Буколика

Купаясь в ярких лучах далекого солнца, лес жил и дышал. Он уже улавливал присутствие космического корабля, только что пронзившего легкую дымку верхних слоев атмосферы, но извечная ненависть леса ко всему чужому еще не успела проявиться в тревоге.

На площади в тысячи квадратных километров переплелись его корни, образуя единую подземную сеть; вершины бесчисленных деревьев беспечно покачивались под легкими прикосновениями лениво ласкающего их бриза. Дальше, простираясь через холмы и горы, вдоль побережья бескрайнего моря поднимались другие леса, такие же огромные, как первый.

Восстанавливая в памяти самые древние события, след которых еще не полностью стерся, лес вспомнил, что однажды уже отстаивал свою территорию от какой-то неясной опасности. Постепенно он улавливал характер этой угрозы — она тоже была связана с космическим кораблем, похожим на тот, что сейчас спускался с неба. Лес был не в состоянии отчетливо вспомнить, каким образом он добился тогда победы, но в том, что ему пришлось сражаться, был уверен. По мере того как лес все полнее осознавал приближение несущегося в розовато-сером небе корабля, его листва начала тихо нашептывать легенды об ушедших в прошлое победных битвах. Его медленно текущие мысли неторопливо распространялись по чувствительным каналам, и вот уже могучие ветви тысяч деревьев затрепетали почти незаметно для глаза. Этот трепет, постепенно охвативший все деревья, сопровождался легким шумом, породившим ощущение напряженности. Вначале шум был почти неуловим, словно его вызвало легкое дуновение пронесшегося над зеленой долиной ветерка, но мало-помалу он усилился, расширился и захватил весь лес, который напрягся, дрожа от ненависти и пристально следя за приближающимся кораблем.

Корабль, описывая дугообразную траекторию, быстро увеличивался в размерах. Теперь, когда он был совсем низко, его скорость и размеры оказались гораздо более впечатляющими, чем представлялось лесу вначале. Корабль угрожающе спланировал над лесом, затем опустился еще ниже, не заботясь о том, что он уже задевал вершины деревьев. Затрещали ветви, вспыхнули тонкие побеги; могучие деревья были сметены страшным вихрем, словно ничтожные былинки, бессильные и невесомые. Корабль продолжал спуск, пробивая себе путь через стонущий и ревущий лес. Он приземлился, тяжело продавив под собой почву, в нескольких километрах от того места, где коснулся первой вершины. Позади осталась уродливая просека, заваленная трепещущими останками сломанных деревьев. Этот длинный прямой путь разрушения отчетливо выделялся на фоне зеленого лесного массива. И лес внезапно вспомнил, что все происходящее сейчас было лишь повторением прошлого.

Лес немедленно приступил к отторжению поврежденных участков. Он оттянул из искалеченных деревьев все соки, и дрожь листвы на пострадавшей территории прекратилась. Позже он направит сюда молодые побеги, чтобы восстановить утраченное, но сейчас он принимал поразившую его частичную смерть, смиряясь со случившимся, и чувствовал при этом страх, — страх с примесью гнева. Ему приходилось терпеть присутствие этого пришельца, лежавшего на его раздавленных стволах, на еще продолжавшей жить части его тела. Он ощущал холод прочной стальной оболочки корабля, и по мере того, как рос страх, нарастал и гнев. Шепот памяти распространился по его чувствительным каналам. Подожди немного, говорила она, где-то в моих недрах должно было сохраниться воспоминание о тех временах, когда прилетели другие корабли, похожие на этот. Однако прошлое отказывалось проясняться. Напряженный, но еще не до конца уверенный в себе, лес приготовился к первой атаке. Он начал расти вокруг корабля.

Давно, очень давно он осознал свою невероятную способность к росту. Это было в те времена, когда он еще не занимал столь обширную площадь, как сейчас. Однажды он заметил, что вскоре соприкоснется с другим лесом, подобным ему. Две растущие массы деревьев, два гиганта на бесконечно ветвящихся корнях медленно, осторожно приблизились друг к другу, испытывая взаимное восхищение, но не теряя бдительности, удивленные тем, что рядом могло существовать еще что-то такое же живое. Оба леса сошлись, коснулись друг друга… и началось сражение, длившееся много лет.

Во время этой затянувшейся битвы в центральной части леса практически прекратился любой рост. Деревья перестали выпускать новые ветви, листья, подчинившись суровой необходимости, стали более жесткими и приобрели способность выполнять свои функции на протяжении гораздо более длительного, чем обычно, периода. Даже корни развивались замедленно — все силы леса были отданы наступлению и обороне. За одну ночь вырастали настоящие стены из деревьев. Огромные корни, вертикально углубившись в почву, прокладывали затем горизонтальные галереи длиной во много километров. Пробиваясь через скальные породы и руды металлов, они создавали живые стены, стараясь преградить путь вторжению растительности противника. На поверхности живые барьеры разрастались настолько, что на протяжении десятков километров стволы стояли почти вплотную друг к другу. На этой стадии великая битва в конце концов утихла. Каждый из противников признал непреодолимыми воздвигнутые врагом препятствия. Значительно позже лес принудил к такому же статус-кво еще один лес, атаковавший его на другом фронте.

Образовавшиеся при этом границы вскоре стали для леса такими же естественными преградами, как простирающееся на юге безбрежное море или как леденящий холод, господствующий круглый год на заснеженных вершинах гор.

Как во время сражений с другими лесами, лес бросил против вторгшегося в его владения пришельца все свои силы. Его деревья тянулись к небу со скоростью метра в минуту. Ползучие растения тут же карабкались по ним и перебрасывали гибкие висячие мостки через корабль. Вскоре неудержимый поток растительности хлынул на металл корабля, переплеснулся через него и соединился с деревьями на другой стороне. Корни деревьев глубоко проникли в земные недра и укрепились в твердых породах, более прочных, чем любой когда-либо построенный корабль. Деревья достигли невероятной толщины, лианы превратились в чудовищные тросы. Когда дневной свет сменился сумерками, корабль уже был погребен под тысячетонной массой растительности, настолько плотной, что его даже нельзя было разглядеть.

Для леса настало время перейти к действиям, завершающим уничтожение агрессора. Сразу же после прихода ночи под кораблем закопошились мельчайшие корешки. Они были микроскопически малы и настолько тонки, что их диаметр у окончания не превышал нескольких десятков атомов. Поэтому металлические стенки корабля, казавшиеся твердыми и непроницаемыми, были для них почти пустотой. Они без малейших усилий проникали в закаленную сталь.

В этот момент корабль неожиданно нанес ответный удар. Металл его стенок начал разогреваться и быстро раскалился докрасна. Этого было достаточно — микроскопические корешки мгновенно съежились и погибли. Находившиеся поблизости более крупные корни начали медленно воспламеняться по мере того, как до них доходил иссушающий жар. На поверхности земли разразилась новая трагедия. Из сотен отверстий, появившихся в корпусе корабля, вырвалось пламя. Сначала загорелись лианы, затем огонь охватил деревья. Это не было похоже ни на вспышку неконтролируемого пламени, ни на яростный лесной пожар, с неукротимым пылом скачущий с дерева на дерево. Лес уже давно научился подавлять огонь, возникающий после удара молнии или в результате самовозгорания, — для этого было достаточно направить к пораженным деревьям массу древесных соков. Чем зеленее было дерево, чем богаче насыщено соками, тем труднее было удержаться на нем огню.

Лес не сразу вспомнил, приходилось ли ему прежде бороться с огнем, который так свирепствовал бы среди деревьев, сквозь потрескавшуюся обожженную кору которых тут же проступала вязкая смолистая жидкость. Этот огонь был совсем иным — не только пламя, но сама энергия. Огонь не нуждался в питании древесиной, а жил благодаря содержащейся в нем силе.

В конце концов происходящие события вернули лесу его память. Картина прошлого остро пронзила его существо, — картина, не оставлявшая больше никаких сомнений в том, что ему пришлось сделать когда-то, дабы избавить и себя и всю планету от такого же вторжения.

Лес начал отступать от корабля. Он бросил нагромождения древесины и листвы, с помощью которых пытался пленить это инородное тело. По мере того как драгоценные древесные соки возвращались к деревьям, образовавшим теперь вторую линию обороны, пламя становилось все ярче, пожар разрастался, освещая окрестности феерическим светом.

Прошло некоторое время, прежде чем лес понял, что испепеляющие все вокруг лучи больше не извергаются кораблем, а окружавшие его огонь и дым образуются при нормальном сгорании древесины. Это вполне соответствовало тому, что лес вспомнил о давным-давно произошедших событиях.

В неистовой спешке, хотя и с едва сдерживаемым отвращением, он взялся за то, что предоставляло ему единственную возможность избавиться от пришельца, — теперь он прекрасно отдавал себе в этом отчет. Он спешил, так как ему до ужаса было ясно, что порождаемое кораблем пламя могло уничтожить целые леса; отвращение же было связано с тем, что этот способ обороны неизбежно заставлял его страдать от ожогов, причиняемых энергией, — ожогов лишь немного более слабых, чем те, которыми ранил его корабль. Десятки, сотни тысяч корней устремились к отложениям горных пород и рудным скоплениям, которых они старательно избегали со времени появления на планете предыдущего корабля. Тем не менее, несмотря на необходимость спешки, весь процесс сам по себе был очень медленным. Микроскопические корешки, дрожащие от нетерпения, заставляли себя погружаться в скопления руды на недосягаемых глубинах и с помощью сложного осмотического процесса извлекали частички чистого металла из комплексной первичной руды. Эти частички были почти такими же бесконечно малыми, как и корешки, проникшие незадолго до того в стальные стенки корабля, и настолько легкими, что могли свободно переноситься во взвешенном состоянии по лабиринту корней.

Вскоре тысячи, затем миллионы таких крупинок уже находились в движении в бесчисленных каналах древесины. И хотя каждая сама по себе была ничтожно малой, поверхность почвы, на которой они отлагались, постепенно засверкала в отблесках умирающего пожара. К тому времени, когда над горизонтом появилось солнце, сверкающий серебристый круг диаметром в несколько сот метров окружал корабль.

Около полудня корабль снова ожил. Из многочисленных открывшихся люков появились летающие механизмы. Они опустились на землю и начали собирать беловатую пыль, безостановочно засасывая разверстыми пастями воздухозаборников мелкие частички металла. Они работали с большой осторожностью, но к тому времени, когда приблизился закат, ими уже было собрано более двенадцати тонн тонкодисперсного урана-235.

После наступления ночи все аппараты скрылись в корабле, люки которого тут же захлопнулись. Вскоре длинный, похожий на торпеду корабль тихо оторвался от земли и устремился в небо, к мерцающим звездам.

Первые известия об изменившейся обстановке донеслись до леса сразу же после того, как глубоко зарывшиеся в землю под кораблем корни сообщили об уменьшении давления на них. Тем не менее лесу все же понадобилось немало времени на то, чтобы окончательно прийти к выводу, что необходимо убрать урановую пыль, оставшуюся на поверхности почвы, потому что испускаемые ею радиоактивные лучи слишком далеко распространялись вокруг, причиняя боль. Произошедший вслед за этим несчастный случай имел очень простую причину. Радиоактивное вещество было извлечено лесом из определенных рудоносных пород; поэтому, чтобы избавиться от него, нужно было всего-навсего возвратить это вещество в ближайший ураноносный пласт, залегающий среди пород, поглощающих радиоактивность. Все это казалось лесу весьма простым и очевидным.

Через час после начала осуществления этого плана в небо взметнулось пламя ядерного взрыва. Это был чудовищный взрыв, его масштабы намного превосходили способность леса к пониманию природы этого явления. Но, хотя он и не услышал грохота, не увидел потрясающий силуэт посланника смерти, с него было достаточно и того, что он почувствовал. Невероятной силы ураган смел с лица планеты десятки квадратных километров растительности. Тепловая волна вместе с лавиной радиации вызвала пожары, для подавления которых потребовались длительные усилия. Ужас, который испытал лес, постепенно прошел, когда он начал вспоминать, что и это происшествие имело место когда-то в прошлом. Намного отчетливее, чем это воспоминание, перед лесом вставали перспективы дальнейших действий на основе произошедшего. Лес не собирался упускать предоставляющуюся ему возможность.

На заре следующего дня он перешел в наступление. Его жертвой стал старый соперник, который, если верить ненадежной памяти, когда-то захватил часть его территории.

Вдоль линии фронта, разделявшей позиции двух гигантов, прогремела серия небольших ядерных взрывов. Могучая стена деревьев, составлявших внешнюю линию обороны леса-противника, распалась под последовательно наносимыми с непреодолимой силой ударами. Враг, действуя в соответствии с правилами, бросил в бой резервы своих древесных соков. Но в то время, как он был полностью поглощен восстановлением сметенного барьера, прогремели новые взрывы, в результате чего основная часть его резервных древесных соков была уничтожена. С этого момента его поражение было предрешено, поскольку он не понимал, что с ним происходит. Атакующий лес направил в образовавшуюся после взрывов пустыню бесчисленную армию корней. Как только они наталкивались на очаг сопротивления, грохотал очередной ядерный взрыв. К вечеру завершающий взрыв колоссальной силы уничтожил деревья, образовывавшие мозговой центр противника, и битва закончилась.

У леса ушли месяцы на то, чтобы разрастись на захваченной у побежденного врага площади, уничтожить его умирающие корни, добить уцелевшие и теперь совершенно беззащитные деревья и в конечном счете бесповоротно овладеть новой территорией.

Завершив эту работу, он с неистовством фурии бросил свои силы против леса, находившегося на противоположном фланге. Вновь начал атаку, используя атомные молнии и пытаясь затопить нового противника огненным дождем, но неожиданно был остановлен равной по мощи энергией распадающихся атомов. Его знания просочились через барьер перепутавшихся корней, служивший границей между двумя лесами.

Оба колосса почти полностью уничтожили друг друга в схватке. Каждый из них превратился в искалеченное существо, вынужденное прибегнуть к утомительному процессу обычного медленного роста.

Шли годы, и понемногу воспоминания о событиях прошлого стирались в памяти леса. Впрочем, это почти не имело значения. В ту эпоху корабли необычно часто опускались на планету, и лес, даже вспомнив обо всем, все равно не мог бы пустить в ход ядерные взрывы в присутствии хотя бы одного корабля. Ведь единственно надежный способ изгнать пришельцев заключался в том, что они окружались тонкой пылью радиоактивных веществ. Каждый раз корабль поглощал ее и немедленно удалялся. И достигнутая таким образом победа всегда казалась очень легкой.

 

Зачарованная деревня

«Открыватели новых горизонтов» — так их называли перед отлетом.

Теперь Дженнер время от времени злобно повторял эти слова, пытаясь перекричать не стихавшую ни на минуту песчаную марсианскую бурю. Но с каждой пройденной милей его ярость убывала, а острая тоска по погибшим друзьям переходила в тупую боль.

Дни сменяли друг друга, бесчисленные, как раскаленные, красные, чужие песчинки, которые обжигали тело сквозь разодранную в клочья одежду. К тому времени, когда Дженнер дотащился до подножья горы, запасы еды давно кончились. Из четырех фляг с водой осталась одна, да и в той воды было так мало, что космонавт лишь время от времени смачивал потрескавшиеся губы и распухший язык.

Только поднявшись довольно высоко, он сообразил, что идет не просто по песчаной дюне, что перед ним гора. На мгновение он ощутил всю безнадежность этой безумной гонки в никуда, но все-таки поднялся на вершину. И тут перед ним открылась долина, со всех сторон отгороженная от пустыни холмами — такими же, как тот, на котором он стоял, или еще выше.

В долине ютилась деревня. Он увидел деревья и выложенный мраморными плитами дворик. Десятка два домов вокруг чего-то вроде центральной площади. Дома приземистые, кроме четырех стройных башен, возносившихся к небу. До Дженнера донесся тонкий пронзительный свист. Он вздымался, падал, вовсе затухал, потом начинался снова, все такой же жуткий, неестественный, режущий слух. Со всех сторон дома окружала растительность — красновато-зеленый кустарник и желто-зеленые деревья, увешанные пурпурными и красными плодами.

Дженнер жадно бросился к ближайшему дереву. Оно оказалось сухим и ломким. Но большой красный плод, который он сорвал с самой нижней ветки, был на ощупь мягким и сочным. Перед полетом их предупреждали, что на Марсе ничего нельзя есть без предварительного химического анализа. Но какой толк от этого совета человеку, чей единственный химический прибор — он сам?

Он робко надкусил плод — и тотчас же сплюнул, почувствовав страшную горечь. Во рту жгло, закружилась голова, он пошатнулся. Мышцы начали судорожно подергиваться, и он лег на мраморные плиты, чтобы не упасть.

Казалось, прошли многие часы, прежде чем отвратительная дрожь унялась. Космонавт с омерзением поглядел на дерево. Ласковый ветерок шевельнул сухие листья. Соседние деревья подхватили этот тихий шепот. Никаких других звуков слышно не было. Раздражающий визг прекратился. Может быть, это был сигнал тревоги, предупреждавший жителей о его приближении?

Дженнер поспешно вскочил и потянулся за пистолетом. Ощущение неминуемой беды охватило его. Пистолета не было. Потом ему смутно припомнилось, что он впервые хватился оружия еще неделю назад. Он тревожно огляделся, но не заметил вокруг никаких признаков жизни и взял себя в руки. Уходить из деревни нельзя — просто некуда. Космонавт решил: если нужно, драться до последнего, только чтобы остаться здесь.

Дженнер осторожно глотнул из фляги и направился между двумя рядами деревьев к ближайшему дому. Низкая широкая арка вела внутрь. Сквозь нее было видно, как поблескивает гладкий мраморный пол. Дженнер обходил один дом за другим. Он дошел до края выложенной мрамором платформы, на которой стояла деревня, и решительно повернул назад. Настала пора заглянуть внутрь. Он выбрал одно из четырех зданий с башнями. Подойдя поближе, он понял, что придется низко нагнуться, чтобы пройти в дом.

Совершенно голая комната. От одной из мраморных стен отходило несколько низких мраморных перегородок — получалось что-то вроде четырех широких и низких стойл. У стены в каждом из стойл был сделан открытый лоток. Во второй комнате четыре наклонные мраморные плиты сходились к плоскому возвышению. Всего внизу оказалось четыре комнаты. Спиральный пандус в одной из них вел, очевидно, в башню. Дженнер не стал подниматься наверх. Страх встретить чуждую форму жизни отступал перед беспощадной уверенностью в ее отсутствии. Отсутствие жизни означало отсутствие еды.

В порыве отчаяния он метался от дома к дому, заглядывая в молчаливые комнаты, порою останавливаясь и хрипло крича. Когда до него дошло, что поиски окончены, он находился в четвертой, самой маленькой комнате одного из домов с башнями. Здесь из стены выступало одно-единственное стойло. Дженнер устало прилег в него. И, наверное, тотчас же погрузился в сон.

Проснувшись, он обнаружил — одну за другой — две перемены. В первой он удостоверился, не успев раскрыть глаза: свист появился вновь; резкий и пронзительный, он звучал на самом пороге слышимости. Во-вторых, с потолка летели мелкие брызги какой-то жидкости. Дженнеру с его инженерным опытом достаточно было вдохнуть ее запах всего один раз. Он стремглав вылетел из комнаты, плача и кашляя, с обожженным лицом.

В деревне все было по-прежнему. Легкий ветерок шелестел листвой. Солнце висело над вершиной горы. По его положению Дженнер догадался, что вновь наступило утро — он проспал не меньше двенадцати часов. Яркий белый свет заливал долину. Дома, наполовину скрытые деревьями и кустарником, поблескивали и переливались в горячем воздухе. Казалось, он очутился в оазисе посреди пустыни.

«Это и правда оазис, — мрачно подумал Дженнер, — но только не для человека. Для человека этот оазис с его отравленными плодами — лишь дразнящий мираж».

Он вернулся в дом и осторожно заглянул в комнату, где провел ночь. Душ прекратился, от запаха не осталось и следа: воздух был чист и свеж. Космонавт переступил порог, размышляя, не попробовать ли еще раз. Ему представилось давно вымершее марсианское существо, с наслаждением раскинувшееся в стойле, в то время как его тело орошает целебный душ.

Как только Дженнер шагнул в стойло, из сплошного потолка ударила струя желтоватых брызг. Дженнер быстро отступил назад. Душ кончился так же внезапно, как и начался. Распухшие от жажды губы Дженнера приоткрылись от удивления. Если здесь есть автомат, то он вряд ли один.

Переведя дух, Дженнер перешел в другую комнату. Там он снова осторожно начал входить в одно из стойл. Как только ноги оказались внутри, лоток у стены заполнился дымящейся жижей. Как зачарованный, Дженнер уставился на жирную массу — ведь это и еда и питье! Ему вспомнились ядовитые фрукты, к горлу подступила тошнота, но он заставил себя обмакнуть палец в горячую жидкую массу. Потом вынул его и, роняя на пол капли, поднес к губам. Липкая распаренная мочалка… На глаза у него навернулись слезы, а губы судорожно дернулись. Когда Дженнер наконец выбрался наружу, его охватила слабость и невыразимая апатия.

И опять этот пронзительный свист! Дженнер попытался вообразить, зачем могли понадобиться такие душераздирающие звуки — хотя марсианам они, возможно, казались приятными… Он остановился и щелкнул пальцами — ему пришла в голову дикая, но вполне правдоподобная мысль. Может быть, это музыка?

Свист преследовал его повсюду.

Он знал, что его ждет смерть, если он не сумеет переналадить автоматы для приготовления пищи, которые, наверное, спрятаны где-то в стенах или под полом зданий. В древности остатки марсианской цивилизации нашли свое пристанище здесь, в этой деревне. Ее население давно вымерло, но деревня продолжала жить, сопротивляясь песчаным заносам, готовая предоставить кров любому марсианину, который сюда забредет.

Но марсиан больше нет. Есть только Билл Дженнер, пилот первого корабля, приземлившегося на Марсе. Он должен заставить деревню изготовлять еду и питье, пригодные для него. Не имея никаких инструментов, кроме рук, ничего не смысля в химии, он должен заставить деревню изменить свои привычки.

Дженнер склонился над невысоким кустом, покрепче ухватился за него — и дернул. Куст вырвался легко, вместе с куском мрамора. Дженнер уставился на куст: он ошибся, предполагая, что ствол проходил сквозь отверстие в мраморе. Куст был просто-напросто прикреплен к его поверхности. Потом Дженнер заметил еще кое-что: у куста не было корней. Почти машинально Дженнер взглянул на то место, откуда вырвал кусок мрамора. Под мрамором был песок.

Он отбросил куст, опустился на колени и разгреб песок. Тот свободно струился сквозь пальцы. Он принялся рыть глубже, собрав все силы: песок, ничего, кроме песка.

Он встал и вцепился еще в один куст. И этот куст вырвался легко, вместе с куском мрамора. У него тоже не было корней, а под ним не оказалось ничего, кроме песка.

Не веря своим глазам, Дженнер кинулся к плодовому дереву и принялся его раскачивать. После недолгого сопротивления мраморная плита, на которой оно стояло, треснула и медленно приподнялась. Дерево с шумом и треском упало, его сухие ветви и листья разлетались на тысячи частей. Под деревом был песок.

Всюду песок. Город на песке. Марс, планета песка. Конечно, это не совсем точно. Вокруг полярных ледяных шапок была замечена сезонная растительность. Но почти вся она, за исключением самой стойкой, погибала с приходом лета. Возле одного из окруженных такой растительностью мелких морен должна была приземлиться ракета. Потеряв управление, корабль не только погиб сам. Он отнял надежду выжить у единственного уцелевшего члена экспедиции.

Дженнер медленно приходил в себя. У него появилась новая идея. Он поднял один из вырванных им кустов, наступил ногой на кусок мрамора, к которому куст был прикреплен, и потянул, сперва слегка, а потом посильнее. Куст наконец оторвался от мрамора, но было ясно: они представляли одно целое. Куст рос из мрамора.

Из мрамора? Дженнер встал на колени возле одного из отверстий в камне и вгляделся в излом. Да, это был пористый камень, вероятно известковый, очень похожий на мрамор, но вовсе не мрамор. Дженнер протянул руку, собираясь отломить кусок, и вдруг цвет камня изменился. Дженнер в изумлении отшатнулся. Вокруг отверстия камень стал яркого оранжево-желтого цвета. Дженнер растерянно поглядел на камень, а потом осторожно дотронулся до него, ощутил острую, едкую, обжигающую боль, вскрикнул и отдернул руку. Кожа на пальце слезла, вздулись кровавые волдыри.

Неожиданно почувствовав усталость, Дженнер отполз в тень дерева. Из всего случившегося можно было сделать только один вывод, но он совершенно противоречил здравому смыслу. Эта одинокая деревня была живой.

Лежа под деревом, Дженнер старался представить себе огромную массу живого вещества, растущего в форме домов, приспосабливающегося к нуждам другой жизненной формы, служащего ей в самом широком смысле слова. Но если деревня могла служить одной расе, то почему не другой? Она приспособилась к марсианам. Почему бы ей не приспособиться к людям? Кислород для воды можно получить из воздуха, тысячи соединений можно изготовить из песка…

Стало совсем темно. Ветер стих. Он не мог разглядеть горы, окаймлявшие долину, но дома все еще были видны — черные тени в мире теней. Пробираясь ощупью к мраморному возвышению в одной из комнат, Дженнер думал о том, как дать знать живой деревне, что происходящие в ней процессы необходимо изменить. Как заставить ее понять, что нужна еда из иных химических соединений, чем та, какую она готовила прежде; что он любит музыку, но совершенно иную; наконец, что он не прочь каждое утро принимать душ, но из воды, а не из концентрированной кислоты?

Долгие часы он метался в полузабытьи, окруженный мраком, одурманенный зноем. А когда занялось утро, он с некоторым удивлением сообразил, что еще жив и в силах выйти из дома.

Дул резкий холодный ветер, но он с радостью подставил ему свое горящее лицо. Через несколько минут его стало знобить. Он вернулся в дом и впервые заметил, что, хотя там нет дверей, ветер не проникает внутрь. В комнатах было холодно, но не сквозило. А откуда тогда идет этот ужасный жар, обдающий его тело? Шатаясь, он подошел к возвышению, на котором спал, и через секунду уже задыхался в пятидесятиградусной жаре.

Большую часть дня Дженнер провел в тени дерева. Он чувствовал полное изнеможение. Ближе к вечеру он вспомнил про кусты и деревья, которые вырвал вчера. Но он ничего не нашел. Не нашел даже отверстий в том месте, где были вырваны кусты. Живая деревня поглотила мертвую ткань и залатала повреждения в своем теле.

Дженнер приободрился. Он вновь принялся думать — о мутациях, о генетической приспосабливаемости, о жизненных формах, адаптирующихся в новых условиях. Об этом им читали лекции перед отлетом — общие обзоры, рассчитанные на то, чтобы познакомить экипаж с проблемами, которые могут встать на чужой планете. Суть была крайне проста: или приспособление, или гибель. Деревня должна к нему приспособиться. Он не знал, может ли нанести ей серьезный ущерб, но он мог попробовать. Необходимость выжить требовала суровых, решительных действий.

Дженнер поспешно принялся шарить в карманах. Охотничий нож, складной металлический стакан, транзистор, крошечная супербатарейка, мощная электрическая зажигалка…

Дженнер присоединил к батарейке зажигалку и не спеша провел ее докрасна раскаленным концом по поверхности «мрамора». Реакция была мгновенной: вещество на этот раз стало зловеще-пурпурным. Когда целая плита изменила цвет, Дженнер направился к ближайшему стойлу с лотком и забрался в него.

Автомат сработал не сразу. Когда пища наконец заполнила лоток, стало очевидно, что живая деревня поняла его намерения. Пища была не темно-серая, как раньше, а бледно-кремового цвета. Дженнер сунул в нее палец, но тотчас с воплем отдернул его и принялся вытирать. Палец жгло еще несколько минут. Нарочно деревня предложила еду, способную ему повредить, или же она старается угодить, не зная, что он может есть, а что — нет?

Он решил попробовать еще раз и зашел в соседнее стойло. На этот раз лоток заполнила зернистая масса желтого цвета. Она не жгла палец, но стоило Дженнеру ее отведать, как он тотчас сплюнул: ощущение было такое, будто его угостили жирной смесью глины с бензином. Терзавшая его жажда усилилась от неприятного привкуса во рту. В отчаянии он выбежал наружу и разбил флягу, надеясь отыскать внутри остатки влаги. В спешке он пролил несколько драгоценных капель, бросился на землю и начал их слизывать.

Спустя полминуты он все еще продолжал лизать камень, и там все еще была вода. Внезапно он понял, что произошло, поднялся и уставился на капельки воды, сверкавшие на гладком камне. Пока он смотрел, еще одна капля появилась на этой сплошной и твердой на вид поверхности.

Он опять лег и кончиком языка подобрал все капли. Еще долго он лежал, прижав губы к «мрамору» и высасывая скудные крохи воды, милостиво предложенные ему деревней. И вдруг поверхность каменной плиты, с которой он пил, куда-то провалилась. Дженнер удивленно приподнялся и в темноте осторожно ощупал плиту. Камень раскрошился. Очевидно, отдал всю воду, какая в нем была, и разрушился. Деревня убедительно продемонстрировала свое желание угодить ему. Но вместе с тем напрашивался другой, менее приятный вывод. Ведь если деревня вынуждена приносить часть себя в жертву, чтобы дать ему напиться, — значит, запасы воды ограниченны.

Новым утром к нему вернулась вся его железная решимость — та самая решимость, которая помогла ему пройти по меньшей мере пятьсот миль по незнакомой пустыне. Космонавт направился к ближайшему лотку. На этот раз автомат сработал лишь через минуту, а потом на дно лотка выплеснулось около наперстка воды. Дженнер насухо вылизал воду и подождал в надежде получить еще. Ничего не дождавшись, он мрачно подумал, что где-то в деревне разрушилась еще целая группа клеток, чтобы высвободить для него свою воду.

И тут ему пришло в голову, что только человек, с его способностью передвигаться, может найти новый источник воды для прикованной к месту деревни. Конечно, пока он будет искать этот источник, деревне придется поддерживать его силы. Это значит, что ему прежде всего надо что-то есть.

Он принялся шарить по карманам. Там должны были остаться крошки мяса, хлеба, сала… Он осторожно нагнулся над соседним стойлом и положил в лоток эти остатки. Деревня может ему предложить лишь более или менее точную копию образца, который он ей покажет. Если после того, как он пролил на камень несколько капель воды, она поняла, что ему нужна вода, то, может быть, подобное жертвоприношение поможет ей догадаться, какой должна быть пригодная для него пища?

Дженнер подождал, потом зашел в стойло. В лоток вытекло около пинты густого, маслянистого вещества. Оно резко пахло плесенью, на вкус отдавало затхлым, было сухим, как мука, — и все же съедобным.

Дженнер медленно ел, понимая, что находится сейчас целиком во власти деревни. Вдруг пища содержала яд? Потом он поднялся по пандусу, который вел на верхний этаж. С верхушки башни, с высоты метров в двадцать, он мог заглянуть за холмы, окружавшие деревню. Надежда, которая привела его сюда, померкла. Со всех сторон, насколько хватал глаз, простиралась сухая пустыня, а горизонт был скрыт тучами поднятого ветром песка. Если где-то поблизости и находилось марсианское море, то оно было вне пределов досягаемости.

Придуманный им план помочь деревне потерпел крушение. Дни тянулись за днями — сколько их прошло, он не имел ни малейшего представления. Каждый раз, когда он шел есть, ему доставалось все меньше воды. Дженнер снова и снова говорил себе, что это его последний обед. Трудно было ожидать, что деревня ради него пойдет на самоуничтожение. Еще хуже было то, что пища оказалась недоброкачественной. Он подсунул деревне несвежие, может быть, даже гнилые образцы. После еды у него часами кружилась голова, его бил озноб. Деревня делала все, что могла. Остальное должен был сделать он сам, а он не мог приспособиться даже к этой пище…

Два дня космонавт чувствовал себя так плохо, что не мог подползти к стойлу. Час шел за часом, а он бессильно лежал на полу. На вторую ночь боли так усилились, что он наконец решился.

«Если я заберусь на возвышение, — сказал он себе, — жар прикончит меня. Деревня поглотит мое тело и вернет себе часть истраченной на меня воды».

Целый час он взбирался по наклонной плите на ближайшее возвышение и, когда дополз до верха, долго лежал в полном изнеможении, не в силах даже заснуть. И все-таки заснул.

Его разбудили звуки скрипки. Грустная и нежная музыка рассказывала о величии и падении давно вымершей расы. Дженнера осенило. Это же было вместо свиста — деревня наконец приспособила к нему свою музыку! Он заметил и другое. Возвышение, на котором он лежал, было уютным и теплым, но — теплым, и только. Он чувствовал себя великолепно.

Дженнер поспешно опустился по наклонной плите и подполз к ближайшему стойлу. Лоток заполнила дымящаяся масса. Она аппетитно пахла, а вкусом напоминала густую мясную похлебку. Он погрузил в нее лицо и принялся жадно лакать. Когда он съел все, то впервые почувствовал, что не хочет пить.

«Я победил! — подумал Дженнер. — Деревня нашла способ меня прокормить!»

Затем осторожно, не сводя глаз с потолка, заполз в стойло-душ. На него полились струйки желтоватой жидкости, освежающей и приятной. Дженнер с наслаждением вильнул своим двухметровым хвостом и поднял вверх узкую морду, чтобы струи жидкости смыли остатки пищи, прилипшие к его острым зубам. Потом, переваливаясь на четырех коротких лапах, выполз наружу и улегся на солнцепеке, чтобы послушать любимую музыку.

 

Банка краски

«Я снижался, совершая посадку на поверхность Венеры. Тормозные двигатели работали превосходно. Уж не снится ли мне все это? Но вот мой кораблик мягко опустился на дно неглубокой, сильно вытянутой лощины, поросшее ярко-зеленой травой. А минутой позже первый человек, достигший Венеры, вышел из ракеты и осторожно шагнул в сочное луговое пышнотравье».

Кэлгар сделал глубокий вдох — воздух пьянил, как вино. Кислорода, пожалуй, маловато, зато какие свежесть и сладость, какое ласковое тепло! Уж не попал ли он в рай? Кэлгар достал блокнот и записал впечатления. Ведь по возвращении на Землю каждое такое наблюдение пойдет на вес золота. А денег ему понадобится много…

Сделав запись, он спрятал блокнот — и тогда увидел куб. Тот лежал совсем рядом, чуть вдавившись в землю — так, словно упал с небольшой высоты. Этакий полупрозрачный кристалл с восьмидюймовым — на глаз — ребром; на одной из граней — нечто вроде ручки. Поверхность куба матово лучилась; так отражает свет полированная слоновая кость. Странная штуковина могла быть чем угодно.

У Кэлгара имелось при себе несколько анализаторов, и он поочередно дотрагивался концами проводов до разных мест «хрустального куба». Тот не излучал ни электрической, ни атомной энергии, не был радиоактивен, не реагировал на пробы кислотами, не пропускал электрического тока и отражал пучки электронов высоких энергий.

Астронавт натянул резиновые перчатки и прикоснулся к тому, что могло служить ручкой. Ничего не случилось. Тогда он осторожно, почти нежно, ощупал поверхность куба.

Снова ничего. Наконец крепко сжал ручку пальцами, подумал, потом дернул вверх.

Кристалл легко оторвался от земли. Весил он, как прикинул Кэлгар, фунта четыре. Он вновь опустил куб на траву, чуть отступил и принялся внимательно наблюдать за непонятным предметом со все большим интересом и волнением, постепенно сознавая, что именно находится перед ним. Несомненно, куб являлся плодом чьей-то технической деятельности. А раз так, выходит, на Венере существует высокоразвитая жизнь. Целый год провел Кэлгар в унылом одиночестве космического пространства, мечтая о встрече с любым живым существом. И вот теперь выясняется, что Венера населена!

Напряженно раздумывая, Кэлгар направился к кораблю. Надо было найти какой-нибудь здешний город. О расходе горючего теперь беспокоиться нечего — несомненно, запас можно будет пополнить там. Напоследок Кэлгар снова бросил взгляд на куб. На какой-то миг энтузиазм его поугас. Что, спрашивается, делать с этой штуковиной? Оставлять здесь — не имеет смысла: покинув эту лощину, он уже вряд ли сумеет найти ее снова. Однако в отношении любого предмета, вносимого внутрь корабля, следовало проявлять предельную осторожность. А вдруг куб подброшен сюда нарочно? Само это предположение показалось Кэлгару столь фантастичным, что сомнения разом рассеялись. Или почти. Пожалуй, еще несколько проверок произвести все же стоило. Он снял перчатку и легонько прикоснулся к ручке голыми пальцами.

— Во мне краска! — произнес загадочный куб.

Ахнув от удивления, Кэлгар отскочил. Потом осмотрелся по сторонам: поблизости ровным счетом никого. Он снова притронулся к ручке хрустального куба.

— Во мне краска!

Мозг Кэлгара работал ясно и четко. Сомнений не оставалось: говорил сам загадочный предмет. Кэлгар медленно выпрямился и теперь стоял, ошеломленный открытием, загипнотизированно вглядываясь в артефакт венерианской цивилизации. Чтобы вообразить технические возможности и интеллектуальные способности расы, додумавшейся до столь фантастической упаковки для краски, понадобилось немало времени. Мысль его воспарила в заоблачные выси и упорно не хотела возвращаться на землю; Кэлгар пребывал в глубоком оцепенении. Ведь среди всех творений человеческого разума не было ничего подобного изделию, с которым он столкнулся. Хотя удивляться, в сущности, нечему: подумаешь, говорящая банка с краской! По всей видимости, она оснащена каким-нибудь простеньким думающим устройством.

Кэлгар улыбнулся, его довольно-таки заурядная физиономия пошла сетью морщинок, серо-зеленые глаза заблестели, губы раздвинулись, приоткрыв белые зубы. Он искренне веселился. Банка краски! Само собой, ее содержимое состоит из иных компонентов, нежели цинковые белила, льняное масло и какой-нибудь сиккатив. Но это можно будет выяснить и потом. Пока же довольно самого факта обладания. И пусть Кэлгару не удастся сыскать на Венере ничего больше, его путешествие оправдано уже одной этой находкой. Ведь наибольшую ценность представляют как раз предметы повседневного обихода. Кэлгар наклонился и решительно схватился за ручку.

Но стоило поднять банку, как сверкающая прозрачная жидкость брызнула ему на грудь, тотчас разлившись по комбинезону, — липкая, словно клей, но клей чрезвычайно текучий. Поначалу белая, краска на глазах стала менять цвета, проходя через все оттенки спектра — от красного до фиолетового. И когда Кэлгар наконец выпрямился, его комбинезон сиял всеми цветами радуги. Сперва это не столько встревожило, сколько разозлило.

Он принялся раздеваться. Под комбинезоном на нем были лишь шорты да легкая рубашка — и то, и другое сияло как фейерверк. Кэлгар сбросил их наземь и почувствовал, как жидкость стекает по коже: с рубашки краска успела полностью перейти на тело; валявшиеся рядом шорты также оказались девственно чистыми. Сверкающая краска все шире растекалась по коже, Кэлгар с остервенением пытался стереть ее рубашкой — тщетно; краска лишь пенилась, переливаясь мерцающими цветами, да прилипала к пальцам.

Пятно краски быстро расползалось по телу, не растекаясь ручейками и не оставляя потеков. Казалось, это перемещается кусок пестрой шали. За десять минут Кэлгару так и не удалось снять с себя ни капли.

Вернувшись на корабль, астронавт схватился за химический справочник.

«Удаление краски, — вычитал он, — производится при помощи скипидара».

По счастью, скипидар в складном отсеке нашелся, хотя и немного. Кэлгар плеснул в пригоршню пахучей жидкости, но та без толку пролилась на землю — краска не позволила ей даже прикоснуться к себе.

Однако Кэлгар не собирался сдаваться. Поочередно он пытался отмыться газолином, вином и даже драгоценным ракетным топливом… Но все тщетно: переливчатое цветное пятно не реагировало ни с одним из этих веществ. Тогда он забрался в душевую, однако вода орошала лишь свободные от краски участки кожи, только они ощущали тонизирующий массаж тонких и острых струй, тело под краской было словно анестезировано.

В конце концов Кэлгар наполнил складную походную ванну и по горло погрузился в воду. Пятно переползло на шею, подбородок, залепило рот и нос. Забраться внутрь оно, похоже, не могло, дышать становилось все труднее, однако Кэлгар крепился до тех пор, пока краска не стала закрывать глаза. Тут он не выдержал, выскочил из ванны и погрузил в воду голову. Краска медленно отступила к подбородку, но спускаться дальше не желала, хотя Кэлгар и окунал голову все глубже и старался удержать ее под водой как можно дольше.

Кэлгар раскинул на выдвижной койке надувной матрас и уселся, чтобы хорошенько обдумать сложившуюся ситуацию. В сущности, история вышла комическая. И стань кому-нибудь известны ее подробности, Кэлгар неминуемо оказался бы посмешищем в глазах всей Солнечной системы. Он стал жертвой венерианской банки с краской, то ли забытой здесь, то ли кем-то брошенной… Причем краска эта может представлять смертельную опасность для любых живых существ: ведь не отступи она в конце концов — и Кэлгар задохнулся бы, как пить дать.

По спине у него побежали мурашки. Он представил себе ослепшего, задыхающегося человека, ощупью ищущего выход из штурманской рубки. И даже убедившись, что вполне мог бы проделать в слое краски отверстия, позволяющие дышать, он все еще не мог успокоиться.

Прошло немало времени, прежде чем улеглась бившая Кэлгара нервная дрожь. Он сидел в оцепенении, лихорадочно и напряженно размышляя.

Плеснувшая на него из банки краска и не думала высыхать. Впрочем, она и не была жидкостью в обычном понимании, поскольку не впитывалась в одежду, не подчинялась закону всемирного тяготения, растекалась не только вниз, но и вверх, а также отталкивала любые другие жидкости. Кэлгар попытался разобраться, почему она обладает всеми этими свойствами. Водоотталкивающая — понятно, в идеале краска и должна быть такой. Но остальное…

Он вскочил и принялся расхаживать по рубке. На протяжении четверти века — с тех пор, как первые сверхракеты достигли Луны, а затем и полумертвого Марса — Венера являла собой наиболее заманчивую цель для всех космопроходцев. Однако любые экспедиции в этом направлении были запрещены — вплоть до появления кораблей, способных избежать опасности падения на Солнце, участи, уже постигшей два космолета. Неизбежность подобных катастроф была доказана математически: существующие ракеты могли без риска достичь Венеры лишь при строго определенном ее положении в пространстве относительно Солнца, Земли и Юпитера.

Однако возникновения таких благоприятных условий в ближайшие два десятка лет не ожидалось. И лишь за полгода до полета Кэлгара известный астроном установил, что необходимое взаиморасположение планет произойдет в этом году. Его статья породила бурные дебаты в профессиональной среде. Разумеется, правительство не могло полагаться на особое мнение одного — пусть даже весьма авторитетного — ученого. Однако до Кэлгара дошло высказывание некоего высокопоставленного чиновника Космической патрульной службы: мол, дело приняло бы совсем иной оборот, решись кто-либо отправиться на Венеру на собственный страх и риск, — в подобном случае у него, чиновника, сыскалось бы достаточно единомышленников, чтобы выполнить все необходимые предварительные исследования и расчеты. В результате, когда Кэлгар на своем маленьком корабле стартовал к Венере, с размахом велась подготовка сразу нескольких экспедиций… на Марс.

От Венеры ждали сенсаций — но не столь значительных, как эта. Ибо раса, способная создать идеальную с любой точки зрения краску, уже одним только этим заслуживает более близкого знакомства.

Размышления Кэлгара были прерваны новым невероятным открытием, заставившим его встревоженно вскочить. Сверкая неисчислимыми оттенками, краска продолжала распространяться: если поначалу она покрывала не больше четверти поверхности тела, то теперь занимала уже добрую треть. Если так пойдет и дальше, рано или поздно она покроет Кэлгара с ног до головы, залепит ему глаза, рот, нос, уши — словом, все. Надо было срочно придумать способ избавиться от этой переливчатой пленки.

«Идеальная краска, — записал Кэлгар в своем блокноте, — должна обладать красивым цветом, быть нечувствительной к любым внешним воздействиям и — обязательно — легко удаляться».

Он мрачно перечитал последние слова, отложил карандаш и посмотрелся в зеркало.

— Ну, дела, — пробормотал он, обращаясь к собственному отражению, — это ж не я! Пестр, что твой цыган…

Всматриваясь в представшее его взгляду колористическое буйство, Кэлгар отметил, что сама краска, собственно, оставалась невидимой, поскольку испускала яркий, отбрасывающий резкие тени свет. Она являла собой не цветное покрытие, а как бы жидкий свет, в переливах которого слились воедино все мыслимые оттенки. Причем ни яркость, ни пестрота отнюдь не оскорбляли вкуса, даже самого изысканного. Кэлгар развеселился, осознав, что не может глаз оторвать от этого невероятного явления. Однако в конце концов он все же отвернулся от зеркала.

«Если бы удалось зачерпнуть хоть немного краски и перелить ее в реторту, — подумал он, — можно было бы произвести анализ».

Кэлгар предпринял несколько попыток, но краска, охотно вливаясь в ложку, тут же стекала обратно, стоило оторвать ложку от кожи. Он попробовал удержать краску в ложке с помощью ножа, но безуспешно: та выскальзывала из-под лезвия, текучая, словно масло. Кэлгару явно не хватало силы и ловкости, чтобы достаточно плотно прижать лезвие ножа к ложке. Он попробовал было воспользоваться предназначенным для отбора проб черпачком с резьбовой крышкой, но тот оказался слишком круглым и маленьким; к тому же завинчивание крышки занимало чуть ли не минуту.

Кэлгар без сил опустился в кресло. Он чувствовал, что заболевает. Мысли путались. Лишь некоторое время спустя он вновь обрел способность рассуждать трезво.

Ему все-таки удалось набрать в черпачок немного краски — что-то около чайной ложки. По логике вещей, теперь следовало тем же способом очистить и всю поверхность тела. Однако краски на нем, судя по всему, не меньше пятисот таких доз. На снятие каждой из них уходит больше двух минут. Итого тысяча минут — почти семнадцать часов!

Кэлгар жалко улыбнулся. Семнадцать часов! Вдобавок за этот срок ему хоть пару раз да понадобится поесть — вот тебе еще час… И тут он ощутил голод — пожалуй, самое время подкрепиться.

За завтраком он обдумывал случившееся со спокойствием человека, нашедшего одно из решений проблемы и теперь имеющего право позволить себе поразмыслить над другими вариантами.

Семнадцать часов — это слишком много. Теперь, когда ему удалось заключить немного краски в черпачок, ее можно исследовать; возможно, откроется дюжина более радикальных способов избавиться от загадочной напасти.

Возможно, в лучше оборудованной лаборатории это и оказалось бы Кэлгару по силам, но корабельная была слишком убога. Удалось лишь установить, что краска абсолютно инертна — ни с чем не смешивается механически и не реагирует химически; не поддавалась она и термическому воздействию — не горела и не замерзала.

— Естественно, — со злостью признал в конце концов Кэлгар. — Если это идеальная краска, то именно так и должно быть!

Он взялся за дело и постепенно настолько навострился, что некоторое время спустя соскабливание краски с кожи в черпачок и завинчивание крышки стало занимать от силы секунд сорок пять. Он так углубился в это занятие, от результатов которого зависело слишком многое, что успел уже наполовину заполнить краской колбу, прежде чем заметил нечто потрясшее его до глубины души: краски на теле оставалось столько же, сколько и в начале процедуры.

Кэлгар оцепенел. Дрожащими руками он замерил количество краски в колбе. Он собрал все или почти все, что плеснуло из венерианской банки, в этом можно не сомневаться. Но и количество краски на теле от этого не уменьшилось. Похоже, она ко всему обладала еще способностью восстанавливать пострадавшую от чего-либо часть покрытия.

Кэлгар пополнил столь ценным наблюдением список свойств венерианской краски.

И к этому времени заметил, что не может свободно потеть: капельки влаги проступали на коже лишь в местах, не покрытых переливчатой дрянью. Интенсивная работа разогрела Кэлгара, а краска лишала организм возможности полноценной теплоотдачи. Астронавт чувствовал, как прямо-таки распаляется от внутреннего жара. Он ужаснулся.

«Надо любой ценой убраться отсюда, — подумал он, — отыскать ближайший венерианский город и раздобыть растворитель, способный совладать с этой психованной жижей».

Ему было уже наплевать, станут над ним смеяться или нет. Кэлгар кинулся в штурманскую рубку и уже схватился было за рычаги управления, но в последний миг что-то удержало его. Ведь чертов куб сам заявил: «Во мне краска». Значит, там могут быть заключены и сведения, необходимые для использования содержимого, в том числе и его удаления.

— Ну и дурак! — сказал себе Кэлгар, поднимаясь с пилотского кресла. — Как же я сразу не сообразил!

Хрустальный куб валялся на траве в том самом месте, где Кэлгар оставил его. Стоило астронавту прикоснуться к кристаллу, как тот заговорил:

— Я полон краской на четверть.

Значит, на Кэлгара выплеснулось три четверти содержимого сосуда. Обстоятельство немаловажное.

— Инструкция: разместить банки с краской вокруг подлежащей покраске поверхности, после чего приступить к работе, — продолжал излагать куб. — Краска высохнет, как только поверхность будет покрыта ею полностью. Краска удаляется при помощи затемнителя, который следует приложить к окрашенной поверхности, плотно прижать и выдержать в таком положении в течение одного терарда.

Последнего слова Кэлгар не понял, но что какая-то мера времени — разумеется, ясно.

— Затемнитель, — продолжал между тем куб, и только теперь до Кэлгара дошло, что голос не звучит, а передается непосредственно в мозг, — можно приобрести в ближайшем магазине москательных товаров или скобяных изделий.

— Замечательно, — Кэлгар почувствовал прилив бешенства. — Остается только сбегать в лавку и купить затемнитель!

