Пролог

Время — великое неизменяемое, но неизменяемость — это не просто одинаковость. Время там, где ты находишься. Оно никогда не бывает одинаковым где-нибудь в другом месте. Звездный луч проходит в атмосферу. Он несет изображение из семисот тысяч лет в прошлом. Электрон несет изображение из пятидесяти, ста и больше лет в будущем. Звезды — мир предельно огромный, — всегда находятся в прошлом. Мир безмерно и все же предельно малый — всегда в будущем.

Это — строгость Вселенной. Это тайна времени.

 

1

Сто делегатов съезда производителей электронного оборудования, посетивших сеанс, медленно двигались к выходу. Были здесь и несколько жен, и голоса их сливались с более низкими мужскими голосами. Звуки быстро угасали, исчезая в пространстве отеля, но сеньор дель Кортейя, неожиданно оторвавшись от своего занятия, увидел, что он все еще не один.

Он продолжал сматывать ленту, затем уложил ее в коробку и начал убирать проектор. Искоса он пристально следил за оставшимся. Наконец, закончив, он повернулся и сказал:

— Вы хотите поговорить со мной, сеньор? — Крупный мужчина помялся, затем подошел ближе. Он был высок, плотен, лет сорока, с карими глазами и скудной шевелюрой.

— Интересную картину вы нам сегодня показали, — Кортейя улыбнулся, принимая это за комплимент.

— Вам понравилось, сеньор? — Мужчина снова помялся и спросил:

— Где вы ее взяли?

Кортейя пожал плечами. Вот уж эти прямолинейные американцы. Неужели он считает, что он, Кортейя, раскроет свою коммерческую тайну? Именно это он и сказал:

— Вы думаете, сеньор, что я дурак. Вдруг вы решите открыть такое же дело. Может, у вас много денег — я разорюсь, когда вы будете сбивать цены.

Незнакомец засмеялся. Но вытащил визитную карточку и протянул ее Кортейя. Тот прочел:

УОЛТЕР ДОРМАН

президент электронной компании Америки.

Посмотрев карточку, Кортейя вернул ее владельцу. Дорман пристально посмотрел на него. Когда он, наконец, заговорил, в его голосе звучали нотки недоверия.

— Вы все еще не верите, что я не охочусь за вашими тайниками?

Кортейя снова пожал плечами.

— Что вы хотите узнать, сеньор?

— Про фильм.

Кортейя пренебрежительно махнул рукой.

— Десятиминутная лента о новинках.

— Весьма неплохо сделано, если хотите знать мое мнение.

— Весь мир знает, сеньор, что Голливуд великолепен.

— Голливуд еще ни разу не делал такую хорошую картину.

Кортейя улыбнулся, словно говоря: «Ну, раз вы так говорите…» Затем он впервые мысленно вернулся к картине, которую только что показал. Он не мог ее вспомнить четко. Обычно он наблюдал за аудиторией, а не смотрел фильм. Тем не менее, он вспомнил, что в картине речь шла о какой-то автоматической электроплите, которой требовались лишь соответствующие ингредиенты, и она их перемешает, приготовит и в соответствующее время выдаст совершенно свежее горячее блюдо. Две недели назад он уже показывал этот фильм собранию диетологов и зал от души смеялся над несуществующим аппаратом.

Кортейя сказал:

— Сеньор, я беру ленты в нескольких фильмотеках. Откуда они их получают, я не знаю. Все, что я делаю — это просматриваю их каталоги и заказываю фильмы, когда мне нужно.

Он пожал плечами.

— Вот и все.

— У вас были какие-нибудь наподобие этого?

— Да, несколько. Я не могу припомнить.

— И они все из одной фильмотеки? Настойчивость Дормана начала утомлять.

— Я действительно не помню, сеньор. Для меня все это обычный бизнес.

— У вас сейчас есть подобные фильмы?

— Здесь? Нет.

— Я имею в виду ваш офис.

Кортейя поскучнел. Он был простым, честным человеком, который, случалось, мог и приврать, но уж если начал врать, то должен и продолжать. Начав же с правды, он не мог остановиться.

— Завтра на обеде в Аэроклубе, — сказал он мрачно, — я показываю фильм о путешествии на одну из планет. Если судить по каталогу, очень интересный.

— Я понимаю, что прошу очень много, но не могли бы вы отвезти меня в свой офис и показать мне эту картину сейчас?

— Сеньор… моя жена… она ждет меня дома.

Дорман ничего не сказал. Вытащив бумажник, он достал двадцатидолларовую банкноту. Как он и ожидал, тонкая рука его собеседника деликатно — но без робости — приняла деньги.

Потребовалось всего лишь восемь минут, чтобы добраться до офиса Кортейя, и спустя несколько минут проектор уже стрекотал.

Какой-то морской пейзаж разорвал тень облачного, но яркого горизонта. Море было ровным — спокойная гладь воды. Вдруг в этих глубинах возникло какое-то существо. Разорвав гладь моря, оно выпрыгнуло на двадцать, пятьдесят, сто футов. Его неимоверных размеров выпуклая голова и широко разинутая пасть, казалось, коснулась камеры. А затем оно устремилось вниз, все еще борясь, яростно дотягиваясь до добычи, за которой оно и выпрыгнуло.

Промахнувшись, оно упало в воду с таким гигантским всплеском, что Дорман вздрогнул от испуга. Вплоть до этого момента он с восхищением смотрел, как какое-то — должно быть искусственное — чудовище, механически управляемое откуда-нибудь из моря имитации, в павильоне, создавало иллюзию абсолютной реальности. Но всплеск и в самом деле выглядел «настоящим». Через мгновение диктор сказал:

— Это был венерианский кальмар. Эти существа, обитающие в глубинах теплых морей Венеры, выходят на поверхность только в поисках пищи. Наш оператор служил приманкой и соблазнил кальмара напасть на него. Он был, тем не менее, в безопасности, под постоянной защитой электронных устройств.

Дорман криво улыбнулся. Сначала электроплита, которая готовит обеды, а теперь вот поездка на Венеру. Оба фильма — блестящая работа оператора, и — как в этом случае — очень ловко подано, совсем не было ощущения опасности. Столько этих кинопутешествий по реально существующим местам с их загадочностью и тревожностью доводили до тошноты. Он поднялся, интерес его почти совсем пропал. Лишь на какой-то момент, когда он наблюдал за действиями у плиты, у него была мысль, что картина — это просто рекламный трюк для конкурента. Фильм же о Венере придал всему надлежащий вид. Он увидел, что Кортейя остановил аппарат. Щелкнул верхний свет.

— Вы узнали все, что хотели?

— Практически.

Молодой человек продолжал перематывать ленту. Тем временем Дорман оглядел небольшую комнату. Впереди была стойка. Проектор стоял у стены на стойке. За стойкой был один стул и небольшой набор полок. Вот и вся мебель. Беленые стены офиса были украшены фотоснимками. На каждом снимке стояло название и цена. Очевидно, для продажи. Никто никогда не пришел бы в такое место, если бы ему раньше об этом не сообщили.

— Что еще, сеньор?

Дорман обернулся. Фильм был уже в коробке, проектор тоже.

— Я бы хотел, чтоб вы проверили, не из одной ли фильмотеки эти картины.

— Из одной, сеньор.

Кортейя не двигался, он улыбался.

— Я посмотрел в коробке, — объяснил он, — когда зашел.

Дорман не уходил. В общем то, почти все было ясно, но он не любил оставлять дело незавершенным. Все проверять и перепроверять — вот его правило, и он не собирался изменять ему. Он достал бумажник и вытащил десятидолларовую банкноту.

— Каталог этой фильмотеки. Я хотел бы взглянуть на него.

Кортейя взглянул на банкноту, полез под стойку и достал несколько папок.

— Они присылают его мне раз в месяц. Здесь за четыре последних месяца.

Списки фильмов-новинок были лишь в двух последних. Дорман пробежал глазами по колонке, улыбка на его губах стала шире. Здесь было несколько фильмов о путешествиях: Венера, путешествие по марсианской пустыне, космическое путешествие на Луну, воздушное путешествие над горами Европы, один из спутников Юпитера, киноосмотр колец Сатурна, спуск на лодке по реке жидкого кислорода на Плутоне и, наконец, — виды Солнца с каждой из десяти планет солнечной системы.

Дорман быстро просмотрел оставшиеся двадцать или около того фильмов, собранных под одним заголовком. Мгновенно нашел тот, который искал. Запись была следующей: «Увлекательное сообщение об автоматической плите, которая делает все». Он закрыл папку и, помедлив, посмотрел на адрес: Фильмотека Арлей, бульв. Ламонт, Центр.

— Спасибо, — сказал Дорман.

Выйдя на улицу, он сел в машину. Становилось прохладно, он закрыл окно и с минуту сидел, прикуривая сигарету. Затем не спеша поехал назад в отель.

 

2

Десятью неделями раньше мистер Лестер Арлей, из Фильмотеки Арлей, прочитал первую жалобу, нахмурив свой и без того морщинистый лоб. Письмо было вложено в коробку с фильмами и начиналось так: «Уважаемый м-р Арли…»

Мистер Арлей сразу же нахмурился. Он не любил когда искажали его имя. В мрачном настроении он продолжал читать дальше:

«Уважаемый м-р Арли!

Звуковой фильм «Волшебство продуктов», присланный Вами, оказался, к сожалению, совершенно не тем, что я ожидал. Ни я, ни зрители не могли ничего понять. Он конечно же не имеет с продуктами ничего общего. Моя программа собрания бакалейщиков потерпела полное фиаско».

Письмо было подписано одним из его лучших клиентов и мистер Арлей, прекрасно помнивший фильм «Волшебство продуктов», пришел в уныние. Это был учебный фильм, одна из тех лент, которые небольшие фирмы, мотели могли брать бесплатно, а затем давать напрокат за небольшую, но выгодную плату. В общем, подходящий фильм для собрания бакалейщиков.

Мистер Арлей хмуро сунул письмо обратно в коробку, а коробку положил на полку с надписью «Просмотреть». Он начал проверять остальные десять коробок с фильмами, которые были возвращены этим утром. Из десяти клиентов четверо жаловались:

— «Это не тот фильм, который мы просили». «Непонятно, зачем вы прислали совершенно не тот фильм». «Это какая-то галиматья». «Ваша шутка погубила наше представление»,

В течение нескольких минут мистер Арлей тускло смотрел на письма, а затем, с неожиданным приливом энергии, вытащил одну из лент из коробки. Вставив пленку в проектор и настроив его, он выключил свет и в озадаченном ожидании уставился на экран.

Послышались отдаленные звуки музыки. Музыка приближалась, но чем ближе она была, тем больше в ней было неопределенности. Поющие скрипки играли приятную мелодию, но быстро включалась более резкая тема, трель сомнения. Сомнение все нарастало и нарастало, пока наконец счастливые, безоблачные звуки не были совсем заглушены. Неясно, смутно, почти нестройно играла музыка — и наконец отступила в даль.

Ожил сам экран. По нему расходился цвет, замысловатое, переливающееся движение цвета, так и не принявшее узнаваемый рисунок. Сочные, богатые цвета сгущались и темнели, пока экран почти не стал черным.

Из черноты вышла молодая женщина. Она вышла из тени на свет естественно, легко, непринужденно, что сразу же отметило ее прекрасную фотогеничность. Мистер Арлей ее никогда раньше не видел, но она растянула губы в улыбку, сделала движение пальцами, и он увидел ее яркую индивидуальность.

Беда была в том, что едва появившись, она резко исчезла в круговом облаке темных красок. Она появилась снова и на этот раз она шла по сочно-синему залу в комнату, где у огромного окна сидел и читал газету какой-то молодой человек. Мистер Арлей мельком увидел за окном какой-то город, затем камера сдвинулась к девушке.

Она в нерешительности стояла за мужчиной. Когда она стояла, человеческие детали ее плоти слились в темные цвета, и именно эти цвета в человеческой форме двинулись вперед и очень отчетливо поцеловали молодого человека в губы. Это был долгий поцелуй, и в конце его молодой человек тоже оказался цветным рисунком.

Смешанные краски стали изгибаться и скручиваться. Экран превратился в цветной блеск вихревого света. Он только начал сливаться с возвращающейся музыкой, когда мистер Арлей вышел из замешательства и подставил письмо об этом фильме под яркий луч проектора.

Он прочел: «Это какая-то галиматья!»

Значит, вот этот! Он положил письмо и поднял крышку коробки с надписью «Как управлять птицефермой».

На экране молодая женщина неуверенно шла по улице, оглядываясь на мужчину, который шел чуть позади нее. Мистер Арлей выключил прибор, перемотал ленту и вытащил следующий фильм из коробки. Это был тот самый фильм, о котором клиент писал: «Ваша шутка погубила наше представление».

Он вставил ленту, и вот на экране появилось изображение машины. Очень яркое, чистое изображение, без всякой чепухи, но мистер Лестор Арлей не мог припомнить, чтобы видел эту машину раньше. Сразу это его не встревожило. Мир был полон машин, которых он не видел и, более того, никогда и не хотел видеть. Он подождал, и какой-то тихий баритон сказал:

— Ни один космонавт не будет иметь проблем с ремонтом этого нового космического аппарата.

Мистер Арлей вздохнул и поднес крышку коробки к свету. Надпись была «Как управлять дизельным локомотивом».

Мистеру Арлею стало ясно. Кто-то вернул целый ряд не тех фильмов, а он выслал их в тех же коробках. Еще более неудачным было то, что одновременно пропали не менее пяти подлинных фильмов.

На экране баритон продолжал:

— Теперь поднимайте сам кожух. Так как стандартный вес около восьми тон, необходимо соблюдать осторожность, находясь вблизи от небесного тела…

Мистер Арлей выключил фильм, и когда он закладывал ленту в коробку, пришла мысль: «Что он сказал? Что он сказал?»

Он стоял по-совиному моргая от смятения. Что-то было не так.

Тут его прервали. Внешняя дверь открылась, и вошла молодая женщина. Она была в норковой шубке, на пальцах блестели кольца, щедро усыпанные драгоценными камнями.

— Привет, милый, — сказала она хриплым голосом. Мистер Арлей — все посторонние мысли улетели из его головы — вышел из-за стойки. Его жена ловко уклонилась от поцелуя, который он намеревался нанести ей в губы.

— У тебя есть какие-нибудь деньги? — спросила она. — Я иду по магазинам.

— Осторожней, Таня. Мы почти на дне.

Он произнес это нежно. Снова пытался поцеловать ее и на этот раз задел щеку. От этих слов она передернула плечами.

— Это все, что я постоянно слышу от тебя, — сказала она мрачно, — Почему ты не зарабатываешь как некоторые?

Мистер Арлей чуть было не сказал, что он зарабатывает. Но воздержался. Иллюзий, насчет обладания этой молодой женщиной у него не было. Его дело приносило ему триста — пятьсот долларов в неделю. Не самые большие деньги, но они могли бы соперничать с заработками многих актеров. Они могли получать за неделю и чуть больше, но очень немногие пользовались его услугами все пятьдесят две недели в году. Именно этот доход дал ему возможность три года назад, во время одной из его поездок в Голливуд, жениться на актрисе, снимавшейся в эпизодических ролях, внешне гораздо более привлекательней любой, о которой он смел бы мечтать без денег. С умом же у нее обстояло все наоборот. В известном смысле она было тем выживающим видом, который поразил бы Дарвина. Независимо от вариантов его дохода, она умудрялась тратить его из месяца в месяц. Ее приспосабливаемость иногда изумляла даже такого капитулянта, как мистер Арлей.

Он не представлял себе однако всю глубину влияния, которое она на него оказывала. Все творческие, художественные качества, создавшие ему дело, были заменены полной зависимостью от ее капризов. Он считал себя человеком практичным и абсолютно не подозревал, что удовольствие думать о себе как о «мистере» было всего лишь вознаграждением за несчастье, свалившееся на него в тот день, когда она вошла в его жизнь.

И он никогда не заподозрил бы, что он стал обладателем фильмов, сделанных сто или более лет вперед, в будущем.

Теперь, когда она зашла в офис, он очень хотел задержать ее здесь.

— У меня здесь есть кое-что интересное, тебе может понравиться. Кто-то по ошибке прислал фильм из другой фильмотеки. Довольно любопытно, что-то вроде оптического искажения.

— Нет, дорогой, я спешу…

Слегка сощурившись, она вдруг увидела, что сейчас ему нельзя было отказывать. Время от времени его нужно было подкармливать, что бы он совершенно ничего не подозревал. В конце концов она будет дурой, если позволит этому простаку уйти от нее.

— Хорошо, милый, — прошептала она, — если ты так хочешь…

Он показал ей фильм про мужчину и девушку — с цветными разводами, и в тот момент, когда девушка появилась на экране, понял, что сделал ошибку. Его жена вдруг как-то напряглась, когда показалась эта прекрасная актриса.

— Хм, что за чепуха?

Мистер Арлей не сказал ни слова. Он совсем забыл, что Таня не любила других актрис, в особенности звезд. Просматривая фильм во второй раз, он рассеянно отметил, что причина мрачных тонов заключалась, видимо, в том, что девушка была несчастна в замужестве, а излом и игра красок и цвета были задуманы, чтобы показать ее меняющиеся чувства, эмоции, сомнения и мысли.

«Интересно, — подумал он, — интересно, кто это сделал».

Фильм закончился, и Таня вскочила на ноги.

— Ну, надо бежать. Я возьму по чеку пятьсот долларов, ладно?

— Триста, — сказал мистер Арлей.

— Четыреста, — сказала его жена тоном дружеской уступки.

Итак, четыреста. Когда она ушла, мистер Арлей решил проверить, кто прислал ему эти необычные фильмы. На карточке фильма «Как управлять птицефермой» был список людей, школ, учреждений, которые брали его напрокат. Он молниеносно бросил взгляд в конец списка — Тигенор-Колледж.

Мистер Арлей нахмурился и мысленно изменил формулировку письма, которое он намеревался послать. Тигенор-Колледж был одним из лучших его клиентов. И, что самое главное, их ответственный оператор, Питер Кэкстон, преподаватель естествознания, был очень опытным человеком. Невозможно было представить, что он мог быть виноват.

Мистер Арлей быстро проверил карточку еще одного странного фильма. Опять Тигенор-Колледж. То же самое было и с остальными тремя фильмами, возвращенными ему, но не принадлежащими его фильмотеке. Мистер Арлей сел за машинку и написал: «Уважаемый м-р Кэкстон.

Несколько фильмов, которые вы нам вернули, оказались не из нашей фильмотеки. Пять фильмов…»

Здесь он остановился. Пять? Откуда он знал, что было только пять? Мистер Арлей достал папку с делом Тигенор-Колледж, Папка была толстая. Туда уже иногда подклеивались добавления.

Он быстро взглянул на пятнадцатое название. Осталось еще немногим больше двух недель до возвращения. Это был фильм «Подрезка фруктовых деревьев». Фильм оказался прекрасной фантастической выдумкой, в которой какой-то корабль причудливой формы, кажется, покинул поверхность Земли и полетел на Луну. Виды были очень правдоподобны, а съемки по-голливудски превосходны. Выключив наконец проектор, мистер Арлей впервые подумал, что кто бы там ни делал эти картины, его стоило представить как следует.

А пока необходимо было заняться делом. Один за другим он прокрутил последние девятнадцать фильмов, которые брал Тигенор. То есть он прокрутил шестнадцать, которые были здесь. Три уже взяли вновь и в свое время, несомненно, он услышит о них.

Из шестнадцати семь были про путешествия. Путешествия были необыкновенные — потрясающая, невероятная работа, сделанная ненормальным. Но так или иначе, это был гений, впервые создавший удивительно правдивый фон для фантастических историй. Среди них был фильм и про Венеру, который Педро дель Кортейя показал через десять дней Дорману. Мистер Арлей смотрел этот фильм оценивающим глазом. Как и ему казалось, здесь многое можно было сказать по поводу живой демонстрации научных представлений о планетах.

Мистер Арлей уже потерял терпение, когда просмотрел восемь фильмов. Чересчур. Кинопутешествия еще обладали определенной научной ценностью, но фильмы по управлению и ремонту, с их претензией на подробные изложения, злоупотребляли доверием. Атомный двигатель и атомный пистолет, ремонт космического корабля. Управление и уход за «Полетом — О» — индивидуальным аппаратом (комбинация из лямок и металлической трубы), который в фильме поднял человека с земли и перенес по воздуху как Бака Роджерса. Рация в виде обыкновенного браслета, сделанного из некоего «чувствительного» металла. Подробное описание этой «чувствительности» и показ трансформации радиоволн в звук — при помощи ультраатомных пузырьков в металле. Было три довольно забавных фильма о предметах домашнего обихода. Свет из невидимого источника, падающий куда пожелаешь, накачивающиеся ковры и мебель, и наконец, автоматическая плита, которая позже затронет инстинкты Уолтера Дормана. Задолго до того, как просмотр закончился, мистеру Арлею пришла в голову мысль, что аудиторию, которой было бы интересно посмотреть эти фильмы, найти можно. Здесь только было бы важно подчеркнуть аспект новизны, как-то подготовить ее так, чтобы люди готовы были посмеяться.

Было бы здорово установить их источник и самому взять хотя бы немного. Он позвонил в Тигенор-Колледж и спросил Кэкстона. Кэкстон сказал:

— Дорогой мистер Арлей, не может быть, чтобы это была наша вина. Чтобы не путаться с учетом, я взял за правило пользоваться услугами только одной фильмотеки зараз. Последние два месяца мы получали материалы у вас и возвращали вовремя. Может, вам лучше пересмотреть свои дела еще раз.

Его немного покровительственный тон давал достаточно четкое представление о том, что клиент был оскорблен, и мистер Арлей уступил.

— Д-да-да, конечно. Я взгляну на них сам. Мой помощник должно быть… и… э-э…

Мистер Арлей повесил трубку, увидел, что уже около часа и пора обедать. Он проехал через всю Мейн-стрит за тарелкой томатного супа. Возбуждение постепенно спало, и он пришел к мысли, что в общем-то ситуация была несложной. Он потерял двадцать фильмов, но если он осторожно сообщит об этом фирмам, поставившим их ему, возможно, они сразу пришлют новые. А в качестве определенной компенсации за эту нервотрепку у него осталось шестнадцать, возможно девятнадцать фильмов, которые могут довольно успешно пойти.

И они шли. По меньшей мере раз в неделю новинки отправлялись по почте и возвращались обратно. А к тому времени большинство уже ждали заказы на следующую неделю. Мистер Арлей не беспокоился, что подумает настоящий владелец, когда он обнаружит, что происходит. Ни один фильм из фильмотеки не стоил очень многого. Владелец, возможно, потребует свой процент, а на это мистер Арлей готов был пойти.

На случай, если потребуются отзывы зрителей, мистер Арлей разослал отпечатанные бланки. Они вернулись заполненными как надо. Размер аудитории: сто, двести, семьдесят пять. Состав аудитории: различные торговцы, университетский астрономический кружок, общество физиков, школьники. Реакция аудитории — наиболее часты отзывы: занимательный, интересный, хорошие съемки. Одно общее критическое пожелание — диалог мог быть более юмористическим, смешным, комическим, что более соответствовало бы тематике.

На этом дело не стало. В конце второго месяца у мистера Арлея был еще тридцать один фильм о новинках, и все они были присланы ему Питером Кэкстоном из Тигенор-Колледж.

Две недели спустя, примерно в то время, когда Педро дель Кортейя должен был показать фильм про плиту собранию электронщиков, приблизительно одновременно произошли два события: мистер Арлей поднял плату за прокат примерно на пятьдесят процентов, и Кэкстон прислал ему письмо, которое гласило — «В ваших папках я заметил ссылку на некоторые новинки. Я бы хотел получить один про планеты к следующей среде».

«Сейчас, — подумал мистер Арлей, — сейчас посмотрим».

Коробка вернулась в четверг. Фильм в коробке тоже был о новинках. Но не тот, который он посылал.

 

3

По пути в Тигенор-Колледж, когда он шел на послеобеденные занятия, Питер Кэкстон остановился у углового магазина и купил пачку сигарет. Как раз напротив входной двери висело большое, в полный рост, зеркало. Войдя в магазин, он ненадолго остановился, чтобы осмотреть себя.

То, что он увидел, ему понравилось. Высок, хорошо одет, лицо чистое, но не слишком юное, лучистые серые глаза. Ухоженный вид подчеркивала и аккуратная серая шляпа. Довольный, он пошел дальше. У Кэкстона не было иллюзий о жизни. Жизнь такова, какой ты ее делаешь. А насколько он мог предвидеть, если он все сделает правильно, он должен стать директором Тигенор-Колледж через два года. Границы времени обойти нельзя. До этого времени старый Варняк не уйдет в отставку, а Кэкстон не видел способа, которым можно было бы ускорить этот процесс.

Тигенор не был супер школой, не было там и баснословных денег, которые некоторые соседние общины давали на образование.

Комната для курения была общей — для мужчин и для женщин. Кэкстон уселся в одно из кресел и быстро затянулся. Он докурил почти до половины, когда зашла мисс Грегг.

Она тепло улыбнулась.

— Привет, Питер, — сказала она. Она многозначительно метнула взгляд в сторону закрытых дверей гардеробных, а затем вновь посмотрела на него.

Кэкстон сказал:

— В мужской никого.

Она открыла дверь в женскую, заглянула внутрь, затем скользящим движением приблизилась к нему и поцеловала его в губы.

— Осторожно, — сказал Кэкстон.

— Сегодня вечером, — сказала она тихо, — в конце парка…

Кэкстон не мог сдержать легкого раздражения.

— Я постараюсь, — сказал он, — но моя жена… Она нежно шепнула:

— Я буду ждать тебя.

