В последующие семнадцать дней в дневнике Кэкстона — если бы у него хватило терпения вести его — можно было бы прочесть:

В течение недели каждый день ездил на Пиффер-Роуд. Сейчас это часть Центр-Востока 42, который состоит из длинного торгового ряда, тянущегося на тридцать семь с половиной миль откуда-то с севера от Бульвара Уорвик к Кисслинг-Драйв. Здесь семьдесят три города такого типа. Это то, что имел в виду Касселехат, когда сказал про возврат к городской структуре. В Центр-Востоке 42 я не нашел следов Дворца Бессмертия.

…Середина второй недели. Удалось ускользнуть и нанять одну поисковую фирму на поиск владельца всех домов на двух холмах в Лейксаиде. Это займет несколько дней.

…Так, выяснилось, что некая семья Магольсон владела одним из домов, пока собственность не была передана музею. И что в каждом поколении главу семьи Магольсонов звали Дэниелем. Поисковая фирма идет сейчас по следу семьи в этом поколении. Они рассчитывают, что адрес для меня будет у них завтра или послезавтра. То ли это? Нашел ли я Обладателя из основной дворцовой группы? Надеюсь, что да. Ренфрю и Блейк потеряли покой.

В тот вечер, когда у него появилась эта мысль, Ренфрю и Блейк пригласили пойти его куда-нибудь в бар. Кэкстон пошел, но было как-то неудобно. Что-то в их поведении было…

В полумраке бара они подняли бокалы по предложению Блейка и выпили за красивых женщин всех времен. Отпив из своего стакана, Блейк поморщился и сказал:

— Как мы сейчас можем предположить, человеческий запах отражает пищу, которую употребляют люди. Так, китайские собаки нашего времени яростно лаяли на белых посетителей и не обращали внимания на китайских путешественников, которые предположительно ели то же самое, что ели и в этой деревне. Так что, может быть, мы и не захотели бы близко общаться с женщиной шекспировских дней и захотели бы оставить Клеопатру Цезарю и Марку Антонию. Очевидно дело здесь не в ванной. Большое количество одеколона помогает, но, похоже, нам придется еще несколько месяцев подвергать свои клетки нынешней диете, прежде чем мы наконец сольемся с всеобщим запахом.

Он замолчал, и Кэкстон, начавший испытывать облегчение — разговор пока что, казалось, очень отличался от предыдущих — воспринял слова Блейка по их поверхностному смыслу. Он сказал:

— Я немного изучал это. Думаю, что дело в удобрениях, которыми пользовались тогда и сейчас. В старом Китае, вспомните, человеческим шлаком тщательно сдабривали почву, результаты, с точки зрения западного человека, были тошнотворны. Здесь же они применяют химические составы, которые были не известны в наше время.

Он уже собирался было дать более подробное описание, когда заметил выражение глаз Ренфрю, и остановился.

— Что случилось? — спросил он.

Блейк раскрыл было рот, чтобы снова сказать что-то, но Ренфрю, положив руку ему на плечо, остановил своего друга и сказал с улыбкой:

— Помните, когда вы оба предложили мне свои деньги. Я сказал, что думаю…

Кэкстон почувствовал, как у него изменилось лицо.

Он забыл.

Подарок в два с половиной миллиона от правительств четырех обитаемых планет Центавры был, очевидно, третьей частью той суммы, которую Ренфрю вложил за них правительственными облигациями пятьсот лет назад. Тогда вышел закон, санкционировавший такой долгосрочный вклад и, конечно, это был произвол со стороны правительства — делить этот вклад поровну на оставшихся путешественников во времени. По праву все деньги принадлежали Ренфрю.

Вскоре после того, как был выяснен источник этих щедрых денег, Блейк сразу же предложил свою долю Ренфрю и, после мимолетного колебания, это же сделал и Кэкстон. К его разочарованию, Ренфрю не стал сразу отказываться от предложенных денег. Тогда он с улыбкой сказал:

— Давайте оставим все как есть. Но у меня есть одна мысль, и я попросил бы вас обоих принять участие в довольно солидном финансировании. Если это осуществится, тогда я возьму чек. В противном случае, забудьте это.

Что было очень великодушно. Но это все же оставило деньги не Кэкстону.

Теперь, приготовившись к худшему, он думал: «Мне придется делать расчеты?»