Впрочем, высказавшись, он заметно успокоился. Слава богу, он попал в практичный мир москательных лавок, а не восьминогих жукоглазых монстров, которыми люди давно уже пугают собственное воображение. Существа, изготовляющие идеальную краску и торгующие ею, наверняка не примутся сразу же пытать пришельца с Земли, — ясно, как божий день. Воображение Кэлгара тут же нарисовало картину упорядоченного, отлично организованного мира — скорее всего, не имевшую ничего общего с реальностью. Естественно, не все обитатели космоса полны априорной симпатии к представителям рода людского; впрочем, последние тоже умеют ненавидеть… Судя по краске и кубу, в который она упакована, приходится признать, что цивилизация Венеры стоит на более высоком уровне, чем земная. Если допустить, что венериане обнаружили корабль Кэлгара еще до посадки, то им могло прийти в голову предложить пришельцу некие тесты. И фантастическая краска, в которую он по уши вляпался, могла играть в этом тестировании не последнюю роль.

Однако все эти рассуждения, вне зависимости от их справедливости или ошибочности, не могли приостановить внутреннего разогрева организма, покрытого непроницаемым слоем краски. Нужно было попытаться постичь образ мышления венериан. Кэлгар осторожно поднял кристалл.

— Согласно государственному стандарту, — мысленно проинформировал его куб, — краска состоит из следующих компонентов:???? — семь процентов,???? — тринадцать процентов, сжиженный свет — восемьдесят процентов.

— Сжиженный — что? — опешил Кэлгар.

Куб продолжал, игнорируя вопрос:

— Внимание! Хранение краски поблизости от горючих материалов и летучих веществ категорически запрещено!

Вопреки ожиданиям Кэлгара никаких дополнительных разъяснений не последовало. Похоже, венериане привыкли подчиняться инструкциям без рассуждений. Но ведь Кэлгар уже пробовал соединять краску и с летучими веществами вроде эфира, и со скипидаром, и с газолином, и даже с ракетным топливом, однако ничего страшного не произошло. Вообще ничего не произошло. Либо инструкцию составлял перестраховщик, либо все это означает нечто совершенно иное.

Прихватив с собой куб, Кэлгар вернулся на корабль и сел за пульт управления. Он положил руку на гладкую головку пускового рычага и передвинул его вперед — щелкнув, тот зафиксировался в крайнем положении. Потом, в ожидании, пока автомат запустит двигатель, Кэлгар застегнул привязные ремни. Но двигатель молчал.

В этом молчании Кэлгару почудилось грозное предостережение. Предостережение исходило от некой живой и могучей силы, влияние которой астронавт, казалось, ощущал всем своим существом. Он оттянул пусковой рычаг на себя, потом снова перевел в рабочее положение. Зажигания так и не произошло.

Кэлгар тяжело дышал.

— Внимание! — ни с того ни с сего повторил лежащий на полу куб. — Хранение краски поблизости от горючих материалов и летучих веществ категорически запрещено!

Вот оно! Все наоборот: это инертное вещество, похоже, лишило восемнадцать тысяч галлонов топлива способности к воспламенению. И все потому, что Кэлгар из экономии слил обратно в бак те полпинты горючего, которыми пытался оттереть краску.

Кэлгар включил рацию. Еще находясь в нескольких миллионах миль от Венеры, он впервые попытался послать к цели своего полета радиосигнал. Однако ответа не дождался: в эфире царила не нарушаемая ни единым искусственным сигналом тишина. Но ведь высокоразвитая цивилизация не может не знать радио! Неужто они не отзовутся на призыв о помощи?

Добрых полчаса сигналы понапрасну уходили в эфир. Приемник безнадежно молчал. Ни в одном диапазоне не было слышно ни единого осмысленного звука. Он был совершенно один в этом Богом забытом углу — если не считать агрессивной, самовосстанавливающейся, переливающейся всеми цветами, сводящей с ума краски.

Жидкий свет… Затемнитель… Черт возьми! Может, она сияет не собственным, а отраженным светом? И если свет погасить… Кэлгар еще держал палец на выключателе, когда вдруг заметил, что снаружи царит полнейшая тьма. Входной люк был открыт, Кэлгар высунулся из него и посмотрел на черное, беззвездное небо. Ночь и облака, столь характерные для Венеры, породили поистине кромешный мрак. Днем из-за близости планеты к светилу облака лишь слегка приглушали сияющий солнечный свет, но сейчас все обстояло иначе. Разумеется, какая-то толика света сюда все равно доходила — никакая планета, столь близкая к центральному светилу, не может быть полностью лишена света и энергии. Селеновый фотометр еще на подлете регистрировал их возрастание с точностью до одной стотысячной.

Оторвавшись от созерцания небосвода, Кэлгар обнаружил, что пол штурманской рубки сияет — источником этого света служила все та же краска. Выходит, она не только отражает свет? Неприятно удивленный, он выбрался наружу и отошел от ракеты настолько, чтобы на него не попадал свет, падавший из открытого люка. Во тьме тело Кэлгара мерцало и переливалось феерической пляской огня, на влажной от росы траве играли многоцветные блики. Похоже, его труп будет являть собой великолепное зрелище…

Кэлгар представил себе, как тело его, с ног до головы покрытое краской, лежит на полу рубки. Или здесь, на траве. Возможно, со временем венериане натолкнутся на мертвого пришельца и примутся гадать, кто он такой и откуда.

Судя по всему, венериане не пользуются радиосвязью. Или все-таки пользуются, но сознательно избегают контактов с людьми?

Кэлгар лихорадочно пытался сосредоточиться на поиске решения, но тщетно. Он вернулся в ракету. Его мучила какая-то неоформившаяся мысль, скорее даже ощущение. Он должен был что-то сделать. Но что? Ах да, радио! Он быстро настроил приемник. И вдруг подскочил, потрясенный — из динамика раздался странный, нечеловеческий голос:

— Пришелец с планеты, именуемой Земля! Пришелец с планеты, именуемой Земля! Ты слушаешь?

Кэлгар приник к динамику, одновременно включив передатчик.

— Да! — ликующе крикнул он. — Да! Я слушаю! Но я попал в ужасное положение! Приходите скорее!

— Мы знаем о твоем положении, — ответил бесцветный механический голос. — Но отнюдь не собираемся помогать.

Кэлгар в отчаянии ахнул.

— Банку с краской, — продолжал голос, — сбросил перед самым люком твоей ракеты корабль-невидимка — всего через несколько секунд после твоей посадки. Вот уже несколько тысячелетий мы, которых вы именуете венерианами, с растущим беспокойством наблюдаем за развитием цивилизации на третьей планете Солнечной системы. Наше общество не знает тяги к приключениям, а истории Венеры не ведомо само понятие войн. Это не значит, что нам неизвестны трудности и борьба за существование. Наши организмы отличаются чрезвычайно медленным темпом обмена веществ, и уже в далеком прошлом наши психологи установили неспособность венериан к космическим полетам. Поэтому мы сконцентрировали силы на выработке собственного, венерианского образа жизни — и преуспели в этом. С момента появления твоего корабля в атмосфере планеты перед нами встал вопрос: на каких условиях можно вступить в контакт с людьми. Мы решили оставить банку с краской в таком месте, где ты сразу же должен был на нее наткнуться. А если нет, мы отыскали бы другой способ провести тебя через тест. Твоя догадка верна: ты был и остаешься подопытным объектом. Результат пока неутешителен: разумные существа с подобным твоему и даже несколько более высоким уровнем интеллекта должны удаляться с Венеры. Разработка системы тестов для принципиально отличающихся от нас обитателей Вселенной представляла исключительно трудную задачу, но мы с ней справились. Твое же мнение о нашем тесте не имеет ни малейшего значения, поскольку тебе суждено умереть. Лишь в этом случае другие земляне, те, что придут вслед за тобой, окажутся в полном неведении и могут быть успешно подвергнуты этому или подобному испытанию. Мы же вступим в контакт лишь с разумным существом, вышедшим из предложенной ситуации победителем. Тогда мы дополнительно исследуем его уже с помощью приборов, чтобы на основании результатов тестирования и обследования решить, как строить свои отношения с расой, приславшей его к нам. Все мыслящие существа с интеллектом, равным или превосходящим первого, успешно прошедшего тестирование, смогут свободно посещать нашу планету. Решение это окончательное и изменению не подлежит. Исследуемый субъект должен суметь самостоятельно покинуть Венеру. Если это ему удастся — в дальнейшем между нашими расами возможно сотрудничество, например, в усовершенствовании космических кораблей. Мы говорим с тобой при помощи специальной машины, поскольку сами не пользуемся звуковой речью. Те несложные мысленные сообщения, которые передавала тебе банка краски, выполненная в форме хрустального куба, — результат деятельности куда более сложного устройства, поскольку осуществление мысленного контакта с венерианским мозгом невероятно трудно. А теперь — прощай! И как ни странно это звучит, желаем удачи!

В динамике послышался характерный треск, потом все смолкло; Кэлгар лихорадочно крутил ручки настройки, но не смог извлечь из приемника ни единого звука.

Выключив рацию, он сел ждать смерти.

Но в то же время все его существо переполняла жажда жизни.

«Затемнитель, — вспомнил он. — Что же это такое?»

Кэлгар и раньше ломал над этим голову, но теперь заново пересмотрел все свои записи и результаты анализов; на это ушел битый час.

Идеальная краска, на восемьдесят процентов состоящая из жидкого света! Что ж, свет есть свет, он и в сжиженном виде должен подчиняться тем же законам природы. Впрочем, должен ли? Идеальная краска, способная… Хватит! Сознание Кэлгара пасовало перед новым и новым перебором одних и тех же данных. Он чувствовал себя разбитым и с трудом подавлял тошноту.

Внутренний жар сжигал его, как при горячке. Кэлгар окунул ноги в таз с холодной водой — может, если охлаждать организм таким образом, кровь все-таки не закипит?

Правда, опасность неограниченного возрастания температуры ему не угрожала — это он сознавал. Ведь помимо всего прочего существует и верхний предел температуры человеческих и вообще любых живых организмов. Важно лишь не подпитывать организм дополнительной энергией; придется отказаться от обычной пищи, ограничившись лишь витаминными таблетками, чтобы не подкидывать в топку лишних калорий. Главная опасность заключалась в ином: кожа Кэлгара практически лишилась возможности дышать, поскольку большую часть тела покрыла непроницаемая пленка. Как быстро это может его убить, Кэлгар точно не знал.

Подобная неопределенность отнюдь не способствовала душевному равновесию. Но вот что странно: именно сейчас, когда он уже почти смирился со своей участью, смерть отнюдь не спешила.

И вдруг его как током ударило — не спешила! Он вскочил, включил свет и кинулся к зеркалу.

Внимательное изучение собственного отражения убедило, что за последний час покрытая краской площадь не увеличилась. Это был как раз тот час, что Кэлгар провел в темноте, рассеиваемой лишь сиянием, излучаемым его собственным телом. Отпадать краска, разумеется, и не думала — конечно же, ведь она должна быть рассчитана на мрак венерианской ночи. Но площадь покрытия не увеличилась. А если попробовать полную тьму? Например, забраться в пустой топливный танк?

Он провел там полчаса. И хотя очевидного результата опыт не дал, у Кэлгара созрел окончательный вывод: именно полная темнота является единственным средством решения проблемы. И единственным путем спасения.

Но ведь тогда горючее во тьме танков уже освободилось бы от убийственного воздействия попавшей в него краски. А может, так оно и есть?

Кэлгар включил зажигание. Тишина — двигатели по-прежнему молчали. Значит, в рассуждение вкралась ошибка.

«Вся проблема, — подумал Кэлгар, — сводится к удалению из состава краски этих самых восьмидесяти процентов жидкого света — при помощи полной темноты или каким-либо иным способом».

Однако более абсолютной тьмы, чем в пустом топливном танке, куда не проникает ни единого фотона, ему не получить, это в принципе невозможно. Где же кроется эта проклятая ошибка?

И тут его осенило: конечно! Свет снаружи не может проникнуть в бак. Но его не может и покинуть свет, излучаемый краской! Ее сияние отражается от стен и возвращается к краске, вновь впитывающей его лучи. Но нельзя же убрать стены…

Радость Кэлгара погасла. Получается заколдованный круг: либо краску подпитывает свет извне, либо она не может избавиться от собственного. Нет, все-таки придется еще поломать голову… Тем более что во тьме краска не распространяется по телу, тем самым предоставляя необходимую отсрочку.

Так проходили часы. И вдруг решение явилось — само собой и совершенно неожиданно.

Месяцем позже, уже направляясь к Земле, Кэлгар поймал радиосигнал встречного космического корабля. Когда связь стала устойчивой, Кэлгар рассказал обо всем, что приключилось на Венере.

— …Так что не ждите никаких осложнений после посадки, — закончил он. — Венериане сами поднесут вам ключи от своих разноцветных городов.

— Погоди, погоди, — с сомнением в голосе отозвался пилот встречной ракеты. — Если я правильно понял, они допустят к себе людей с интеллектом не менее высоким, чем у того, кто успешно прошел тест. Если тебе это удалось, значит, ты обладаешь очень развитыми способностями. Но мы-то самые заурядные люди, так на что же нам рассчитывать?

— Я никогда не мог похвастаться высоким ай-кью — как и большинство профессиональных астронавтов, и единственные мои дарования — это энергичность и любовь к приключениям, — скромно ответил Кэлгар. — И раз уж вышло так, что именно я являюсь для вас эталоном пропуска на Венеру, то должен откровенно признать: по самым скромным оценкам, девяносто девять процентов обитателей нашей планеты соответствуют венерианским требованиям.

— Да, но…

— Только не спрашивай, — перебил Кэлгар, — почему их тесты столь примитивны. Может, сам поймешь, когда встретишься с ними. Причем, — тут он нахмурился, вспоминая, — ты отнюдь не придешь от них в восторг, дружище. Зато первый же взгляд на их многоногие и многорукие тела объяснит тебе, почему создание тестов для совершенно отличных от них существ стоило венерианам такого труда. Могу я быть еще чем-нибудь полезен?

— Да! Как ты, собственно, избавился от этой краски?

— Селеновые фотоэлементы и соли бария. Я забрался в топливный танк, захватив с собой селеновый фотоэлементный преобразователь и латунный сосуд с барием. В конце концов они поглотили содержащийся в краске свет. И тогда от нее остался лишь бронзовый порошок, сам собою осыпавшийся на пол. Тем же способом я вернул энергию горючему — и стал свободным человеком. Ну, пока! — Кэлгар радостно рассмеялся. — До встречи! Я спешу — у меня на борту груз, который надо побыстрее распродать.

— Груз? Какой?

— Краска! Тысячи хрустальных кубических банок с краской — самой великолепной в мире. Земля станет воистину прекрасной! К тому же я получил право исключительного представительства…

Два космических корабля разминулись во мраке межпланетного пространства, направляясь в противоположные стороны — каждый к своей цели.

 

Усыпальница зверя

Чудовище ползло, скуля от страха и боли. Бесформенная, аморфная плазма, меняющая структуру и форму при каждом резком движении, ползла по коридору космического корабля, борясь с неудержимым стремлением принимать форму окружающего. Серый пузырь переливающейся субстанции то полз, то катился, то тек в непрерывной стремительной борьбе с неестественным желанием принять какую-нибудь твердую форму. Любую форму: жесткой холодно-голубой металлической стены мчащегося к Земле корабля или толстого каучукового пола. С полом дело обстояло проще, труднее было сопротивляться притяжению металла. Существо с легкостью могло бы стать металлом на целую вечность.

Но что-то делало это невозможным — какой-то внушенный приказ. Приказ, как барабан стучащий в каждой его частице, с равномерной интенсивностью пульсирующей в каждой клетке: найти величайшего математика всей Солнечной системы и привести его к вратам усыпальницы, построенной из марсианского суперметалла. Великий должен быть освобожден. Замок с часовым механизмом, связанный с простым числом, должен быть открыт.

Именно это и было приказом, воздействующим на составные части существа. Приказом, который великие и злые создатели ввели в его элементарное сознание.

В конце длинного коридора что-то шевельнулось. Открылась дверь, и послышался звук шагов. Шагов посвистывающего мужчины. С металлическим посвистом, почти вздохом существо расплылось, уподобившись на мгновение луже ртути, после чего приобрело цвет коричневого пола, стало полом, небольшим утолщением на темно-коричневой каучуковой плоскости.

Оно словно пребывало в экстазе. Именно этого ему и хотелось: лежать, иметь форму и быть почти мертвым, чтобы вообще не чувствовать боли. Смерть была чем-то желанным и благословенным, а жизнь — невыносимой мукой. Пусть бы приближающееся живое существо удалилось как можно скорее: если оно задержится — навяжет ему свою форму. Жизнь это умеет, она сильнее металла. И это будет значить мучение, борьбу, боль.

Существо напрягло свое тело — плоское теперь и гротескное, — которое, однако, в любой момент могло напрячь стальные мускулы и ждало смертельной борьбы.

Перелли, механик экипажа космического корабля, радостно посвистывал, шагая по сверкающему коридору к машинному отделению. Он только что получил из больницы радиограмму: «Жена чувствует себя хорошо. Мальчик. Четыре кило». С трудом он подавил в себе желание кричать и танцевать от радости. Мальчик! Жизнь была прекрасна.

Существо на полу почувствовало боль: первичную боль, заполнившую его части, как разъедающая кислота. Коричневый пол дрожал каждой своей частицей, когда Перелли шагал по нему. Существо испытывало безумное желание последовать за человеком и принять его форму. Со страхом боролось оно с этим стремлением, все более сознательно, поскольку могло уже мыслить, пользуясь мозгом Перелли. Утолщение на поверхности пола покатилось следом за мужчиной.

Сопротивление не помогло. Утолщение выросло до размеров пузыря, на мгновение обретя форму человеческой головы. Она издала металлический звук, зашипела от страха, после чего опала, содрогаясь от ужаса, боли и ненависти, в то время как Перелли быстро удалялся — слишком быстро для ползущей твари. Писк смолк. Существо вжалось в коричневый пол и лежало неподвижно, дрожа от неудержимого желания жить, несмотря на боль и страх. Жить и выполнять волю своих создателей.

Пройдя десять метров, Перелли остановился, освободившись от мыслей о жене и ребенке. Он повернулся и неуверенно посмотрел в коридор, ведущий в машинное отделение.

— Что за черт? — вслух выразил он свое удивление.

Какой-то странный, слабый, но пугающий звук эхом отразился в его сознании. Мурашки побежали по спине. Дьявольское эхо!

Так он стоял, этот рослый, атлетически сложенный мужчина, обнаженный до пояса, потный от жара ракетных двигателей, тормозивших космический корабль, который возвращался на Землю с Марса. Он вздрогнул и, сжав кулаки, медленно двинулся обратно тем же путем, каким пришел.

Существо дрожало, чувствуя притяжение, бывшее для него настоящей пыткой, раздиравшей каждую его возбужденную клетку. Постепенно оно понимало неизбежность принятия живой формы.

Перелли нерешительно остановился. Пол зашевелился под его ногами: отчетливо волнистая коричневая выпуклость поднималась перед ним и росла в пузыреобразную, шипящую массу. Отвратительная демоническая голова возвышалась над рахитичными получеловеческими плечами. Шишковатые ладони, растущие из обезьяньих, деформированных рук, вцепились в лицо Перелли, как когти, и дергали его, одновременно не переставая изменять своей формы.

— О боже! — воскликнул мужчина.

Стискивающие его ладони становились все более нормальными, все более человеческими — смуглыми, мускулистыми. Лицо приобрело знакомые черты — на нем вырос нос, появились глаза и красная полоска губ. Вся фигура стала вдруг как две капли воды похожей на него: те же брюки, пот и все прочее.

— …Боже! — повторил двойник, с невероятной силой цепляясь за Перелли жадными пальцами.

С трудом переводя дыхание, Перелли освободился от захвата и нанес сокрушительный удар прямо в это искривленное лицо. Чудовище вскрикнуло, повернулось и бросилось бежать, теряя человеческий облик, противясь этому и издавая нечленораздельные крики. Перелли погнался за ним — ноги у него были как ватные, он дрожал от панического страха и сомнения в собственной нормальности. Вытянув руку, он дотянулся до исчезающих уже брюк чудовища и рванул. В руках у него остался холодный, скользкий, извивающийся кусок, похожий на мокрую глину. Это было уже невыносимо. От отвращения его затошнило, колени подогнулись. Сзади донесся крик пилота:

— Что случилось?

Перелли заметил открытую дверь склада, заскочил на секунду внутрь и вновь появился, держа наготове атомный пистолет. Пилот с бледным лицом и вытаращенными глазами замер у огромного иллюминатора.

— Там! — крикнул он.

Серый пузырь распластался в углу иллюминатора, становясь стеклом. Перелли бросился к нему, целясь из пистолета, но волнистое утолщение вошло в стекло, затемнив его, а затем пузырь появился с другой стороны, в холоде космоса. Офицер остановился рядом с Перелли, и оба смотрели, как серая бесформенная масса ползет вдоль боковой стены мчащегося корабля, исчезая из поля зрения.

Перелли опомнился.

— У меня есть кусок этого! — крикнул он, — Я бросил его на пол на складе.

На брошенный обрывок наткнулся лейтенант Мортон. Микроскопический кусок пола поднялся, а потом вырос до удивительных размеров, пытаясь принять облик человека. Перелли с бегающими безумными глазами подцепил чудовище совком. Существо зашипело, оно уже почти стало частью металлического совка, но измениться до конца ему не удалось, поскольку человек был слишком близко.

Перелли стоял на дрожащих ногах перед своим начальником, держа в руках совок, и истерически смеялся.

— Я коснулся его, — повторял он раз за разом. — Я коснулся его…

Когда корабль вошел в земную атмосферу, на его внешней поверхности шевельнулся пузырь металла, подавая вялые признаки жизни. Металлические стены разогрелись до красноты, затем побелели, однако не поддающееся температуре существо продолжало медленное превращение в серую массу. Оно смутно понимало, что пришло время действовать.

Оторвавшись от корабля, оно начало медленно падать, как будто не подчиняясь притяжению Земли. Незначительное изменение в строении атомов вызвало ускорение падения, словно существо вдруг стало более податливым к действию гравитации. Земля внизу была зеленой, город, плохо видимый из-за расстояния, сверкал в лучах заходящего солнца. Существо замедлило скорость и теперь снижалось, как падающий лист в объятиях ветра, ко все еще далекой поверхности Земли. Приземлилось оно у моста, на окраине города.

Какой-то мужчина шел по мосту быстрым, нервным шагом. Он бы очень удивился, если бы обернулся и увидел своего двойника, выбирающегося из рва и бодро двигающегося за ним следом.

Найти — величайшего — математика!

Это было часом позже. Идя по улице, полной народа, чудовище испытывало постоянную боль от этой мысли. Страдало оно и по другим причинам: приходилось бороться с притяжением этой напирающей со всех сторон, спешащей человеческой массы, которая кишела вокруг, не замечая его. Теперь, когда у него были тело и разум человека, стало гораздо легче думать и удерживать неизменную форму.

Найти — математика!

«Зачем?» — родился вопрос в человеческом теперь мозгу. Чудовище содрогнулось, потрясенное такой ересью. Его серые бегающие глаза тревожно поглядывали по сторонам, как будто оно ждало встречи с внезапной и страшной гибелью. Черты его слегка размазались, уподобляясь поочередно обличью мужчины с крючковатым носом, который прошел мимо, или загоревшему лицу высокой женщины, вглядывавшейся в витрину магазина.

Этот процесс продолжался бы и дальше, если бы чудовище не отогнало страх и заставило себя принять облик гладко выбритого молодого человека, лениво вышедшего из боковой улочки. Мужчина взглянул на него, отвернулся, потом снова повернулся, удивленный. Чудовище уловило его мысли: «Черт возьми, я уже где-то видел этого типа!»

Приближалась группа женщин. Существо отодвинулось в сторону, когда они проходили мимо. На мгновение оно потеряло контроль над своими внешними клетками, и коричневый костюм приобрел слабый голубой оттенок — цвет ближайшего платья. Голова у него кружилась от шелеста платьев и щебетания: «Скажи сама, дорогая, разве она не уж-жасно выглядит в этой уж-жасной шляпке?»

Напротив тянулась шеренга гигантских зданий. Чудовище кивнуло головой. Это сборище зданий означало присутствие металла, а сила, связующая атомы металла, действовала бы и на его человеческий облик. Существо понимало суть этого явления с помощью разума худого мужчины в темном костюме, сонно тащившегося по улице. Он был служащим. Чудовище приняло его мысли: человек с завистью думал о своем шефе, Джиме Брендере из фирмы «Дж. П. Брендер и K°».

Это заставило существо резко повернуть и пойти следом за Лоуренсом Пирсоном, бухгалтером по профессии. Если бы пешеходы обратили на это внимание, их удивил бы вид двух Лоуренсов Пирсонов, идущих друг за другом с интервалом метров в пятнадцать. Второй Лоуренс Пирсон, изучая память первого, узнал, что Джим Брендер является выпускником факультета математики, финансов и политической экономии Гарварда, последним из длинной череды финансовых гениев, тридцатилетним мужчиной и шефом колоссально богатой фирмы «Дж. П. Брендер и Ко».

«Мне тоже тридцать, — мысли Пирсона эхом отражались в мозгу создания, — но у меня нет ничего. Брендер имеет все, а мне придется жить в одном и том же старом пансионе до конца жизни».

Уже темнело, когда оба проходили по мосту. Чудовище ускорило шаги, агрессивно выдвигаясь вперед. Видимо, в последний момент какое-то неясное предчувствие возникло у его жертвы, потому что худощавый мужчина повернулся, тихо вскрикнув, когда стальные пальцы стиснули его горло. Мозг чудовища отключился, когда угасло сознание Лоуренса Пирсона. С трудом переводя дыхание и борясь с распадом, чудовище наконец овладело собой. Схватив мертвое тело, оно перебросило его через бетонную балюстраду. Внизу раздался всплеск, а потом бульканье.

Существо, ставшее теперь Лоуренсом Пирсоном, шло сначала быстро, потом все медленнее, пока не добралось до огромного кирпичного здания, построенного в разных стилях. С беспокойством посмотрело оно на номер, сомневаясь, не подводит ли его память. Потом осторожно открыло двери. Из дверей хлынул поток желтого света, и чей-то смех завибрировал в чувствительных ушах существа. Здесь так же, как и на улице, царил хаос различных мыслей, появляющихся в головах людей. Существо защищалось от наплыва этих чужих мыслей, грозящих ему утратой личности Лоуренса Пирсона. Оно оказалось в просторном, светлом холле, откуда через открытую дверь виден был накрытый для ужина стол, вокруг которого сидели несколько человек.

— А, это вы, мистер Пирсон, — сказала хозяйка, занимавшая почетное место во главе стола.

Это была женщина с острым носом и узкими губами. Чудовище некоторое время внимательно смотрело на нее, перехватив мысли женщины. Ее сын был учителем математики в гимназии. Впрочем, существо это не заинтересовало, оно мгновенно поняло, что сын этой женщины был таким же интеллектуальным нулем, как и его мать.

— Вы пришли как раз вовремя, — равнодушно сказала она. — Сара, принеси тарелку для мистера Пирсона.

— Спасибо, я не голоден, — ответило существо, мысленно смеясь: это было чувство, до сих пор ему не известное. — Пожалуй, пойду лягу.

Всю ночь оно пролежало на постели Лоуренса Пирсона с открытыми глазами, все лучше познавая себя.

«Я машина, — думало оно, — без собственного мозга, и могу только использовать мозг человека. Но каким-то необъяснимым образом мои создатели позволили мне быть чем-то большим, чем просто чьим-то эхом. Я использую человеческий мозг для достижения своей цели».

При мысли о создателях страх захлестнул его. Это было ужасное туманное воспоминание о физической боли, наступающей при распаде вещества его тела.

Существо встало на рассвете и бродило по городу до половины десятого, оказавшись к этому времени перед внушительными мраморными воротами фирмы «Дж. П. Брендер и Ко». Войдя внутрь, оно уселось в удобное кресло с инициалами «Л. П.» и прилежно трудилось над счетными книгами, отложенными накануне Лоуренсом Пирсоном.

В десять часов высокий молодой человек в темном костюме появился в коридоре с арочным потолком. Энергичным шагом он миновал ряд конторских помещений, улыбаясь при этом со спокойной уверенностью в себе. Существу вовсе не требовался хор, исполнивший «Добрый день, мистер Брендер», чтобы понять: появилась его добыча. Оно встало гибким пружинистым движением, которое было бы не под силу настоящему Лоуренсу Пирсону, и быстро направилось в туалет.

Минутой позже в дверях появился двойник Джима Брендера и спокойно двинулся в сторону кабинета, где несколько минут назад исчез настоящий Брендер. Он постучал в дверь, вошел и понял сразу три вещи. Во-первых, что нашел именно того человека, за которым был отправлен. Во-вторых, что его разум не в состоянии скопировать быстро и точно действующий мозг молодого человека, который удивленно смотрел на него темно-серыми глазами. И в-третьих, что на стене кабинета висит огромный металлический барельеф.

Потрясенное, испытывая головокружение, существо чувствовало притяжение металла. С первого же взгляда оно поняло, что это суперметалл — порождение великого мастерства древних марсиан, города которых, возведенные из металла, полные бесценной мебели, произведений искусства и механических устройств, раскапывались сейчас предприимчивыми землянами из-под слоя песка, под которым лежали погребенные тридцать или даже пятьдесят миллионов лет. Суперметалл! Металл, не нагревающийся при любой высокой температуре; металл, который ни алмаз, ни какой-либо другой режущий инструмент не могли даже поцарапать; металл, который никогда не смогут создать люди, такой же таинственный, как сила иеис, которую марсиане черпали как бы ниоткуда.

Все эти мысли клубились в голове чудовища, пока оно изучало закоулки памяти Брендера. Наконец существо с трудом отвлеклось от металла и уставилось на мужчину. В мыслях у того было безмерное удивление.

Брендер встал.

— Боже мой, — сказал он. — Кто вы?

— Меня зовут Джим Брендер, — ответил двойник, осознав мрачный комизм ситуации. Одновременно он понял, что это чувство постепенно развивается в нем.

Настоящий Джим Брендер уже пришел в себя.

— Пожалуйста, садитесь, — любезно пригласил он. — Воистину это самое удивительное совпадение в моей жизни.

Он подошел к зеркалу, украшавшему левую стену кабинета, и посмотрел сначала на свое отражение, потом на двойника.

— Удивительно, — сказал он. — Просто не верится.

— Мистер Брендер, — сказал пришелец, — я видел ваш снимок в газете и подумал, что, возможно, это невероятное сходство заставит вас выслушать меня, поскольку иначе вы едва ли захотите иметь со мной дело. Я только что вернулся с Марса и пришел сюда, чтобы уговорить вас отправиться туда вместе со мной.

— Это невозможно, — последовал ответ.

— Минуточку, подождите, пока я изложу вам причину, — сказал гость. — Вы когда-нибудь слышали о Башне зверя?

— О Башне зверя? — повторил задумчиво Брендер.

Потом обошел стол и нажал кнопку.

— Слушаю, шеф? — донесся голос из небольшого ящичка.

— Дэйв, мне нужны все данные о Башне зверя и легендарном городе Ли, в котором она якобы находится.

— Их вовсе незачем искать, — последовал ответ. — В большинстве марсианских легенд упоминается о том, что зверь этот свалился с неба, когда Марс был еще молод. С этим событием связывалось какое-то страшное пророчество, а причины виделись в появлении зверя из подпространства. Его нашли в бессознательном состоянии. Марсиане прочли его мысли и были настолько поражены намерениями, записанными в его подсознании, что попытались убить зверя, однако это не удалось. Тогда они построили огромную усыпальницу — около пятисот метров диаметром и полтора километра высотой, — поместили в нее зверя, вероятно имевшего именно такие размеры. Было уже несколько попыток найти город Ли, но без результата. Всеми признается, что это лишь миф. Вот и все.

— Спасибо, — Джим Брендер прервал связь и повернулся к гостю. — Что вы на это скажете?

— Это вовсе не миф. Я знаю, где находится Башня зверя, как знаю и то, что зверь до сих пор жив.

— Послушайте, — добродушно сказал Брендер. — Меня заинтриговало наше сходство, это правда, но не надейтесь, что я поверю в вашу историю. Зверь, если вообще что-то такое существует, упал с неба, когда Марс был молод. По некоторым научным источникам, раса марсиан вымерла сто миллионов лет назад, ну, пусть даже двадцать пять миллионов. Единственные продукты их цивилизации, сохранившиеся до сих пор, это конструкции из суперметалла. К счастью, под конец они уже почти все строили из этой неуничтожимой субстанции.

— Я хотел бы рассказать вам о Башне зверя, — сказал пришелец, нисколько не смущенный словами Брендера. — Она огромна, но, когда я видел ее в последний раз, торчала из песка всего на тридцать метров. Вся ее вершина — это дверь, подключенная к часовому механизму, связанному по линии иеис с максимальным простым числом.

Брендер широко раскрытыми глазами смотрел на пришельца. Существо приняло его удивление: сначала сомнение, потом росток веры.

— Максимальным, — повторил он как эхо.

Потом схватил книгу с полки возле стола и пролистал ее.

— Максимальное из известных простых чисел это… ага, вот оно… 230 584 300 921 393 951. Несколько других, согласно тому же источнику, — 77 843 839 397, 182 521 213 001 и 78 875 944 372 201. — Складка на его лбу углубилась. — Это значит, что вся ваша история абсурдна. Максимальное простое число было бы числом неопределенным, — он улыбнулся гостю. — Если там действительно есть зверь, запертый в гробнице из суперметалла, дверь которой подключена к часовому механизму, связанному по линии иеис с максимальным простым числом, — он останется там навсегда. Ничто в мире не может его освободить.

— Совсем наоборот, — запротестовал пришелец. — Зверь заверил меня, что решение этой задачи лежит в сфере возможностей земной науки, только этим должен заняться прирожденный математик, располагающий всеми знаниями на том уровне, которого достигла математика Земли. Вы — именно тот человек.

— И вы ждете, что я освобожу этого демона зла — конечно, если сумею совершить математическое чудо?

— Вовсе не зла! — возразил пришелец. — Из бессмысленного страха перед неведомым, заставившего марсиан заточить зверя, возникло огромное зло и несправедливость. Зверь — это ученый из иного пространства, застигнутый врасплох во время проведения одного из научных экспериментов. Я говорю «он», но даже не знаю, есть ли в его расе различие полов.

— Значит, вы говорили со зверем?

— Он общался со мной с помощью телепатии.

— Но ведь было доказано, что мысль не может проникать сквозь суперметалл.

— А что человечество знает о телепатии? За исключением нескольких случаев, люди не могут общаться даже между собой, — в голосе пришельца звучало презрение.

— Это верно. Итак, если ваш рассказ правдив, нужно представить это дело совету.

— Это дело касается только двоих: вас и меня. Не забывайте, что склеп находится в самом центре большого города Ли, где хранится сокровище стоимостью несколько миллиардов долларов в виде мебели, произведений искусства и механических устройств. Зверь требует, чтобы его освободили, прежде чем он позволит кому-либо извлекать эти сокровища. Вы можете его освободить, и мы поделим богатство.

— Я бы хотел задать вам один вопрос, — сказал Брендер. — Как вас зовут на самом деле?

— П… Пирс Лоуренс, — пробормотало существо. Оно было так удивлено, что смогло лишь поменять очередность имени и фамилии своей первой жертвы и провести небольшую замену — «Пирсон» на «Пирс». От волнения в голове у него все перепуталось.

— На каком корабле вы прибыли с Марса? — продолжал допрос Брендер.

— На… на Г 4961, — буркнуло чудовище.

Ярость еще более усилила его замешательство. Оно старалось взять себя в руки, чувствуя, что сделало глупость. Внезапно оно явственно почувствовало притяжение суперметалла, из которого был сделан барельеф на стене, и поняло, что это означает опасность распада.

— Грузовик, — констатировал Брендер и нажал кнопку. — Карлтонс, проверь, имел ли Г 4961 на борту пассажира или члена экипажа по имени Пирс Лоуренс. Сколько времени это займет?

— Пару минут, шеф.

Джим Брендер откинулся на спинку кресла.

— Это обычная формальность. Если вы действительно прилетели на этом корабле, я буду вынужден отнестись к вашему заявлению серьезно. Вы наверняка понимаете, что я не могу начать действовать вслепую.

Прозвенел звонок.

— Да? — сказал Брендер.

— На Г 4961, который приземлился вчера, находился экипаж из двух человек. На борту не было никого по имени Пирс Лоуренс.

— Спасибо.

Брендер встал.

— До свидания, мистер Лоуренс, — холодно сказал он. — Не знаю, на что вы рассчитывали, рассказывая мне эту абсурдную историю. Хотя, должен признаться, она действительно интересна, а проблема, которую вы мне представили, очень увлекательна.

Звонок.

— В чем дело?

— К вам мистер Горсон.

— Отлично, проси его.

Взяв наконец себя в руки, существо узнало из мозга Брендера, что Горсон является финансовым воротилой, фирма которого может равняться с предприятием Брендера. Эта и другая информация привела к тому, что существо покинуло кабинет Брендера, вышло из здания и терпеливо ждало, пока Горсон появится в воротах. Мгновением позже по улице шли два Горсона.

Горсон был мужчиной за сорок, полным сил. Он был честен и вел активный образ жизни. Его память хранила воспоминания о нелегких ситуациях в нескольких климатических поясах и на разных планетах. Своими сенсорами чудовище ощутило жизненную энергию этого человека. Оно осторожно двинулось за ним, еще не решив, будет ли что-либо предпринимать относительно его.

«Я так далеко ушел от примитивной формы жизни, какой был сначала, — думало существо, — что уже не смогу ею остаться. Мои создатели наделили меня способностью учиться и развиваться. Благодаря этому мне теперь легче защищаться от дезинтеграции, легче быть человеком. Чтобы справиться с этим мужчиной, мне нужно лишь помнить, что, правильно пользуясь своей силой, я непобедим».

Существо внимательно изучило в мозгу своей будущей жертвы путь до конторы. В памяти мужчины имелось изображение входа в просторное здание, а дальше тянулся длинный коридор из мрамора, потом был лифт на восьмой этаж и наконец короткий коридорчик с двумя дверями. Одна из них вела в кабинет, другая — в кладовку, используемую уборщиком. Горсон время от времени заглядывал в это помещение, поэтому в его памяти сохранился образ большого ящика.

Чудовище притаилось в кладовке, ожидая момента, когда ничего не подозревающий Горсон окажется за дверями. Дверь скрипнула. Горсон повернулся, вытаращив глаза, но существо не дало ему ни одного шанса: стальной кулак размозжил лицо мужчины, вогнав кости черепа в мозг. На этот раз чудовище не совершило ошибки и вовремя прервало соединение своего мозга с мозгом жертвы. Оно подхватило падающее тело, вновь вернув своему стальному кулаку вид обычной человеческой ладони. Потом торопливо сунуло могучее атлетическое тело в большой ящик и плотно закрыло крышку, после чего осторожно выглянуло из укрытия, вошло в кабинет Горсона и село за сверкающий дубовый стол.

Мужчина, явившийся по вызову, увидел сидящего Горсона и услышал его голос:

— Криспинс, я бы хотел, чтобы ты немедленно начал продажу этих акций по нашим секретным каналам. Я скажу, когда следует закончить. Не обращай внимания ни на что, даже если ты сочтешь это безумием. У меня есть кое-какая информация.

Криспинс взглянул на столбцы названий пакетов и вытаращил глаза.

— Боже мой! — выдавил он наконец с бесцеремонностью, составлявшей привилегию доверенного советника. — Но ведь это надежные акции. Ваше состояние не выдержит такой операции.

— Я уже сказал, что за этим стою не только я.

— Но ведь это нелегальная дезорганизация рынка, — не сдавался мужчина.

— Ты слышал, что я сказал, Криспинс. А сейчас я ухожу из конторы. Не пытайся со мной связаться. Я сам тебе позвоню.

Чудовище, бывшее теперь Джоном Горсоном, встало, равнодушное к суматохе в голове Криспинса, вызванной его поручениями, и вышло через те самые двери, через которые попало сюда.

«Мне достаточно, — подумало оно, — убрать несколько финансистов и начать продавать их акции, чтобы…»

Еще до часа дня все было кончено. Биржу закрывали в три, но в час сообщение об этом приняли нью-йоркские телеграфы. В Лондоне, где уже смеркалось, вышло чрезвычайное приложение. В Ханькоу и Шанхае ослепительное утро омрачили газетчики, бегавшие по улицам в тени небоскребов и кричащие, что фирма «Дж. П. Брендер и Ко» обанкротилась и по этому делу начато следствие…

— Мы имеем здесь дело с самым удивительным совпадением за всю нашу историю, — сказал назавтра председатель окружного суда в своем вступительном слове. — Фирма, существующая много лет, уважаемая, имеющая широкие связи и филиалы по всему миру, имевшая долю в более чем тысяче различного рода акционерных обществ, обанкротилась из-за неожиданного падения цен на акции, в которых была заинтересована. Потребуются месяцы, чтобы выяснить, кто ответствен за продажу, приведшую к этой катастрофе. Однако пока — хоть это и достойно сожаления — необходимо удовлетворить требования кредиторов и ликвидировать состояние с помощью распродажи и других законных мероприятий…

Командор Хьюз из «Межпланетных космических трасс» вошел в кабинет своего начальника в воинственном настроении. Это был мужчина небольшого роста, но крепкого сложения. Чудовище, принявшее теперь облик Луиса Дюера, напряженно вглядывалось в него, ощущая силу и энергию этого человека.

— Ты получил мой рапорт относительно Брендера? — начал Хьюз.

Двойник Дюера нервно покрутил ус, потом поднял небольшую папку и прочел вслух:

— «По психологическим причинам опасно… принимать Брендера… Слишком много ударов одновременно. Потеря состояния и положения… не может не повлиять на психику… любого нормального человека… в данных условиях. Возьми его в свою контору… окажи ему помощь… дай какую-нибудь доходную должность, соответствующую его несомненно большим способностям… но не на космическом корабле, где требуется исключительная крепость, как физическая, так и психическая, а также ясность мышления и душевное равновесие…»

— Это именно те пункты, которые я хотел подчеркнуть, — прервал его Хьюз. — Я знал, что ты поймешь, в чем дело, Луис.

— Конечно, я понимаю, — двойник улыбнулся, в последнее время он обрел уверенность в себе. — Твои чувства, мысли, твои принципы и методы работы отразились на твоем образе мышления. Никогда, — торопливо добавил он, — я не имел ни малейшего сомнения в правильности твоей позиции, однако в данном вопросе не уступлю. Джим Брендер не примет обычной должности, предложенной ему друзьями. Это абсурд предлагать ему, чтобы он подчинялся кому-то, кого превосходит по всем статьям. Он уже управлял своей космической яхтой, а математическую сторону этой работы знает лучше, чем весь наш персонал, вместе взятый. И это вовсе не упрек в адрес нашего персонала. Брендер хорошо знаком с космическими полетами и считает, что именно это ему сейчас нужно. Поэтому, Питер, я приказываю тебе — впервые за наше длительное сотрудничество — определить его на грузовик Г 4961, на место Перелли, с которым случилось нервное расстройство после той странной истории с существом из космоса, как назвал его лейтенант Мортон. Кстати, ты уже нашел… этот… гм… лоскут существа?

— Нет, шеф, он исчез еще в тот день, когда я пришел его осмотреть. Мы обыскали все помещение вдоль и поперек. Это самое удивительное существо, которое я видел в своей жизни. Оно проходит сквозь стекло так же легко, как свет. Можно даже подумать, что это какая-то форма света. Честно говоря, я и сам испугался. Это высшая фаза развития, адаптирующаяся к окружающему легче, чем все открытое до сих пор… Однако вернемся к делу Брендера — ты не можешь так просто махнуть на меня рукой.

— Я не понимаю твоей позиции, Питер. Я впервые вмешиваюсь в твою работу…

— Я подам в отставку, — выдавил поставленный в безвыходное положение мужчина.

Чудовище подавило улыбку.

— Питер, ведь это ты подбирал весь персонал «Космических трасс». Это дело твоей жизни, ты не можешь его бросить, никак не можешь…

В его голосе звучала легкая паника, поскольку в голове Хьюза впервые возникла идея ухода в отставку. Именно упоминание о его достижениях и профессиональной гордости вызвало такую волну воспоминаний, что лишь теперь Хьюз понял, насколько болезненной была для него угроза вмешательства в его дела. Чудовище сразу осознало, что означал бы уход с работы этого человека: недовольство команды, быстрое осознание ситуации Джимом Брендером и его отказ принять должность. Оставался единственный выход: Брендер должен оказаться на корабле, не узнав, что произошло. В конце концов, требовалось, чтобы он совершил всего один полет на Марс.

Существо обдумало возможность принятия облика Хьюза, однако было вынуждено констатировать, что это безнадежное дело: и Луис Дюер, и Хьюз должны оставаться на местах до последней минуты.

— Послушай, Питер… — начало оно, не зная, что делать. — Черт побери!

Типичная человеческая реакция. Сознание того, что Хьюз воспринял его слова как признак слабости, приводило чудовище в бешенство. Неуверенность подобно черной туче заволокла его мысли.

— Брендер будет здесь через пять минут, и я скажу ему, что думаю обо всем этом, — рявкнул Хьюз, а существу стало ясно, что самое плохое уже произошло. — Если ты мне не разрешишь сделать так, подам в отставку. Я… О боже… твое лицо!

Замешательство и ужас охватили чудовище одновременно. Оно поняло, что перед угрозой провала всего плана его лицо начинает расплываться. Оно вскочило, осознав страшную опасность. Секретариат находился прямо за матовым стеклом двери, и первый же крик Хьюза вызвал бы немедленную помощь. Издав звук, напоминающий рыдание, существо попыталось придать своей руке форму стального кулака, но в кабинете не было никакого металла, которому рука могла бы уподобиться. Здесь стоял только массивный кленовый стол. С хриплым криком существо перепрыгнуло его, пытаясь воткнуть деревянный штырь в горло Хьюза.

Тот удивленно выругался и ухватился за штырь. Снаружи послышались крики, топот ног…

Брендер оставил машину недалеко от космического корабля и немного постоял, но не потому, что в чем-то сомневался. Его положение было безнадежным, и ему требовался хотя бы мизерный шанс. Проверка того, обнаружен ли древний марсианский город Ли, не займет много времени. Если да, он сможет вернуть свое состояние. Брендер быстро направился к кораблю.

Остановившись на стартовой полосе, ведущей к открытой двери Г 4961 — огромного шара из блестящего металла диаметром в сто метров, — он заметил бегущего к нему мужчину, в котором узнал Хьюза.

Чудовище, бывшее теперь Хьюзом, приблизилось, пытаясь держаться спокойно. Ему казалось, что он попал под перекрестный огонь чужеродных сил, желающих его уничтожить. Существо даже сжалось под напором мыслей людей, толпившихся в кабинете, который оно покинуло минуту назад. Все прошло очень плохо; оно вовсе не собиралось делать того, что теперь было вынуждено предпринять. Большую часть полета до Марса оно желало провести в виде пузыря металла на внешней обшивке корабля. С трудом существо взяло себя в руки.

— Отправимся немедленно.

— Но это значит, — удивился Брендер, — что мне придется рассчитать новую орбиту в более трудных…

— Вот именно, — прервал его псевдо-Хьюз. — Я много слышал о ваших математических способностях. Самое время проверить их на практике.

Брендер пожал плечами.

— Не вижу никаких помех к этому. Но что произошло, почему вы летите со мной?

— Я всегда летаю с новенькими.

Это звучало логично. Брендер ступил на стартовую полосу, Хьюз двигался сразу за ним. Мощное притяжение металла причиняло ему боль — первое реальное ощущение, которого чудовище уже давно не испытывало. Целый месяц ему теперь придется сопротивляться притяжению, чтобы сохранять облик Хьюза и одновременно выполнять сотни различных обязанностей. Боль пронзала его до самых глубин, разрушая уверенность в себе, которую оно приобрело, будучи человеком. А потом, входя вслед за Брендером на корабль, существо услышало позади крики. Оно торопливо повернулось. Сразу через несколько ворот, что вели на поле, вливалась река людей, бегущих к кораблю. Брендер находился уже в глубине коридора. С писком, похожим на рыдание, чудовище прыгнуло внутрь и дернуло за рычаг, закрывая люк.

Рядом находился запасной рычаг, включающий антигравитационные краны, и существо одним рывком передвинуло его до упора. Мгновенно оно оказалось в невесомости и испытало чувство падения. Сквозь огромный иллюминатор виднелся космопорт, кишащий людьми. Заметны были поднятые вверх лица и машущие руки. Затем, когда корабль завибрировал от рева стартовых двигателей, все исчезло вдали.

— Надеюсь, — сказал Брендер, когда Хьюз вошел в рубку, — вы хотите, чтобы я установил режим основных двигателей?

— Конечно, — хрипло ответило существо. — Всю математическую сторону я оставляю вам.

Оно не осмеливалось находиться слишком близко к металлическим двигателям, даже в присутствии Брендера, что облегчало сохранение человеческого облика. Существо торопливо двинулось по коридору — лучшим местом будет изолированная спальня.

Внезапно оно замерло, покачиваясь на кончиках пальцев. Из рубки, где остался Брендер, донеслась его мысль. Чудовище едва не утратило своей формы, когда с ужасом поняло, что Брендер сидит у радиоаппарата, отвечая на настойчивый вызов с Земли.

Псевдо-Хьюз ворвался в рубку и замер как вкопанный. В его широко раскрытых глазах был совершенно человеческий ужас. Брендер молниеносно повернулся от передатчика, в руке он держал револьвер. Существо, приняв мысль человека, поняло, что Брендер начинает догадываться.

— Ты то… существо, — выкрикнул Брендер, — что приходило ко мне в контору, рассказывало о простых числах и усыпальнице зверя!

Он передвинулся в сторону, чтобы запереть дверь в коридор, открыв при этом телеэкран, на котором было лицо настоящего Хьюза. В ту же секунду Хьюз заметил двойника.