Дверь за ней мягко закрылась. Кэкстон сидел хмурый и встревоженный. Сначала это было приятно — завоевание сердца мисс Грегг. Но после шести месяцев чересчур частых свиданий все это становилось немного утомительным. Она уже дошла до того, что предвкушала, как он каким-то образом заполучит развод, и это каким-то образом не повредит его карьере, и что каким-то образом все образуется. Кэкстон не разделял ни ее страстного желания такой развязки, ни ее смутной убежденности, что не будет никаких последствий.

Мисс Грегг была, как он слишком поздно уяснил, чувствительной дурой. Уже месяц, как он понял, что должен порвать с ней, но пока ему в голову пришел только один способ: ее нужно осторожно убрать из школы. Как? Ответ на это тоже нашелся легко. Пустить слушок про нее и Доррита. Таким образом он мог убить двух зайцев. Доррит был его единственным серьезным соперником на пост директора и, что было самое страшное, он очень хорошо ладил со старым Варняком.

Это будет не очень трудно. Все кроме мисс Грегг знали, что Дорриту она безумно нравилась, а Доррит, кажется, не подозревал, что тайна его была известна. Эта ситуация забавляла Кэкстона. Он, женатый человек, увел девушку мечты Доррита. А почему бы не увести из-под его носа, так сказать, заодно и директорство? Надо будет подумать немного над ходами и двигаться с чрезвычайной осторожностью.

Кэкстон задумчиво вмял сигарету в пепельницу, а затем направился в аудиторию. На первом занятии должна быть демонстрация фильма. В самом начале ему было довольно интересно, но было много и неважных фильмов.

Кроме того, эти остолопы так ничему и не учились. Однажды он спросил нескольких из самых успевающих учеников, что они узнали из фильма — результат был плачевный. Защитники данного метода, тем не менее, утверждали, что эффект был несомненно. Детишки предпочитали это всем другим методам обучения и на прошлой неделе школьный совет постановил, что необходимо показывать каждый фильм и десятому, а не только одиннадцатому классу.

Это означало, что один раз утром и один раз после обеда ему приходилось управляться с роем подростков в темноте аудитории. Во всяком случае, это был последний фильм на сегодня. Фильм шел уже минуту, когда Кэкстон по-настоящему посмотрел на экран. Какое-то мгновение он бессмысленно смотрел, затем выключил проектор, включил свет и спустился из операторской.

— Кто выкинул эту глупую шутку? — сердито спросил он.

Никто не отвечал. Девочки были немного напуганы, мальчики напряжены, за исключением нескольких — учительских любимчиков, которые побледнели.

— Кто-то, — кричал Кэкстон, — во время обеда поменял мне фильм.

Тут он замолчал. Его собственные слова покоробили его. Когда он вылетел из кабины, он даже не помедлил, чтобы оценить смысл происходящего. Сейчас он неожиданно понял. Впервые за свои четыре года в Тигенор он стал жертвой ученической проделки, но повел себя неправильно. С минуту подумав, он мысленно собрался, и положение было спасено.

Кэкстон тяжело сглотнул. Бледная улыбка осветила его напряженное лицо. Он холодно посмотрел вокруг.

— Ну что же, — сказал он, — если вы хотите этого, вы это получите.

На второй день улыбка его была мрачней, и это уже становилось вопросом дисциплины.

— Если это повторится еще раз, мне придется доложить старому Варн… — он остановился. Он хотел сказать «старому Варняку». Вместо этого он закончил как положено, — доложить мистеру Варни.

В офис директора на следующий день вошел потрясенный и озадаченный Кэкстон.

— Но где они берут фильмы для подмены? — беспомощно спросил старик. — В конце концов, они стоят денег.

Этот вопрос не был последним его словом. В четверг, когда фильм опять подменили, он, исполненный сознанием долга, зашел в оба класса и подчеркнул непорядочность их действий. Он также указал на то, что раз за утерянные фильмы придется платить, дело начинает принимать определенный преступный оборот.

Следующий день был пятница, и было очевидно, что учащиеся обговорили эти вопросы, потому что президент каждого из двух классов сделал сообщение, отвергающие подозрение преподавателей.

— Как вы знаете, — заявил один, — учащиеся обычно знают, что у них происходит. Но весь наш класс не знает, кто это. Кто бы ни подменивал фильмы, он действует в одиночку, и мы осуждаем его и отказываем ему в поддержке или сочувствии, которое мы обычно могли бы оказать такому учащемуся.

Эти слова должны были успокоить нервы Кэкстона. Но они имели обратный эффект. Его первоначальное убеждение, что его разыгрывали учащиеся, уже частично уступило место более дикой мысли, и эти выступления просто подбодрили его новое чувство. В этот же день, во время большой перемены, он непредусмотрительно сделал ошибку, высказав свое подозрение директору.

— Если не виноваты учащиеся, тогда должен быть виноват один из учителей. А единственный, кого я знаю, кто ненавидит меня — это Доррит, — и мрачно добавил, — на вашем месте я также расследовал бы отношения между мисс Грегг и Дорритом.

Варни проявил удивительную инициативность. Дело было в том, что старик легко уставал и уже был вымотан всем этим делом. Он вызвал мисс Грегг и Доррита, и, к испугу Кэкстона, повторил обвинения. Мисс Грегг метнула изумленный взгляд на ошеломленного Кэкстона, а затем неподвижно просидела до конца совещания. Доррит был некоторое время был взбешен, затем рассмеялся.

— Эта неделя открыла глаза большинству из нас, — сказал он. — Мы увидели, как Кэкстон сник от убеждения, что коллектив учащихся не любит его. Я всегда считал его законченным неврастеником, а теперь он за пять дней показал, что он даже хуже того, что я представлял. Как и все настоящие неврастеники, он не смог провести даже элементарного расследования перед тем, как предъявлять свои обвинения. Например, первое. Я могу это опровергнуть, так как по крайней мере два дня я не мог быть рядом с операторской.

Он продолжал. Во вторник и среду он лежал больной у себя дома.

— Что касается второго, и самого непростительного обвинения, я только желал бы, чтобы это было правдой, хотя и не в том смысле, какой вкладывает сюда Кэкстон. Я вообще застенчив, когда дело касается женщин, но при данных обстоятельствах я могу сказать, что я давний поклонник мисс Грегг.

Здесь молодая женщина проявила первые неясные признаки интереса. Она искоса взглянула на Доррита, словно видела его в новом свете. Взгляд длился всего лишь мгновение, затем она вернулась к своему напряженному созерцанию стены прямо перед собой. Доррит продолжал:

— Трудно, конечно, опровергать такое обвинение, какое выдвинул мистер Кэкстон, но…

Старый Варняк перебил его:

— Совершенно необязательно продолжать дальше. Я и на минуту не поверил ни в одно слово, и не могу понять, какую цель мог иметь мистер Кэкстон, вводя столь необдуманное обвинение в это злополучное дело с потерянными фильмами. Если ситуация с фильмами не улучшится, я доложу школьному совету на следующей неделе, и мы проведем расследование. Все. Всего доброго, джентльмены. Всего доброго, мисс Грегг.

Кэкстон провел беспорядочный день. Он был совершенно уверен, что директор получил удовлетворение из этой ситуации, но ничего нельзя было сделать, только проклинать себя за предоставленную старику возможность избавиться от нежелательного наследника на свою собственную должность. Самое большое замешательство, однако, не имело ничего общего с Варни. У него было ощущение, что за его спиной что-то происходит. Ощущение оказалось верным.

В понедельник утром все женщины-учителя выказали ему свое пренебрежение, а большинство мужчин были подчеркнуто недружелюбны. Один из них подошел и тихо спросил:

— Как случилось, что вы выдвинули такое обвинение против Грегг и Доррита?

— Я был вне себя от волнения, — жалко сказал Кэкстон. — Я был не в своем уме.

— Конечно, — сказал он, — Грегг рассказала всем женщинам.

«Презренная женщина», — мрачно подумал Кэкстон. Вслух же закончил:

— Я постараюсь сделать, что смогу, но…

— Слишком поздно. В обед женщины всем коллективом вошли в кабинет директора и объявили, что отказываются работать в одной школе с учителем, способным на такую ложь в отношении одной из них.

Кэкстон, уже допускавший мелькнувшую мысль о возможности отставки, сейчас стоял перед необходимостью принятия решения. Он написал заявление на перемене, увольнение должно произойти в конце месяца, на следующий уик-энд.

Его поступок внес ясность. Учителя-мужчины стали дружелюбнее, и его собственные мысли медленно и болезненно пришли в порядок. Ко вторнику он думал яростно, но с ясностью: «Эти фильмы! Если бы не эта неразбериха, я бы не потерял голову. Если бы я смог найти, кто это сделал…»

Ему казалось, что полученное в результате удовлетворение почти компенсирует потерю работы. На обед он домой не пошел. Он только сделал вид, что уходит. Быстро вернувшись через задний ход, он поспешил в операторскую и укрылся за экраном.

Он прождал весь перерыв. Ничего не произошло. Никто не пытался открыть замок аудитории. Никто даже не подходил к двери операторской.

А после обеда, когда он включил проектор, фильм был другой.

Утром это был обыкновенный фильм, про ежедневную работу на ферме. После обеда фильм был про сгущение или разбавление человеческой крови, что дает возможность людям быстро приспособиться к изменениям температуры.

Впервые Кэкстон внимательно просмотрел один из этих странных фильмов о новинках, несколько штук он заказал около двух недель назад. Изучил, то есть — разумом и глазами, и изумился. «Кто делает эти картины? — думал он. — Почему они так удивительно полны идей, которые…»

Он вернулся в операторскую после занятий, чтобы посмотреть еще раз. И был потрясен случившимся. Это был другой фильм. Не тот, что был утром. Не тот, что был после обеда. Это был третий фильм, про Солнце. Дрожащими руками Кэкстон перемотал пленку и поставил еще раз. Испарина выступила на лице когда совершенно новый, четвертый фильм, развернулся на экране. Появилось дикое желание броситься вниз, в офис и позвонить Варни. Истерика закончилась сознанием полной безысходности. Директор дал понять, что вопрос с фильмами, возможно, уладится в тот момент, когда Кэкстон уйдет. Утомительная ноша ответственности заставила его цепляться за это убеждение.

— Завтра, — скажет он, — Я просмотрю его завтра.

Дело не могло ждать до завтра, так показалось Кэкстону. Впервые он вспомнил телефонный звонок, более двух месяцев назад, от мистера Арлея из фильмотеки «Арлей». Воспоминание остудило его. Второй порыв в течение нескольких минут — на этот раз позвонить Арлею — угас перед воспоминанием, что он сказал ему. Он был, как он помнит, довольно высокомерен. Лучше позвонить Арлею позже.

Он сел и нервно закурил сигарету. «А может быть все дело в этом самом замечательном приборе двадцатого века? Но если это так, то необходимо заполучить его и сохранить для себя».

Поскольку еще в раннем возрасте он впервые отметил, что если мать не замечала, как он сделал что-то, то она и не жаловалась на это, Питер решил проблему с проектором очень просто.

Он спустился в подвал школы и достал кусок мешковины. Затем снял проектор, надежно его завернул, и отнес в свою машину. Вернувшись, он собрал все фильмы, которые, как он знал, были прокручены на этом проекторе, и тоже унес их в бумажном пакете.

Пусть они обсуждают, что произошло. Исчезновение проектора будет казаться чем-то вроде последней загадки в конце всей неразберихи.

И, конечно, он будет отрицать, что знает хоть какой-то намек на разгадку.

Для особой осторожности он проехал весь путь в город на машине и поставил ее на стоянку, используя вымышленное имя.

Было около семи часов, когда он приехал домой и, естественно, Люси была сердита. Но Кэкстон уже проанализировал, что вся эта школьная история скоро выйдет наружу, так что он уже готовился к отравляющей обстановке, которая, как он не без содрогания представлял, сложится в результате. Однако, он также ожидал, что последующий кошмар даст ему возможность развестись с женщиной, которая состарилась быстрее, чем он.

Невероятно, но его жена подала прошение на развод. Кэкстону это казалось невероятным, потому что он ожидал, что она будет держаться за него, и что ему придется с трудом выходить из этого брака.

Он был свободен и мог вести свой фантастический поиск.

Первым делом Кэкстон хотел найти корпорацию Квик-Фото, чьей фирме он сам заказывал проектор для школы несколько месяцев назад. У этого, бывшего в употреблении аппарата, практично купленного им по низкой цене, — один из многих поступков, который должен был показать, каким он будет экономным директором, — несомненно, была своя история.

Это должен быть верный след.

 

4

Больничная кровать под ним была жесткой. Какой-то момент Кэкстону казалось, что его беспокоит именно это. Он повернулся в более удобное положение и понял, что это вовсе не физическое состояние. Это что-то в его мозгу, чувство пустоты, возникшее с того времени, когда они сказали ему число.

Через некоторое время, показавшееся очень долгим, дверь открылась и вошли двое мужчин и сестра. Один из мужчин сказал сердечным голосом:

— Ну, как вы, Кэкстон? Очень жаль, что вы в таком положении.

Человек был полноват и на вид очень общителен. Кэкстон принял его энергичное рукопожатие, полежал некоторое время очень тихо, а затем решился задать несколько неловкий, но очень важный вопрос.

— Извините, — проговорил он сдержанно, — мы знакомы?

— Я — Брайсон, управляющий из Квик-Фото. Некоторое время назад я принял вас на работу и назначил агентом по торговле. И вот узнаю, что вас нашли без сознания в канаве, а из больницы сообщили, что вы здесь. Они выяснили где вы работаете по документам, которые обнаружили у вас.

Кэкстон кивнул. Правда, он был разочарован, так как надеялся, что чей-либо приход заполнит пробел в его памяти. Оказалось, нет. Наконец, он сказал:

— Последнее, что я помню, это решение попросить место в вашей фирме, Очевидно, в этот момент что-то случилось с моей головой и…

Он остановился. От мысли, что это могло быть как-то связано с его поиском происхождения проектора, у него расширились глаза. Испытывая какое-то неприятное ощущение, он медленно произнес:

— Очевидно, у меня потеря памяти.

Он заметил, что на него пристально смотрит врач, пришедший с Брайсоном. Кэкстон выдавил из себя слабую улыбку.

— Думаю, все в порядке, док. Что мне не ясно, так это то, что же я делал все эти две недели. Все время лежу и напрягаю мозги. Где-то в подсознании что-то есть, но не могу вспомнить, что.

Доктор улыбался.

— Я рад, что вы так это воспринимаете. Беспокоиться не о чем, правда. А что касается того, что вы делали все это время — уверяю вас, по нашему опыту мы знаем, что жертва амнезии обычно ведет нормальный образ жизни. Наиболее часты случаи, когда человек выбирает новый род занятий. Вы не сделали даже этого.

Он замолчал, а Брайсон добродушно сказал:

— Я могу прояснить для вас вашу первую неделю. Пару дней вы просматривали наш ассортимент и проверяли источники поступления. Потом сказали мне, что ребенком некоторое время жили между Уорвиком и Кисслингом. И что хотели бы, чтобы это был ваш первый маршрут. Я и направил вас туда.

Это была первая настоящая информация — и Кэкстон с трудом сдержался. Раз он там никогда не жил, то это, должно быть, то место, на которое его вывел проектор… Он обнаружил, что Брайсон продолжал.

— Мы получили от вас заказы из пяти городов, но вы так и не добрались до Кисслинга. Может это поможет вам… Нет? — он пожал плечами — Ну ничего. Как только поправитесь, приходите. Сейчас, когда всюду столько электроники, я очень рад, что у нас появился специалист. Я как раз разбираюсь с некоторыми представительствами, и рассчитываю на вас. Здесь есть возможность заработать гораздо больше, поэтому поправляйтесь скорее.

Кэкстон сказал:

— Я хотел бы получить сейчас ту же самую территорию, если возможно.

Брайсон кивнул.

— Конечно, вопрос только в том, чтобы закончить все, что вы пропустили, а затем двигаться дальше по основному пути. А для других представительств потребуется немного времени. Так что маршрут на Кисслинг — ваш. Я полагаю, вы хотите разузнать, что с вами произошло.

— Это именно то, что я и хотел. Своего рода поиск памяти.

Он грустно улыбнулся. «Должно быть, я что-то нашел… и это был „настоящий“ поиск», — подумал он. Его коснулся страх. Он отогнал его, и сказал:

— Я хочу поблагодарить вас за то, что вы пришли.

— Все нормально. Пока.

Брайсон тепло пожал руку, и Кэкстон проводил его взглядом.

 

5

Через два дня Кэкстон сошел с поезда на станции Уорвик и стоял, щурясь на яркое утреннее солнце. Первое разочарование уже наступило. Он-то рассчитывал, что вид кучки домов, вырисовывающихся на фоне холмов, вернет ему память.

Совершенно очевидно, что его разум не отозвался на них никакими воспоминаниями о том, что он сделал и увидел шестнадцать дней назад. Кэкстон озадаченно покачал головой. «Кто-то знал меня, — подумал он, — кто-то меня, должно быть, видел. Я разговаривал с торговцами, коммивояжерами, проводниками, администраторами гостиниц. Я всегда умел напускать на себя вид общительного человека».

— Привет, Кэкстон, старина, — услышал он веселый голос сзади, — У тебя такой вид, словно ты думаешь о похоронах.

Кэкстон обернулся и увидел довольно стройного молодого человека, смуглолицего, темноволосого, лет тридцати. Вид у него был, как у хрупкого человека, пронесшего очень много ящиков и коробок. Он, должно быть, заметил что-то в глазах Кэкстона, потому что быстро спросил:

— Ты же меня помнишь, да? Билл Келли. — Он легко засмеялся. — Кстати, послушай, у меня с тобой счеты. Что ты сделал с той девушкой, Селани? Я уже дважды проезжал Пиффер Роуд с тех пор, как видел тебя в последний раз, и оба раза ее не было. Она… — Он замолчал и вдруг пристально посмотрел на него. — Послушай, ты же помнишь меня, да?

Кэкстон вышел из огромного внутреннего напряжения и по выражению лица Келли понял, что пора было объясниться. Он и объяснил, сказав в конце:

— Так что, видишь, я в довольно трудном положении. Может быть, если ты не против, ты мог бы прояснить то, что произошло, когда я был с тобой. Кто эта девушка, Селани?

— Ну конечно, — сказал Келли, — конечно я… — Он замолчал и нахмурился. — А ты меня не разыгрываешь? — Он махнул рукой. — Хорошо, хорошо, верно. У нас еще полчаса до поезда. Амнезия, да? Я слышал об этом, но — послушай, а ты не думаешь, что старик мог иметь какое-то отношение к… — он кулаком ударил себя по ладони. — Точно, так и есть!

— Старик? — сказал Кэкстон. Он перебил себя, закончив твердо. — Так что это за история?..

…Поезд притормозил. В полосатом окне Кэкстон мог видеть холмистую долину с пятнами зеленых деревьев и мерцающей, извивающейся нитью воды. Затем показались несколько домов, полдюжины запасных путей и наконец — начало деревянной платформы.

Высокая, стройная, симпатичная девушка прошла мимо окна с корзиной. За спиной Кэкстона коммивояжер, севший на поезд на предыдущей станции, и с которым он беседовал, сказал:

— А вот и Селани. Интересно, что она сегодня продает.

Кэкстон откинулся назад, мысль его медленно зацепилась за эти слова.

— Селани! — отозвался он. — Интересное имя. Вы сказали, что она торгует?

— Да уж торгует! — Келли будто взорвался.

Он должно быть понял, что слова его были очень сильными, потому что он глубоко и шумно вздохнул. Голубые глаза его пристально смотрели на Кэкстона. Он начал было что-то говорить, затем остановился и немного помолчал, таинственно улыбаясь. Минуту спустя он сказал:

— Знаете, я должен извиниться, правда. Я только сейчас понял, что захватил весь разговор с тех самых пор, как мы заговорили.

Кэкстон вежливо улыбнулся.

— Вы очень интересно рассказываете.

Келли продолжал:

— Я хотел лишь сказать, что вы сказали, будто продаете фотопринадлежности, кроме всего прочего.

Кэкстон пожал плечами. Интересно, выглядел ли он настолько озадаченным, насколько начинал это чувствовать. Он видел, что Келли вытащил какой-то фотоснимок и протянул ему. Келли спросил:

— Видите здесь что-нибудь необычное?

Кэкстон с первого взгляда увидел мастерски сделанный цветной снимок. Он с трудом сосредоточился на нем, потому что подсознательно ожидал бессмысленного спора об относительных достоинствах товара, которым он торговал. Во-первых, ему было это неинтересно, а во-вторых — ну, да черт с ним!

С этими мыслями он попытался рассмотреть фотографию. Словно наяву он вдруг увидел картину. И с мысленным всплеском возбуждения понял, что уже видел ее раньше: тот же самый вид венерианского океана, что и в одном из фильмов, который он брал из фильмотеки Арлея, когда работал в Тигенор-Колледж. По крайней мере, очень похоже.

Пальцы Кэкстона крепче сжали снимок.

— Эй, — сказал он — где вы это взяли?

— У Селани, — последовал ликующий ответ. Кэкстон рассмотрел прекрасный, дикий морской вид с безумным чудовищем поближе — и сразу успокоился. Очень удачно, сказал он себе, что это «действительно» венерианский пейзаж. Что придавало всему этому привычную перспективу, потому что исследование Венеры Великими Державами установило, что Венера не является дышащей паром моделью теплых морей доисторической Земли. Наоборот, это сверхраскаленная пустыня, с температурой поверхности достаточной для того, чтобы расплавить многие металлы.

Он протянул руку, возвращая снимок молодому человеку.

— Очень хорошо, — сказал он, — какой прекрасный художник. Я бы хотел познакомиться с этой девушкой, Селани.

— Постойте-постойте, — сказал Келли, — это не все. Он протянул руку и коснулся снимка, слегка сжимая один край. — А теперь посмотрите, — сказал он.

Кэкстон небрежно глянул вниз. Какой-то момент — всего лишь момент — он был спокоен и просто ждал. Затем в голове возникло какое-то расплывчатое пятно, затем появилось ощущение, будто все его внутренности одновременно прыгнули в разные направления.

Откуда-то издали он услышал Келли.

— Я же говорил, что в ней что-то странное.

— Странное! — Кэкстону понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, что этот квакающий голос принадлежит ему.

Потом он уже только смотрел.

Изображение на… вернее, в карточке… двигалось. Волны пенились. То же существо со своей головой ящерицы, так напоминающее зверей, бродивших по серым болотам на Земле сорок миллионов лет назад, опять пыталось схватить человека, парившего над волнами. Оно метнулось вперед. Его пасть разверзлась, и оно рванулось из воды. Словно дразня, человек поднялся на своем «Полете-О» выше, оставаясь за пределами досягаемости острых как бритва зубов, яростно рвавшихся к нему.

Кэкстон смотрел, как развивалась атака. Изображение замерло как раз когда гигантские челюсти полностью разошлись на весь снимок. В этот момент возникло что-то расплывчатое, а затем… челюсти постепенно исчезли. Снова возникло то же самое изображение, что было на снимке, когда Кэкстон взял его в первый раз.

Неподвижное, прекрасное, безмолвное, фантастическое.

По-видимому, снова готовое развернуться.

Кэкстон держал удивительную вещицу, словно знаток, ласкающий драгоценный камень. Он слышал, как Келли болтал где-то вдалеке.

— Их делает ее отец, — говорил он, — он настоящий гений с этими приспособлениями. Вы бы посмотрели, что она продавала в поезде в прошлом месяце. На днях он собирается начать большое производство. Когда это наступит, все фото компании и множество других фирм окажутся не у дел.

Такая идея уже приходила в голову Кэкстону. Прежде, чем он овладел своими мыслями и смог что-либо сказать, снимок из его рук забрали, и Келли наклонялся в проход к симпатичному седовласому человеку. Келли сказал:

— Я заметил, что вы рассматривали это, сэр, когда я показывал его своему другу. Не хотите ли взглянуть?

— Ну конечно, — ответил человек.

Он говорил тихо, но резонанс его голоса вызвал звон в ушах Кэкстона. Пальцы старика схватили протянутый снимок, и каким-то непостижимым образом снимок разорвался на несколько кусочков.

— Ой! — беспомощно воскликнул Келли.

— Прошу прощения, — сказал старик.

В его руке появилась долларовая бумажка.

— Ради бога простите, виноват. Но вы сможете купить у девушки еще одну, когда она придет.

Он откинулся на спинку своего сидения и зарылся в газету.

Кэкстон заметил, что Келли закусил губы. Молодой человек сидел, уставившись на обрывки снимка, затем посмотрел на долларовую бумажку. Наконец Келли вздохнул.

— Ничего не понимаю. Он у меня уже неделю. Дважды падал в воду, был на жаре… и ничего, а тут рассыпался, как кусок гнилого дерева.

Он пожал плечами, а когда продолжил, в голосе его послышалась жалоба.

— Наверное и впрямь нельзя ожидать от отца Селани первоклассной работы в тех условиях, которые… — в возбуждении он замолчал. — О, смотрите, вон Селани. Что у нее сегодня, интересно.

На его узком лице появилась хитрая улыбка.

— Подождите-ка, я пойду, покажу ей порвавшийся снимок. Я помню, шутил, когда его покупал — говорил, что это какой-то трюк. Она тогда рассердилась и дала гарантию на всю жизнь. Да что она там еще продает? Смотрите, вокруг нее уже целая толпа.

Кэкстон поднялся. Стараясь получше увидеть, он вытягивал шею над толпой, обступившей девушку, которая что-то показывала в дальнем конце вагона.

— Бог ты мой! — послышался возглас. — Сколько вы просите за эти чашки? Как это получается?

— Чашки? — произнес Кэкстон и двинулся к группе, находясь в состоянии какого-то смутного очарования. Он не ошибся, девушка раздавала какие-то сосуды, постоянно наполняющиеся жидкостью. Из сосуда люди пили, но он мгновенно наполнялся вновь. Ее отец, подумал Кэкстон, каким-то образом сумел получить воду из воздуха. Настоящий гений! Если бы он смог сговориться с ним сам — это успех.

