточную торговлю. Выйдя на свободу после смерти Мао Цзэдуна, Нянь зарабатывал себе на жизнь тем, что торговал на улице жареными семечками (эта вкусная и дешевая закуска очень популярна в Китае). Спустя несколько лет Нянь Гуанцзю изобрел собственный рецепт приготовления семечек – с уникальным привкусом. Они пользовались таким спросом, что за ними выстраивались очереди. Чтобы расширить бизнес, Нянь Гуанцзю нанял работников: родственники уже не справлялись. О марксистской точки зрения это была явная эксплуатация чужого труда. Несмотря на то что в феврале 1979 года Государственное управление промышленности и торговли разрешило безработным горожанам заниматься индивидуальной трудовой деятельностью в сфере услуг, ремонтных работ и кустарных промыслов, наем рабочей силы был под запретом. Жена Нянь Гуанцзю боялась, что муж снова попадет в тюрьму, и умоляла его свернуть бизнес. О Няне доложили Дэн Сяопину, который, вместо того чтобы осудить предприимчивого китайца, сказал: «Давайте подождем и посмотрим». В 1980-м Нянь зарегистрировал торговую марку «Семечки дурака». К концу того же года он стал одним из первых китайских миллионеров. «Семечки дурака» быстро превратились в семейный продуктовый бренд – редкое явление для Китая. Тем не менее предприятие Нянь Гуанцзю считалось политически сомнительным, и Дэн Сяопину пришлось еще дважды выступить в защиту Няня (в 1984 и 1992 годах), чтобы спасти его от тюрьмы.

Возможно, Нянь Гуанцзю был самым удачливым бизнесменом в Китае. Предпринимателям из города Вэньчжоу в провинции Чжэцзян – колыбели китайского частного бизнеса – повезло меньше (Ma Licheng 2005: 175–177; также см.: Ma Jinglong 2008; Qian Xingzhong 2008). Там, как и в прочих регионах Китая, кампания против экономических преступлений вылилась в едва прикрытую травлю предпринимателей. Летом 1982 года восемь предпринимателей из разных сфер бизнеса были арестованы по обвинению в «спекуляциях» – при этом одному удалось спастись бегством и на протяжении восьми месяцев скрываться от полиции. Эти «экономические преступники» провинились разве что тем, что созданные ими фирмы приносили прибыль. К концу 1982-го в Китае было заведено более 16 тысяч уголовных дел об экономических преступлениях, более 30 тысяч предпринимателей были арестованы (Peng Shen, Chen Li 2008: 138). В столь агрессивной среде многим частным компаниям ничего не оставалось, кроме как регистрироваться в качестве коллективных или государственных предприятий. Владельцы бизнеса часто платили «административный взнос» реально существовавшим коллективным и государственным предприятиям или органам надзора за то, что те оформляли их в качестве «аффилированной организации». Китайцы называли такое прикрытие «красной шапочкой»: оно позволяло частным компаниям выживать во враждебной политической обстановке.

К счастью, китайское правительство быстро осознало, что самая ущербная часть экономики – это в действительности государственные предприятия. Их ущербность была следствием отсутствия нормальной системы ценообразования, хотя правительство, откладывая реформу ценообразования, в первую очередь думало о защите госсектора. Когда госпредприятиям предоставили больше самостоятельности, они почувствовали заинтересованность в результатах своей деятельности. Эффективность производства повысилась, его объем вырос. Однако вся система ценообразования пребывала в состоянии хаоса и нуждалась в реформе. Ценовые сигналы, в соответствии с которыми действовали предприятия, не отражали реальной стоимости или возможностей развития бизнеса. При такой запутанной, искаженной структуре цен предприятия, выпускавшие высококачественную продукцию, далеко не всегда хорошо зарабатывали, а высокодоходные предприятия часто поставляли товары, не пользовавшиеся спросом у потребителей. Например, поскольку цены на уголь искусственно занижались, ни одно предприятие угольной промышленности не могло извлечь прибыль, несмотря на растущий спрос на уголь. Помимо этого, государственные предприятия, гарантированно получавшие субсидии на закупку угля, не были заинтересованы в том, чтобы экономить топливо, хотя его реальная стоимость сильно выросла. Откладывая реформу ценообразования, китайское правительство стремилось удержать контроль над ценами, чтобы поддержать госпредприятия. Но без ценовых сигналов с рынка не бывает рыночной дисциплины. Поэтому госпредприятия были лишены наиболее эффективного механизма выживания в условиях конкуренции.

Частные компании и волостные и поселковые предприятия находились в другой ситуации. Не включенные в государственный план развития экономики, они могли покупать необходимые им товары и продавать свою продукцию по ценам, которые в большей или меньшей степени определялись рынком. Поскольку рынки факторов производства и реализации продуктов только зарождались, частные фирмы дорого платили за информацию – порой непозволительно дорого. Представители частных фирм ездили по всему Китаю, подыскивая для своих организаций новые источники производственных ресурсов и новые рынки сбыта. Они получали зарплаты выше среднего, и высокие заработки отражали не только их важный вклад в развитие бизнеса, но и то, насколько дорого обходился частным фирмам обмен. Высокая стоимость сделок была причиной неэффективности частного сектора: она съедала ресурсы, которые могли пойти на производство и инновации. Но частные компании могли самостоятельно принимать решения, не ведая навязанных государством ограничений, и действовали они в жестких рамках бюджета и подлинной рыночной дисциплины. Частным предприятиям не всегда удавалось добиваться лучших, чем у госпредприятий, результатов, но выжившие в процессе рыночного отбора, безусловно, были на это способны.

Таким образом, рост негосударственного сектора китайской экономики был обусловлен не только его преимуществами и динамичностью, но и недостатками государственных предприятий. Негосударственный сектор редко воспринимался как частный сектор, противостоящий социалистической идеологии. В нем видели дополнение к государственному сектору экономики и разрешали ему существовать вне сферы строго государственного контроля. Китайское правительство могло запросто его уничтожить, если бы захотело, как это делал Мао Цзэдун: кампания против экономической преступности в начале 1980-х годов наглядно это продемонстрировала. Почему же социалистическое правительство Китая позволило негосударственному сектору экономики расти и развиваться?

 

4

Экономические реформы в Китае на первом этапе отличало важное преимущество: политический истеблишмент по большей части не был движим корыстью. Несмотря на исторически сложившиеся напряженные отношения между центральным правительством и местными властями, а также на наметившийся конфликт между государственным и частным секторами экономики, политическая элита единодушно стремилась превратить Китай в богатое и могущественное социалистическое государство. Чэнь Юнь отдавал предпочтение госсектору и централизованному планированию потому, что верил в превосходство социализма над капитализмом, и китайское руководство в большинстве своем в той или иной степени разделяло его мнение.

На протяжении 1980-х и в начале 1990-х годов решающую роль в китайской политике играли два ветерана Коммунистической партии– Дэн Сяопин и Чэнь Юнь. Дэн Сяопина зарубежные эксперты всегда воспринимают как архитектора экономических реформ, Чэня же они, как правило, считают осторожным консерватором. Действительно, на первый взгляд Чэнь Юнь представлял собой полную противоположность Дэн Сяопину. Дэн был вождем коммунистов с большим опытом военного командования, в то время как Чэнь редко принимал непосредственное участие в военных и политических кампаниях, отвечая в основном за финансы и экономику. В отличие от Дэна Чэнь Юнь с глубоким скепсисом относился к быстрому росту экономики, который, по его мнению, мог создать больше проблем, чем был способен решить. Провал «большого скачка» при Мао Цзэдуне и «скачка вовне» при Хуа Гофэне только укрепил его в этом мнении. Чэнь Юнь больше верил в централизованное планирование и коллективную собственность. Но, в отличие от Мао Цзэдуна и большинства других китайских вождей, не особо разбиравшихся в современной экономике, Чэнь в молодости учился в Шанхае. Он слишком хорошо знал, что такое частный бизнес, чтобы верить в «чистый» социализм и в полный отказ от частной собственности и рыночных сил. Разногласия между Дэн Сяопином и Чэнь Юнем достигли такой глубины, что в 1980 году Постоянный комитет политбюро ЦК КПК редко собирался на заседания (Tang Jisheng 2004: 341–342). Вместо этого Дэн Сяопин просто приглашал к себе домой Ху Яобана, Чжао Цзыяна и других руководителей; Чэнь Юня он посещал всего один раз в году. И все же привычка видеть в Дэне реформатора, а в Чэне – консерватора помогла укорениться упрощенному, черно-белому пониманию роли китайских лидеров, весьма далекому от истины.

Противоречия между Дэн Сяопином и Чэнь Юнем не были следствием какого-либо конфликта интересов или идеологических споров, хотя Чэнь, несомненно, выказывал больше преданности идеям социализма. Как признает большинство исследователей, раскол в китайском правительстве замедлил ход экономических реформ; при этом мало кто осознает, что расхождения между Дэном и Чэнем помогли сохранить атмосферу политической толерантности, столь не похожую на обстановку времен Мао Цзэдуна. Одновременное присутствие двух лидеров на политической сцене и их разногласия по ряду вопросов невольно покончили с «театром одного актера», в который превратилась политическая жизнь в эпоху Мао. Несмотря на все различия и несходство взглядов, Чэнь Юнь и Дэн Сяопин исповедовали прагматический подход (политические обозреватели, как правило, упускают этот момент). Высказывание Чэнь Юня «Не ориентироваться на вышестоящих, не ориентироваться на книги, а ориентироваться на факты» стало важной частью возобладавшего после смерти Мао прагматического подхода, за который выступал Дэн Сяопин.