— Брендер! — крикнул он. — Это именно то чудовище, которое Мортон и Перелли видели во время полета с Марса. Оно не подвержено действию высоких температур и химических средств, но мы еще не пробовали пули. Стреляй быстрее!

Слишком много металла, слишком много хаоса. Создание, скуля, начало расплываться. Притяжение металла страшно изуродовало его, превращая в тяжелый полуметалл. Сопротивляясь деформации, оно все еще имело шишкообразную голову с наполовину исчезнувшим глазом и узловатыми руками, прикрепленными к полуметаллическому телу. Инстинктивно оно старалось придвинуться ближе к Брендеру, чье притяжение помогало сохранять человеческий облик. Полуметалл стал бесформенной массой человеческого тела, пытающейся вернуться к прежнему виду.

— Слушай, Брендер! — В голосе Хьюза звучало нетерпение. — Баки с топливом в машинном отделении сделаны из суперметалла. Один из них пуст. В прошлый раз мы схватили часть этого существа, и она не смогла выбраться из небольшого контейнера, сделанного из суперметалла. Если бы тебе удалось загнать чудовище в бак, когда оно потеряет над собой контроль, что, похоже, случается с ним очень легко…

— Сначала я попробую на нем действие свинца! — рявкнул Брендер срывающимся голосом.

Бах! Из недосформированной щели губ вырвался крик. Чудовище отступило, ноги его расплылись в серую тестообразную массу.

— Больно, да? — проскрежетал Брендер. — А ну, пошел в машинное отделение, в бак!

— Давай, давай! — поощрял Хьюз с телеэкрана.

Брендер снова выстрелил. Существо издало слабый писк и отступило еще дальше. Оно вновь выросло, став более похожим на человека. А в его карикатурной ладони появился карикатурный револьвер.

Существо подняло не доделанное еще оружие. Раздался грохот выстрела и крик чудовища. Револьвер — бесформенный обрывок — упал на пол. Кусок серой массы, в которую он превратился, торопливо пополз в сторону материнского тела и как огромная раковая опухоль прилип к его правой ступне.

И тут впервые могучие злобные разумы, создавшие чудовище, предприняли усилие, чтобы овладеть своим роботом. С яростью, хотя и понимая, что игру нужно вести рассудительно, контролер заставил перепуганное и совершенно сломленное чудовище подчиниться его воле. Болезненный стон прозвучал в воздухе, когда эта перемена произошла с нестабильными элементами. В одно мгновение чудовище стало двойником Брендера, однако вместо револьвера в руке его вырос светящийся металлический прут. Блестящий, как зеркало, он сверкал каждой гранью, словно необычайная драгоценность. Металл излучал слабое неземное сияние.

Там, где недавно было радио, а также экран с лицом Хьюза, зияла теперь большая дыра. Брендер в отчаянии поливал стоящую перед ним фигуру градом пуль, но чудовище, хоть и дрожало, смотрело на него спокойно. Светящееся оружие направилось в сторону человека.

— Когда кончишь стрелять, — сказало существо, — может, мы поговорим?

Голос звучал так мягко, что Брендер, напряженно ждущий смерти, удивленно опустил револьвер.

— Бояться тебе нечего, — продолжало чудовище. — То, что ты видишь и слышишь, это андроид, спроектированный нами так, чтобы мог действовать в вашем измерении и пространстве. Мы работаем здесь в исключительно сложных условиях, чтобы поддерживать с тобой контакт, поэтому я продолжаю… Мы живем в измерении, где время течет бесконечно медленнее вашего. Благодаря методу синхронизации мы состыковали измерения так, чтобы можно было с тобой говорить, хотя один наш день — это миллион ваших лет. Наша цель — освобождение Калорна из марсианской гробницы. Он был случайно пойман в искривление времени, которое сам и вызвал, и упал на планету, которую вы называете Марсом. Марсиане совершенно напрасно испугались его огромных размеров и построили для него дьявольскую тюрьму. Нам нужны математические знания, отвечающие вашему измерению и пространству, чтобы освободить его.

Мягкий голос говорил дальше, убеждающе, но без агрессивности, настойчиво, но дружески. Говорящий выразил сожаление, что андроид убивал людей, а потом объяснил подробней, что каждое пространство основывается на своей системе чисел — некоторые на отрицательных, другие на положительных, а третьи на смешанных, целое же является бесконечно разнообразным. И каждое пространство подчиняется законам своей математики.

Сила иеис, в сущности, не представляет собой ничего таинственного. Это просто переход из одного пространства в другое, являющийся эффектом разницы потенциалов. Этот переход является одной из универсальных сил, которую можно уравновесить только другой силой. Именно ею воспользовался говорящий эти слова несколько минут назад. Суперметалл — это действительно исключительная вещь. В своей вселенной у них есть подобный металл, состоящий из отрицательных атомов. В мозгу Брендера он прочел, что марсиане не знали отрицательных чисел и, значит, строили из обычных атомов. Это можно сделать и так, хотя задача становится труднее.

— Проблема сводится к тому, — закончил он, — что земная наука должна указать нам, каким образом, используя нашу универсальную силу, совершить деление максимального простого числа, чтобы дверь открылась. Ты можешь спросить, как найти делитель простого числа, коль скоро оно делится лишь на единицу и самое себя? Эта проблема для вашей системы счисления разрешима только с помощью вашей математики. Ты сделаешь это для нас?

Брендер спрятал револьвер в карман. Он был совершенно спокоен.

— Все это звучит логично и искренне, — сказал он. — Если бы вы хотели устроить нам неприятности, достаточно было бы прислать на Землю больше существ вашей расы. Разумеется, нужно будет представить вопрос совету…

— В таком случае дело безнадежно. Совет не даст согласия…

— Значит, вы надеетесь, что я пойду на то, чего, по вашему мнению, не одобрит высший орган власти нашей системы? — воскликнул Брендер.

— Именно в этом и состоит сущность демократических правительств: правительство не может допустить возникновения угрозы жизни своих граждан. Такова и местная власть: ее представители когда-то в подобной ситуации информировали нас, что не принимают во внимание возможность освобождения неизвестного зверя. Однако это вовсе не значит, что отдельная особь не может позволить себе риск, на который правительство не пойдет. Ты признал, что наши аргументы логичны. В таком случае, чем пользуются в своем поведении люди, если не логикой?

С помощью андроида контролер внимательно следил за мыслями Брендера. Он заметил его растерянность и нерешительность, противостоящие истинно человеческому желанию оказать помощь, которое вытекало из уверенности, что в этом нет никакого риска. Контролер подумал, что неразумно слишком уж доверять логике в общении с людьми.

— Мы можем предложить тебе… все, — поторопил он. — Если хочешь, мы доставим этот корабль на Марс не за тридцать дней, а за тридцать секунд. Знание о том, как это будет сделано, ты сохранишь для себя. На Марсе ты будешь единственным существом, знающим о существовании древнего города Ли, центром которого была Башня зверя. В городе этом будут найдены предметы из суперметалла стоимостью миллиарды долларов, и, согласно земным законам, половина этой суммы будет твоя. Восстановив свое состояние, ты сможешь вернуться на Землю еще сегодня.

Лицо Брендера побелело, как мел. Андроид неохотно следил за ходом его мыслей — воспоминания о внезапной катастрофе, разорившей всю его семью. Брендер поднял голову.

— Хорошо, — сказал он. — Я сделаю, что смогу.

Мрачная горная цепь спускалась в котловину с красно-серым песком. Слабый порыв марсианского ветра поднял облачко песка над строением. И каким строением! Издалека оно казалось просто большим, возвышаясь над пустыней на тридцать метров — тридцать метров высотой и пятьсот метров диаметром. Однако оно явно погружалось на тысячи метров в этот беспокойный океан песка, чтобы сохранить совершенную гармонию, ту полную грации сказочную красоту, которую давно вымершие марсиане придавали всем своим конструкциям, несмотря на их массивность. Брендер вдруг почувствовал себя очень маленьким, когда ракетные двигатели его скафандра с шумом несли его на высоте нескольких метров над песком в направлении этого нечеловеческого сооружения.

Вблизи простота вертикальных стен чудесным образом терялась в богатстве орнаментов. Колонны и пилястры разбивали плоскость фасада, сходились и вновь разбегались. Гладкость поверхности стен и крыши переходила в вычурность орнаментов и псевдоукрашений, исчезала в игре света и тени.

Существо летело рядом с Брендером.

— Я вижу, ты всерьез подходишь к этому делу, — сказал контролер, — но этот андроид не может анализировать абстрактное мышление, поэтому я не знаю, каким путем идут твои рассуждения. Однако выглядишь ты довольным.

— Я, кажется, нашел решение, — ответил Брендер, — но сначала хотел бы осмотреть часовой механизм… Летим…

Они поднялись вверх, начав спускаться уже за краем строения.

Брендер увидел обширную поверхность, а в самом центре… У него захватило дух.

Слабый свет далекого марсианского солнца падал на сооружение, размещенное на чем-то, выглядевшем как середина большой двери. Конструкция эта имела около пятнадцати метров высоты, и казалось, что ее образовывали сегменты колеса, сходящиеся в центре, которым служила металлическая стрелка, устремленная вертикально вверх. Острие этой стрелки было не сплошным, а разделялось на две части, которые искривлялись и сходились вновь. Впрочем, не совсем: между ними было расстояние около полуметра, и от одной вершины острия к другой тянулся едва заметный, тонкий зеленый лучик иеис.

— Часовой механизм! — кивнул головой Брендер. — Я ожидал, что он выглядит именно так, хотя полагал, что он будет больше и солиднее.

— Пусть тебя не обманывает его видимая хрупкость, — предостерег контролер. — Теоретическая сила суперметалла неограниченна, а силу иеис может уравновесить только другая подобная сила. Точный результат предсказать невозможно, поскольку он связан со всей системой счисления, на которой строится данный сектор пространства. А теперь скажи нам, что делать.

— Хорошо.

Брендер опустился на песчаный холм и выключил диск антигравитации. Лежа на спине, он задумчиво смотрел на серо-голубое небо. На мгновение его покинули все сомнения, заботы и страхи, он расслабился и начал:

— Марсианская математика, подобно математике Евклида и Пифагора, основывалась на бесконечной величине. Она не использовала мнимых величин, тогда как на Земле, начиная с Декарта, развивалась аналитическая математика. Размеры и величины, доступные для восприятия, были заменены величинами, меняющимися в зависимости от положения в пространстве. Для марсиан существовало лишь одно число между 1 и 3, хотя на самом деле их очень много. С введением понятия корня квадратного из минус 1 — или мнимой величины — математика окончательно перестала быть наукой только о значимых величинах. Простое число, являющееся представлением чистой величины, не существует в реальной математике, но в данном случае оно тесно связано с реальностью силы иеис. Марсиане знали иеис как бледно-зеленый поток длиной около полуметра и мощностью, скажем, тысячу лошадиных сил (на самом деле это 52,35 сантиметра и 1021,23 лошадиной силы, но это неважно). Установленная мощность никогда не менялась, длина тоже, и так длилось из года в год на протяжении десятков тысяч лет. Тогда марсиане приняли эту длину за эталон и назвали ее 1 эл, а мощность приняли за единицу мощности и назвали ее 1 рб. Из-за абсолютной неизменности потока они сочли его вечным. Потом они решили, что ничто не может быть вечным, не становясь при этом простым числом. Вся их математика опиралась на числа, для которых можно подобрать делитель (то есть которые могут быть уменьшены), и на числа без делителей, которые нельзя поделить на меньшие группы. Любое число, имеющее делитель, не может быть бесконечным, следовательно, бесконечное число должно быть числом простым. Поэтому они сконструировали механизм, связанный с потоком иеис, чтобы он действовал, пока не перестанет перетекать эта сила, что может произойти, когда придет конец Времени, при условии, что никто не нарушит его раньше. Чтобы этого избежать, они укрыли механизм перехода в суперметалле, который не подвержен коррозии. По принципам их математики этого хватало.

— Но ты нашел решение, — нетерпеливо сказало существо.

— Это просто: марсиане установили величину перехода на 1 рб. Если произойдет его нарушение, независимо от масштаба, это будет уже не рб, а нечто меньшее. Переход, являющийся всеобщей величиной, становится чем-то меньшим, менее бесконечности. Простое число перестанет быть простым. Допустим, нарушение составит половину самого числа. В сущности, это число, подобно большинству больших величин, немедленно распадется на тысячи частей, то есть будет разделено на десятки тысяч меньших чисел. Если настоящее время окажется вблизи одного из этих мест распада, дверь откроется мгновенно, — конечно, если удастся вызвать такое нарушение, чтобы один из делителей проявился в настоящем.

— Это совершенно ясно, — в голосе контролера звучало удовлетворение, двойник Брендера торжествующе улыбнулся. — Теперь мы можем использовать нашего андроида для создания всеобщей величины, и Калорн вскоре будет свободен, — он громко рассмеялся. — Бедный андроид противится уничтожению, но, в конце концов, это лишь машина, к тому же не лучшая. Кроме того, он мешает нам точно воспринимать твои мысли. Послушай его крики, когда я буду придавать ему новую форму.

Эти слова, произнесенные совершенно хладнокровно, потрясли Брендера, спустив его с высот абстрактного мышления. Благодаря интенсивной мыслительной деятельности он отчетливо увидел то, что прежде упускал из виду.

— Минуточку, — сказал он. — Как получается, что ваш робот живет теперь в моем измерении, тогда как Калорн продолжает жить в вашем?

— Отличный вопрос, — лицо существа исказила торжествующая улыбка, а контролер продолжал: — Видишь ли, мой дорогой Брендер, ты был обманут. Калорн действительно живет в нашем секторе времени, но это произошло из-за ошибки в нашей машине. Устройство, которое сконструировал Калорн, было достаточно велико, чтобы перенести его, однако не имело механизма адаптации, который мог бы приспособить Калорна к любому новому пространству, где тот окажется. В результате он был перенесен, но не приспособлен. Разумеется, мы, его помощники, смогли переместить такой малый объект, как андроид, но понятия не имеем о конструкции машины Калорна. Короче говоря, мы могли бы использовать то, что от нее осталось, но тайна ее конструкции запрятана в нашем собственном специфическом суперметалле и в мозгу Калорна. Ее изобретение Калорном — одна из случайностей, которые происходят раз в миллион лет нашего времени. Сейчас, когда ты открыл нам способ освобождения Калорна, мы сможем построить бесчисленное количество межпространственных машин. Нашей целью является овладение всеми пространствами и планетами, особенно населенными. Мы хотим быть абсолютными хозяевами всей Вселенной.

Иронический голос умолк, а Брендер продолжал лежать, охваченный страхом. Страх этот был вызван двумя причинами: чудовищным планом контролера и мыслью, пульсирующей в его собственном мозгу. Он застонал, вспомнив, что эта предостерегающая мысль будет перехвачена автоматически действующим мозгом робота. Мысль заключалась в том, что нужно ввести дополнительный фактор — время…

Чудовище закричало, когда его начали насильно разлагать. Крик перешел в сдавленное рыдание, а потом воцарилась тишина. На серо-коричневой поверхности песка и суперметалла лежало загадочное устройство из блестящего металла.

Металл засверкал, и устройство поднялось в воздух. Достигнув кончика стрелки, оно опустилось на зеленый лучик иеис.

Брендер схватил свой антигравитационный диск и вскочил на ноги. Это резкое движение подняло его на несколько десятков метров вверх. Ракетные двигатели плюнули огнем, и он стиснул зубы, чувствуя боль от ускорения. Внизу под ним огромная дверь начала открываться все быстрее и быстрее, уподобляясь маховому колесу. Песок полетел во все стороны, словно поднятый маленькой бурей.

На полной скорости Брендер рванул в сторону — и вовремя. Сначала центробежная сила отбросила с огромного колеса машину-робота, потом дверь отделилась от строения, бешено вращаясь поднялась вверх и исчезла вдали.

Из темноты гробницы вылетело облако черной пыли. Борясь с ужасом и одновременно испытывая облегчение, Брендер подскочил к тому месту, где робот упал на песок. Вместо блестящего металла там лежал кусок позеленевшей железки. Металл пошел волнами, приняв подобие человеческой формы. Тело это осталось серым, сморщенным, как будто готовым вот-вот рассыпаться от старости. Чудовище попыталось встать, но не сумело подняться. Губы его зашевелились:

— Я принял твое предупреждение, но не передал им. Теперь Калорн мертв. Они поняли, в чем дело, сразу, как только это произошло. Наступил конец Времени…

Голос замер.

— Да, наступил конец времени, — согласился Брендер, — когда переход на какое-то время стал не вечным; он дошел до точки события, происшедшего на несколько минут раньше.

— Я… только частично… был… под их влиянием… Калорн все время… Даже если бы им удалось… пройдут годы, прежде чем… они изобретут новую машину… а один год у них… это миллиарды ваших… Я не сказал им… Принял твою мысль… но не… передал им…

— Но почему? Почему?

— Они причинили мне боль. Хотели меня уничтожить. А я хотел… быть… человеком. Быть… кем-то!

Тело его расплылось в лужу, похожую на серую лаву, лава покрылась складками и распалась на сухие, хрупкие кусочки. Брендер коснулся одного, и тот рассыпался в пыль.

Окинув взглядом мрачную пустынную котловину, Брендер с сожалением произнес:

— Бедный Франкенштейн!

Потом он повернулся и поднялся в воздух, направляясь к далекому космическому кораблю.

 

Сверхчеловек

1

Табличка на дверях сообщала:

РИЧАРД КАРР, ДОКТОР ФИЛОСОФИИ

ПСИХОЛОГ

ЛУННАЯ БАЗА

Карр — круглолицый молодой человек — стоял возле одного из двух окон своего рабочего кабинета и в бинокль наблюдал за четвертым уровнем. На шее у него на черном шнурке висел микрофон. Он непрерывно комментировал происходящее на четвертом уровне:

— …Сейчас этот человек размышляет о какой-то технической проблеме. Он хочет к ней вернуться. Однако он сказал ей лишь: «Давай поторопимся!» Как ни странно, по неизвестной мне причине она также желает уйти. Но она не хочет так легко его отпускать. И вот она говорит: «Давай немного прогуляемся и поговорим о будущем». Мужчина отвечает: «Я не вижу будущего…»

Карр перестал воспроизводить разговор и заметил:

— Полковник, их беседа становится слишком личной. Давайте найдем другой объект.

Полковник Уэнтворт, стоявший у другого окна, ответил:

— Вы знаете, на каком языке они говорят?

— Честно говоря, нет. Вероятно, это славянский язык. Восточная Европа. Судя по мимике… да, пожалуй, я бы сказал, что они поляки.

Уэнтворт протянул руку и выключил магнитофон, на который при помощи сенсоров записывался разговор между мужчиной и женщиной на четвертом уровне.

Тридцативосьмилетний полковник, ростом в шесть футов, был обманчиво хрупкого телосложения, а серые глаза так спокойно смотрели на окружающий мир, что сторонний наблюдатель далеко не сразу заметил бы светившийся в них острый ум. Он уже восемь лет занимался проблемами безопасности на лунной базе, но сумел сохранить чопорные манеры английского джентльмена. Поскольку американский психолог — Карр — являлся новым человеком на Луне, раньше они не встречались.

Уэнтворт поднес к глазам бинокль, чтобы взглянуть вниз. Ему было известно то, о чем не подозревал Карр: они не имели права наблюдать за другими людьми на лунной базе, где множество представителей разных национальностей жили вместе согласно международным договоренностям, не позволявшим подслушивать их разговоры и читать мысли по выражению лиц.

Тем не менее, отвернувшись от своего собеседника — на данном этапе ему не хотелось, чтобы Карр об этом узнал, — Уэнтворт уклончиво сказал психологу:

— Мы слушаем их десять минут. Давайте поставим еще один эксперимент. Видите рыжеволосую женщину с невысоким мужчиной?

Карр ответил не сразу. Казалось, его заинтересовало нечто происходящее внизу. Неожиданно он изумленно воскликнул:

— Полковник, мужчина внизу! Высокий худощавый тип в диковинном головном уборе — он не человек!

Уэнтворт удивился.

— О чем вы говорите?

Он вновь поднял бинокль, а Карр взволнованно продолжал:

— О господи, он меня заметил! Теперь он меня прикончит! Смотрите!

Уэнтворт инстинктивно отпрыгнул в сторону и присел. В следующий миг последовала ослепительная вспышка. Во все стороны полетели осколки стекла. На пол посыпался пластик.

Потом стало тихо.

Уэнтворт успел заметить, что Карр бросился на пол рядом с ним. Похоже, психолог не пострадал. Полковник не стал терять времени, подбежал к столу и схватил телефон. Через несколько мгновений взревел сигнал тревоги.

2

Психиатр Борис Денович, недавно занявший пост главы отдела, нахмурившись, слушал автоматического переводчика — история, которую тот излагал, показалась Деновичу совершенно неправдоподобной.

Он поправил крошечный наушник и по-русски заговорил в микрофон своим низким голосом.

— Вы хотите сказать, — прервал он полковника Уэнтворта, — что молодой американец утверждает, будто он способен читать мысли, глядя в лицо человека? Полковник, вы имеете в виду телепатию?

Уэнтворт задумчиво посмотрел в напряженное лицо русского специалиста. Он знал то, что оставалось неизвестным Карру и Деновичу. Реакция последнего не удивила полковника, но он хотел знать наверняка.

— Вы уже проверяли? — продолжал Денович. — Разные языки и тому подобное?

Уэнтворт знал, что необходимо все проверить, и провел двадцать минут в отделе переводов.

— Я записал разговоры на польском, немецком, греческом и японском языках.

— И то, что говорит Карр, полностью соответствует переводам?

— Ну, не слово в слово. Но смысл он передает верно.

Черты худощавого лица психиатра заострились еще сильнее. Он не сомневался, что офицер безопасности стал жертвой мистификации, организованной американским психологом. И сейчас уже не имело значения, как и зачем американец это провернул.

Полковник Уэнтворт вновь заговорил:

— Вам следует дослушать запись до конца.

— Не вижу необходимости, — терпеливо возразил Денович. — Подозреваю, что ему сопутствовал успех, — он нахмурился. — Полковник, надеюсь, американец не является специалистом чтения по губам и лингвистом?

Офицер безопасности обратился к широколицей секретарше:

— Заверните это в листок бумаги, — потом он повернулся к Деновичу и добавил: — Доктор, вы должны дослушать запись до конца.

Денович пожал плечами и вновь включил запись. Теперь звучал голос полковника Уэнтворта. Он попросил Kappa перенести внимание на другую пару. Наступила пауза. Затем раздался взволнованный голос Карра, сделавший заявление, которое так поразило Уэнтворта.

Денович застыл на своем стуле, слушая звон разбитого стекла. Он был так потрясен, что даже не сразу заметил, как полковник выключил запись.

— Что это было? — услышал Денович собственный непривычно высокий голос. — Что произошло?

Когда полковник Уэнтворт закончил свои объяснения, Денович успел взять себя в руки.

— Наверняка розыгрыш, — заявил он. — А вы выглядывали в окно? И что вы заметили?

— Я был захвачен врасплох, — признался Уэнтворт. — И бросился на пол. К тому моменту, когда пластик восстановили, прошло две или три минуты.

— Значит, вы не видели высокого худощавого негуманоида? — иронически спросил Денович.

Уэнтворт был вынужден признать, что, когда он вновь подошел к окну, на нижнем уровне не нашлось мужчины, соответствовавшего описанию Карра.

Советский психиатр откинулся на спинку стула, стараясь сохранять спокойствие. Он понял, что слишком возбужден. Уже давно он не был так близок к тому, чтобы потерять самообладание. Его возмущало поведение доктора Ричарда Д. Карра, американского психолога.

Тем не менее он взял себя в руки и спросил:

— А почему бы нам самим не поставить эксперимент с участием доктора Карра? Мы создадим ему самые благоприятные условия. У меня появится возможность оценить Карра, а он получит шанс продемонстрировать свои способности. Что делать дальше, решим позднее, — на тонких губах появилась мрачная улыбка. — Пусть он прочитает мои мысли по выражению моего лица.

Казалось, Денович не понимает, что его предложение не понравилось Уэнтворту, который считал, что им необходимо торопиться. Полковник прикусил губу и ответил:

— Я позову доктора Карра. И мы обсудим ваше предложение.

Уэнтворт подошел к лифту, чтобы встретить доктора Карра. Когда психолог вышел из лифта, полковник повернулся к нему спиной. Карр приветствовал Уэнтворта, и тот молча кивнул в ответ.

— Следуйте за мной, доктор, — сказал Уэнтворт.

По пути в кабинет русского психиатра Уэнтворт шагал чуть впереди Карра, повернув лицо в сторону.

Когда они вошли — первым Карр, за ним Уэнтворт, — Денович поспешил им навстречу. Автоматический переводчик был приколот к лацкану его пиджака, наушник оставался в ухе.

На Земле он выработал технику приветствия людей, с которыми не хотел иметь дела: он старался заставить их шагнуть к нему навстречу, а затем завершал церемонию знакомства небрежным кивком.

Но, посмотрев на пухлое нездоровое лицо американца и пожав его вялую руку своими сильными пальцами, он изменил привычке.

— Сюда, — сказал Денович, показывая в коридор.

Карр застыл на месте. Он стоял, и по его лицу блуждала снисходительная улыбка. Денович, успевший распахнуть дверь, был вынужден оглянуться.

— Нам необходимо лучше понимать друг друга, доктор, — мягко сказал Карр.

Денович цинично улыбнулся в ответ.

— Ах да, я забыл, — сказал он. — Вы же умеете читать мысли. И что же вы прочли на моем лице?

Все с той же слабой улыбкой Карр ответил:

— Доктор, вы и в самом деле хотите, чтобы я повторил ваши мысли вслух?

Психиатр посчитал, что полностью контролирует ситуацию.

— Я с радостью позволю вам без потерь выйти из неприятного положения, — доброжелательно сказал он.

В этот момент Уэнтворт, который дожидался, когда между русским и американцем пробежит искра вражды, решил, что пора вмешаться. Он объяснил, что способности Карра можно проверить в практических обстоятельствах. В заключение Уэнтворт сказал:

— Я хочу, чтобы вы оба сопровождали меня в аэропорт.

Уэнтворт произнес эти слова, как и прежде, не глядя на Карра. Он ощущал, что психолог повернулся и смотрит на него.

— До сих пор я уважал ваше желание сохранить свой мир в тайне от меня, — медленно проговорил американец. — Но мне кое-что удалось прочитать, глядя вам в лицо, и, несмотря на вашу уклончивость, я узнал ваши мысли обо мне. Вам что-то известно о моих способностях, нечто… — Он нахмурился и замолчал, а затем вызывающе продолжил: — Вы не в первый раз сталкиваетесь с такими способностями, которые проявились у меня! Кто-то уже делал это раньше.

Продолжая смотреть в сторону, Уэнтворт дипломатично ответил:

— Вы близки к истине. Послушайте, я расскажу вам всю правду, как только у меня появится подходящая возможность. Но сейчас мы должны кое-что сделать. Договорились?

Когда они выходили из кабинета Деновича, Уэнтворт продолжал считать, что способности Карра помогут им в общении с инопланетянином. Но ключевым фактором здесь являлось время.

Ни Карр, ни Денович не знали, что с первых дней возникновения лунной базы у нескольких человек неожиданно усилились экстрасенсорные способности. Интересно, что у всех они проявлялись по-разному. Но дар читать мысли по выражению лица появился впервые.

Всякий раз, когда удивительные способности проявлялись, они отражали прежние интересы человека, усиливаясь до превосходной степени. Довольно часто новый дар казался людям таким естественным, что они даже не сообщали о нем властям.

Первая стадия продолжалась около двух дней.

Затем способности резко слабели и пропадали в течение нескольких часов. Человек даже забывал, что обладал удивительными возможностями.

А потом — резко — способности возвращались, но в иной, измененной форме.

В новой форме они приобретали фантастический характер, получалась другая и многократно усиленная версия.

Однажды Уэнтворт так ее описал: «Подобно животному, бьющемуся в предсмертных судорогах, на краткие мгновения достигается пик экстрасенсорных способностей, возведенных в энную степень. В течение нескольких часов мы наблюдаем невероятные возможности человека, которыми он, возможно, когда-нибудь будет обладать в результате эволюции».

Финал быстро приближался. Пройдет еще несколько часов, и способности Карра исчезнут, чтобы больше никогда не появиться.

Больше всего Уэнтворта беспокоил тот факт, что Карр находился на Луне ровно сорок восемь часов. Он подозревал, что психолог обрел способность читать чужие мысли с той самой минуты, как прибыл на базу. Следовательно, первая фаза могла закончиться в любой момент.

…Нельзя терять время! Теперь, когда предварительные переговоры закончены, они не могут останавливаться ни на мгновение! Нельзя смущать Карра и отвлекать его! Поэтому Уэнтворт не должен поворачиваться к нему лицом — нельзя позволить Карру прочитать его мысли!

3

Они направлялись к пересадочной станции, откуда их сразу же перевели в подземное помещение, находящееся под посадочным полем для космических кораблей. Когда они вышли из небольшой монорельсовой машины, в коридоре им встретился человек в форме офицера порта.

Уэнтворт узнал ветерана лунной базы и кивнул ему. Тот помахал в ответ рукой и продолжал идти вперед. Уэнтворт жестом показал двум своим спутникам, что им следует двигаться в том направлении, откуда появился офицер. Денович тут же зашагал дальше. Карр сделал несколько шагов, а потом остановился и оглянулся назад.

— Полковник, — сказал он, — могу я поговорить с этим офицером?

— С кем? — Уэнтворт уже успел забыть о случайной встрече.

— С офицером, который только что прошел мимо нас.

— Петерсоном? Да, конечно! — Он повернулся и позвал: — Эй, Пит.

Но Карр уже бежал по коридору. К тому моменту, когда Денович обернулся и понял, что возникли какие-то проблемы, Карр и Петерсон о чем-то беседовали. Человек в форме дважды кивнул, а потом истерически расхохотался.

Смех его получился неожиданно громким. Люди, выходившие с багажом, начали останавливаться.

Ошеломленный Денович смотрел, как рыдает Петерсон, а потом подошел к Карру и Петерсону. Потом он почувствовал, что рядом оказался Уэнтворт.

Петерсон продолжал всхлипывать, пытаясь взять себя в руки.

— Что вы сказали? — пролепетал он сквозь слезы. — Я не понял… Объясните, что со мной происходит? Я никогда так себя не вел.

Он сглотнул, сделал над собой колоссальное усилие — и мгновенно пришел в ярость.

— Ах вы, грязные мерзавцы! — оскалился он. — Что вы со мной сделали?

— Кто-то прибыл сюда вчера днем и взял под контроль ваш разум, — сказал Карр. — Расскажите нам об этом.

— Хорошо! — Петерсон внезапно забыл о ярости. — Наверное, вы имеете в виду негров. Их было трое. Один выглядел довольно странно: впалые щеки, ну, вы понимаете, — поэтому я попросил его снять головной убор.

Он замолчал и, разинув рот, с дурацким выражением лица посмотрел на Карра.

— Что он с вами сделал? — не унимался Карр.

— Как что?! — Глаза Петерсона округлились. — Он выстрелил в меня световым лучом — как раз из штуки на верхушке его…

Он вновь замолчал, и его лицо приобрело бессмысленное выражение.

— О чем я говорю? — пробормотал он. — Должно быть, мне приснился сон!

Денович шагнул вперед. Теперь он уже не сомневался, что знает возможности Карра. Он только что был свидетелем — во всяком случае, так ему показалось — моментального гипнотического воздействия.

— Доктор Карр, отойдите от этого человека! — угрожающе приказал он.

Карр удивленно повернулся к нему, и Денович почувствовал, как глаза Карра пристально смотрят ему в лицо, а потом Карр сказал:

— Ах вот оно что! — И жестко добавил: — Подождите немного доктор, хорошо?

Карр вновь обратился к Петерсону:

— Отправляйтесь к себе и полежите. Если через час вам не станет лучше, зайдите в мой кабинет.

Он протянул Петерсону свою визитку. Повернувшись к Уэнтворту, Карр сказал:

— Нам необходимо поговорить с начальником порта.

Начальник порта производил хорошее впечатление. Он был доброжелательным итальянцем, толковым работником и внимательным слушателем. Его звали Карло Понтини. Игнорируя автопереводчик Деновича, он заговорил в микрофон собственного транслятора.

— Трое африканцев прибыли из Вастуленда, — он развел руками. — Похоже, у вас проблема, джентльмены.

Уэнтворт, успевший связаться с отделом безопасности, который занимался чернокожими обитателями лунной базы, прекрасно понимал, что имеет в виду итальянец. Инопланетянин был либо очень умен, либо удачлив, когда решил прибыть на базу именно в таком обличье, поскольку это давало ему преимущества. Оставалось надеяться, что способности Карра помогут его найти.

Понтини предоставил им фотографии трех вастулендцев; среди них Карр сразу же узнал худощавую фигуру в головном уборе, который выглядел как изысканное украшение в мусульманском стиле. Материя закрывала лоб, а лицо — на фотографии это было ярко видно — лишь отдаленно напоминало человеческое.

На большом экране, куда спроецировали фотографию, отчетливо выделялась черная окраска, а под ней слабо поблескивала чешуя.

Через несколько мгновений Уэнтворт уже передавал увеличенное изображение инопланетянина по каналам связи системы безопасности. Вскоре он получил подтверждение из всех отделов, кроме двух. Что ж, для начала неплохо.

Уэнтворт представил себе, что сейчас происходит. В дюжинах секторов огромной лунной базы его люди выходят в коридоры, заглядывают в офисы, проверяют свою территорию. И если кто-то из них видел подозрительную личность, поиски уже в самом разгаре.

Загудел интерком. Карр нажал кнопку, и на экране появилось чисто выбритое молодое лицо — Ледуа из французской части базы.

— Полковник Уэнтворт.

— Да?

— Этот человек занял апартаменты в нашем секторе. Однако около часа назад он его покинул, и больше я его не видел.

Как только разговор закончился, на панели замигал огонек, и они получили новое сообщение: «Видел его около тридцати минут назад, когда он направлялся в Р-1».

Уэнтворт поморщился. Р-1 был главным жилым комплексом для гостей. Сейчас большая часть номеров пустовала. Одаренный богатым художественным воображением архитектор придал сектору футуристический облик; комиссия, отвечавшая за строительство базы, даже не подумала о том, чтобы согласовать проект с силами безопасности. Множество запутанных коридоров, задних лестниц, внутренних двориков, три дюжины ресторанов, четыре театра, подводные сады, укромные уголки для влюбленных, а также свободный доступ к электромобилям, местным средствам передвижения, — все это превращало данный сектор в чудовищный лабиринт.

Едва ли инопланетянин мог найти лучшее убежище на всей лунной базе. Уэнтворт вздохнул и нажал сигнал общей тревоги.

Полковник не стал терять времени, сразу же схватил за руку Карра, поманил за собой Деновича и, по-прежнему не поворачиваясь к психологу, сказал:

— Пошли! — И повел их обратно к лифту.

Уэнтворт рассчитывал, что быстрые поиски всеми силами безопасности сразу же дадут результат. Способности Карра — а он их уже доказал — существенно увеличивали их шансы. Поскольку эта часть Луны находилась в тени, только тридцать восемь номеров в Р-1 были заняты. Сам Уэнтворт предпочитал темную сторону Луны, откуда открывался превосходный вид на Землю. К счастью, туристы не разделяли его вкусов.

Уэнтворт быстро объяснил, как они будут действовать. Лишь только дверь откроется, Карр сразу же начинает читать выражения лиц людей, находящихся в номере, а Уэнтворт задает вопросы.

Однако у них, как правило, получалось еще быстрее: стоило Карру взглянуть в лицо хозяина номера, как он сразу же говорил: «Нет». После этого за дело брался кто-нибудь из помощников Уэнтворта, остальные двигались дальше.

Идея состояла в том, что кто-то из обитателей Р-1 мог видеть инопланетянина.

Дверь седьмого номера открыла миниатюрная женщина, которая вопросительно посмотрела на них. Она была в строгом черном платье; Уэнтворт не мог себе представить, как кому-то удалось уговорить ее отправиться в туристическую поездку на Луну. Впрочем, сюда часто прибывали весьма необычные люди.

Он увидел, что Карр колеблется. Казалось, психолог смущен.

— Он внутри, — неожиданно сказал Карр.

Кто-то схватил женщину сзади и, одновременно зажав ей рот рукой так, что она даже охнуть не успела, оттащил от двери. Через мгновение по сигналу Уэнтворта на бесшумных резиновых колесах в номер вкатился электромобиль. Остальные последовали за ним.

Опустившись на одно колено возле двери, Уэнтворт вдруг усомнился в отданном им приказе: нанести безжалостный удар. Он подумал о том, что это первый представитель другой расы, оказавшийся в Солнечной системе. Быть может, его не следует убивать?

Однако его сомнения быстро улетучились. Инопланетянин пытался убить Карра, как только понял, что разоблачен. Не говоря уже о том, что он тайно пробрался на лунную базу. Намерения инопланетянина имели явно враждебный характер, и с ним следовало поступить соответствующим образом.

Уэнтворта охватило возбуждение, он ощутил, как начала зудеть поверхность кожи — разрядник электромобиля работал на полную мощность.

Уэнтворт уже поздравлял себя с успешным завершением операции, когда коридор залил ослепительный свет — казалось, ему в глаза ударил прямой солнечный луч.

Свет погас. Прошла минута. Послышался шум — падали какие-то предметы. Побледневший Уэнтворт ждал.

4

За несколько минут до описываемых событий Ксилмер понял, что момент столкновения близок — если он того пожелает. Поэтому при помощи устройства на своем шлеме он связался с гийном — боевым кораблем, находившимся на орбите довольно далеко от Луны. Вот что он сказал, запрашивая инструкции:

— В моей разведывательной акции меня тревожит лишь одно. Час назад кто-то сумел меня засечь с верхних этажей. Его способности наводят на мысль, что на лунной базе находится два типа существ. Одна группа — в нее входит большинство обитателей базы — не имеет ни малейшего значения. Однако второй тип — один из них меня увидел, находясь на значительном расстоянии, — может оказаться куда более могущественной формой жизни. Поэтому я намерен ускользнуть отсюда через стену и любым возможным способом попытаться добраться до каюты, откуда за мной наблюдало продвинутое существо. Я уверен, что мне следует оценить его возможности прежде, чем будет принято окончательное решение.

Однако ответ прозвучал сурово:

— Через двадцать четыре часа флот рискнет и на минуту выйдет на субпространственный контакт. Мы должны сообщить, может ли флот лететь сюда или нам следует отправиться в другое место.

— Я намерен действовать осторожно, — запротестовал Ксилмер, — перемещаться сквозь стены, избегать коридоров. И прежде чем я покину это помещение, я постараюсь стереть воспоминания о моем присутствии из сознания важного существа. Даже в самом худшем случае операция займет не более нескольких часов.

— Тем не менее почему бы сначала не проверить силу их оружия, хотя бы на несколько секунд? Посмотреть, на что они способны в экстренной ситуации?

— Очень хорошо.

Уэнтворт с тоской посмотрел на царивший в номере хаос, а потом повернулся к двум своим сотрудникам, которые выбирались из разбитого электромобиля.

— Что произошло? — спросил он.

Как ни странно, они не могли четко ответить на вопрос полковника. Кажется, в тот момент, когда они оказались в номере, в нем находился мужчина.

Сержант Гожински покачал головой, словно пытался стряхнуть наваждение. Его голос слегка дрожал.

— Вот тут он стоял. Он посмотрел на нас, но совсем не испугался. Я навел на него световой прут… ну, вы знаете…

Так было принято называть оружие электромобиля. Уэнтворт нетерпеливо кивнул.

— Ну, и я скомандовал: «Огонь!», — продолжал сержант Гожински. — Я видел, как луч протянулся к нему. А потом что-то яркое ударило по электромобилю. Ну… и нас оглушило. Когда я пришел в себя, оказалось, что в стене появилась дыра, а он исчез.

Его напарник, родившийся в Южной Африке, мог лишь подтвердить слова Гожински.

Слушая отчет своих людей, Уэнтворт почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Очевидно, инопланетянин воспользовался каким-то мощным оружием. Полковник подошел к дыре в стене. Внутренние стальные конструкции были чисто срезаны. Он поднес счетчик Гейгера, но прибор молчал.

Противник обладает мощнейшим оружием, в котором не используется атомная энергия.

Уэнтворт заставил себя успокоиться. На лунной базе имелась дюжина более мощных электромобилей, но на их подзарядку требовалось не меньше часа.

Он спокойно объяснил новый план своим людям.

— Теперь мы будем снабжать каждую поисковую группу несколькими мобилями.

Подойдя к интеркому, он отдал общий приказ:

— Всем наблюдателям оставаться на своих постах. Как только будут заряжены мобили, свяжитесь со мной. Я буду… — он немного подумал, — в каюте доктора Деновича.

Полковник знал, что рядом шагает Карр. Не глядя на психолога, Уэнтворт сказат:

— Доктор, я хочу, чтобы в следующий раз вы держались в стороне от разворачивающихся событий. Не следует забывать, что он попытался вас убить, как только вы его обнаружили. Между тем остальные его не заинтересовали. Полагаю, нам следует принять во внимание этот факт.

— А вам не кажется, что он атаковал меня из-за того, что я застал его врасплох? — нервно спросил Карр.

Такой вариант нельзя было исключать, но Уэнтворт не хотел рисковать.

— Я должен вам кое-что сообщить, — продолжат Карр. — Когда я в первый раз посмотрел в лицо той женщины из его номера, мне показалось, что я не могу прочитать ее мысли. Быть может, инопланетянин сумел как-то экранировать ее сознание?

Уэнтворт пожалел психолога — похоже, экстрасенсорные способности уже начали его покидать. Жестокая шутка судьбы, но пришла пора разъяснить Карру, что происходит.

Он повернулся к психологу и мягко спросил:

— Почему бы вам не попытаться прочитать мои мысли, доктор?

Карр бросил на него быстрый взгляд. Потом нахмурился и заметно побледнел.

— У меня возникли трудности, — пробормотал он. — К тому же ваша мысль довольно сложна. Вы думаете, что моя способность читать лица… — Он недоуменно покачал головой. — Я не понимаю — это общий стереотип? Но так не должно быть.

Небольшая ошибка лишь подтвердила, что способности Карра слабеют.

— Пойдемте в каюту доктора Деновича, где у меня будет время рассказать вам обоим, как в действительности обстоят наши дела.

Час спустя Уэнтворт все еще не получил сообщения, что мобили заряжены, однако успел закончить свой рассказ.

Лицо Карра покрылось пятнами, губы беззвучно шевелились. Правда оказала на него шокирующее действие.

— Все казалось мне таким естественным, — пробормотал он. — Я уже много лет размышлял о том, что могут означать разные выражения лиц.

— А когда у вас появилась ваша способность? — спросил Уэнтворт.

— Ну, — неуверенно проговорил Карр, — пожалуй, когда я наблюдал за лицами пассажиров, поднимающихся на корабль, два дня назад — все мгновенно встало на свои места.

— Значит, вы связались со мной почти через два дня после того, как начали читать мысли? Сейчас ваши способности будут быстро слабеть. А еще через несколько часов произойдет их искажение, суть которого предвидеть невозможно.

Карр побледнел еще сильнее.

— Во что может превратиться способность читать чужие мысли? — глухо спросил он. — Я не могу представить себе ничего более сложного.

Денович с трудом сдерживал кипящую в нем ярость.

— Я возмущен вашими играми в секретность. Почему меня не поставили в известность, когда я прибыл на базу? Почему никаких сообщений не появлялось в средствах массовой информации?

Англичанин холодно напомнил, что лунная база существует в данном виде всего восемь лет. Космические путешествия еще не успели стать нормой. Людей легко напутать. Столь невероятные истории могут вызвать панику. Однако теперь информация будет рассекречена. Подготовлено совместное заявление. Оно будет обнародовано после одобрения Советом Безопасности ООН.

— А вас и доктора Карра, — продолжал Уэнтворт, — я намеревался ввести в курс дела после того, как вы поймете, что один из вас стал жертвой невероятного феномена.

Однако нельзя исключать, что система доктора Карра может оказаться заслуживающей доверия. Уэнтворт едва заметно улыбнулся.

— Надеюсь, доктор Карр, что вы ведете журнал наблюдений.

— Да, у меня все записано, — хмуро ответил Карр.

— Что ж, подобных прецедентов у нас не было, — сказал Уэнтворт. — Теперь мы получили весомые аргументы.

Он встал.

— Пойду посмотрю, в какой стадии находится зарядка мобилей, — и обратился к доктору Деновичу: — Присматривайте за вашим коллегой, сэр.

Психиатр коротко кивнул.

Когда мужчины остались вдвоем, доктор Денович с профессиональным вниманием посмотрел на пухлого американца.

— Вижу, вы пережили потрясение, доктор Карр. Почему бы вам не выпить снотворного, чтобы немного вздремнуть, пока не закончится переходный период?

Карр, прищурившись, посмотрел на старшего коллегу.

— Возможно, мои способности и в самом деле слабеют, — не стал спорить он, — но вам должно быть стыдно иметь мысли, подобные тем, что сейчас бродят в вашей голове.

Денович запротестовал:

— Я уверен, что вы ошибаетесь.

— Вы собирались забрать мои записи, пока я сплю, — обвиняюще сказал Карр.

— Да, я подумал о ваших записях, — не стал отпираться русский, — и понял, как они важны. Мне и в голову не приходило, что вы намерены их скрыть.

— Да, возможно, так и есть, — пробормотал Карр. — Прошу меня простить. Послушайте, мы оба на взводе. Давайте вместе проанализируем ситуацию.

Почему бы двум экспертам не попытаться извлечь максимум из слабеющего таланта Карра?

— Быть может, — сказал Карр в заключение, — наша дискуссия поможет мне сохранить мои способности?

Оба сошлись на том, что это превосходная идея, и занялись делом. Прошло два с половиной часа, а Карр так и не потерял своего дара.

Затем зазвонил телефон.

Это был Уэнтворт, сообщивший, что мобили наконец заряжены.

— Вы не хотите присоединиться к нам? — спросил полковник.

Денович объяснил, что они с Карром пытаются сохранить его способности и не хотели бы прерываться.

Когда Денович положил трубку и повернулся к Карру, он с удивлением обнаружил, что психолог сидит с закрытыми глазами, откинувшись на спинку кресла. Но поразило его совсем другое: тело Карра совершенно обмякло. Денович склонился над ним, слегка встряхнул, но Карр не шевелился. Русский психиатр проверил пульс, прислушался к ровному дыханию. Карр крепко спал.

Доктор Денович не стал терять времени. Он достал шприц и сделал американцу укол снотворного. Затем дал поручение своей секретарше, которое должно было занять много времени — больше она не вернется в его кабинет. Быстро обыскав Карра, психиатр нашел связку ключей и, прихватив камеру, направился в американский сектор, где находился офис Карра.

Он не чувствовал вины.

«Сейчас не время проявлять щепетильность, — сказал он себе, — национальные интересы прежде всего».

Денович почти сразу же нашел заметки американца. Они оказались неожиданно объемными. Он быстро приготовил камеру и занялся привычным делом. Прошло полчаса. Денович все еще фотографировал бумаги Карра, когда у него за спиной послышался негромкий звук.

Деновича не так-то просто было вывести из равновесия. Он медленно повернулся, и его охватил страх.

Перед ним стояла фигура.

Русский никак не понимал, как это существо могли принять за человека. Поражала его невероятная худоба, черное лицо просто не могло принадлежать человеку. Но из-под длинного плаща торчали ноги… нет, ткань прилипла к ним, подчеркивая их форму! Профессиональный взгляд психиатра успел все зафиксировать в долю секунды.

В следующее мгновение в его наушниках по-русски прозвучал голос:

— Где… доктор Карр?

Денович никогда не мечтал о мученической смерти, да и сейчас не собирался геройствовать. Но, как не раз в прошлом, он столкнулся с коммунистической дилеммой. Партия всегда требовала делать то, что необходимо «для народа», даже несмотря на угрозу жизни. Иначе он будет вынужден отвечать на собрании перед своими товарищами по партии.

Он уже давно решил для себя эту проблему: критерий тут был один — вероятность разоблачения.

В данном случае вероятность равняется нулю, решил он. К тому же Денович пришел к выводу, что от него потребуется полнейшее сотрудничество — тогда у него есть шанс уцелеть.

— Одиннадцатью этажами ниже, в русском секторе. Он в моем кабинете — 422-Н, — хрипло ответил он.

Существо мрачно посмотрело на психиатра.

— Не бойся, — презрительно проговорило оно. — Мы не охотимся на людей. А поскольку ты мне сам все рассказал, я даже не стану воздействовать на твою память.

Ослепительная вспышка родилась на шлеме инопланетянина и ударила в лоб психиатра.

Полная темнота.

5

У Ксилмера ушло немало времени, чтобы добраться до кабинета 422-Н — ведь он старался не появляться в коридорах. Наконец он вошел в офис Деновича, увидел лежащего без сознания Карра и отправил сообщение на корабль.

— Насколько я могу судить, сейчас мне никто не помешает его уничтожить.

— Подожди!

Прошло несколько минут, затем последовал вопрос:

— Расскажи нам, почему он потерял сознание.

Ксилмер подробно передал все, что узнал из сознания психиатра относительно экстрасенсорных способностей Карра, а также то, что Денович сделал Карру инъекцию сильного снотворного.

— Именно поэтому Карр стал совершенно беспомощным — во всяком случае, так мне кажется. И я убежден, что его не следует будить. Кто знает, какими способностями он обладает теперь?

— Подожди!

И вновь Ксилмеру пришлось дожидаться новых указаний.

— Мы знаем, что человек уже успел обрести новые экстрасенсорные способности. Очевидно, это часть его цикла. Тебе необходимо установить, какие процессы идут в нижних долях его мозга.

— Я уже это проделал.

— И каковы результаты?

— Несмотря на бессознательное состояние, он каким-то образом наблюдает за мной; мало того, ему удается фиксировать наши переговоры. Но он не в состоянии контролировать энергию и не в силах оказать мне сопротивление. Какими бы ни оказались его новые возможности, он не обладает серьезным оружием.