Полет его мысли оборвался, когда кристально чистый голос девушки возвысился над возбужденным бормотанием.

— Цена один доллар за штуку. Это результат конденсации. Процесс знает только мой отец. Но подождите, я еще не закончила показывать.

Она продолжала, голос его звучал холодно и сильно в образовавшейся тишине.

— Как видите, это складывающаяся чашка без ручки. Сначала открываете. Затем поворачиваете первое кольцо по часовой стрелке. На определенной точке получается вода. А сейчас — смотрите. Я поворачиваю дальше. Жидкость краснеет и превращается в кисло-сладкий напиток, весьма освежающий в жару.

Она передала чашку. Пока она переходила из рук в руки, Кэкстону удалось оторвать взгляд от диковинки и хорошенько рассмотреть девушку. Она была высока, около пяти футов и шести дюймов, волосы у нее были каштановые. Очень умное лицо. Оно было тонким, привлекательным, и в нем была какая-то гордость, что придавало ей поразительный вид отстраненности, несмотря на то, как она брала доллары, которые ей совали в руки.

Ее голос поднялся еще раз.

— Извините, только по одной на человека. На днях они появятся на общем рынке. Это просто сувениры.

Толпа рассосалась, все вернулись на свои места. Девушка шла вдоль прохода и остановилась напротив Кэкстона. Кэкстон быстро сказал:

— Здесь мой друг показывал мне фотоснимки, который вы продавали. Интересно…

— У меня есть еще несколько. — Она серьезно кивнула головой. — Вы не хотели бы еще и чашку?

Кэкстон кивнул на Келли.

— Мой друг также хотел бы еще один снимок. Его порвался.

— Извините, я не могу продать ему второй снимок. Она замолчала. Глаза ее расширились.

— Вы сказали, его снимок порвался? Пораженная, она резко повернулась.

— Позвольте посмотреть? Где он? — спросила она яростно.

Она взяла обрывки фотографии из рук Келли и уставилась на них. Губы ее задрожали. Руки затряслись. Лицо исказилось и приобрело серый оттенок. Ее голос, когда она заговорила, даже слегка осип.

— Скажите… как это случилось? Как именно?

— Как? — Келли отпрянул в удивлении. — Я подал его этому пожилому джентльмену, когда…

Он остановился, потому что разговаривать уже было не с кем. Девушка повернулась на пятках. Это был словно сигнал. Старик опустил газету и посмотрел на нее. Она зачарованно уставилась на него, словно птица, загнанная в угол змеей. Затем, во второй раз в течение этих двух минут, она резко повернулась. Корзина чуть не выпала у нее из рук, когда она побежала.

Через какое-то мгновение Кэкстон видел, как она бежала по платформе.

— Что за черт! — взорвался Келли. Он резко повернулся к старику.

— Что вы с ней сделали? — яростно спросил он. — Вы…

Голос его затих, и Кэкстон, который также собирался добавить к этому требованию несколько резких слов, тоже промолчал…

 

6

Голос коммивояжера под ярким солнцем на платформе «А» на станции Уорвик замолк. Кэкстону понадобилось минута, чтобы понять, что рассказ закончился.

— Вы хотите сказать, что это все? — спросил он. — Что мы вот так сидели, как два болвана, сконфуженных каким-то стариком? И это был конец всей истории? Вы до сих пор не знаете, кто напугал девчонку?

На лице Келли он видел странное выражение человека, мысленно подбирающего слово или фразу, чтобы описать неописуемое. Наконец Келли сказал:

— В нем было что-то такое… словно все самые властные и важные менеджеры в мире сошлись в одно. Мы просто заткнулись.

Кэкстон мрачно кивнул головой и медленно спросил:

— Он не сходил?

— Нет, вы были единственным, кто сошел.

— Да?

Келли посмотрел на него.

— Знаете, это самое странное и чертовски интересное. Но так и было. Вы попросили кондуктора сдать ваш багаж в Инчни. Последний раз я видел вас до того, как поезд тронулся. Вы шли по Пиффер Роуд в том же направлении, куда ушла эта девушка. Ага, вот идет поезд.

Шумно подошел объединенный грузовой и пассажирский поезд… Позже, когда он, петляя, пробирался вдоль края равнины, Кэкстон сидел, глядя в окно, смутно слушая болтовню сидящего рядом Келли. Он наконец решил, какой курс взять: после обеда он сойдет в Инчни, пройдет по домам, пока магазины не закроются, затем поедет на Пиффер Роуд и проведет долгий летний вечер в расспросах. Если он верно помнил свою карту, расстояние между большим городом и крошечной общиной составляло семь миль. В худшем случае, он мог дойти обратно до Инчни за пару часов.

Первая часть плана оказалась еще проще. Служащий отеля Инчни сказал ему, что в шесть часов есть автобус.

Двадцать минут седьмого он сошел с автобуса. Стоя в грязи Пиффер Роуд, смотрел как автобус какими-то толчками тронулся и покатился по шоссе. Шум мотора затих в отдалении, когда он устало потащился через пути. Вечер был теплым и тихим, и его плащ оттягивал руку. Позже будет прохладно, он знал, но сейчас он почти жалел, что взял его с собой.

У первого дома на газоне, стоя на коленях, работала какая-то женщина. Кэкстон поколебался, затем подошел к изгороди и какое-то мгновение смотрел на женщину. Он думал, не должен ли он ее помнить. Наконец он сказал:

— Прошу прощения, мадам.

Она не взглянула на него. Не поднялась с клумбы, которую полола. Это было костлявое создание в ситцевом платье. Она, должно быть, видела, как он подходил, раз так упорно молчала.

— Мне бы хотелось знать, — настойчиво продолжал Кэкстон, — не могли бы вы сказать, где тут живет один пожилой человек с дочерью. Дочь зовут Селани и она еще продавала в поездах авторучки, чашки и другие вещи.

Женщина поднялась и подошла ближе. Вблизи она не казалась такой уж большой или неловкой. У нее были серые глаза, глядевшие на него с некоторой враждебностью, а затем с любопытством.

— Послушайте, — сказала она наконец — разве не вы были здесь около двух недель назад, спрашивали о них? И разве я тогда вам не сказала, что они живут вон в той роще.

Она махнула рукой в сторону деревьев в четверти мили от дороги, но когда она смотрела на него, глаза ее были прищурены.

— Я что-то не понимаю, — сказала она мрачно.

Кэкстон не мог представить, как он будет объяснять этой сварливой и подозрительной женщине про свою амнезию. Он сказал поспешно:

— Спасибо большое. Я…

— Туда идти бесполезно, — сказала женщина. — Они уехали в тот же день, когда вы были в прошлый раз… на своем большом трейлере. И не вернулись.

— Они уехали! — воскликнул Кэкстон.

В пылу своего разочарования он чуть было не сказал больше. Затем он увидел, что женщина смотрела на него со слабой улыбкой на лице. Она выглядела так, словно успешно нанесла нокаутирующий удар какому-нибудь неприятному человеку.

— Думаю, — отрезал Кэкстон — я все равно схожу, посмотрю.

Он повернулся, настолько обозленный, что некоторое время почти не видел, что шел по канаве, а не по дороге. Его ярость медленно уступила место разочарованию, а оно так же медленно растаяло перед мыслью, что раз он оказался здесь, то можно было бы и посмотреть.

Через минуту он уже изумлялся, что он позволил одной-единственной женщине так подействовать себе на нервы за такое короткое время. Он покачал головой. Надо быть поосторожнее. Процесс выслеживания проектора и провалы в памяти изнуряли его.

Легкий ветерок подул ниоткуда, когда он свернул в тенистую рощу. Он нежно обдувал лицо, и мягкий шорох деревьев был единственным звуком, нарушающим тишину вечера. Ему не понадобилось и минуты, чтобы понять, что его ожидания, ощущения чего-то, что гнало его в путь, не будут удовлетворены. Потому что здесь не было ничего. Ни одного признака того, что здесь когда-либо жили люди: ни одной жестяной банки, ни связки мусора, ни печной золы. Ничего. Несколько минут он безутешно побродил вокруг, осторожно поворошил палкой засохшие ветки. И, наконец, пошел по дороге обратно. На этот раз уже женщина окликнула его. Он поколебался, затем подошел. В конце концов, она может знать и гораздо больше, чем сказала. Он увидел, что сейчас она было более дружелюбна.

— Нашли что-нибудь? — спросила она с плохо скрываемым интересом.

Кэкстон мрачно улыбнулся этой силе любопытства, затем горестно пожал плечами.

— Когда трейлер уходит, — сказал он, — это как дым — просто исчезает.

Женщина фыркнула.

— Все следы, которые остались, конечно, быстро исчезли после того, как здесь побывал старик.

Кэкстон сделал усилие чтобы сдержать возбуждение.

— Старик? — воскликнул он. Женщина кивнула, затем горько сказала:

— Красивый такой. Сначала все выспрашивал у всех, что нам продала Селани. А через два дня все утром проснулись — всё до единой вещи пропало.

— Украл?

Женщина нахмурилась.

— Почти что так. За каждую вещь была оставлена долларовая бумажка. Но все равно воровство — для таких-то вещей. Знаете, у нее была такая сковородка…

— Но чего он хотел? — перебил озадаченный Кэкстон.

— Разве он ничего не объяснял, когда расспрашивал? Ведь вы не позволили ему просто так ходить и задавать вопросы?

К его изумлению, женщина разволновалась.

— В нем что-то было. Такой внушительный и важный, — она сердито замолчала. — Негодяй!

Ее глаза сузились. Она пристально посмотрела на Кэкстона.

— Ну вы молодец — спросили мы что-нибудь или нет. А вы сами-то? Стоите тут, выспрашиваете… Послушайте, вы мне скажите, это вы приезжали сюда две недели назад? Вы-то здесь при чем?

Кэкстон колебался. Перспектива необходимости вот так рассказывать свою историю людям, оказалось, была полна трудностей. Но все же она должна знать что-то еще. Должно же быть очень много информации о том месяце, что эта девушка, Селани, и ее отец провели в этом районе. Одно казалось определенным. Если были еще какие-то факты, то женщина их обязательно знает.

Его колебание прошло. Он объяснил, но закончил немного неопределенно.

— Так что, как видите, я человек, который, в общем, ищет свою память. Может, меня ударили по голове, хотя шишки нет. Потом, может, меня одурманили. Что-то произошло со мной. Вы говорите, что я туда приходил. А вернулся? Или что я сделал?

Испуганно вздрогнув, он замолчал, потому что женщина без предупреждения разомкнула губы и испустила рев.

— Джимми! — заорала она оглушительным голосом. — Джимми! Поди сюда!

— Да, мам! — раздался из дома мальчишеский голос.

Кэкстон бессмысленно смотрел, как нечесаный двенадцатилетний мальчишка с проницательным, смятым лицом вылетел из дома. Дверь за ним с грохотом закрылась. Кэкстон слушал, все еще наполовину ничего не понимая, как мать объясняла мальчику, что — «этого человека ударили по голове те, в трейлере, и он потерял память, и он хочет, чтобы ты рассказал ему о том, что ты видел».

Женщина повернулась к Кэкстону.

— Джимми, — сказала она гордо, — никогда не верил этим людям. Он был уверен, что они иностранцы или что-нибудь в этом роде, и поэтому внимательно следил за ними. Он видел, как вы пошли туда и почти все, что случилось, вплоть до того, как уехал трейлер. Конечно, было нелегко узнать, что происходило внутри, потому что во всей машине не было ни одного окна. Но, — закончила она, — он забрался внутрь, когда их не было рядом, и осмотрел все место, просто чтобы убедиться конечно, что они ничего не тащат.

Кэкстон кивнул, сдерживая ухмылку. Возможно, это была такая же уважительная причина для того, чтобы совать нос в чужие дела, как и любая другая. В данном случае, она была счастливой для него.

Мысль закончилась с пронзительным голосом Джимми, проникшим в сгущавшиеся сумерки.

…День был жарким, и Кэкстон, остановившись и спросив женщину из первого дома, где живут отец с дочерью, медленно пошел по направлению к роще, которую она показала.

За спиной поезд дважды дал гудок, а затем тронулся. Кэкстон подавил в себе желание повернуть обратно. Он понимал, что все равно не успеет. Кроме того, человек так легко не бросает надежду на удачу. Шаг его ускорился, когда он подумал о снимке, чашке и кинопроекторе.

Он не видел трейлера, пока не свернул под первые деревья. Когда же он увидел его, то резко остановился. Трейлер был гораздо больше, чем он представлял его себе даже по описаниям матери Джимми. Он был такой же длинный, как небольшой грузовой вагон, только модифицирован, так что сзади немного сужался.

На его стук никто не ответил.

Он подумал, что девушка убежала сюда. В неопределенности он обошел этот монстр на колесах. Как доложил Джимми, там не было окон, так что было невозможно ниоткуда ничего увидеть, кроме как спереди, где в лобовом окне были видны два сидения. За вторым сидением была дверь, ведущая в основной отсек трейлера. Дверь была закрыта.

Насколько он мог узнать, было только два выхода, по одному с каждой стороны — впереди, на дальней стороне, и чуть сзади — там, где он впервые подошел к трейлеру.

Кэкстон вернулся к двери, в которую постучал, и напряженно прислушался. Но снова ничего не было. То есть, ничего, кроме легкого ветерка, дувшего по макушкам деревьев. Вдалеке жалобно свистнул поезд. Он попробовал запор, и дверь открылась так легко, что все его колебания кончились. Он решительно распахнул ее и встал, уставившись в одну из комнат.

Первое, что увидел Кэкстон, когда залез внутрь, была корзинка девушки, стоящая у стены как раз слева от двери. От увиденного он резко остановился. Сел в проходе, свесив ноги вниз. Его нервозность уступила место продолжительной тишине, и он начал с растущим любопытством рассматривать содержимое корзинки. Там было около дюжины волшебных снимков, по крайней мере три дюжины складных самонаполняющихся чашек, дюжина каких-то округлых черных предметов, не поддавшихся ему, и три пары пенсне. У каждой пары крошечное прозрачное колесико, приделанное сбоку, у правой линзы. У них не было футляров, видимо, здесь не боялись, что они разобьются. Пара, которую он примерил, очень удобно подошла ему, и на какое-то мгновение ему даже показалось, что они подходили и глазам. Затем он заметил различие. Все было ближе — комната, рука — не увеличены или размыты, а словно он смотрел сквозь полевой бинокль с небольшим увеличением. Не было никакого напряжения в глазах. Через мгновение он снова вспомнил про колесико. Оно вполне легко повернулось. Мгновенно все оказалось ближе, эффект бинокля стал в два раза сильнее. Немного дрожа, он стал поворачивать колесико, сначала в одну, затем в другую сторону. Всего лишь несколько секунд понадобилось, чтобы подтвердить замечательную реальность. На нем была пара пенсне с регулируемыми линзами, невероятное сочетание телескопа и микроскопа: суперочки.

Почти ничего не соображая, Кэкстон положил удивительные вещи обратно в корзину. Затем решительно забрался в трейлер. Он прошел по узкому коридору сначала вперед, затем назад, пробуя каждую дверь. Их было одиннадцать и только две были не заперты. Первая открылась в небольшую женскую спальню. В полузакрытом шкафу были видны женские вещи. Кэкстон быстро окинул взглядом блестящие стены и потолок, заметил аккуратно сделанную сборную кровать, полку книг и стул, затем виновато закрыл дверь.

Другая незапертая дверь вела в заднюю комнату. Заглянув внутрь, он сразу увидел целую стену, уставленную полками. Каждая уставлена разнообразными вещицами. Кэкстон взял нечто похожее на фотоаппарат. Это был искусно сделанный небольшой прибор. Посмотрел в объектив, пальцы его нажали на что-то поддающееся. Раздался щелчок. Мгновенно блестящая карточка вышла из прорези сзади. Фотография.

Верхняя часть мужского лица. Замечательная глубина и удивительно естественный цветовой эффект. Именно напряженное выражение карих глаз мгновенно сделало черты неузнаваемыми. Затем он понял, что смотрит на себя. Он сфотографировал себя, и снимок мгновенно проявился.

Опешивший Кэкстон сунул фото в карман, положил прибор и, дрожа, выбрался из трейлера и пошел по дороге к деревне.

— А потом, — продолжал Джимми, — через минуту вы вернулись, забрались внутрь, захлопнули дверь и прошли в конец салона. Вы вернулись так быстро, что почти увидели меня, я думал, что вы ушли. А потом…

Дверь трейлера открылась. Девичий голос сказал что-то, чего Кэкстон не понял. В следующее мгновение какой-то мужчина промычал что-то в ответ. Дверь закрылась, последовало какое-то движение и звук дыхания.

— Вот и все, мистер, — закончил Джимми. — Я подумал, что что-то случилось, какая-то беда. И пошел домой рассказать все маме.

— Ты что, хочешь сказать, — запротестовал Кэкстон, — что я вернулся не вовремя, и чтобы меня не поймали, я не посмел показаться?

Мальчик сказал:

— Я рассказал вам все, что я видел.

— Это все, что ты знаешь?

Джимми помялся.

— Ну, — наконец начал он, сдаваясь, — то, что произошло потом, было странным. Понимаете, когда я на дороге обернулся, трейлера там уже не было.

— Не было? — медленно произнес Кэкстон. Он мысленно представил это место. — Ты имеешь в виду, они завели мотор, выехали на Пиффер Роуд и дальше, на шоссе?

Мальчишка упрямо покачал головой.

— На этом меня всегда хотят поймать. Но я знаю, что я видел и слышал. Я стоял на Пиффер Роуд. Не было никакого шума мотора, они просто пропали, и все.

Кэкстон почувствовал жутковатый холодок по спине.

— А я был в нем? — спросил он.

— Вы были в нем, — сказал Джимми.

Тишину, последовавшую затем, прервала женщина, сказавшая громко:

— Хорошо, Джимми, можешь идти играть. Она повернулась к Кэкстону.

— Знаете, что я думаю? — спросила она.

С усилием Кэкстон поднялся.

— Что?

— Они занимаются мошенничеством, все они вместе. Выдумка про ее отца, который делает все эти штучки… Не могу понять, как мы попались на это. Он просто ходил здесь, покупал старый лом. Но, учтите, — признание пришло почти неохотно, — у них есть несколько удивительных вещей. А загвоздка вот в чем. Пока что у них всего несколько сотен поделок. Так вот, они продают их в одном месте, затем воруют и перепродают в другом.

Несмотря на то, что он был погружен в свои мысли, Кэкстон уставился на нее. Он и раньше сталкивался со странной логикой людей, во всем видящих какие-то преступления, но его всегда поражало то, каким вызывающим образом игнорировались факты ради убедительности какой-нибудь бредовой теории.

— Не вижу, где здесь выгода. А как же доллар, который вы получили за каждую украденную вещь?

— Ой, — сказала женщина. Лицо ее вытянулось. Затем она деланно удивилась. А потом, когда поняла, что ее идея разбита, на ее лице вспыхнул сердитый румянец. — Все равно какая-то махинация, — отрезала она.

Кэкстон понял, что пора заканчивать беседу. Он поспешно сказал:

— Вы не знаете, никто не едет в Инчни? Я бы хотел, чтобы меня подбросили, если возможно.

Смена темы разговора сделала свое дело. Румянец сошел, и женщина задумчиво сказала:

— Нет, не знаю. Но вы не волнуйтесь, выходите прямо на шоссе и вас подвезут.

Вторая машина подобрала его.

 

7

Когда сгустились сумерки, он сидел в отеле и думал о ее отце и машине, полной изделий искуснейшей работы. Она продает их как сувениры, по штуке. Он покупает старый металл. Потом появляется этот непонятный старик, который скупает проданное — тут он вспомнил про снимок Келли — или уничтожает его. Наконец, странная потеря памяти у агента по торговле по имени Кэкстон, вышедшего на поиск происхождения одного проектора.

Где-то сзади раздался мужской голос, в котором слышалось отчаяние:

— Ну посмотрите, что вы сделали. Вы же порвали… И тут же другой голос — спокойный, зрелый, звучный:

— Прошу прошения. Вы говорите, что заплатили за это доллар? Конечно, я заплачу. Возьмите — и примите мое сожаление.

В наступившей тишине Кэкстон поднялся и обернулся. Он увидел высокого, красивого седого мужчину в тот момент, когда тот поднимался со своего места рядом с молодым человеком, глядевшим на обрывки фотографии. Старик направился к турникету, ведущему на улицу, но первым там оказался Кэкстон, который сказал тихо, но требовательно:

— Одну минуточку, пожалуйста. Мне нужно объяснение того, что произошло со мной, когда я попал в трейлер Селани и ее отца. И мне кажется, что вы — тот человек, который может мне его дать.

Старик остановился. Глядя в серые, полыхнувшие огнем глаза, Кэкстон чувствовал, как ему в лицо врезался и с неослабевающей силой проникает в мозг острый взгляд. Тут Кэкстон испуганно вспомнил слова Келли о том, как этот человек привел их в поезде в замешательство одним лишь убийственным взглядом, но для других мыслей времени уже не было. Старик по-тигриному сделал выпад и схватил Кэкстона за запястье. В этом прикосновении почувствовался металл, и от него по руке Кэкстона прошел жар. Тихим, но властным голосом:

— Сюда, в машину.

Кэкстон едва помнил, как залезал в длинную, сверкающую крытую машину. Все остальное — темнота…

Он лежал на спине на жестком полу. Кэкстон открыл глаза и с секунду, ничего не понимая, смотрел на возвышающийся над ним свод. Потолок был по меньшей мере триста футов в ширину, и почти четвертую его часть занимало окно, через которое был виден серо-белый неясный свет, словно какое-то невидимое солнце упорно старалось пробиться сквозь негустой, но устойчивый туман.

Широкая полоса окна шла через центр потолка прямо вдаль. «Вдаль!» Раскрыв рот, Кэкстон резко сел. Какие-то мгновения разум не принимал то, что видели его глаза.

У коридора не было конца. Он простирался в обоих направлениях, пока не превращался в какое-то неясное, размытое пятно мраморно-серого цвета. Там же был балкон, галерея и вторая галерея, на каждом этаже был свой боковой коридор, отделенный перилами. Кроме этого — бесчисленные блестящие двери и через небольшие промежутки — ответвления коридора, каждое из которых наводило на мысль о других обширных пространствах этого громадного здания.

Очень медленно, уже после того, как прошло первое потрясение, Кэкстон поднялся на ноги. Воспоминание о старике, и о том, что произошло, камнем лежало на душе. «Он посадил меня в свою машину и привез сюда», — подумал Кэкстон.

Однако почему он здесь? На всем пространстве Земли такого здания не существовало.

По спине пробежал холодок. Ему потребовались определенные усилия, чтобы дойти до ближайшей из длинного ряда высоких, резных дверей и открыть ее. Что он ожидал там увидеть, он не мог сказать. Но первой реакцией его было разочарование. Это был офис, большая комната с ровными стенами. Вдоль одной стены стояли несколько прекрасных шкафов. Противоположный от двери угол занимал огромный стол. Несколько стульев, два удобных на вид дивана и еще одна узорная дверь завершали картину. В комнате никого не было. Стол был безупречно чист. На нем не было ни пылинки и ни признака жизни.

Вторая дверь оказалась запертой, или же засов был для него слишком мудреным.

Снова оказавшись в коридоре, Кэкстон ощутил напряженную тишину. Его туфли щелкали пустым звуком. И дверь за дверью открывались в тот же официальный, но пустой офис.

Прошло полчаса по его часам. Затем еще полчаса. А затем он увидел вдали двери. Сначала это было всего лишь светлое пятно. Затем оно приняло сверкающие очертания, превратилось в стекло, вставленное в окрашенную раму. Дверь была много больше пятидесяти футов в высоту. Когда он всмотрелся через стекло, он увидел огромные белые ступени, ведущие вниз, в легкий туман, сгущавшийся где-то через двадцать футов, так что нижние ступени были невидимы.

Кэкстон с беспокойством осмотрелся. Что-то здесь было не так. Туман, скрывающий все, сгущался с каждым часом. Он встряхнулся. Возможно, там внизу была вода, тепловатая вода и поток холодного воздуха — поэтому образовывался густой туман. Он представил себе некое здание длиной в десять миль, стоящее около озера и навечно погруженное в серый туман.

«Выйти отсюда!» — неожиданно подумал Кэкстон.

Запор на двери был на нормальной высоте. Но трудно было поверить в то, что он сможет свернуть такую махину таким сравнительно маленьким рычагом. Открылась она легко, мягко, как прекрасно отлаженный механизм. Кэкстон вышел в туман и стал спускаться по ступенькам, сначала быстро, а затем со все большей осторожностью. До воды было не дойти. Сотая ступенька была последней, а воды все не было. Не было ничего, кроме тумана: ни основания ступенек, ни земли.

На четвереньках, почувствовав неожиданное головокружение, Кэкстон развернулся и пополз вверх по лестнице. В голове у него все кружилось, словно у нетренированного человека, повисшего на веревочной лестнице, которую неожиданно толкнули.

Он оглянулся назад. Это было совершенно случайное движение головы — тело его дернулось, голова свободно повернулась… и он увидел комнату.

Кэкстон остановился. Но это тоже был неконтролируемый жест. Образ промелькнул в его голове как фантазия, и если бы у него были силы, то это было бы только фантазией. Если бы у него была сила, он полез бы и дальше, и вся сцена исчезла бы, как исчезает сон. Но он ловил воздух ртом от слабости и страха, охватившего его, затем лег во всю длину на ступеньку, одной рукой ухватившись за ступеньку ниже, а другой — выше.

Когда он был в состоянии чтобы посмотреть туда, сквозь прореху в тумане, то увидел комнату. Она была слегка накренена, но ярко освещена, и плывущий туман казался полузадернутым занавесом, который кто-то пытался прикрыть, но это не совсем удавалось.

Сколько точно времени прошло, когда он оказался за этим «занавесом», Кэкстон в дальнейшем не мог вспомнить. Он не помнил даже своего маршрута. Должно быть, он прополз вдоль ступеньки, а затем наклонился к полуоткрытому «занавесу».