Эта особенность политической жизни сильно повлияла на ход экономических реформ в Китае. Большинство китайских политиков были готовы сменить свои взгляды, осознав, что те не соответствуют действительности. Их сомнения и отказ от некогда непререкаемых истин создали условия, благоприятствовавшие переменам и восприятию новых идей. Дэн Сяопин, Чэнь Юнь и другие китайские вожди постмаоистской эпохи были не мудрее своих предшественников, просто трагедия «большого скачка» и катастрофа «культурной революции» подточили их веру в какие-либо теории. Раз социализм постигла такая неудача, тогда всемогущая идеология – не что иное, как роковой самообман. Убежденность в этом объединяла Чэнь Юня и Дэн Сяопина: оба придерживались прагматического, экспериментального подхода к реформе. Хотя Дэн Сяопин, Чэнь Юнь и другие ветераны партии заняли командные посты, ни один политический лидер после смерти Мао не мог навязать свою волю партии, как это часто делал «великий кормчий». Это способствовало становлению и развитию более открытого мировоззрения. Либеральный политический курс генерального секретаря ЦК КПК Ху Яобана в начале 1980-х годов – еще одно свидетельство глубинных изменений во взглядах членов партии.

Но лучшим свидетельством того, что китайские политические деятели стремились изменить глубоко укоренившиеся взгляды, являются дебаты о централизованном планировании и рыночной экономике. В процессе дискуссии стало ясно, что сопротивление рынку как координирующему механизму происходит на идеологическом и интелллектуальном уровнях. С идеологической точки зрения рынок обвиняли в том, что он является главной причиной различных неурядиц в рыночной экономике, включая безработицу, инфляцию, макроэкономическую нестабильность и рецессии. И поскольку китайские коммунисты до этого времени безоговорочно воспринимали марксизм как высшую истину, им было трудно оценить преимущества рыночной системы в силу интеллектуальных барьеров. Так, Мао однажды предложил вернуться к бартеру, чтобы раз и навсегда покончить с экономическим неравенством. Как следствие, даже провал многих радикальных программ, инициированных Мао Цзэдуном, объяснялся тем, что «великий кормчий» отклонился от социалистического курса и принципа централизованного планирования. Для Чэнь Юня и многих других партийцев, не согласных с Мао, его неудачи лишний раз свидетельствовали в пользу социализма.

Однако неутешительные результаты работы государственных предприятий в сравнении с частным сектором заставили китайских лидеров смягчить свою позицию. Централизованное планирование постепенно ослабили до того, что разрешили одновременное существование «директивного плана» и «рекомендательного плана» – первый представлял собой вариант традиционного плана, спускаемого сверху для обязательного исполнения, второй носил рекомендательный характер и не был обязывающим. Со временем значение рекомендательного плана выросло. Благодаря этому государственные предприятия получили большую экономическую свободу. Не меняя структуру собственности, они постепенно стали восприимчивее к влиянию рыночных сил. Та часть китайской экономики, которая не была охвачена централизованным планированием, продолжала расти и развиваться. Следует отметить, что китайским экономистам, выступившим за рекомендательное планирование, в том числе Лю Гогуану и Сюэ Муцяо, пришлось пережить трудные времена в 1982–1983 годах – во время кампании против «духовного загрязнения» (Tang Jisheng 2004: 188–189, 196–199). Тем не менее свободы, полученные благодаря рекомендательному планированию, не были полностью утрачены ни в экономике, ни в политике. Более того, в апреле 1981-го состоялась общекитайская конференция, на которой обсуждалось рекомендательное планирование с целью его дальнейшего продвижения (Хае Muqiao 1996: 297–298).

Но самые разительные изменения в экономической политике произошли в отношении правительства к волостным и поселковым предприятиям. Несмотря на то что эти предприятия внесли значительный вклад в рост экономики, китайское правительство видело в них препятствующих централизованному планированию второразрядных конкурентов госпредприятиям. Однако в марте 1984 года Госсовет опубликовал документ № 4 (Peng Shen, Chen Li 2008: 180; Huang Yasheng 2008: 97). Этот документ наметил контуры государственной поддержки волостных и поселковых предприятий, а также, в особенности, частных предприятий, основанных крестьянскими дворами. Волостные и поселковые предприятия были отмечены как «важная составляющая национальной экономики, дополняющая государственные предприятия» и признаны ключевым элементом в модернизации китайского агросектора и в индустриализации китайской деревни. Им предоставили право работать во всех отраслях, за исключением табачной, налоговые льготы, доступ к банковским кредитам и прочие финансовые привилегии. В частности, налоговое бремя у волостных и поселковых предприятий было ниже, чем у госпредприятий. Как отметил один известный ученый, «в деле либерализации сельской экономики и улучшения политического климата для сельских предприятий 1984 год стал важной вехой, с которой началось ускорение роста» (Wong 1988: 11). Хотя в 1980-х годах китайское правительство избрало прагматический подход и позитивно воспринимало идею перемен, это еще не гарантировало, что новый курс будет лучше прежнего. Как говорили в ту пору китайские лидеры, «при проведении реформ допускаются промахи, но отсутствие реформ недопустимо». Дэн Сяопин особо подчеркивал, что в процессе преобразований следует учиться на ошибках. Однако китайскому руководству предстояло решить целый ряд задач – в частности, минимизировать ошибки в ходе обучения и экспериментирования, чтобы сохранить политический консенсус, а также смягчить политические ограничения без ущерба для легитимности политической власти.

 

5

Любое повествование об экономических реформах в Китае будет неполным и неточным без указания на то, что неотъемлемой, крайне важной частью преобразований являлась политика открытости. Китайское правительство стремилось открыть Китай миру – в первую очередь Западу – на протяжении всех 1980-х и придерживалось этой цели в последующие десятилетия. Каждый шаг на пути экономической трансформации приближал Китай к мировой рыночной экономике.

В начале января 1984 года премьер Госсовета КНР Чжао Цзыян прибыл с визитом в Соединенные Штаты – спустя пять лет после исторического турне Дэн Сяопина. Президент США Рональд Рейган посетил Китай с ответным визитом в апреле того же года – впервые после поездки Никсона в 1972-м. Благодаря нормализации американо-китайских отношений китайские студенты получили доступ в американские университеты, а китайские товары – на американские рынки. Кроме того, Китай обрел привлекательность в глазах западных инвесторов. Все эти изменения имели долгосрочное влияние на китайскую экономику и общество в целом. Помимо этих очевидных перемен, улучшение американо-китайских отношений оказало еще одно, неявное, но столь же глубокое воздействие на характер экономических реформ в Китае. Вместо Советского Союза китайцы (главным образом студенты) стали ориентироваться на Соединенные Штаты Америки. О середины 1980-х учащиеся элитных китайских университетов устремились в США за дипломами: получить ученую степень в Америке значило иметь самые благоприятные возможности для построения карьеры. Даже дети китайских вождей начали выезжать на учебу в Соединенные Штаты; в 1940-х и 1950-х годах их родителей посылали учиться в Советский Союз.

Самым успешным проводником капитализма в Китай была особая экономическая зона в Шэньчжэне. В январе 1984 года Дэн Сяопин посетил Шэньчжэнь – впервые после создания особых экономических зон. Вдохновленный стремительным развитием Шэньчжэня, Дэн объявил его образцовым примером политики открытых дверей. Визит Дэн Сяопина и его отзыв о Шэньчжэне послужили Западу сигналом, что Китай твердо намерен придерживаться курса реформ и открытости. Журнал Japan Economic Journal писал, что после визита Дэна «крупнейшие японские торговые компании спешат открыть офисы в Шэньчжэне». В том же году еще 14 прибрежных городов Китая получили статус ОЭЗ; деловой журнал Business Week назвал это событие «новой смелой программой по привлечению иностранных инвестиций в Китай».

Но эксперимент в Шэньчжэне не всегда шел гладко. Дэн Сяопин всячески его поддерживал и восхищался им, как никто другой в Коммунистической партии. Тем не менее в июне 1985 года Дэн признал, что «особая экономическая зона в Шэньчжэне – это экспериментальная площадка. Нам требуется дополнительное время, чтобы убедиться в том, что эксперимент дал положительные результаты. Мы желаем Шэньчжэню успеха; в случае неудачи он послужит нам уроком». Среди китайского руководства не было единогласия по поводу будущего Китая, и члены правительства постоянно пересматривали свои взгляды в процессе реформы. Вначале китайские лидеры сошлись во мнении, что Китай должен стать «могущественной современной социалистической державой» (1978). Вскоре они сменили ориентиры, объявив о строительстве «социализма с китайской спецификой» (1982) и создании «плановой товарной экономики» (1984); в итоге целью реформы было объявлено становление «социалистической рыночной экономики с китайской спецификой» (1992). Все это время Шэньчжэнь был вынужден приспосабливаться к колебаниям генеральной линии партии.

Будучи экспериментальной площадкой для реформаторов, Шэньчжэнь всегда находился под прицелом критики. Как правило, он на несколько шагов опережал партию на пути перемен и часто действовал вразрез с господствующей идеологией. Это было неизбежно, поскольку Шэньчжэнь вместе с другими ОЭЗ предназначался для того, чтобы использовать капиталистические методы хозяйствования ради спасения социализма. Такая стратегия повлекла за собой образование в Шэньчжэне квазикапиталистической системы, ввиду чего у него возникли серьезные идеологические и практические проблемы. О идеологической точки зрения Китай был совершенно не готов перейти к рыночной экономике, поэтому Шэньчжэнь часто воспринимали как источник «духовного загрязнения», и в 1982 и 1983 годах город подвергся всеобщему осуждению. Много лет спустя, в 1992 году, Дэн Сяопин рассказал, как он покончил с нападками на Шэньчжэнь: «Я решил положить конец дискуссиям, чтобы не тратить время попусту. Опоры все усложняют и съедают уйму времени. В результате ни одно дело не удается довести до конца. Никаких дискуссий; ставьте смелые эксперименты и прокладывайте новые пути».