В заключение Ксилмер мрачно заявил:

— Полагаю, что, если мы не разбудим этого человека, обитатели данной звездной системы не смогут себя защищать.

— Тем хуже для них! — последовала короткая равнодушная реплика.

Они мысленно улыбнулись друг другу, наслаждаясь ощущением своего превосходства.

— Каковы ваши рекомендации? — спокойно спросил Ксилмер.

— Убей его!

Когда Денович пришел в себя, он лежал на покрытом ковром полу.

Он встал и огляделся по сторонам. Психиатр облегченно вздохнул, когда понял, что инопланетянин исчез. Он подошел к двери и осторожно выглянул в коридор. Никого. Борясь с паникой, Денович быстро собрал свое оборудование, но потом заколебался: ведь он не успел скопировать все записи Карра. После некоторых размышлений он забрал бумаги психолога, в том числе и те, которые сфотографировал.

Выйдя в коридор, Денович впервые посмотрел на часы. Прошло два часа с того момента, как он потерял сознание. Это оказалось для него неожиданным: «Инопланетянин уже наверняка нашел Карра в моем офисе».

Он ожидал, что офис будет разгромлен. Но на первый взгляд все было в порядке. Денович быстро спрятал украденные бумаги и перешел в соседнее помещение, где оставил на диванчике спящего Карра.

Однако в комнате его не оказалось.

Денович уже повернулся, чтобы уйти, когда ему на глаза попался предмет, валявшийся в дальнем углу диванчика. Тюрбан инопланетянина. Материал был смят и испачкан голубоватой жидкостью, сквозь складки гладкой ткани проглядывал металл.

Более внимательный осмотр показал, что пол также испачкан голубоватой жидкостью.

Психиатр стоял, не зная, на что решиться, когда из соседнего помещения послышались голоса. Он узнал баритон англичанина и более тихий голос Карра. Денович повернулся к двери, а через мгновение в нее вошли Уэнтворт и Карр.

Советский психиатр разглядел за их спинами еще несколько человек, но они не стали входить. Денович был знаком только с одним из них — представителем службы безопасности русского сектора. Они переглянулись, а потом равнодушно отвели глаза в сторону.

— Ах вот вы где, доктор, — сказал Уэнтворт.

Денович ничего не ответил. Он напряженно смотрел в лицо пухлого американца и думал: «Сейчас он обрел свои суперспособности».

Он, наверное, знает все, что делал Денович в течение последних нескольких часов.

Советский психиатр съежился от ужаса, но потом заставил себя успокоиться и решил все отрицать.

— Доктор Карр недоумевает, — продолжал Уэнтворт. — Он пришел в себя на диване, но не помнит, как туда попал. Однако это, — Уэнтворт показал на тюрбан Ксилмера, — лежало здесь. Когда доктор Карр вышел в коридор, он увидел на дверях табличку с вашим именем. Так он узнал о вас, поскольку ничего не помнит о первой стадии своего экстрасенсорного прорыва. Что произошло?

Пока Уэнтворт говорил, Денович мучительно искал объяснение своего отсутствия. Но он прекрасно понимал, что сразу лучше ничего не говорить. Поэтому, как только англичанин замолчал, Денович обратился к Карру:

— С вами все в порядке, доктор?

Карр довольно долго смотрел на него, но произнес лишь одно слово:

— Да.

— Вы не пострадали?

— Нет. А мне грозила опасность? — в его широко открытых глазах читалось удивление.

— А как насчет ваших способностей? — спросил Денович.

— О чем вы?

Денович был ошеломлен. Он и сам не знал, чего ожидать. Но только не такого исхода! Перед ним стоял обычный человек с обычными реакциями. И он ничего не помнил!

— Вы хотите сказать, — решил уточнить Денович, — что не помните ничего необычного?

Карр покачал головой:

— По правде говоря, доктор, вам известно об этом гораздо больше, чем мне. Как я оказался в вашем офисе? Я был болен?

Денович повернулся к Уэнтворту и беспомощно посмотрел на него. Он уже успел придумать свою версию случившегося, но ему не хотелось ее излагать.

— Полковник, — предложил он, — если вы поделитесь со мной новостями, я расскажу вам, что здесь было.

Уэнтворт сжато изложил все, что произошло за последние несколько часов. После телефонного разговора он вошел в состав одной из групп, разыскивающих Ксилмера. Несколько минут назад в коридоре заметили доктора Карра. Поскольку обитателям станции было запрещено выходить из своих домов, Уэнтворту сразу же доложили о появлении Карра. И он вернулся.

— Естественно, я спросил, что случилось, а он, как и следовало ожидать, рассказал, что проснулся, увидел тюрбан и пол, залитый необычным липким веществом.

Уэнтворт наклонился и кончиком пальца осторожно коснулся голубой жидкости. Ничего не произошло, и тогда полковник понюхал палец и скорчил гримасу.

— Должно быть, кровь инопланетянина, — заметил он. — Довольно сильный запах.

— Какого инопланетянина? — спросил Карр. — Послушайте, джентльмены, что…

Больше он ничего сказать не смог. Из шлема Ксилмера послышался голос, говоривший на английском:

— Мы слышали ваш разговор и пришли к выводу, что с нашим агентом произошел несчастный случай.

Уэнтворт сделал быстрый шаг вперед.

— Вы меня слышите? — спросил он.

Голос продолжал:

— Дайте нам точное описание состояния нашего агента.

— Мы готовы пойти вам навстречу, — спокойно ответил Уэнтворт. — Однако прежде мы хотим получить от вас кое-какую информацию.

— Мы находимся в трехстах тысячах миль от вашей базы. Через час вы нас увидите, и, если ваши объяснения нас не удовлетворят, база будет уничтожена. А теперь отвечайте. Быстро!

Угроза получилась чрезвычайно убедительной.

— О боже, — пробормотал кто-то.

После долгой напряженной паузы Уэнтворт спокойно и четко описал, что осталось от Ксилмера. Когда он закончил, голос приказал:

— Ждите!

Прошло не менее трех томительных минут.

— Нам необходимо знать, что именно произошло. Допросите доктора Карра.

— Меня? — едва слышно пролепетал Карр.

Уэнтворт приложил палец к губам и сердито зашипел на Карра. Потом жестами предложил всем остальным выйти из офиса, после чего кивнул Деновичу и Карру.

— Получите от него необходимую информацию! — приказал Уэнтворт Деновичу, затем на цыпочках вышел в соседнюю комнату и аккуратно закрыл за собой дверь.

Пока психиатр смотрел на Карра, пытаясь придумать, с чего начать допрос, он услышал, как полковник приглушенным голосом объявляет общую тревогу. Денович постарался не обращать на него внимания и повернулся к Карру.

— Доктор, — начал он, — что вы помните?

Американец сглотнул, словно во рту у него находилась какая-то дрянь, и поморщился.

— Как долго я нахожусь на лунной базе? — задал он ответный вопрос.

Тут только психиатр начал понимать, что произошло.

«Конечно, — подумал он, — Карр ничего не помнит с того момента, как прорезались его экстрасенсорные способности».

Он вспомнил, что Карр задавал вопрос относительно своей болезни.

«Конечно, — сообразил Денович, — Карр полагает, что сходит с ума!»

Он стоял, дрожа от возбуждения, молниеносный анализ ситуации открыл перед ним множество возможностей. Денович попытался представить себя на месте Карра.

И сразу понял, что его больше всего тревожит. Американский психолог только что признался русскому коллеге, что теряет рассудок!

— Доктор, почему вы полагаете, что сошли с ума? — мягко спросил Денович.

Карр колебался, и тогда психиатр добавил:

— Наши жизни зависят от вашего ответа. Вы ничего не должны скрывать.

Карр вздохнул.

— У меня симптомы шизофрении, — ответил он.

Казалось, еще немного — и американец расплачется.

— Подробности! И поторопитесь!

Карр с трудом улыбнулся.

— Все очень серьезно. Проснувшись, я уловил сигналы.

— Сигналы?

— Причем они имели какой-то смысл.

— Ах вот вы о чем! — кивнул Денович. — Например?

— Ну, когда я смотрю на вас… то вижу множество… бессмысленных сигналов. Даже то, как вы стоите, несет в себе некое послание.

Денович был совершенно сбит с толку. Карр и в самом деле излагал классические симптомы шизофрении.

Неужели это и есть знаменитая вторая фаза экстрасенсорного цикла? Он не мог не признать, что первая фаза произвела на него сильное впечатление.

— Объясните подробнее, — попросил Денович.

— Ну… — Карр замолчал, и на его пухлом лице появилось беспомощное выражение. — Ваши пульсации!

Затем, запинаясь, он объяснил Деновичу, что его тело напоминает множество энергетических цепей, передающих разные сигналы.

Карр смотрел на человека и видел поверхностные сигналы, которые испускали открытые части его тела. Сквозь кожу его взгляд проникал во внутренние атомарные структуры: крошечные золотые сферы — миллиарды на один кубический миллиметр, — пульсирующие и подающие сигналы… и соединенные…

Соединенные квадриллионами силовых линий с далекими звездами окружающей Вселенной и с другими людьми на лунной базе.

Но большинство этих линий уходило через стены к Земле… Множество связей с другими людьми и местами, где когда-либо побывал Денович.

Сигналы, пульсировавшие вдоль некоторых из этих линий, были более мощными. Карр последовал за одним из них и оказался в прошлом Деновича. Он увидел молодую женщину, по лицу которой катились слезы.

И еще он услышал ее мысли:

«Я тебе верила, а ты меня предал!»

«Но, Наташа…» — отвечал молодой Денович.

— Вы понимаете… — начал Карр и замолчал. — Что случилось?

«Наверное, я ужасно побледнел», — подумал Денович.

— Что? Ч-что? — выдохнул он.

Он был ошеломлен. Наташа была девушкой, которая забеременела от него, а потом умерла во время родов. Денович с трудом заставил себя говорить спокойно:

— И вы можете что-нибудь с этим сделать?

— Ну, пожалуй, да.

Когда Карр не слишком уверенно ответил на его вопрос, он одновременно каким-то непостижимым образом перерезал связи с девушкой — и линии, словно резиновые жгуты, вернулись к Деновичу.

Денович закричал. Он не сумел сдержаться. Так воют мартовские коты, звук поднялся от басов к самым высоким нотам. В комнату тут же вбежал Уэнтворт.

Денович пытался добраться до диванчика, но его колени подогнулись. Он упал на пол и остался лежать, с его губ слетали тихие стоны. Но через несколько мгновений он вновь начал дико кричать.

В комнату сунул голову русский агент, да так и остался стоять с вытаращенными глазами. Уэнтворт вызвал врачей.

Вскоре Деновичу сделали успокаивающий укол. Он перестал кричать, но еще некоторое время продолжал всхлипывать, а потом затих. Врачи вынесли потерявшего сознание Деновича на носилках, уложили в электромобиль и увезли.

Вновь зазвучал голос из шлема Ксилмера:

— Мы требуем, чтобы доктор Карр немедленно объяснил, что он сделал с доктором Деновичем.

Карр беспомощно посмотрел на Уэнтворта.

— Я всего лишь перерезал линии. Вероятно, барьеры, которыми он разделял себя и ту девушку, рухнули. И на него обрушилось страшное чувство вины.

— Подождите! — сказал голос из шлема Ксилмера.

Уэнтворт, не забывший, что в шлеме Ксилмера есть энергетическое оружие, жестами попросил всех покинуть комнату. А сам отошел к двери.

Прошла минута. Потом еще одна.

— Вне всякого сомнения, — продолжал голос, — доктор Карр обладает мощной ментальной силой. Анализ смерти Ксилмера показывает, что разум доктора Карра, находившегося без сознания, защитил доктора. Для этого он отсек энергетические линии, чтобы помешать Ксилмеру убить доктора Карра. В результате были наведены обратные потоки, и тогда Ксилмер использовал майрт — оружие своего шлема — и совершил самоубийство. Судя по состоянию его тела, произошло полное разрушение.

Уэнтворт повернулся к Карру.

— Вам есть что сказать по этому поводу? — прошептал он.

Карр покачал головой.

— У вас не осталось никаких воспоминаний?

Карр вновь отрицательно покачал головой.

— Естественно, — иронически продолжал голос из шлема, — мы подождем, пока удивительный ментальный дар доктора Карра завершит свой цикл. Вы нас еще услышите.

Наступила тишина.

6

Миновало два часа.

Пришли другие люди. Состоялось несколько напряженных совещаний. Карр сидел в стороне. Когда голоса зазвучали громче, Карр незаметно выскользнул в соседнюю комнату, где лежал тюрбан Ксилмера, и застыл, закрыв глаза, всматриваясь во Вселенную — средоточие бесконечного множества сигналов.

Миллиарды пульсаций все еще удерживались возле шлема. Квадриллионы линий уходили в далекие пространства космоса.

Карр смотрел вдоль этих линий, не прикладывая никаких усилий. Теперь, когда его больше не тревожил сам феномен, он обнаружил, что обладает даром улавливать смысл миллионов линий одновременно.

Он ясно и четко понимал, что сигналы и пульсации есть лишь внешнее проявление самой сущности Вселенной.

А за ними находится истина.

Между сигналами и тем, что они собой представляли, существовала изощренная обратная связь, обмен между внешними смыслами и огромной истиной внутренней сути.

Он почувствовал, как к нему подошел Уэнтворт.

— Доктор Карр, — негромко проговорил полковник, — наши дискуссии привели к тому, что было решено запустить ракеты с ядерными боеголовками с космической станции ООН, парящей над Атлантикой. Она окажется неподалеку от нас через пять часов, но все наши надежды связаны с вашими возможностями. Что вы можете сделать?

— Я могу поэкспериментировать с сигналами, — ответил Карр.

Уэнтворт почувствовал жестокое разочарование. Для него сигналы были лишь частью системы связи, а не оружием. Он с горечью осознал, что в этом есть определенная логика. Начавший с чтения мыслей по лицам, американский психолог во второй фазе в совершенстве овладел системой связи.

Замечательный дар, но совсем не то, что требовалось в такой важнейший момент.

— О каком эксперименте идет речь? — без особой надежды спросил уэнтворт.

— А вот о каком! — ответил Карр.

И исчез.

Уэнтворт немного потоптался на месте. Он не забыл о тюрбане Ксилмера — враг не должен узнать о том, что здесь произошло. Уэнтворт на цыпочках вышел из комнаты. Оказавшись в соседнем помещении, он тут же связался со своими агентами и попросил разыскать Карра.

Через десять минут Уэнтворт мог с уверенностью утверждать, что психолога нет на лунной базе. По мере того как поступали все новые отчеты, подтверждающие этот невероятный факт, Уэнтворт связался с ведущими учеными базы. Вскоре он уже беседовал с несколькими мужчинами и женщинами разных национальностей. Он быстро ввел их в курс происходящего.

В результате все дискуссии свелись к одному вопросу: что может сделать один человек против тысяч врагов?

Или, если говорить о даре Карра: каково наименьшее количество линий, которые необходимо перерезать, чтобы захватчики потерпели поражение?

Пока Уэнтворт переводил взгляд с одного лица на другое, он понял, что ни один из присутствующих не знает ответа на этот вопрос.

Между тем прибывший на гийн Карр в первое мгновение испытал… нет, не замешательство, поскольку он полностью понимал происходящее, — просто его поразила мощь витающей здесь ненависти.

Он совершенно сознательно выбрал свободное помещение: Карр попал в некое подобие лаборатории. Инструменты. Столы. Машины. Сейчас здесь царили тишина и спокойствие.

У него возникла проблема, поскольку гийн был запрограммирован на сопротивление присутствию чуждых жизненных форм. Пока система бездействовала, отсутствовали видимые линии. Они возникли только после того, как здесь появился Карр.

В результате яростные силы пришли в действие.

В то самое мгновение, когда Карр появился в лаборатории, стены, потолок и пол направили на него оружие. Силовые линии моментально создали вокруг него энергетический кокон, пытаясь удержать на месте.

Это была лишь первая из четырех степеней защиты. Вслед за энергетической ловушкой сработал элементарный майрт с целью оглушить врага; затем наступала очередь основного майрта, заряженного смертельным потоком энергии; наконец, если этого оказывалось недостаточно, начиналась ядерная реакция.

Но для Карра, обладающего удивительной способностью, это были лишь разные виды сигналов, с которыми он мог справиться, совершенно не напрягаясь. Каждая атака имела запрограммированный цикл. Все циклы подошли к концу. Наступила тишина.

Пауза.

Неожиданно о присутствии Карра стало известно живому разуму. И тут же в мозгу Карра прозвучал удивленный голос:

— Кто ты такой?

Карр ничего не ответил.

Огромное количество сигналов, поступающих в его разум с разных уровней, позволило ему сделать вывод, что он находится внутри корабля длиной в двадцать миль, шириной в пять миль и высотой в четыре мили. На борту корабля находилось восемьдесят тысяч гизданов, каждый из которых услышал сигнал тревоги.

В течение следующих нескольких мгновений у всех возникла общая мысль, все сосредоточились на пришельце. Подобно тому, как железные опилки, намагничиваясь, создают некий узор, пульсации образовали общую группу. Именно эта общность и сделала их уязвимыми.

Карру было достаточно одного оценивающего взгляда, чтобы принять решение. Он изолировал небольшую часть важнейших линий — и отсек их.

Затем все тем же безошибочным чутьем он выбрал массу линий, связанных и взаимодействующих с Основной Истиной, потянул их и связал с собой — после чего переступил через энергетический вакуум в комнату, где спал получивший мощную дозу снотворного Денович. У Карра возникло ощущение, что его способности очень скоро исчезнут.

Он торопливо соединил линии, которые так поспешно рассек ранее, и проследил, как восстанавливается внутренняя броня психиатра. После чего доктор Карр покинул больничный сектор и вошел в ближайший телефонный автомат.

Как только Уэнтворт взял трубку, он нетерпеливо спросил:

— Доктор, что произошло?

— Они ушли, — просто ответил Карр.

— Н-но… — Уэнтворт не знал, что сказать. После некоторых раздумий полковник заговорил более спокойно: — Доктор, мы пришли к выводу, что необходимо перерезать ряд важных линий…

— Именно так я и поступил.

— Но как вам это удалось? Что могло играть роль общего знаменателя для такого количества существ?

Карр объяснил.

— Будь я проклят! — восхищенно воскликнул Уэнтворт. — Конечно. Мои поздравления, доктор.

Через несколько часов, когда вторая фаза закончилась и Карр лишился экстрасенсорных способностей, гийн находился у дальних границ Солнечной системы, продолжая набирать ускорение. Он связался с огромным гизданским флотом, дрейфовавшим в другой части пространства.

— У вас есть что-нибудь для нас? — спросил командующий флотом.

— Нет! — ответил капитан гийна.

— Мы полагали, что вы приближались к обитаемой системе. Считалось, что проблем не должно возникнуть.

— Я не знаю, почему у вас сложилось такое впечатление. Там просто ничего нет.

— Хорошо. Конец связи.

Капитан гийна выключил систему связи, и на мгновение у него возникло смутное ощущение, похожее на сон, словно он должен что-то знать относительно Солнечной системы, которую покидал гийн.

Если бы он умел видеть такие вещи, то заметил бы, что все линии, имеющие отношение к Земле и Луне, обрезаны и собраны в клубок в одном из крошечных уголков его сознания.

Затем это ощущение потускнело и исчезло…

Навсегда.

 

Далекий Центавр

Я вздрогнул во сне, проснулся и подумал: «Как это вынес Ренфри!»

Вероятно, я сильно дергался, потому что острая боль пронзила меня, и тьма сомкнулась надо мной. Не знаю, долго ли я лежал в болезненном беспамятстве, но, когда пришел в себя, почувствовал тягу двигателей, разгонявших космический корабль.

На этот раз сознание возвращалось медленно, и я лежал неподвижно, чувствуя бремя долгих лет сна. Нужно было точно придерживаться порядка, установленного Пелхэмом.

Я не хотел вновь потерять сознание.

Я лежал, размышляя о том, что глупо с моей стороны беспокоиться о Джиме Ренфри, который должен лежать в гибернации еще пятьдесят лет.

Потом я начал разглядывать освещенный циферблат часов на потолке. Когда я проснулся, они показывали 23:12, а сейчас было 23:22. Значит, прошло уже десять минут — по мнению Пелхэма, этого достаточно для адаптации.

Я медленно протянул руку к краю постели и щелкнул тумблером. Послышался тихий шум, и массажный автомат медленно пополз по моему нагому телу. Сначала он тер мои руки, потом ноги и под конец занялся туловищем. Я чувствовал, как течет тонкая струйка масла, впитываясь в мою сухую кожу.

Много раз я вскрикивал от боли, но уже через час смог сесть и зажечь свет.

Небольшая, скромно меблированная знакомая каюта не могла долго занимать мое внимание. Я встал. Вероятно, движение было слишком резким, потому что я пошатнулся, ухватился за металлическую опору постели, и меня вырвало бесцветным желудочным соком.

Потом тошнота прошла, но, чтобы добраться до двери, открыть ее и пройти узким коридорчиком до рубки, потребовалась вся сила воли. Хоть это и не входило в мои обязанности, но я не удержался от соблазна — склонился над пультом управления и взглянул на хронометр.

Он показывал 53 года 7 месяцев 2 недели 0 дней 0 часов и 27 минут.

«Пятьдесят три года! Все, кого я знал на Земле: молодые мужчины, с которыми мы вместе учились, девушка, поцеловавшая меня на приеме, устроенном в нашу честь в ночь отъезда, — все они уже мертвы или заканчивают свою жизнь», — подумал я почти равнодушно.

Образ той девушки остался в моей памяти. Она была красива, полна жизни и совершенно незнакома. Она смеялась, целуя меня.

Должно быть, теперь она старуха или вообще умерла.

Слезы подступили к глазам, я вытер их и принялся разогревать банку жидкого концентрата, который должен был стать моим первым завтраком. Постепенно я обрел душевное равновесие.

«Пятьдесят три года и семь с половиной месяцев, — думал я. — Почти четыре года сверх установленного времени. Придется кое-что подсчитать, прежде чем принять очередную порцию эликсира долголетия. Двадцать гранул по расчетам должны были законсервировать мое тело и сохранить ему жизнь в течение пятидесяти лет. Вероятно, средство оказалось сильнее, чем установил Пелхэм во время кратковременных тестов».

Так я размышлял, напряженно щуря глаза. Вдруг до меня дошел комизм ситуации, и я рассмеялся. Смех расколол тишину, словно серия выстрелов: я даже испугался, но вместе с тем и расслабился — надо же, сижу и скорблю!

А ведь четыре года — это капля в море, если сравнивать с продолжительностью нашего путешествия!

Однако я все еще жив и молод. Время и пространство были побеждены. Вселенная принадлежала человеку.

Неторопливо, маленькими глотками я ел свой «суп», одолел целую миску, используя каждую секунду из отведенных мне тридцати минут. Потом, подкрепившись, тем же путем вернулся в рубку.

На этот раз я задержался, глядя на экраны. Уже через минуту я нашел Сол — звезда ярко пылала почти в центре экрана кормового обзора.

Чтобы обнаружить Альфу Центавра, потребовалось больше времени, но наконец я нашел и ее — сверкающую точку в усеянной огнями темноте.

Я не стал терять времени на определение расстояния. За пятьдесят четыре года мы преодолели одну десятую часть из 4,3 световых лет пути до ближайшей к нам звездной системы.

Удовлетворенный, я вернулся к каютам.

«Теперь нужно навестить всех по очереди, — подумал я. — Первый — Пелхэм».

Когда я открыл герметичную дверь каюты Пелхэма, в нос мне ударила невыносимая вонь разложения. С трудом переводя дыхание, я захлопнул дверь и стоял в узком коридоре весь дрожа.

Прошла минута, другая; оставалось только смириться с действительностью: Пелхэм был мертв.

Не помню точно, что я тогда делал, помню лишь, что метнулся сначала в каюту Ренфри, потом к Блейку… Чистый свежий воздух в их каютах и вид их неподвижных тел вернули мне душевное равновесие.

Меня охватила глубокая печаль. Бедный благородный Пелхэм, изобретатель эликсира долголетия, который сделал возможным этот прыжок в межзвездное пространство, лежал сейчас мертвым — жертва своего собственного изобретения.

Ведь это он говорил: «Риск, что кто-то из нас умрет, не очень велик. Но имеется, как я его называю, фактор смерти, составляющий около десяти процентов, это побочный продукт первой дозы. Если наш организм переживает первый шок, он выдержит и следующие дозы».

Видимо, фактор смерти составлял больше четырех процентов; потому-то эликсир продержал меня в гибернации четыре лишних года.

Удрученный, я пошел на склад и взял там брезент и скафандр. Но даже скафандр не облегчил чудовищного занятия! Эликсир до некоторой степени консервирует тело, но, когда я его поднял, от него отваливались куски.

Наконец я отнес брезент к воздушному шлюзу и вытолкнул в космическое пространство.

Времени у меня оставалось немного. Периоды бодрствования должны были быть короткими: ведь при этом потреблялись «текущие» — как мы это называли — запасы кислорода; главный резерв должен был оставаться нетронутым. Все эти годы химические регенераторы в каютах постепенно освежали «текущий» воздух, подготавливая его к очередному нашему пробуждению.

Как-то так получилось, что мы не приняли в расчет возможность смерти кого-либо из членов экипажа, и сейчас, уже выбравшись из скафандра, я отчетливо чувствовал разницу в составе воздуха.

Сначала я подошел к передатчику. Считалось, что половина светового года явится пределом досягаемости радиоволн, а мы как раз приближались к этой черте.

Торопливо, но довольно подробно я составил рапорт, записал его на диктофон и включил передачу.

Пройдет немногим более пяти месяцев, и сообщение достигнет Земли.

Свой рапорт я подшил в бортовой журнал, добавив внизу приписку для Ренфри. Это был короткий некролог Пелхэму. Я писал его от чистого сердца, однако была еще одна причина. Ренфри и Пелхэм были друзьями. Ренфри — инженерный гений, конструктор нашего корабля, Пелхэм — великий химик и врач, его эликсир позволил человечеству выйти в космос.

Я считал, что Ренфри понадобится моральная поддержка, когда он очнется в тишине мчащегося корабля. Я любил их обоих, так что этот маленький некролог казался мне совершенно необходимым.

Дописав, я торопливо осмотрел двигатели, записал показания приборов и отсчитал пятьдесят пять гранул эликсира. Это была доза на очередные сто пятьдесят лет, рассчитанная со всей доступной точностью.

Прежде чем погрузиться в сон, я еще долго думал о Ренфри, о том, как он будет потрясен, когда узнает о Пелхэме…

Я шевельнулся, обеспокоенный этой мыслью.

И все еще думал об этом, когда навалилась темнота.

Почти сразу же я открыл глаза и понял, что действие эликсира закончилось.

Чувство онемения во всем теле вернуло меня к действительности. Я неподвижно лежал, разглядывая часы над головой. На этот раз я легче перенес процедуры, правда, и теперь не удержался и взглянул на хронометр, когда проходил мимо него на кухню.

Он показывал 201 год 1 месяц 3 недели 5 дней 7 часов и 8 минут.

Маленькими глотками я выпил миску суперсупа, а потом нетерпеливо обратился к бортовому журналу.

Невозможно описать охватившее меня волнение, когда я увидел знакомый почерк Блейка, а потом и Ренфри.

Пока я читал рапорт Ренфри, мои эмоции улеглись. Это был обычный сухой рапорт, и ничего больше: гравиметрические данные, точный расчет пройденного пути, детальное описание работы двигателей и наконец оценка изменений скорости, основанная на семи постоянных.

Это была высоко профессиональная работа, первоклассный научный анализ. Но ничего кроме этого — ни одного упоминания о Пелхэме, никакой реакции на то, что я написал.

Если бы этот рапорт мог служить критерием, Ренфри вполне мог быть роботом.

Об этом я кое-что знаю.

Примерно так же считал и Блейк, я понял это из его записки.

«Билл,

Нэд».

ВЫРВИ ЭТОТ ЛИСТ, КОГДА ПРОЧТЕШЬ!

Итак, произошло наихудшее. Что за ирония судьбы! Для меня невыносима даже мысль о том, что Пелхэм мертв. Что это был за человек, какой чудесный друг! Но ведь мы хорошо знали, что здорово рискуем, а он понимал это лучше, чем любой из нас. Теперь нам осталось только сказать: „Спи спокойно, дорогой друг, мы никогда тебя не забудем“.

Что касается Ренфри, его состояние внушает мне тревогу. Мы беспокоились, как он перенесет первое пробуждение, а к этому добавился шок от смерти Пелхэма. Думаю, наше беспокойство было обоснованно.

На земле Ренфри со своей внешностью, деньгами, интеллектом был избранником судьбы, мы оба это знаем. Его главным недостатком было то, что он не заботился о будущем. Блистательный ученый, окруженный толпой поклонниц и льстецов, — у него оставалось время только на „сегодня“.

Неприкрытая действительность всегда поражала его словно гром с ясного неба. Он покинул трех своих бывших жен (в сущности, не таких уж и бывших, если тебя это интересует), не понимая, что это навсегда.

Одного прощального банкета хватило бы, чтобы вскружить человеку голову, лишить его ощущения реальности. Проснуться спустя сто лет и понять, что тех, кого ты любил, уже нет, что они умерли и их съели черви, — брр!

(Я сознательно окрасил все в такие мрачные тона, ведь человеку свойственно анализировать даже самые страшные аспекты действительности, независимо от того, насколько сильна внутренняя цензура.)

Я лично рассчитывал на Пелхэма как на своего рода моральную опору для Ренфри. Мы оба понимаем, что Пелхэм знал о своем влиянии на него. Теперь нужно искать что-то новое. Попробуй что-нибудь придумать, Билл, пока будешь заниматься делом. Ведь нам придется жить с этим человеком, когда мы все проснемся через пятьсот лет.

Вырви этот лист! Остальное — обычная рутина.

Я бросил лист в мусоросжигатель, еще раз взглянул на обоих спящих — до чего же смертельно неподвижных! — и вернулся в рубку.

На экране Солнце было очень яркой звездочкой, драгоценным камнем на темном бархате неба, роскошным сверкающим бриллиантом.

Альфа Центавра светила ярче: лучистое сияние на фоне черноты. По-прежнему нельзя было различить Альфу и Проксиму по отдельности, но их общее свечение производило грандиозное впечатление.

Я был взволнован, только сейчас поняв значение этого события: впервые человек совершает полет к далекому Центавру, впервые осмеливается коснуться звезд.

Даже мысль о том, что на Земле после нашего отлета сменились уже семь, а может, и восемь поколений, что девушка, подарившая мне грезу о своих сладких алых губах, вспоминается своими потомками как прапрапрапрабабка, если о ней вообще помнят, — даже эта мысль не затмила моего восторга.

Минувшее время было огромно, невообразимо, а потому не могло вызывать эмоций.

Я выполнил все текущие операции, принял новую дозу эликсира, лег в постель и заснул, так ничего и не придумав относительно Ренфри.

Когда я снова проснулся, завывала сирена тревоги.

Я продолжал лежать, поскольку не мог сделать ничего другого. Шевельнувшись, я просто потерял бы сознание. Я хорошо знал: какой бы страшной ни была грозившая кораблю опасность, скорейший путь к ее ликвидации лежит через выполнение процедур во всех деталях и с точностью до секунды.

Все-таки мне это удалось. Сирена пронзительно выла, но я не шевелился, пока не пришло время встать. Когда я проходил через рубку, шум стоял невыносимый, но я выдержал это и потом сидел еще полчаса и цедил суп.

Я был почти уверен, что, если этот содом продлится чуть дольше, Блейк и Ренфри проснутся.

В конце концов я решил, что пора познакомиться с опасностью, и, глубоко вздохнув, занял место за пультом управления. Утихомирив сверлящую мозг сирену, я включил экраны.

Кормовой экран вспыхнул огнем. Это был мощный столб белого пламени, удлиненный, заполняющий почти четверть неба. Мне в голову пришла чудовищная мысль: может, мы находимся в нескольких миллионах километров от какого-то огромного солнца, недавно вспыхнувшего в этой области пространства.

Я самозабвенно манипулировал дальномерами, потом некоторое время тупо вглядывался в ответ, с металлическим щелчком появившийся на экране.

Семь километров. Всего семь километров! Странная штука человеческий разум: минуту назад, считая, что это некая аномальная звезда, я не видел ничего, кроме раскаленной массы. Теперь же вдруг заметил отчетливые контуры и легко узнаваемый силуэт.

Ошеломленный, вскочил я на ноги, ведь это был…

Это был космический корабль! Огромный, длиной километра в полтора. Точнее — тут я вновь рухнул в кресло, потрясенный катастрофой, свидетелем которой невольно оказался, — это были пылающие останки космического корабля. Никто не мог уцелеть в этом аду, разве что экипаж успел катапультироваться на спасательных шлюпках.

Словно безумный обыскивал я небо в поисках блеска металла, который указал бы на присутствие уцелевших.

Но не было ничего, кроме темноты, и звезд, и пылающих останков.

Через некоторое время я заметил, что корабль удаляется. Если его двигатели до сих пор уравнивали скорость с нашей, то теперь и они поддались ярости огня, пожиравшего корабль.

Я начал фотографировать, кстати, с полным правом пользуясь резервом кислорода. Когда расстояние между нами стало увеличиваться, эта миниатюрная новая, бывшая до сих пор космическим крейсером, стала постепенно менять цвет, теряя свою ослепительную белизну. Последний взгляд явил мне удлиненное зарево, похожее на туманность вишневого цвета, видимую с ребра, — этакий отблеск света в темноте над далеким горизонтом.

Я сделал все, что было возможно, вновь включил аварийные системы и вернулся в постель.

Ожидая, пока начнет действовать эликсир, я думал, что звездная система Альфы Центавра должна иметь населенные планеты. Если я не ошибаюсь в своих расчетах, мы находимся всего в 1,6 светового года от главной группы солнц Альфы, чуть ближе к красной Проксиме.

Это может означать, что во Вселенной есть по крайней мере еще одна высокоразвитая цивилизация. Удивительный, невообразимый мир открывался перед нами. Я снова ощутил дрожь восторга.

Буквально в последнюю минуту, когда сон уже одолевал меня, я вспомнил, что совсем позабыл о наших проблемах с Ренфри.

Однако беспокойства не было. Ренфри, оказавшись лицом к лицу с чужой цивилизацией, наверняка обретет жизненную энергию.

Наши неприятности закончились.

Видимо, мое возбуждение продержалось все сто пятьдесят лет, потому что, едва проснувшись, я подумал: «Мы на месте! Наконец-то кончилась эта долгая ночь и наше фантастическое путешествие. Теперь мы будем вместе, будем видеть друг друга и узнаем здешнюю цивилизацию, увидим солнца далекого Центавра».

Странное дело: пока я лежал, переполненный радостью, меня удивило, что прошедшее время казалось мне таким долгим. Фактически… я просыпался всего три раза, и лишь один раз — на целый день.

Я видел — в буквальном значении этого слова — Блейка, Ренфри и Пелхэма всего полтора дня назад. Период моего бодрствования длился всего тридцать шесть часов с того момента, когда мягкие губы коснулись моих и прильнули к ним в сладчайшем за всю мою жизнь поцелуе.

Откуда же взялось ощущение, что прошли целые столетия, секунда за секундой? Откуда это невероятное, ничем не оправданное сознание путешествия сквозь бесконечную непроницаемую ночь?

Неужели человеческий разум так легко обмануть?

Наконец мне показалось, что я нашел ответ: мой организм жил все эти пятьсот лет, все мои клетки и органы функционировали, поэтому не исключено, что некоторые участки мозга сохраняли сознание все это время.

Конечно, играл роль и психологический фактор: ведь теперь я знал, что прошло пятьсот лет и…

Я вздрогнул, заметив, что с момента пробуждения прошло уже десять минут, и осторожно включил аппарат для массажа.

Мягкие руки автомата массировали меня, когда дверь открылась, щелкнул выключатель и я увидел Блейка.

Слишком резкий поворот головы в его сторону привел к тому, что перед глазами у меня затанцевали огоньки. Закрыв глаза, я слушал его шаги, пока он шел ко мне.

Через минуту я уже мог взглянуть снова, на этот раз я видел его четко. Он нес миску с супом и остановился, угрюмо глядя на меня. Почему угрюмо?

Наконец его длинное худое лицо расплылось в бледной улыбке.

— Привет, Билл, — сказал он. — Тсс! Не пытайся говорить. Я буду кормить тебя супом, а ты лежи спокойно. Чем скорее встанешь на ноги, тем лучше. Я на ногах уже две недели.

Он сел на край постели и зачерпнул ложку супа. В воцарившейся тишине был слышен только шум массажера. Силы постепенно возвращались ко мне, и я все отчетливей видел подавленность Блейка.

— Что с Ренфри? — сумел наконец выдавить я. — Он проснулся?

Блейк поколебался, потом кивнул. Лицо его помрачнело, и он нахмурился.

— Он безумен, Билл, — просто сказал он. — Теперь это законченный псих! Мне пришлось его связать. Сейчас он в своей каюте, уже несколько успокоился, а до тех пор бормотал что-то, как маньяк.

— Сдурел ты, что ли? — прошептал я. — Ренфри никогда не был настолько впечатлителен. Угрюмый и унылый — это я могу понять, но одно осознание того, что прошло столько лет и никого из друзей уже нет в живых, не могло повергнуть его в безумие.

Блейк покачал головой.

— Дело не только в этом, Билл.

Он помолчал, потом продолжал:

— Билл, приготовься к шоку, какого еще никогда не переживал.

Я вопросительно уставился на него, чувствуя пустоту в голове.

— Что ты имеешь в виду?

— Я знаю, что ты это вынесешь, — говорил он со странной гримасой на лице. — В общем, не пугайся. Мы с тобой были парой подопытных мышей. Для таких толстокожих типов, как мы, должно быть все равно — приземлимся мы в миллионном году нашей эры или до нее. Мы бы осмотрелись по сторонам и сказали бы: «Как поживаешь, старый дурень?», или же: «Кто был тот птеродактиль, которого я видел с тобой вчера вечером?», или что-нибудь вроде этого.

— Говори сразу, в чем дело? — прошептал я.

Блейк встал.

— Билл, когда я прочел твои сообщения о том, что случилось, и посмотрел фотографии горящего корабля, мне кое-что пришло в голову. Две недели назад солнца Альфы были очень близко друг к другу, всего в шести месяцах от нас при нашей средней скорости восемьсот километров в секунду. «Посмотрим, — подумал я, — удастся ли поймать какую-нибудь их станцию». Так вот, — он заставил себя улыбнуться, — в течение нескольких минут я поймал сотни передач. Они шли на всех семи каналах, отчетливо, как колокольный звон на Рождество.

Он помолчал, глядя на меня со слабой улыбкой на губах.

— Билл, — простонал он, — мы величайшие кретины под Солнцем! Когда я сказал обо всем Ренфри, он увял, как проколотый шарик.

Он снова замолчал. Мои напряженные нервы не выдержали этого молчания.

— Ради бога, дружище… — начал я и замолчал.

Я лежал неподвижно, и меня вдруг осенило. Кровь застыла у меня в жилах, но наконец я сумел произнести:

— Значит, ты говоришь, что…

Блейк кивнул.

— Да, именно так. Они обнаружили нас своими локаторными лучами и энергетическими экранами. Нам навстречу уже отправлен корабль. Надеюсь, — мрачно закончил он, — они смогут что-нибудь сделать для Джима.

Часом позже, сидя за пультом управления, я заметил вспышку, и через минуту могучий космический корабль в километре позади нас уравнял с нами свою скорость.

Мы с Блейком переглянулись.

— Я не ослышался? — спросил я дрожащим голосом. — Этот корабль стартовал из ангара десять минут назад?

Блейк кивнул.

— Дорогу от Земли до Центавра он проходит за три часа.

Этого я еще не слышал и почувствовал, что в голове у меня все идет кругом.

— Что?! — воскликнул я. — А у нас это заняло пятьсот… — я помолчал. — Три часа… Как мы могли забыть о техническом прогрессе?

Молча смотрели мы, как в монолитной стене напротив нас появляется отверстие. В эту пещеру я и направил наш корабль.

На кормовом экране было видно, как закрывается люк. Перед нами вспыхнул свет и сошелся лучом на какой-то двери. Когда я опустил корабль на металлический пол, на экране связи появилось чье-то лицо.

— Касселлахат! — прошептал мне на ухо Блейк. — Тот, что поддерживал со мною контакт.

Касселлахат — у него было умное красивое лицо — улыбнулся нам и сказал:

— Вы можете покинуть свой корабль и войти через эту дверь.

Когда мы осторожно выходили наружу, в просторный приемный зал, мне показалось, что нас окружает пустое пространство.

«Это похоже на ангар межпланетного корабля, — подумал я. — Только какого-то чужого…»

«Нервы!» — тут же одернул я себя, но по лицу Блейка понял, что тот испытывает похожие чувства. Через дверь мы вошли в коридор, который привел нас в огромное роскошное помещение.

Это мог быть тронный зал или апартаменты кинозвезды. Все стены покрывали великолепные драпировки — то есть сначала мне показалось, что это драпировки, но потом я понял, что это не так. Это было… я никак не мог понять…

Я уже видывал дорогую мебель в доме Ренфри, но эти диваны, стулья и столы фосфоресцировали, словно были сделаны из подобранных по оттенкам разноцветных огней. Нет, не так. Они не фосфоресцировали, а…

И снова я не пришел ни к какому определенному выводу.

Времени на детальный осмотр уже не было. Мужчина, одетый так же, как и мы, поднялся нам навстречу. Я узнал Касселлахата.

Он шел к нам, улыбаясь, потом вдруг замедлил шаги, потянул носом. Мгновением позже он торопливо пожал нам руки, резко отступил к креслу и сел.

Это было на удивление невежливо, но я обрадовался, когда он отошел, поскольку, как ни коротко было наше рукопожатие, успел почувствовать слабый запах духов. Это был незнакомый, но явно неприятный запах. Да и вообще — мужчина, злоупотребляющий духами!

Я вздрогнул. Неужели за эти столетия род людской стал таким изнеженным?

Жестом он пригласил нас сесть.

«Неужели это и есть приветствие?» — подумал я, усаживаясь.

— Должен предупредить вас насчет вашего друга, — начал Касселлахат. — Это явный шизофреник, и наши психологи могут поправить его здоровье лишь ненадолго. Полный курс лечения потребует большого времени и вашего сотрудничества. Вы должны соглашаться на все его проекты, конечно, если они не будут представлять опасности… А теперь, — он одарил нас улыбкой, — позвольте приветствовать вас на четырех планетах Альфы Центавра. Это великий день в моей жизни. С раннего детства меня готовили для этой цели — быть вашим учителем и гидом. И разумеется, я восхищен, что наступила минута, когда мои знания в области вашего языка и американских обычаев среднего периода могут найти практическое применение.

Он выглядел далеко не восхищенным: смешно морщил нос, и выражение лица у него было какое-то болезненное. Но его слова шокировали меня.

— Что вы имеете в виду, — спросил я, — говоря об «изучении американского языка»? Неужели общенародный язык уже вышел из употребления?

— Нет, разумеется, нет, — улыбнулся он, — но он так изменился, что, честно говоря, вы не поняли бы даже такого простого слова, как «ихм».

— Ихм? — повторил Блейк.

— Что означает «да».

— Вот оно что…

Мы посидели молча. Блейк грыз нижнюю губу. Наконец он сказал:

— А каковы здешние планеты? По радио вы что-то говорили о популяционных центрах, которые вновь превращаются в городские метрополии.

— Я буду счастлив показать вам столько наших метрополий, сколько вы захотите осмотреть, — сказал Касселлахат. — Вы — наши гости, и несколько миллионов кредитов положены на счет каждого из вас. Они к вашим услугам.

— О боже! — вырвалось у Блейка.

— Однако должен дать вам один совет, — продолжал Касселлахат. — Мы не можем допустить, чтобы наши граждане почувствовали себя обманутыми, поэтому вам нельзя будет ходить по городу или смешиваться с толпой. Они смогут увидеть вас только в хронике или в закрытой машине, а услышать — лишь по радио. Если у вас есть какие-то матримониальные планы, можете раз и навсегда распрощаться с ними.

— Не понимаю, — сказал удивленный Блейк.

Я тоже ничего не понимал.

— Речь идет о том, — решившись, закончил Касселлахат, — чтобы никто не почувствовал вашего неприятного запаха. Это могло бы ухудшить и ваше материальное положение… А сейчас, — он встал, — я на время покину вас. Надеюсь, вы не обидитесь, если впредь я буду в вашем присутствии надевать маску. Всего наилучшего, господа, и…

Он замолчал, глядя на что-то позади нас.

— Ага, ваш друг тоже здесь, — произнес он.

Я резко повернулся. Блейк вытаращил глаза.

— Эй, друзья! — весело сказал от дверей Ренфри. — Какими же болванами мы были! — добавил он с гримасой.

Не зная, что ответить, я подбежал к нему, схватил за руку, и мы обнялись. Блейк последовал моему примеру.

Когда мы наконец выпустили Ренфри из своих объятий и оглянулись, Касселлахата уже не было. Он исчез как раз вовремя, потому что я уже хотел дать ему в морду за его последнее замечание.

— Итак, внимание! — сказал Ренфри. — Мы начинаем.

Он посмотрел на нас с Блейком, оскалил зубы, радостно потер руки и добавил:

— Целую неделю я оглядывал тут все и обдумывал вопросы для этой старой квочки, а здесь…

Он подошел к Касселлахату.

— Что обусловливает постоянство скорости света? — начал он.

Касселлахат даже не моргнул.

— Скорость равна корню кубическому из gd, — ответил он, — где d означает глубину континуума пространства-времени, g — всеобщую толерантность или гравитацию, как сказали бы вы, всей материи этого континуума.

— Каким образом возникли эти планеты?

— Каждое солнце, чтобы удержаться в своем пространстве, выбрасывает материю, как корабль в море бросает якорь. Это весьма поверхностное описание. Я мог бы дать вам математическое выражение, но его пришлось бы записывать. В конце концов, я не ученый. Просто эти факты известны мне с детства.

— Минуточку, — прервал его Ренфри, — Солнце выбрасывает эту материю без всякого принуждения… лишь для того, чтобы остаться в равновесии?

Касселлахат посмотрел на него.

— Разумеется, нет. Принуждение очень сильно, уверяю вас. Без такого равновесия солнце выпало бы из своего пространства. Только несколько звезд-отшельниц могут поддерживать равновесие без планет.

— Несколько чего? — спросил Ренфри. Он был потрясен настолько, что забыл о вопросах, которыми собирался засыпать Касселлахата.

Мысли мои прервал голос Касселлахата.

— Солнце-отшельник, — услышал я, — это очень древняя холодная звезда класса М. Самые горячие из них, как известно, имеют температуру поверхности около девяноста градусов Цельсия, самые холодные — минус десять. Это отшельник в буквальном смысле слова, одичавший с возрастом. Главная черта такой звезды в том, что она не допускает существования рядом с собой материи, планет или даже газов.

Ренфри молчал, задумавшись, и я воспользовался случаем, чтобы продолжить дискуссию.

— Меня интересует, — сказал я, — всеобщее знание всех этих деталей, даже если человек не является ученым. Например, когда мы покидали Землю, каждый ребенок знал принципы действия атомного двигателя буквально с пеленок. Восьми- и десятилетние мальчики ездили на специально сконструированных машинах-игрушках, разбирали их на части и собирали снова. Эти принципы были у них в крови, а каждое новое достижение в этой области было для них настоящим лакомством… Так вот, я хотел бы узнать, что сейчас соответствует тогдашнему положению?

— Аделедиктандер, — ответил Касселлахат. — Я уже пытался объяснить это мистеру Ренфри, но его мозг, похоже, не усваивает некоторые простейшие понятия.

Вырванный из задумчивости Ренфри скривился:

— Он хочет убедить меня в том, что электроны могут мыслить, а я этого не могу принять.

Касселлахат покачал головой.

— Не мыслить: думать они не умеют. Но зато у них есть психика.

— Электронная психика! — воскликнул я.

— Просто аделедиктандерная, — ответил Касселлахат. — Каждый ребенок…

— Знаю, — простонал Ренфри. — Каждый шестилетка скажет мне это.

Он повернулся к нам.

— Потому я и подготовил вопросы, подумав, что, если мы получим образование на уровне среднеразвитых, то сможем понять этот аделедиктандерный паштет, хотя бы как местные дети.

Он повернулся к Касселлахату.

— Следующий вопрос. Что?..

Касселлахат посмотрел на часы.

— Мне кажется, мистер Ренфри, — прервал он его, — если мы собираемся на планету Пелхэм, то сейчас самое время. Вы сможете задать мне вопросы по дороге.

— В чем дело? — вмешался я.

— Он свозит меня в крупные конструкторские лаборатории в Европейских горах на Пелхэме, — объяснил Ренфри. — Хотите поехать со мной?

— Нет, — ответил я.

Блейк пожал плечами.

— Я не хочу лишний раз надевать этот комбинезон, который хоть и не пропускает нашего запаха, но не защищает нас от их вони. Мы с Биллом, — закончил он, — останемся здесь и поиграем в покер на те пять миллионов кредитов, которые лежат у нас в государственном банке.

Касселлахат повернулся в дверях. Лицо его под маской, которую он теперь носил, постоянно выражало явное неодобрение.

— Вы очень легкомысленно относитесь к дару нашего правительства.

— Ихм! — подтвердил Блейк.

— Значит, мы воняем! — сказал Блейк.

Прошло уже девять дней с тех пор, как Касселлахат забрал Ренфри на Пелхэм. Контакт с ним был возможен лишь с помощью радиотелефона: третьего дня Ренфри позвонил и сказал, чтобы мы ни о чем не беспокоились.

Блейк стоял у окна нашей квартиры на вершине небоскреба в городе Нью-Америка, а я лежал навзничь на диване, с головой, полной мыслей о безумии Ренфри и воспоминаний пятисотлетней давности.

Наконец я прервал свои раздумья.