Он предполагал, что он полз, потому что, конечно, не посмел бы выпрямиться.

Кроме того, когда он неожиданно как бы пришел в себя, он стоял на коленях на второй ступеньке, думая, что оттуда действовать будет безопаснее.

Кэкстон переставил ногу со ступеньки на пол. Чего он ожидал, было неясно, но он коснулся твердого пола.

Даже это движение потребовало немало времени потому, что он не решался довериться твердому основанию.

«Я, учитель, действую как верхолаз», — думал он изнуренно. Странно, этот образ подействовал успокаивающе.

Теперь он четко знал. Это был настоящий пол в настоящей комнате.

Что произошло? Он оттолкнулся от ступенек, но держался за них, пока продвигался по блестящему, гладкому (пластиковому?) полу.

Он резко поднялся и оказался в комнате.

Так быстро. Так легко. Совершенно нелепым было то, что когда он выпрямился, он увидел в этой комнате окно… а за ним открывался вид… и он забыл о предосторожности.

Это был момент, когда он забыл обо всем. Через это огромное окно можно было увидеть все.

Любопытство полностью овладело им. Словно ребенок, он бросился к окну, и только встав, осознал, что остался абсолютно без автоматического чувства самосохранения, некоторого внутреннего состояния, которое он в прошлом всегда называл временным нервным расстройством.

Осознавая происшедшее, он был ошеломлен всей убийственностью возможного такого развития… что если бы что-то было не так, то это могло бы стать его концом.

Мысль-ощущение угасла. Он никогда не был человеком, цепляющимся за прошлые страхи. Его внутренний мир был вполне приспособляем и обычно не поддавался на всякие «могло бы быть». Что его всегда спасало от таких… расстройств… так это то, что он редко задумывался над ними, когда они уже прошли.

Он не знал.

Прямо напротив него было окно. За ним открывался вид. И Кэкстон автоматически уже реагировал на него.

 

8

Он с высоты смотрел на какой-то город. Кэкстон затаил дыхание, потому что…

Это был тот город из фильмов Арлея. Все небо было в «Полетах». Тысячи «Полетов». Но на жилой улице, как он заметил, были и обычные прохожие.

Первый изумленный взгляд не заметил никаких других средств передвижения, кроме «Полетов».

То, что он увидел в этом городе, не очень отличалось от многоэтажных городов-гигантов его времени. Казалось, было больше блеска, сверкания, больше солнечного отражения. «Больше стекла? — подумал Кэкстон. — Или, возможно, прозрачного пластика?»

Эти мимолетные наблюдения прошли своим чередом. И вот тогда возникла в голове мысль: «Какой город? Какой год?»

Мгновенно, с этой мыслью, к нему вернулся прежний страх.

КАКОЙ ГОД?

Он повернулся. Увидел какую-то дверь и побежал к ней. Она открылась от его прикосновения, за ней были ступеньки, ведущие вниз, в украшенный проход к большой стеклянной двери, которая вела к следующим ступенькам. Он оказался на улице.

Когда он через едва заметные двери вышел на нечто похожее на пластиковый тротуар, частица здравого смысла вернулась к Кэкстону. «Я могу заблудиться».

Возбуждение, ненормальная нервозность остались. Но после этого понимания он смог заставить себя остановиться и осмотреться. Здесь на уровне улицы он увидел, что дом, из которого он почти что выбросился, был единственным на самом верху склона.

Это вселяло уверенность. Такое трудно потерять. «Все, что я хочу — это взглянуть на какую-нибудь газету…» На газете будет число и название города. Он схватит ее, посмотрит — и сразу же бросится назад к дому, в комнату, где странный туман образовывал проход к какому-то гигантскому зданию, через которое он прошел из другого времени.

Кэкстон увидел, что справа, в квартале от него, здания имели форму и очертания торгового центра, и ринулся туда.

Он бежал мимо людей, одетых в блестящие свободные костюмы и куртки. У многих на спине он видел соответствующего цвета «Полет», перевязанный через плечи и подмышки.

Именно осознание различия в одежде между ним самим и остальными остановило Кэкстона. Он четко чувствовал, что человек, одетый в нездешний старомодный костюм, должен идти спокойно.

С этой мыслью, сдерживающей его порыв побежать, он добрался до торгового центра. На этой более оживленной улице тоже не было транспорта, но было больше людей. Как ему показалось — несколько сот.

Вид был совершенно завораживающий. То и дело кто-нибудь на «Полете» слетал с неба или взлетал с тротуара… Сначала Кэкстон каждый раз затаивал дыхание. Каждый раз появлялся страх, что человек, взлетая, упадет, или приземлится слишком быстро. Однако он понял, что для них это было привычным делом, и было их так много, что лучше было побеспокоиться о себе. И вновь именно собственная внешность обеспокоила его.

«Я, должно быть, выгляжу очень странно», — подумал он.

Но на самом деле люди едва смотрели на него, и это вернуло его к варианту старого убеждения: это был большой мир, даже еще в 1970-х это было так. У любого человека было только двадцать четыре часа в сутках, и поэтому он был занят только собой. Обыкновенный эксцентрик не мог отвлечь его.

«Может, я актер, иду с репетиции… Откуда им знать? Да и какое им дело? Там, дома, люди никогда не задерживали взгляд на странного вида прохожих».

То же самое происходило и здесь, поэтому он мог смотреть свободно. Охватившее его возбуждение не имело параллелей в его прежнем опыте. Здесь были дети детей людей его собственного времени… «Бог мой, как здорово!»

В таком приподнятом настроении он прошел целый квартал. Он просто смотрел в витрины и открытые двери магазинов. Несколько раз у него было смутное побуждение остановиться и разглядеть то, что он видел. Но он даже не мог замедлить шаг, ноги сами несли его вперед. Однако, он заметил, что магазины не слишком отличались от магазинов его эры. И это не удивляло его. Продавцы и товары уже тысячи лет существовали в человеческом мире.

Тем не менее, это успокоило Кэкстона. Это была некоторая близость, которая даже поглотила часть его растущего волнения из-за того факта, что он не видел ни газет, ни журналов.

«Придется кого-то спросить», — подумал он, слегка встревоженный. Еще более встревожило, что он не представлял себе, как задать такой вопрос.

Все, что он хотел знать, это числа: день, месяц, год.

Казалось, так немного. И все же у Кэкстона было грустное убеждение, что люди не отвечают на такие вопросы. День, да.

Например можно сказать, что вы не знаете — сегодня двадцать второе или двадцать третье. Но после того, как вам ответят, и вы скажете:

— Ну, а какой месяц?

А когда они с подозрением посмотрят на вас и скажут — тогда вы спросите о главном: «Какой год?»

Откуда вы узнаете, что ответ, который вы получите, не будет таким же шутливым, каким кажется собеседнику ваш вопрос.

Сознательным усилием Кэкстон остановил свои мысли и, полностью на мгновенном порыве, подошел к какому-то человеку, который стоял и глядел на витрину впереди. Этому незнакомому Кэкстон сказал:

— Извините, сэр.

Человек обернулся. У него были карие глаза, темно-каштановые волосы. Кожа была гладкая и розовая, и он был моложе Кэкстона, казалось, ему было около тридцати.

Он ответил на совершенно четком понятном английском:

— В чем дело? Вы больны?

«Значит, я выгляжу диким…» Даже когда он осознал это, Кэкстон повторил мысль, которая так резко толкнула его к этому разговору:

— У меня, кажется, амнезия. Какой это год? Где я? Что это за город?

Незнакомец сочувственно посмотрел на него, затем поднял руку. Когда он сделал это, свободный рукав упал с запястья и обнажил браслет.

— Где ваш? — спросил человек.

Кэкстон моментально решил, что этот браслет был опознавательным знаком. В этот же миг ему показалось, что он в ловушке, только из-за разговора с одним-единственным человеком.

Он отвернулся и кинулся через улицу. Торопливо оглянувшись через несколько секунд, он увидел, что человек не пошевелился и все еще стоял там, у витрины. Но он смотрел на Кэкстона.

Успокоившись, Кэкстон замедлил бег. Но через мгновение он понял, что в этом человеке все еще беспокоило его: то, как он стоял. Он снова оглянулся и хотя сейчас он был еще дальше, сомнений не было. Рука незнакомца была поднята, и он держал браслет у рта.

Он что-то говорил.

Кэкстон подошел к углу. Испуганно юркнул за него и побежал вдоль следующей улицы.

В этот раз, когда он бежал, у него было новое ощущение: дезориентации. Это было пугающее внутреннее ощущение. Он почему-то отказывался принимать то, что улицы действительно были твердым, постоянным местом. Это было совершенным безумием. Было ощущение, что это не он двигался, а тротуары надвигались него. Он вспомнил о похожем ощущении, которое было у него в детстве, когда, глядя с моста на ручей, вдруг думал, что движется сам мост.

Сейчас же был не только ручей или мост — двигался весь мир. Он понял, что все это возникло отчасти из страха, будто он рискнул зайти слишком далеко. Все казалось странным. Словно его перевернули.

«Не нужно было так бежать».

Он остановился, задыхаясь от ужасного внутреннего усилия в попытке восстановить самоконтроль. И понял, что какая-то девушка — на вид ей было всего лишь около двадцати — стояла в нескольких футах и смотрела на него широко раскрытыми глазами. Она сказала просто:

— Вы тот, кого они ищут. Вам не нужна помощь?

Кэкстон уставился на нее, его рассудок пытался ухватить пугающую мысль, что он, очевидно, стал объектом общей тревоги.

Он сказал, заикаясь:

— Скажите мне число и какой это город.

— Ну как же, конечно. — Она, казалось, успокаивала его. — Это Лейксайд и сегодня третье июня две тысячи восемьдесят третьего года нашей эры. Это помогает?

Ну вот, он получил сведения. Удача еще была с ним. Потому что когда она говорила, остекленевшие глаза Кэкстона случайно взглянули мимо нее под низкое строение на той стороне улицы — в сторону небольшого магазина. И там, как раз позади него, он увидел холм с небольшими домами.

— Скажите им, что мне не нужна помощь, — сказал Кэкстон девушке. — Спасибо.

И побежал. Свернув за угол, он пробежал, пыхтя, сто футов по круто поднимающийся вверх улице. Когда добежал до ворот дома — его цели — он остановился там, переведя дух. И посмотрел назад. И вверх.

Несколько «Полетов», накренившись, надвигались на него… Кэкстон подергал запор, а когда он не поддался, перепрыгнул через изгородь и пролетел вверх по крутой лестнице. Снова остановился и оглянулся он тогда, когда добежал до стеклянной(?) двери. Семь «Полетов» — все мужчины — остановились по ту сторону двора и парили над ним на высоте примерно сто футов.

— С вами все в порядке? — крикнул один из них.

— Да.

— Это ваш дом?

— Да.

— Очень хорошо.

Кэкстон не стал задерживаться. От того что он так быстро оказался в безопасности, у него задрожали ноги. Но полная безопасность была за дверью. И только там его поразила мысль, что если бы дверь была заперта — что тогда?

Когда волнение от этой мысли улеглось, он пошел по лестнице. Наверху он увидел, что там несколько дверных проходов, очевидно ведущих в разные комнаты, и это тоже привело к небольшому замешательству. Однако, в конце концов, он безошибочно направился в нужную сторону. В следующую секунду дверь за ним закрылась, и он оказался в «той же» комнате.

Сейчас, впервые, он увидел, что по эту сторону тумана не было. Просто в одном углу в стене был неровный пролом. За ним он увидел большие белые ступени, которые вели к огромному зданию, из которого он и появился раньше.

«Задание выполнено!» — радостно подумал он.

Он не испытывал неловкости от того, как оно было выполнено. Не было ощущения того, что он несколько раз опозорил себя своим несдержанным, почти безумным поведением. Он почти согласился со своим безумием. Его главная задача всегда состояла в том, чтобы не дать другим узнать, какой он неустойчивый. И довольно долго он чувствовал себя чертовски довольным от того, что это ему удавалось. Только представьте, маленький идиот Пити Кэкстон был теперь магистром наук по физике и быстро продвигался к успеху. Доказывая, как он часто думал, что все-таки можно долго обманывать многих.

Нечто подобное этой самоуспокаивающей мысли было у него в голове, когда он осторожно проходил в пролом на нижнюю ступеньку. Совершенно не беспокоясь о том, насколько она или другие были прочны, он ступил на нее без промедления и бегом пробежал вверх к двери.

Дверь открылась так же легко, как и тогда, когда он выходил из нее. Он мог открыть ее практически одним пальцем.

Через несколько секунд он уже был внутри, в безопасности — по крайней мере на мгновение — и с новой целью, уже полностью оформившейся в его голове.

 

9

Пора было исследовать фантастическое здание. Сначала один из офисов. Осмотреть каждый шкаф. Взломать ящики стола и поискать там.

Ломать что-либо не было необходимости. Ящики поддались. Двери шкафов были не заперты. Внутри были журналы, гроссбухи, странного вида дела. Увлекшись, Кэкстон просмотрел несколько из них, которые он разложил на большом столе. Наконец он отодвинул в сторону все, кроме одного журнала. Раскрыв его наугад, он прочел:

КРАТКИЙ ДОКЛАД ОБЛАДАТЕЛЯ

КИНГСТОНА КРЕЙГА В ДЕЛЕ ИМПЕРИИ ЛИЦИЯ 2

7346 — 7378 н. э.

Нахмурившись, Кэкстон задержал взгляд на дате, затем продолжил чтение:

…обычная история этого периода — коварная узурпация власти безжалостным правителем. Тщательное изучение этого человека, обнаруженное стремление защититься за счет других.

ВРЕМЕННОЕ РЕШЕНИЕ: Предупреждение Императора, чуть не лишившегося сил, когда он узнал, что ему противостоял бессмертный Обладатель. Инстинкт самосохранения заставил его дать гарантии относительно дальнейшего поведения.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ: Вернулся во Дворец Бессмертия после трехдневного отсутствия.

Кэкстон сидел словно окаменев, наконец он перевернул лист и прочел:

КРАТКИЙ ДОКЛАД ОБЛАДАТЕЛЯ

КИНГСТОНА КРЕЙГА.

Это дело Лейрда Грейтона, инспектора полиции, 900 участок, Нью-Йорк, 17 июля 2830 г.н.э. ложно осужденного за взятки.

РЕШЕНИЕ: Добился отставки инспектора Грейтона за два месяца до даты, указанной в обвинении. Уехал на свою ферму и с тех пор оказывал минимум влияния на большую сцену существования. Жил в мире этой вероятности до своей смерти в 2874 году и тем самым обеспечил почти совершенный 290А.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ: Вернулся во Дворец Бессмертия через один час.

Были еще записи, сотни, тысячи записей в нескольких журналах. Каждая из них была докладом Обладателя Крейга, и всегда он возвращался во «Дворец Бессмертия» через столько-то дней, или часов, или недель. Однажды это было три месяца и это было какое-то неясное, неопределенное дело, относящееся к «установлению времени разделения между девяносто восьмым и девяносто девятым веками» и касалось «воскресения в активные личные миры вероятностей трех убитых, звали которых…»

В какой-то момент Кэкстон начал беспокоится: если эти… Обладатели (обладатели чего, бог ты мой?)… возвращались во Дворец Бессмертия так часто, где же они?

С этой мыслью он вышел в зал и уставился в его молчаливую даль. Полная тишина и покой были пугающими. И он заметил что-то. Ему показалось, что свет потускнел. Стало вдруг труднее видеть. Может, наступала ночь? Он вдруг представил себя одиноким в этом склепе, в кромешной темноте, и спокойствие последних нескольких часов исчезло. Он в тревоге пошел по первому же боковому коридору, который смог найти, и, к своему огромному облегчению, обнаружил лестницу, ведущую вверх.

Кэкстон взбежал по лестнице и попробовал первую дверь. Она открылась в жилую комнату великолепной квартиры. Там было семь комнат, включая светящуюся тусклым светом кухню с встроенными шкафами, полными прозрачной посуды. Её содержимое было продуктами как знакомыми, так и неизвестными.

Кэкстон не испытывал никаких чувств. Не удивился он, когда шевельнул крошечный прозрачный рычажок наверху банки с грушами, и одна груша упала на стол, хотя банка никаким образом не открывалась. Просто в следующий раз он подготовит блюдо, вот и все. Потом, когда он съел её, он поискал выключатель. Но стало уже слишком темно, чтобы можно было что-то ясно увидеть.

В основной спальне была кровать с балдахином, которая неясно вырисовывалась в сумерках, а в ящиках были пижамы. Лежа между прохладными простынями, тяжелея от надвигающегося сна, Кэкстон смутно думал о девушке Селани и ее страхе перед стариком, почему она так боялась? И что такого могло произойти в трейлере, что безвозвратно ввергло Питера Кэкстона сюда?

Он беспокойно спал, в голове его все еще были эти мысли.

Свет сначала был далеко. Он приближался, становился ярче, и напоминал о пробуждении. Потом, когда Кэкстон открыл глаза, в память его хлынули воспоминания. Он лежал на левом боку. Был разгар дня. Краем глаза он видел над собой серебристо-голубой балдахин кровати. Над ним был высокий потолок.

В тенях предыдущего вечера он почти не заметил как велико, просторно и роскошно было его жилье. Здесь были толстые ковры, обитые стены, розовая мебель, сверкающая дорогой краской. Кровать была королевских размеров.

Вдруг мысли Кэкстона остановились, потому что, отвернув голову от стен комнаты, он бросил взгляд на другую половину кровати. Там лежала молодая женщина. Она, казалось, крепко спала. У нее были темно-каштановые волосы, белоснежная шея и, даже во сне ее лицо казалось прекрасным и умным. На вид ей было около тридцати. Она имела поразительное сходство с Селани, только была старше.

Дальше Кэкстон не смотрел. Словно вор в ночи он выскользнул из-под стеганого одеяла, сполз на пол и припал к нему. Когда затихло дыхание на кровати, у него перехватило от страха собственное. Послышался вздох женщины и — он обречен!

— Дорогой мой, — раздалось звучное контральто, — что ты делаешь там на полу?

Послышалось движение на кровати, и Кэкстон съежился, ожидая визга, после того, как она обнаружит, что он был не тем «дорогим». Но ничего не произошло. Прелестная головка показалась из-за края кровати. Серые глаза смотрели на него спокойно. Молодая женщина, казалось, забыла свой первый вопрос, потому что сейчас сказала:

— Милый, ты должен сегодня отправляться на Землю?

Это поставило его в тупик. Вопрос сам по себе был настолько изумительным, что его личное отношение ко всему казалось второстепенным. Кроме того, он начинал смутно понимать.

Это был один из тех миров вероятностей, о которых он читал в журналах Обладателя Кингстона Крейга. Здесь было нечто, что могло произойти с миром Кэкстона. А где-то за кадром кто-то делал так, чтобы это произошло. Все из-за того, что он отправился искать — среди прочего — свою память.

Кэкстон поднялся. Он покрылся испариной. Его сердце билось словно падающий молот. Колени дрожали. Но он встал, и он сказал:

— Да, я отправляюсь на Землю.

Это давало ему предлог, думал он напряженно, чтобы выбраться отсюда как можно скорее. Он направлялся к стулу, на котором висела его одежда, когда смысл собственных слов нанес второй, гораздо больший удар по его и без того сильно расшатанной нервной системе.

«Отправляюсь на Землю!» Он почувствовал, как его мозг прогнулся под тяжестью факта, выходящего за все реалии его существования. Отправляться на Землю откуда? Совершенно безумный ответ: из Дворца Бессмертия, конечно. Из дворца в тумане, где жили бессмертные Обладатели.

Он дошел до ванной. Прошлой ночью он обнаружил здесь прозрачную банку мази, этикетка на которой гласила: средство удаления волос — намазать, затем смыть. На это потребовалось полминуты. Остальное заняло на пять минут больше. Он вышел из ванной, полностью одетый. Его мозг был словно камень, и словно камень, идущий на дно, он пошел к двери рядом с кроватью.

— Милый?

— Да?

Похолодев и застыв, Кэкстон обернулся. С облегчением он увидел, что она не смотрит на него. Вместо этого, с ручкой в руке, она хмурилась над какими-то цифрами в гроссбухе. Не взглянув на него, она сказала:

— У нас ухудшается наше времяотношение. Мне придется еще остаться во дворце, чтобы реверсировать возраст, в то время как ты отправляешься на Землю и добавляешь два года к своему. Ты все сделаешь, дорогой? Девятнадцать лет для меня, ты в два раза старше? Всё так?

— Да, — сказал Кэкстон, — да.

Он прошел в небольшой холл, затем в жилую комнату. Оказавшись наконец в коридоре, он прислонился к прохладной, гладкой мраморной доске и безнадежно подумал: «Реверсировать возраст! Так вот что делало это невероятное здание!» С каждым днем ты становишься моложе на день и необходимо ехать на Землю, чтобы создать равновесие.

Потрясение росло. Поскольку произошедшее с ним в трейлере явно свидетельствовало о том, что какая-то сверхчеловеческая организация стремится не дать ему узнать правду, каким-то образом сегодня ему действительно придется разузнать, что все это значило, исследовать каждый этаж и попытаться найти какой-то центральный офис. Он медленно расслабился, выходя из этой напряженной внутренней концентрации мыслей, когда впервые услышал звуки. Голоса, движение, какие-то люди. Когда он отпрыгнул к балкону, он подумал, что мог бы догадаться и раньше. Ведь со слов женщины можно было понять, каким сложным был этот мир. Но, тем не менее, он чувствовал потрясение. В изумлении он смотрел вниз на огромный главный коридор здания, по тихим пустынным просторам которого он бродил в прошлый день столько часов. Сейчас же мужчины и женщины шли здесь нескончаемым потоком. Словно это была городская улица, по которой в обоих направлениях спешили прохожие.

— Привет, Кэкстон, — раздался сзади молодой мужской голос.

На это у Кэкстона эмоций уже не осталось. Он обернулся медленно, словно безмерно уставший человек. Незнакомец, который стоял и рассматривал его, был высок и хорошо сложен. Темные волосы и цветущее, сильное лицо. На нем было что-то вроде комбинезона, верхняя часть которого красиво облегала тело. Брючная же часть была широкой, раздуваясь, словно галифе. Он улыбался дружелюбно и лукаво. Наконец он спросил:

— Итак, вы хотите узнать, что все это значит? Не беспокойтесь, узнаете. Пойдемте со мной. Кстати, меня зовут Прайс.

Кэкстон не двинулся.

— Какого… — начал он бессмысленно. И замолчал. Возникло убеждение, что его толкали слишком быстро, чтобы разобраться. Этот человек, ожидавший его около дверей — не случайность. Он видел, как Прайс надевал перчатки, и что у него, кажется, были с этим проблемы.

Наблюдая за ним, Кэкстон немного расслабился и сказал:

— Вы сказали, что хотите, чтобы я отправился с вами. Куда?

— Я собирался отвезти вас на Землю — в вашу собственную эру.

— Вы имеете в виду, за эту большую дверь, по этим лестницам?

— Нет, другую дверь, — последовал ответ, — мы поедем туда по одной из труб под основным этажом.

Во время разговора он закончил натягивать перчатку. Казалось, он немного запыхался от усилия. Это Кэкстон заметил смутно. Он был раздосадован. Возможность транспортировки через подвал ему в голову не приходила. Тем не менее, он прекратил свое сопротивление. Когда Кэкстон шагал рядом со своим спутником, направляясь к лестнице, он видел, что относились к нему дружелюбно. Это его беспокоило, потому что он был одиночкой, и друзей среди мужчин у него не было. Он настороженно думал: «Я не уйду из этого здания, я не вернусь на Землю или куда бы то ни было, пока не разберусь во всем».

Самым загадочным для объяснения, казалось ему, была абсолютная пустота вчера и такое оживление сегодня.

Они уже достигли уровня основного коридора и сейчас пошли вниз по еще одной лестнице, которую Кэкстон не заметил прошлым вечером. Он не позволил себе отвлечься больше чем на секунду, однако, задал свой вопрос.

Человек ответил:

— Мы испробовали на вас два мира вероятности, Кэкстон, чтобы посмотреть, как они подходят.

Это казалось бессмысленным.

— Вы имеете в виду это? — сказал Кэкстон. — Наподобие того, что я проснулся рядом со старшей Селани, словно я был женат на ней?

— Вы женаты на ней в этом мире вероятности, — ответил Прайс.

Кэкстону очень хотелось представить то, что он женат на этой восхитительной девушке, которую он видел в поезде. Ему стало интересно.

— Но где я был вчера? Если это было вчера,

— Это было время другой вероятности. Ни одно из них не подошло, к сожалению.

Комментарий показался угрожающим.

— Что вы имеете в виду? — быстро спросил Кэкстон.

— Ну, в каждом из них вы остались самим собой, а в последний раз мы даже предоставили вам другую вероятность, омолодив вас на десять лет. Но проснулась та же стойкая личность. Вы согласитесь, я уверен, что у вас нет чувства изменения. Вас не затронуло даже то, что вам показалось вчерашним днем.

— «Показалось» вчерашним днем? — отозвался Кэкстон.

— Ну…

Кэкстон перебил, потому что у него появилась еще одна большая мысль:

— Вы хотите сказать, что я на десять лет моложе? — Возбужденная память мгновенно перенесла его в ванную наверху, где он одевался. Тогда он был встревожен, но если подумать…

— Эй! — воскликнул он. — Я помню, что когда я взглянул в зеркало… Кажется, я действительно выглядел моложе.

— На десять лет, — сказал Прайс. — Но это не помогло изменить плотную структуру личности.

Он замолчал.

— Сюда, — сказал он.

Они тем временем подошли к отверстию в гладкой, серой стене. Это было отверстие овальной формы, а внутрь была аккуратно подогнана круглая дверь. Дверь была открыта. Внутри Кэкстон мог видеть ряд освещенных сидений и пришел к выводу, что эта та самая машина, которая перевезет их к выходу в дальнем конце этого полосатого здания.