Чэнь Юнь и Ли Ояньнянь ни разу не посетили Шэньчжэнь, хотя Ли принимал непосредственное участие в создании промышленного парка Шэкоу Как принято считать, этим они выказали свое несогласие с политикой открытых дверей. Действительно, Чэнь Юнь с самого начала был против создания особых экономических зон и надолго сохранил скептическое отношение к ним (см., например: Zhao Ziyang 2009: 101). Когда в 1992 году умер Ли Ояньнянь, Чэнь написал некролог, который «Жэньминь Жибао» опубликовала 21 июля. В этой статье Чэнь упомянул тот факт, что ни он сам, ни Ли никогда не были в Шэньчжэне, и продолжил:

…Но мы всегда интересовались тем, что происходит в особых экономических зонах, полагал, что нам следует накапливать опыт, чтобы наладить их работу. В последние годы Шэньчжэнь сильно изменился: он превратился из импортной зоны в экспортную, с множеством новых высотных зданий. Он действительно очень быстро рос. Сегодня наша экономика больше и сложнее, чем, когда, бы то ни было. Многие методы, хозяйствования в процессе экономических реформ, устарели. Необходимо постоянно учиться новому, исследуя и решая возникающие проблемы.

Для сторонних наблюдателей создание ОЭ8 и прежде всего Шэньчжэня означало победу реформатора Дэна над консерватором Чэнем. Точно так же трактуются многие другие моменты в истории экономических реформ. Тем не менее факт остается фактом: оба политика – и Дэн Сяопин, и Чэнь Юнь – исповедовали экспериментальный подход к реформированию народного хозяйства, оба были достаточно восприимчивы, чтобы учиться новому, несмотря на все свои разногласия.

Проникновение капитала и знаний из-за рубежа происходило не только через Шэньчжэнь и другие особые экономические зоны. Территория дельты Жемчужной реки на юге провинции Гуандун в 1980-х годах стала главным локомотивом экономического роста в Китае, во многом благодаря тому, что проживавшие за границей китайцы предпочитали инвестировать деньги именно в этот район. Жители расположенных по соседству Гуандуна и Гонконга разговаривают на одном диалекте и придерживаются одних и тех же культурных традиций. Гуандун первым привлек инвестиции из Гонконга, получив заодно технологии, управленческие ноу-хау и выход на международный рынок. Многие совместные предприятия и зарубежные фирмы, первыми обосновавшиеся в Гуандуне, пришли сюда, привлеченные низкими производственными издержками. Они выпускали в основном одежду, обувь и игрушки. Позже эти компании упрекнут в том, что в технологическом плане они мало что дали Китаю. Однако на начальном этапе реформы эти совместные предприятия познакомили китайцев с культурой частного предпринимательства. Кроме того, через Гуандун остальной Китай приобщился к различным аспектам гонконгской культуры, включая кино, музыку и литературу. В середине 1980-х годов кантонский диалект китайского языка стал очень популярен в Шанхае и других регионах Китая. Капитализм оказался не столь страшен и порочен, как рисовали государственные ОМИ.

Политика открытых дверей не сводилась к привлечению иностранных инвестиций и заимствованию передовых технологий. Китайское правительство было заинтересовано в иностранном опыте в области управления. В 1984 году Немецкая служба старших экспертов – объединение вышедших на пенсию специалистов из Западной Германии – направила группу отставных инженеров в город Ухань по приглашению китайских властей (Peng Shen, Ohen Li 2008: 189–192). Ухань – столица провинции Хубэй и крупнейший город в среднем течении реки Янцзы – в дореформенное время был одним из важнейших промышленных центров Китая, с высокой концентрацией мощных государственных предприятий. Один из немецких инженеров, Вернер Герих, остался в Китае и возглавил Уханьский дизельный завод, став первым в истории иностранным руководителем китайского госпредприятия. За два года работы на этом посту Герих осуществил на заводе множество реформ, направленных на стимулирование труда рабочих и повышение эффективности производства; особое внимание он уделял контролю качества. Качество главного продукта – дизельных двигателей – улучшилось настолько радикально, что на какое-то время уханьский завод стал промышленным брендом «номер один» в Китае. Реформы Гериха намного опередили время, и после его отъезда в Германию в 1986 году руководство завода отказалось от большинства нововведений – в итоге предприятие обанкротилось. Но после успешного опыта в Ухане многие китайские госпредприятия стали приглашать иностранных специалистов. Влияние зарубежных менеджеров и консультантов на управленческую культуру в Китае было оценено по достоинству: в центре Уханя стоит бронзовый памятник, воздвигнутый в знак признательности Гериху спустя два года после его смерти, в 2005-м.

 

6

Принятие «Решения о реформе экономической системы» на Третьем пленуме ЦК КПК 12-го созыва в октябре 1984 года стало еще одной важной вехой на пути экономических перемен. Китай отказался от предложенного Чэнь Юнем определения социализма, которым руководствовался ранее при проведении преобразований. Согласно «Решениям» 1984 года, чтобы реформировать экономическую систему:

…прежде всего следует отказаться от традиционного противопоставления плановой и товарной экономики [марксистское название рыночной экономики] и осознать, что социалистическая плановая экономика должна целенаправленно функционировать в соответствии с законом стоимости [марксистское название общей теории экономики] и использовать его себе во благо. Социалистическая плановая экономика – это товарная экономика, основанная на общественной собственности и содержащая, элемент государственного планирования. Развитие товарной экономики – необходимая стадия социально-экономического развития, предпосылка экономической модернизации Китая [126] .

Дэн Сяопин одобрил «Решения», назвав их «новой политической экономикой марксизма». Чэнь Юнь также их поддержал их, а после пленума, согласно имеющимся сведениям, сказал, что китайская экономика так сильно выросла, что многие методы 1950-х годов больше непригодны (Xue Muqiao 1996: 310).

Понимание того, что рыночная экономика и необходима, и желательна, – ключевой момент в процессе реформирования китайской экономики. Несколько лет реформ убедили китайское руководство, что централизованное планирование – тайное оружие социализма – не является панацеей. Рыночная экономика вышла за рамки простого «дополнения» к централизованному планированию и стала восприниматься как незаменимый инструмент регулирования народного хозяйства. Однако она была идеологически приемлемой только в том случае, если не противоречила социализму. Хотя централизованное планирование больше не считалось священным столпом социализма, коллективная собственность продолжала восприниматься как экономическая основа социалистической системы. Компартия по-прежнему верила, что только коллективная собственность способна обеспечить всеобщее благоденствие и предотвратить имущественное неравенство. Таким образом, предвзятое отношение к частному сектору сохранилось и после 1984 года, хотя и в меньшей степени.

Это новое понимание социализма возымело немедленный эффект: оно сделало возможным реформу ценообразования (Wu Li 1999: 908–912; Peng Shen, Ohen Li 2008: 214–218). В начале 1980-х годов реформа системы ценообразования не получила политической поддержки, потому что централизованное планирование все еще воспринималось как обязательная черта социализма. Благодаря новой трактовке социализма у китайского руководства появился выбор при определении экономического курса. Самое важное отличие рыночной экономики от социалистической – это использование рыночной системы ценообразования для регулирования разделения труда; в рыночной экономике оно есть, в социалистической его нет. Но сразу перевести социалистическую экономику на рыночные рельсы и отладить ценообразование невозможно. При социализме цены в основном назначаются правительством. В условиях рыночной экономики цены определяет конкуренция на рынке. Изменение политического курса может создать условия для действия рыночных сил, но заменить их оно не может.

Обсуждая ценовую реформу, китайское руководство выработало два разных подхода к ценообразованию. Правительство могло регулировать цены посредством «точной настройки» (китайцы называют такой метод ценообразования «тяо»), чтобы они постепенно приблизились к приемлемому уровню. При другом подходе правительство могло освободить цены от своего контроля и отдать ценообразование на волю рынка (этот метод называется «фан»). После Третьего пленума 1984 года был выбран и реализован второй подход, однако первый оставался в силе еще много лет. Одновременное существование фиксированных и гибких цен постепенно придало законный статус двойной системе цен – одной из самых прославленных инноваций в ходе экономических реформ в Китае.

1 января 1985 года китайское правительство отменило централизованные заготовки сельхозпродукции. Эта система была впервые введена в первой половине 1950-х годов по предложению Чэнь Юня с целью обеспечить страну продовольствием (Peng Shen, Ohen Li 2008: 209). Она была задумана как чрезвычайная мера: Чэнь прекрасно осознавал, к каким пагубным последствиям для крестьянства она может привести. Но в итоге система централизованных заготовок легла в основу аграрной политики Мао Цзэдуна и просуществовала более 30 лет. Эта система породила множество серьезных проблем. Так, она лишила крестьян экономической свободы, а потом, уже в сочетании с коллективизацией (насаждением кооперативов и, позже, коммун), превратила их в рабов и обрекла на голод и лишения. После отмены этой системы государство ввело квоты на закупки зерна по установленным ценам, а то, что закупалось сверх квоты, оплачивалось по рыночным ценам. В сельском хозяйстве закрепилась двухуровневая система цен, хотя правительство не ставило перед собой такой задачи. Выполнение государственной квоты сдачи зерна по искусственно заниженным ценам представляло собой завуалированное налогообложение крестьянства. Но крестьяне не были полностью ограничены системой государственных квот и, все еще оставаясь во власти государства, взаимодействовали с зарождающимися рыночными силами. При этом горожанам не приходилось платить за зерно рыночную цену: государственные субсидии сохранялись до 1992 года. Что касается сельского населения, введение системы производственной ответственности крестьянских хозяйств в 1982 году и отмена системы централизованных заготовок зерна в 1985-м положили конец эпохе централизованного планирования, а также ознаменовали начало эпохи рыночных отношений и экономической свободы.