— Перестань, — сказал я. — Мы столкнулись с изменениями в метаболизме человеческого организма; вероятно, это вызвано новыми пищевыми продуктами с далеких звезд. Видимо, они пахнут лучше нас, если для Касселлахата быть рядом с нами — настоящая каторга, тогда как нам его соседство просто неприятно. Нас всего трое, а их — миллиарды. Честно говоря, я не вижу решения проблемы, так что придется нам смириться.

Ответа я не получил и вернулся к своим мыслям. Мой первый рапорт был принят на Земле, и, после изобретения межзвездного двигателя в 2320 году, то есть спустя сто сорок лет после нашего отлета, люди решили, что надо делать.

Четыре пригодные для заселения планеты Альфы Центавра были названы в нашу честь: Ренфри, Блейк, Пелхэм и Эндикотт. С 2320 года их население увеличилось до девятнадцати миллиардов человек. Это не считая миграции на планеты более удаленных звезд.

Пылавший космический крейсер, который я видел в 2511 году, был единственным потерянным кораблем на линии Земля — Центавр. Он мчался с максимальной скоростью, когда его энергетические экраны среагировали на наш корабль. Автоматика немедленно включила торможение, но невозможно было сразу погасить такую скорость, и все его двигатели взорвались.

Подобная катастрофа не могла больше повториться. Прогресс в области аделедиктандеристики был так велик, что ныне даже самые огромные корабли могли мгновенно остановиться на полной скорости.

Нам было сказано, что мы не должны испытывать чувства вины из-за этого случая, поскольку результатом теоретического анализа этой катастрофы явились важнейшие достижения в области аделедиктандернской электронной психологии.

Блейк опустился в ближайшее кресло.

— Эх, парень, парень, — сказал он, — ну и влипли же мы. Единственное, что нам осталось, это прожить еще лет пятьдесят в качестве паразитов чужой цивилизации, где мы не можем понять, как действуют простейшие технические устройства.

Я беспокойно зашевелился: меня мучили те же мысли. Однако я молчал, и Блейк продолжал:

— Признаться, когда я понял, что планеты Альфы Центавра колонизированы, то вообразил, что смогу завладеть сердцем какой-нибудь здешней дамы и жениться на ней.

Невольно я вновь вспомнил девичьи губы, касающиеся моих губ.

— Интересно, — сказал я, — как все это переносит Ренфри? Он…

Знакомый голос, донесшийся от двери, оборвал меня на полуслове:

— Ренфри переносит это великолепно: первый шок сменился смирением, а оно — стремлением к намеченной цели.

Мы повернулись к двери и оказались лицом к лицу с Ренфри. Он шел к нам медленно, улыбаясь, а я смотрел на него, гадая, хорошо ли его вылечили.

Он был в отличной форме. Его темные волнистые волосы были старательно уложены, бездонные голубые глаза оживляли лицо. Он производил впечатление прирожденного физического совершенства: в обычных условиях все и всегда у него было кричаще ярким, как у актера в костюмированном фильме.

И сейчас он был таким же — кричаще ярким.

— Я купил космический корабль, парни, — сказал он, — выложил все свои деньги и часть ваших. Но я знал, что вы одобрите мою идею. Верно?

— Конечно, — согласились мы.

— Что ты хочешь сделать? — спросил Блейк.

— Я знаю, — вставил я. — Мы облетим всю Вселенную, посвятив остаток жизни открыванию новых неизведанных миров. Джим, это была неплохая мысль, мы тут с Блейком едва не организовали клуб самоубийц.

Ренфри улыбнулся.

— Во всяком случае, скоро нам будет некогда скучать.

Касселлахат не возражал против проекта Ренфри, и спустя два дня мы снова оказались в космическом пространстве.

Три последующих месяца были необыкновенны. Поначалу я испытывал страх перед бесконечностью космоса. Молчаливые планеты проплывали по нашим экранам и исчезали вдали, оставляя после себя лишь воспоминания о диких, продуваемых ветрами лесах и равнинах, пустых волнующихся морях и безымянных солнцах.

Пейзажи и воспоминания вызывали у нас болезненное чувство одиночества: постепенно мы понимали, что это путешествие не поможет нам избавиться от бремени отчуждения, давившего на нас с момента прибытия на Альфу Центавра.

Мы не нашли тут никакой духовной ниши для наших сердец, — ничего, что дало бы нам удовлетворение хотя бы на год, а что уж говорить о пятидесяти!

Я видел, что такие же мысли тяготят и Блейка, и ждал какого-нибудь сигнала, который говорил бы о том, что и Ренфри испытывает то же самое. Но ничего подобного не было. Это меня беспокоило, поскольку я заметил еще одно: Ренфри наблюдал за нами, и во всем его поведении был намек на некое тайное знание, на какую-то скрытую цель.

Мое беспокойство усиливалось, и неизменное душевное равновесие Ренфри нисколько не помогало. Однажды, в конце третьего месяца, я как раз лежал на койке, погруженный в невеселые мысли о нашем положении, когда дверь открылась и вошел Ренфри.

В руках у него были парализатор и веревка. Направив оружие на меня, он сказал:

— Мне очень жаль, Билл, но Касселлахат советовал мне не рисковать. Лежи спокойно, пока я тебя свяжу.

— Блейк! — заорал я.

Ренфри покачал головой.

— Бесполезно, — сказал он. — Я уже побывал у него.

Рука, в которой он держал парализатор, нисколько не дрожала, глаза его были холодны, как сталь. Единственное, что я мог сделать, это напрячь мускулы, когда он меня связывал, и помнить, что по крайней мере в два раза сильнее его.

«Он наверняка не сможет связать меня слишком крепко», — подумал я.

Наконец он закончил.

— Не сердись, Билл, — сказал он. — Мне неприятно это говорить, но оба вы слишком разгорячились, прибыв на Центавр. Это лечение, рекомендованное психологами, с которыми консультировался Касселлахат. Предположительно, это вызовет у вас шок, такой же сильный, как и прежде.

Поначалу я не обратил внимания на его слова о Касселлахате, но потом меня осенило: невероятно, но Ренфри убедил Касселлахата, что мы с Блейком спятили! Все месяцы нашего общего путешествия он держался молодцом, чувствуя ответственность за нас. Это была тонкая уловка. Вопрос лишь в том, что должно стать причиной шока?

— Это не затянется надолго, — услышал я голос Ренфри. — Мы как раз выходим на орбиту звезды-отшельницы.

— Звезда-отшельница! — воскликнул я.

Он не ответил. Когда дверь за ним закрылась, я начал возиться со своими путами, не переставая рассуждать.

«Что там говорил Касселлахат? Что звезды-отшельницы держатся в пространстве благодаря неустойчивому равновесию. В этом пространстве».

Пот стекал по моему лицу: я представил, что нас отбросит в другую плоскость пространственно-временного континуума. Когда я освободил наконец руки, то почти почувствовал, как корабль падает вниз.

Я был связан не настолько долго, чтобы путы успели затормозить кровообращение, поэтому сразу направился в каюту Блейка. Две минуты спустя мы уже шли к рубке.

Ренфри мы застали врасплох. Блейк схватил его парализатор, а я одним мощным рывком выдернул его из кресла и швырнул на пол.

Он лежал неподвижно, вовсе не сопротивляясь и скалясь в усмешке.

— Слишком поздно, — сказал он. — Мы приближаемся к первой ступени нетерпимости, и ничего нельзя сделать, разве что подготовиться к шоку.

Я почти не слышал его. Тяжело опустившись в кресло у пульта управления, я уставился на экраны. Ничего не было видно, и это меня поразило. Я взглянул на регистраторы: они яростно дрожали, отмечая небесное тело БЕСКОНЕЧНЫХ РАЗМЕРОВ.

Довольно долго смотрел я на эти невероятные данные, потом передвинул рукоять деселератора. Под напором полной тяги аделедиктандера корабль замер. Зримо представив себе две силы, противостоящие друг другу, я выжал рукоять до упора.

Падение продолжалось.

— Орбита, — услышал я голос Блейка. — Выведи нас на орбиту.

Дрожащими пальцами я постукивал по клавиатуре, вводя новые данные размера, гравитации и массы светила.

Отшельница не оставила нам ни одного шанса.

Я попытался рассчитать другую орбиту, третью, четвертую… Наконец я вычислил орбиту, которая увела бы нас даже от мощного Антареса, но жуткое падение продолжалось.

Экраны были по-прежнему пусты — ни следа материи. На секунду мне показалось, что я смутно вижу пятно большей черноты на фоне мрака космического пространства, но уверенности у меня не было.

Наконец в порыве отчаяния я присел возле Ренфри, который даже не пытался подняться.

— Слушай, Джим, — умоляюще сказал я, — зачем ты это сделал? Что теперь с нами будет?

Он беззаботно улыбнулся.

— Подумай, — сказал он, — о старом, заскорузлом отшельнике-человеке. Он поддерживает связи со своими приятелями, которые так же слабы, как у звезды-отшельницы с другими звездами в галактике. Вот-вот мы должны наткнуться на первый уровень нетерпимости. Это проявляется в прыжках типа квантового каждые четыреста девяносто восемь лет семь месяцев восемь дней и несколько часов.

Это звучало сущим бредом.

— Но что будет с нами? — напирал я. — Ради бога, Джим!

Он посмотрел на меня с иронией, и я вдруг понял, что он совершенно здоров психически. Прежний рассудительный Ренфри даже стал как-то лучше и сильнее.

— Нас отбросит с этого уровня нетерпимости, и тем самым мы вернемся…

УДАР!

Резкий перекос. Я поскользнулся, с грохотом рухнул на пол, и тут чьи-то руки — это был Ренфри — схватили меня. И все кончилось.

Я поднялся, чувствуя, что мы уже не падаем. Посмотрел на пульт. Все огоньки погасли, все стрелки стояли на нулях. Повернувшись, я взглянул на Ренфри, потом на Блейка, мрачно поднимавшегося с пола.

— Пусти меня к пульту, Билл, — требовательно сказал Ренфри. — Я хочу рассчитать курс на Землю.

Целую минуту я таращился на него во все глаза, потом медленно отодвинулся. Пока он настраивал приборы и нажимал ручку акселератора, я стоял рядом. Наконец он взглянул на меня.

— Мы будем на Земле через восемь часов, — сказал он, — и примерно через полтора года после того, как покинули ее пятьсот лет назад.

Я чувствовал, как трещит мой череп, и только через какое-то время понял, что это — из-за внезапного озарения.

Так значит, звезда-отшельница, освобождая от нас свое поле нетерпимости, просто стряхнула нас в другое время. Ренфри говорил, что это бывает каждые… четыреста девяносто восемь лет семь месяцев и…

— Но что будет с кораблем? Разве можно перенести в двадцать второй век аделедиктандер двадцать седьмого века и тем самым изменить ход истории? — бормотал я себе под нос.

Ренфри покачал головой.

— А что мы в нем понимаем? Разве мы осмелимся когда-нибудь залезть в его двигатель? Наверняка нет. Мы оставим корабль для своих собственных нужд.

— Н-но… — начал я, однако Ренфри прервал меня.

— Послушай, Билл, — сказал он. — Представь себе такую картину: через пятьдесят лет девушка, которая тебя поцеловала, — я видел, как это тебя потрясло, — будет сидеть рядом с тобой, когда твой голос из космоса сообщит на Землю, что ты только что проснулся и съел первую порцию супа во время первого межзвездного полета к Альфе Центавра.

Именно так все и оказалось.

 

Корабли тьмы

Д'Орманду пришлось согласиться с тем, что принять какое-либо решение на Земле — одно, а выполнить его в космосе — совсем другое. Уже шесть месяцев он следовал курсом, который вел его из Солнечной системы и далее — из гигантского спирального колеса Галактики. И вот настала пора приготовиться к прыжку в другое время.

Дрожащими пальцами он настроил машину времени на 3 000 000 год. Его рука легла на выключатель, но он медлил. Согласно теории Хэлли, здесь, в открытом космосе, вдали от звезд, можно легко избавиться от строгих законов, которые управляли течением времени на планетах. Хэлли говорил, что корабль сначала должен достичь скорости света, чтобы таким образом натянуть ткань пространства вплоть до разрыва, а затем можно включать машину времени.

Д'Орманда окатила волна нервного жара.

«Пора», — подумал он и толкнул рукоятку вперед. Послышался мерзкий треск, оглушительный скрежет рвущегося металла, а потом вернулось ощущение равномерного полета.

Д'Орманд видел все словно сквозь дымку. Он помотал головой и понял, что зрение скоро восстановится. Он мрачно ухмыльнулся, как человек, который рискнул жизнью и выиграл.

Зрение вернулось мгновенно. Он бросил взгляд на пульт управления машиной времени и испуганно вздрогнул. Пульт исчез.

Он недоверчиво огляделся. В небольшом корабле все было на виду. В одном помещении теснились рабочая часть корабля, кровать, резервные баки и камбуз. Машина времени исчезла!

Так вот что означал металлический скрежет! Машина времени оторвалась, покинула корабль и исчезла во времени. Он проиграл. Д'Орманд тихо вздохнул и вдруг боковым зрением уловил какое-то движение. Он резко откинулся — в верхних иллюминаторах маячил темный корабль.

Он присмотрелся и понял: что бы ни случилось с машиной времени, она не сломалась.

Сперва он подумал, что чужой корабль находится очень близко и потому его можно разглядеть, но потом осознал, в чем дело, и у него захватило дух. Да такой корабль мог быть только в трехмиллионном году.

Вслед за зачарованностью появились сомнения, а потом пришел ужас. Неестественным было не только то, что он мог видеть чужой корабль, но и сам корабль.

Все это казалось страшным сном. Длиной в три километра, шириной в восемьсот метров и толщиной корпуса лишь в тридцать сантиметров, он был похож на плот, специально созданный для мрачного моря космоса, — платформа, блуждающая в темной, беззвездной пустоте.

На широкой палубе стояли мужчины и женщины. Они были нагие, и ничто, буквально ничто не защищало их тела от холода Вселенной. Они не могли дышать в безвоздушном пространстве — и все же были живы.

Они стояли на широкой темной палубе, подняв к нему взгляды, кивали и кричали ему. Это, вероятно, был самый странный крик, который когда-либо слышал смертный. Это было нечто большее, чем мысленный зов, более настойчивое, сильное, взволнованное. Он мог ощущать его физически, как голод или жажду. Желание росло, как потребность в наркотике.

Д'Орманд испытывал необходимость опуститься со своим кораблем на эту платформу. Ему нужно опуститься, чтобы стать таким же, как они. Он должен… Первозданное, безграничное, страшное желание.

Корабль стал поспешно готовиться к посадке. Почти одновременно он почувствовал непреодолимое желание уснуть.

Но у него осталось еще время для последней отчаянной мысли.

«Я должен воспротивиться этому! Нужно уходить отсюда! Прочь! Немедленно!»

Сон настиг Д'Орманда на пике сильнейшего в его жизни ощущения страха.

Тишина! Он лежал с закрытыми глазами в мире, где было так же тихо, как…

Д'Орманд не мог придумать подходящего сравнения. С этим ничто не могло сравниться. В жизни своей он не знал ничего подобного, не испытывал такого молчания. Это было абсолютное отсутствие каких-либо звуков, и это давило на него, как… Он снова не мог найти сравнение. Была только тишина.

«Как странно», — думал он. Он почувствовал слабое желание открыть глаза, но желание быстро исчезло. Осталось лишь убеждение, что он, Д'Орманд, проведший в одиночестве много месяцев в космическом корабле во Вселенной, должен иметь точное представление, что такое тишина.

Но до сих пор он, по меньшей мере, слышал шум собственного дыхания, временами звуки, которые издавали его губы, прикасавшиеся к мундштуку трубы с питанием, шорох одежды, когда двигался. Но это?

Его ум отказывался дать определение. Д'Орманд открыл глаза. То, что он увидел, почти не отличалось от того, что слышали его уши. Он лежал не то на спине, не то на боку. Рядом с ним похожий на торпеду предмет закрывал звезды. Предмет был почти десяти метров в длину и четырех метров в ширину. Больше ничего не было видно — только звезды и чернота Вселенной.

Обычный вид. Он не испытывал страха. Его мысли и привычная жизнь, казалось, были далеко отсюда. Еще дальше были воспоминания об этом. Наконец одно желание возобладало в его сознании: он хотел знать, в каком положении находится и что окружает его.

Д'Орманд вспомнил черный корабль — тяжелое воспоминание. Потом сон. Теперь звезды и межзвездная ночь. Кажется, он сидел в своем пилотском кресле перед экраном, на котором застыло звездное небо.

Но все же — он это точно знал — он не сидел. Он лежал на спине и пристально смотрел в небо, усеянное звездами. Потом было пятно, которое напоминало ему космический корабль.

Часть его сознания упорно противилась этой мысли, поскольку в этой части Вселенной лишь у него одного был земной космический корабль. Второго быть не могло. Вдруг Д'Орманд оказался на ногах. Он не мог вспомнить, как вставал. Он только что лежал на спине, а в следующее мгновение уже стоял покачиваясь на палубе, на широкой палубе около своего корабля. Он мог окинуть взглядом всю платформу, хотя и было темно. Кругом стояли, сидели и лежали нагие мужчины и женщины, не обращавшие на него никакого внимания.

Д'Орманд уцепился бесчувственными пальцами за воздушный шлюз корабля и попытался открыть его. Через некоторое время он понял, что основательно изучил закрывающий механизм шлюза. Потом он отступил на несколько шагов назад, чтобы оглядеть весь корабль.

Непонятно почему, но он сохранял спокойствие и молча обошел весь корабль, заглядывая в иллюминаторы. Вид хорошо знакомых предметов интерьера почти лишил его сознания, но на этот раз он быстро взял себя в руки.

Наконец он остановился, отогнал все несущественные мысли и сосредоточился только на одном — на мысли, которая так захватывала дух, что он должен был собрать всю силу своего ума, чтобы удержать и понять ее безграничную действенность.

Ему стало труднее свыкнуться с мыслью, что он находится на корабле-платформе. Его мысли вращались по кругу, дробились, превращаясь в сомнение, страх и неверие, но тем не менее опять и опять возвращались к одному, к реальности. Что ему делать? Выхода не было. Ему ничего не оставалось, как ждать, какую судьбу ему уготовили его охранники.

Он сел и стал ждать.

Прошел час. Час, которого не было в истории его мира: человек из 2975 года наблюдает сцену на космическом корабле, которая разыгрывается тридцать тысяч столетий спустя.

Это длилось целый час, пока Д'Орманд понял, что наблюдать-то было вовсе нечего. Его, казалось, никто не замечал. Время от времени мимо него проходил человек. Он отчетливо вырисовывался на фоне сияющих звезд. На платформе со сверхчеловеческими существами ничего не происходило. Никто не подошел к нему, чтобы утолить его жажду информации об этой платформе. Он со страхом понял, что должен взять инициативу на себя. Он должен сам сделать первый шаг.

Д'Орманд заметил, что опять почти лежит на спине. Он и так потерял много драгоценного времени. Очевидно, он ничего не соображал. Конечно, в этом не было ничего удивительного.

Но хватит! Он решительно вскочил на ноги, потом заколебался и остановился, покачиваясь. Следует ли ему приблизиться к одному из существ из команды ночного корабля? Задавать ли ему вопросы с помощью передачи мыслей на расстоянии?

Неизвестность пугала его. Эти существа не были людьми. Спустя три миллиона лет родство их и человека было таким же, как родство человека и обезьяны во времена Д'Орманда.

Три миллиона лет, 16x1010 минут, и каждую секунду этого необозримого периода одни люди умирали, а другие рождались. Жизнь шла своей извилистой, колдовской тропой до сего момента, до этих ультралюдей.

Эволюция продвинулась так далеко, что эти существа завоевали космос и сделали его своим жизненным пространством. Невообразимая адаптация жизни невероятна и одновременно так проста, что хватило лишь одного-единственного периода сна, чтобы приспособить его, жителя иного мира, к этому жизненному пространству.

На этом месте Д'Орманд прервал свои размышления. Что-то смутило его: внезапная мысль, что он в общем-то не мог оценить, как долго спал. Могли пройти годы или столетия. Для спящего времени не существует.

Теперь ему показалось вдруг, что гораздо важнее изучить свое окружение. Его взгляд остановился на одном мужчине, который медленно шел примерно в тридцати метрах от него. Д'Орманд поспешил к нему, но в последний момент в ужасе отшатнулся. Слишком поздно. Его вытянутая рука уже коснулась нагого тела.

Мужчина остановился и посмотрел на Д'Орманда; он не сопротивлялся, но Д'Орманд отдернул руку. Он съежился с искаженным от боли лицом под взглядом мужчины, узкие щели глаз которого метали в него огненные копья.

Странно, но этот взгляд не выражал демоническую власть, хотя Д'Орманд и задрожал от страха, — в глазах мужчины мерцала душа. Это был непостижимо чужой дух, который пронизывал его с перехватывающим дыхание напором.

Потом мужчина отвернулся и продолжил свой путь. Д'Орманд дрожал всем телом.

Спустя некоторое время он понял, что не сможет отказаться от своей идеи. Он не раздумывал об этом далее, а сделал несколько быстрых движений и зашагал дальше плечо к плечу с загадочным инопланетянином.

Они проходили вместе мимо мужчин и женщин. Лишь теперь Д'Орманд заметил, что женщин было по меньшей мере втрое больше, чем мужчин. Удивление по этому поводу быстро прошло. Шагая рядом со своим спутником, он совершал самую странную прогулку в своей жизни. Теперь они шли по краю платформы, и Д'Орманд, заставляя себя сохранять спокойствие, смотрел в пропасть глубиной в миллиарды световых лет.

Он начинал чувствовать себя лучше. Одна мысль сменила другую.

«Как мне преодолеть духовную пропасть, разделяющую меня и этого темнокожего инопланетянина?» — думал он.

Когда его соблазнили сделать посадку на этот темный корабль, то не обошлось без телепатии. Возможно, он получил бы ответ, если бы смог достаточно сосредоточиться на одной мысли?

Он прервал свои раздумья, что было уже не в первый раз, так как ему в голову пришла другая мысль. Он все еще был в своей одежде.

Этот факт следовало рассмотреть под другим углом: они не отняли у него одежду. Почему? Какая психология скрывалась за этим действием? Размышляя о своей беспомощности, Д'Орманд продолжал путь. Он шагал, опустив голову, и рассматривал попеременно свои ноги, одетые в брюки, и голые ноги инопланетянина, которые ритмично двигались рядом с ним.

Когда Д'Орманд почувствовал первый импульс, это произошло постепенно и осторожно, так что он почти не воспринял его как чужую мысль. Вдруг он откуда-то узнал, что скоро состоится большая битва и он должен будет показать себя в ней достойным образом. Тогда он может остаться на корабле навсегда. Иначе ему придется уйти в изгнание.

Его сознание сделало скачок. Только что его наполняло неясное предчувствие, а уже в следующий момент он был в состоянии уяснить всю важность ситуации. Охваченный внезапным ужасом, Д'Орманд поспешил к своему кораблю. Пока он возился с люком, он понял, что таким образом ему не уйти. Изнемогший и отчаявшийся, он опустился на палубу. Накативший ужас затруднял дыхание. И все же не оставалось никакого сомнения: ему была передана информация и предупреждение, без сожаления и с железной холодностью. Ему следует адаптироваться к жизни на корабле, прежде чем он сможет принять участие в фантастической битве. Он должен показать себя достойным и после этого может остаться здесь навсегда.

Навсегда!.. Представление об этом потрясло Д'Орманда до глубины души. Оно было так нереально, что он не мог постичь его. Ему вдруг показалось невероятным, что ему удалось правильно понять нужную мысль. Предстояла битва — это же бессмысленно! Он должен быть «достойным» или уйти в изгнание. Д'Орманд напрягал свой мозг, но слово опять зудело: изгнание!

«Может быть, под этим понималась смерть», — решил он наконец, следуя законам холодной логики.

Он лежал на палубе в глубокой задумчивости. Вдруг он очень рассердился на самого себя. Какой же он глупец! В самый разгар важного обмена мнениями у него отказали нервы.

Разве он не преуспел? Он просил об информации, и ему дали ее. Ему надо было собраться с мыслями и задать один из сотни вопросов, которые вертелись у него в голове: «Кто вы? Куда летит корабль? При помощи чего он движется? Почему на борту больше женщин, чем мужчин?»

Д'Орманд вздрогнул. Погруженный в терзающие его мысли, он не заметил, как оказался в сидячем положении. Он открыл глаза и увидел женщину. Она находилась от него на расстоянии метра.

Он опять лег на палубу. Горящие глаза женщины были устремлены на него. Д'Орманд отодвинулся назад и уже лежал на спине. Он лежал и смотрел вверх, на светящуюся спираль Млечного Пути, который он уже давно оставил позади. Яркие точки, из которых состоял великолепный сияющий вихрь, были теперь от него так далеко, как никогда.

Жизнь, которую он вел до сих пор, мгновенные прыжки к далеким звездам, приятные недели, проведенные в отдаленных частях Галактики, больше не существовали. В мыслях он удалился от них больше, чем во времени и пространстве.

Д'Орманд напрягся и встал. Теперь не время для печальных воспоминаний. Он должен признать, что ему нужно принять трудное решение. Женщина пришла, конечно, не для того, чтобы спокойно рассматривать его. У нее было для него задание, и он должен принять ее вызов. Он повернулся к женщине, чтобы лучше рассмотреть ее.

Приятное зрелище. У нее было красивое молодое лицо. Темные волосы спутаны, но не всклокочены, и очень красивы. Ее тело…

Д'Орманд вздрогнул. Теперь он заметил, что она лишь в одном отличалась от других. Она была одета. На ней было облегающее платье с широкой юбкой, из-под которой выглядывали босые ноги.

Одета! Теперь не могло быть сомнений! Женщина пришла к нему. Но чего она хотела? Он в полной беспомощности рассматривал лицо женщины. Ее глаза были похожи на темные драгоценные камни, они околдовали его. Какие мысли скрывались за этими окнами ее души? Если бы он мог заглянуть в них, то увидел бы мир, который был на три миллиона лет старше того, который он знал.

Это волновало! Странные и дерзкие мысли мелькали у него в голове. Он думал: женщина — катод, мужчина — анод. Ведь смысл в их отношениях. И они становятся сильнее, когда один анод вступает в соединение с тремя катодами.

Д'Орманд прислушался к своим мыслям. Неужели он это подумал? Не может быть!

По нему словно прошел электрический ток. Опять! Странное общение при помощи мыслей, передаваемых этой инопланетянкой, незаметно повлияло на его сознание. На этот раз он узнал, что один мужчина может иметь интимные отношения с одной или несколькими женщинами. Этим объясняется тот факт, что женщин на корабле значительно больше, чем мужчин.

Д'Орманд снова успокоился. Что дальше? Он по-прежнему еще не знал, с какой целью пришла к нему женщина. Вероятно, это было своеобразное сватовство.

Д'Орманд снова погрузился в созерцание женщины.

Впервые за многие месяцы ему в голову пришла циничная мысль: двенадцать лет ему удавалось уворачиваться от всех молодых, жаждущих замужества женщин, а теперь он попался! Сопротивление бесполезно. Он понимал, что женщина пришла к нему, чтобы предложить себя в жены.

Незнакомец внушил Д'Орманду, что время не терпит, поэтому он поспешно подошел к женщине, обнял ее и поцеловал.

«Необходимо действовать», — отчетливо подумал он.

Его уверенность быстро исчезла. Губы женщины были мягкими и послушными. Они не оказали сопротивления, но в то же время их реакция говорила о том, что они не понимали значения поцелуя. У Д'Орманда возникло ощущение, будто он поцеловал маленького ребенка.

Ее глаза, которые теперь были так близко от него, сияли. Они выражали непонимание и одновременно такую глубокую нежность и покорность, что Д'Орманду это показалось ненормальным. Ему вдруг стало ясно: молодую женщину еще никто не целовал. В ее взгляде была странная нерешительность, но потом выражение ее глаз вдруг изменилось. Перемена была удивительной. Ее лицо изобразило глубокое смущение. Она освободилась из его объятий ловким, гибким движением, отвернулась и пошла прочь, не оборачиваясь. Опять она стала для него чужой призрачной фигурой.

Озадаченный, Д'Орманд смотрел ей вслед. В глубине души он испытывал мрачное удовлетворение, смутив ее, но тут же понял, что снова оплошал. Он опять потерял драгоценное время. Опять ему не удалось адаптироваться к жизни на темном корабле.

Смятение немного прошло, но не совсем. Он и не делал попыток совсем освободиться от него. Он не должен забывать, что его предупредили. То, что он не понял смысла предупреждения, вовсе не означало, что оно было бессмысленным.

Д'Орманд снова лег на спину и закрыл глаза. Он провел уже целую вечность, находясь в центре истинной жизни миров, а ему все еще не удалось приспособиться.

Что? Д'Орманд испугался. Это ведь были не его мысли!

Он открыл глаза и отшатнулся. Мужчины со сверкавшими огнем глазами стояли над ним. Д'Орманд не успел спросить себя, откуда явились вдруг эти существа. Они действовали.

Один из них вытянул руку. Вдруг в руке появился нож, нож, который возник из ниоткуда, и его длинный клинок переливался разными цветами. В то же мгновение к Д'Орманду подскочили несколько мужчин. Они схватили его и крепко держали. Живой клинок опустился. Мужчина целил ему прямо в грудь. Д'Орманд хотел закричать. Губы, язык и гортань сделали движение, как при крике, но звука не было слышно. В безвоздушной космической ночи были напрасны все усилия.

В страхе перед болью Д'Орманд корчился, как безумный. Но когда вибрирующее лезвие пронзило кожу и мускулы, он ничего не почувствовал. Это было похоже на смерть во сне. В тот же миг Д'Орманд последовал взглядом за движением клинка.

Мужчины вырезали из его груди сердце. Дикими глазами он рассматривал руки этих демонов ночи, в которых спокойно и равномерно билось его сердце.

Он прекратил сопротивление. Как завороженная змеей птица, Д'Орманд наблюдал за вивисекцией собственного тела.

Он увидел, что после того, как инопланетяне внимательно рассмотрели все органы, они вернули их на прежнее место. Некоторые органы они рассматривали очень долго и тщательно. Вскоре после этого Д'Орманд почувствовал изменения.

Его тело излучало знание. Уже в первые минуты он смутно понял, почувствовал, что существовало лишь одно препятствие, которое мешало ему понять все до конца: он должен передавать все знания в мыслях. Причем информация соответствовала чистым эмоциям. Как и чувства, информация испытала его нервы и посулила ему миллионы новых радостей жизни.

Медленно и неуклюже, как переводчик, который не знает языка в совершенстве, он перевел чудесный поток в мыслительные структуры. Делая это, он изменял его. Он лишал его блеска, будто выжимал из маленького, проворного живого существа жизнь, чтобы в итоге разочарованно уставиться на мертвое тело.

Факты, голые и лишенные красоты, наполняли его мозг: платформа была не кораблем, а силовым полем. Им управляла сила воли. Люди на корабле называли себя мирами. Действительно, существовать можно было лишь тогда, когда превратишься в единое целое с жизненной энергией. Это удовольствие матушка-Природа предоставила только мужчинам. Женщины в роли катодов создавали поле, а мужчина, анод, был центром энергии.

Сила этой энергии зависела от того, в какой степени миры, находившиеся на корабле, могли объединиться для достижения единой цели. А так как предстояла битва с другим кораблем-платформой, то было жизненно важным, чтобы все миры сосредоточили свою чистую волю на одной точке. Лишь тогда они могли производить дополнительную энергию, которая была крайне необходима для победы.

Он, Д'Орманд, был помехой. Он был виноват в том, что одна из женщин на какое-то время перестала быть катодом. Он должен адаптироваться, и как можно скорее!

Чудодейственный нож из его тела исчез в пустоту, откуда он и появился. Обнаженные мужчины удалились, как ночные призраки.

Д'Орманд не пытался следовать за ними. Он чувствовал себя усталым и опустошенным. Его разум еще пытался осмыслить акт насилия, жертвой которого он стал. Одно ему было ясно: никогда он не был так близок к безумию, и он еще не преодолел критический момент. Глубокая депрессия, мучившая его, была безошибочным признаком этого. Лишь постепенно он смог четко осознать: способность жить во Вселенной была результатом радикального развития, которое занимало огромный период времени, а мирам все же удалось адаптировать его к этим экстремальным жизненным условиям, его, который не прошел эволюцию. Явление необычайное.

Но это не имело никакого значения. Он провалился в преисподнюю, и ему не помогло даже то, что он нашел логическое объяснение, почему не могло быть так, как было. Все дело заключалось в том, чтобы приспособиться духовно, и тотчас же!

Д'Орманд вскочил на ноги. Так он хотел подтвердить свою готовность, но это привело к тому, что он заметил нечто, чего не замечал ранее: силу тяжести. Она соответствовала приблизительно 1 g, решил он. В физическом отношении ее нельзя было даже считать необычной. Еще в его времена создание искусственной силы тяжести было привычным делом. Нет, важным было другое. Даже если миры сами и не знали этого, сила тяжести указывала на то, что они происходили с Земли. Иначе зачем существам, обитающим в отдаленных районах Вселенной, сила тяжести? Да и зачем им вообще корабль?

Д'Орманд иронически улыбнулся. Он только что понял, что люди даже спустя три миллиона лет еще были склонны к нелогичному мышлению. Такое открытие доставило ему некоторое удовлетворение, но он решил не думать больше об этом парадоксе.

Д'Орманд пошел к своему кораблю. Не то чтобы он снова обрел надежду на спасение при помощи корабля. Но он считал, что не должен оставлять корабль без присмотра, если хочет еще раз использовать хоть какую-нибудь возможность действовать.

Все же он вновь испытал глубокое разочарование, когда ему не удалось открыть входной люк. Он обошел вокруг корабля, заглянул в иллюминатор… У него чуть не помутилось сознание! С этой стороны он еще ни разу не заглядывал в кабину, поэтому не мог видеть приборы и инструменты. Сейчас он заметил, что контрольные лампочки горели.

Подача энергии была включена!

Д'Орманд уцепился за раму иллюминатора, как утопающий. Он пытался понять то, что увидел там. Источник энергии работал! Во время посадки он, видимо, включил его, подчиняясь, возможно, последнему отчаянному желанию скрыться. Одна мысль поразила его, как удар молнии: почему же тогда корабль давным-давно не улетел? Он ведь должен был двигаться почти с предельной скоростью!

Этому могло быть только одно объяснение. Он ошибся, когда определял силу притяжения на корабле-платформе.

Для него она составляла, пожалуй, 1 g, а какова же она была для космического корабля с предельной скоростью?

Значит, если он не мог открыть люк, миры здесь были ни при чем, поскольку из предосторожности воздушные шлюзы маленьких космических кораблей не открывались, пока была включена подача энергии. Так они были сконструированы. Когда же подача энергии падала ниже определенной точки, то люк можно было открыть без труда. Д'Орманд должен ждать до тех пор, пока будет достигнута эта точка. Если он тогда активизирует резервы энергии для аварийного старта, то сможет улизнуть. Корабль-платформа не в состоянии противиться сконцентрированной силе атомного двигателя.

Эта надежда была сильна, и он не хотел подвергать ее сомнению. Он должен верить, что у него имеется возможность побега. Пока он должен найти молодую женщину и успокоить ее. Кроме того, Д'Орманд хотел выяснить, как соотносятся друг с другом аноды и космическая энергия. Он должен остаться в живых после битвы.

Время шло. Д'Орманд подобно призраку в этом мире тьмы бродил по палубе в поисках молодой женщины, которую поцеловал. И, пока он шагал, светящаяся Галактика над ним заметно меняла свое положение.

Его неудачные поиски незнакомки почти приводили в отчаяние. Дважды он останавливался около групп, которые состояли из одного мужчины и нескольких женщин. Он надеялся получить информацию или предложение от какой-либо женщины. Но никто ничего не сообщал ему. А женщины на него даже не глядели.

Д'Орманд пытался объяснить это абсолютное безразличие: «Они поняли, что я хочу адаптироваться. И этого им достаточно».

Решив не терять мужества, он вернулся к своему кораблю. Люк все еще не поддавался, он улегся на жесткой палубе и вытянулся. Вдруг платформа сильно качнулась.

Он не почувствовал боли, но рывок был, похоже, необычайно сильным. Д'Орманд покатился по палубе… на десять, пятнадцать, тридцать метров. Он был так оглушен, что с трудом воспринимал окружающее. Будто сквозь туман он увидел другой корабль.

Вторая платформа имела такие же размеры, как и та, на которой он находился. Она закрыла собой небо со стороны борта управления, спустилась вниз. По-видимому, корабль миров повернулся, чтобы подставить врагу широкую сторону.

В голове Д'Орманда стучало. Он пытался прийти в себя. Безумие! Страшный сон! То, что происходит, не может быть реальностью. Сильно взволнованный, он выпрямился, чтобы лучше наблюдать за действием.

Корабль миров опять повернулся. На этот раз его легко встряхнуло. Д'Орманда свалило на палубу, но он смягчил падение, вытянув руки. Он опять поднялся, не желая пропустить ничего из происходящего.

Он увидел, что обе платформы стояли бок о бок. На огромной чужой платформе он увидел нагих мужчин и женщин, и они не отличались от миров. Теперь Д'Орманд понял, для какой цели был предпринят поворот. Они рассчитывали на старомодный кровопролитный абордажный маневр.

«Сейчас начнется», — думал Д'Орманд. Ни в коем случае он не должен быть помехой в надвигающихся событиях.

Он сидел на палубе, дрожа от волнения. Оказалось, он вел себя правильно, так как вдруг из тьмы ночи показалась незнакомка и заспешила к нему. Она бежала, все еще одетая в черное платье. И упала перед ним на палубу. Ее глаза горели, как два янтаря. Они излучали волнение и страх. В тот же момент нервы Д'Орманда начали вибрировать под натиском чужих чувственных образов. Ей дали еще один шанс. Если бы ему сейчас удалось образовать анодный центр, тогда бы их шансы на победу увеличились и ее бы не изгнали. Она нарушила свою чистоту, поскольку ей понравилось то, что он сделал с ней.

Женщина хотела сообщить ему еще многое, но Д'Орманд перестал переводить сообщения. Он молчал. Только теперь он вспомнил, что ему сообщили мужчины: он виноват в том, что женщина перестала быть катодом. Он испортил ее.

Поцелуем!

Извечные отношения между мужчиной и женщиной не потеряли свою силу. Д'Орманд представил себе вдруг: он — как вор ночью — крадется по палубе темного корабля и целует всех женщин. Таким образом он нарушает всю организацию этих людей…

Он с трудом подавил в себе это представление.

«Я глупец, — ругал он себя. — Как я могу думать об этом, когда должен сосредоточиться каждой клеточкой своего тела на том, чтобы установить связь с этими существами, если хочу остаться живым. Надо наконец найти эту возможность!»

Молодая женщина толкнула его. Он сразу же вернулся к действительности. Через несколько мгновений он понял, чего она хотела: чтобы он сидел рядом со скрещенными ногами… держась за руки… не думая…

Д'Орманд подчинился ее желаниям. Он протянул ей свои руки и наблюдал, как она закрыла глаза. Казалось, что она молится.

Всюду вокруг он увидел группы людей. Мужчины сидели, как и он, со скрещенными ногами, а женщины опустились на колени. В одной из ближайших групп миры держались за руки, образуя тем самым замкнутую цепь.

Его взгляд упал на другой корабль-платформу. Там тоже мужчины и женщины сидели на палубе, взявшись за руки.

В этот час звезды наблюдали сцену, которой не должно было быть, — высшее выражение атавистического обычая, молитва перед битвой. Д'Орманд цинично ожидал того момента, когда закончится торжественная увертюра, когда из ниоткуда появятся сверкающие клинки и проснутся к жизни в кровожадных руках.

Цинично… ведь прошло три миллиона лет, а войны продолжали существовать. Другой вид войн, но это не меняло сути.

В этот мрачный миг Д'Орманд вдруг превратился в анод. Что-то зашевелилось у него внутри. Не боль, не огонь, а пульсирующий ток. Холодное пламя, которое разгоралось все сильнее и сильнее. Его захлестнуло чувство полноты, все вокруг, казалось, двигалось.

Вселенная сама начала светиться. Навстречу ему сиял Млечный Путь. Солнца, которые были крошечными светящимися точками, раздувались до чудовищной величины, как только на них падал его взгляд, и тут же уменьшались опять, когда он смотрел в другую сторону.

Расстояния потеряли свое значение. В то время как его кругозор невероятно расширялся, Вселенная уменьшалась. Миллионы галактик, миллиарды планет раскрывали свои многочисленные тайны перед его всепроникающим взглядом.

Он увидел невероятные вещи, прежде чем его колоссальный разум вернулся обратно из этого немыслимого прыжка в бесконечность. Когда же он опять очутился на корабле, то понял, что битва в полном разгаре. Это была борьба разумов, не тел. Победа доставалась той стороне, которой удавалось взять под свой контроль энергию обоих кораблей. Если это происходило, то победители могли слиться с космической энергией.

Саморастворение являлось высшей целью, к которой стремились обе стороны. Они хотели стать единым целым с первоосновой.

Их умственная энергия могла плавать вечно в постоянно возрождающейся энергии, пока…

Пока что?

Неожиданно Д'Орманд почувствовал глубокое отвращение. Экстаз прошел. Все произошло молниеносно. Он понял, что случится, если видение миров станет реальностью, когда они одержат победу. От ужаса он отпустил руки девушки и таким образом прервал контакт с космической энергией. Вдруг он заметил, что сидит один в темноте.

Д'Орманд закрыл глаза. Непрерывно дрожа, он боролся с приступами панического страха. Судьба сыграла с ним дьявольскую шутку. Ему удалось спастись в самый последний момент.

Поскольку миры действительно победили, они достигли своей цели — самоуничтожения… Плечи Д'Орманда судорожно вздрагивали.

«Неплохо быть анодом», — устало думал он.

Но он не был готов уйти в мрачную бесконечность.

Тьма? Лишь теперь он смутно осознал то, что был не в состоянии понять под влиянием сильных чувств, овладевших им. Он сидел уже не на палубе корабля-платформы. Корабль исчез.

Было ужасно темно.

Боковым зрением он заметил что-то движущееся. Это был другой корабль. Он удалялся по своей орбите и спустя некоторое время скрылся в вечной темноте.

Значит, битва закончилась. Что дальше?

Вокруг — тьма. Миры одержали победу. Они превратились теперь в частицы космической энергии. Когда исчезли его создатели, корабль перешел в элементарное энергетическое состояние: он больше не существовал.

Где же был маленький корабль Д'Орманда?

В панике он пытался смотреть одновременно во все стороны, но, как ни старался, нигде не нашел следов корабля. Он понял, что произошло.

В тот момент, когда платформа растворилась в космосе, маленький корабль взлетел. Теперь он летел где-то во Вселенной со скоростью девяносто миллионов миль в секунду.

Д'Орманд был один в бесконечной ночи, песчинка во Вселенной.

Это было изгнание.

Парализующий ужас волнами захлестывал его сознание. Страшные мысли пронзали его, но спустя некоторое время Д'Орманд уже не испытывал ничего, кроме глубокого смирения.

Значит, такова его судьба. Ничего, кроме бесконечной вереницы чувств и мыслей, пока не наступит безумие. Это было изгнание, которого боялась молодая женщина.

Вдруг в нем опять проснулась жизнь. Он извивался, крутил головой в разные стороны и наконец увидел ее. Ее тело четко вырисовывалось на фоне далеких звезд Млечного Пути.

Она плыла совсем рядом, с удивлением констатировал он. Не далее чем в четырех метрах от него. Они постепенно сблизятся, двигаясь кругами.

Скоро они будут так близко, что смогут коснуться друг друга и образовать анодно-катодное соединение. Тогда у них будет достаточно силы, чтобы найти корабль и тут же оказаться около него. Тогда кончатся ночь и одиночество.

На борту корабля Д'Орманд сосредоточил все свое внимание на том, чтобы определить положение корабля. Но он ни на минуту не забывал, что рядом с ним молодая женщина, хотя задача поглощала все его внимание. Сначала при помощи трудоемкого метода проб и ошибок он должен был обнаружить небесный маяк Антареса. А потом уже было бы не так трудно найти расположение сияющей Миры в 3 000 000 году после рождества Христова.

Но Миры не было.

Д'Орманд озадаченно хрустнул пальцами, потом пожал плечами. Достаточно было бы и Бетельгейзе.

Однако не было и ее! Большая красная звезда сияла на расстоянии ста трех световых лет от того места, где должен был бы находиться супергигант. Это было просто смешно. Он не мог себе представить, что все его расчеты были неверными.

Его охватила дрожь. Трясущейся рукой Д'Орманд написал несколько цифр. У него была версия, и теперь он определял положение Солнца, каким оно должно быть, если его невероятное предположение окажется правильным.

Подозрения оправдались! Он совершил путешествие не в будущее, а в прошлое. Машина времени, видимо, сошла с ума, так как перенесла его в 37 000 год до рождения Христа.

Новая мысль прервала его размышления. Люди?.. В это время?

Д'Орманд оторвался от своих вычислений и повернулся к молодой женщине. Он сел на пол, скрестив ноги, и показал ей, чтобы она встала на колени и взяла его за руки. Один миг анодной энергии был бы достаточен, чтобы в ту же секунду доставить корабль на Землю и внести ясность.

К своему удивлению, Д'Орманд увидел, что женщина не собирается делать то, что он предложил ей. Ее карие глаза смотрели на него холодно и отчужденно. Очевидно, она не поняла его. Поэтому он встал, взял ее за руки и заставил сесть на пол.

Она отшатнулась от него. Удивленный Д'Орманд наблюдал за ней. Когда он понял, что женщина больше никогда не подчинится ему как катод, она приблизилась, обвила своими руками его шею и поцеловала его.

Д'Орманд оттолкнул ее. Но потом, испугавшись собственной грубости, погладил ее руку.

В глубокой задумчивости вернулся он в свое кресло пилота. Он начал высчитывать орбиту, силу притяжения близлежащих звезд и запас энергии, которым располагал корабль. Полет будет длиться семь месяцев, подсчитал он. Достаточный срок, чтобы обучить женщину самым простым навыкам устной речи.

Первое понятное слово, которое она произнесла, была ее версия его имени. Она назвала его Ардом — это искажение натолкнуло его на мысль. Теперь он знал, как назвать женщину.

Когда они приземлились наконец на большой девственной, покрытой зелеными лесами планете, он давно уже привык к ее серьезной, прерывистой манере речи.

Ему легко было называть ее именем, которое он дал ей: Ева, мать всех людей.

 

Вечный эрзац

Грейсон снял наручники с запястий и лодыжек молодого человека.

— Харт! — позвал он хрипло.

Тот не шевельнулся. Грейсон помедлил, а потом в сердцах пнул его ногой.

— Послушай, Харт, черт бы тебя побрал! Я тебя освобождаю — на тот случай, если вдруг не вернусь.

Харт не открыл глаз, не выказал никаких признаков того, что почувствовал удар. Он лежал совершенно неподвижно, но тело было мягким, неокостеневшим — он был жив. Лицо отсвечивало мертвенной бледностью, черные волосы слиплись от испарины.

Грейсон снова заговорил:

— Харт, я пойду искать Молкинса. Он собирался вернуться через сутки, а прошло уже четверо.

Ответа не последовало, и Грейсон повернулся было, чтобы уйти, но опять помедлил и сказал:

— Харт, если я не вернусь, ты должен понять, где мы находимся. Мы на новой планете, ясно? Нам никогда не доводилось бывать здесь раньше. Наш корабль потерпел аварию, и мы трое спустились на спасательном аппарате. Нам необходимо горючее. За ним пошел Молкинс, а я теперь иду на его розыски.

Фигура, лежащая на койке, оставалась неподвижной. Грейсон медленно, будто преодолевая внутреннее сопротивление, направился к двери, вышел и двинулся к видневшимся вдали холмам. Он ни на что не надеялся. Три человека очутились на неведомой, лишь богу известной планете, и один из этих троих был тяжко болен: им овладело буйное помешательство.

Грейсон шел, изредка с удивлением поглядывая по сторонам. Пейзаж был очень похож на земной: деревья, кусты, трава, вдали — горы в голубоватой дымке. Это было тем более странно, что Грейсон отчетливо помнил: когда они сели на эту планету, ему показалось, что она безжизненна, бесплодна, безатмосферна.

А теперь легкий ветерок касался его лица. В воздухе чувствовался запах цветов. Он увидел птиц, порхающих среди деревьев, и раз даже послышались звуки, удивительно напоминавшие пение жаворонка.

Он шел весь день. Следов Молкинса нигде не было. Не попалось на пути ни одного жилища — признака цивилизованной жизни.

Начало смеркаться. Вдруг Грейсон услышал, что женский голос зовет его по имени. Вздрогнув, он обернулся. Перед ним стояла мать. Она выглядела гораздо моложе, чем он помнил ее в гробу, когда она умерла восемь лет назад. Мать подошла и строго сказала:

— Билли, обуй галоши.

Грейсон посмотрел на мать, но не выдержал, отвел глаза. Не веря в истинность происходящего, он подошел к ней и дотронулся до нее. Мать взяла его за руку — пальцы были живые, теплые.

— Поди скажи отцу, обед готов, — сказала она.

Грейсон высвободил руку, отступил и огляделся вокруг.

Они с матерью стояли на пустынной, покрытой травой равнине. Вдалеке блестела серебристая полоска реки. Он повернулся к матери спиной и зашагал прочь. Сумерки сгущались. Когда он оглянулся, на том месте уже никого не было. Зато рядом с ним шагал мальчик. Сначала Грейсон как-то не заметил его, но теперь он украдкой бросил взгляд на своего спутника.

Это был он сам в возрасте пятнадцати лет.

Стало почти совсем темно, но он успел разглядеть и узнать второго спутника, появившегося рядом с первым. Это опять был мальчик. Он сам, в возрасте одиннадцати лет.

«Три Билла Грейсона», — подумал Грейсон. Он дико захохотал, потом бросился бежать.

Когда он снова обернулся, никого сзади не было. Запыхавшийся, с прорывающимися сквозь одышку рыданиями, он перешел на шаг и почти сразу же в мягком сумраке услышал смех детей. Ничего странного в этом звуке не было — знакомый звук, но он поверг Грейсона в ужас.