Ренфрю продолжал:

— Я рад вам сообщить, что дело сработало. — Он нежно улыбнулся Кэкстону. — За последние недели, что вы осматривали город, Нед и я приценивались к супер кораблям. Ну, мой друг, — он вытащил руку и этим магнитным касанием легонько схватил Кэкстона за запястье, — мы сможем приобрести один за пять с половиной миллионов. Так что…

Ренфрю отвернулся от Блейка в своем ликовании, взглянув на него, Кэкстон же заметил на себе и взгляд Блейка. Блейк делал кивающий жест головой, а глаза его умоляли Кэкстона согласиться с этой идеей, какой бы она ни была.

Ренфрю заканчивал свое предложение.

— Почему бы нам не выложить равные суммы и совместно не приобрести корабль, который мы с Недом выбрали?

Кэкстон делал быстрые подсчеты, деля пять с половиной на три, а так как треть была меньше того, что у него было более чем на полмиллиона, то это ничего не значило, это была такая же нереальная сумма, как и первоначальное количество, которым он все равно никогда не обладал.

На его личные цели оставалось еще достаточно. Если уж эта просьба ничего для него не значила, то можно было, недолго думая, соглашаться.

Практически он и не раздумывал — и не имел подозрений.

— Великолепно! — сказал он громко, слишком громко.

— Считайте дело сделанным. Даже…

Он вытащил свою чековую книжку и выписал чек Джеймсу Ренфрю на один и пятьдесят шесть миллиона. Размашисто подписывая его, он услышал, как Блейк рассказывал ему их планы.

Кэкстон смутно увидел, как Ренфрю взял чек. Но внутри него была ужасная пауза… Что он сказал? Какая поездка?

Блейк пылко рассказывал:

— Завтра мы проверим корабль. Да, он автоматический. Нет проблем. И потом, на следующий день, уезжаем.

Кэкстон смотрел на него, ничего не соображая. Затем не смог сдержаться:

— Ради Бога, куда мы едем?

Блейк с сияющими глазами ответил:

— Питер, это один из кораблей, который может добраться до Центавры за три часа, до Сириуса — около десяти и так далее.

Теперь он уже схватил Кэкстона за руку. Его взгляд искал глаза Кэкстона.

— Слушай, малыш, мы ведь здесь поиграли с вами в вашу игру. А теперь вы поиграйте в игру Джима — пару месяцев космического исследования. О'кей?

— Немного попутешествуем, — сказал Ренфрю. — Что скажете, дружище?

Он не сопротивлялся. Не мог сопротивляться. Пока не мог. Странно, но он все еще испытывал привязанность к ним обоим: не мог возражать их планам. Много раз он думал: «Это потому, что они любят меня, а я раньше этого не имел…» Но был еще и тот фактор, что если — если — ему придется остаться в двадцать пятом веке, тогда, возможно, он в них будет нуждаться больше, чем они в нем. В конце концов, они всегда были вместе. В этом отношении он определенно был вторым. Блейк всегда выберет сначала Ренфрю, а Ренфрю всегда будет, ну, ожидать, что Блейк выберет его первым. Но казалось верным и то, что они оба отдавали часть своей привязанности этому дрожащему, нервничавшему, напряженному, раздражительному, рассеянному потенциальному отступнику, этому странному запутавшемуся типу по имени Питер Кэкстон, обладающему степенью магистра двадцатого века и степенью круглого идиота, стремящегося к бессмертию. И потому что ему нужно было теплое чувство, которое они предлагали ему, он не мог ничего поделать — он делал то, что они хотели. Поэтому избежать этой исследовательской поездки в космос было нельзя.

Кэкстон остался в вестибюле отеля, пытаясь придумать, как он мог ускорить поиск нынешнего адреса Дэна Магольсона. Потому что, если он сможет пойти туда…

Что тогда? Он вдруг обнаружил, что зримо представляет вход во Дворец Бессмертия через дом Магольсона. И если он был там, то он проберется во Дворец и спрячется. А уж там… Планы его были смутны, ну да черт с ними. Он будет решать тогда, когда доберется туда, но где-то в подсознании у него была призрачная надежда на то, что он сможет договориться с Обладателями, и они позволят ему остаться, пока он делает усилия привести свои личные качества в соответствие с их требованиями.

Конечно, Кэкстон думал, расхаживая из угла в угол, что сможет стать — он криво усмехнулся — более мягким, нежным, более привлекательным Питером Кэкстоном. Трудно было представить такую перемену, но другие же были такими, так почему не он? И все же проблема никогда не была в нем. Его личные качества приобрели нынешнюю форму, пока он постепенно и довольно неохотно осознавал сумасшествие других.