Реформа ценообразования в промышленности изначально шла по тому же пути, что и в сельском хозяйстве, однако привела к совершенно другим результатам. Благодаря конкуренции, привнесенной в промышленность частными предприятиями, к концу 1984 года государство прекратило контролировать цены на многие потребительские товары. Но из соображений социального и политического характера (в частности, опасаясь инфляции) китайское правительство не спешило выпустить из-под контроля цены на сырье. Без субсидий на электроэнергию и другие факторы производства многим государственным предприятиям пришлось бы закрыться. В феврале 1985-го Государственное управление цен и Государственное управление материальных ресурсов объявили, что госпредприятия могут получать материальное снабжение из двух источников – пользуясь государственной системой распределения и закупая на рынке (Wu Jinglian 2003: 65). Точно так же цены на товары (в основном полуфабрикаты), произведенные в рамках системы государственных квот, фиксировались государством, а цены на товары, произведенные сверх нормы, зависели от превратностей рыночной конъюнктуры.

В отличие от сельского хозяйства, где государство закупало зерно у крестьян либо по договорным, либо по рыночным ценам и продавало его горожанам по фиксированным ценам, в промышленном производстве были задействованы длинные цепочки операций и множество предприятий, прежде чем конечный продукт поступал к потребителю. Даже социализм не мог отказаться от специализации и разделения труда. Поэтому в промышленности с государственным управлением и ценовым контролем возникало больше сложностей, чем в сельском хозяйстве. Поскольку материалы, которые предоставлялись государством (или, скорее, заявки на материалы, распределявшиеся различными ведомствами), можно было легко продать по рыночной цене (то есть намного дороже), китайцы, лично знакомые с чиновниками или директорами госпредприятий, получали возможность наживаться за счет спекуляции. В результате в Китае появилось множество компаний, которые существовали только на бумаге, зато имели связи в правительстве, а потому могли без всякого для себя риска продавать на рынке контролируемое государством сырье. Хотя подобная деятельность способствовала росту сырьевых рынков в Китае, она породила хаотическую ценовую среду во всех секторах экономики. Более того, столь откровенная коррупция вызывала негодование в обществе и настраивала китайцев против реформ.

Система двойных цен имела свои преимущества (например: Lau, Qian Tingyi, Roland 2000). Что касается негосударственного сектора экономики, она позволяла частным компаниям взаимодействовать с государственными посредством рыночного механизма и получать доступ к подконтрольным государству источникам сырья. Частные предприятия перестали зависеть от черного рынка, операции на котором были дороги и сопряжены с проблемами. Они смогли открыто покупать средства производства у госпредприятий по рыночным ценам. Система двойных цен стала одной из причин непрерывного роста частного сектора на протяжении 1980-х годов – и этот рост, вне всякого сомнения, ускорил деградацию госпредприятий.

Что касается госпредприятий, система двойных цен имела непредвиденные последствия. С ее введением реформа госпредприятий вышла за рамки простого «делегирования прав и передачи части прибыли». Уже в 1981 году правительство опробовало на некоторых госпредприятиях систему плановых заданий, разработанную по образцу и подобию системы ответственности крестьянских хозяйств; в 1984-м эта система была введена повсеместно. Главы предприятий подписывали договор с контролирующим ведомством, а рабочие – договор с руководством предприятия. В итоге на госпредприятиях возникла многоуровневая подрядная система, привязывавшая вознаграждение к результатам. В рамках новой подрядной системы сотрудники госпредприятий получили больше свобод. Те, кто мог предложить свои навыки на рынке или отличался инициативностью, производили товары и услуги для рынка; в противном случае они могли трудиться в рамках плана и выполнять государственный заказ. Таким образом, часть рабочих работала не на план, а на рынок – не покидая при этом государственного сектора. Прежде чем нырнуть в пучину рынка (называемого в ту пору «сяхай»), они смогли для начала попробовать воду ногой. Возможность работать на госпредприятии, но в то же время производить товары для рынка помогла им понять, как действуют рыночные силы, и облегчила усвоение уроков рынка. Вез всякой приватизации и без смены привычной структуры собственности сотрудники госпредприятий смогли поработать на рынке; они научились рисковать и раскрыли свой предпринимательский потенциал без ущерба для социализма.

Более масштабная реформа ценообразования стала бы суровым испытанием для госпредприятий, в то время как система двойных цен представляла собой более удобную и менее рискованную меру. Тем не менее в промышленности эта система просто легализовала и расширила практику, которая уже сложилась в разных отраслях на предыдущем этапе реформы госпредприятий и привела к схожим проблемам. Пекин быстро осознал, что требуется срочная всеобъемлющая реформа ценообразования.

 

7

Китайское правительство также приняло меры по развитию единого рыночного пространства во всей стране. В рыночных условиях ценовой механизм направляет поток ресурсов внутри экономики, сначала сообщая всем экономическим акторам о результатах использования ресурсов в условиях конкуренции, а затем позволяя ресурсам переместиться туда, где их применение наиболее выгодно. Рынок может так работать, потому что все

фирмы подчиняются общей рыночной дисциплине и конкуренция на товарном рынке ведет к эффективному использованию производственных факторов. Однако эта система рушится, когда выживание компаний не зависит от того, как их деятельность на товарном рынке оценивается потребителями. В китайской децентрализованной экономике активное вмешательство местных властей и хаотическая ценовая система препятствовали действию рыночных сил. Одним из самых серьезных последствий была фрагментация национальной экономики, затруднявшая свободное движение ресурсов и товаров. Когда ценовая система подавлялась, экономические ресурсы не могли приносить максимальную прибыль. Предприятия не имели возможности свободно продавать свою продукцию на рынке, потребители не могли свободно выбирать. Рыночная система была фактически парализована. Чтобы производство как-то продолжалось, нужна была «видимая рука» государства.

23 марта 1986 года Госсовет опубликовал «Решения по некоторым вопросам дальнейшего стимулирования горизонтальной экономической интеграции». Целью этого документа являлось поощрить к слиянию предприятия в разных регионах и с разным руководством (Peng Shen, Ohen Li 2008: 240). Выстраивание горизонтальных связей в то время считали важнейшей составляющей экономической реформы, без которой невозможно преодолеть торговые барьеры, созданные фрагментированной экономикой. О 31 марта по 19 мая газета «Жэньминь Жибао» опубликовала четыре редакционные статьи с призывом к горизонтальной экономической интеграции и с конкретными рекомендациями, как ее осуществлять (Ibid., 240–241). В отсутствие рыночной системы слияния предприятий хоть как-то способствовали эффективному использованию ресурсов.

Чтобы поддержать горизонтальную экономическую интеграцию, китайское правительство приступило к реформе организации труда (Ibid., 243–244). Система пожизненной занятости с одним-единственным работодателем – «железная чашка риса» – стала изменяться. Предприятия быстро взяли на вооружение практику подрядных работ. Возникло множество быстро развивающихся региональных рынков рабочей силы. Хотя Госсовет стремился сохранить контроль над общим уровнем зарплат на отдельно взятых предприятиях, в декабре 1986 года он предоставил государственным предприятиям полную свободу решать, как оплачивать труд работников, – самим определять размеры зарплат и бонусов. Эти нововведения позволили госпредприятиям лучше приспосабливаться к ситуации на рынке труда, тем самым упростив их слияние.

В то время интеграция предприятий давала дополнительное преимущество: она способствовала расширению самостоятельности госпредприятий за рамки подрядной системы. Обычно горизонтальная интеграция приводила к созданию «акционерных предприятий» – компаний, образовавшихся в результате слияния. В большинстве случаев в Китае – в отличие от корпоративных слияний в рыночной экономике – более крупное предприятие не поглощало полностью более мелких партнеров. Вместо этого каждое предприятие получало условленное количество акций в новообразованной «материнской компании». Хотя изначально передача акций не разрешалась, в других отношениях эти компании сильно походили на современные акционерные общества. Позже модель акционерного предприятия получила широкое распространение в качестве альтернативы подрядной системе и способствовала успеху промышленной реформы. В апреле 1984 года государственный торговый центр в Пекине получил разрешение на публичные продажи акций с целью привлечь капитал (Ibid., 196). В ноябре корпорация Shanghai Feilo Acoustics Corporation также продала свои акции своим сотрудникам и покупателям на рынке; она стала первой китайской компанией, проведшей публичное размещение бумаг (Ibid., 196–197). К концу 1986 года в Китае насчитывалось более 6 тысяч акционерных обществ (Ibid., 198). Благодаря тому что акционерные предприятия смогли привлекать капитал посредством публичного предложения акций и осуществлять деятельность одновременно в нескольких местах, контроль местных органов власти заметно ослаб. Это означало, что предприятия в Китае получили существенно больше прав на самостоятельное хозяйствование.