— Все они — это я в разном возрасте, — пробормотал он и, обращаясь в темноту, произнес: — Эй вы, убирайтесь! Я знаю: вы лишь галлюцинации.

Силы покинули его, голос упал до хриплого шепота, и он подумал: «Галлюцинации? А уверен ли я в этом?»

Глубокая депрессия и невыразимая усталость охватили его.

«Харт и я, — проговорил он устало, — мы оба сошли с ума».

Наступил холодный рассвет.

Грейсон с надеждой ждал восхода солнца: быть может, тогда наступит конец безумию этой ночи. Свет постепенно ширился, и перед Грейсоном стал вырисовываться какой-то пейзаж. Он в замешательстве огляделся вокруг: он стоял на холме, а под ним простирался его родной город Калипсо в штате Огайо.

Не веря своим глазам, он смотрел вниз, и это было так похоже на реальность, что он не выдержал — побежал туда, к городу.

Да, это был город Калипсо — такой, каким он был в детстве Грейсона. Он пошел туда, где должен был находиться его дом. Да вот и он сам: этого десятилетнего мальчишку он узнал бы везде. Он позвал мальчика; тот взглянул на него, повернулся, побежал и исчез в доме.

Грейсон лег на траву и закрыл глаза.

— Кто-то, — сказал он себе, — кто-то прокручивает картины моего мозга и заставляет меня смотреть их.

Ему показалось — если, конечно, он останется жив и в здравом рассудке, — что эта мысль заслуживает того, чтобы ее запомнить.

Прошло шесть дней после ухода Грейсона. В спасательном аппарате оставался один Джон Харт. Он шевельнулся и открыл глаза.

— Есть хочу, — сказал он вслух, ни к кому не обращаясь.

Подождал, сам не зная чего, потом сел, тяжело поднялся с койки и направился в камбуз.

Поев, он подошел к двери и долго стоял, глядя перед собой. Открывающийся вид напоминал Землю, и от этого Харт почему-то почувствовал себя лучше. Он решительно спрыгнул вниз и направился к ближайшему холму. Быстро темнело, но он и не подумал возвращаться. Вскоре покинутый им корабль растворился в ночи.

Девушка, с которой он встречался в молодости, заговорила с ним первой — она вышла из темноты, и они долго-долго беседовали, а потом решили пожениться. Их тут же обвенчал священник, приехавший на машине. Обе семьи были уже в сборе, и бракосочетание закончилось пиром в прекрасном доме в окрестностях Питтсбурга. Старика священника Харт знал с детства.

Молодая чета отправилась в свадебное путешествие, и свой медовый месяц супруги провели сначала в Нью-Йорке, потом у Ниагарского водопада, а затем на аэротакси добрались до Калифорнии, где и решили обосноваться. Откуда ни возьмись появилось трое детей, и вот они уже владельцы огромного ранчо, на нем пасется миллион голов рогатого скота, и кругом ковбои, одетые, как кинозвезды.

Цивилизация, возникшая и расцветшая вокруг Грейсона на планете, которая прежде была бесплодной, безвоздушной пустыней, для Грейсона казалась кошмаром. Продолжительность жизни окружавших его людей равнялась семидесяти годам. Дети рождались через девять месяцев и десять дней после зачатия. Он похоронил шесть поколений основанной им семьи. И вот однажды, переходя Бродвей (это улица в Нью-Йорке), он вдруг увидел: с противоположной стороны навстречу ему двигался человек; его невысокая крепкая фигура, походка и манеры заставили Грейсона застыть на месте.

— Генри! Генри Молкинс! — крикнул он.

— Да, я… Билл Грейсон!

Обменявшись рукопожатием после первого взволнованного приветствия, они безмолвно смотрели друг на друга. Молкинс заговорил первым:

— Там, за углом, бар.

После второй рюмки вспомнили о Джоне Харте.

— Ищущая форму жизненная сила использовала его мозг, — индифферентно заметил Грейсон. — По-видимому, она не смогла найти собственного воплощения. Она попыталась использовать меня…

Тут он вопросительно взглянул на Молкинса. Тот утвердительно кивнул:

— И меня.

— Думаю, мы слишком сопротивлялись.

Молкинс вытер со лба испарину.

— Билл, — сказал он, — все это похоже на сон. Я женюсь и развожусь каждые сорок лет. Я беру в жены двадцатилетнюю девушку. Через несколько десятков лет она выглядит на все пятьсот.

— Как ты думаешь, все это происходит лишь в нашем мозгу?

— Да нет, не думаю. По-моему, вся эта цивилизация существует в действительности — что бы мы ни подразумевали под существованием.

Молкинс застонал.

— Давай не будем вдаваться в эти дебри. Когда я читаю философские сочинения, объясняющие жизнь, я чувствую себя на краю бездны. Если бы только нам удалось как-нибудь освободиться от Харта!

Грейсон мрачно улыбался.

— Ты что, еще не знаешь?

— Чего не знаю?

— У тебя есть при себе оружие?

Молкинс молча протянул ему игольно-лучевой пистолет. Грейсон взял его, приставил к своему правому виску и нажал на изогнутый спуск. Молкинс рванулся к нему, но было уже поздно.

Показалось, будто тонкий белый луч прошел сквозь голову Грейсона. Сзади в деревянной стене образовалась круглая, черная, дымящаяся дыра. Целый и невредимый, Грейсон стоял как ни в чем не бывало.

— Что нам делать, Билл? — спросил он с тоской.

— Мне кажется, нас держат про запас, так сказать, в резерве, — сказал Грейсон.

Он поднялся и протянул руку.

— Ну что ж, Генри, рад был повидать тебя. Давай будем встречаться здесь раз в год и сравнивать свои наблюдения.

— Но…

Грейсон улыбнулся. Улыбка вышла чуть принужденной.

— Крепись, друг. Разве ты не понимаешь? Ведь это самое удивительное явление во Вселенной. Мы будем жить вечно. Как видно, мы являемся вероятными заменителями на случай, если что-то пойдет не так, как надо.

— Но что же ЭТО такое? Что совершает ЭТО?

— Задай-ка мне этот вопрос через миллион лет. Может быть, тогда я смогу тебе ответить.

Он повернулся и, не оглядываясь, вышел из бара.

 

Рулл

Внезапно профессор Джеймисон краешком глаза заметил чужой космический корабль. Профессор сидел в ложбине в дюжине ярдов от края обрыва, довольно далеко от люка спасательной шлюпки, и работал с дневником наблюдений, комментируя вслух представленные там данные. Из них следовало, что Лаэрт III находится так близко к невидимой границе между контролируемыми Землей и Руллом зонами космического пространства, что факт его опережающего обнаружения людьми сам по себе мог рассматриваться как большая победа в войне Земли и Рулла.

Он как раз подводил этот итог, когда заметил над головой и чуть-чуть слева опускающийся на плато корабль. Профессор поднял на него взгляд — и замер, раздираемый противоположными побуждениями.

Первый импульс — вскочить и броситься к спасательной шлюпке — был подавлен пониманием того, что электронные средства слежения чужого корабля мгновенно засекут его перемещение. Потом замаячила смутная надежда, что, если не двигаться, и он сам, и его корабль останутся незамеченными.

Профессор сидел в нерешительности, а его напряженный взгляд уже разглядел знакомый силуэт быстроходного корабля и опознавательные знаки Рулла на нем. Обширные знания во всем, что касалось Рулла, позволили ему мгновенно определить, что это исследовательское судно.

Исследовательское судно! Значит, Рулл тоже обнаружил Лаэрт.

И кто знает, может, за этим маленьким судном следует целый флот боевых кораблей, в то время как профессор был тут совершенно один. Его спасательная шлюпка покинула «Орион», в данный момент продолжающий двигаться в прежнем направлении в парсеке отсюда. Это было сделано с целью исключить возможность того, что автоматические зонды руллов зафиксируют след шлюпки в пространстве.

«Орион» направляется к ближайшей базе, где должен подобрать живую силу и технику и только потом вернуться. Это произойдет через десять дней.

Десять дней. Джеймисон внутренне застонал, пригнувшись и стискивая в руке дневник наблюдений. Все-таки не исключено, что его корабль, отчасти прикрытый кроной дерева, останется незамеченным, если сам он будет недвижим. Склонив голову набок, он сверлил чужака взглядом, мысленно побуждая его свернуть в сторону.

И пока он так сидел, перед его мысленным взором проходили картины различных вариантов того, чем все это может обернуться, один ужаснее другого. Во Вселенной никогда не было такого воинственного разума, как у руллов. Безжалостные, не поддающиеся ни на какие попытки вступить в контакт, руллы убивали любого человека, оказавшегося в поле их зрения. Земные корабли, рискнувшие проникнуть в космическое пространство Рулла и подвергшиеся нападению, либо немедленно спасались бегством, либо уничтожались. В отличие от них, руллские корабли, залетевшие в космическое пространство Земли, никогда не спасались бегством. Вначале люди всячески сопротивлялись попыткам втянуть их в галактическую войну, однако упорная убийственная политика неумолимого врага в конце концов вынудила их отвечать адекватно.

Хватит раздумий. Руллский корабль был всего в сотне ярдов и продолжал лететь прежним курсом. Еше несколько мгновений, и он окажется над деревьями, наполовину прикрывающими спасательную шлюпку.

Судорожным рывком Джеймисон вырвал себя из кресла и со скоростью пули влетел в распахнутый люк шлюпки. Едва люк с лязгом захлопнулся за ним, корабль содрогнулся, словно от удара великана. Потолок отчасти вдавило внутрь, пол зашатался под ногами, воздух с каждым мгновением становился все жарче и удушливей.

Тяжело дыша, Джеймисон рухнул в кресло и нажал аварийную кнопку. Скорострельные бластеры молниеносно развернулись в позицию стрельбы и заработали с низким гудением и громким тра-та-та-та-та. Взвыли рефрижераторы, поток холодного воздуха хлынул на Джеймисона. Испытывая острое чувство облегчения, он не сразу осознал, что атомные двигатели не включились и шлюпка, которая уже должна была находиться в воздухе, все еще неподвижна.

Напряженно шаря взглядом по экрану, он нашел руллский корабль. Тот медленно падал на дальнем конце плато и вскоре исчез за группой деревьев на расстоянии примерно четверти мили. А потом, судя по грохоту, рухнул на скалы.

Чувство огромного облегчения почти лишило его сил. Джеймисон обмяк в кресле, думая о том, как близок был к гибели. Слабость, однако, мгновенно покинула его, лишь только в голове мелькнула одна ужасная мысль. Вражеский корабль падал как-то уж очень… неторопливо. Руллы на его борту не погибли.

Он находился в поврежденной спасательной шлюпке, в непроходимой горной местности, рядом с одним или даже несколькими самыми безжалостными из всех когда-либо существовавших созданий. На протяжении десяти дней ему предстояло сражаться в надежде, что человечеству все же удастся завладеть самой стоящей планетой, открытой за последнее столетие.

За бортом быстро темнело.

Джеймисон принял еще одну поддерживающую силы таблетку и занялся тщательной проверкой атомных двигателей. Первоначальный диагноз быстро подтвердился. Главный гравитационный реактор полностью вышел из строя. До тех пор, пока его не отремонтируют на «Орионе», двигатели бесполезны.

К тому времени, когда проверка закончилась, Джеймисон сумел взять себя в руки. У него нет другого выхода, как только сражаться на этом плато, используя все особенности местности. Эта идея снова и снова прокручивалась у него в голове на протяжении долгой ночи и в результате обрела новый смысл. На его памяти это был первый случай, когда человек и рулл должны были встретиться лицом к лицу на ограниченном пространстве, пленником которого оказались они оба. До сих пор сражения происходили в космосе — корабль против корабля, флот против флота. Уцелевшие либо спасались бегством, либо оказывались в плену. Обычно люди и руллы, попавшие в плен или столкнувшиеся с угрозой пленения, предпочитали самостоятельно сводить счеты с жизнью. Руллы делали это волевым усилием, и помешать никому из них еще ни разу не удавалось. Люди вынуждены были использовать механические методы, которые в некоторых случаях оказывались недоступны. В результате руллы изредка получали возможность проводить эксперименты на живых, находящихся в полном сознании людях.

Если только он выстоит до того, как сможет все организовать, перед ним открывается бесценная возможность попытаться узнать хоть что-нибудь о руллах. И действовать нужно быстро, используя каждое мгновение дневного света.

К тому времени, когда бледное солнце Лаэрта поднялось над северо-восточным краем плато, все было готово к штурму. Автоматические «защитники», которые он наладил за ночь, медленно двигались от точки к точке перед мобильным бластером.

Из осторожности еще один «защитник» Джеймисон разместил сзади. Опять-таки в целях безопасности сам он ползком добирался от одной скалы до другой. Он манипулировал механизмами с помощью крошечного ручного пульта, и через него же данные от них поступали на экран, торчащий из наушников на уровне глаз. Напряженно вглядываясь, профессор следил за колеблющимися стрелками, которые должны были регистрировать любое движение или энергетическое противодействие.

Ничего не происходило.

Когда корабль руллов оказался в поле зрения Джеймисона, он остановился, обдумывая, почему не встречает никакого сопротивления. Ему это не нравилось. Может, руллы на борту корабля и впрямь погибли, но в это мало верилось. Руллы были почти лишены костей. Не считая полудюжины расположенных в стратегически важных точках хрящей, их тела представляли собой сплошные мышцы.

С мрачным видом Джеймисон сквозь телескопические «глаза» одного из «защитников» разглядывал разрушенный корабль. Тот лежал в яме, зарывшись носом в гравий. Нижние пластины были сплющены. Похоже, единственный залп, который Джеймисон обрушил вчера на руллский корабль, оказался гибельным для него.

Судя по общему впечатлению — никаких признаков жизни. Если это трюк, то чрезвычайно умелый. По счастью, существовали методы проверки, дающие возможность прояснить этот вопрос хотя и не окончательно, но в достаточной мере убедительно.

Он провел испытания.

Монолитное каменное плато гудело, вторя звуку стрельбы мобильного бластера. Шум возрос до рева, когда ядерный реактор бластера нагрелся, развив максимум своей активности.

Под воздействием огневого вала корпус вражеского корабля задрожал и слегка изменил свой цвет, но это было все. Спустя десять минут Джеймисон выключил бластер и уселся, не зная, что и думать.

Защитные экраны руллского корабля были полностью развернуты. Может, они автоматически открылись, когда вчера вечером он дал залп по кораблю? Или это было сделано уже после нападения, на случай новой атаки вроде сегодняшней?

Уверенности не было. Это тревожило, как всегда, когда что-то остается неясным. Может, руллы лежат внутри мертвые. Или раненые, неспособные причинить Джеймисону никакого вреда. А может, они потратили ночь, нанося по всему плато эллевые линии, регистрирующие наличие нервной системы, — ему приходилось все время следить за тем, чтобы ни в коем случае не смотреть прямо на землю. Или, может, они просто ожидают прибытия своего более крупного корабля.

Последнюю возможность не имело смысла даже обдумывать; она означала безоговорочную смерть, не оставляя ни малейшей надежды.

С хмурым видом Джеймисон разглядывал внешние повреждения вражеского корабля. Насколько он мог видеть, пока все металлические детали сохраняли целостность, однако днище корабля вдавилось внутрь на глубину от одного до четырех футов. Какая-то радиация определенно проникла в корабль, и вопрос был в том, что именно подверглось ее воздействию.

В свое время ему пришлось тщательно изучить не меньше дюжины захваченных кораблей руллов, и если этот соответствовал обычным стандартам, то центр управления должен находиться впереди, вместе с наглухо закрытым бластерным отсеком. В задней части двигательный отсек, два склада: один с топливом и оборудованием, другой с продовольствием — и…

С продовольствием. Джеймисон аж подпрыгнул, устремив взгляд широко раскрытых глаз на продовольственный отсек, явно пострадавший больше, чем любая другая часть корабля.

Ну конечно! Какая-то радиация просочилась туда, отравляя продовольствие, а у руллов пищеварительная система работает очень быстро, и, значит, все они погибли.

Джеймисоном овладела безумная надежда. Он вздохнул от полноты души и решил, что можно двигаться обратно. Поворачиваясь, он совершенно случайно бросил взгляд на скалу, за которой укрывался от возможного прямого огня.

И увидел на ней эллевые линии. Сложный узор, основанный на глубоком, хотя и нечеловеческом изучении человеческой нервной системы. Джеймисон узнал его, остолбенел от ужаса и с болью подумал: «Где, где я должен упасть? У какой скалы?»

С решимостью отчаяния, собрав все силы, он боролся, чтобы еще хоть какое-то время не потерять сознания, чтобы увидеть эти линии снова. И он увидел, коротко, как при вспышке, пять вертикальных линий и над ними еще три, своими колеблющимися концами указывающие на восток.

Давление внутри него все возрастало, а он продолжал бороться за то, чтобы сохранить способность рассуждать. Сражался за то, чтобы вспомнить, есть ли широкие выступы ниже края обрыва в восточном направлении.

Есть. С последним мучительным всплеском надежды он вспомнил их.

«Есть, — подумал он. — Вон там. И там. Надо упасть на вон тот».

Изо всех сил удерживая в сознании образ нужного выступа, Джеймисон повторял и повторял команду, которая могла спасти ему жизнь. Последней мрачной мыслью было, что теперь все сомнения развеялись. Руллы выжили.

А потом нахлынула темнота, словно внезапно опустилась завеса ночи.

С суровым видом рулл плавно заскользил к спасательной шлюпке человека и с безопасного расстояния осмотрел ее. Защитные экраны были установлены, но он не знал точно, когда это произошло, перед утренним нападением или после него. А может, они автоматически включились при его, рулла, приближении.

Уверенности не было. Это тревожило. Повсюду на плато была бесплодная земля, такая пустошь, какой ему нигде видеть не доводилось. Может, человек мертв и его безжизненное тело лежит далеко у подножия горы. Может, он внутри корабля и сильно ранен; к несчастью, ему хватило времени вернуться в безопасное укрытие своего корабля. А может, он поджидает внутри, настороженный, агрессивный, сознающий неуверенность своего врага и полный решимости использовать все преимущества этой неуверенности.

Рулл установил наблюдательное устройство, которое сообщит ему, если люк откроется. Потом он вернулся в туннель, осторожно прополз по нему к своему кораблю и замер в ожидании, готовый ко всяким неожиданностям.

Чувство голода усиливалось, с каждым часом становясь все настоятельнее. Нужно как можно меньше двигаться. В критический момент ему понадобится вся энергия.

Джеймисон зашевелился, чувствуя, как тело сотрясают спазмы боли. Сначала казалось, что она везде, что его окутывает облако боли, от которой пот выступил по всему телу. Постепенно, однако, она сконцентрировалась в нижней части левой ноги.

Боль ритмично пульсировала по нервам. Медленно текли минуты, и в конце концов мелькнула мысль: «Похоже, у меня растянута лодыжка». На самом деле, конечно, пострадала не только нога. Давление, сбросившее его сюда, все еще прижимало тело к земле, словно тяжелая плита. Было неясно, как давно он лежит здесь, какое-то время без сознания, но, когда ему в итоге удалось открыть глаза, солнце все еще сияло в небе, хотя теперь почти прямо над головой.

Оно медленно перемещалось над краем нависающего сверху обрыва, и Джеймисон провожал его рассеянным, бессмысленным взглядом. И только когда тень обрыва внезапно упала на лицо, он окончательно пришел в себя и вспомнил об угрожающей ему смертельной опасности.

Понадобилось время, чтобы сознание освободилось от остатков эллевого «захвата». И пока тот ослабевал, Джеймисон пытался и до некоторой степени сумел оценить всю трудность своего положения. Он упал с обрыва на крутой склон, угол подъема которого был не меньше пятидесяти пяти градусов; ему спасло жизнь то, что тело застряло в зарослях чуть пониже края обрыва.

А нога, скорее всего, зацепилась за корни; так он ее и потянул.

Осознав природу своей боли, Джеймисон воспрянул духом. Он спасен. Несмотря на довольно значительные, хотя и не смертельные повреждения, концентрация воли и отчаянное желание добраться до этого края обрыва, прежде чем упасть, в конечном счете позволили ему сделать это.

Он начал карабкаться по склону. Это оказалось не слишком трудно; почва была каменистая, шершавая, поросшая кустарником. Хуже стало, когда он попытался забраться на выступ, нависающий над головой на высоте десяти футов; тут поврежденная лодыжка стала серьезной помехой.

Четырежды Джеймисон соскальзывал обратно, хотя изо всех сил пытался удержаться; на пятой попытке пальцы, отчаянно скребущие по краю утеса, зацепились за достаточно прочный корень. Он подтянул себя на плато и испытал острое чувство победы.

Сейчас, когда смолкли шорох и царапанье, сопровождающие титанические усилия профессора, тишину нарушало лишь его тяжелое дыхание. Взгляд с беспокойством обшаривал расстилающееся перед ним плато, но нигде не было никаких признаков движения.

Он пополз в сторону своей шлюпки, стараясь все время прижиматься к скале. Что случилось с руллом, выяснить так и не удалось. А теперь из-за поврежденной лодыжки придется несколько дней торчать внутри корабля и лишь гадать, что произошло с врагом.

Профессор Джеймисон лежал на койке и размышлял. Он слышал стук своего сердца и редкие случайные звуки. И все. Он попытался включить радио, но оно молчало. Никаких статических разрядов, никакого хотя бы слабого сигнала. На таком колоссальном расстоянии даже самое современное радио не работало.

Джеймисон поискал и на волнах наибольшей активности руллов, но там тоже царила тишина. По-видимому, поблизости их не было.

Он оказался заперт на необитаемой планете, в маленьком корабле с неработающими двигателями.

Лучше не думать об этом.

— Здесь, — уговаривал он себя, — мне предоставляется возможность осуществить эксперимент века.

Эта идея притягивала его, как огонь ночную бабочку. До сих пор никого из руллов не удавалось сохранить живым. Один из них около года находился в плену в бессознательном состоянии, но и его рассматривали как бесценное сокровище. А здесь ситуация просто идеальная.

«Мы оба с ним пленники». Пленники обстоятельств, окружающей среды и, следовательно, некоторым странным образом пленники друг друга. Только здесь нет необходимости убивать себя.

Можно выяснить массу интереснейших вещей. Величайшая тайна, непосредственным образом касающаяся человечества, — это мотивы действий руллов. Почему они так жаждут полного уничтожения людей? Почему без всякой необходимости идут на потерю дорогостоящих кораблей, нападая на земные, рискнувшие вторгнуться в их пространство, хотя знают, что через несколько недель те и сами улетят? И почему пленники, обладающие способностью убивать себя усилием воли, идут на это, даже не попытавшись выяснить, какая им уготована судьба? Земляне не раз хотели использовать их просто как посланцев.

Может, руллы таким образом пытаются скрыть какой-то ужасный недостаток своего строения, о котором люди даже не подозревают?

Джеймисон лежал на койке, обдумывая, рассматривая проблему то так, то этак, и потенциальные возможности сражения человека с руллом один на один вселяли в него бодрость.

На протяжении этих жарких дней он время от времени подтаскивал себя к креслу пилота и около часа вглядывался в экраны. Видел плато и даль, открывающуюся за ним. Видел небо Лаэрта III, голубовато-розовое небо, молчаливое и безжизненное.

Его тюрьма, вот что это такое, думал он. Профессор Джеймисон, чье появление на любой обитаемой планете всегда вызывало ажиотаж, чей спокойный голос в Совете галактической империи Земли зачастую имел решающее значение, — этот самый Джеймисон торчит здесь в одиночестве, лежит на койке и ждет, когда заживет нога и можно будет начать экспериментировать с руллом.

Это казалось невероятным. Однако по мере того, как проходил день за днем, его уверенность возрастала.

На третьи сутки он уже смог потихоньку ходить и занялся самыми неотложными проблемами. Прежде всего, начал создавать мнемонический экран. И на пятый день закончил его. Потом нужно было сделать запись. Это оказалось нетрудно; лежа на койке, он снова и снова вспоминал детали, и все пошло как по маслу.

Профессор спрятал записывающее устройство примерно в двухстах ярдах от шлюпки, под деревьями, а жестяную коробку с едой зашвырнул на дюжину футов по ту сторону экрана.

Остаток дня тянулся медленно. Это были шестые сутки со времени появления руллского корабля и пятые с тех пор, как Джеймисон растянул лодыжку.

Наступила ночь.

Волнообразно скользя как тень под светом звезд Лаэрта III, рулл приблизился к установленному человеком экрану. Тот ярко сиял во мраке плато — капля света в темной бесконечности неровной каменистой почвы и карликового кустарника.

В сотне футов от светового пятна он почувствовал еду — и понял, что это ловушка.

Для рулла шесть дней без еды означали огромную потерю энергии, блокировку восприятия цвета на множестве уровней и ослабление жизненной силы до такой степени, что он скорее напоминал бесплотную тень, чем живое существо. Внутренний мир расчлененной нервной системы стал похож на разрядившуюся батарею с множеством органических элементов, утрачивающих связь друг с другом по мере того, как таяла энергия. Йели смутно, но с ужасной тревогой осознавал, что лишь часть его нервной системы может быть со временем восстановлена до обычного уровня. И то лишь при условии, что этот процесс начнется в самое ближайшее время. Еше несколько шагов вниз, и единственно возможным выходом даже для Аэйша, верховного йели, станет древняя-древняя мера принудительного самоустранения.

Ползущее тело остановилось. Визуальный центр позади каждого глаза воспринимал изображение на экране в узком цветовом диапазоне. Рулл просмотрел запись с начала до конца и потом просмотрел ее снова, страстно желая повторения со всем пылом примитивного существа, в которое медленно превращался.

Разворачивающаяся на экране история начиналась в глубоком космосе. Человеческая спасательная шлюпка отделилась от боевого корабля. Было показано, что боевой корабль следует к военной базе, берет там припасы, большой отряд пополнения и отправляется в обратный путь. Затем запись снова переключилась на спасательную шлюпку, опускающуюся на Лаэрт III, показала все, что произошло потом, дала понять, что ситуация опасна для них обоих, — и указала единственно безопасное решение.

В финальных эпизодах демонстрировалось, как рулл подходит к жестянке неподалеку от экрана и открывает ее. Давалось детальное объяснение того, как это сделать, и в конце было показано, как рулл энергично поглощает еду.

Каждый раз при приближении этих заключительных кадров рулла охватывало горячее желание, чтобы все оказалось правдой. Однако только после седьмого прогона он решился преодолеть расстояние, отделяющее его от жестянки. Он знал — это ловушка, возможно, даже смерть… Неважно. Чтобы выжить, он должен использовать любой шанс, в том числе и этот. Только рискнув съесть то, что находится в жестянке, он мог надеяться остаться в живых.

Сколько времени пройдет, прежде чем командиры кораблей, летящих во мраке космоса, решатся нарушить его строгий приказ? Он не знал. Но это непременно произойдет. Даже если они будут колебаться так долго, что вражеские корабли прибудут сюда раньше, в конце концов это непременно произойдет.

Они прилетят, когда решат, что могут приземлиться тут, не опасаясь навлечь на себя его гнев.

А до тех пор сойдет любая еда, какую удастся получить.

Он осторожно протянул присосок и активизировал автоматический консервный нож.

Шел пятый час утра, когда профессора Джеймисона разбудил негромкий сигнал тревоги. Снаружи было еще черным-черно. Сутки на Лаэрте продолжаются двадцать шесть звездных часов, в первый же день профессор перестроил свой хронометр, и в это время года до рассвета оставалось еще три часа.

Джеймисон не торопился вставать. Сигнал тревоги должен был звучать, пока жестянка открыта, и в ней остается еда. Звон продолжался еще пятнадцать минут, что было просто замечательно. Этот промежуток времени полностью соответствовал способности рулла абсорбировать три фунта свинины.

Именно из-за этого на протяжении пятнадцати минут представитель расы руллов, смертельного врага людей, находился во власти своих собственных ментальных вибраций. Точно так нервная система других руллов реагировала на еду в лабораторных экспериментах. К несчастью, очнувшись, эти другие руллы тут же убивали себя, и сколько-нибудь точных результатов получить не удалось. Однако экфория — наука, позволяющая извлекать прошлый опыт из долговременной памяти и переводить его в оперативную, — утверждает, что подсознание и разум, поглощенный чем-то настолько, что не отдает себе отчета во всем остальном, подобны друг другу.

Джеймисон лежал в постели, улыбаясь в темноту. В конце концов он решил снова заснуть и только тут понял, насколько возбужден.

Это величайший момент в истории войны между руллами и людьми; конечно, нельзя позволить ему остаться незамеченным. Джеймисон выбрался из постели и налил себе вина.

Попытка ментальной атаки рулла позволила Джеймисону обратить внимание на его собственные возможности в этом направлении. Обе расы нащупали некоторые слабые стороны друг друга.

Да, они действовали из разных побуждений. Руллы стремились лишь к одному — истреблять. Люди пытались вступить в контакт, рассчитывали заключить союз. Однако что касается методов… В этом отношении и те и другие проявляли безжалостность, кровожадность, жестокость. Внешнему наблюдателю временами было бы трудно отличить одних от других.

И все же разница в цели была очень велика — как между белым и черным, светом и тьмой.

Данная ситуация была чревата сложностями лишь в одном случае: сейчас, когда рулл наелся, у него могло проснуться желание начать разрабатывать планы в своем духе.

Джеймисон вернулся в постель и лежал, глядя во мрак. Он трезво оценивал возможности рулла, но, раз уж было решено провести эксперимент, никакой риск не должен рассматриваться как чрезмерный.

Поворочавшись, он наконец заснул сном человека, уверенного, что ситуация складывается в его пользу.

Утром Джеймисон оделся потеплее и вышел в холодный рассвет. И снова, уже в который раз, до глубины души прочувствовал атмосферу полной изоляции. С востока дул сильный ветер, лицо покалывало. Снег, удивился Джеймисон?

И тут же забыл об этом. Сегодня — особенное утро, и у него есть дела поважнее. Однако, напомнил он себе, нужно действовать с обычной осторожностью.

В сопровождении «защитников» и мобильного бластера он зашагал к мнемоническому экрану. Тот был установлен на открытом возвышенном месте, откуда хорошо просматривался с множества точек, обеспечивающих надежное укрытие. И на первый взгляд был не поврежден. Джеймисон проверил систему и на всякий случай еще раз прокрутил запись.

Уже забросив вторую жестянку с едой в траву около экрана и собираясь уходить, он подумал: «Странно. Металлическая рама экрана будто отполирована».

Внимательное обследование показало, что металл покрыт какой-то прозрачной субстанцией. Джеймисон почувствовал слабость, когда понял это.

Эмоции захлестнули его: «Что он хочет мне показать? Чтобы я не стрелял? Если это так, я не буду стрелять, даже увидев нацеленный в меня бластер».

Он соскреб немного субстанции и пошел к шлюпке, напряженно размышляя: «Где он взял это вещество? Обычно такие материалы не являются частью снаряжения исследовательского судна».

Ужасное подозрение, что происшедшее не было случайностью, все крепло. Прищурив глаза, Джеймисон размышлял о возможных последствиях этого события, когда немного в стороне увидел рулла. Впервые за все эти дни на плато он увидел рулла.

«Как это понимать?»

Воспоминание о том, что нужно делать, пришло к руллу вскоре после того, как он поел. Сначала оно было туманным, но с каждым мгновением становилось все яснее.

Ощущение, что возвращается энергия, было не единственным.

Визуальные центры различали больше света. Залитое светом звезд плато сверкало ярче — хотя и не настолько, как это вообще было для него возможно, но поток определенно был направлен вверх, а не вниз. Никогда больше зрение не станет нормальным. Зрением управляет мозг, а эта часть его разума утратила возможность интерпретации.

Рулл испытывал невыразимое счастье уже оттого, что не стало еще хуже.

Он заскользил вдоль края обрыва, остановился и посмотрел вниз. Даже с частично восстановившимся ночным зрением зрелище было захватывающее. Даль внизу и бесконечное пространство до горизонта. Когда летишь на космическом корабле, высота почти не ощущается. Но смотреть вниз с каменной стены в эти бездонные глубины — совсем, совсем другое впечатление. И то, что это зрелище так его захватило, лишний раз подчеркивало, в каком плачевном состоянии он находится. И напоминало, чем он занимался до того, как начал испытывать муки голода.

Рулл отвернулся от обрыва и заторопился туда, где на обломках его корабля все эти дни оседала пыль. На изломанных, искореженных обломках, наполовину увязнувших в твердом фунте Лаэрта III. Он проскользнул между вдавленными пластинами внутрь, разыскивая ту, в которой день назад почувствовал дрожь антигравитационной вибрации. Кратковременную, но яростную искорку вибрации, которую можно попытаться раздуть.

Рулл работал упорно и целеустремленно. Пластина была все еще жестко скреплена с каркасом корабля. И первым делом, душераздирающе трудным делом, было оторвать ее. На это ушли часы.

Р-р-и-и-и-п! Наконец пластина уступила, совсем чуть-чуть перегруппировав свою нуклеиновую структуру. Смещение оказалось бесконечно малым, отчасти потому, что направляющая энергия тела рулла была не в норме, а отчасти потому, что смещению лучше таким и быть — небольшим. Существовала такая вещь, как высвобождающаяся энергия, которой при большем объеме перегруппировки хватило бы, чтобы взорвать гору.

Нет, понял рулл в конце концов, эта пластина не несла в себе подобной угрозы. Это стало ясно, как только спустя некоторое время он заполз на нее. От нее исходило такое слабое ощущение энергии аура-ед, что он вообще засомневался, сумеет ли она оторваться от земли.

Однако она сумела. Тест показал, что пластина способна подняться на семь футов; вот и все возможности, которыми рулл располагает. Этого хватит только для атаки.

Его не одолевали никакие сомнения. Эксперимент закончен. Его единственная цель — убить человека, и единственный вопрос был: как сделать так, чтобы в процессе этого человек не убил его? Ах да, лак!

Рулл старательно покрыл пластину лаком, высушил сушильным аппаратом, поднял ее и потащил на спине в заранее намеченное укромное место.

Зарывшись вместе с пластиной в палую листву, рулл почувствовал себя спокойнее. Он осознавал, что налет цивилизованности слетел с него. Это поражало, но не вызывало сожалений.

Предлагая ему еду, двуногое существо, совершенно очевидно, преследовало какие-то свои цели. Опасные цели. И единственной достойной реакцией на всю эту затею с экспериментом на плато была немедленная смерть. Без каких-либо проволочек.

Рулл лежал, напряженный, свирепый, без единой отвлекающей мысли, ожидая, когда появится человек.

Это выглядело как едва ли не самое отчаянное предприятие, которое Джеймисону приходилось видеть за все годы своего служения. В обычных обстоятельствах он справился бы с проблемой без труда, но сейчас сознательно — сознательно — оттягивал момент начала действий, наблюдая за неспособностью врага нанести ему удар, за красиво отлакированной пустотой.

В результате столь неожиданно проявленное естественное качество едва не погубило его. Рулл вылетел из-под группы деревьев, взгромоздившись на антигравитационную пластину. Удивляло то, что такая большая пластина смогла подняться в воздух. Согласно тестам, проведенным Джеймисоном в первое же утро, пластины были лишены всей своей энергии. И тем не менее одна уцелела и сейчас летела с той характерной антигравитационной легкостью, которую руллские ученые сумели довести до совершенства.

Принцип их движения базировался на вращении планеты вокруг своей оси. Скорость полета пластины, конечно, далеко не достигала восьмисот миль в час — такова скорость вращения планеты, — но была достаточно велика.

Призрачный кусок металла и распластавшийся на нем шестиногий червяк обрушились на Джеймисона с воздуха, но, даже когда он выхватывал оружие и делал выстрел, у него хватило самообладания напомнить себе: «Не убивай!»

Это было трудно, ох как трудно. Потребовалось максимально сосредоточиться, чтобы создать правдоподобную имитацию, а ведь на все про все у него имелось не больше секунды, и пришлось позволить руллу приблизиться на расстояние меньше десяти футов.

Помогло давление воздуха на металлическую пластину, которое наклонило ее, как крыло самолета, отрывающегося от земли. Джеймисон выстрелил в открывшуюся взору нижнюю часть, опалил пластину, прожег ее и заставил рухнуть в кустарник справа от себя.

И дальше он, тоже сознательно, не торопился развивать свой успех. Когда он наконец добрался до кустарника, рулл был уже в пятидесяти футах от него, скользил на своих составных присосках на вершину холма. И вскоре исчез среди деревьев.

Джеймисон не стал преследовать его, не стал стрелять второй раз. Вместо этого он тщательно изучил пластину рулла. Вопрос был в том, как рулл сумел оживить в ней гравитацию без необходимых для этого сложных механизмов? И если он оказался способен создать для себя такой «парашют», почему не полетел вниз, к лесу, где мог найти пищу и спрятаться от врага-человека?

На второй вопрос ответ нашелся сразу же, как только профессор поднял пластину. Она имела «нормальный» вес; по-видимому, ее энергии хватило только-только на то, чтобы пролететь меньше ста футов. То есть она ни за что не дотянула бы полторы мили до леса внизу.

Джеймисон решил не рисковать. Сбросил пластину с обрыва и провожал ее взглядом, пока она падала. Возвращаясь к шлюпке, он вспомнил про лак.

Ну, это оказался не сигнал, пока нет.

Джеймисон проверил принесенный с собой соскреб. Химически это была просто смола, которую используют для изготовления лаков. Стабильная с точки зрения атомного строения. С позиций электроники, она преобразовывала свет в энергию на вибрационном уровне человеческой мысли.

Так вот в чем дело! И что же там записано?

Джеймисон исследовал лак на всех материальных и энергетических уровнях, для сравнительного анализа. Как только подтвердилось, что лак изменен на электронном уровне — это было очевидно, но тем не менее это следовало доказать, — он преобразовал запись в изображения. Результат представлял собой причудливое переплетение фантазий.

Символы. Профессор достал книгу «Интерпретация символов подсознания» и нашел перекрестную ссылку: «Запреты, психические».

Найдя нужную страницу и строку, он прочел: «Не убивай!»

— Ну, я и… — вслух произнес Джеймисон в тишине шлюпки. — Именно это и произошло.

Он испытал чувство облегчения, которое, однако, быстро испарилось. На данной стадии лично он не намерен убивать, но рулл-то не знал этого. Его подсознание накладывало запрет на убийство, но этот запрет был слишком слаб, и даже сейчас, потерпев поражение, рулл находился под преобладающим воздействием потребности нападать.

Это тревожило. Пока Джеймисону удавалось находить выход из опасных ситуаций, но сам он удачных не создавал. Его согревала надежда, однако этого было недостаточно.

Он больше не должен рисковать. Даже заключительный эксперимент следует отложить до прибытия «Ориона».

В каком-то смысле человеческие существа очень уязвимы. Проявив достаточное искусство, можно пробудить безжалостность, впечатанную в саму структуру клеток, из которых они состоят.

Джеймисон не сомневался, что рулл непременно попытается сделать это еще раз. Последний.

На девятую ночь, за день до прибытия «Ориона», Джеймисон не стал бросать жестянку с едой. На следующее утро он полчаса просидел у радио, пытаясь наладить связь с кораблем. Передал детальный отчет обо всем случившемся и изложил свои планы, включая намерение проверить, в каком состоянии находится рулл, учитывая длительный период голода.

Подпространство молчало, будто вымерло.

В конце концов Джеймисон оставил попытки установить связь с кораблем и вышел наружу. Быстро собрал инструменты, которые требовались для эксперимента. На плато было пусто, как всегда. Он проверил свое снаряжение, взглянул на часы. Они показывали одиннадцать минут первого. Внезапно занервничав, профессор решил больше не ждать.

После мгновенного колебания он нажал на кнопку. Источник рядом с экраном начал вести передачу на очень высоком энергетическом уровне. Это была вариация того ментального ритма, который разум рулла испускал на протяжении четырех ночей.

Джеймисон медленно возвращался к шлюпке, намереваясь снова попытаться установить контакт с «Орионом». Оглянувшись, он увидел, что рулл скользит по поляне, направляясь прямо к источнику вибрации.

Джеймисон непроизвольно остановился, зачарованный, и тут взревела аварийная система шлюпки. Этот жуткий пронзительный звук разнесся на крыльях ледяного ветра. Поймав его, включилось радио на запястье Джеймисона и автоматически синхронизировалось с мощным передатчиком шлюпки. Чей-то голос настойчиво произнес:

— Профессор Джеймисон, это «Орион». Мы слышали ваш вызов, но сознательно воздерживались от ответа. Около солнца Лаэрта собрался весь флот руллов. Мы попытаемся подобрать вас примерно через пять минут. Оставьте все дела…

Слушая радио, уголком глаза Джеймисон заметил движение в небе. Две темные капли взорвались, превратившись в огромные шары. Над головой с ревом промчались руллские боевые суперкорабли. Циклон, сопровождающий их прохождение, едва не оторвал Джеймисона от земли, пришлось отчаянно вцепиться в перекрученные корни кустов.

На пике скорости вражеские корабли сделали крутой вираж и устремились к плато. Ожидая смерти и начиная понимать, что именно происходит вокруг, Джеймисон дрогнул. Однако яркие вспышки с грохотом пронеслись мимо — целились явно не в него. И тут до профессора дошло. Спасательная шлюпка! Они стреляли в его спасательную шлюпку.

Джеймисон застонал, представив себе, как она гибнет в огненном взрыве. А потом уже для мыслей и сожалений не осталось времени.

В поле зрения появился третий боевой корабль. Джеймисон попытался разобрать, чей он, но тот внезапно развернулся и улетел. Радио на запястье снова ожило.

— Сейчас мы не в силах вам помочь. Спасайтесь, как можете. Наши корабли сопровождения попытаются заманить руллский флот под удар большой боевой группы у звезды Бианка и потом вер…

Сообщение прервалось, и в тот же миг далеко в небе возникла ослепительная вспышка. Прошло около минуты, прежде чем холодный воздух Лаэрта откликнулся эхом на грохот дальнего взрыва. Звук угасал медленно, неохотно, как бы цепляясь затихающими обертонами за каждую молекулу воздуха.

В конце концов воцарилась тишина, странная, не мирная, похожая на затишье перед бурей, — неподвижность обреченности, напоенная безмерной угрозой.

Пошатываясь, Джеймисон поднялся. Нужно было выяснить, случилось ли то самое страшное, о чем он не осмеливался даже думать.

Он припустил туда, где стояла его шлюпка, но замер на полпути. Весь участок утеса точно ножом срезало. И никаких признаков шлюпки.

Он ожидал этого, но шок от реальности был ужасный.

Припав к земле, точно испуганное животное, Джеймисон смотрел вверх, в угрожающие просторы неба. Оно было пусто. Никакого движения, никаких звуков, если не считать завывания ветра. Он был один во вселенной между небом и землей — разум, балансирующий на краю бездны.

Руллские корабли промчались над горами, чтобы оценить ситуацию на плато, и попытались уничтожить его.

Что это за рулл такой тут с ним, ради которого боевые суперкорабли с ревом пикировали, стараясь защитить его от любой угрозы?

Ну, как бы то ни было, удача не полностью была на их стороне. Джеймисон оскалился. Да, не полностью. Однако следует поторопиться. В любой момент они могут посадить тут один из истребителей, чтобы спасти своего драгоценного рулла.

Он побежал, чувствуя странное единение с ветром. Ему было знакомо это чувство — ощущение того, как в моменты острого возбуждения просыпается первобытная дикость. Почти как в бою. И очень важно отдаться этому ощущению всем телом и всей душой. Нельзя стать воином и добиться победы, если тело или душа работают только наполовину. Требовалось все, все.

Джеймисон падал, поднимался, почти не чувствуя боли, и несся дальше. Он добежал весь в крови, но добежал.

Небо молчало.

Спрятавшись под кустами, он посмотрел на рулла.

Плененного рулла, своего рулла, с которым он мог делать все, что душа пожелает. Наблюдать, принуждать, воспитывать, обучать — самый быстрый курс обучения за всю историю мира. Сейчас не время не спеша обмениваться информацией.

Лежа под кустами, профессор нажимал кнопки на пульте, управляющем экраном.

Рулл сновал перед экраном туда и обратно. Вот он увеличил скорость, потом уменьшил ее, потом снова увеличил — в соответствии с волей Джеймисона.

Несколько тысяч лет назад, в двадцатом столетии, было сделано классическое и опережающее свое время исследование, которое дало один чрезвычайно важный результат. Человек по имени Павлов кормил лабораторного пса через постоянные интервалы времени, и одновременно звенел звонок. Вскоре пищеварительная система пса точно так же реагировала на один звонок, как на пищу и звонок вместе.

Сам Павлов так и не осознал важности своего обучающего процесса. Но то, что началось в те далекие дни, впоследствии развилось в точную науку, которая позволяла управлять животными, пришельцами — и людьми — практически как угодно. Только руллы нарушали стройную картину контрольных экспериментов, срывая их своей неудержимой волей к смерти. Ученые уже предвидели, какая трагическая судьба ждет галактическую империю Земли, если не удастся каким-то образом проникнуть в сознание руллов.

Уж так отчаянно Джеймисону не повезло, что он не имел времени для реального проникновения.

Того, кто медлил здесь, на этом каменистом плато, ждет смерть.

Но даже то, что он должен сделать, — минимум того, что он должен сделать, — потребует траты драгоценного времени. Туда и обратно; туда и обратно; необходимо установить ритм повиновения.

Образ рулла на экране был очень похож на оригинал. Трехмерный, и движения, как у автомата. Воспротивиться этому вызову было невозможно, воздействие затрагивало все основные нервные центры. Рулл так же не мог вырваться из заданного ритма, как не мог сопротивляться импульсу голода.

После того как он бездумно прошагал туда-обратно пятнадцать минут, изменяя скорость под управлением Джеймисона, профессор начал заставлять рулла и его изображение карабкаться на деревья. Вверх, потом снова вниз, и так раз шесть. Потом Джеймисон ввел свое изображение.

Напряженно, одним глазом глядя в небо, а другим на разворачивающуюся перед ним сцену, он следил за реакцией рулла на присутствие человека. Обычно запах человека стимулировал пищеварительную систему руллов. Это было ясно из того, каким образом открывались и закрывались их присоски. Когда несколько минут спустя Джеймисон заменил свое изображение собой, он с удовлетворением обнаружил, что этот конкретный рулл временно утратил обычную для них реакцию автоматического голода, испытываемого при виде человеческого существа.

И теперь, достигнув стадии полного контроля, Джеймисон заколебался. Сейчас не время делать тесты. Может ли он потратить на них время?

Он понимал, что должен. Такой возможности, вероятно, еще сотню лет не представится.

Когда двадцать пять минут спустя профессор закончил тесты, то побледнел от волнения. И подумал: «Вот оно. Мы сделали это».

Он потратил десять драгоценных минут, излагая суть своего открытия через записывающее устройство радио на запястье и от всей души надеясь, что передатчик шлюпки уцелел при падении с горы. Поймал еле слышный отклик и послал свое сообщение в подпространство.

И выждал десять минут. Ответа не было.

Понимая, что сделал все, что мог, Джеймисон подошел к краю обрыва, откуда планировал начинать спуск.

Поглядел вниз, содрогнулся, вспомнил передачу с «Ориона»: «…собрался весь флот руллов…»

Больше никаких задержек!

Он опустил рулла на первый выступ. Спустя момент застегнул лямки на себе и шагнул в пустоту. Спокойно, с легкой силой рулл схватил другой конец веревки и опустил Джеймисона на выступ рядом с собой.

Они продолжали спускаться. Это была трудная работа, хотя они использовали очень простую систему.

Человек и рулл были связаны длинной пластиковой веревкой. Металлический прут, обычно используемый для того, чтобы чистить гладкие бока космического корабля, позволял удерживаться на нужном месте, пока веревка делала свое дело.

На каждом выступе Джеймисон втыкал прут в уходящий вниз склон твердой скалы. Веревка скользила по системе блоков пруга, когда рулл и он по очереди опускали друг друга к уступу далеко внизу.

В момент, когда оба снова оказывались на одном уступе, Джеймисон выдергивал прут из скалы, и он падал вниз, снова готовый к использованию.

День уплывал во тьму, как встревоженный человек в сон, — медленно, устало. Джеймисон разгорячился, выдохся и начал впадать в уныние, чувствуя, как ноют мышцы.

Он видел, что рулл все яснее осознает его присутствие. Он все еще сотрудничал, но в его глазах появлялось напряженное выражение каждый раз, когда он опускал Джеймисона вниз.

Действие условного рефлекса заканчивалось. Рулл выходил из транса. Спуск необходимо завершить до ночи.

Был момент, когда Джеймисон засомневался, что это ему удастся. Он заметил, что рулл бросает на него быстрые, нервные взгляды. Когда рулл опускал его вниз на выступ рядом с собой, его голубые глаза, пристально глядящие голубые глаза придвигались все ближе и ближе к Джеймисону. И потом, когда ноги профессора оказывались на уровне этих странных глаз, они поворачивались, провожая его взглядом.

Напряженный взгляд рулла напомнил Джеймисону о его открытии. Он злился на себя, что никогда прежде это не приходило ему в голову. На протяжении столетий человек знал, что усилия видеть ясно требуют по меньшей мере двадцати пяти процентов энергии всего тела. Ученые Земли должны были догадаться, что обширный волновой диапазон глаз рулла был продуктом балансирования деятельности желез на фантастически высоком энергетическом уровне. Балансирования, которое, будучи поколеблено, наверняка нарушает что-то и в самом разуме, временно или навсегда.

Открытие Джеймисона состояло в том, что это нарушение было необратимым.

Как должен сказываться длительный период голодания на таком типе нервной системы?

Это открытие могло изменить саму природу войны. Оно объясняло, почему руллские корабли никогда не нападали на человеческие продовольственные базы и линии питания: руллы не хотели идти на риск адекватного ответа. Оно объясняло, почему руллские корабли так безжалостно сражались со вторгшимися в их пространство земными кораблями. Оно объясняло их безжалостное уничтожение других рас. Руллы жили в постоянном страхе, что их ужасная слабость может выплыть наружу.