«Может быть, они смогут изменить меня, но как, ради всего святого, они собираются изменить те миллионы сукиных сынов там, с которыми мне приходится иметь дело?» Его беспокойному разуму казалось, что его восприятие окружения должно быть затуманено, прежде чем он осмелится подвести своего опекуна.

Ближе к десяти вечера его лихорадочное возбуждение неожиданно утихло. Кэкстону это было знакомо. Своими мыслями он довел себя до изнеможения. Сейчас наступит период апатии и смирения.

Он уже поворачивался, чтобы подняться к себе в комнату, когда впервые вспомнил про Бастмана. Возбуждение мгновенно нахлынуло вновь, на этот раз более усталое, но достаточное, чтобы он направился в комнату связи и оттуда, из тишины, связался с человеком, который был врачом главной группы Обладателей. К тому времени, когда на экране показалось знакомое уже суровое лицо, Кэкстон был уже снова спокоен и готов со своим рассказом.

Рассказ это был типа благодарно-вас-за-все-надеюсь-мы-еще-увидимся-когда-вернемся-из-нашего-путешествия. Несказанным было: «Теперь сделайте же что-нибудь!»

Дальше произошло то, что где-то глубоко в подсознании породило почти невидимую надежду. Казалось, Бастман сильно опешил. Но он быстро оправился и проговорил волшебные слова:

— Ах, Питер, почему мне не прилететь за вами в отель, и нам не отправиться куда-нибудь поболтать. Вы согласны?

— Еще бы!

Кэкстон бросился в свою комнату. Рассовал по карманам браунинг, пару запасных магазинов, лазерорежущее устройство, купленное им в магазине, крошечный тюбик с пищевыми капсулами, газовый пистолет из двадцать пятого века и с полдюжины возбуждающих средств, предназначенных для поддержания пробуждающего центра мозга в состоянии готовности даже при работе центра сна. Одну таблетку он проглотил.

Было еще несколько средств, которые, как ему показалось в неожиданном приступе беспокойства, он хотел бы взять с собой. Но он боролся со страхом и держал свои защитные инстинкты… На крыше он появился менее чем за минуту до того, как машина Бастмана села на одну из площадок.

Дверь открылась. Бесшумно откинулся трап. Кэкстон, полный решимости, чувствуя, что его приняли, уже собрался подняться, когда увидел, что Бастман вышел ко входу и загородил его.

Бастман сказал решительным тоном:

— Ну, Питер, пришел час расплаты, а?

Слова эти были тихо произнесены человеком, который прекрасно знал, что Кэкстон его узнал, когда их знакомил Блейк. Он хотел, чтобы Кэкстон тоже знал это и, чтобы он понял, что то, что сейчас должно произойти, потребует решения.

Бастман был горд. Это было, возможно, то самое качество, которое выделяло его из других Обладателей. В своей гордости он смотрел на них как бы со стороны. Что спасло его от раскрытия в свои первые дни во Дворце — это улыбка. Позже он потеряет ее, но вначале он всегда улыбался, как будто он был с ними заодно.

А он не был. Он-то и заметил, что Клоден Джонс тоже стоял особняком. Что как не было дубликатов вероятности Камила Бастмана, так не было таковых и у Клодена Джонса.

Джонс, наблюдая за Бастманом, заметил отсутствие его вероятностей, но по природе он был мягким человеком и ему никогда не приходило в голову рассматривать это, как уязвимость Бастмана. Бастман же, изучая Джонса, понял с все возрастающим ликованием, что здесь-то и была их общая слабость, что он мог остановить все это безумие с вероятностью, нанеся удар по одной ключевой фигуре.

Питер Кэкстон и оказался тем человеком, которого он выбрал для нанесения этого удара. Он не ждал от Кэкстона никаких проблем. Потому что, конечно же, он намеревался произнести волшебные слова:

— Питер, это ваш путь во Дворец Бессмертия. Он также собирался сказать:

— Мне пришлось пропустить эти недели, так чтобы вы поняли, что они не собирались вас спасать, и что, фактически, они и не вспоминали о вас с тех пор, как вас выкинули.

Его дополнительные инструкции включали требование, что Кэкстон должен переодеться, чтобы подходить к двадцатому веку.

— Потому, что вы отправляетесь туда, Питер…

Как он и ожидал, Кэкстон, когда ему предложили выбор, почти из кожи вылез в своем желании принять его.