 

8

На этом этапе китайское руководство допустило серьезную ошибку в экономической политике, которая имела далекоидущие последствия. Для лучшего понимания проблемы следует начать с реформы банковского сектора. До 1978 года в Китае был всего один банк – Народный банк Китая, подчинявшийся центральному правительству и подконтрольный министерству финансов. Его главной задачей являлось финансирование производственных планов государственных предприятий. Поскольку у населения почти не было сбережений, а централизованное планирование не предусматривало кредитование госпредприятий, китайская экономика особо не нуждалась в банках. По оценке Всемирного банка, в 1978 году сбережения домашних хозяйств составляли всего 3,4 % от общего объема сбережений, государственные сбережения – 43,4 %, остальные 53,2 % приходились на долю предприятий (цит. по: Wu Jinglian 2005: 190–191). О началом реформ ситуация в корне изменилась. К 1990-м годам сбережения домашних хозяйств заметно выросли: они составляли от четверти до половины общего объема сбережений (Кгаау 2000). В качестве первого шага на пути реформы банковской системы была введена двухуровневая банковская структура. Народный банк Китая стал Центральным банком Китая, между тем как четыре государственных банка занялись традиционным банковским бизнесом – хранением вкладов и выдачей кредитов. В феврале 1979 года был основан Сельскохозяйственный банк Китая, занимающийся операциями по кредитованию сельского хозяйства; в марте того же года был учрежден Банк Китая, работающий в сфере внешней торговли и инвестиций. Народный строительный банк Китая, занимающийся вложениями в основной капитал, отделился от министерства финансов в августе 1979 года. Промышленно-торговый банк Китая был основан в 1983 году; он проводит все коммерческие операции, не входящие в сферу деятельности трех других банков.

Новая структура покончила с монополией Народного банка Китая. Центральный банк отделили от четырех отраслевых банков, каждый из которых должен был работать как коммерческий банк. Они конкурировали друг с другом за вклады предприятий и частных лиц, но чувствовали себя защищенными на рынке кредитов, поскольку у каждого был свой, определенный государством круг клиентов. Четыре отраслевых банка не слишком утруждали себя выполнением базовых функций – скринингом и мониторингом: правительство продолжало решать за них, куда и сколько инвестировать. При децентрализованной системе управления выделявшиеся правительством инвестиции воспринимались местными органами власти как общий фонд. Это вело к агрессивной конкуренции за инвестиционные квоты и банковские кредиты. Столкнувшись с требованиями местных властей, центральное правительство часто шло на уступки и предоставляло дополнительные кредиты, не предусмотренные инвестиционными планами. К тому же местные власти могли оказывать давление на региональные подразделения государственных банков – и часто его оказывали. Как следствие, Китай постоянно испытывал «инвестиционный голод», как и многие другие социалистические страны.

Отличие Китая заключалось в том, что местные власти добивались инвестиций активнее, чем госпредприятия. Как только местные администрации получили новые полномочия в результате децентрализации управления, в КНР усилился «инвестиционный голод». Он, более того, разрастался – по причине еще одной выдающейся особенности китайской экономики. Начиная с середины 1950-х годов Китай ради субсидирования индустриализации приносил в жертву сельское хозяйство: как правило, цены на сельскохозяйственную продукцию и сырье занижались, а цены на промышленные товары повышались. В ходе реформ ценовой разрыв между сельскохозяйственными и промышленными товарами стал сужаться, тем не менее благодаря необъективной ценовой системе промышленное производство по-прежнему приносило больше прибыли, чем было бы способно приносить в других условиях. В результате промышленных инвестиций добивались как местные органы власти, так и предприятия, особенно негосударственные.

После Третьего пленума ЦК КПК 12-го созыва 1984 года в Китае начался новый этап банковской реформы. Необходимо было предоставить четырем отраслевым банкам больше самостоятельности в сфере кредитования с тем, чтобы банковский сектор стал более конкурентоспособным и независимым. Центральный банк Китая должен был сначала оговорить сумму, которую каждый банк мог выделять на кредитование, а затем дать возможность банкам самостоятельно решать, каким образом выдавать кредиты. В последнем квартале 1984 года из Центрального банка просочилась информация, что общая сумма кредитов, которые банкам позволят выдать в 1985 году, будет определяться исходя из реального объема кредитования в 1984-м. Неудивительно, что все банки постарались немедленно выдать кредиты.

Хуже того, в это же время министерство труда обдумывало реформу зарплат. Оно предложило, чтобы при повышении зарплат в последующие годы за отправную точку были приняты зарплаты 1984 года. В результате государственные предприятия поспешили занять деньги в банках, чтобы повысить рабочим зарплаты – в то самое время, когда банки использовали любую возможность выдать займы. Как следствие, объем банковских кредитов в декабре 1984 года вырос почти на 50 % по сравнению с декабрем 1983-го. Премии сотрудникам госпредприятий увеличились более чем в два раза, общая сумма зарплат – на 38 %. Денежная масса в последнем квартале 1984 года прибавила более 160 %. 8а весь 1984-й она выросла почти на 50 % к предыдущему году и на 45 % превзошла плановые показатели (Xue Muqiao 1996: 313). Ожидался рост инвестиций и потребления: все условия для ускорения инфляции были налицо.

Благодаря щедрым банковским кредитам рост инвестиций в последующие годы заметно ускорился. Стремительно расширялся промышленный сектор, и в первую очередь за счет волостных и поселковых предприятий. В городском округе Уси (провинция Цзянсу), где уровень концентрации волостных и поселковых предприятий наиболее высок, объем промышленного производства рос на 100 % в год и в январе и в феврале 1985 года (Ibid., 316–317). Параллельно с этим усиливалось инфляционное давление. В 1985-м инфляция ускорилась до 9,3 с 2,8 % в 1984 году. Показатель оставался высоким на протяжении 1986 и 1987 годов (6,5 и 7,3 % соответственно), прежде чем подняться до двузначных чисел в 1988-м. Китайское правительство полагало, что умеренная инфляция является обязательным побочным продуктом экономического роста, и не стало предпринимать решительных действий (Ibid., 324).

При подрядной системе руководство госпредприятий стремилось инвестировать в проекты, обещавшие прибыль в краткосрочной перспективе, и считало, что с долгосрочными последствиями должны разбираться их преемники – ив конечном счете государство. В середине 1980-х годов доходы сотрудников госпредприятий неуклонно росли, в то время как государство наращивало инвестиции, чтобы удержать эти предприятия на плаву. В 1987-м субсидии госпредприятиям составляли одну треть расходной статьи государственного бюджета.

Одновременно с этим китайское правительство задумало провести реформу ценообразования, поскольку реформа госпредприятий с ее двойным ценовым механизмом переживала «болезнь роста». Но момент для преобразований был выбран как нельзя неудачно. В 1988 году, когда китайское руководство объявило, что собирается изменить систему ценообразования, резко ускорилась инфляция. Индекс потребительских цен подскочил с 9,5 % в январе до 16,5 % в июне, 19,3 % в июле и 38,6 % в августе – беспрецедентного для КНР уровня. В феврале 1988-го во многих китайских городах началась паническая скупка товаров. Сообщалось, что житель города Уханя купил 200 килограммов соли, а покупатель в Наньцзине унес с собой 500 коробков спичек (Tang Jisheng 1998: 394; Peng Shen, Chen Li 2008: 319). В таких условиях ценовая реформа связана с чрезмерными политическими рисками, решило правительство и отказалось от попытки ввести новый ценовой механизм. Провал реформы ценообразования затронул широкий спектр отраслей. Процесс реформирования приостановился, а в некоторых сферах пошел вспять. В сентябре правительство приняло программу жесткой экономии и китайская экономика вступила в период «корректировки и реорганизации», которому суждено было затянуться на четыре года (Peng Shen, Chen Li 2008: 321).

 

9

Пауза в экономических реформах в Китае продлилась с середины до конца 1980-х годов; политическую сферу также постигли неприятности в этот период. Ху Яобан, бывший, пожалуй, самым прогрессивным политиком в истории Коммунистической партии Китая, в январе 1987 года был вынужден уйти в отставку. В конце 1970-х – начале 1980-х годов Ху Яобан боролся за прагматический подход и господство здравого смысла в политике, за толерантность и либеральное мышление, необходимые для того, чтобы снова сплотить народ вокруг компартии. Но товарищи по партии не разделяли прогрессивных политических взглядов Ху Яобана. У генерального секретаря ЦК КПК возник конфликт с ветеранами КПК и с самим Дэн Сяопином. В 1980-х годах, когда большинство партийцев видели угрозу в «мирной эволюции» и «буржуазной либерализации», Ху Яобан считал, что партии вредит «феодальный деспотизм». Он верил, что компартия сможет отразить любую внешнюю угрозу, если окрепнет изнутри, поддержав свободный обмен мнениями. Ху выступал за ослабление политической диктатуры КПК и за терпимость по отношению к инакомыслящим, в то время как генеральная линия партии этого не предусматривала. В ходе кампании «против духовного загрязнения» в 1983–1984 годах Ху подвергли критике за излишне мягкое отношение к интеллигенции, которой вменяли в вину распространение «духовного загрязнения» в Китае, а также за неспособность сохранить руководящую роль компартии (см. также: Zhao Ziyang 2009: 161–166). В то время как большинство партийных лидеров хотели упрочить однопартийную систему, стремление Ху Яобана услышать и защитить несогласных, а также создать среду для открытых политических дискуссий воспринималось как признак политической слабости.