Заглянув внутрь и не решив, входить или нет, Кэкстон сказал уклончиво:

— Уверен, я ничего не понимаю в этом деле с вероятностями.

— Это не такая вещь, которую понимает любой, — сказал Прайс. — Отец Селани — Клоден Джонс — нашел Дворец Бессмертия и весь этот обратный ход во времени и знает об этом больше, чем кто-либо другой. Главная его заслуга как ученого то, что он открыл законы, и несомненно еще не все из тех, по которым это работает. Как физику вам, может быть, интересно узнать, насколько широко это явление.

Он вопросительно глянул на Кэкстона. Кэкстон колебался. Вот что ему сейчас не нужно — это научная информация. Он пытался решить, куда все это ведет… «Пока, я думаю, лучше послушать».

Итак, он узнал:

Вселенная была столь же огромна во времени, как и в пространстве. Точно так же, как она разрасталась миллионами галактик, она… допускала… вероятности. Повсюду. Так случилось, что для создания другой вероятности для Земли, не той, которая существовала вначале, нужно было, чтобы нечто из другого времени… какой-то предмет или человек, разрушили структуру энергии, которая жестко держала эту самую вероятность. Точнее говоря, одного предмета, или одного человека было недостаточно. Тут действовала критическая масса энергии. Лучше всего подходили определенные металлические сплавы, известные только Обладателю Джонсу. Считалось довольно опасным для человека быть использованным для этой цели, потому что происходило некоторое взаимодействие между включенными в процесс энергиями и предметом, или человеком, который силой проводил трансформацию. Поэтому, хотя теоретически и считалось, что дюжина Обладателей, сознательно объединившихся в определенной эре, могут изменить эту эру, это никогда не делалось. Вместо этого использовались металлы.

По случайности, до сих пор было мало, насколько это можно было определить, естественных переходов из одной эры в другую. Обычно Вселенная везде — или почти везде — двигалась вперед во времени медленным регулярным шагом, который измерялся в солнечной системе секундами, минутами, часами. Однако, всегда существовали и другие охваты, повороты или ходы времени, как например тот, в котором укрылся Дворец Бессмертия. Но если Обладатель Джонс и знал метод отыскания таких ходов, он его никому не открывал. Он утверждал, что наткнулся на ход, в котором находится сейчас Дворец Бессмертия, в результате эксперимента, который он проводил. Но он никогда не объяснял, что это был за эксперимент.

— По существу, — сказал Прайс, — тут нечего объяснять про Дворец Бессмертия. Он находится во временном охвате, движущемся несколько тысяч лет. Он уже был там, когда Клоден нашел его, и в нем никого не было, не было и записей о том, кто построил его.

Слушая этот рассказ, Кэкстон поразился имени: Клоден Джонс. Это имя — Клоден — хотя и обычное развитие раннего слова, оно несло в себе что-то футуристическое… Оно пришло не из двадцатого века. Кэкстон даже слегка удивился этой мысли, но волнение оставалось.

Действительно, ситуация была весьма впечатляющей и волнующей, и все же, уже через несколько секунд его мысли сосредоточились на том, что Прайс сказал о его неподдающейся индивидуальности.

— А как я должен был отреагировать? — спросил он. Прайс сказал:

— Позвольте мне четко прояснить нашу позицию. Поскольку вы нас выследили, и даже столкнулись с нашей оппозицией…

— Оппозиция? Вы имеете в виду того старика? — Кэкстон очень заинтересовался. — Вы хотите сказать, что в таком месте, как этот… Дворец, существует раскол?

— Это очень серьезно, — последовал ответ. — Совершенно случайно какой-то параноик приобрел способность Обладателя. Это означает, что он может проходить во времени, не используя Дворец как вход и выход — как это всегда должны делать я, Селани, и конечно вы…

— Вы не Обладатель? — спросил Кэкстон.

— Нет. Я вам сказал. Мне приходится пользоваться Дворцом. Однако это всего лишь один человек, единственная наша ошибка. У нас есть надежда, что фантастический потенциал бесконечной вероятности — она кажется неиссякаемой — сокрушит его. А то, что я говорил про вас: мы хотели, чтобы вы связались с нами. Но… — Он оборвал фразу. — Скажите, когда вы стали таким искушенным? Сколько вам было?

— О-о, — Кэкстон задумался. — К четырнадцати я уже все соображал. Однажды застал родителей в постели. Сами-то они делали вид, что ничего такого, как секс, не существует. Наверное, это было полная утрата иллюзий.

Он замолчал. Опять у него было чувство, словно по чьей-то посторонней воле его отвлекали от главного.

— Послушайте, — запротестовал он, — такое замечательное здание! Несправедливо держать его для себя.

— Не волнуйтесь, — сказал Прайс. — Не держим. Мы собираемся взять всех, когда-либо живших, прежде чем закончим.

— Но люди умирают, — возразил Кэкстон.

— Их можно взять когда-то при их жизни, — был ответ. — Мы заберем их, и они отправятся в какой-нибудь другой мир вероятности. Нам помогают уже очень много людей, как вы видели. Но мы всегда можем использовать еще больше. Поэтому мы дали вам эти два шанса. Но не волнуйтесь! Мы найдем вас в раннем возрасте до того, как вы расстанетесь с иллюзиями, и вы отправитесь в тот мир вероятности. Однако, я могу сказать, что ваши четырнадцать — это не то. Тем не менее, давайте приступим.

— Но, — Кэкстон нахмурился. — А как же я — «сейчас»? Как…

Это все, что он успел сказать. Прайс встал рядом с ним, будто бы для того, чтобы помочь ему сесть в трубомашину. Его рука в перчатке крепко сжала Кэкстону локоть. Сотрясение, прошедшее по его телу, было точно таким же, как тогда, в отеле, когда старик сжал тот же самый локоть.

Впрочем, было и отличие. Тогда он был захвачен врасплох. Сейчас издал крик и попытался вырваться. Или, точнее, он думал, что закричал, и думал, что отпрянул. Переход в неясность и неопределенность был так стремителен, что какое-то время единственно ясным было лишь ощущение, что его локоть был сжат рукой, сделанной из железа.

Словно откуда-то издалека Кэкстон слышал, как Прайс говорил:

— Мне очень жаль. Мы стремились для вас сделать все, что в наших силах. Мы очень хотели. Но вы не смогли. Поэтому, единственное, чего вы добились — это омоложение на десять лет…

Голос неожиданно замолк. На мгновение опустилась темнота. А затем…

Кэкстон моргнул, открыл глаза и увидел улицу грязного города, в котором он, с растущим ощущением беды, узнал Кисслинг. Он обнаружил, что сидит на обочине прямо против отеля.

«Вернулся. Ох, черт, черт, черт!»

 

10

Прошло три недели. Надо было жить, а жизнь требует расходов, поэтому Кэкстон продолжал работать — за комиссионные (с авансом) — на Квик-Фото Корпорейшн. У него по-прежнему была своя территория, обслуживание которой отрывало его от дома и от офиса не на одну неделю.

Из него получился неплохой коммивояжер — немного напористости и агрессивности, немного заискивающей вежливости и улыбок. К тому же он неплохо разбирался в технической сущности продаваемых им товаров. А постоянное общение со специалистами, которые разбирались не только в кино — и фотоаппаратуре, но и в теле — и радио-, добавляло ему знаний, что, в свою очередь, нравилось клиентам.

Но наконец его повинность — срок на дороге, как он это называл — закончилась. Хотя его смета предусматривала только железнодорожный проезд, он не мог больше ждать и полетел самолетом, заплатив разницу из своего кармана.

Таким образом, он еще и заработал себе лишний свободный день. В пятницу в полдень он уже был дома, плюс уикэнд — прежде, чем ему надо было явиться в Квик-Фото. И в самолете, и в автобусе от аэропорта до дома он размышлял о том, как бы повторить свой фантастический опыт, как вернуться во Дворец Бессмертия.

Впрочем, об этом же он думал все три последние недели.

Кэкстон вошел к себе в комнату и просто уронил свои сумки на пол. Он заметил пачку почты, которую его домохозяйка складывала на стол в его кухоньке, но вряд ли там могло быть что-то очень интересное для него. Он сразу спустился вниз к своей машине и поехал прямо к складам, где он оставил на хранение украденный кинопроектор.

Кэкстон не мог найти корешок квитанции.

Нахмурившись, он стоял перед стойкой и шарил в бумажнике. Было досадно осознавать, что он, должно быть, оставил его в бумажнике в другом костюме. Но так как он был не из застенчивых, он наконец назвал число, когда он здесь был, и предложил служащему выдать вещь без корешка.

Служащий воспринял это с неохотой, но не отказал с ходу.

— Если вы можете подтвердить свою личность… — протянул он, просматривая регистрационный журнал…

Кэкстон показал свое водительское удостоверение, а затем стоял и наблюдал, как клерк пальцем водил по страницам. Наконец он остановился.

— Вот здесь, — сказал он. Но тут же его лицо помрачнело.

— Извините, мистер Кэкстон. Эти вещи были выданы три недели назад по квитанции.

Мысль о том, что они его нашли, вызвала жуткое ощущение того, что за ним следили. Он постоянно смотрел в зеркало машины, проверяя нет ли «хвоста», и у него даже возникла дикая мысль, что он мог бы выследить их, следуя за своими преследователями. Однако за ним никто не следил.

Вернувшись домой, он прочел почту, что его нисколько не ободрило. Его щеки казались бесцветными, серыми от страха. Одно из писем было от его поверенного, и в нем был чек на две тысячи четыреста тридцать два доллара. Понадобилось целых двадцать секунд, прежде чем Кэкстон смог оценить, что это была его доля от того, что он отчислял все эти годы в учительский сберегательный фонд. Остальное было перечислено его бывшей жене.

Глядя на чек, Кэкстон вдруг почувствовал, как к нему понемногу возвращается часть его мужества. Он всегда чувствовал себя храбрее в день получки… «Ну и что? — думал он. — Не такая уж огромная сумма. Но в эти дни…» Бросать работу, конечно, не стоит. Но это дает ему относительную свободу. У него теперь есть средства на дополнительные расходы в его поисках. Внезапно у него появилась другая, более потрясающая мысль.

«В конце концов, они ведь меня не убили!»

А они могли. Без сомнения, он был полностью в их власти. Однако сейчас казалось, что все, чего они хотели — закрыть двери, которые он открыл, и отрезать его от того, что он обнаружил. Он подозревал, что они нашли корешок в его бумажнике и каким-то образом догадались — или выудили у него, пока он спал, — для чего он нужен.

Так как они могли бы убить его, но не убили, он решил, что напрасно испугался. Такой ход рассуждения успокаивал его, тогда как появилась новая мысль: «Фильмы! Они взяли и их?»

Через минуту он был у телефона и неуверенно разговаривал с Арлеем, снова пытаясь овладеть собой, когда голос на другом конце сообщил, что да, фильмы о новинках еще можно получить. Хотя, конечно, многие из них уже на руках.

Кэкстон не терял ни минуты. Он взял напрокат проектор, затем поехал в Фильмотеку Арлея и взял все фильмы, которые там были. Он провел уикэнд, бесконечно прокручивая невероятные ленты: их было семь, включая одну о том, как ремонтировать «Полет», и одну о том, как ремонтировать космический корабль.

Ближе к воскресному вечеру утомленный Кэкстон уже точно знал, как ремонтировать оба аппарата. Некоторые из фильмов были объединены в один цикл. На них были этикетки с буквами и цифрами, и их можно было приобрести, как сказал голос за кадром, в любом магазине.

«Можно… — мрачно подумал Кэкстон. — У поставщиков в 2083 году».

Тем не менее в понедельник он вернул фильмы и был счастлив, когда узнал, что с утренней почтой вернулись еще два. Кэкстон сразу же взял и их. Когда Арлей выписывал фильмы, Кэкстон заметил красивую женщину, которая сидела в глубине магазина. Арлей, должно быть, почувствовал, что Кэкстон обратил на нее внимание, выпрямился и представил женщину как свою жену, Таню.

Взгляд Кэкстона встретился с ее взглядом — и это стало началом его краткой связи с миссис Арлей. Впоследствии он убедил себя, что просто хотел использовать ее для приобретения фильмов у ее мужа.

Они были в его квартире через час после первой встречи: не было никаких предварительных обсуждений. Он подождал ее в пол-квартале от магазина Арлея. Она подошла к его машине через десять минут. Он попросил ее поехать за ним в ее собственном авто, что она и сделала. Такие женщины встречались ему прежде. Поэтому он не спрашивал о причинах, просто понимал, что некоторые женщины были доступны для таких отношений. А то, что Таня Арлей была очень красивой женщиной, с хорошей фигурой, было просто удачей. Не всегда ему так везло.

Когда дело было сделано, они договорились встретиться еще раз на следующий день, после чего она поспешно ушла, а он быстро отправился в главный офис Квик-Фото.

Управляющий с воодушевлением приветствовал его.

— Как я говорил вам сегодня по телефону, — сказал он, — некоторые из этих переговоров по товарам прошли быстрее, чем я ожидал вначале. Так что, побудьте здесь пару недель, изучите их. Советую сегодня просмотреть некоторые образцы и подготовить вопросы, которые вы хотели бы задать.

Это казалось хорошим предложением — если он вообще мог уделить внимание этой проблеме.

Весь первый день, пока Кэкстон пытался сосредоточиться, Коренастый Брайсон все время заглядывал к нему. Совершенно неожиданно выяснилась и причина этого интереса. Он не выдержал:

— Кэкстон, я поражен. Когда я вас нанимал, я думал, что вам далеко за тридцать. Но когда вы вошли сегодня, вы выглядели как переросший юнец. Черт возьми, вам не дашь и тридцати.

— Я похудел в дороге, — сказал Кэкстон. Это было объяснение, которое он придумал заранее. — Мне тридцать восемь.

— Бог ты мой, — сказал старик, — если потеря веса может сотворить такое, то пожалуй я брошу датские пирожные, мороженое и ликеры.

Кэкстон скромно промолчал. Он видел, что старик поверил… и самодовольно подумал: «Естественно, как Брайсон мог не поверить мне?» Правда была совершенно невероятна.

Таня Арлей, как любовница, явно показывала глубочайшее презрение к человеку, который женился на ней. Дважды за ту неделю она просто звонила Арлею прямо из постели Кэкстона. Это казалось настолько ненормальным, что даже беспокоило Кэкстона — хотя он и не делал вид, что понимает основную причину. Он принял решение покончить с этой связью, как только… У него не было ясного решения, но, конечно, к тому времени, когда он просмотрит все фильмы… Что обострило дело, так это то, что Арлей неожиданно отказался давать ему фильмы. Извещение об отказе пришло по почте в пятницу утром, ровно через неделю после возвращения Кэкстона.

Кэкстон сразу же виновато решил, что муж Тани узнал, что происходит. Однако, с тревогой мысленно просмотрев прошедшую неделю и свои встречи с ней, он не мог понять, как или когда это могло произойти. Убедившись в этом, он дерзко предстал перед Арлеем.

Тот пришел в замешательство, но наконец сказал откровенно, как мужчина мужчине:

— Должен сказать вам вот что, мистер Кэкстон. Я очень сожалею, что моя жена оказалась здесь в прошлый понедельник, когда вы пришли. Вы не понравились ей, и чтобы сохранить покой в доме, мне приходится отказываться от дел с людьми, которые ей неприятны.

Так значит, вот как она маскировала свое дурное поведение. Кэкстон искал способ получить еще несколько фильмов, и наконец сказал:

— Послушайте, все же у меня дома три фильма. Как насчет того, что вы дадите мне еще три фильма, а в книгах оставить, будто это те же самые? После этого мы можем прекратить дело.

На это Арлей неохотно согласился.

Позже, когда Кэкстон обвинил женщину в вероломстве, она звонко рассмеялась и небрежно сказала:

— Я таким образом контролирую домашнюю ситуацию. Ты можешь брать фильмы у кого-нибудь еще.

Она видимо посчитала, что фильмотека мужа, сведя их, выполнила свою миссию.

Вот так через семь дней он оказался отрезанным от доступа к самым удивительным фильмам, которые можно было достать в двадцатом веке. Отрезанным своим собственным порывом и ложной интуицией…

«Очень плохо, — подумал Кэкстон мрачно, — когда никого нельзя винить, кроме себя. Что же теперь делать? »

Погоне, похоже, пришел конец. «Я полагаю, — думал он, — я мог бы выследить того человека, у которого был магазин в Кислиннге, где Квик-Фото получил кинопроектор». Этот человек переехал куда-то на Западное побережье. Неясно куда. Но попытаться можно.

У Кэкстона появились какие-то смутные ощущения. Он понимал, реальность состоит в том, что надо принять свершившееся, что все закончилось, что должна продолжаться серая однообразная жизнь. Определенные воспоминания надо перевести в мир туманных фантазий, и считать их интересным плодом перевозбужденного воображения.

В пятницу он засыпал, еще раз убеждая себя, что если это то, что он должен сделать, он сделает это.

А в субботу он проснулся с таким чувством-ощущением в голове и теле… с такой мыслью, какой у него не было все месяцы этой суматохи, практически не было никогда в жизни. Словно острый режущий инструмент она проникала в глубину сознания.

Это принесло надежду, о — такая надежда, такая мысль!

Мысль-ощущение заключалась в том, что, так как эти люди бессмертны, то, благодаря им, пробившись туда, он тоже мог бы стать бессмертным.

Невероятно, но столь простая мысль раньше не приходила ему в голову. Ход рассуждений сейчас подвел его к следующему шагу.

Чтобы добраться до них, ему придется перестать бояться, прятаться и найти их. Какими бы то ни было средствами.

«Эти психи, — подумал он презрительно, — думают, что меня устроит какой-то другой вариант самого же меня, перенесенного из раннего возраста в мир другой вероятности».

С тех пор ему постоянно снились эти странные сны. Его собственные образы. Возможно, как он стал физиком, а не учителем физики. Картина, где более простой Кэкстон серьезно ведет исследовательскую работу, где он женат на удивительно уравновешенной молодой женщине. Удивительно для него, думал он, отчетливо представляя ее себе, ему-то нравились эмоциональные женщины.

Кэкстон в этом сне-образе никогда, казалось, не замечал вокруг себя искаженного мира. По крайней мере, у него не было того критического отношения, которое было необходимо, если вы действительно надеялись понять, какое это было паршивое место.

«Смешно, — подумал Кэкстон. — Это я — такой, какой я есть сейчас — тот, кому надо идти вперед». Он понял, что не мог даже представить какого-нибудь Питера Кэкстона, который был бы «настоящим».

Так огромно было его стремление, так сильно его решение, что вчерашние апатичные мысли о том, насколько безнадежен его поиск, исчезли, словно их и не было вовсе.

Он все еще продолжал думать: «Я могу вернуться туда, где я впервые увидел Селани… Разговор должен быть там…».

В тот же день он поехал к Пиффер Роуд и прибыл туда вскоре после полудня, проделав утомительный четырехчасовой путь.

И нашел пустынную местность, заросшую кустарником, холмистый ландшафт.

Вернулся в город потрясенный. В нем формировалось убеждение, что его поиск не закончился, Были места, которые он не видел… Взять напрокат мотоцикл, посмотреть все следы.

Вернулся он в воскресенье. Его машина ревела по объездным потокам, врезалась в лесистые места, поднималась вдоль потоков.

Поздно вечером Питер Кэкстон, магистр физики, вернулся в свою однокомнатную квартирку в городе. И теперь, наконец, он знал свою проблему.

Как проскочить через сто с лишним лет в будущее… если абсолютно необходимо?

…Надо, надо, надо…

В его мыслях все время возникала картина, которую он видел, он сам, возникший из временного вихря… незадолго до полудня третьего июня 2083 года.

Если бы «он» мог ждать там, возле дома, в тот момент, когда он же раньше ушел в этот торговый центр, и если бы он мог пойти во Дворец Обладателей и спрятаться…

Что он будет делать там, было немного неясно. Но он представлял себя «в этот раз» изучающим всю ситуацию. Настоящее научное исследование, для которого он приготовит себя, для которого, в общем-то, он был уже частично готов… по фильмам, которые он просмотрел.

«Должен быть какой-то способ», — упрямо сказал себе Кэкстон.

Все последующие дни эта мысль ни на минуту не оставляла его.

 

11

Способ обнаружился на четвертое утро. Кэкстон открыл утреннюю газету и прочитал заголовок: «ПЯТИСОТЛЕТНЕЕ КОСМИЧЕСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ».

Подзаголовок гласил: «Джеймс Ренфрю собирается выступить спонсором фантастического путешествия к Альфе Центавра. Он готов отправиться и сам, заявляет на всю страну миллионер — прожигатель жизни».

В заметке сообщалось, что четверо человек совершат невероятное путешествие. Кроме Ренфрю там будет Нед Блейк, личный управляющий Ренфрю, и Артур Пелхам, химик, лауреат Нобелевской премии, создавший препарат, позволяющий консервировать живые организмы».

Газетный отчет сообщал, что четвертый член экспедиции еще не был выбран. Требовался доктор наук, физик, который будет техническим и научным экспертом группы в этой области: «К сожалению, — газета цитировала слова Неда Блейка, — пока что мы получили отказы от всех физиков, к которым обращались».

Сообщение заканчивалось словами: «Однако тройка уверена, что найдется квалифицированный физик, который…»

В этом месте Кэкстон уронил газету и схватился за телефон. Потребовалось какое-то время, но он все узнал номер в Нью-Йорке. Набрав номер, он назвал свое имя и цель звонка ответившей молодой женщине.

Его сразу же соединили с человеком, который решительным голосом представился Недом Блейком. Блейк внимательно расспрашивал его с все возрастающей любезностью и — неужели? — облегчением. Наконец он сказал: «Нам так нужен квалифицированный физик, мистер Кэкстон, что уверен, нам подойдет и магистр. То что вы сказали, меня впечатляет. Так что, почему бы вам не вылететь в Нью-Йорк сегодня? Ваш билет будет ждать вас у вас в агентстве. Когда прилетите в Нью-Йорк, вас вызовут и отвезут в…»

Он дал адрес офиса в центре Нью-Йорка и закончил: «Я оставлю ваше имя у вахтера на тридцатом этаже, и вы сможете пройти туда».

Кэкстон ничего не сообщил в Квик-Фото. Он не представлял, как бы он мог объяснить свой отъезд. «…Если из этого ничего не выйдет, — подумал он, — я вернусь сюда завтра, а там как-нибудь выкручусь».

Но у него было чувство, воодушевляющее чувство, ощущение момента, что это дело должно получиться.

В аэропорту Нью-Йорка его встречал «Роллс-Ройс» с водителем. Кэкстон сидел на роскошном заднем сидении, затаив дыхание на протяжении всего пути в город. Это было какое-то другое возбуждение, не страх. Постоянно возникала мысль о том, что любое проявление отваги и решительности ведет на более высокую ступень жизни.

От этого он почувствовал себя гораздо лучше. На тридцатом этаже, после того, как вахтер проверил его, он поднялся на лифте на насколько этажей и вышел в величественный офис. Когда он осторожно вышел из лифта, трое мужчин, которые сидели со стаканами в руках, поставили их и поднялись.

У двоих из трех были большие усы и длинные, но элегантно уложенные волосы. Третий был хорошо одет, хотя и несколько консервативно. Он был постарше и почти лысым.

Один из усатых подошел к нему, протягивая руку. У него была квадратная челюсть, слегка прищуренные глаза и в его поведении был оттенок разочарования жизнью.

— Нед Блейк, — сказал он.

— Питер Кэкстон, — сказал Кэкстон.

— Вы моложе, чем я думал по нашему телефонному разговору, — сказал Блейк, и именно тот тон, каким он сделал это, встревожило Кэкстона.

— Мне тридцать восемь, — сказал он. — Я преподавал физику в средней школе двенадцать лет, могу дать доказательства… Сожалею, что я так молодо выгляжу.

В действительности он совсем не жалел… Ради бога, поэтому он и пришел.

Прежде чем Блейк успел сделать следующее замечание, как второй усатый сказал:

— Черт, Нед, он не был бы здесь, если бы у него не было затяжной молодости.

Блейк однако уже смягчился. Сейчас он энергично сжал Кэкстона за запястье и подтащил его к своим товарищам — сначала к консервативно одетому.

— Это мистер Пелхам, мистер Кэкстон.

Кэкстон пожал руку знаменитому на весь мир химику и подумал: «Я и правда на небесах. Встретиться с таким человеком».

Вслух он сказал:

— Как я понимаю, сэр, Ваши великие достижения делают это путешествие возможным.

Пелхам был худощав, даже больше, чем казался на газетных фотографиях, лицо его было почти треугольным. Он взял ладонь Кэкстона в свою костлявую руку и сказал напряженным тоном:

— Как мы сообщили газетам, мы хотим, чтобы первым, кто проснется, был физик. Как вы думаете? Способны вы прийти в сознание через пятьдесят лет, когда остальные трое из нас все еще будут в законсервированном состоянии?

Тут послышался приглушенный звук от третьего человека. Потом:

— Боже мой, Пелхам, какое паршивое начало!

— Не хуже, чем у Кэкстона, — сказал Пелхам с улыбкой.

Ясно было, что они очень близки, потому что в этот момент третий схватил химика за плечи, и навалившись на хрупкого Пелхама, возвышаясь над ним на несколько дюймов, схватил руку Кэкстона.

— Я — Ренфрю, — сказал он.

В газете говорилось, что Ренфрю было тридцать девять. Он казался несколько старше. На его щеках были следы беспутства, крошечные багрово-красные прожилки, первые признаки одутловатости. Но у него были самые голубые глаза из всех, которые Кэкстон когда-либо видел.

— Мы хотим задать вам массу вопросов, — сказал Ренфрю. — Но мы можем сделать это по дороге к дому, где вы остановились. Утром мы пригласим газетчиков.