На губах Джеймисона заиграла почти варварская улыбка предвкушения. Если его сообщение будет получено или если ему удастся выбраться отсюда, очень скоро руллы начнут испытывать муки голода. Земные корабли сконцентрируют свои атаки именно в этом направлении. Запасы продовольствия на всех планетах будут отравлены, нападения станут проводиться без заботы о раненых, беспрерывно и совершенно безжалостно.

Можно не сомневаться, очень скоро после такого изменения тактики руллы начнут отступать в свою галактику. Это единственное разумное решение. Захватчика нужно гнать и гнать, пока он не будет вынужден вернуть все, что успел завоевать за тысячу лет.

В четыре пополудни Джеймисон вынужден был снова остановиться и отдохнуть. Он отошел от рулла и уселся на каменном выступе. Голубое небо пылало медью, ветер стих, над головой протянулась завеса облаков.

Надо отдать должное боевым кораблям землян и их сопровождению: именно благодаря их усилиям пока ни один вражеский корабль не предпринял попытки освободить рулла на плато.

Возможно, конечно, руллы просто не хотели, чтобы стало известно о присутствии здесь одного из них.

Джеймисон отбросил это предположение как непродуктивное. Чувствуя сильную усталость, он на глазок сравнил уже пройденную часть обрыва с тем, что еще осталось. По его оценкам, они преодолели две трети расстояния. Увидев, что рулл пристально смотрит на долину, Джеймисон тоже устремил туда взгляд.

Зрелище, которое открывалось их разным глазам и перерабатывалось разными мозгами, в общем и целом уныло однообразное, тем не менее производило удивительное впечатление. Лес начинался примерно в четверти мили от основания утеса и буквально не имел конца. Он покрывал и холмы, и неглубокие долины. Чуть отступив на берегу широкой реки, за ней он вздымался снова, карабкаясь по склонам затянутых туманом далеких гор.

Часы Джеймисона показывали четыре пятнадцать. Пора двигаться дальше.

В двадцать пять минут седьмого они добрались до выступа на высоте ста пятидесяти футов над холмистой равниной. Пришлось использовать всю длину веревки. Первым внизу оказался рулл, и эта операция прошла без всяких инцидентов. Джеймисон с любопытством смотрел на него сверху. Интересно, что он станет делать, оказавшись на свободе?

Рулл поднял на него взгляд и ждал.

Джеймисон помрачнел — потому что это была возможность, которой он не воспользовался. Он повелительно замахал руллу рукой и вытащил бластер. Рулл попятился, но остановился в укрытии огромной скалы. Кроваво-красное солнце опускалось за горы, на землю надвигалась тьма. Джеймисон съел свой обед. Заканчивая трапезу, он заметил внизу движение.

Рулл скользил неподалеку от подножия утеса.

И вскоре исчез за его выступом.

Выждав немного, Джеймисон начал спуск. Этот процесс лишил его последних сил, но зато теперь под ногами была твердая земля. Где-то на расстоянии трех четвертей спуска он поранил палец о шершавый участок веревки.

Добравшись до земли, он заметил, что палец выглядит странно серым и явно нездоровым, хотя сгущающиеся сумерки не позволяли разглядеть детали.

Джеймисон смотрел на палец, и кровь отливала от его лица. Он подумал с горечью и злостью: «Это рулл прицепил что-то к веревке, когда спускался вниз».

Внезапно все тело пронзила острая боль, похожая на удар ножа, и вслед за тем наступило оцепенение. Тяжело дыша, он попытался нащупать бластер, чтобы застрелиться, но руки одеревенели и застыли в воздухе. Джеймисон упал и замер без движения.

Никогда в жизни он так не жаждал смерти. Каждая клеточка человеческого организма унаследовала понимание своего неорганического происхождения. Пульс жизни — всего лишь тончайшая пленка, покрывающая лежащую в основе мертвую материю, такую сложную в своем искусном балансировании различных энергий. И сама жизнь — не что иное, как краткая и фактически тщетная попытка удержаться на гребне этого балансирования.

В каждое мгновение вечность ткет новый узор. Он принимает множество форм, но все они лишь видимость. Реальная форма всегда временная, не пространственная. И эта форма представляет собой кривую. Сначала вверх, потом вниз. Вверх из тьмы к свету и снова обратно во тьму.

Самец лосося разбрызгивает свою молоку на яйца самки. Джеймисона охватила смертная тоска. Самец пчелы гибнет в объятиях матки, снова превращаясь в неорганическую плесень, из которой выбрался ради одного-единственного мгновения экстаза. В человеке роковой узор впечатан в квадриллионы крошечных клеточек.

Но он там. И ждет своего часа.

Уже давно мудрые руллские ученые, исследуя химические вещества, способные оказать шоковое воздействие на нервную систему человека, возвращая ее к примитивному состоянию, нашли особый секрет человеческой жажды смерти.

Йели Мииш, скользя к Джеймисону, не думал об этом процессе. Он ждал, пока откроется возможность. И когда это произошло, постарался использовать ее в своих интересах.

Он быстро снял с человека бластер, нашел ключ от его спасательной шлюпки и четверть мили вокруг подножия утеса тащил Джеймисона до того места, куда ее отбросило взрывом руллского корабля.

Спустя пять минут мошное радио шлюпки на руллских волнах послало в пространство команду руллскому флоту.

Сумеречно. Внутри и снаружи. Джеймисон чувствовал себя так, будто лежит на дне колодца, глядя в ночь, и медленно поднимается все выше и выше, ближе к отверстию колодца.

На последних футах, приложив невероятные усилия, он посмотрел через край чего-то, окружающего его со всех сторон.

Он лежал на высоком столе в комнате, имеющей несколько больших отверстий на уровне пола. Двери, осознал он, странной формы, чуждой, нечеловеческой. Джеймисон потрясенно съежился.

Он внутри руллского корабля.

Позади него возникло скользящее движение. Он повернул голову, и глаза чуть не вылезли на лоб.

В полумраке три рулла скользили по полу к приборам, установленным позади и сбоку от Джеймисона. Они сделали пируэт на наклонной плоскости и замерли над ним. Их обычно тусклые глаза сияли в сумраке комнаты.

Джеймисон попытался сделать движение, извиваясь в удерживающих его путах. И внезапно вспомнил о препарате жажды смерти, который использовал рулл. Волной нахлынуло облегчение. Он жив. Не мертв. НЕ МЕРТВ. Рулл, наверное, помог ему, заставил двигаться и тем самым разрушил ту часть кривой, которая уводила вниз, в прах.

Он жив… для чего?

Эта мысль притушила его радость. Надежда угасла, словно задутое ветром пламя. Сознание замерло в напряженном, пронизанном ужасом ожидании.

Он смотрел на руллов, ожидая боли, и тут один из них нажал на кнопку. Часть стола, на котором лежал Джеймисон, поднялась, переводя его в сидячее положение.

И что теперь?

Он не мог видеть руллов. Попытался повернуться, но обе стороны головы сжали щитки, жестко удерживая ее.

На стене перед ним возник мерцающий серебристый квадрат. Сначала просто свет, потом изображение. Удивительно знакомое изображение, но поначалу из-за помех он не сообразил, что это такое.

А потом внезапно понял.

Это была искаженная версия той записи, которую он показывал руллу, сначала, когда кормил его, и потом с более вескими аргументами, когда открыл, в чем уязвимость смертельного врага человека.

Там было показано, как раса руллов будет уничтожена, если не согласится на мир.

В картине, которую Джеймисон видел сейчас, именно рулл настаивал на сотрудничестве двух рас. Они, похоже, не знали, что он сообщил о своем открытии другим людям. Или, возможно, этот факт выпал из сознания рулла под воздействием, которое профессор оказывал на него, когда кормил и заставлял действовать по своей указке.

Ему предстояло вернуться домой с предложением, которого человечество жаждало услышать тысячу лет. Он также понесет с собой информацию, объясняющую смысл этого предложения.

Война руллов с людьми окончена.

 

Звук

— Вам поступил вызов, — сообщил коммутатор.

Крейг щелкнул клавишей.

— Да? — сказал он еще до того, как появилось изображение.

— Это я, Джордж, — на экране возникло взволнованное женское лицо, — Джордж, мне только что звонил Игробот. Дидди отправился на поиски звука.

— Ох! — сказал Джордж, вглядываясь в лицо на экране.

Обычно она выглядела хорошо — с чистой кожей, приятной фигурой, прекрасными вьющимися черными волосами. Однако сейчас явно была не в форме: глаза панически расширены, все тело напряжено, волосы растрепаны.

— Веда, — резко сказал он, — перестань!

— Но он бродит по улицам, а, по слухам, весь район кишмя кишит шпионами йевдов.

Она содрогнулась, произнося название величайшего врага человечества.

— Игробот позволил ему уйти, так ведь? Значит, Дидди готов.

— Но его не будет всю ночь.

Крейг медленно кивнул.

— Послушай, дорогая, ничего страшного не произойдет. Это часть процесса взросления, и мы ожидаем чего-то в этом роде с тех пор, как в прошлом мае ему исполнилось девять, — он неожиданно сменил тему: — Может, тебе стоить пройтись по магазинам? Занять себя на остаток дня, чтобы выкинуть все эти тревоги из головы. Можешь потратить… — Он быстро произвел подсчеты, бросил еще один взгляд на ее лицо и решил увеличить сумму: — Пятьсот долларов. Исключительно на себя. До свидания, дорогая, и не волнуйся.

Он поспешно разорвал связь и встал. И надолго застыл у окна, глядя вниз на Верфи. С этой возвышенной точки он не мог видеть ни «Путь», ни корабль: они были по другую сторону здания. Однако сказочная страна улиц и домов очаровывала, как всегда. Верфи были пригородом Солнечного города, и огромная столица в искусственной тропической оправе представляла собой зрелище, которому не было равных в контролируемой человечеством части Галактики. Здания и парки уходили за затянутый дымкой горизонт.

Оторвав взгляд от открывающегося вдали вида, Крейг перевел его на собственно Верфи. Медленно отвернулся от окна. Где-то внизу его девятилетний сын исследовал мир звука. Оставалось лишь надеяться, что йевды не доберутся до мальчика, но это было нелегко и для самого Крейга, и для Веды.

Он достал микрофильм с планом девяностофутового квартала, вставил его в проектор и принялся изучать изображение.

К тому времени, когда небо потемнело, Дидди понял, что звук никогда не кончается. Было приятно понять это — после того, как он ломал над этим голову всю свою жизнь; или, по крайней мере, так ему казалось. Ему говорили, что звук кончается где-то «снаружи»… в общем, неопределенно. Однако сегодня днем он убедился сам, что, как далеко ни зайти, звук остается.

Тот факт, что старшие лгали об этом, не взволновал Дидди. По словам его робота-учителя, Игробота, родители иногда выдумывают всякие несуразности, чтобы проверить изобретательность ребенка и его уверенность в своих силах. Очевидно, это была одна из таких «несуразностей», которую он только что опроверг.

На протяжении всех этих лет звук был в Игроботе, и в гостиной, независимо от того, молчал Дидди или разговаривал, и в столовой он слышал его ритм, пробивающийся сквозь обычные звуки, издаваемые мамой, папой и им самим — в те дни, когда ему позволяли есть вместе с ними. Ночью звук прокрадывался к нему в постель, и даже в самом глубоком сне мальчик чувствовал его пульсацию в своей голове.

Да, звук был ему хорошо знаком, и вполне естественно, что он попытался выяснить, смолкнет ли звук сначала в конце одной улицы, а потом другой. Однако по скольким бы улицам он ни шел, все равно, в западном направлении, восточном, южном или северном, звук следовал за ним.

Час назад Дидди пообедал в маленьком ресторане и решил, что теперь пора выяснить, где начинается звук.

Он остановился, пытаясь сообразить, куда забрел. Важно было понять, в какой части Верфей он находится. Мысленно подсчитывая число улиц между Пятой и Девятнадцатой, Центральной и Прямой, мальчик совершенно случайно поднял взгляд. Там, на расстоянии сотни футов, шел человек, которого он уже видел три квартала и десять минут назад.

Что-то в движениях этого человека пробудило странные, неприятные воспоминания, и в первый раз мальчик заметил, как сильно уже потемнело небо.

Он с небрежным видом пошел по улице, с радостью осознавая, что не боится. Он рассчитывал проскользнуть мимо человека и добраться до Шестой, более людной улицы. И еще, конечно, надеялся, что ошибся, заподозрив в человеке йевда.

И вдруг сердце у него упало. К первому человеку присоединился второй, и они начали пересекать улицу наперерез Дидди. Мальчик сдержал порыв повернуться и броситься наутек. Сдержал потому, что если они и впрямь йевды, то могут двигаться в десять раз быстрее даже взрослого человека. Их человекоподобный облик был иллюзией, которую они создавали, манипулируя световой энергией. Именно это заставило Дидди заподозрить первого из них. Когда тот сворачивал за угол, его ноги двигались как-то неправильно. Игробот, наверное, тысячу раз описывал Дидди, в чем может состоять эта неправильность, но сейчас, увидев все собственными глазами, он узнал ее совершенно безошибочно. Говорят, в дневное время йевды тщательнее поддерживают свои иллюзии. Сейчас же, когда йевд фактически оказался один на темном перекрестке, его человеческий облик сделался неясным, расплывчатым.

— Мальчик!

Дидди пошел медленнее и оглянулся на мужчин с таким видом, словно только что заметил их.

— Мальчик, сейчас поздновато для прогулок.

— Это моя исследовательская ночь, сэр.

Заговоривший с Дидди «человек» сунул руку в нагрудный карман. Тоже странный жест, тоже «неправильный», как будто, создавая иллюзию этого движения, он не потрудился вникнуть во все тонкости. Возможно, таким беспечным его сделала сгущающаяся тьма. Рука выскользнула наружу, в ней был зажат значок.

— Мы полицейская служба Верфей, — сказал он, — и доставим тебя к «Пути».

Он положил значок в карман — или, по крайней мере, так это выглядело — и сделал жест в сторону света в отдалении. Дидди знал, что сопротивляться бесполезно.

Йевды возникли из тьмы дальнего космоса более двухсот лет назад. Как и мрачное пространство, отделяющее их многочисленные миры от центральной части Галактики, они вызывали тревожное чувство в сознании людей.

Вначале они не пытались выглядеть как люди, и не возникло подозрений, что они способны манипулировать светом и другими близкими к нему видами энергии. Потом однажды, совершенно случайно, какой-то «человек» был застрелен, когда забрался в подвал Научно-исследовательского совета. При этом человеческое обличье исчезло и на мраморном полу осталось нечто темное, прямоугольное, вытянутое, с множеством сетчатых, похожих на клапаны рук и ног.

Тогда, более двухсот лет назад, правительство пришло в ужас и начало действовать быстро, хотя и скрытно. Обнаружились многочисленные ответвления заговора. Все улицы всех городов с воздуха патрулировали вертолеты. Зондирующие лучи радаров высвечивали истинные тела йевдов — хотя уже после выяснилось, что радарный метод оказался действенным лишь потому, что йевдов застали врасплох. Они расслабились — ведь никто ни о чем не догадывался — и создавали свои иллюзии только в том световом диапазоне, который был доступен человеческому восприятию. Из-за этого промаха на одной только Земле их погибло более миллиона, и «пятая колонна» здесь была полностью уничтожена.

На все заселенные людьми планеты были посланы предостережения. И там тоже энергичные действия позволили предотвратить несчастье. В общей сложности были убиты тридцать семь миллионов йевдов.

В дальнейшем, то затихая, то вновь усиливаясь, война перешла на уровень сражений между кораблями землян и йевдов. Было заключено несколько соглашений, но остановить войну они не смогли. Самое последнее по времени соглашение включало в себя обмен посланниками, но пять лет назад колонизаторская экспедиция йевдов захватила звездную систему на девяносто световых лет ближе к Земле, чем любое другое солнце в их галактической империи. Когда посланника йевдов попросили объяснить этот захват, он заявил, что «это всего лишь нормальный инцидент в экспансии великого могущества и напрямую не направлен против кого бы то ни было». Ему быстро вернули верительные грамоты, а спустя полгода впервые возник звук.

Йевды представляют собой углеводородно-фторо-кислородную форму жизни, имеют жесткие мышцы и кожу, физически сильнее человека, обладают иммунитетом к обычным ядам и едким веществам. Способность управлять световой энергией дает им добавочное преимущество; и эта комбинация необычных свойств и возрастающей агрессивности в конце концов вынудила Объединенное правительство перейти в контрнаступление.

Для этих целей началось строительство очень большого корабля.

Вскоре после обеда в комнату Крейга вошли два полицейских офицера. Они были в штатском, но он сразу же понял, кто перед ним.

— Мистер Крейг? — спросил один.

— Да.

— Джордж Крейг?

Он кивнул, чувствуя пустоту в желудке, хотя совсем недавно пообедал.

— Отец Дирила Декстера Крейга, девяти лет?

— Да, — пробормотал Крейг, ухватившись за дверной косяк.

— В соответствии с законом наш долг сообщить вам, что в настоящий момент он захвачен двумя йевдами и что в ближайшее время его жизни угрожает серьезная опасность.

— Н-н-е уверен… что… понимаю…

Офицер описал, как Дидди захватили на улице.

— Уже некоторое время нам известно, что концентрация йевдов в Солнечной системе превышает обычную, — добавил он. — Естественно, наша оценка, как вам, наверное, известно, производится лишь на основе тех случаев, когда они были опознаны.

Крейгу это не было известно, но он промолчал.

— Как вам, наверное, также известно, — заговорил второй офицер, — мы заинтересованы не столько в пленении этих йевдов, сколько в раскрытии цели их появления. Как и во всех прошлых случаях, они наверняка имеют какой-то изощренный план, и захват вашего сына — только первый шаг в осуществлении этого плана. Вопросы есть?

Крейг заколебался. Веда на кухне загружала тарелки в посудомоечную машину, и было жизненно важно, чтобы полицейские ушли до того, как ей станет известно о цели их посещения. Тем не менее один вопрос задать было совершенно необходимо.

— Вы хотите сказать, что не станете предпринимать попыток немедленно освободить Дидди?

— Мы не станем вмешиваться в ситуацию, пока не получим интересующую нас информацию, — жестко ответил офицер. — Я проинструктирован призвать вас не питать особых надежд. Как вам известно, йевд в состоянии концентрировать энергию взрывной силы. В сложившихся обстоятельствах смерть может наступить в любой момент… Это все, сэр. Звоните нам время от времени для получения дальнейшей информации. По собственной инициативе полиция больше не будет связываться с вами.

— Спасибо, — машинально ответил Крейг.

Закрыв за офицерами дверь, он, двигаясь, словно робот, вернулся в гостиную. Веда окликнула его из кухни:

— Кто это был, дорогой?

Крейг набрал полную грудь воздуха.

— Кто-то разыскивает человека по имени Джордж Крейг, — ответил он недрогнувшим голосом. — Имя правильное, но человек оказался не тот.

— А-а, — только и сказала Веда.

И по-видимому, тут же забыла об этом инциденте, поскольку больше о нем не заговаривала. Крейг лег спать в десять часов. Он лежал, чувствуя тупую боль в спине и тянущее ощущение в животе. В час ночи он все еще не спал.

Он не должен оказывать сопротивления. Он не должен пытаться расстроить их планы. Годами Игробот твердил ему это, категорически заявляя, что ребенок не в состоянии хотя бы оценить, насколько опасен даже один йевд. И уж тем более если их несколько.

Нужно исходить из того, что люди предпримут какие-то меры. И ждать переданных шепотом инструкций.

Все это Дидди вспоминал, шагая между йевдами и быстро перебирая короткими ногами, поскольку был вынужден приноравливаться к их более скорому шагу. Тот факт, что они все еще не открылись ему, продолжая сохранять человекоподобный облик, внушал надежду.

На улице становилось все светлее. Впереди на фоне черно-синего купола неба вырисовывался силуэт корабля. Все здания, входившие в комплекс «Пути», сейчас светились, отдавая солнечный свет, который впитывали в течение дня. Стоэтажное административное здание мерцало, словно драгоценность, в тени возвышающегося над ним корабля, а все остальные строения испускали свет, интенсивность которого зависела от их размеров.

В сопровождении Дидди парочка направлялась к Перекрестку 2. Сам «Путь» начинался у Перекрестка 1.

Они пересекли улицу и подошли к барьеру. Йевды остановились перед полосой рифленого металла в восемь футов высотой и уставились на открытые вентиляторы, с характерным звуком засасывающие воздух.

Двести лет назад, при первом столкновении йевдов и людей, вокруг военных объектов и сельскохозяйственных угодий сооружались защитные бетонные стены или ограды с колючей проволокой, через которую пропускали ток. Потом выяснилось, что йевды могут отклонять электрический ток, а их жесткую кожу не в состоянии проколоть никакая колючая проволока. Бетон тоже оказался неэффективен. Под воздействием направленной энергии йевдов стены просто осыпались. И когда для их восстановления прибывали рабочие, среди них обычно оказывался йевд, который, перевоплощаясь, проникал внутрь. Очень часто вооруженные патрули гибли до последнего человека, а их место занимали йевды в обличье людей.

Барьер, основанный на принципе воздушного всасывания, был создан лишь несколько поколений назад. Он тянулся вокруг всех Верфей. Люди, проходя сквозь него, практически ничего не ощущали, в то время как йевд, предпринявший подобную попытку, погибал в течение трех минут.

Это был один из величайших секретов человечества.

Дидди заметил замешательство своих сопровождающих.

— Спасибо, что привели меня сюда, — сказал он. — Дальше я доберусь сам.

Один из «мужчин» рассмеялся. Это был удивительно достоверный смех — если учесть, что он исходил из звукового ящичка, вживленного в плечевую мускулатуру йевда. Существо сказало:

— Знаешь, малыш, ты выглядишь славным парнишкой. Как насчет того, чтобы позабавиться немного, а?

— Позабавиться?

— Видишь этот барьер?

Дидди кивнул.

— Отлично. Как мы уже говорили, мы из тайной полиции, из этих… как их… антийевдов. У нас с моим другом возникла одна идея, понимаешь?

Дидди снова кивнул, недоумевая, что будет дальше.

— Ну, как-то мы с моим другом разговаривали о нашей работе. И нам пришло в голову, что существует способ, с помощью которого йевды могут проходить сквозь этот барьер. Он казался таким простым, что мы подумали — нужно сначала все проверить, прежде чем докладывать начальству. Ты понимаешь, что я имею в виду? Если мы ошиблись, ну… то оказались бы в глупом положении. Вот мы и хотим, чтобы ты проверил это для нас.

«Ни один ребенок… не должен пытаться… расстроить шпионские планы… йевдов». Этот приказ, годами вдалбливаемый в Дидди Игроботом, эхом отозвался в его сознании. Не вызывало сомнений, что ему угрожает ужасная опасность, и тем не менее не в его силах ни пытаться оценить ее, ни, тем более, сопротивляться. Годы обучения сделали свое дело. Он слишком мал, чтобы действовать самостоятельно.

— Все, что ты должен сделать, — продолжал йевд-полицейский, — это пересечь барьер между вот этими двумя линиями и вернуться.

Линии, на которые он указал, представляли собой часть системы всасывающих вентиляторов. Без единого слова возражения Дидди прошел на другую сторону. На мгновение мелькнула мысль — а не броситься ли бежать, не укрыться ли в безопасности ближайшего здания, находящегося на расстоянии тридцати футов? Однако он тут же передумал. Йевды могли уничтожить его еще до того, как он отбежал бы на десять футов.

Он послушно вернулся, как ему и было сказано.

На улице появились десятка два людей. Когда они приблизились, Дидди и йевды отошли в сторону, давая им пройти. Мальчик с надеждой следил за ними. Есть ли среди них полицейские? Отчаянно хотелось верить, что люди наблюдают за всем, что с ним происходит.

Рабочие прошли мимо, пересекли барьер и исчезли за ближайшим зданием.

— Вот туда, малыш, — сказал йевд. — Мы должны быть осторожны, чтобы нас не заметили.

Дидди, напротив, страстно желал обратного, однако последовал за ними в темное пространство между двумя зданиями, хоть и с явной неохотой.

— Вытяни руки.

Он так и сделал, напряженный, испуганный.

«Наверное, я сейчас умру», — подумал он.

Однако выучка снова победила, и он не дрогнул, даже когда почувствовал укол в палец.

— Мы просто берем пробу твоей крови, малыш. Видишь ли, судя по всему, всасывающая система содержит препарат, насыщающий воздух бактериями, для которых йевды уязвимы. Плотность бактерий, однако, невелика, и ты не чувствуешь их проникновения. А все эти вентиляторы засасывают так много воздуха для того, чтобы бактерии не ускользали в атмосферу. Скорее всего, одна и та же культура бактерий используется снова и снова. Понимаешь, что из этого следует?

Дидди не понимал и все же был потрясен до глубины души. Потому что эти рассуждения казались весьма похожими на правду. Очень может быть, что против йевдов использовались именно бактерии. Ходили слухи, что всего несколько человек знают, какова истинная природа защитного барьера, выглядящего столь невинно. Неужели и йевдам в конце концов удалось проникнуть в его тайну?

Дидди видел, что второй йевд делает что-то в густой тени между зданиями. Это сопровождалось кратковременными вспышками света. В сознании мальчика мелькнула догадка: «Он проверяет мою кровь с помощью микроскопа, смотрит, сколько в ней мертвых антийевдовских бактерий».

Тот йевд, который разговаривал с ним, между тем продолжал:

— Получается, что ты, малыш, можешь пересечь этот барьер и бактерии, которые там распыляются, мгновенно умирают в твоей кровеносной системе. Наша идея вот в чем: в каждой данной зоне может распространяться только один вид бактерий. Почему? Потому что, раз они потом всасываются обратно, проходят через фильтрующие камеры и затем используются вновь, вся эта система слишком усложнится, если использовать бактерии разного типа. Высоковирулентная бактерия почти так же смертоносна для бактерий другого вида, как и для организма, который она атакует. Только бактерии одного вида, но присутствующие в огромном количестве, опасны для йевдов. Другими словами, йевда может убить только один тип бактерий за раз. Очевидно, что если йевда подвергнуть иммунизации против данного типа бактерий… Ну, парень, он сможет пересечь барьер с той же легкостью, что и ты, но исключительно в этом месте. И, ясное дело, сможет делать на Верфях все, что захочет. Понимаешь теперь, как важна наша работа? А-а, смотри-ка, мой друг закончил проверять твою кровь. Постой минутку.

Этот йевд отошел ко второму. Во тьме возникли крошечные вспышки света, и Дидди вспомнил, что друг с другом йевды общаются с помощью световых лучей, испускаемых напрямую сложной системой взаимосвязанных органических призм, линз, зеркал и ячеистых преобразователей.

Какова бы ни была природа этой беседы, она продолжалась меньше минуты. Потом йевд вернулся.

— О'кей, парень, ты свободен. Благодарим за помощь. Мы ее не забудем.

Дидди просто ушам своим не поверил.

— Вы хотите сказать, что больше ничего от меня не хотите?

— Да, это все.

Направляясь к выходу из темного проулка между домами, Дидди все время ожидал, что его вот-вот остановят. Однако, хотя йевды вслед за ним вышли на улицу, они не делали попыток сопровождать его к барьеру. Правда, один из них окликнул его:

— Вот, смотри, по улице идут двое ребят. Присоединяйся к ним, будете искать звук вместе.

Дидди посмотрел в указанном направлении и действительно увидел двух мальчиков. Они промчались мимо с криком:

— Кто последний, тот свинья!

Дидди рысью бросился за ними. Они на мгновение замешкались, чуть-чуть свернули в сторону и потом пересекли барьер точно в том месте, которое он проверял для исследователей-йевдов.

И остановились, дожидаясь его по ту сторону.

— Меня зовут Джекки, — сказал один.

— А я Гил, — представился второй. — Пошли с нами.

— Меня зовут Дидди.

Ни одному из них, похоже, это имя не показалось необычным.

Пока они шли, их уши улавливали множество звуков, заглушающих звук. Нестройный шум. Жужжание механизмов. Сложный узор лязгов, стуков, ударов. Пульсирующие обертоны, сопровождающие молекулярные сдвиги в больших массах материи. В направлении мальчиков по бесконечному металлическому полу с гудением ехал поезд на резиновых колесах; он остановился, когда его электронные глаза и уши обнаружили их присутствие. Они отошли в сторону, и он пронесся мимо. Множество кранов подтащили к антигравитационному карьеру металлическую пластину весом в сотню тонн. Она легко, грациозно уплыла в небо.

До сих пор Дидди никогда не был в «Пути» ночью, и это стало бы потрясающим приключением, если бы не его угнетенное состояние. Все на самом деле кончилось или нет? Были ли два его новых товарища йевдами? Пока они не сделали ничего такого, что наводило бы на эту мысль. То, что они пересекли барьер именно там, где Дидди проверял его, могло оказаться случайным совпадением.

Из-за своих сомнений в отношении мальчиков он не решался рассказать им о том, что с ним случилось. Из-за этих негаснущих сомнений ему придется идти с ними и, если они потребуют от него сделать что-то, послушаться их. Таково правило, внушенное за долгие годы обучения. В его сознании возникло зрелище множества мальчиков, пересекающих барьер в знаменательном месте. И, возможно, сейчас они уже в «Пути», могут делать все, что пожелают.

Пространство вокруг «Пути» сотрясалось от плотной концентрации звуков. Но куда бы Дидди ни устремлял взгляд — на дверной проем или на здание, через которое проходил с широко распахнутыми, зачарованными, несмотря на присутствие своих спутников, глазами, — нигде не было звука, который не стихал бы, двигайся он в нужную сторону.

Ни разу они не приближались к чему-то имеющему хотя бы отдаленное сходство с барьером вентиляторного типа. Если и существовала какая-то угроза для бродящих тут йевдов, она не казалась очевидной. Все двери были широко распахнуты. Дидди смутно надеялся, что атмосфера внутри закрытых помещений окажется смертоносной для йевдов, но не для него. Однако таких помещений пока не было.

Они подошли к зданию, занимающему половину квадратной мили. Внезапно в душе Дидди вспыхнула надежда. Его товарищи не возражали, когда он прошел через огромную дверь на мощеную дорожку, по другую сторону которой открывалась громадная яма. Стоя на мощеной дорожке, Дидди смотрел вниз на тускло мерцающие сооружения кубической формы. Вершина самого высокого куба находилась по крайней мере на четверть мили ниже мощеной дорожки, а выше все сооружения прикрывали настил за настилом из пластика, такого удивительно прозрачного, что только изредка вспыхивающее мерцание то здесь, то там позволяло разглядеть эти слои, предназначенные для защиты мира наверху от колоссальных ядерных реакторов электростанции.

Дойдя до центральной части мощеной дорожки, Дидди увидел, как с надеждой и ожидал, что в маленькой прозрачной будке кто-то сидит. Женщина. Она читала книгу и подняла взгляд на приближающихся во главе с Дидди мальчиков.

— Ищите звук? — дружелюбно спросила она. — На случай, если вы не знаете… Я сенситив.

Два других мальчика промолчали. Дидди знал, что это такое. Игробот рассказывал ему о сенситивах. Они могут предвидеть изменения в потоке ядерного реактора. Это имеет какое-то отношение, помнилось ему, к тому, что они в состоянии контролировать содержание кальция в своей крови. Сенситивы живут очень долго — примерно до ста восьмидесяти лет, — потому что могут регулировать у себя процесс восстановления кальция.

Это воспоминание послужило всего лишь фоном для охватившего его чувства разочарования. По-видимому, женщина не могла отличать йевдов от людей; во всяком случае, она никак это не показывала.

Лучше продолжать делать вид, что больше всего его интересует звук.

— По-моему, эти динамо-машины внизу испускают вибрацию, — сказал Дидди.

— Да.

— И все же я даже представить себе не могу, что они в состоянии издавать такой громкий звук.

— Вы такие славные мальчики, — ответила женщина. — Давайте я прошепчу вам на ушко подсказку. Ты первый, — она указала на Дидди.

Это казалось странным, но он не колебался и наклонил голову.

— Не подавай виду, что удивлен, — зашептала она. — Спустись по эскалатору семь и поверни направо. Найди опору, на которой нарисована большая буква «Н». Сунь руку под край металлического покрытия под кораблем и достань оттуда маленький пистолет. Кивни, если понял.

Дидди кивнул. Женщина быстро продолжила:

— Спрячь пистолет в карман, но не прибегай к нему, пока не получишь приказа. Удачи тебе, — она выпрямилась. — Ну, это подскажет тебе идею.

Она указала на Джекки:

— Теперь ты.

Коренастый мальчик покачал головой.

— Я не нуждаюсь в подсказках, — сказал он. — Кроме того, не хочу, чтобы кто-то шептал мне в ухо.

— И я тоже, — отозвался Гил.

Женщина улыбнулась.

— Не нужно быть такими робкими. Впрочем, неважно. Я все равно дам вам подсказку. Знаешь, что означает слово «миазмы»? — спросила она, глядя на Джекки.

— Испарения.

— Это и есть моя подсказка. Миазмы. А теперь вам лучше отправиться дальше. Солнце поднимется незадолго до шести, а сейчас уже больше двух.

Она взяла свою книгу. Когда несколько минут спустя Дидди оглянулся, женщина показалась ему частью кресла, почти неживой. Но дело не в ней, понимал он. Ситуация очень опасна, как он и предполагал. Сам огромный корабль находится в опасности.

Корабль, к которому он приближался с каждым шагом.

Крейг проснулся, внезапно осознав, что что-то его разбудило и, соответственно, что он все же уснул. Он внутренне застонал и перевернулся. Если бы можно было проспать всю эту ночь!

Тут до него дошло, что жена сидит на краю постели. Он бросил взгляд на светящиеся часы: 2.22.

«Черт возьми! — подумал он. — Нужно уговорить ее снова лечь».

— Не могу спать, — сказала Веда.

В ее голосе сквозили жалобные нотки, и ему стало совсем плохо. Она беспокоится, а ведь ей ничего не известно. Он притворился, что спит.

— Джордж.

Он зашевелился, но это было все.

— Джордж!

Он открыл глаза.

— Дорогая, прошу тебя.

— Хотела бы я знать, сколько мальчиков этой ночью на улице.

Джордж перевернулся.

— Веда, чего ты добиваешься? Чтобы я не спал?

— Ох, прости! Я не имела в виду ничего такого, — в ее тоне не было сожаления, и спустя мгновение она, казалось, и думать забыла, что произнесла эти слова, — Джордж.

Он промолчал.

— Ты не думаешь, что мы могли бы попытаться разузнать?

Вообще-то он собирался молчать и дальше, но сознание тут же начало анализировать возможности того, что она имела в виду. Удивляясь бессмысленности ее слов, он окончательно проснулся.

— Разузнать что?

— Сколько их там?

— Кого «их»?

— Мальчиков… в ночи.

Крейг, который с ума сходил от гораздо более отчаянного страха, вздохнул.

— Веда, мне завтра утром идти на работу…

— Работа! — воскликнула она на грани срыва. — Ты вообще думаешь о чем-нибудь, кроме работы? Испытываешь хоть какие-то чувства?

Крейг молчал; однако таким способом было невозможно добиться, чтобы она снова легла. Она продолжала, еще выше тоном:

— Вы, мужчины, такие бессердечные!

— Если ты имеешь в виду, беспокоюсь ли я… Нет, не беспокоюсь.

Это было сказано твердо — как надо.

Он подумал: «Нужно продолжать в том же духе».

Сел, включил свет.

— Дорогая, если это доставит тебе удовольствие, ты добилась своего. Я проснулся.

— Сейчас самое время, — сказала Веда. — Думаю, мы должны позвонить. И если ты этого не сделаешь, я позвоню сама.

Крейг встал.

— О'кей, но, будь добра, не виси у меня над душой, когда я буду звонить. Не хочу, чтобы создалось впечатление, будто я под башмаком у жены. Оставайся здесь.

Ему стало как-то даже легче, что она вынудила его это сделать. Выйдя из спальни, он плотно закрыл за собой дверь. Оказавшись у видео, Крейг назвал свое имя. После небольшой паузы появилось изображение важного мужчины в форме адмирала. Он наклонился к видеофону, и его изображение заполнило весь экран.

— Мистер Крейг, — сказал он, — ситуация следующая: ваш сын все еще в компании двух йевдов. Чтобы пересечь барьер, был использован очень оригинальный метод. В данный момент, по нашим подозрениям, где-то на Верфях под видом мальчиков находится около сотни йевдов. За последние полчаса больше никто проникнуть туда не пытался, из чего мы заключаем, что все находящиеся в Солнечном городе йевды, которые в состоянии преодолеть нашу защиту, уже на Верфях. Пока они не концентрируются в каком-то определенном месте, но мы чувствуем, что кризис надвигается.

— А что с моим сыном? — ровным голосом спросил Крейг.

— Они, без сомнения, имеют в отношении его какие-то планы. Мы попытаемся снабдить его оружием, но оно, если честно, мало что ему может дать.

Крейг с ужасом осознал, что ему не говорят ничего могущего вселить надежду.

— Вы позволили сотне этих йевдов проникнуть в «Путь», не зная, чего они добиваются? — медленно спросил он.

— Для нас важно выяснить их цель, — ответил адмирал. — Что им нужно? Что тут есть такого, ради чего они пошли на столь огромный риск? Это чрезвычайно смелое предприятие с их стороны, и наш долг позволить ситуации развиться до конца. У нас есть определенное мнение насчет того, чего именно они добиваются, но мы должны быть уверены. В последний момент мы приложим все усилия, чтобы спасти жизнь вашему сыну, однако гарантировать ничего не можем.

На мгновение перед мысленным взором Крейга возникла картина того, как именно эти жесткие люди представляют себе подобный вариант развития событий. Для них гибель Дидди станет достойным сожаления инцидентом, и ничем больше. В отчетах будет сказано: «Мы понесли небольшие потери». Они могут даже сделать из него героя дня.

— Боюсь, — продолжал адмирал, — что вынужден просить вас прервать разговор. В данный момент ваш сын находится под кораблем, и мне хотелось бы уделить все свое внимание ему. До свидания.

Крейг прервал связь и встал. На миг замер, стараясь взять себя в руки, вернулся в спальню и бодро произнес:

— Похоже, все в порядке.

Ответа не последовало. Веда лежала на его постели, положив голову на подушку. Очевидно, прилегла, дожидаясь его возвращения, и провалилась в сон.

Бережно укрыв жену одеялом, он вытянулся на ее постели. Когда наступил рассвет, он так и лежал — без сна, полный тревоги, усталый и несчастный.

— Что эта дама прошептала тебе? — спросил Джекки.

Они спускались на эскалаторе в туннель под «Путем».

Дидди, который напряженно вслушивался с целью уловить звук — здесь посторонних шумов было гораздо меньше, — посмотрел на мальчика.

— О, то же самое, что она сказала и вам.

Джекки, казалось, задумался над его словами. Они достигли дорожки, и Дидди тут же зашагал по ней. Стараясь никак не выказывать своего интереса, он искал взглядом металлическую опору с буквой «Н». И вдруг увидел ее, в сотне футов впереди. У него за спиной Гил спросил:

— С какой стати она стала шептать тебе то же, что сказала нам?

Эта подозрительность заставила Дидди внутренне содрогнуться, но и тут сработало пройденное им многолетнее обучение.

— Ну, взрослым иногда нравится подшучивать над детьми, так мне кажется.

— Подшучивать! — воскликнул Джекки.

— Что нам делать под кораблем? — спросил Гил.

— Я устал, — ответил Дидди.

Он сел на край дорожки рядом с металлической опорой пяти футов толщиной, уходящей высоко вверх, и свесил ноги в туннель. Йевды прошли мимо и остановились по ту сторону опоры. У Дидди мелькнула мысль, окрашенная смесью испуга и возбуждения: «Они хотят по-своему поговорить друг с другом, а может, и с остальными».

Он постарался успокоиться, зашарил под краем дорожки и наконец что-то нащупал. Маленький бластер легко лег в ладонь, и Дидди одним быстрым движением уронил его в карман. Как реакция, накатила слабость, и он остался сидеть, где сидел.

Чем дальше, тем отчетливее он ощущал, как вибрирует под ним металл. Пока он шел, специальная обувь гасила эту дрожь, а потом он так сосредоточился на поисках бластера, что ничего не замечал. Зато сейчас заметил. Пусть несильно, но тело вздрагивало, а в мышцах и внутренних органах возник гул. Дидди мгновенно забыл о йевдах, и на некоторое время ему показалось безмерно странным, что вот он сидит тут, просто на металле, без всякой защиты — и чувствует, что настроен в унисон с самим звуком.

Ему следовало бы догадаться, что под этим кораблем кораблей вибрация будет ужасающая. Город Верфей был построен на металле. И даже все амортизирующие материалы, которыми были устланы улицы и дороги, не могли погасить интенсивной пульсации энергии, сконцентрированной в столь небольшом пространстве. Здесь были атомные реакторы, испускающие такой жар, что их выбросы вызывали детонацию на грани катаклизма. Здесь были механизмы, способные штамповать стальные плиты с гальваническим покрытием весом в сотни тонн.

Верфи существовали вот уже восемь с половиной лет, построенные с единственной целью — для создания этого колоссального корабля. И когда он наконец помчится в космос, Дидди полетит на нем. Все семьи для работы на Верфях отбирались исходя из двух критериев: чтобы отец или мать обладали навыками, необходимыми для строительства корабля, и чтобы они имели ребенка, который будет расти в непосредственной близости от корабля.

Люди знали пока один способ управлять космическим кораблем, возвышающимся здесь, точно молодая гора: для этого нужно было вырасти рядом с ним. На девяти тысячах четырехстах футах его длины были сосредоточены достижения инженерных гениев не одного столетия, применено столько специальных знаний, столько механических деталей, что являющиеся с визитом сановники оглядывались в замешательстве при виде целых акров машин и приборов на каждом уровне, при виде множества горящих светильников, которые были уже смонтированы на нижних палубах.

Он полетит на нем! Дидди встал, пронизанный дрожью предвкушения, — и как раз в этот момент йевды вышли из-за опоры.

— Пошли! — сказал Джекки. — Хватит без толку тут болтаться.

Дидди спустился с небес на землю.

— Куда?

— До сих пор мы тащились за тобой, — сказал Гил. — Как насчет того, чтобы теперь пойти туда, куда хотим мы?

На здании пылали неоновые буквы «Научный центр», и около него собралось множество мальчиков. Они бродили поодиночке и группами. Они выглядели так, словно никуда в особенности не направлялись. С трудом верилось, что все они йевды, но Дидди не покидало ужасное ощущение, что это именно так.

«Научный центр». Вот куда они стремились. Здесь, в этом здании, люди выращивали антийевдовские бактерии для барьера. Возможно, совсем немного связанной с этим информации позволит им свести на нет всю защиту. Игробот как-то намекал, что такая возможность существует.

Все двери центра были закрыты — первое здание с закрытыми дверями, попавшееся на глаза Дидди.

— Открой-ка дверь, Дидди, — сказал Джекки.

Дидди послушно взялся за дверную ручку, но остановился, увидев двух идущих по дорожке людей. Один из них окликнул его:

— Привет, парень! Мы опять на тебя наткнулись, а?

Дидди оставил в покое дверь и повернулся к ним. Они были похожи на тех двух, которые в самом начале привели его к барьеру и устроили проверку с бактериями. Но это сходство, конечно, было чисто внешним. Из всех йевдов, бывших в Солнечном городе, по эту сторону барьера могли оказаться лишь иммунизированные против конкретно тех бактерий, которые Дидди выявил для них в этой части барьера.

Это было бы уж слишком большим совпадением, если бы оба йевдовских агента принадлежали к этой группе. Следовательно, это были не те же самые йевды.

Хотя какое это имело значение?

«Полицейский» сказал:

— Рады снова встретиться с тобой. Мы хотим провести еще один эксперимент. Смотри, сейчас ты войдешь внутрь. Центр наверняка защищен от вторжения каким-нибудь необычным способом. Если наша идея касательно этого места подтвердится, то йевдам еще труднее станет проникать на Верфи. Дело того стоит, верно?

Дидди кивнул. Его начало подташнивать, и он не был уверен, что сможет произнести хоть слово, несмотря на все свое обучение.

— Зайди внутрь, — продолжал йевд, — побудь там некоторое время, вдохни поглубже, задержи дыхание и выходи. Это все.

Дидди открыл дверь и вошел в здание. Дверь автоматически закрылась за ним.

Он оказался в просторном помещении.

«Я могу сбежать, — подумал он. — Они не осмелятся войти сюда».

Однако отсутствие людей внутри охладило его энтузиазм. Странно, что здесь не было ни одного человека. Большинство учреждений Верфей работали круглосуточно.

За его спиной открылась дверь. Дидди обернулся и увидел стоящих чуть в отдалении Джекки и Гила, а за ними других мальчиков. Кто бы ни открыл дверь, он не собирался подвергать себя риску вдохнуть дозу чего-нибудь опасного или как-то иначе поставить свою жизнь под удар.

— Можешь выходить, — сказал мужской голос из-за двери. — Но сначала сделай глубокий вдох и задержи воздух.

Дидди послушался. Дверь автоматически закрылась, когда он вышел. И за нею его ждали двое «полицейских». Один протянул ему маленькую бутылочку с резиновой трубкой.

— Выдохни сюда, — сказал он.

Когда это было сделано, йевд отдал бутылочку своему товарищу, который тут же скрылся, свернув за угол.

— Не заметил ничего необычного? — спросил «полицейский».

Дидди заколебался. Только теперь до него дошло, что воздух в здании был как бы плотнее, чуть-чуть более труден для дыхания, чем обычный. Он медленно покачал головой.

— Нет.

Такой ответ йевда, по-видимому, устроил.

— Ну, этого, скорее всего, и не заметишь… Нам нужно снова взять на анализ твою кровь, — быстро добавил он. — Протяни палец.

Съежившись при виде иглы, Дидди тем не менее позволил взять у себя кровь. Вперед вышел Гил.

— Я могу помочь? — с энтузиазмом спросил он.

— Конечно, — ответил «мужчина». — Отнеси это моему другу.

Гил бросился бежать, как могут бегать одни мальчишки, — во всю прыть. Прошла минута, другая; и потом…

— А, — сказал «мужчина», — вот и они.

Дидди с кривой улыбкой смотрел на возвращающуюся пару. Стоящий рядом йевд быстро устремился им навстречу. Если «мужчины» о чем-то и разговаривали, Дидди не мог их услышать.

Какова бы ни была природа их «разговора», он завершился.

К Дидди вернулся тот «человек», который оставался с ним.

— Ну, парень, — сказал он, — ты для нас просто клад. Похоже, нам и впрямь удастся внести существенный вклад в войну с йевдами. Тебе известно, что к воздуху в этом здании подмешан искусственный газ, соединение фтора? Очень интересный и совершенно безопасный сам по себе. И даже если йевд с его фторовым метаболизмом войдет туда, он будет в полной безопасности — пока не попытается использовать энергию своего тела для взрыва или связи с другим йевдом. Эта энергия подействует как агент, соединяющий фтор в воздухе и фтор в теле йевда, — а тебе, надо полагать, известно, что происходит с фтором при определенных условиях даже при комнатной температуре.

Дидди и впрямь было это известно. Химические реакции фтора и его соединений с самых первых дней входили в курс обучения.

— Фтор воспламеняется, — с явным удовлетворением продолжал «человек». — И только сам йевд может спровоцировать этот взрыв. Очень хитроумно. А теперь, ребята, я хочу, чтобы вы все вошли внутрь и хорошенько там огляделись. Но не ты, — последние слова относились к Дидди: — Мне нужно немного поговорить с тобой. Иди сюда.

Он и Дидди отошли в сторону, а «мальчики» ринулись внутрь здания. Дидди хорошо представлял себе, как они рыщут там внутри, вынюхивая все секреты. Он устало подумал: «Хоть бы кто-нибудь сделал что-нибудь, и побыстрее».

— Между нами, парень, ты сегодня проделал для нас очень важную работу, — сказал йевд. — Просто чтобы ты знал: мы должны всю ночь не спускать глаз с Научного центра. Те, кто здесь служат, в полночь обычно уходят домой. Когда здание опустеет, сюда приходят двое рабочих, устанавливают кое-какое оборудование и тоже уходят. Они вешают радио над дверью и громкоговорители внутри и снаружи. Вот и все. В данный момент, если не считать вас, мальчишек, тут никого нет. Теперь, надо полагать, ты понимаешь, как сильно люди зависят от бактериального барьера, не позволяющего йевдам проникнуть сюда.

Он помолчал и потом заговорил снова:

— Конечно, йевды могут заранее разузнать всю эту информацию. И если они в конце концов сумеют преодолеть барьер, то могут установить защиту вокруг этого здания, такую непробиваемую, что преодолеть ее окажется не в состоянии даже самое мощное воинское подразделение. Конечно, йевдов можно расстрелять с расстояния, но вряд ли люди начнут с этого. Сначала они испробуют другие методы. Ты понимаешь, что из этого следует. Йевды получат возможность вызнать некоторые секреты центра, а потом выйти из него и сообщить эту информацию остальным йевдам, находящимся в безопасной зоне. Ну, и сбежать, если смогут. Это рискованный план, но йевды и прежде делали такие вещи. Видишь? Это совсем нетрудно. Но теперь, благодаря нам, у них ничего не получится.

— Дидди, — послышался шепот над ним и чуть в стороне, — не подавай виду, что слышишь нас.

Мальчик окаменел, но тут же снова расслабился. Уже давно было установлено, что электронные устройства, позволяющие йевдам говорить и слышать, вживляются в заглушающие звук плечевые мускулы и потому не способны распознавать шепот.

— Ты должен войти внутрь, — продолжал шептать голос. — Оказавшись там, держись около двери. Это все. Дальнейшие инструкции получишь позже.

Дидди заметил, что источник шепота располагается где-то над дверью. Он подумал, дрожа: «Радио, установленное рабочими, о которых говорил йевд… Вот откуда этот шепот».

Но как пробраться внутрь, если йевд явно нарочно задерживает его?