Поводом для снятия Ху Яобана с должности генерального секретаря ЦК КПК стало его нежелание применять жестокие меры для усмирения студенческих волнений в 1985–1986 годах. В середине 1980-х годов студенты китайских университетов периодически устраивали уличные протестные акции, требуя проведения демократических реформ и соблюдения прав человека. Неполитические мотивы – например, низкое качество еды в университетских столовых – также подпитывали рост недовольства в студенческих городках и побуждали молодежь активно протестовать. В 1986 году в Пекине, Шанхае и других крупных городах с высокой концентрацией высших учебных заведений прошли массовые студенческие демонстрации. Ветераны КПК обрушились на Ху Яобана за то, что он чересчур снисходительно относился к студентам и действовал недостаточно жестко, отстаивая монополию партии на власть. Дэн Сяопин не поддержал Ху Яобана: отношения между двумя коммунистическими вождями к тому времени ухудшились. Ху Яобану не оставалось ничего другого, как уйти с занимаемой должности. Но китайцы (прежде всего студенты и интеллигенция) продолжали считать Ху Яобана защитником свободы слова и невинной жертвой партийной политики. Внезапная смерть Ху Яобана 15 апреля 1989 года поразила весь Китай: люди оплакивали покойного, признавались в любви к вождю. В отсутствие площадки для публичных выступлений студенты вышли на улицы Пекина, чтобы почтить память Ху Яобана. Так начались студенческие волнения 1989 года.

Как всякое политическое явление, студенческое движение 1989 года имело множество причин; судьба его определялась целым рядом факторов. Никто не мог предположить, с чего начнутся волнения и к какой трагической развязке они приведут. Но возникновение и развитие движения объясняются вполне понятными экономическими причинами.

Любая экономическая реформа сопряжена с тем, что меняются правила игры – с неизбежными последствиями для системы распределения. Реформа госпредприятий в Китае не стала исключением из правил. Проигравшие – как в относительном, так и в абсолютном отношении – по понятным причинам стремились выразить свое недовольство, как только у них появлялась такая возможность. Китайская экономическая реформа превозносилась как «реформа без проигравших» (Lau, Qian Tingyi, Roland 2000). Но такого не может быть, если измерять доходы в относительном выражении. Даже если в результате реформы все члены общества стали бы богаче, то относительное положение на «лестнице доходов» у многих бы изменилось. В относительном измерении некоторые китайцы неизбежно почувствовали себя проигравшими. Кроме того, китайцы, имевшие политические привилегии, в 1980-х годах получили возможность нажиться в ходе реформы госпредприятий. Согласно широко распространенному мнению, правительственные чиновники, которые контролировали доступ к государственным ресурсам, и руководители государственных предприятий обогащались за счет арбитражных операций, ставших возможными благодаря системе двойных цен. Злоупотребление государственной властью вызвало недовольство результатами реформ; именно поэтому студенческое движение в 1989 году нашло поддержку у широкой общественности. Таким образом, даже если в абсолютном выражении мы имеем «реформу без проигравших», она все равно может вызвать разочарование и чувство безысходности. Кроме того, ошибки в экономической сфере – в частности, неудачи с денежно-кредитной политикой, преследовавшие Китая начиная с 1985 года и в результате закончившиеся двузначной инфляцией в 1988-м, – породили волну народного негодования: люди готовы были выйти на улицы протестовать.

Как это ни парадоксально, именно сочувствие студентам и активная поддержка со стороны широких слоев населения вызвали тревогу в китайском правительстве. В предшествовавшие годы в студенческих волнениях участвовали в основном только учащиеся университетов; прочие граждане практически не были вовлечены в протестное движение. В 1989 году вместе со студентами на улицу вышли обыкновенные горожане, и это поразило муниципальные власти Пекина. Испуганные муниципальные чиновники в докладах Дэн Сяопину писали о мирных, ненасильственных студенческих демонстрациях как об «антиреволюционной смуте». Большинство китайцев, услышав это, вспомнили о мрачных временах «культурной революции». 26 апреля 1989 года «Жэньминь Жибао» опубликовала редакционную статью под названием «Выше флаг, не бойся смуты», обвинив нескольких активистов – их прозвали «черными руками» – в том, что те являются «заговорщиками», стремящимися «погрузить всю страну в хаос, подорвать политическую стабильность и единство китайского народа». Агрессивный тон статьи и ужасные обвинения не испугали студентов, как надеялись власти. Напротив, молодые люди почувствовали себя оскорбленными и ответили широкомасштабными демонстрациями, заручившись поддержкой населения.

Помимо Пекина студенческие волнения охватили более 130 китайских городов. Многие студенты устремились в Пекин, чтобы проявить солидарность и выказать поддержку демонстрантам, а также просто побывать в столице. Центральное правительство не стало просить губернаторов остановить студентов, направлявшихся в Пекин, и не приказало министерству путей сообщения ссаживать их с поезда. Напротив, студентам разрешили бесплатно доехать до столицы. Когда Пекин наводнили студенты со всей страны, ситуация стала выходить из-под контроля. По прошествии времени в студенческом движении верх взяли радикальные элементы. 13 мая несколько сотен студентов объявили голодовку. Конфронтация между протестующими и правительством постепенно усиливалась; ни одна из сторон не хотела – или не могла – пойти на компромисс. 20 мая китайское правительство ввело военное положение, но не смогло обеспечить соответствующий режим из-за активного сопротивления студентов и жителей Пекина. 50 тысяч военнослужащих, направлявшихся в сторону площади Тяньаньмынь, чтобы выполнить приказ, были остановлены студентами и горожанами; спустя два дня войска отступили. Это событие не только накалило страсти, но и уверило демонстрантов, что они смогут победить правительство, если сохранят единство и проявят решимость. Привычная к войнам, революциям и классовой борьбе, но не умевшая выстраивать диалог с населением, партия не была готова к примирению. Кроме того, студенты, стоявшие на площади с середины мая, были слишком плохо организованы, чтобы договориться с правительством. В ночь с 3 на 4 июня с одобрения Дэн Сяопина вооруженные армейские подразделения при поддержке танков и бронетранспортеров взяли площадь штурмом, расстреляв сотни мирных граждан.

События на площади Тяньаньмынь имели серьезные последствия для китайской экономической реформы, по крайней мере в краткосрочной перспективе. В последующие годы объем иностранных инвестиций уменьшился, а международная торговля значительно сократилась. Многие реформы пришлось свернуть, а в некоторых областях наметился откат. Частный бизнес переживал худшие времена с начала реформ. Тем не менее разгон демонстрации на площади Тяньаньмынь не означал, что начинается еще один затяжной период преследования инакомыслящих. Китай не отказался от политики открытости Западу После 10 лет реформ китайская политика существенно изменилась по сравнению с эпохой Мао Цзэдуна. В долгосрочной перспективе события на площади Тяньаньмынь не сказались на экономических реформах. Поскольку китайцы разочаровались в политике, все свои таланты они направили в русло частного предпринимательства. Но Китаю пришлось подождать, пока в 1992 году Дэн Сяопин не отправится в «южное турне», чтобы снова зажечь огонь рыночных реформ. Использование оружия и танков против безоружных студентов и других гражданских лиц выявило слабость и уязвимость непрочной политической власти Китая – в частности, полное отсутствие у нее институциональных механизмов для решения проблемы общественного недовольства и недостаток политических навыков для того, чтобы убедить и увлечь народ мирными способами.

 

10

На протяжении 1980-х годов наиболее упорное сопротивление рыночным реформам оказывали не опасавшиеся конкуренции сотрудники государственных предприятий и не партийные функционеры или правительственные чиновники, боявшиеся потерять привилегии. Главным врагом реформ была приверженность Китая социалистическим идеям. Политика оставалась по сути социалистической; она демонстрировала, насколько прочна власть идеологии, даже если правительство стремится от нее освободиться. Свидетельством тому служит пример Чэнь Юня, который, с одной стороны, отстаивал плановую экономику, а с другой – поощрял развитие рынка и частного предпринимательства. В этой связи «Решения о реформе экономической системы» 1984 года представляют собой настоящий прорыв: они преодолели границы, очерченные Коммюнике 1978 года. Начиная с этого момента целью экономических реформ была объявлена не социалистическая модернизация, а рыночная экономика.

Дэн Сяопин воспринимал экономические реформы в Китае как рискованное предприятие или эксперимент, основанный на методе проб и ошибок. Китайскому народу, прежде всего вождям, предстояло расстаться со старыми идеями, привычным образом мысли и обрести новые. В первую очередь это касалось представлений о рыночной экономике и понимания того, что значит разделение труда между государством и рынком, между субъектами общественной и частной собственности. В этом коллективном процессе обучения главным стимулом приобретения новых знаний очевидно является личная выгода. Важнейшей составляющей частью китайских экономических реформ был акцент на материальной заинтересованности, которую осуждали и жестоко подавляли во времена Мао Цзэдуна с их радикальным идеализмом. Экономические реформы начались с осознания того факта, что нищета не является социалистической добродетелью. «Выть богатым – это почетно!» – гласило знаменитое высказывание Дэн Сяопина. Мысль о том, что следует исходить из личных интересов, тогда была сама по себе революционной. Учебники по экономике, возможно, слишком активно пропагандировали идею Адама Смита о том, что человеком движут прежде всего личные интересы. Этот упрощенный подход был бы оправдан, если бы идеи навеки оставались неизменными. Однако в реальном мире они меняются, и эти трансформации имеют далекоидущие последствия – хотя бы потому, что помогают нам заново определить, кто мы, куда идем, что нам позволено, а что нет. Избрав экспериментальный подход к реформе, китайское правительство верило, что идеи доминируют над интересами, и настойчиво подчеркивало важность «раскрепощения сознания» на протяжении всего периода реформ. Перефразируя Дэвида Юма, интересы – это рабы идеи.