«Дом», в который они его привезли, оказался пятиэтажным дворцом, выходящим фасадом на Ист-Ривер. Из окна спальни Кэкстон немного понаблюдал за движением на реке и затем наконец уступил изнеможению. Было около пяти часов утра.

В следующий полдень по меньшей мере сотня фотовспышек ослепили Кэкстона. Некоторые из микрофонов, в которые он говорил, как оказалось, были подключены одновременно на несколько общенациональных радио — и телепрограмм.

Именно в то время, когда им задавали вопросы, он услышал, как Нед Блейк сказал, отвечая на вопрос, что на него будет выписан счет на тысячу долларов в неделю, а перед отправлением ему будут даны сто тысяч долларов, которые он сможет отписать любому родственнику или лицу, находящемуся у него на иждивении.

Как во сне.

С этого момента он был то в этом доме, то в «Кадиллаке» или «Роллс-Ройсе», то в величественном офисе, то в личном самолете Ренфрю… Несколько раз Кэкстон вместе с остальными летал на мыс Кеннеди, откуда должен будет состояться старт, потому что, раз это дело было связано с такими деньгами и с таким влиянием, то, разумеется, это путешествие было совместным правительственным и частнопромышленным проектом.

Он узнал, что Ренфрю в свое время без особых усилий получил инженерное образование в колледже, он даже сохранил довольно обширные знания и без труда понимал то, что касалось технической стороны предприятия. Кэкстон быстро обнаружил также, что сам он был сейчас объектом теплого расположения со стороны Ренфрю. У этого миллионера-повесы была поразительная способность к товариществу. Когда впервые Ренфрю представил его как «мой дорогой друг Питер», Кэкстон был наэлектризован. В нем мгновенно возникло ответное чувство, мгновенное желание быть достойным такой дружбы.

Но впоследствии он предостерег себя… «Надо поосторожней. Не давать себя опутывать личными привязанностями. В конце концов, это я верну корабль, когда проснусь. И окажусь на Земле опять за пару лет до 2083 года н.э.».

Кэкстона несколько раз разбирало любопытство, когда он наблюдал вокруг себя эти блестящие события. Он знал, почему он отправлялся в это сказочное путешествие. Но что заставляло такого человека как Ренфрю выйти из мира, в котором у него было все?

Именно этот вопрос он однажды задал Блейку. Этот довольно мрачный молодой человек уставился на него, а затем пожал плечами и сказал:

— Он говорит, что имел четыреста прекрасных женщин, съел тысячи превосходно приготовленных бифштексов, подстрелил тигра и льва — и пожалел, потому что бедняги кричали, когда умирали. Но это заставило его задуматься над своим собственным будущим. Для него, с его миллионами долларов, со слугами для всех целей, жизнь была прекрасна… за исключением того, что с каждым днем рождения он становился на год старше, и однажды, в недалеком будущем, его съедят черви. Он рассчитывает, что через пятьсот лет проблема продления жизни, возможно, будет решена.

Значит, та же самая причина. Кэкстон почувствовал возбуждение. Странно, это было своего рода подтверждение. На рассвете он еще сомневался, был ли он в здравом уме…

Но это были какие-то мимолетные сомнения. А когда выяснилось, что такой же сильный мотив двигал и другим человеком, они стали еще более скоротечны.

«Это правда, — подумал он. — Здесь ничего ни для кого нет…» Из ниоткуда ему представилась возможность, и он преследовал ее с целеустремленностью, которая так же часто гнала его. Случай только сбил его с одного пути и поставил на другой.

Блейку, как давно понял Кэкстон, он нравился. По мере приближения дня отправления Блейк все чаще искал его общества, и Кэкстон узнавал о Ренфрю все больше и больше.

Блейк волновался за своего друга.

— Этот золотой человек, — сказал он тихо Кэкстону в один из дней, — зависит от того, что в жизни он денежный король… Когда он проснется впервые в пустом пространстве и неожиданно поймет, что этого больше нет…

Блейк с сомнением покачал головой и его грубое квадратное лицо выказало озабоченность, когда он закончил:

— Что произойдет, приходится только гадать.

Мысль Кэкстона была такова, что эта проблема не была такой тяжелой, как ее представлял Блейк. Потому что, к тому времени, когда Ренфрю проснется — через сто лет — корабль будет снова в солнечной системе…

Естественно, Кэкстон не упомянул об этих утешительных мыслях.

Взлет, когда он наконец произошел, был самым обычным, разумеется.

 

12

Вздрогнув, Кэкстон проснулся и подумал: «Как перенес это Ренфрю?»

Должно быть, он пошевелился, потому что чернота с болью сомкнулась над ним. Сколько он пролежал здесь в мучительном забытьи, он не мог определить. В следующий раз он очнулся от пульсирования двигателя.

На этот раз медленно, но сознание вернулось. Он лежал очень тихо, ощущая тяжесть лет сна, полный решимости следовать установленному порядку, давно предписанному Пелхамом.

Он не хотел больше терять сознание. Он подумал: «Глупо было волноваться за Джеймса Рефрю. Он не должен выходить из законсервированного состояния еще пятьдесят лет».

Посмотрел на освещенный циферблат часов на потолке.

В свое время они зарегистрировали 23:12, сейчас 23:22. Десять минут, отведенные Пелхамом на переход от пассивного созерцания к первым действиям, истекали. Он медленно протянул руку к краю кровати. «Щелк!» Его пальцы нажали на кнопку. Послышалось слабое гудение. Автоматический массажер стал осторожно разминать тело.

Сначала он массировал ему руки, затем двинулся к ногам, и так по всему телу. Кэкстон чувствовал, как приятно скользило масло, сочившееся из массажера в его сухую кожу.

Десяток раз он чуть не вскрикнул от боли возвращения к жизни. Но через час уже мог сесть и включить свет.

Небольшая, полупустая знакомая комната не могла задержать его внимания больше мгновения. Он встал.

Движение, должно быть, было слишком резким. Он зашатался, схватился за металлическую стойку кровати и его вырвало бесцветным желудочным соком.

Тошнота прошла. Но ему потребовалось усилие воли, чтобы дойти до дверей, открыть их и выйти в коридор, который вел в комнату управления.

Он вовсе не должен был останавливаться, но приступ абсолютно ужасного очарования охватил его, и он ничего не мог поделать. Нагнувшись над креслом управления, он взглянул на хронометр.

Он показал: «53 года, 7 месяцев, 2 недели, 0 дней, 0 часов, 0 минут».

«Пятьдесят три года!» Почти не видя, безучастно, Кэкстон подумал о людях, которых они знали на Земле, молодых людях, с которыми они ходили в колледж, о девушке, которая поцеловала его на вечеринке, которую устроили в день их отправления — все они умерли или умирали от старости.

Кэкстон вспомнил девушку очень ярко. Она была красива, оживлена, совершенно незнакома. Она рассмеялась, когда подставила свои красные губы и сказала:

— Поцелуй и для молодого.

Сейчас она была уже бабушка… или в могиле.

С этими мыслями он начал разогревать банку концентрированной жидкости, которая должна была быть его первой пищей. Его мысли медленно успокоились.

«Пятьдесят три года и семь с половиной месяцев», — подумал он грустно. Почти четыре года сверх предназначенного времени. Придется сделать кое-какие подсчеты, прежде чем принять еще одну порцию препарата вечности. По расчетам двадцать гран должны были сохранить его плоть и жизнь ровно на пятьдесят лет.

Препарат был, очевидно, сильнее, чем Пелхам мог оценить по своим краткосрочным тестам.

Он сидел напряженный, прищурившись, и думал об этом. Вдруг резко до него дошло то, что он делал. Смех сорвался с его губ. Звук разорвал тишину, как серия пистолетных выстрелов, заставив его вздрогнуть.

Но это же и успокоило его.

Даже если произошла ошибка на четыре года, все равно они попали в яблочко, если брать во внимание такие масштабы времени. Метод был не так прост, как при Дворце Бессмертия. Но и он тоже сработал.

Он был жив и еще молод. Время и пространство было завоевано при помощи другой системы обхода лет.

Кэкстон ел суп, не спеша глотая каждую ложку. Он растянул небольшую чашку до последней секунды имеющихся тридцати минут. Затем, невероятно посвежев, он направился обратно в комнату управления.

На этот раз он надолго задержался у приборов. Потребовалось всего лишь несколько секунд, чтобы найти Солнце, очень ярко светящуюся звезду приблизительно в центре экрана заднего обозрения.

Для поиска Альфы Центавра потребовалось больше времени. Но в конце концов она сияла — сверкающая точка в темноте, забрызганная каплями света.

Кэкстон не тратил время, пытаясь определить расстояние до них. Они выглядели нормально. За пятьдесят четыре года они прошли примерно одну десятую от четырех с небольшим световых лет до знаменитой ближайшей звездной системы.

Когда Кэкстон выпрямился, он понял, что в голове у него была мысль, совершенно отличная от той, что должна была быть у него в этот момент. Он должен был проверить своих трех товарищей, удостовериться, что все в порядке.

Он обнаружил, что сопротивляется этому, обнаружил, что думает: «Сначала проверить корабль. Было бы совершенно глупо, если из-за какой-то задержки сейчас, корабль вернется на Землю после третьего июня 2083, .. Нужно помнить, уже есть отрыв в четыре года, который надо компенсировать». Первоначально он определил, что для того, чтобы развернуться и совершенно точно встать на курс, потребуется время, равное одному земному дню. «Начни это, затем посмотришь».

Делая точные расчеты и устанавливая приборы, он с раздражением осознал, что после пробуждения первой его реакцией была мысль о Ренфрю.

«Понял я его, — подумал он. — „Мой дорогой друг Питер“, как же. Он едва знал меня, черт возьми, когда сказал это. Значит, это должна была быть ложь. Показывал, как легко люди попадали под влияние его богатства».

«Даже я», — подумал Кэкстон… Через некоторое время он понял, что «даже я» звучало фальшиво. Самым важным для него всегда были деньги. Или, лучше сказать, успех.

Так что колоссальный успех и богатство семьи Ренфрю имели огромное влияние. В его мыслях этот человек казался больше, чем жизнь, словно то, что с ним произошло, каким-то образом было важнее того, что произошло с Питером Кэкстоном.

Что, разумеется, было нелепо.

Но ему впервые в жизни пришло в голову, что это было то самое чувство, которое двигало древних на самопожертвование и смерть с улыбкой радости от того, что они смогли оказать услугу высшему существу, монарху.

Что ж, Ренфрю ожидал главный сюрприз всей его избалованной жизни, когда он, проснувшись, поймет, что его «дорогой друг» повернул корабль обратно на Землю.

Кэкстон сидел в кресле управления в ожидании легкого рывка корабля, который бы означал, что световые двигатели сделали свое дело… Для того, чтобы изменить курс корабля в космосе, достаточно небольшого толчка.

Прошло полчаса, он ничего не почувствовал.

Проверил свои цифры и приборы. Стрелки отмечали, что двигатели работали.

Но он ничего не чувствовал. Не было совершенно никаких ощущений.

Корабль продолжал свое бесконечное движение. Его скорость увеличивали только несколько небольших светодвигателей, которые были сконструированы таким образом, что ускоряли движение на один фут в секунду каждые три минуты.

Почти бесконечно малая величина, фантастически незаметная. Но в глубоком космосе это крошечное ускорение, добавленное к огромной скорости, приобретенной машиной на взлете, придало, как это и ожидалось, достаточную высокую скорость почти без затрат топлива. Было рассчитано, что на отметке половины пути задние светодвигатели прекратят работу, а подобные двигатели впереди начнут медленное реверсирование процесса.

Прошел еще один час. Также ничего.

Кэкстон ужасно разволновался, когда до него дошла потрясающая мысль: «Черт бы их побрал! Голову даю на отсечение, они ожидали этого… Голову даю… Управление отключено, так что никто не может повернуть корабль».

Ему в голову пришла запоздалая мысль, что если предчувствие его не обманывало, здесь для этого должна быть письменная информация в бортовом журнале. Через минуту у него в руках уже был открытый журнал и он, побледневший, смотрел на четкий, почти каллиграфически красивый почерк Пелхама.

Все, чего он боялся, было здесь, черным по белому.

Он прочел:

«Дорогой Питер.

Конечно, мы надеялись и надеемся, что сейчас, читая это письмо, вы находитесь в хорошем настроении, стремитесь к великим приключениям, ожидающим нас впереди. Однако на всякий случай, если вас охватила некоторая паника — согласитесь, это будет совершенно подходящий момент для приступа настоящей агорафобии (страха большого пространства) — и на всякий случай, если такое произошло, Джим, Нед и я согласились, что нам придется защитить себя от чьей-либо попытки вернуться на Землю во время первой половины путешествия. Так что, Питер, я должен сказать вам, что скрытый компьютер — прочно приваренный под полом — запрограммирован на исправление любого изменения маршрута. Мы считаем, что через двести пятьдесят лет, чтобы вернуться, потребуется столько же времени, как и для продвижения вперед, и поэтому нам придется вернуться к ручному управлению.

Пока до свидания, мой друг. Как вы знаете, я дал препарат вам, затем Джеймсу, затем Неду и наконец я сам сейчас приму его. Так что я пишу это в мире космоса, где я так же одинок, как и вы в своем мире. Вы трое крепко спите, и сейчас я присоединюсь к вам.

Аu revoir и с любовью.

Артур».

Кэкстон перечитал послание, и его первой реакцией было саркастическое неприятие выражения привязанности, которым оно заканчивалось. «С любовью», черт!

«Ах, ты… — выругал он Пелхама. — Ты погубил мою жизнь…» — без такой любви он мог обойтись, спасибо.

Мрачная ирония прошла.

Вдруг его осенила страшная мысль, понимание того, что теперь ему придется идти вперед с первоначальной целью путешествия. Кэкстон почувствовал ужасную слабость и потом — да вот так — сильное беспокойство. До него дошло, с некоторым угрызением, что он тратил драгоценный кислород так, словно он не понадобится позже.

Он слабо поднялся на ноги… «Назад, спать!» — приказал он себе. Он тупо направился к своей комнате. И уже сидел на кровати, когда вспомнил про остальных.

Медленно поднялся опять, сознавая, что должен выполнить свою обязанность. Проверить их. Сделать запись в судовом журнале. Скрыть то, что он пытался сделать. Защититься.

Посмотреть по очереди, подумал он. Первый — Пелхам.

Когда он открыл герметическую дверь комнаты Пелхама, в ноздри ударил тошнотворный запах разложившейся плоти. Задохнувшись, он захлопнул дверь и, вздрогнув, застыл в узком проходе.

Через минуту все равно ничего не было, кроме действительности.

Пелхам был мертв.

Теперь он был обречен на пятисотлетнее путешествие в космосе. А поразивший его страх оставил ужасную мысль, что ему придется совершать это путешествие в одиночку.

Потом он обнаружил, что бежит. Он распахнул дверь Ренфрю, затем Блейка. Чистый приятный запах их комнат, вид их молчаливых тел на кровати вернули Кэкстону рассудок.

В этот момент он испытал прилив чувства, совершенно неизвестного ему раньше. В его взрослой жизни он не знал этого: печали. Невероятно, щеки его были мокрыми.

«Черт возьми, — подумал он. — Я плачу».

Все еще плача, он пошел в кладовую и достал свой личный скафандр и брезент. Но все равно, это было ужасно. Препарат сохранил части тела, но когда он поднял его, куски все равно отваливались.

Наконец он подтащил брезент с содержимым к люку и вытолкнул его в космос.

Прибравшись, он пошел к радио. Было подсчитано, что пол светового года — это предел для радиоприемника, а они были очень близки к этому пределу. Поспешно, хотя тщательно, Кэкстон сделал доклад, затем записал его и начал передавать, установив запись на стократный повтор.

Немногим больше, чем через пять месяцев, на Земле замелькают заголовки.

Он отсчитал пятьдесят пять гран препарата вечности и растворил их в жидкости. Это было близко к тому количеству, которое, как он чувствовал, понадобится на сто пятьдесят лет. Он ввел эту дозу в несколько приемов.

В последние минуты перед тем, как пришел сон, Кэкстон обнаружил, что думает о Ренфрю и о том ужасном потрясении, которое он испытает вдобавок ко всем естественным реакциям на далекий космос, которых так боялся Блейк.

Кэкстон попытался отогнать эту мысль, стараясь вернуться к тому, чего хотел лично он.

Но беспокойство о Ренфрю все еще оставалось в голове, когда наступила темнота.

 

13

Почти мгновенно он открыл глаза. Лежал, думая: «Препарат не сработал!».

Ощущение тяжести в теле, однако, подсказало истину. Он лежал неподвижно, глядя вверх на висящие над ним часы. На этот раз следовать маршрутом было легче, только он снова не мог удержаться, чтобы не изучить хронометр по пути.

Он показывал: 201 год, 1 месяц, 3 недели, 5 дней, 7 часов, 8 минут.

Осторожно выпив суп из чашки, он с интересом устремился к большому вахтенному журналу.

Кэкстон никогда не смог бы передать то возбуждение, которое он испытывал, увидев знакомый почерк Блейка и потом, когда читал то, что написал Ренфрю. Это был доклад: ничего больше, гравиметрические показания, тщательный подсчет пройденного расстояния, подробный доклад о работе двигателя, и, наконец, оценка вариантов скорости, основанная на семи согласующихся факторах.

Прекрасная математическая работа, первоначальный научный анализ. Но и все. Больше здесь ничего не было. Никакого упоминания о Пелхаме, ни слова о том, что написал Кэкстон или о том, что произошло.

Ренфрю тоже просыпался, и если по его докладу можно было о чем-то судить, то он, возможно, тоже бесчувственный робот. Но Кэкстон прекрасно знал, что это не так.

Знал это — как полагал Кэкстон, когда начал читать доклад Блейка — и Блейк.

«Питер!

Вырвите этот лист, когда прочтете!

Итак, случилось страшное. Худшего мы не могли получить от судьбы. Ужасно думать, что его больше нет. Какой был человек, какой друг! Но все мы знали, на какой риск шли, он же больше других. Так что все, что мы можем сказать: «Спи спокойно, дорогой друг. Мы тебя никогда не забудем».

Однако, дело с Ренфрю теперь осложняется. В конце концов, мы переживали о том, как он перенесет свое первое пробуждение, не говоря про удар, каким является смерть Пелхама. И я думаю, что первое беспокойство было оправдано.

И вы и я знаем, Ренфрю был одним из светлейших умов Земли. Просто представьте себе какого-либо человека, рожденного с его сочетанием внешности, денег и ума. Огромной его ошибкой было то, что он никогда не боялся за будущее. С такой ослепительной индивидуальностью, толпами поклонниц и подхалимов вокруг, у него не было времени кроме как на настоящее.

Действительность всегда поражала его, как гром среди ясного неба. Этого прощального вечера было достаточно, чтобы напустить тумана в голову, когда доходило до действительности. Проснуться через сто лет и понять, что те, кого он любил, состарились, умерли и сгнили в могиле — да!

(Я специально говорю напрямик, потому что человеческий разум способен на самые невероятные мысли, какой бы цензуре он не подвергал свою речь.)

Я лично рассчитывал на то, что Пелхам будет действовать как некая психологическая поддержка Ренфрю. Это влияние должно быть заменено. Постарайтесь что-нибудь придумать, Питер, за то время, что вы дежурите, выполняя заданную работу. Нам придется жить с этим человеком, после того, как мы все проснемся в конце пятисот лет.

Вырвите этот лист. Дальше идут дежурные записи. Нед».

Кэкстон сжег письмо в печи, проверил два спящих тела — как мертвенно спокойно лежали они — затем вернулся в комнату управления.

На экране Солнце казалось очень яркой звездой, драгоценным камнем, убранным в черный бархат. Великолепным сияющим бриллиантом.

Альфа Центавра была ярче. Все еще невозможно было разобрать отдельные солнца Альфа А, В и Проксима, но их совместный свет нес ощущение трепета и величия.

«Так, — подумал он, — вот я здесь, на этом фантастическом пути и одновременно стараюсь сойти с него… Ощущая этот внутренний конфликт, он сопротивлялся возбуждению, и сопротивлялся своей причастности. Возбуждение возникло из очевидного факта, что он был причастен.

Возможно, как настаивал Блейк, ему даже следовало переживать за Ренфрю. Однако, хотя он осознавал славу этой поездки — вот они, первые люди, стремившиеся к звездам — хотя он и понимал все это, он каким-то образом держался своей собственной цели.

Он сказал себе, что держаться лучше своих собственных целей, никогда не забывать, что он — Питер Кэкстон, знает точно — ну, почти точно — что делает.

Он сделал свое дело, принял третью дозу препарата и пошел спать. Сон застал его все еще без плана относительно Ренфрю.

Его третье пробуждение было вполне обычным, за исключением того, что когда он прочел журнал, там вообще не было записи Ренфрю. Запись же Блейка показывала, что Блейк не знал, что с этим делать и очень волновался.

«По крайней мере, — писал Блейк — он дал себе правильную дозу, потому что я посчитал капсулы. Подумайте хорошенько, Питер и уничтожьте и эту записку тоже».

Позже, когда Кэкстон лежал и ждал начала действия последней дозы, он подумал: «Если Ренфрю и правда чокнется, им несомненно придется с этим что-то делать. Но в основном это будет проблема Ренфрю».

Тем не менее, он почувствовал надвигающуюся тяжесть, потому что с другой стороны было даже интересно думать: «Ну вот. Теперь, когда я проснусь, мы будем там».

Это пробуждение, должно быть, приблизило последние сто пятьдесят лет времени. Потому что когда Кэкстон проснулся, он подумал: «Мы здесь! Все закончилось, долгая ночь, невероятное путешествие. Мы все вместе сейчас увидимся и увидим солнце великой Центавры».

Странное дело, когда он лежал здесь, ликуя, его поразило то, что время казалось долгим. И все же… все же он просыпался только три раза, и только на время, равное последнему дню.

Строго говоря, он видел Блейка, и Ренфрю, и Пелхама — не более, чем полтора дня назад. Со времени взлета в сознании он был только тридцать шесть часов.

Тогда откуда это ощущение, что тысячелетия протекали словно секунда за секундой? Откуда это жуткое осознание путешествия сквозь неизмеримую, нескончаемую ночь? Неужели человеческий разум так легко обманывается?

Кэкстону показалось наконец, что ответ был в том, что он жил эти пятьсот лет, все его клетки и органы существовали, и, весьма вероятно, что какая-то часть его мозга все-таки была в сознании за время этого немыслимого периода.

И был, конечно, дополнительный психологический эффект того, что он знал, что эти пятьсот лет прошли и что…

Вздрогнув, он увидел, что его десять минут истекли.

Осторожно он включил массажер.

Массажер работал над ним около пятнадцати минут, когда дверь в его каюте открылась, щелкнул выключатель, и перед ним появился Блейк.

От чересчур резкого движения, с которым он повернул голову, чтобы посмотреть на вошедшего, у Кэкстона поплыло перед глазами. Закрыв глаза, он слышал, как Блейк подходил к нему через комнату. Через минуту он снова смог смотреть на Блейка. Блейк нес чашку с супом. Он стоял, глядя на Кэкстона со странным мрачным выражением.

Наконец выражение его лица расслабилось изнуренной улыбкой.

— Привет, Питер, — сказал он. — Ш-ш-ш! — сразу зашипел он. — Не надо пока говорить. Я покормлю вас этим супом пока вы еще лежите. Чем быстрее вы подниметесь, тем лучше.

Сказав это, он снова помрачнел.

— Я проснулся две недели назад.

Он сел на краешек кровати и зачерпнул ложку супа. Затем последовало некоторое молчание, лишь было слышно шуршание массажера. Тело Кэкстона медленно наливалось силой, и с каждой секундой он все яснее видел мрачность Блейка.

— Что Ренфрю? — наконец вымолвил он хрипло. — Проснулся?

Блейк, поколебавшись, кивнул. Его лицо потемнело от хмури, он сказал просто:

— Он обезумел. Абсолютный сумасшедший. Мне пришлось его связать. Держу его в его комнате. Сейчас стал потише, но вначале он даже заговаривался.

— Вы с ума сошли? — прошептал наконец Кэкстон. — Ренфрю никогда не был настолько чувствительным. И просто от того, что прошло время, мысль от понимания, что все его друзья умерли, он не мог сойти с ума.

Блейк качал головой.

— Не только это, Питер. — Он помолчал, затем продолжал. — Питер, я хочу, чтобы вы приготовились к самому страшному потрясению.

Кэкстон уставился на него, ощущая внутри пустоту.

— Что вы имеете в виду? Блейк скривился и продолжал:

— Я знаю, вы воспримете это нормально. Так что не пугайтесь. Вы и я, Питер, некоторым образом потусторонние существа.

Кэкстон прошептал:

— Давайте к делу, что случилось? Блейк поднялся на ноги,

— Питер, планеты Альфы достаточно близки — уже две недели назад до них было всего шесть месяцев при нашей средней скорости пятьсот миль в секунду. Я думал даже попробовать поймать их радиостанции.

Он криво улыбнулся.

— Ну вот, — сказал он, — я настроил рацию и поймал их — чистота удивительная.

Он замолчал, посмотрел на Кэкстона, улыбка его была болезненной.

— Питер, — простонал он, — мы совершеннейшие глупцы. Когда я сказал Ренфрю правду, он сразу пал духом.

Он снова замолк. Молчание для напряженных нервов Кэкстона было невыносимо.

— Да ради же бога, ну, — начал он. И остановился. И лежал, очень тихо. В голове мелькнула догадка. В жилах застучала кровь. Наконец он слабо произнес:

— Вы хотите сказать… Блейк кивнул.

— Да, — сказал он. — Вот так. И они уже засекли нас своими сверхрадарами. Один из их кораблей подойдет встретить нас, как только я отвечу, что вы пришли в себя. Я только надеюсь, — закончил он мрачно, — что они смогут что-то сделать для Джима.