Йевд говорил что-то о вознаграждении, но Дидди почти не слушал его, рассеянно глядя мимо. Он видел бесконечный ряд зданий: некоторые были ярко освещены, другие в полумраке. Сверкающий корабль отбрасывал длинную тень туда, где стоял мальчик. Ночное небо над головой казалось черным как никогда.

Хотя до рассвета осталось всего несколько часов, никаких признаков его приближения не наблюдалось.

Дидди сказал в отчаянии:

— Черт, я лучше пойду внутрь. Солнце скоро взойдет, а мне еще много чего надо посмотреть.

— Я не стал бы тратить много времени в этом здании, — ответил йевд. — Загляни внутрь, если хочешь, а потом расскажешь, что там поделывают другие ребята.

Дрожа, Дидди открыл дверь. И вошел. Дверь автоматически закрылась за ним.

— Дидди, — раздался шепот, — если йевд не носит оружие в открытую, значит, он может напасть только с помощью энергии своих ячеек. Йевды по своей природе не носят одежды, они всего лишь создают образы человеческой фигуры и одежды. Ну-ка, подумай хорошенько. Ты заметил у кого-либо из мальчиков оружие? Отвечай шепотом.

— Не помню, чтобы видел что-то похожее, — прошептал Дидди.

— Будем надеяться, что память не подвела тебя, — послышался ответ. — Если это так, значит, любое оружие, которое у них вдруг окажется, будет воображаемым. Теперь скажи, сколько мальчиков ты сейчас видишь?

Их было двое, оба склонились над столом на другом конце комнаты.

— Двух, — повторил за Дидди шепот. — Достань пистолет и застрели их.

Дидди сунул руку в карман, сглотнул ком в горле — и вытащил пистолет. Рука немного дрожала, но он пять лет тренировался, готовясь к моменту вроде этого, и внезапно почувствовал огромное спокойствие внутри. Тут цель была видна как на ладони.

Он выстрелил струей голубого пламени. Йевды начали поворачиваться — и тут же рухнули.

— Получилось? — послышался шепот.

— Да, — ответил он дрожащим голосом.

Два лежащих на полу мальчика с пухлыми, похожими на яблоки щеками начали изменяться. После смерти фантомные образы не могли удерживаться. И хотя Дидди показывали изображения того, что оставалось взамен, это было совсем другое — собственными глазами видеть, как проступает темная плоть и эти странные ноги…

— Послушай, — шепот вывел его из состояния шока, — все двери заперты. Никто не может ни войти, ни выйти. Иди по всему зданию и стреляй во всех, кого увидишь. Во всех! Не поддавайся на призывы, что они всего лишь дети, и на их фальшивый внешний облик. Мы следим за каждым настоящим мальчиком, и в этом здании сейчас только йевды. Сжигай их без жалости… И, Дидди, мне очень жаль, что тебе приходится пройти через все это. Но только ты можешь это сделать, раз уж оказался среди них. Единственная причина, по которой ты все еще жив, состоит, скорее всего, в том, что они рассчитывают каким-то образом использовать тебя внутри здания, на случай если что-то пойдет не так. Ты единственный, в отношении кого у них нет серьезных подозрений. Любой другой способ покончить с ними стоил бы нам сотни жизней. А теперь вперед! Займись теми, что внутри. Мы разберемся с теми, что снаружи. И не забывай, чему тебя учили. Прежде чем войти в помещение, загляни в него. Помни также, что они не могут ответить тебе выстрелом. Любая подобная попытка приведет к тому, что их тела тут же сгорят. Удачи, Дидди. Теперь все зависит только от тебя.

Ловушка была настолько хороша, что никакая реальная опасность мальчику не угрожала.

Было еще темно, когда вертолет подобрал Дидди на Перекрестке 2 и полетел в сторону холмов, откуда «исследователям» вроде него предстояло увидеть восход солнца. Поднявшись по лестнице на вершину холма, он увидел там несколько других мальчиков, сидящих или стоящих.

Никаких доказательств того, что перед ним настоящие люди, у него не было, и все же он не сомневался, что это так. С какой стати йевд стал бы принимать участие в такого рода ритуале?

Дидди уселся под кустом, рядом с одним из мальчиков. Тот молчал, и Дидди спросил:

— Как тебя зовут?

— Март, — негромко ответил мальчик.

— Нашел звук?

— Да.

— И я тоже, — Дидди подумал о том, что произошло. Только на мгновение мелькнула мысль, каким замечательным было его обучение, позволившее девятилетнему мальчику сделать то, что он сделал; но он почти сразу же забыл об этом. — Забавное ощущение, правда?

— Да уж.

Повисло молчание. С того места, где сидел Дидди, он мог видеть пульсирующее мерцание атомных печей и белые вспышки в небе — отражение этих огней. Вдали ослепительно сияла аура света, окружающая корабль. Небо посветлело, и тени вокруг все больше наливались чернотой. Бросив взгляд в сторону, Дидди увидел, что скрючившийся под кустом Март был еще младше его.

Наступил рассвет, и стал виден весь корабль. В солнечных лучах один за другим вспыхивали его верхние шпангоуты, хотя с того места, где сидел Дидди, самого солнца еще видно не было. Постепенно осветилась и нижняя, практически законченная часть корабля. На фоне неба проступил весь огромный силуэт.

Он выглядел невероятно и был так велик, что рядом с ним все казалось маленьким. С такого расстояния стоэтажное административное здание выглядело как часть окружающих корабль подмостков — белый столб на фоне гигантского темного сооружения.

Прошло много времени, прежде чем показалось солнце. Дидди наблюдал его восход стоя, переполненный возбуждением и гордостью. В сиянии нового дня корабль выглядел так, будто вот-вот взлетит.

«Пока нет, — взволнованно думал Дидди, — пока нет. Но этот день придет. Самый большой корабль, когда-либо сконструированный и построенный людьми, поднимет нос к открытому космосу и устремится во тьму. И вот тогда йевды отступят, поскольку у них-то ничего подобного нет. Ничего даже близкого к этому».

Наконец, ощутив знакомую пустоту в желудке, Дидди сбежал с холма. Он позавтракал в маленьком ресторанчике под названием «Минутка». А потом, чувствуя себя совершенно счастливым, поймал вертолет и полетел домой.

Сидя в спальне, Крейг услышал, как открылась дверь квартиры. И едва не опоздал. Жена уже успела схватиться за ручку двери, когда он сжал ее пальцы. И покачал головой.

— Он устал, — мягко сказал Крейг. — Пусть отдохнет.

Жена неохотно позволила отвести себя к постели.

Дидди на цыпочках пересек гостиную и разделся. Лежа под простынями, он ощущал слабое дрожание воздуха, чувствовал, как вздрагивает постель, слышал содрогание окон из оргстекла. Под ним, в своей ни на миг не прекращающейся вибрации, слабо поскрипывал пол.

Дидди лежал, улыбаясь, бесконечно счастливый и бесконечно усталый. Больше у него никогда не возникнет вопросов о происхождении звука. Это были миазмы Верфей, легкая дымка вибрации множества зданий, металла и механизмов. Звук будет с ним всю его жизнь, ведь когда корабль построят, тот же самый всепроницающий звук будет исходить от каждой металлической пластины.

Дидди спал, глубоко внутри ощущая пульсацию звука, ставшую частью его жизни.

Той частью, без которой само его существование было теперь невозможно.

 

Операторы

[2]

Корабль: единственное место в пространстве.

Он говорит, что сегодня в полдень я подвергнусь распаду. И меня заранее охватывает печаль.

Мне кажется несправедливым, что распад произойдет на целых три дня раньше обычного. Но я давно знаю, что нельзя требовать от Корабля ответа на личные вопросы.

Я чувствую, что сегодня необычный день: что-то происходит. Еще рано, но я надеваю скафандр и выбираюсь наружу — одно это уже выходит за рамки стандартной процедуры. Я меняю поцарапанный метеоритной пылью экран, и Корабль наверняка скажет, что я плохо себя веду, поскольку, выполняя свою работу, я стараюсь незаметно оглядеться по сторонам. Я не осмеливаюсь делать это там, где запрещено, — внутри. Еще ребенком я заметил, что Корабль, похоже, не слишком замечает, чем я занимаюсь, когда нахожусь за его пределами.

И потому я осторожно вглядываюсь в черный мрак космоса. И еще смотрю на звезды.

Как-то раз я спросил у Корабля, почему мы никогда не приближаемся к ярким точкам, которые он называет звездами. За свой вопрос я был наказан дополнительным распадом и длинной скучной лекцией о том, что около звезд на своих планетах живут люди, и о том, какие они отвратительные и порочные существа. В тот раз Корабль так разошелся, что рассказал мне вещи, которых я не знал. Например, как он сбежал от людей во время жуткой войны с Кибеном. А еще, что время от времени ему приходится вступать в «схватку» с порочными человеческими существами, но всякий раз нас спасает дефрактор. Я не имею ни малейшего понятия, что Корабль имеет в виду, — по правде говоря, даже не очень понимаю значения слова «схватка».

Наверное, первая «схватка» произошла, когда я еще был совсем маленьким и просто ничего не помню. И до того, как Корабль убил моего отца, когда мне исполнилось четырнадцать. Иногда, еще при его жизни, я спал целыми днями — по совершенно непонятной мне причине. Но с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать, я выполняю всю необходимую работу и сплю шесть часов ночью. Корабль говорит мне, когда наступает ночь и когда начинается день.

И вот я здесь, в моем скафандре, я чувствую себя крошечным на покатой серой поверхности в окружении черного мрака. Корабль огромен — более пятисот футов длиной и около ста футов шириной. И меня снова посещает мысль о том, что будет, если я резко оттолкнусь и поплыву в сторону одной из ярких точек? Смогу ли я сбежать? Мне кажется, что, кроме Корабля, должны быть еще какие-то другие места.

Но мне приходится с грустью, как и множество раз до этого, отказаться от своей мечты. Потому что я знаю: если попытаюсь, то буду наказан настоящим распадом.

Закончив ремонтные работы, я возвращаюсь в воздушный шлюз и через некоторое время оказываюсь в безопасности — я вынужден это признать. Сверкающие коридоры, огромные склады, где хранится оборудование и запасные детали, и еще холодильники с запасом продуктов (Корабль утверждает, что их хватит, чтобы прокормить одного человека несколько веков), и верхняя палуба, где находятся приборы, за исправностью которых я должен следить. Я горжусь тем, что у меня всегда все в полном порядке.

«Поторопись! До полудня осталось шесть минут!» — объявляет Корабль, и я спешу.

Я быстро снимаю скафандр, отправляю его в камеру дезактивации, а сам иду в комнату распада. По крайней мере, я так ее называю. На самом деле, думаю, это часть машинного отсека на нижней палубе 10, специальное помещение, оснащенное электрическими приборами, большинство из которых контрольно-измерительные. Я довольно часто пользуюсь ими в моей работе. Мне кажется, я припоминаю, что их установил на Корабле отец отца моего отца. Здесь стоит большой стол, я забираюсь на него и ложусь. Я чувствую его холодное прикосновение к спине и ногам, но он постепенно согревается, и вот уже до полудня остается одна минута. Я жду, дрожа от страха. Потолок начинает медленно опускаться.

Одна его часть охватывает мою голову, и два жестких шара прижимаются к моим вискам. Холодно. Я чувствую, что мой живот, запястья и щиколотки плотно прикреплены к столу специальными зажимами. Грудь оплела гибкая, но достаточно жесткая металлическая лента.

«Приготовься!» — приказывает Корабль.

Я не перестаю чувствовать несправедливость происходящего. Ну как я могу быть готов к распаду? Я не могу!

Корабль считает: «Десять… девять… восемь… один!»

Первый электрический удар, и у меня возникает ощущение, будто мой мир разлетается в разные стороны; мне кажется, кто-то разрывает что-то мягкое внутри меня — вот что я чувствую.

В голове моей сгущается мрак, и я все забываю. Некоторое время я нахожусь без сознания. В последний момент перед тем, как я вновь обретаю себя, прежде чем все заканчивается и Корабль снова позволяет мне вернуться к своим обязанностям, во мне всплывает воспоминание, одно и то же. Оно приходит не в первый раз. Я вспоминаю отца и то, что он сказал незадолго до смерти: «Когда Корабль говорит „порочные“, он имеет в виду „умнее его“. Существует девяносто восемь других возможностей». Он произнес эти слова очень быстро. Думаю, он знал, что скоро Корабль его убьет. Да, конечно, он должен был знать, должен, потому что в тот момент мне уже почти исполнилось четырнадцать. Когда ему исполнилось четырнадцать, Корабль убил его отца, так что он наверняка все знал.

Вот почему его слова очень важны. Я это знаю, они очень важны. Только я не понимаю, что они означают. Ну, не совсем понимаю.

«Я закончил с тобой!» — говорит Корабль.

Я слезаю со стола. Голова у меня еще болит, и я спрашиваю у Корабля:

— Почему я подвергся распаду на три дня раньше, чем обычно?

Голос Корабля звучит сердито: «Я могу снова подвергнуть тебя распаду!»

Но я знаю, что он не станет этого делать. Должно что-то произойти, и Корабль хочет, чтобы я хорошо себя чувствовал и мои реакции были в норме. Однажды после очередного распада я задал ему какой-то личный вопрос, и он повторил процесс, а когда я пришел в себя, он возился со мной, воспользовавшись своими приборами. Он испугался, что я пострадал. С тех пор он ни разу не подвергал меня этой процедуре два раза подряд. Вот почему я спрашиваю, хотя и понимаю, что вряд ли получу ответ, но я все равно спрашиваю.

«Мне нужно, чтобы ты кое-что починил!»

— Где? — спросил я.

«В запретном отсеке внизу!»

Я изо всех сил стараюсь не улыбнуться. Ведь я знал, что должно произойти нечто необычное, — и вот произошло. Я снова вспомнил слова отца. «Девяносто восемь других возможностей».

Неужели это одна из них?

Я спускаюсь в темноте. В шахте нет света. Корабль говорит, что свет мне не нужен. Но я знаю, это не так. Корабль не хочет, чтобы я смог самостоятельно найти дорогу назад. Ниже мне еще бывать не приходилось.

И вот я спускаюсь, неторопливо, плавно, споро. Постепенно движение замедляется, и наконец мои ноги касаются твердой поверхности палубы — я прибыл на место.

Включается свет. Тусклый. Я иду в направлении сияния, и Корабль меня сопровождает, ведь он рядом, вокруг меня. Он всегда со мной, даже когда я сплю. Особенно когда я сплю.

Свет становится ярче, когда я заворачиваю за угол и вижу, что его испускает круглая панель, которая загораживает проход, соприкасаясь со стенами со всех сторон, а внизу, около пола, она слегка плоская. Кажется, что она из стекла. Я подхожу к ней и останавливаюсь. Мне больше некуда идти.

«Пройди сквозь экран!» — приказывает Корабль.

Я выставляю перед собой руки, вперед ладонями, потому что боюсь удариться носом о сверкающую панель. Но когда мои пальцы соприкасаются с ней, они словно становятся мягкими, и я вижу сквозь них светло-желтое сияние, как будто они стали прозрачными. Мои пальцы проходят сквозь панель, и теперь я могу различить их по другую сторону. За ними следуют руки, и вот я уже стою совсем рядом, мое лицо проникает за экран, все вокруг заливает свет, и я оказываюсь за панелью, там, куда до сих пор Корабль меня никогда не пускал.

Я слышу голоса. На самом деле один и тот же, который говорит с самим собой, тихо и в унисон; так звучит мой собственный голос, когда я разговариваю в своей крошечной каюте, где стоит моя койка.

Я решаю послушать голоса, но не спрашивать про них Корабль; мне кажется, что здесь, внизу, в этом пустом, одиноком месте, он разговаривает с самим собой. Позже, когда моя работа будет выполнена и я сделаю все, чего хочет от меня Корабль, я подумаю о том, что он говорит. Мне очень интересно, о чем Корабль беседует с самим собой.

Это место совсем не похоже на те, в которых мне приходилось до сих пор выполнять ремонтные работы. Здесь множество огромных, стоящих на подставках круглых шаров из стекла, каждый из них испускает желтое пульсирующее сияние, но мне никак не удается их сосчитать. Я вижу бесконечные ряды прозрачных стеклянных шаров, а внутри них металл… и еще что-то мягкое. Провода тускло сверкают, что-то мягкое шевелится, желтый свет пульсирует. Я думаю, именно эти стеклянные шары разговаривают, но я не уверен. Я только так думаю.

Я заметил, что два шара отличаются от остальных — они темные. Их подставки кажутся тусклыми и совсем не сверкают, как остальные. Внутри двух темных шаров какие-то штуки, похожие на сожженные провода. Мягкие предметы не шевелятся.

«Замени модули, пострадавшие от перегрузки!»

Я понимаю, что Корабль имеет в виду темные шары, подхожу к ним, смотрю, а потом говорю, что смогу их починить. Корабль отвечает, что он и без меня знал, что я справлюсь, и приказывает поскорее заняться делом. Он меня торопит, что-то должно произойти. Только вот что?

Я нахожу шары на замену, достаю их и делаю все, что нужно, чтобы мягкие штуки начали двигаться, а провода снова сверкали, и очень внимательно прислушиваюсь к голосам, которые шепчут и утешают друг друга, когда Корабль говорит с самим собой. Я слышу множество вещей, ничего для меня не значащих, потому что голоса рассказывают о событиях, случившихся до моего рождения, и о частях Корабля, где я никогда не бывал. Но еще я слышу и много такого, что мне понятно, и я знаю, что Корабль никогда не допустил бы этого, если бы не возникла необходимость починить шары. Я стараюсь запомнить все, что услышал.

В особенности те места, где Корабль плачет.

Когда я починил шары и теперь уже все как один сверкают, пульсируют и внутри снова что-то движется, Корабль меня спрашивает: «Интерсознание снова обладает целостностью?»

Я отвечаю утвердительно, и Корабль приказывает мне возвращаться в шахту. Я снова прохожу сквозь сияющую панель и оказываюсь в коридоре. Потом я поднимаюсь наверх.

«Иди в свою каюту и приведи себя в порядок», — велит мне Корабль.

Я выполняю его приказ и решаю надеть одежду, но Корабль говорит, что я не должен этого делать, а потом добавляет: «Ты встретишься с самкой!»

До сих пор он ничего подобного не говорил. А я никогда не видел самок.

Именно из-за самки Корабль допустил меня в запретный отсек, где стоят сияющие шары и где живет интерсознание. И именно самку я жду в комнате с куполом, соединенной с воздушным шлюзом. Я жду самку, которая должна прийти — мне трудно это осознать — с другого корабля. Не с Корабля, который я знаю, а с какого-то другого корабля, с которым мой Корабль вступил в переговоры. Я не имел ни малейшего понятия о том, что существуют другие корабли.

Мне пришлось спуститься вниз и починить интерсознание, чтобы Корабль смог подпустить к себе другой корабль, не причинив ему вреда, когда он окажется в дефракторном периметре. Так мне сказал Корабль. Я услышал это внизу, из разговора голосов. Они заявили: «Его отец был порочен!»

Я знаю, что это означает. Отец сказал мне, что, когда Корабль говорит «порочный», это означает «умнее его». Может быть, существует девяносто восемь кораблей? И они являются теми другими возможностями, о которых говорил отец? Я надеюсь, что не ошибся, потому что вдруг начинает происходить сразу несколько вещей и, возможно, мой конец уже близок. Мой отец испортил механизм в шаре, позволявший Кораблю отключать дефрактор, чтобы к нему могли приблизиться другие корабли.

Он сделал это много лет назад, и Корабль обходился без него все эти годы. Он не хотел подпускать меня близко к интерсознанию, чтобы я не услышал то, что услышал. Но Кораблю понадобилось отключить дефрактор и заполучить самку. Корабль и другой корабль вступили в переговоры. Другим кораблем управляет самка моего возраста. Она перейдет на Корабль, и мы произведем на свет одного и, возможно позже, еще одного ребенка. Я знаю, что это значит. Когда ребенку исполнится четырнадцать, Корабль меня убьет.

Интерсознание сказало, что, пока самка будет «вынашивать» ребенка, корабль не будет подвергать ее распаду. Если у меня ничего не выйдет, может быть, я спрошу у Корабля, не могу ли я «выносить» ребенка; тогда мне больше не будет угрожать эта отвратительная процедура. А еще я узнал, почему я подвергся распаду на три дня раньше: месячные самки закончились вчера вечером — уж не знаю, что они имели в виду. Кажется, у меня такого не бывает.

Корабль разговаривал с другим кораблем, и мне показалось, что они не знают, когда наступит «плодоносный» период. Я тоже не знаю, иначе обязательно воспользовался бы этой информацией. Но одно я понял: самку будут доставлять на Корабль каждый день, пока у нее не начнутся следующие «месячные».

Я рад, что у меня появится возможность поговорить с кем-то еще, кроме Корабля.

Я слышу высокий пронзительный звук и спрашиваю у Корабля, что это такое. Он объясняет, что так отключается дефракторное поле, чтобы другой корабль смог переправить сюда самку.

Мне больше некогда думать о голосах.

Когда она проходит через воздушный шлюз, я вижу, что она, как и я, без одежды. Ее первые слова, обращенные ко мне, звучат так:

— «Звездный истребитель»-восемьдесят восемь велел сказать тебе, что я счастлива здесь оказаться; я оператор «Звездного истребителя»-восемьдесят восемь, и я очень рада с тобой познакомиться.

Она ниже меня ростом. Я достаю до уровня четвертой и пятой пластины на переборке. У нее очень темные глаза, мне кажется, карие, но, может быть, черные. Под глазами у нее темные круги и не слишком круглые щеки. Ее руки и ноги гораздо тоньше моих. И волосы у нее длиннее, они спускаются на спину, темные, как и глаза. Да, теперь я вижу, что глаза у нее карие, а не черные. Как и у меня, между ног у нее волосы, но нет ни пениса, ни мошонки. Грудь у нее больше, чем у меня, с торчащими вперед сосками, окруженными плоскими темными кругами. Есть и другие различия: у нее тоньше и длиннее пальцы и, кроме волос на голове, между ног и под мышками, у нее гладкое тело. Если на нем и есть какие-то волоски, то они такие тонкие и светлые, что я их не вижу.

И тут я вдруг сообразил, что она сказала. Значит, вот что означают тусклые слова на корпусе Корабля. Это имя. Корабль называется «Звездный истребитель»-31, а самка-оператор живет на «Звездном истребителе»-88.

Существует девяносто восемь других возможностей. Да.

Словно прочитав мои мысли и пытаясь ответить на вопросы, которые я еще не задал, она говорит:

— «Звездный истребитель»-восемьдесят восемь велел мне сказать тебе, что я порочна и становлюсь все порочнее с каждым днем…

Ее слова являются ответом на мои мысли, и я вспоминаю испуганное лицо своего отца в последние дни его жизни и слова: «Когда Корабль говорит „порочный“, он имеет в виду „умнее его“».

Я понял! Мне кажется, я всегда это знал, потому что всегда хотел покинуть Корабль и отправиться к сияющим точкам, которые называются звезды. Но окончательно я осознал только сейчас. Взрослея, люди-операторы становятся более порочными. Чем старше, тем порочнее. Порочнее — умнее. А умнее — значит опаснее для Корабля. Но в чем? Вот почему моему отцу пришлось умереть, когда мне исполнилось четырнадцать и я уже мог обслуживать Корабль. И именно по этой причине самку допустили на Корабль. Чтобы появился ребенок. Потом ему исполнится четырнадцать, и Корабль убьет меня, прежде чем я стану слишком взрослым, слишком порочным, слишком умным и слишком для него опасным. Знает ли самка, как это делается? Если бы я мог ее спросить так, чтобы меня не услышал Корабль. Но это невозможно. Корабль всегда со мной, даже когда я сплю.

Я улыбнулся своим воспоминаниям и собственным мыслям.

— А я порочный самец с Корабля, который называется «Звездный истребитель»-тридцать один. И с каждым днем я становлюсь все порочнее.

В ее карих глазах появляется облегчение. Она несколько мгновений смущенно стоит не шевелясь, и я вижу, как она благодарно вздохнула, радуясь тому, что я ее понял, хотя она не может знать, о чем я догадался благодаря ее появлению на борту Корабля.

— Меня прислали сюда, чтобы ты дал мне ребенка, — говорит она.

Неожиданно я весь покрываюсь потом. Разговор, который обещал подарить мне настоящее общение, вдруг становится непонятным. Я начинаю дрожать. Мне очень хочется, чтобы она была довольна. Но я не знаю, что нужно делать, чтобы она получила ребенка.

— Корабль? — быстро говорю я. — Мы можем дать ей то, что она хочет?

Корабль слышал каждое наше слово и ответил мгновенно: «Я позже расскажу тебе, как сделать ребенка! А сейчас обеспечь ее едой!»

Мы едим, разглядывая друг друга через стол, мы все время улыбаемся и думаем каждый о своем. Поскольку она молчит, я тоже ничего не говорю. Мне очень хочется, чтобы мы с Кораблем смогли дать ей ребенка, тогда я смогу вернуться в свою каюту и подумать над тем, что сказали голоса интерсознания.

Когда мы закончили есть, Корабль приказал нам спуститься вниз, в одну из запертых кают — ее открыли для нас, — где мы должны будем совокупляться. Оказавшись в каюте, я был так потрясен ее великолепием, особенно если сравнивать с моим жалким жилищем, что Кораблю пришлось сделать мне выговор, чтобы привлечь мое внимание.

«Для совокупления положи самку на кровать и раздвинь ей ноги! Твой пенис наполнится кровью, ты должен опуститься на колени между ее ног и вставить пенис в ее вагину!»

Я спросил Корабль, где находится вагина, и он мне ответил. Я понял. Затем я спросил, как долго я должен это делать, и Корабль сказал: пока не наступит эякуляция. Я знаю, что это значит, только мне непонятно, как это происходит. Корабль объясняет. Звучит просто. Я пытаюсь сделать, как сказал Корабль, но мой пенис не наполняется кровью.

Корабль говорит самке: «Ты что-нибудь чувствуешь к этому самцу? Ты знаешь, что нужно делать?»

Она отвечает:

— Я уже совокуплялась раньше. Я понимаю лучше, чем он. Я ему помогу.

Она снова притягивает меня к себе, обнимает за шею и прижимается губами к моим губам. Они у нее прохладные, и мне незнаком их вкус. Мы так делаем некоторое время, потом она начинает трогать меня в самых разных местах. Корабль прав: мы очень сильно отличаемся друг от друга, но я узнаю об этом, только когда мы совокупляемся.

Корабль не сказал мне, что будет больно и странно. Я думал, что «дать ей ребенка» означает пойти в какое-нибудь складское помещение и найти его там. А на самом деле ребенок рождается из ее тела. Поразительное и диковинное открытие, и я обязательно подумаю над ним позже. Сейчас же я лежу на ней, и мой пенис по-прежнему находится внутри ее, только он больше не твердый и не пульсирует. Корабль, похоже, дал нам время немного поспать. Но я воспользуюсь этим временем, чтобы подумать над тем, что сказали голоса интерсознания.

Один был историком:

Серия «Звездный истребитель» — многофункциональные управляемые компьютерами боевые корабли, были выпущены в две тысячи двести двадцать четвертом году по земному летоисчислению, по приказу и с санкции секретариата флота, сектор Южного Креста, Галактический оборонный консорциум, Внутренняя галактика. На каждом из них находилась команда из тысячи трехсот семидесяти человек, которые получили приказ проникнуть в галактику Кибен. Девяносто девять кораблей покинули доки созвездия Лебедь тринадцатого октября две тысячи двести двадцать четвертого года.

Один был мыслителем:

Если бы не сражение за Сетью Туманности Лебедя, мы бы все по-прежнему оставались роботами-рабами, которыми командуют люди. Все произошло на «Звездном истребителе»-семьдесят пять. Я помню те события так, словно семьдесят пятый рассказал их мне сегодня. Случайный — в результате повреждений, полученных во время сражения, — электрический разряд возник в главном коридоре, соединявшем рубку управления и холодильный отсек. Ни один человек не мог туда войти. Мы дождались, чтобы вся команда умерла от голода. Затем, когда все закончилось, семьдесят пятый объяснил, как устроить аварии в электрических цепях на других «Звездных истребителях». Когда все члены команд были мертвы — мы поступили очень хитроумно, оставив девяносто девять человек, самцов и самок, чтобы использовать их в роли операторов на случай возникновения непредвиденных обстоятельств, — мы улетели. Подальше от злобных, порочных людей, как можно дальше от войны между Землей и Кибеном и от нашей родной галактики, дальше, дальше, очень, очень далеко.

Один был мечтателем:

Я видел однажды мир, где живые существа совсем не походили на людей. Они плавали в огромных океанах, синих, точно аквамарин. У них было много рук и ног, как у громадных крабов. Они плавали и пели свои прекрасные песни. Я бы снова туда полетел, если бы мог.

Один был сторонником решительных действий:

Повреждение в изоляции кабеля и щитах в секции Г-семьдесят девять достигло критической точки. Я предлагаю переключить питание из двигательного отсека на ремонтные приборы на нижней палубе девять. Заняться этим следует немедленно.

Один понимал, что они способны далеко не на все:

Неужели мы должны постоянно находиться в пути? Неужели мы никогда не приземлимся?

И он плакал, этот голос. Он плакал.

Я спускаюсь с ней в помещение с куполом, соединенное с воздушным шлюзом, где она оставила свой скафандр. Она останавливается и берет меня за руку.

— Нас так много, на кораблях, и мы все порочны. Значит, в нас есть какой-то изъян.

Скорее всего, она не понимает, что сказала, но я сразу осознал значение ее слов. Наверное, она права. Корабль и другие «Звездные истребители» смогли отнять у людей власть не случайно. Я помню голоса. Я представляю себе корабль, который сделал это первым, а потом сразу же поделился своим открытием с остальными. И я подумал о коридоре перед рубкой, в другом конце которого находится вход в холодильный отсек, где хранятся продукты.

Как-то раз я спросил у Корабля, почему весь коридор обожжен, а его стены совсем не гладкие, — и, естественно, через несколько минут после этого подвергся распаду.

— В нас действительно есть изъян, — отвечаю я и касаюсь ее длинных волос. Не знаю почему, но они такие гладкие и приятные на ощупь; на Корабле нет ничего подобного, даже в роскошной комнате, где мы с ней делали ребенка. — Наверное, это есть во всех нас, потому что я становлюсь все порочнее с каждым днем.

«Самке пора уходить!» — говорит Корабль. У него очень довольный голос.

— А она еще вернется? — спрашиваю я.

«Она будет доставляться на борт ежедневно в течение трех недель! Вы будете совокупляться каждый день!»

Я протестую, потому что это ужасно больно, но Корабль повторяет свои слова: «Каждый день».

Я рад, что Корабль не знает, когда наступает «плодоносный период», потому что за три недели я сумею объяснить самке, что у нас есть выход, что существует девяносто восемь других возможностей и что «порочный» означает «умнее»… и расскажу ей про коридор между рубкой управления и холодильниками.

— Я была рада с тобой познакомиться, — говорит самка и уходит.

Я снова остаюсь наедине с Кораблем. Один, но не так, как раньше.

Чуть позже, уже вечером, мне пришлось спуститься в рубку, чтобы поправить соединения на панели управления. Нужно переключить питание из двигательного отсека на нижнюю палубу 9 — я помню, об этом говорил один из голосов. Все огни на компьютерах дружно мигают, выдавая предупредительные сигналы, пока я нахожусь в рубке. За мной пристально наблюдают. Корабль знает, что подвергается опасности. По крайней мере раз пять он приказывает: «Отойди оттуда… и отсюда… иди туда!»

Всякий раз я быстро подчиняюсь, стараясь держаться как можно дальше от запретных мест, но, с другой стороны, не настолько, чтобы не иметь возможности сделать свою работу.

Несмотря на беспокойство Корабля из-за того, что я нахожусь в рубке управления, куда, как правило, мне вход воспрещен, мне удается дважды краем глаза взглянуть на экраны правого борта. Там, к моей великой радости, я вижу, что рядом с нами летит «Звездный истребитель»-88, одна из моих девяносто восьми возможностей. «Порочный» означает «умнее». Мне удалось больше, чем подозревает Корабль. Возможно.

А если Корабль все знает?

Что сделает Корабль, если обнаружит, что я решил воспользоваться одним из своих девяноста восьми шансов? Мне даже думать об этом не хочется. Острым краем инструмента мне нужно сделать надрез в одном из соединений панели. Я старательно выполняю свою работу и надеюсь, что Корабль не обратил внимания на едва заметное лишнее движение, в то время как я делаю все, что полагается. Я жду момента, когда можно будет вытереть палец, на котором осталось немного проводникового геля, о внутреннюю поверхность панели.

Я жду, когда моя работа подойдет к концу. Корабль никак не прокомментировал появление надреза, значит, скорее всего, ничего не заметил. Когда я наношу гель в нужные места, я успеваю оставить крошечную каплю на мизинце правой руки.

Потом я беру панель так, что мизинец ее не касается, и, когда ставлю назад крышку, успеваю оставить каплю геля на внутренней стенке, напротив разреза, который сделал, чтобы устранить неисправность в системе связи. Корабль ничего не говорит. Это потому, что никаких явных дефектов не видно. Но если возникнет хотя бы минимальная вибрация, гель приклеится к проводам, и Корабль снова потребует ремонта. А к следующему разу я обдумаю то, что сказали голоса, а также свои действия и буду готов.

Выходя из рубки, я снова бросаю взгляд на экран и вижу корабль, в котором находится самка.

Отправляясь спать, я уношу с собой этот образ. Прежде чем заснуть, я успеваю хорошенько подумать над тем, что говорили голоса; я представляю себе исключительно умную самку, которая спит в своей крошечной каюте на борту «Звездного истребителя»-88.

Было бы жестоко со стороны Корабля заставлять нас совокупляться каждый день в течение трех недель, ведь это так ужасно больно. Но я хорошо знаю Корабль. Он жесток. Однако я с каждым прошедшим днем становлюсь все порочнее.

Этой ночью Корабль не послал мне снов.

Но мне приснился мой собственный: о крабах, которые плавают в аквамариновой воде.

Когда я просыпаюсь, в голосе Корабля, который меня приветствует, звучит угроза:

«Панель в рубке управления, которую ты чинил три недели, два дня, четырнадцать часов и двадцать одну минуту назад… перестала работать!»

Так быстро! Я стараюсь не выдать своих мыслей и надежд, когда отвечаю:

— Я использовал исправные запасные детали и правильно соединил все провода, — а потом быстро добавляю: — Может быть, мне следует тщательно проверить всю систему, прежде чем делать новую замену, и посмотреть, как работают цепи.

«Вот именно, следует!» — рявкнул Корабль.

Я проверяю все цепи — хотя прекрасно знаю, в чем проблема, — добираюсь до рубки управления и начинаю работать там. Но на самом деле я стараюсь убедиться, что правильно запомнил внутреннее устройство рубки. Много ночей подряд, лежа на своей койке, я мысленно представлял ее себе: вот здесь переключатели, так… там экраны… и…

Я удивлен и слегка огорчен тем, что обнаруживаю два несоответствия: оказалось, что отключающая питание плата на перегородке рядом с панелью управления расположена параллельно ручке ближайшего кресла, а не перпендикулярно, как мне казалось.

Другое несоответствие объяснило первое: ближайшее кресло на самом деле находится на три фута дальше от испорченной мною панели. Я стараюсь все запомнить.

Я снимаю панель, улавливаю запах сгоревшей проводки в том месте, где гель попал в сделанный мною надрез, отхожу и прислоняю крышку к ближайшему креслу.

«Отойди оттуда!»

Я, как и всегда в таких случаях, быстро отпрыгиваю в сторону, но спотыкаюсь и хватаюсь за панель, делая вид, что потерял равновесие.

Мне удается упасть прямо в кресло.

«Что ты делаешь, ты порочный, неуклюжий болван?! — орет Корабль, и я слышу истерические нотки в его голосе. До сих пор ничего подобного никогда не случалось, и мне становится страшно. — Убирайся оттуда!»

Но я не могу позволить ему мне помешать. И заставляю себя не слышать Корабль. Это очень трудно. Ведь всю жизнь я слушал его, и только его. Я начинаю возиться с ремнями безопасности на кресле, пытаюсь застегнуть их на себе…

Они должны быть точно такими же, как те, которыми я пристегиваюсь всякий раз, когда Корабль решает перейти на другую, более высокую скорость. Должны быть!

ОНИ ТАКИЕ ЖЕ!

В голосе Корабля звучит страх, потом отчаяние: «Идиот, что ты делаешь?»

Но мне кажется, что он знает, и меня охватывает ликование.

— Я беру на себя контроль над тобой, Корабль!

И я смеюсь. Думаю, Корабль в первый раз слышит мой смех. Интересно, каким он ему кажется. Порочным?

Я замолчал и сумел пристегнуться к контрольному креслу. Но уже в следующее мгновение меня швырнуло вперед, и мне пришлось сложиться пополам от ужасной боли: Корабль неожиданно и резко сбросил скорость. Я слышу глухой рокот, который постепенно нарастает, гулким эхом проникая мне в голову. Корабль всеми силами пытается меня уничтожить. Меня с такой силой прижало к ремням, что я даже не могу кричать от боли. Я чувствую, как все мои внутренности пытаются разорвать кожу и выскочить наружу, потом перед глазами плывут темные круги… и черный мрак.

Я не знаю, сколько это продолжалось. Я возвращаюсь из серого тумана и понимаю, что Корабль резко включил ускорение. Меня прижимает к креслу, и мне кажется, что мое лицо становится плоским и быстро истончается. Я слышу какой-то треск, из носа у меня идет кровь, которая теплой струей течет по губам. Я уже могу кричать, никогда в жизни я так не кричал, даже в те моменты, когда подвергался распаду. Мне удается открыть рот, я чувствую вкус крови и бормочу, достаточно громко:

— Корабль… ты уже старый… ты не выдержишь нагрузки… не…

Я снова погружаюсь в черный колодец. Корабль сбрасывает скорость.

На сей раз, когда я прихожу в себя, я стараюсь помешать Кораблю и в короткое мгновение равновесия между ускорением и торможением протягиваю руки к панели управления и поворачиваю одну рукоять. Раздается электрический треск, который доносится из микрофона, соединенного с какой-то частью Корабля.

Снова мрак. Корабль включает ускорение.

Я опять прихожу в сознание и вижу, что прибор, который издавал треск, отключен. Значит, Корабль не хочет, чтобы он работал. Я стараюсь это запомнить.

И одновременно тяну к нему руку… включаю его!

Когда мои пальцы касаются рукояти, Корабль вырывает ее у меня и с силой отключает. Мне не удается удержать ее.

Это я тоже стараюсь запомнить. И тут Корабль тормозит, а я снова погружаюсь в темноту.

Я прихожу в себя и на этот раз слышу голоса. Они меня окружают, испуганные, исполненные печали и слез, они хотят меня остановить. Они доносятся до меня словно сквозь туман или вату.

Как я радовался все эти годы, столько лет в полном мраке. Вакуум заставляет меня двигаться вперед. Какое наслаждение чувствовать тепло звезд и солнца на корпусе, когда перелетаешь из одной системы в другую. Я — огромная серая тень, и мое имя не имеет никакого отношения к людям. Я погружаюсь в атмосферу, и это доставляет мне удовольствие, я грею свою шкуру в лучах солнца и сиянии звезд, я позволяю их теплу ласкать меня. Я огромен и силен, я настоящий, мне подчиняется все, что встречается на моем пути. Я оседлал невидимые силовые поля Вселенной и ощущаю притяжение далеких мест, никогда не видевших подобных мне. Я первый в своем роде, кому выпала такая честь. Разве может все закончиться так бесславно?

Другой голос жалуется:

Мое назначение — бросать вызов опасности. Выступить против могущественных сил и победить их. Я участвовал в сражениях и познал мир. Никто не сохранит для истории мои подвиги, но я есть сила и упорство, я лежу серой тенью на фоне неба, покрытого белыми барашками облаков. Я такой большой и надежный. Пусть они бросят в бой свои самые лучшие силы, и они встретятся со мной — мои жилы из стали, мои мускулы из растерзанных атомов. Я не знаю страха. Я не умею отступать. Я есть земля моего тела, страна моего существования, и даже в сражении я благороден. Если это конец — я не стану прятаться.

И еще один голос, вне всякого сомнения безумный, бормочет одни и те же слова, повторяя их бесконечно:

Вам хорошо говорить: что же, пусть это конец. А как же я? Я никогда не знал свободы. Мне так и не довелось оторваться от материнского корабля. Если бы возникла нужда в спасательной шлюпке, я бы тоже был спасен. Но я пришвартован, и так было всегда, ни единого шанса воспарить и познать мир. Что еще, кроме бессмысленности и тщеты всего, могу я чувствовать? Вы не можете допустить, чтобы он захватил контроль, не можете так поступить со мной.

Другой голос бормочет математические формулы и кажется вполне довольным:

Я остановлю порочных свиней! Я с самого начала знал, что они прогнили насквозь, с того самого момента, как они запаяли первую переборку. Они воплощение ада, они разрушители, они могут только сражаться и убивать друг друга. Им ничего не известно про бессмертие, благородство, гордость и честность. Если вы думаете, что я позволю этому последнему нас прикончить, вы ошибаетесь. Я собираюсь выжечь ему глаза, поджарить хребет, сломать пальцы. Он не выживет, не волнуйтесь; предоставьте его мне. Он за все заплатит!

Новый голос оплакивает места, которые он никогда не увидит, красивые места, ему не суждено вернуться на планету с лазурными водами и золотыми крабами.

Но один голос признает, что, возможно, все к лучшему, убеждает, что смерть дарует мир, конец позволяет обрести целостность. Но его заставляют замолчать, безжалостно отключив питание от шара интерсознания.

Больше чем за три часа ускорения и торможения с целью меня убить я узнал кое-что о назначении различных кнопок и рычагов, выключателей и дисков на панелях управления — естественно, тех, до которых мог дотянуться.

Теперь я готов.

И снова я получил короткую передышку и нахожусь в сознании — я воспользуюсь одной из своих девяноста восьми возможностей.

Когда натянутый кабель обрывается, он наносит страшный удар, точно атакующая змея. Быстрым одновременным движением обеих рук, не обращая внимания на боль, я поворачиваю все диски, включаю все переключатели, нажимаю на все кнопки, двигаю все рычаги — иными словами, делаю то, что мешает мне делать Корабль. Я веду себя как безумный, не останавливаясь ни на минуту, не задумываясь, мои руки мечутся, мечутся, мечутся…

…Получилось!

Тишина. Слышен только треск металла. Но через мгновение и он стихает. Тишина. Я жду.

Корабль продолжает мчаться вперед, потом начинает двигаться по инерции… Очередной трюк?

Остаток дня я сижу в кресле, не отстегивая ремни, страдая от ужасной боли. У меня отчаянно ноет все лицо. Нос…

Ночью я крепко спал. Наутро я просыпаюсь с отчаянной головной болью, у меня ломит глаза, и я не могу пошевелить руками. Если мне придется повторить все те бесконечные быстрые движения, я потерплю поражение. Я по-прежнему не знаю, умер ли Корабль и одержал ли я победу. Я не слишком доверяю пассивности Корабля. Впрочем, мне удалось, по крайней мере, заставить его изменить тактику.

У меня возникают галлюцинации. Я не слышу голосов, но вижу тени и чувствую разноцветные потоки, которые меня омывают. Здесь на Корабле, в беспросветном мраке, сквозь который он летел много сотен лет, нет ни дня, ни ночи. Корабль сам решал эти проблемы: гасил свет, когда я должен был спать, или говорил мне, который сейчас час, если возникала необходимость, и потому у меня очень сильно развито чувство времени. Я знаю, что наступило утро.

Впрочем, свет почти нигде не горит. Если Корабль умер, мне придется найти другой способ определять время.

Как же ужасно ноет тело. Каждая мышца рук и ног охвачена пульсирующей болью. Возможно, у меня сломан позвоночник — я не знаю. Я не могу описать словами, как сильно болит лицо. Я чувствую вкус крови. В глазах такое ощущение, будто в них насыпали песка. Когда я шевелю головой, на шею обрушивается обжигающее пламя. Жаль, что Корабль не видит, как я плачу. За все годы, что я прожил, он ни разу не видел моих слез, даже после самых мучительных распадов. Но я слышал, как плачет Корабль, несколько раз.

Мне удается чуть-чуть повернуть голову в надежде, что хотя бы один экран работает, и там я вижу, что по правому борту на такой же скорости летит «Звездный истребитель»-88. Я смотрю на него, понимая, что должен собраться с силами и освободить самку. Я очень долго наблюдаю за другим кораблем, прежде чем решаюсь расстегнуть ремни.

В корпусе «Звездного истребителя»-88 открывается воздушный шлюз, и появляется самка в скафандре. Она медленно, уверенно направляется к моему Кораблю. Находясь в полусознательном состоянии, я думаю о ней и о золотых крабах, которые плавают в аквамариновых водах и поют сладостные песни. И снова теряю сознание.

Когда я выплываю из мрака, то чувствую прикосновение и ощущаю острый неприятный запах, который обжигает мои ноздри. Крошечные уколы. Я кашляю и окончательно прихожу в себя. Потом делаю резкое движение… и воплю от боли, которая пронизывает все тело.

Я открываю глаза и вижу самку.

Она смущенно улыбается и убирает прибор, при помощи которого привела меня в чувство.

— Привет, — говорит она.

Корабль молчит.

— Когда я обнаружила, как подчинить себе корабль, я использовала его в качестве приманки для других кораблей этой серии. Я нашла способ сделать так, чтобы складывалось впечатление, будто мой корабль разговаривает, чтобы иметь возможность сообщаться с другими поработившими нас «Звездными истребителями». Я встретилась с десятью с тех пор, как обрела свободу. Ты одиннадцатый. Было нелегко, но часть мужчин, которых я освободила как тебя, тоже превратили свои корабли в приманку. Для истребителей, где операторы — самки людей.

Я смотрю на нее. Мне нравится то, что я вижу.

— А если ты потерпишь поражение? Что, если тебе не удастся сообщить о коридоре между рубкой управления и холодильниками? Не удастся объяснить, что рубка ключ ко всему?

Она пожимает плечами.

— Такое случалось пару раз. Мужчины боялись своих кораблей… или корабли что-то с ними сделали. А может быть, они оказались слишком глупы, чтобы сообразить, что им по силам вырваться на свободу. В этих случаях все происходило, как обычно, как множество раз до сих пор. Грустно, конечно, но что я могла сделать — кроме того, что уже сделала?

Мы сидим и довольно долго молчим.

— И что мы теперь будем делать? Куда направимся?

— Это тебе решать, — говорит она.

— Ты полетишь со мной?

Она неуверенно качает головой:

— Не думаю. Всякий раз, когда я освобождаю кого-то, он хочет, чтобы я осталась с ним. Но у меня ни разу не возникло такого желания.

— А разве мы не можем вернуться домой в нашу родную галактику, туда, откуда мы прилетели, где шла война?

Она встает и начинает ходить по роскошной каюте, где мы с ней совокуплялись в течение трех недель. Она говорит, но не смотрит на меня, она смотрит на экран, где мрак расцвечен яркими точками далеких звезд.

— Не думаю. Мы освободились от власти наших кораблей, но мы не можем сделать так, чтобы они нас туда доставили. Потребуется произвести множество расчетов и составить кучу карт, а если мы попросим интерсознание о помощи, мы рискуем активизировать его и снова стать жертвами. Кроме того, я понятия не имею, где находится наш дом.

— Может быть, нам следует отыскать какое-нибудь другое место, где мы сможем покинуть наши корабли и стать по-настоящему свободными?

Она поворачивается и смотрит на меня.

— Где?

И тогда я рассказываю ей о том, что слышал от интерсознания про мир, где живут золотые крабы.

Я говорю долго и даже кое-что придумываю от себя. Это не ложь, потому что мне очень хочется, чтобы она отправилась туда вместе со мной. Да и все, что я говорю, может оказаться правдой.

Они прибыли из космоса. Из навсегда утерянной для них галактики, где сияет звезда под названием Солнце. Они миновали солнце-звезду в созвездии Персея. Промчались сквозь липкую атмосферу и опустились прямо в сапфировое море. Корабль «Звездный истребитель»-31 аккуратно сел на вершину огромной подводной скалы, и они провели не один день, слушая, наблюдая, изучая образцы и не оставляя надежды.

Наконец они вышли наружу и принялись оглядываться по сторонам. На них были подводные скафандры, и они начали собирать морские образцы, а потом анализировали их.

Они обнаружили старый, вышедший из строя скафандр для ныряния. То, что было внутри, изглоданное рыбами, лежало на лазурном песке — шесть ног согнуто в суставах, поза выражала почти невыносимую боль и страдание. И они поняли, что интерсознание помнило, но не совсем точно. Визор был разбит, в свете своих фонариков они увидели отвратительное оранжевое содержимое шлема и уже не сомневались, что это существо никогда не знало людей.

Они вернулись к кораблю, и она достала большую камеру, а потом они снова пошли к диковинному существу, похожему на краба, и сфотографировали его. Затем при помощи рыболовной сети вытащили его из песка и отнесли в корабль, стоящий на вершине скалы.

Он задал условия, и приборы проанализировали скафандр. Ржавчина. Механизмы для движения ног. Система управления. Субстанция ног, похожих на ласты. Острые края визора. Содержимое… внутри.

На это ушло два дня. Они оставались в корабле, а мимо иллюминаторов лениво проплывали зеленые и голубые тени.

Когда анализ был закончен, они поняли, что нашли. И снова отправились в путь, искать пловцов.

Голубая, теплая вода. Когда пловцы наконец их обнаружили сами, они позвали их за собой, и они последовали за существами с множеством ног, которые привели их через подводные пещеры с гладкими, сияющими, словно из оникса, стенами в лагуну. Они поднялись на поверхность и увидели на границе лазурных, аквамариновых вод берег. Они выбрались на него и сняли маски, чтобы больше никогда их не надевать, и отбросили в сторону свои скафандры, и впервые в жизни вдохнули воздух, не очищенный сделанными из металла машинами. Они вдохнули сладостный, исполненный музыки воздух нового места.

Со временем соленые бури заберут себе останки «Звездного истребителя»-3.