Как правило, институциональные изменения в равной степени зависят от личных интересов и идей, и часто такие преобразования срываются из-за неумения преодолеть конфликт интересов или столкновение идей. Конфликт интересов и его разрешение посредством имущественных прав и рыночной конкуренции был и остается главным предметом экономического анализа. Столкновение идей, однако, не получило должного внимания. Когда институциональный анализ принимает во внимание идеи и идеологии, их часто рассматривают как неотъемлемую часть неформальных институтов, которая включает нормы, обычаи и ценности, поддерживающие работу формальных институтов. Не обладающие ни официальным статусом, ни значительными возможностями принуждения, неформальные институты часто считаются менее действенными, чем формальные институты, оказывающие непосредственное влияние на человеческое поведение. Однако, похоже, это больше относится не к реальным институтам, а лишь к представлению о них.

Вообще говоря, институты выполняют две взаимосвязанные, но различные социальные функции. Во-первых, институты – это созданные человеком приспособления, без которых человеческое общество не выжило бы. Многие институты возникают в результате действий человека, но без предварительного плана, непреднамеренно; некоторые создаются целенаправленно, однако дают неожиданные плоды, которые могут бросить тень на изначальную цель. Институты работают, объединяя отдельных граждан в разные социальные организации – например, в семьи, фирмы, политические партии и национальные государства.

Работа этих корпоративных акторов и их взаимодействие друг с другом ради достижения намеченных целей регулируются и координируются с помощью других институтов. Неудивительно, что различные научные дисциплины в последнее время уделяют повышенное внимание той сложной роли, которую институты играют в экономике и жизни общества.

Во-вторых, так как институты активно участвуют в создании и деятельности организаций, а также в определении и укреплении социальных границ, они постепенно начинают играть дополнительную роль. В этой второй роли институты представляют собой не столько инструмент, призванный служить нашим интересам, сколько символ нашей идентичности, показывающий окружающим, кто мы и каковы наши ценности. Когда мы отождествляем себя с каким-либо институтом, вместо того чтобы видеть в нем средство структурирования социальной жизни и продвижения наших интересов, он становится символом статуса. Глубокие когнитивные изменения происходят на индивидуальном и социальном уровнях, когда созданный в прагматических целях институт начинает играть роль социального статуса – определять нашу личную и коллективную идентичность.

Когда Мао Цзэдун в середине 1950-х годов приступил к социалистическим преобразованиям, принято было считать, что социализм – лучший способ сделать Китай сильной и процветающей страной. Стремительное превращение Советского Союза из отсталой аграрной страны в мощное индустриальное государство убедило китайских лидеров в превосходстве социализма; победа СССР над немецкими захватчиками во Второй мировой войне укрепила их веру в непобедимость социализма. В результате социализм был принят китайским правительством в качестве программы строительства нового Китая. Кроме того, централизованное планирование и коллективная собственность должны были искоренить экономическое неравенство, которое считалось корнем всех социальных зол. Однако со временем отношение к социализму в Китае изменилось. Социализм постепенно превратился из инструмента политики во всепоглощающую цель, во имя которой можно было принести в жертву китайский народ. Под предлогом защиты и распространения социализма народ стал пешкой в политической игре. Эта двойная метаморфоза остается загадкой. Процесс двойного отчуждения социализма вызывает иронию: как получилось, что социализм, призванный повести китайский народ «золотой дорогой» к миру и процветанию, стал служить оправданием хаоса и нищеты? Как мог китайский народ вместе со своим несговорчивым, претендующим на величие лидером оказаться рабом чуждой ему идеологии, хотя мнил себя хозяином истории?

К сожалению, китайцам понадобилось пережить катастрофу «большого скачка» и «культурной революции», чтобы пересмотреть свои взгляды на социализм и перестать себя с ним идентифицировать. Если китайские руководители извлекли из своих ужасающих ошибок какой-то урок, он, безусловно, был самым дорогостоящим в истории человечества. В любом случае дебаты о критерии истины в 1978 году имели важные последствия: они заставили усомниться в священном статусе марксизма и в правомерности национальной идентификации с социализмом. Когда Китай в конце 1978-го взял курс на «социалистическую модернизацию», он по-прежнему верил в превосходство социализма. Тем не менее социализму вернули прежний статус: из сверхзадачи он снова превратился в рабочий инструмент, как и положено политической идеологии. Теперь Китай мог подвергнуть социализм эмпирической проверке и судить о нем по результатам опыта. Идентичность сменить трудно, гораздо легче заменить малоэффективный инструмент.

Освобождение коллективной ментальности от тисков социализма имело далекоидущие последствия для китайского народа. Пока социализм был частью их коллективной политической идентичности, любые сомнения в идеологии были равносильны самоубийству, любая критика социализма приравнивалась к измене. В такой атмосфере было просто невозможно вести какую-либо значимую интеллектуальную дискуссию. Многие политические оппоненты Мао стали жертвами преследования только за то, что выразили свое несогласие с мнением вождя: во время коллективизации сельского хозяйства в начале 1950-х годов пострадал Дэн Цзыхуэй, в период «большого скачка» – Пэн Дэхуай, во время «культурной революции» – Лю Шаоци и Дэн Сяопин. Отсутствие институционального механизма для разрешения политических споров и идейных разногласий не только стоило коммунистам политической карьеры (и даже жизни, как было в случае Лю), но и позволило Мао продолжать вести страну неверным, гибельным курсом.

После окончания «культурной революции» китайские руководители стали спокойнее относиться к внутрипартийным разногласиям и проявлять снисходительность к терпящему поражение противнику. Свидетельством тому стал суд над «бандой четырех», а позже – снятие с поста Хуа Гофэна (1981), Ху Яобана (1987) и Чжао Цзыяна (1989). Проигравших в борьбе за власть публично не разоблачали и не унижали, как раньше; к смертной казни приговаривали редко, хотя до прихода к власти коммунистов и в эпоху Мао Цзэдуна оппонентов часто лишали жизни. На протяжении 1980-х годов политическая жизнь Китая была организована гораздо более разумным образом.

Улучшения объяснялись в основном двумя институциональными изменениями. Первым из них было более активное участие ученых в политической жизни. По контрасту с эпохой Мао Цзэдуна, когда ученых называли «вонючим девятым классом», с началом реформ их начали признавать за профессиональный опыт и знания. Затем ученые стали играть свою традиционную роль, выступая в качестве консультантов и советников правительства. Они владели знаниями, которых порой не хватало участникам политических дебатов, и, самое главное, были беспартийными, а потому способствовали деполитизации дискуссий.

Иногда ученые принимали непосредственное участие в спорах – когда становились членами государственных или квазигосударственных аналитических центров, которые появились в начале 1980-х. Эти центры включали Китайскую академию социальных наук (в нее входил Институт экономики), Центр исследований проблем развития экономики сельского хозяйства (создан в сентябре 1980 года), Управление реформы экономической системы (1980), Центр экономических исследований (1980), Государственный комитет по развитию и реформе (создан в марте 1982 года при Госсовете KHF), а также Центр по изучению аграрной политики при секретариате ЦК КПК (1982). Все они, независимо от статуса, работали в тесном сотрудничестве с китайским правительством: предоставляли руководству информацию, помогали ему проводить политические дискуссии и определять курс экономической политики. Непосредственное участие ученых в разработке курса способствовало более спокойному течению политических дискуссий, помогало избежать прямой конфронтации различных партийных фракций. Хотя в некоторых случаях ученые занимали государственные должности и были уважаемыми членами компартии, они редко принимали участие в борьбе за власть. К тому же ученых можно было легко уволить или просто проигнорировать: на политической стабильности это бы никак не сказалось. Споры между учеными и конкуренция между идеями служили аналогом «борьбы за доверенности», благодаря чему удавалось избежать прямых столкновений между враждующими группировками в центре политической власти.

В начале 1980-х годов ученые в значительной мере повлияли на содержание и тон дискуссий по вопросам реформирования сельского хозяйства, предприятий и цен. Ярким примером тому служат разногласия в связи с рекомендательным планом развития экономики, когда правительство хотело ввести рыночные механизмы и сохранить централизованное планирование. Чэнь Юнь был категорически против подобных перемен, в то время как Чжао Цзыян хотел с их помощью придать гибкость экономической политике, избежав однозначного отказа от централизованного планирования. Группа экономистов из Китайской академии социальных наук выступала в защиту рекомендательного плана. Когда Чэнь подтвердил намерение не идти на уступки, ведущие ученые получили выговор за свои взгляды, что должно было послужить сигналом для Чжао. Таким образом опасную конфронтацию между Чэнем и Чжао удалось предотвратить (Tang Jisheng 1998: 324–325; Tang Jisheng 2004: 195–199).

Вторым, более заметным, институциональным изменением стала перестройка китайской правовой системы. Во время «культурной революции» законы не соблюдались и даже председатель KHF Лю Шаоци не смог отстоять свои основные права. Пострадали большинство китайских лидеров эпохи Дэн Сяопина (в первую очередь сам Дэн), и неудивительно, что они стремились изменить правопорядок. Прежде чем заняться другими вопросами, постмаоистское правительство направило усилия на реформу в области права. 5 марта 1978 года на Первой сессии

ВОНП 5-го созыва была принята третья Конституция Китайской Народной Республики, восстановившая положения о прокуратурах и судах.