Полчаса спустя Кэкстон сидел в кресле управления, когда увидел какое-то мерцание в темноте. Возникла какая-то вспышка, которая стала разрастаться в размерах. В следующее мгновение громадный космический корабль поравнялся с ними меньше, чем в миле о них.

Кэкстон вымучено улыбнулся. Он сказал Блейку:

— Они сказали, что этот корабль вышел из ангара десять минут назад?

Блейк кивнул,

— Они могут долететь от Земли до Центавра за три часа, — сказал он.

Раньше Кэкстон этого не слышал. В голове его что-то произошло.

— Как! — вскрикнул он. — Как, ведь нам понадобилось пятьсот, — он замолчал, сел. — Три часа! — прошептал он. — Как же мы могли забыть о прогрессе человечества?

В последовавшей за этим тишине Кэкстон увидел, как в скалообразной стене, обращенной к ним, появилось черное отверстие. В эту пещеру Кэкстон и направил их корабль.

На экране заднего обзора было видно, что вход закрывается. Свет, вспыхивающий впереди, сфокусировался на двери. Когда он осторожно посадил корабль на металлический пол, на радиоэкране замелькало чье-то лицо.

— Касселехат! — прошептал Блейк Кэкстону. — Единственный человек, который пока что говорил непосредственно со мной.

С экрана на них всматривалось лицо утонченное, лицо ученого. Касселехат улыбнулся и сказал:

— Вы можете выйти из корабля и пройти в двери, которые вы здесь видите.

 

14

У Кэкстона было ощущение пустоты вокруг, когда они забрались в обширный приемник.

Молча они вдвоем гуськом прошли в зал, который выводил в очень большую, роскошную комнату.

В такую комнату, не моргнув, мог бы войти король или киноактриса в фильме. Она была вся увешена роскошным гобеленом, то есть, на какой-то миг он подумал, что это гобелен, затем увидел, что нет. Это был… он не мог определить.

Он и раньше видел дорогую мебель — в офисе и доме Ренфрю. Но эти диваны, стулья сияли, словно они были сделаны из подобранных разноцветных… Нет, не то, они не совсем сияли. Они…

Опять он не мог определить.

У Кэкстона не было времени на более тщательный осмотр. Потому что с одного из стульев вставал какой-то человек. Он узнал Касселехата.

Касселехат пошел вперед, улыбаясь. Затем он остановился, поморщив нос. Через мгновение, поспешно пожав руки Блейку и Кэкстону, он быстро отступил на десять футов к стулу и сел с довольно натянутым видом.

Это был поразительно нелюбезный поступок, несколько смягченный мгновение спустя тем, что человек знаком пригласил сесть и их. Кэкстон с некоторым недоумением уселся на диван, рядом с Блейком.

Касселехат начал.

— О вашем друге, — должен предостеречь вас. Это случай шизофрении, и наши психологи могут добиться только временного выздоровления. Полное выздоровление потребует большего времени и вашей полнейшей помощи. С готовностью соглашайтесь со всеми планами мистера Ренфрю, если конечно, они не примут опасный оборот.

— Теперь же, — он изобразил улыбку, — разрешите мне приветствовать вас на четырех планетах Альфы Центавра. Для меня лично это величайший момент. С самого раннего детства меня готовили единственного для того, чтобы быть вашим наставником и гидом, и, естественно, я переполнен радостью оттого, что пришло время, когда мои знания среднеамериканского языка и обычаев могут быть применены на практике, для чего они и предназначались.

Радости однако было не видно. Он продолжал морщить нос, и на лице его было общее болезненное выражение. Но слова его поразили Кэкстона.

— Что вы имеете в виду под знаниями американского языка? Это тот английский, который мы слышали по радио?

— Конечно, — последовал ответ. — Но язык в своем развитии изменился до такой степени — я могу быть откровенен — ведь у вас были сложности с пониманием всех предложений, не так ли?

— Но мы понимали отдельные слова, — сказал Блейк.

— Да.

— Хорошо. Значит, дело за тем, чтобы выучить новые слова?

— Ну да, так.

Они сидели молча, Блейк покусывал нижнюю губу. Именно Блейк сказал наконец:

— Что представляют из себя планеты Центавры? По радио вы говорили что-то о том, что центры населения снова вернулись к городской структуре.

— Я буду счастлив, — сказал Касселехат, — показать вам столько наших огромных городов, сколько вы захотите увидеть. Вы наши гости, на ваши отдельные счета были положены по два с половиной миллиона, чтобы вы использовали их на свое усмотрение.

Он замолчал.

— Но если сейчас у вас больше нет вопросов… Блейк и Кэкстон заговорили практически вместе:

— Минутку, сэр, — сказал Кэкстон.

— У нас полно вопросов, — сказал Блейк.

Старик поклоном принял эту задержку и остался сидеть. Первый вопрос задал Кэкстон:

— Как насчет продления жизни?

— Двадцать лет, — последовал осторожный ответ, — сверх того, что у вас есть теперь.

Потребовалась некоторая сверка, чтобы удостовериться, что они говорили об одном и том же «есть». Но Касселехат уже помнил урок по «среднеамериканскому». Он подразумевал примерно семидесятилетний возраст для их времени и девяностолетний для своего собственного.

Это казалось необычно скромным увеличением. Сначала разочарование явилось шоком, затем шок сменился замешательством. Тогда было столько надежд на то, что медицина вскоре сделает что-то значительное в этой области.

Как оказалось, проблема была в том, что клетки могли восстанавливаться ограниченное количество раз, первоначально — десять-двенадцать раз, приблизительно через шесть с половиной — семь лет. Улучшение состояло в открытии, которое сделало возможным производить максимум тринадцать делений почти в каждом человеке.

Но увеличить этот максимум было невозможно.

Люди из прошлого доказывали, что их собственное путешествие почти в пятьсот лет, конечно, разбило этот барьер. Но очевидно это было не так. Препарат Пелхама просто обеспечил неимоверное замедление клеточного процесса.

Хотя Блейк изредка вставлял свои вопросы во время разочаровывающего разговора о продлении жизни, теперь он поднял руку. Улыбнувшись, он сказал:

— Питер, вы до сих пор задавали вопросы Ренфрю. Сейчас я задам ваши вопросы. — Все еще улыбаясь, он повернулся к Касселехату. — Мистер Кэкстон — наш физик, и я уверен, ему так же, как и мне, будет интересно то, о чем я вас спрошу.

— Пожалуйста, отойдите немного назад, когда будете спрашивать, — сказал Касселехат. Он извинился, когда оба они отступили назад. — Я объясню через несколько минут. Однако, ваши вопросы, мистер Блейк.

— Что, — начал Блейк, — делает скорость света постоянной?

Касселехат даже не моргнул.

— Скорость равна кубическому корню gd в кубе, где d — это глубина пространственно-временного континуума, а g — общая допустимость или, как бы вы сказали, сила тяжести всей материи в этом континууме.

— Как образуются планеты?

— Любое солнце должно сохранять свое равновесие в том пространстве, в котором оно находится. Оно выбрасывает материю, подобно тому, как морское судно выбрасывает якорь. Это весьма приблизительное описание, Я мог бы дать вам объяснение при помощи математических формул, но придется записывать. В конце концов, я не ученый. Это просто факты, известные мне с детства.

Кэкстон перебил, озадаченный.

— Любое солнце выбрасывает эту материю без какого-либо воздействия, кроме как своего желания держать равновесие?

Касселехат уставился на него.

— Конечно нет. Это воздействие очень мощное, уверяю вас. Без такого равновесия солнце выпало бы из этого пространства. Лишь несколько одиночных солнц научились поддерживать равновесие без планет.

— Несколько чего? — отозвался Блейк.

Кэкстон чувствовал, что Блейка заставляли забыть вопросы, которые он намеревался задать. Слова Касселехата перебили эту мысль.

— Все одиночные солнца — это очень старые холодные звезды класса М. У самой горячей из известных температура сто девяносто тысяч градусов по Фаренгейту, у самой холодной — сорок восемь. Одиночки своенравны, норовисты с возрастом. Их основная черта — это то, что они не допускают к себе ни планет, ни материю, ни даже газы,

Блейк стоял молча, нахмурившись, задумчиво. Кэкстон ухватился за возможность продолжить.

— То, что вы, не ученый, знаете все это, мне очень интересно. Например, тогда, дома, в 1979 году, каждый ребенок понимал принцип движения ракеты практически с рождения. Мальчишки восьми-десяти лет ездили в специальных игрушках, разбирали и снова собирали их вместе.

— Я уже пытался объяснить это мистеру Блейку, когда мы говорили по радио, но его мозг, кажется, не может воспринять некоторые из простейших аспектов.

Блейк поднялся, скорчив гримасу.

— Он пытался рассказать мне, что электроны думают, а я не верю в это.

Касселехат покачал головой.

— Не думают, они не думают. Но у них есть психология.

— Электронная психология! — сказал Кэкстон.

— Просто аделедикнандер, — ответил Касселехат. — Любой ребенок…

Блейк простонал.

— Потому я и подготовил множество вопросов. Я считал, что раз у нас хорошая подготовка, то мы смогли бы довольно легко понять это так же, как это делают дети.

Он еще раз посмотрел на Касселехата. Но тот поднял руку.

— Ничего больше, мистер Блейк. Дальнейшие научные вопросы должны быть обращены к соответствующим специалистам, которые, уверяю вас, очень хотят встретиться с вами.

Кэкстон с любопытством спросил:

— Хорошо, больше без научных вопросов. Какие сейчас люди? — он развил мысль. — Когда мы улетали, мы находились в заключительной части бунта пятнадцатилетних против истэблишмента — я говорю в заключительной части, не потому, что он заканчивался, а потому, что он, казалось, выровнялся. Как бы стабилизировался. Что стало с этим?

— Боюсь, — неохотно сказал Касселехат, — что я никогда не мог точно понять, что это было, но вы встретитесь с людьми. Завтра, среди прочего, вы будете на телевидении. Сможете определить сами.

Он встал.

— Перед уходом я должен сделать одно предупреждение. Возникла несколько неожиданная ситуация. В момент нашей встречи я был поражен неприятным запахом, исходящим от вас обоих. По крайней мере, сначала это произвело на меня неприятное впечатление, хотя сейчас я уже не так уверен. Но данную проблему нужно изучить. А пока вы должны быть очень осторожны при тесных контактах с людьми в этой эре. Это тем более важно, что мы приземлились несколько минут назад.

— А сейчас, — закончил он, — я вас покину на время. Первую ночь вы проведете на своем корабле, пока не закончатся все приготовления. Надеюсь, вы не будете возражать, если в будущем я присоединюсь к вам. Желаю вам всего хорошего, джентльмены, и…

Он взглянул мимо Блейка и Кэкстона и сказал:

— А вот и ваш друг.

— Ну что, привет, ребята, — сказал Ренфрю весело из дверей, затем кисло. — Ну не болваны ли мы?

О происшедшем затем событии Кэкстон впоследствии вспоминал со стыдом. Поездка была уже слишком, он сказал себе: «Господи, я ведь не железный… И вдобавок это неожиданное возвращение к здравомыслию того, кто еще несколько минут назад заговаривался — кого бы это не вывело из равновесия?»

Какова бы ни была причина, толкнувшая его вперед, первым рядом с Ренфрю оказался он. И он же обвил его руками и с полными глазами слез обнял его.

Наконец он понял, что происходит, он отступил и, с запозданием попытавшись обратить все в шутку, сказал:

— А сейчас хочу дать в челюсть этому парню за его слова.

Но когда он повернулся, Касселехата уже не было.

В ту ночь, лежа на своей койке, Кэкстон не мог уснуть. Сначала он объяснил себе, что это возбуждение… Но вдруг он понял, что беспокоило его.

Я думаю не о том. Какая разница, кто попал на Альфу Центавра первым? Ренфрю все спутал. Цель-то наша не эта — добраться сюда перед кем-либо с Земли… Что интересно, Ренфрю и он — мотив Блейка все еще был не известен Кэкстону — отправились в будущее, чтобы заполучить бессмертие для себя. Чего за это время добились другие, для них было не важно. То, что человечество сотворило за пятьсот лет, было великолепно. Но какую пользу несло это всем людям, которые находились в могилах?

Кэкстон сел в кровати, намереваясь броситься и объяснить все это Ренфрю и Блейку. Он быстро улегся назад. Ведь он никогда, как до него дошло, и намека не давал другим относительно своих настоящих мотивов этого путешествия. Глупо открываться на этой поздней стадии. Лучше — как это он всегда и делал — держать свои мысли при себе.

У него была та же самая проблема, что и тогда, во Дворце Бессмертия. По-видимому, все эти миллионы людей будут так же спасены Обладателями, в том смысле, что их заберут в четырнадцатилетнем возрасте, или около этого, и направят в более долгую жизнь в мир других вероятностей.

Как и тогда, Кэкстон раздраженно откинул такое решение, как бессмысленное. Придя к этому выводу, он смог наконец заснуть спокойно.

 

15

Кэкстон проснулся следующим утром и некоторое время думал, что он еще в пути.

Он мгновенно пришел в замешательство, так как не мог вспомнить, какое по счету возвращение в сознание это было. В следующий миг память вернулась.

Облегчение его было кратким. Он поднялся, надел свою одежду.

Стоя здесь, он понял, что та цель, которую он ставил перед собой — поиск Обладателей — при его нынешних обстоятельствах была очень труднодостижима. Им втроем придется остаться какое-то время на Центавре, а когда они вернутся на Землю, трудностей будет еще больше. Он вдруг вспомнил, что ему сказала его первая жена:

— Ради бога, Питер, расслабься, вот мы занимаемся любовью, а у меня такое впечатление, что ты в своих мыслях ушел куда-то далеко, и то, что ты делаешь сейчас, совершенно ничего для тебя не значит.

Это была правда. В мыслях своих он был далеко, нервно что-то задумывая, замышляя. Такое его поведение, несомненно, внесло свой вклад в то, что она так быстро подала на развод.

Кто-то однажды сказал Кэкстону, что женщина никогда не отпустит мужа, если он только не будет отгонять ее палкой. Но это, как Кэкстон понял, было неправдой. Были такие мужчины, от которых женщины все-таки уйдут и будут рады. Он улыбнулся своей бледной улыбкой, оттого, что ему пришло в голову, что не каждый мужчина мог заявить, что он тот самый тип, от которого женщина наконец-то вырвалась.

Он усмехнулся над собой: «По крайней мере со мной это так. Я могу выбраться из переделок, в которые сам же попадаю, потому что люди радуются моему уходу. Может, это у меня получится и здесь».

Держа эту возможность в голове, он сразу повеселел. После чего открыл дверь и вышел в узкий коридор и оттуда в комнату управления. Он нашел там Блейка и Ренфрю.

Первым увидел его Блейк.

— Я собирался пойти к вам, — поприветствовал он Кэкстона. — Нам надо пройти большой медосмотр, так что приготовьтесь к скучному дню.

Кэкстон сказал:

— О-о!

Странно, после всей долгой безрезультатной дискуссии с самим собой Кэкстон понял, что ему было интересно.

— Может быть, мы найдем быстрый способ избавиться от нашего запаха и снова стать привлекательными для женщин.

Остальные двое просветлели при этих словах, так что заинтересованная тройка осторожно пробралась туда, где приземлился их корабль и дальше в комнату, где они впервые встретились с Касселехатом.

Касселехат и несколько других людей, как мужчин, так и женщин, ждали их и поднялись, когда они вошли.

В движениях этих людей было что-то особенное, какая-то медлительность, и это подействовало на Кэкстона.

Едва он уловил их основательность, любопытство Кэкстона увяло.

И, тем не менее, там было несколько интересных вещей. С той ночи в комнату привезли несколько машин. Касселехат сидел рядом с одной из них и действовал, как переводчик, и то, что он говорил, было простыми вариантами фразы.

— Мистер Ренфрю, они бы хотели, что бы вы сняли одежду и легли на этот стол, — И дальше. — Теперь вы, мистер Блейк, — И наконец. — Мистер Кэкстон — ваша очередь.

Хотя он наблюдал, как остальные молча раздевались, но когда подошла его очередь, Кэкстону было немного неловко. Он, как он решил, был не из тех, кто одобрительно относится к врачам-женщинам. Пожалуй, это изумило его, потому что примерно с семнадцати лет он всегда зорко следил за женщинами, постоянно добиваясь возможных перспектив близких личных отношений, которые — он всегда надеялся на это — рано или поздно включают полное раздевание и обнаженные объятия. Это его никогда не смущало. Так почему он должен смущаться теперь?

И тем не менее он смущался. Он стыдливо лежал и грустно смотрел, как у него взяли примерно пинту крови. (Кровь передали за дверь и куда-то унесли, вероятно, на лабораторный анализ). Одна из врачих взглянула ему в глаза через какой-то оптический прибор и сфокусировала тонкий луч света на зрачок. Приблизительно через каждые двадцать секунд она меняла цвет: белый на красный, затем зеленый, желтый и так далее. Наконец она, видимо, получила информацию, которую хотела, подошла к одной из машин, где какой-то человек тщательно расспросил ее о чем-то.

Еще одна женщина несколько раз втыкала иглу ему то в руку, то в ногу, или тело, каждый раз впрыскивая то одну, то другую жидкость. Удивительно — он не чувствовал уколов иглы, что его заинтересовало, но он все еще поеживался, ожидая очередной инъекции, думая, что на этот раз будет больно. Женщина, казалось, не замечала этого. Она смотрела на показания датчиков и наконец тоже ушла для доклада человеку у машины.

Было совершенно непонятно, что же они увидели и какие выводы сделали. Кэкстон уже собирался задать вопрос об этом, когда у него возникла собственная мысль. Он быстро заговорил с Касселехатом.

— Обязательно, — сказал Кэкстон, — введите нам препараты, которые продлят нашу жизнь до девяноста лет.

Касселехат серьезно кивнул, но когда он повернулся к своим коллегам двадцать пятого века, он улыбался. И он продолжал слабо улыбаться, когда «переводил», если можно так сказать, эту инструкцию. Казалось, потребовалось несколько секунд, что бы они поняли то, что он имел в виду. И вдруг они тоже заулыбались, и некоторые говорили что-то, что Кэкстон не совсем, но все-таки понял.

Касселехат повернулся к тройке и сказал что эти инъекции будут в самом деле даны. Но волноваться не надо, ибо есть вещи более важные, первоочередные. С улыбкой он закончил:

— Ваш вопрос, мистер Кэкстон, поразил одного из наших психиатров тем, что он подразумевает то, что вы чувствуете себя гостем незнакомой страны, который может приобрести местные товары только за период короткого визита. Пожалуйста, будьте уверены, что теперь вы — постоянные жители нашей эры — если только вы не решите отправиться в следующее путешествие, используя препарат Пелхама, а есть причины, и они будут вам объяснены, почему это стоит сделать.

В комнату вкатился большой сверкающий аппарат, открывающийся с одного конца, и все повторилось снова: сначала Ренфрю улегся в подвижный, похожий на гроб, контейнер, к которому его направили. Как только его тело оказалось в горизонтальном положении, контейнер скрылся, вкатившись в отверстие. Он исчез в аппарате, оставались видимыми только нервно подрагивающие пальцы ног.

Когда контейнер наконец выкатился из аппарата, он сел в нем, несколько раз тяжело вздохнул и сказал: — Черт возьми! Следующим шел Блейк, и наконец Кэкстон.

Первый раз он удивился, когда обнаружил, что, оказавшись в аппарате, он смог смотреть сквозь материал. Оттуда, откуда он наблюдал раньше — снаружи — он казался металлически непрозрачным. Но изнутри он мог видеть, не ясно, а как бы через слегка затемненные очки. Лица нескольких из докторов — двух женщин и трех мужчин — выгнувшихся в металле, словно в дверном глазке, наблюдали за ним.

Кэкстон напряженно ждал, не зная, чего ожидать, и вдруг в голове возникло какое-то ощущение. Одновременно с этим мизинец его левой руки свело судорогой. Почти мгновенно в голове возникло еще одно ощущение: свело безымянный палец.

Он лежал, пока его пальцы, затем кисти рук, затем локти, руки в плечах, затем пальцы ног, ступни и части тела сводило судорогой. Каждый раз судорога сопровождалась этим странным ощущением в голове. Это была проверка рефлексов — на таком уровне и таким методом, о которых в двадцатом веке и не мечтали.

Все, казалось, шло отлично, пока они не дошли до глаз. Кэкстон почувствовал подергивание глазных мышц и серию болезненных ощущений.

А где-то там врачи отошли к аппарату на краткое обсуждение, и у Кэкстона было время вспомнить, что, хотя он никогда не носил очки, иногда глаза застилало туманом, и он страдал от нечастых, но сильных головных болей из-за напряжения глаз… Проанализировав все это, он с удивлением понял, что они определили это состояние.

Вскоре после этой мысли медицинское обсуждение закончилось, и врачи вновь столпились вокруг и стали вглядываться внутрь. И вдруг он испытал ощущение в глазах, которого раньше никогда не было — быстрое движение глаз, которое он ощутил, как чрезвычайно быстрое подрагивание.

— Эй! — громко крикнул Кэкстон. — Какого…

Подрагивание остановилось. Пауза. Затем прежняя судорожная дрожь глазной мышцы повторилась.

На этот раз боль не была такой сильной.

Минуту или что-то около этого спустя, задохнувшегося и восхищенного Кэкстона выкатили из аппарата. Он понял, что между врачами и Касселехатом шел разговор. Последний повернулся к Кэкстону, когда тот поднялся и подошел к стулу, где была его одежда. Касселехат сказал:

— Они хотят знать, куда вы все время рветесь, мистер Кэкстон?

Он говорил серьезно, и Кэкстон воспринял было вопрос так же серьезно, но потом он увидел огонек в глазах старика. Он глубоко вздохнул и сказал:

— Что, я так нервничаю? Касселехат кивнул.

— Нервничаете, дрожите, не можете лежать спокойно. Вам нужно отдохнуть.

— Я отдыхал пятьсот лет, — сказал Кэкстон.

— Они не хотят давать вам никаких транквилизаторов, — сказал Касселехат, — так что постарайтесь расслабиться. Подумайте о чем-нибудь спокойном.

«Я знаю, — подумал Кэкстон. — Путешествие окончилось, мы здесь, в нашем распоряжении все время, которое нам отпущено… до девяноста лет». Даже когда он уверял себя, он понимал, что не верит этому. Внимание его уже устремилось вперед, к тому моменту, когда он сможет сделать свой первый шаг к поиску в этом времени следа Обладателей.

«Это было, конечно, совершенное безумие», — сказал он себе. Посидев некоторое время, он оглядел эту восхитительную комнату… «Мне следует радоваться просто тому, что я здесь, в таком месте, испытываю такие потрясающие впечатления».

Однако, он не был счастлив. Он рассеянно смотрел, как врачи снова что-то делали с Ренфрю. Ему пришло в голову, что одна из женщин-врачих была довольно хорошенькой. Может быть — эта возможность поддержала его на некоторое время — у врача-женщины могло быть профессиональное отношение к запахам мужчины из прошлого, исключительно в научно-практических целях. Ей был бы интересен небольшой сексуальный контакт с таким зловонным типом. Возможно, ему следует сообщить ей о своей собственной готовности и желании участвовать в подобном эксперименте.

Он все еще праздно предавался подобного рода мыслям, когда Ренфрю поднялся и присоединился к двум своим товарищам из двадцатого века. Одновременно с этим все девять врачей скрылись за дверью. Подошел Касселехат.

— Они ушли на обед, — сказал он. — Позвольте, я покажу вам, как пользоваться кухней этой квартиры.

Кэкстон спросил:

— Они вернутся?

— О, да! Обследование шло только полчаса.

Позже, когда осмотр наконец завершился, один из врачей сел возле аппарата и заговорил так подробно, что Касселехату пришлось протянуть руку и остановить его. Затем он повернулся и улыбнулся своим подопечным.

— Он забросал нас информацией. Но картина в общем такая…

Все трое были в хорошем физическом состоянии, и по существу то же самое можно было сказать и об их психическом состоянии. Вероятно, когда они постепенно привыкнут к своему новому окружению, успокоятся — ощущение небезопасности мистера Кэкстона, ощущение потери мистера Ренфрю — вот как они называли, что беспокоит Ренфрю! — и неловкость мистера Блейка из-за их запаха — со временем улягутся.

Что же касается запаха, — Касселехат экспрессивно развел руками, — доктор Манаданн говорит, что запах — это быстроиспаряющееся вещество, выделяемое телом, растением или предметом, а то, что выделяете вы, джентльмены, кажется, не имеет таких свойств. Последуют новые опыты, но в соответственно оборудованной лаборатории.

Было сказано что-то еще, но это было главное. Еще говорили так же и некоторые другие врачи, но более кратко, и все это, казалось, добавлялось к тому, что они, очевидно, не несли с собой ничего заразного для охраняемого населения этого периода истории.

За этим последовал еще более краткий разговор об изготовлении для них одежды из специальной ткани, закрывающей все тело, кроме головы и рук, чтобы их запах мог быть сведен до минимума. Но они не должны ходить купаться или раздеваться, чтобы позагорать рядом с другими. Касселехат еще раз развел руками и, снова улыбнувшись, сказал:

— Ну вот. Вы можете идти, куда хотите. Вселенная две тысячи четыреста семьдесят шестого года нашей эры — как это говорится? — у ваших ног. Езжайте — самое позднее завтра — отдохните.

Блейк сказал:

— Мы, пожалуй, никуда не поедем, кроме как, может быть, по личным делам, пока не получим эту одежду.

Один из врачей заговорил опять — какая-то просьба, насколько Кэкстон мог понять (язык уже становился не таким непонятным). Когда сообщение закончилось, Касселехат объяснил, что врачи хотели бы, чтобы «один из трех джентльменов» пошел с ними на дополнительный тест. Казалось, они предпочитали Ренфрю.

Ренфрю сказал:

— Вы хотите сказать, что меня вот прямо сейчас заберут, а мои друзья, — он нежно обнял Кэкстона, который оказался рядом, — останутся здесь?