Дэн Сяопин, по его собственным словам, был сторонником «правовой демократии». Принимая японскую делегацию 28 июня 1979 года, он сообщил гостям:

Мы должны укреплять как демократию, так и правовую систему потому что оказались неэффективными. В целях укрепления демократии надо улучшить нашу правовую систему. Вез масштабной демократии и надежной правовой системы ничего нельзя, сделать. Мы сильно пострадали от хаоса и потрясений…

Действительно, на протяжении многих лет мы жили без законов и правовой системы. Нa этой сессии Всекитайского собрания народных представителей мы сформулировали семь законов. Некоторые из этих законов содержат статьи, которые пересматривают положения Конституции… Это было необходимым условием для создания политической ситуации, которую отличают стабильность, единство и энтузиазм. Если мы не добьемся такой политической ситуации, мы не сможем реализовать программу четырех модернизаций После окончания этой сессии мы должны, разработать ряд законов. Нам недостает многих необходимых гражданско-правовых норм. Мы также должны принять множество законов, регулирующих экономическое развитие, например о предприятиях. Принятых законов не хватает. Нам нужно принять около ста законов, которых у нас нет. Поэтому впереди много работы, и это только начало. Мы должны способствовать становлению демократии и правовой системы. Это как две руки: если у человека одна рука слабая, он не сможет ничего сделать 3 '.

Позже, выступая перед членами правительства 13 декабря 1979 года, Дэн Сяопин вернулся к этой мысли, признав, что «[наша] правовая система нуждается в укреплении… Правовой демократии нужна систематизация, чтобы система и законы не менялись при смене руководства или изменениях во взглядах или приоритетах. [В прошлом] люди часто считали, что слово вождя – закон; несогласие с мнением вождей приравнивалось к нарушению закона… Когда речи вождей менялись, негласно менялись и законы» (цит. по: Shen 2000: ix). В течение нескольких лет после выступления Дэн Сяопина было издано множество законов, охватывающих уголовное, гражданское, экономическое и административное право, в том числе новая Конституция 1982 года, которая действует до сих пор (изменения в нее вносились четыре раза – в 1988, 1993, 1999 и 2004 годах). В период 1978–2008 годов китайские законодатели приняли 229 федеральных законов. В настоящее время действуют всего восемь законов, введенных до 1978 года (Gilboy, Read 2008: 155).

Еще больше поражают успехи в законотворческой деятельности, касавшейся особых экономических зон. 1 июля 1979 года в Китае был принят Закон о паевых совместных предприятиях с китайским и иностранным капиталом. Он был воспринят как «важная веха в развитии законодательства» (Clark, Murreil, Whiting 2008: 381) и свидетельствовал о том, что Китай, дабы заручиться доверием на международном уровне, готов привлекать иностранные инвестиции и твердо намерен придерживаться законов. 13 декабря 1981 года был принят Закон об экономических контрактах; за ним последовали Закон о товарных знаках (23 августа 1982 года), Закон о внешней торговле (21 марта 1985 года), Закон о предприятиях с иностранным капиталом и Общие положения гражданского права (12 апреля 1986 года), Закон о банкротстве предприятий (12 декабря 1986 года). 13 апреля 1988 года появились Закон о контрактных совместных предприятиях с китайским и иностранным капиталом и Закон о промышленных предприятиях, находящихся во всенародной собственности, а 25 июня 1988 года – Временные положения о частных предприятиях. Одновременно с этим бурно развивались и другие правовые институты, такие как адвокатура и суды. Так, если в 1979 году в Китае практически не было адвокатов, то в 1984-м на условиях полной занятости работали 10 тысяч адвокатов, а в 2004 году их было уже 100 тысяч.

Необходимо отметить тот факт, что развитие правовой сферы в постмаоистском Китае – процесс, о котором Уильям Альфред из Гарвардской школы права отозвался как о «событии грандиозных исторических масштабов» (Alfred 1999: 193), – помогло деполитизировать китайскую политику и ограничить власть центрального правительства посредством принципа верховенства закона. Даже сегодня в Китае этот принцип не всегда соблюдается и государство продолжает вмешиваться в экономику и жизнь общества в целом. Тем не менее принцип верховенства закона, активно внедряемый с 1978 года, обеспечил правовую защиту местным властям, стремящимся помимо прочего обеспечить экономическое развитие региона. В качестве примера можно привести принятие ВОНП Положения об особых экономических зонах провинции Гуандун 26 августа 1980 года (Chen Hong 2006: 19–23; Xiao Donglian 2008: 766–768). Это был первый случай в истории КНР, когда Всекитайское собрание народных представителей приняло закон, подготовленный провинциальным законодательным органом. Создание особых экономических зон было настолько смелым шагом, что провинциальные чиновники не чувствовали себя в безопасности, не получив от центрального правительства санкций в виде специального закона. Этот закон предоставил особым экономическим зонам постоянную правовую защиту и независимость от местных властей, что усилило доверие иностранных инвесторов. Вместе с тем он гарантировал правовую защиту и местным органам власти, которые почувствовали, что могут спокойно развивать предпринимательство под защитой «имперского меча», как говорят китайцы.

Во времена Мао правительственных чиновников часто понижали в должности или даже приговаривали к тюремному заключению, если их слова или поступки признавались «антипартийными» или «контрреволюционными». Критерии того, что следует считать нарушением партийной дисциплины, были субъективны и расплывчаты, поскольку по большей части их определял сам Мао Цзэдун, известный своей непредсказуемостью. Это означало, что, несмотря на попытки Мао провести децентрализацию управления, местные чиновники редко действовали по собственной инициативе: они подчинялись прихотям Мао. Развитие правовой системы в постмаоистскую эпоху было задумано для того, чтобы такого больше не повторилось, и в этом отношении Китай добился несомненных успехов.

Важно также подчеркнуть, что, поскольку за соблюдением законов следили местные органы власти, правовое развитие означало передачу полномочий от центрального правительства местным администрациям. Как мы увидим в следующей главе, это способствовало зарождению региональной конкуренции.

Вместе с тем «закон» и «порядок» в понимании тогдашнего китайского руководства принципиально отличались от того, как «верховенство права» трактуется с точки зрения западной правовой и политической культуры. Основной целью правовой демократии в Китае было поддержание политической стабильности и преемственность политического курса в условиях однопартийной системы. После «культурной революции» китайское правительство провозгласило верховенство закона, чтобы защитить политическую структуру от двух негативных факторов, которые, по его мнению, в прошлом поставили китайскую политическую систему на грань краха, – от безрассудных решений высшего руководства и активного участия масс в политической жизни. Ни на один из этих факторов правовые ограничения до этого не распространялись. Вез надлежащих институциональных механизмов, способных направить и укротить народные страсти, «большая демократия», за которую выступал Мао, оказалась не в состоянии выполнить поставленную перед ней задачу – освободить политику от обюрокрачивания. Мао не понимал, что без права не будет ни демократии, ни порядка. Поскольку сам Мао часто ставил себя превыше закона, два источника хаоса вступили во взаимодействие и парализовали китайскую политическую систему во время «культурной революции». Такой сценарий был бы катастрофой для Дэн Сяопина и других лидеров постмаоистского Китая.

Поскольку децентрализованная политическая структура увеличивала риск того, что местные власти начнут принимать причудливые решения, требовалось срочно установить верховенство закона. Однако, как было указано выше, верховенство закона по сути являлось попыткой структурировать и регулировать иерархию властных отношений в дебрях китайской политики. Это означало, что при принятии решений Пекин должен был соблюдать юридические процедуры, в то время как местные власти пользовались свободой действий в рамках закона. По сравнению с политической системой времен Мао Цзэдуна это было существенным шагом вперед. Однако контраст с верховенством закона, под которым в первую очередь понимают выстраивание горизонтальных отношений между индивидуальными и корпоративными акторами, обладающими равным политическим и правовым статусом, был разительным.

Более того, поскольку законодательная власть в Китае принадлежит центральному правительству, верховенство закона более действенно помогает сдерживать н дисциплинировать центральное руководство. Эффективность верховенства закона в том, что касается поддержания политической стабильности, впечатляет: если с 1949 по 1976 год Пекин практически все время боролся за то, чтобы не погрузиться в политический хаос, то после смерти Мао передача власти происходила спокойно, без угрозы для политического порядка – за исключением событий на площади Тяньаньмынь. Стремление к верховенству закона также помогает укрепить позиции местных органов власти по отношению к Пекину. Поскольку центральное правительство не готово отказаться от монополии на власть или подчиниться диктатуре закона, оно вынуждено осуществлять свою власть на местах за пределами области права, полагаясь на административные (неправовые) формы управления и кадровую политику. Эта тактика реализуется по большей части через аппарат Коммунистической партии, в частности мощный организационный отдел ЦК КПК. Следовательно, экономическая реформа не ослабила роль партии, не снизила ее значимость в политической жизни. Напротив, партия стала неотъемлемой частью сложной институциональной структуры, лежащей в основе китайской экономической реформы. Тем не менее вопрос о том, как интегрировать партию в правовую систему, остается открытым. Пока КПК стоит выше закона, те, кто может действовать от ее имени, законов не признают. Это подрывает и право, и руководящую роль партии.

Начальный этап китайской экономической реформы в 1980-х годах проходил под знаком верности идеям социализма и ознаменовался приходом сильных лидеров в руководство Коммунистической партии Китая. Шло время, и по мере накопления опыта реформирования влияние социализма на умы партийных вожаков начало ослабевать. Прежде всего это относится к сфере экономики, где блестящие успехи частного сектора столь явно контрастировали с результатами госсектора, что не заметить этого было просто невозможно. Хотя китайцев отличал открытый и реалистичный стиль мышления, избавиться от старых представлений было нелегко, а практика и неоднозначный опыт не всегда подсказывали, какое решение принять. Приходилось рисковать, и ошибки были неизбежны. Тем не менее Китай не отказался от того, что Дэн Сяопин назвал «великим экспериментом».