Этот неожиданный жест смутил Кэкстона. «Друзья, — подумал он насмешливо, — вот все, что мне нужно». Пока он боролся со своими чувствами, все было приготовлено. Ренфрю и врачи ушли. Пришли люди и выкатили аппараты. Касселехат, уходя последним, остановился.

— Ну, мистер Кэкстон, у вас было время сформировать какое-то мнение о людях этой эры?

Кэкстон вынужден был признать, что нет. День показался ему совершенно пустым. Что было неудивительно. Врачи, выполняющие свои профессиональные обязанности, были почему-то как роботы, а не люди.

Вслух он сказал:

— Я думал, с нами сегодня побеседуют, и тогда я смог бы определиться.

На лице Касселехата появилось странное выражение: он неожиданно заволновался.

— Но, — он почти выдохнул слова, — вы разве не поняли? Что весь медосмотр передавался на все четыре планеты.

Здесь он немного пришел в себя и извинился:

— Я понял, что я просто принял за должное то, что вы узнаете обычное телевизионное оборудование.

— Телевизионное! — простонал Блейк, стоявший в стороне.

— Вы имеете в виду, — сказал Кэкстон, — нас наблюдали весь день без… — он хотел сказать «без одежды». Но слова не выходили. Мысли роились в голове.

Он смутно слышал голос Касселехата.

— О, да. Весь день. Вы должны понять, джентльмены, — он снова был совершенно спокоен, — что ваше прибытие — это давно ожидаемое событие, и люди всех четырех планет очень интересуются любыми подробностями вашего пребывания здесь.

Кэкстон открыл было рот для протеста. Но краем глаза он увидел, что Блейк пытался привлечь его внимание. Добившись своего, Блейк подмигнул. И замолчав, Кэкстон понял, что Касселехат был не в состоянии понять, что их тревожит.

Потом, когда Касселехат ушел, и они обсудили этот день и это поразительное открытие в конце, Кэкстон узнал от Блейка, что Ренфрю не будет всю ночь — это он пропустил из-за своего замешательства по поводу дружеских излияний Ренфрю. «Ловко они это устроили», — подумал он с восхищением.

Вслух же он сказал:

— Думаю, под видом анализа ему будет оказано дополнительное лечение.

Блейк кивнул.

Кэкстон настойчиво продолжал:

— Джеймс ничего не подозревал?

— Абсолютно ничего, насколько я мог видеть, — сказал его товарищ. — Даже был доволен. Пролетит над городом. Нам это удовольствие достанется завтра.

— А я-то думал, что мы свободны, — проговорил Кэкстон, — и что у нас ключи от города.

Блейк рассмеялся. Он снова отпускал усы, и теперь над его верхней губой была черная полоска. С усами возвращался и тот первоначальный вид, который был у него, когда Кэкстон впервые встретился с ним. Он сказал:

— Только, очевидно, не сегодня. Но мы можем остаться здесь.

— Ого! — огляделся вокруг Кэкстон, — В этих апартаментах?

Когда Блейк снова кивнул, Кэкстон сказал:

— Что ж, это по крайней мере один шаг вперед. Который час?

Они одновременно посмотрели на часы, и оба были ошеломлены, когда увидели, что был уже десятый час вечера. Пока они соображали, что им следует делать, из кухни донесся мягкий звонок. Они зашли туда как раз в тот момент, когда плита (это устройство Касселехат продемонстрировал им за обедом) выставляла тарелки с дымящимся блюдом на стол.

Блейк рискнул предположить, что еда предназначалась для них и предложил поесть, пока никто не пришел и не оспорил это предположение.

Что они и сделали.

Пройдя в одну из спален, Кэкстон обнаружил ряд брошюр, озаглавленных: «Исторические путеводители для наших выдающихся гостей из прошлого». Они были на английском, и их было достаточно, так что он мог почитать перед сном.

Это был первый полный день на Альфе Центавра.

Когда на следующее утро Кэкстон проснулся, он все еще был утомлен от долгой ночи жадного чтения. Но Ренфрю был уже на месте. Одевшись и позавтракав, они были готовы ко второму дню на планетах Центавры.

 

16

Теперь-то, наконец, их вывели из квартиры. А Кэкстону было интересно наблюдать за Ренфрю: тот уже побывал в городе, и ему было приятно показывать Блейку и Кэкстону все, что он там узнал.

Сначала они прошли в дверь и оказались в сверкающем коридоре большого космического корабля, который два дня назад встречал их. Спустились по лестнице, затем сошли на двигающийся пол. Сойдя с него они прошли короткий отрезок до следующей двери.

Когда открылась эта дверь, их встретил мягкий бриз и они оказались снаружи, выйдя на открытое место — тихий эквивалент летного поля. Над ними было голубовато-зеленое небо, не очень отличное от неба Земли.

Правда, на небе было два светила: одно, размером примерно с Солнце, находилось на четверть над горизонтом на востоке, другое — яркое, белое, размером с теннисный мяч, было в нескольких дюймах над горой на западе.

Кэкстон остановился и уставился на ландшафт. На какой-то момент он забыл свои собственные цели. Он смотрел, на глаза навернулись слезы, и он подумал: «Мы здесь! В самом деле!»

Рядом с ним Блейк говорил Ренфрю:

— Они вас водили сюда прошлой ночью?

— Да.

— Счастливчик.

Ренфрю скромно сказал, что он не думает, что их хозяева заботились о том, кто из них увидит все это первым, так как они не собирались скрывать это ни от кого из них. Но он с осведомленным видом взглянул на Касселехата.

— Тот же эскалатор? — спросил он.

Старик кивнул, и поэтому к турникету их повел Ренфрю, а там вдоль корабля до площадки они сошли по эскалатору.

Совершенно обыкновенный на вид автобус ждал их внизу, и когда они вошли в него и сели, их отвезли к отдаленным воротам, а затем на какую-то улицу, которая не очень отличалась от улиц любого заграничного города на Земле, разве что она была очень широкой. И что еще было отличным, так это то, что они впервые увидели «Полеты».

Их везли по улицам, которые все были чрезвычайно широки, к отелю, куда они вошли через заднюю дверь. Затем, на эскалаторе — на самый верх в фешенебельную квартиру.

Внутри улыбающийся Касселехат сказал:

— Господа двадцатого века, среди многого прочего вчера вас сфотографировали, и в результате для вас были сделаны костюмы по вашим индивидуальным меркам. Имена пропечатаны в карманах.

Он сделал приглашающий жест рукой.

— Так что устраивайтесь в комнатах, одевайтесь, а я вернусь, когда прибудут ваши личные «Полеты».

«Полеты» были доставлены к вечеру. Оказалось, что они еще не знали, как они работают. Инструктор-физик, кажется, должен был появиться поздно вечером. Но Касселехат, чья собственная машина была в камере хранения для таких средств, был счастлив, как он сказал, показать им простые операции. Трое охотно согласились, и он вывел их на большой внутренний двор позади отеля. Накинув на себя аппарат, он поднялся на высоту в двадцать футов и окликнул своих подопечных.

— Давай!

Они попробовали по очереди, сначала Нед Блейк, весело крикнувший:

— Эй!

Затем Ренфрю, который взлетел молча, но улыбаясь, и наконец, с неохотой, Кэкстон. Неохота объяснялась тем, что он быстро заметил несколько внешних отличий этого аппарата от того, который он изучил по фильму Арлея. Там были наплечные лямки с парой петель, охватывающих тело и проходивших снизу между ногами, как дополнительная поддержка. В этом же все прикреплялось к лямкам тонким шнурком, и вдобавок нужно было прикрепить две похожие на шлепанцы штуки на каждый ботинок. А они в свою очередь крепились к плечам точно таким же шнурком. Кэкстону казалось, что все эти отдельные части никак не могли действовать вместе, чтобы держать его на лету, так как они друг друга не крепили. Судя по тому, как держали себя другие, здесь было какое-то взаимодействие, но как они этого добивались, было не ясно.

Кэкстон колебался, думая о том, что ему хотелось бы знать об этих вещах, прежде чем доверяться им. Потом он снова заколебался, подумав, что в конце концов Блейку и Ренфрю действительно нечего было терять, потому что они больше никуда не собирались, а он собирался, его целью было — бессмертие. Потом он уже заколебался еще раз, подумав, что аппарат был слишком быстр, это нужно делать постепенно, сначала на пять футов, затем десять, а может в первый день и не выше.

Когда он дошел до этого, он увидел, что на него смотрят. Блейк слетел вниз и тихо сказал:

— Питер, ради Бога, не позорьте нас.

После этого Кэкстон сопротивлялся лишь несколько секунд. Он резко ухватился и осторожно сжал крошечный рычаг, свисающий с руки.

Сначала натянулись лямки на плечах. Затем возникло давление в области нижней части. И в то же время ноги его окрепли. Кэкстон настолько был поглощен этими ощущениями, что поднялся на несколько футов, не успев приготовиться к первому подъему. Он открыл рот от изумления и восторга. Затем задержал дыхание. И поднялся на двадцать футов вместе с другими, и все было так просто, восхитительно, и — о, боже мой!

Когда они вчетвером поднялись на высоту, как оказалось, более пятисот футов, Касселехат объяснил, что это был предел для полета персонального «Полета».

— Но самого ограничителя нет, — добавил он. — Где бы вы ни были, над горой или над морем, машина поднимется на любую высоту до максимальных пятисот футов.

Кэкстон не считал это ограничением. Что беспокоило его, так это разговор, который он услышал, когда молча летал возле своих трех спутников. О путешествиях, которые планировались, о местах, куда они пойдут. Это походило на деловой маршрут, отдаляющий возвращение на Землю. Эта мысль опечалила его, но он ничего не мог с этим поделать.

Первый полет пронес их над огромным городом Ньюмерика, затем над заливом, откуда был виден океан, и, наконец, обратно в отель.

После обеда в номере Кэкстон вытащил свой «Полет» и попытался разобрать его под заинтересованными взглядами Блейка и Ренфрю.

Он не мог даже открыть его. Он все еще возился с ним, когда появился Касселехат не с одним, а с двумя механиками и физиками. И, когда механик со знанием дела разобрал его аппарат, ему объяснили разницу между «Полетом» две тысячи восемьдесят третьего года и нынешним.

Первоначально «Полет» работал на компакт-батарее, которая образовывала противоположные поля возле опоры. Между опорой и землей устанавливалась связь. Сдвигая поля, можно изменить связь. Таким образом, «Полет» опускался или поднимался для того, что бы поддержать высоту.

Все это, как объяснили Кэкстону, было слишком сложно. Аделедикнандер упрощал этот метод — чем? Кэкстон не очень понял. Очевидно, противоположные поля были не нужны, потому что электроны «знали», как оказаться на различных высотах.

Хотя он не мог понять эту науку, они все, наконец, разобрались в практических операциях.

Таким был второй день.

На третий их подняли на корабле к верхним слоям атмосферы.

С этой высоты трое из далекого времени смотрели вниз на планету. Они видели мир размером, как утверждалось в путеводителе, с Землю. Этот мир назывался Блейном. А через некоторое время он был уже слишком велик для быстрого взгляда.

Города и снова города. Бесконечные мили сельскохозяйственных угодий, затем обширный океан. Их судно проходило в верхних слоях атмосферы со скоростью, поглощающей мили и огибающей планету приблизительно за семь часов. На такой высоте и при такой скорости трудно было отличить Блейн от Земли. Материки были очерчены смутно, так что они могли быть чем угодно и где угодно.

Каждое утро Кэкстон поднимался с красивой кровати в своей превосходной, большой комнате, осматривался и нетерпеливо пожимал плечами. И когда, наконец, объявляли программу на день — это всегда была чья-то идея, но никогда его собственная. Его не оставляло ощущение навязчивости и убеждение в том, что сегодня предстоит еще один безрадостный день. Так оно и было.

В этих турах он почти ничего не видел. Мысли его были где угодно, только не там, где он находился. Впоследствии, когда Ренфрю и Блейк обсуждали события дня, в голове у Кэкстона мелькали какие-то смутные воспоминания об описываемом эпизоде. И некоторое время он улыбался, кивал и даже делал какие-то собственные замечания. Иногда — не очень часто — в этих воспоминаниях он казался довольно заинтересованным. В такие моменты он снова поражался и разочаровывался в себе. Потому что: «Правда, — говорил он себе, — торопиться некуда. Прошлое время ждет вечно… где-то». И, тем не менее, в следующее мгновение какая-то его часть больше не верила этому, а затем была злость, фрустрация — еще один бесконечный день, когда он плелся за своими возбужденными товарищами.

Изменение произошло на одиннадцатый день. Блейк и Кэкстон находились в номере. Ренфрю, спускавшийся вниз, не сказав зачем, вошел, улыбаясь во весь рот. Он сказал:

— Я все время слышал ваши тихие мысли, Питер, и, наконец, они тронули меня.

Он пояснил:

— Может, вам будет интересно услышать, что я только что купил нам всем билеты до Земли, и, как я понимаю, когда мы доберемся туда, нас будет ожидать какое-то подобие приветствия.

Молча Кэкстон продолжал в раздумье лежать на кушетке, но очень легко покачал головой. Добраться до Земли, очевидно, должно было быть настолько простым делом, раз Ренфрю хотел, чтобы это произошло.

«Я, — подумал он, несколько сбитый с толку, — не смог бы сделать этого менее, чем за три недели или месяц».

Думая так, он удивлялся себе, тем не менее настроение поднялось.

На Землю. Слава Богу.

 

17

Через три часа они, конечно же, отправились в поездку, и, конечно же, им понадобилось почти столько же, чтобы добраться до своего отеля из космопорта через приветствующие их толпы.

В тот вечер, когда во время интервью, транслировавшегося на весь мир, его спросили, что он хочет увидеть на Земле больше всего, Кэкстон сказал:

— Город Лейксайд. Журналисты были ошеломлены.

— Но почему? Родились вы в другом месте, и жили вы не там.

— Я видел его во сне, — вежливо сказал Кэкстон. Он приукрасил ложь. — Где-то в долгом сне, может под самый конец, перед пробуждением, явилось мне название, и вот интересно, очевидно, — все с той же вежливостью, — через пять веков мы можем посмотреть на наши родные города, как люди, занимающиеся археологическими раскопками. Естественно, я хочу туда, но сначала — Лейксайд.

Ему показалось, что это была смелая мысль — назвать город, где он очутился, выйдя из Дворца Бессмертия несколько сот лет назад. Но он верил, что Обладатели знали, что это он отправился в это невероятное путешествие, и они должны знать так же, что у него была цель, связанная с ними. Так что его присутствие здесь не было тайной.

«Нет, нет, — подумал Кэкстон, — они меня могут видеть, а я их не могу». У него была надежда на то, что его откровенность и искренность — это было доказано тем, что он проделал такой огромный путь во времени — даст ему то, в чем раньше ему было отказано.

Это, как ему показалось, было для него самой простой и самой прямой возможностью.

Команда операторов прибыла прямо в отель, и вот, когда Кэкстон вышел, Блейк ждал его возле дверей.

Кэкстон увидел, что несколько человек наблюдали за ним, словно у них были личные планы на него. Но первым был Блейк, и Блейк сказал:

— Вот, кто делает это, приятель.

Кэкстон понял, что происходит, и он взял себя в руки. Он считал Блейка важной персоной и ему просто повезло, что внимание его было сосредоточено на его бывшем боссе. Таким образом он избежал прямой конфронтации с одним из проницательных людей среди тех, кого он когда-либо встречал до сих пор.

Блейк продолжал.

— Питер, — сказал он и тряхнул своей темноволосой головой, — вы ведь никогда не жили в Лейксайде, не так ли?

Кэкстон должен был признать, что не жил.

— На самом деле, если я правильно помню, ваш родной город находиться около пятисот миль западнее.

Кэкстон ничего не сказал, и Блейк спросил:

— Вы когда-нибудь были в Лейксайде?

Кэкстон решил, что одна его поездка в 2083 году не считалась визитом. Поэтому он опять покачал головой и попытался на этот раз напустить на себя несколько загадочный вид.

— О'кей, О’кей! — качал головой Блейк. — Если вы так хотите, друг мой, то так и будет.

Он по-дружески схватил Кэкстона за руку и потащил в дверь к ожидавшим там людям.

— Здесь вот человек, который хочет с вами познакомиться.

Он подал знак, и вперед выступил какой-то сурового вида человек лет сорока. Блейк сказал:

— Мистер Бастман, я хочу вас познакомить с моим другом, Питером Кэкстоном. Это, — он произнес слово, похожее на «шлемиль», но такое же, конечно, было невозможно, и после такого начала Кэкстон не осмелился спросить имя еще раз. Какой-то Бастман. Остановившись на этом, он начал бормотать что-то о признательности, когда, впервые взглянув на этого человека, смог разглядеть его как следует.

Это был момент дежа вю. Не «я уже был здесь раньше», а «я уже видел этого человека». Где? Кэкстон задрожал. В двадцатом веке, где еще? А если так, тогда-тогда…

Опять говорил Блейк:

— Мистер Бастман отличается от большинства людей, которых мы встретили в этой эре тем, что, как и Касселехат, он говорит на среднеамериканском почти как на родном.

— Обладатель!

Что спасло Кэкстона от того, чтобы не встать и не выдать себя, ибо он был ошеломлен, так это другие люди, которые лезли вперед, улыбались, пожимали его руку, бормотали слова на диалекте теперешнего времени, которые Кэкстон уже некоторым образом понимал и на которые он отвечал в своей манере, медленно выговаривая каждое слово.

И с каждой секундой он все больше овладевал собой, восстанавливая свою защитную оболочку, которая обычно была из мрамора и железа, и каждую секунду он думал: «Где? Кто?» За эти полторы минуты беглых знакомств память его пролистала весь опыт общения с Обладателями, а его было не много, так что он мог зрительно представить Бастмана, состарившегося до семидесяти. Но лихорадочно перебрав несколько людей, которых он видел во Дворце Бессмертия или как-то связанных с ним, он быстро сосредоточился на одном человеке.

«Тот старик… Как это сказал тот торговец Келли: „Он выглядит, как все самые важные и властные менеджеры в мире“ — Надо поддержать связь с этим парнем!»

Когда они прощались, он в отчаянии сказал это же самое и поймал удивленный взгляд Бастмана.

— Ну, конечно, — сказал он вежливо, — я увижу вас утром, как мы только что договорились.

— Ради Бога, Питер, — это был Блейк, — вот вы опять.

Одной рукой он обхватил Кэкстона за плечи, рассмеялся дружелюбно, но несколько извиняюще, и, наклонившись вперед, объяснил Бастману:

— Кажется, мы никак не можем полностью оставить его в двадцать пятом веке. Он все время ускользает куда-то.

Кэкстону же Блейк сказал:

— У мистера Бастмана личная воздушная яхта, которая, по всеобщему мнению, гораздо удобнее, чем государственная: так что он отвезет нас завтра в Лейксайд.

 

18

Процессия, направлявшаяся на следующий день в Лейксайд, состояла из прекрасного корабля Бастмана, правительственного конвойного судна и большого корабля с операторами и репортерами, которые, очевидно, будут следовать за ними по пятам.

Внутри роскошный корабль Бастмана был размером с железнодорожный личный вагон. Кэкстон сидел на плюшевом стуле возле огромного окна, его беспокоило то, что он уже достиг своей цели. Неожиданное появление Бастмана было, в своем роде, все, на что он надеялся, когда упомянул Лейксайд.

Тем не менее он решил, что не будет тянуть попусту время, а попытается определить местонахождение нужного ему дома…

Здесь, как оказалось, была только одна проблема. Когда экспедиция добралась до Лейксайда и под его управлением пролетала над городом, он не мог найти ничего похожего на этот дом.

Он повторял себе, что холмы существенно не менялись. Трудно поверить, что кто-либо — строитель, комиссия по городскому планированию, военная необходимость, или что бы там ни было — тратил время, усилия или деньги на то, что бы сровнять с землей постамент подобный тому, на котором стоял тот дом в 2083 году.

Однако во всем Лейксайде наблюдалось только два основных холмистых образования. Кэкстон подходил к ним со всех углов — и преуспел только в том, что запутался. Ни с воздуха, ни с земли не было ничего, что напоминало бы то, что он видел когда-то. Конечно, прошло уже четыреста лет. На одной из вершин город построил музей, что было довольно глупо, как казалось очень раздраженному Кэкстону. Когда, справившись, он узнал, что музей был построен только сорок восемь лет назад, у него появилось болезненное подозрение, что это действительно было то самое место, и что тут в результате чьего-то идиотизма был конец его надеждам.

Они прилетели обратно в Нью-Йорк поздно вечером. У Кэкстона было ощущение, что он, должно быть, выглядел дураком в глазах тех людей, которые весь день или по крайней мере время от времени смотрели на него со своих настенных экранов. Он не мог представить, что кто-то еще интересовался гостями из прошлого до такой степени, чтобы продолжать уделять основное внимание такому скучному событию, как путешествие в поисках неизвестно чего.

Тем не менее, когда у него в тот вечер брали интервью по телевидению, журналисты, казалось, были настойчивы, принимали его серьезно и были чрезвычайно заинтересованы его утверждением о том, что невозможно найти за время однодневного визита то, что он ищет. И поэтому он выразил свое намерение переехать на некоторое время в Лейксайд.

— Но что вы надеетесь найти, мистер Кэкстон? — настаивал собеседник.

— Не знаю. У меня такое чувство, будто я узнаю, когда увижу это.

Собеседник улыбался.

— Мистер Кэкстон, вы определенно захватили воображение нашей довольно поразительной эры этим своим мистическим сном. Он до некоторой степени напоминает древний поиск Святого Грааля, мы, — он взглянул на камеру, — будем держать наших зрителей в курсе. Удачи, сэр.

Он протянул руку, и Кэкстон пожал ее. По пути в комнату он подумал, «Мой поиск — поиск бессмертия, и вести я его буду с тем же фанатизмом, что и древние крестоносцы. Даже…» Ему вдруг пришло в голову, что если исходить из того, что знал диктор о его цели, это сравнение было неудачным и даже лишено вкуса. Но с его действительной, скрытой целью некоторое сходство было. Потому что те искатели древности пришли к ужасному пониманию того, что человек смертен, так что для своего времени по-своему они сделали то, что он делал сейчас. Было это их безумием? Он всегда так думал. А его? Было или нет, в любом случае, сдаться было невозможно. Что еще делать? Вернуться на Центавры — совершенно не хотелось. Обживаться в двадцать пятом веке? Нехотя он согласился с Блейком и Ренфрю, что это было невозможно, легче не будет. Они были, как эмигранты из очень отсталой страны, а такие селились в каком-нибудь месте рядом с себе подобными. Только такого места для эмигрантов времени не существовало.

В тот вечер, пока Блейк и Ренфрю наблюдали за ним, не говоря ни слова — некоторое время — Кэкстон уложил свои вещи. Ощущая на себе их взгляд, следующий за каждым его движением, он чувствовал себя бесконечно глупо, и тем не менее был настроен решительно. Именно Кэкстон наконец нарушил молчание.

— Я на несколько дней уеду. Надеюсь, вы не будете возражать.

Двое обменялись взглядами, а затем Ренфрю подошел к тому месту, где Кэкстон склонился над своим чемоданом, и положил руку ему на плечо.

— Мы едем с тобой, приятель. Нед и я можем выбраться из Лейксайда так же легко, как и из любого места. О'кей?

Это был еще один из тех сумасшедших, эмоциональных моментов.

«Ради Бога, — подумал Кэкстон, сдерживая слезы, — если я не поостерегусь, то скоро разрыдаюсь, как женщина, и расскажу им всю эту безумную историю».

Они двинулись в Лейксайд.

Бастман отправился с ними.

— В конце концов, — сказал он, — я независим и богат. Так что я в вашем распоряжении. Делать что-то другое мне не хочется.

Кэкстон это мрачно обдумал. Становилось ясно, что даже «оппозиция» во Дворце Бессмертия не собиралась устраивать ему легкую жизнь.

 

19

В последующие семнадцать дней в дневнике Кэкстона — если бы у него хватило терпения вести его — можно было бы прочесть:

В течение недели каждый день ездил на Пиффер-Роуд. Сейчас это часть Центр-Востока 42, который состоит из длинного торгового ряда, тянущегося на тридцать семь с половиной миль откуда-то с севера от Бульвара Уорвик к Кисслинг-Драйв. Здесь семьдесят три города такого типа. Это то, что имел в виду Касселехат, когда сказал про возврат к городской структуре. В Центр-Востоке 42 я не нашел следов Дворца Бессмертия.

…Середина второй недели. Удалось ускользнуть и нанять одну поисковую фирму на поиск владельца всех домов на двух холмах в Лейксаиде. Это займет несколько дней.

…Так, выяснилось, что некая семья Магольсон владела одним из домов, пока собственность не была передана музею. И что в каждом поколении главу семьи Магольсонов звали Дэниелем. Поисковая фирма идет сейчас по следу семьи в этом поколении. Они рассчитывают, что адрес для меня будет у них завтра или послезавтра. То ли это? Нашел ли я Обладателя из основной дворцовой группы? Надеюсь, что да. Ренфрю и Блейк потеряли покой.

В тот вечер, когда у него появилась эта мысль, Ренфрю и Блейк пригласили пойти его куда-нибудь в бар. Кэкстон пошел, но было как-то неудобно. Что-то в их поведении было…

В полумраке бара они подняли бокалы по предложению Блейка и выпили за красивых женщин всех времен. Отпив из своего стакана, Блейк поморщился и сказал:

— Как мы сейчас можем предположить, человеческий запах отражает пищу, которую употребляют люди. Так, китайские собаки нашего времени яростно лаяли на белых посетителей и не обращали внимания на китайских путешественников, которые предположительно ели то же самое, что ели и в этой деревне. Так что, может быть, мы и не захотели бы близко общаться с женщиной шекспировских дней и захотели бы оставить Клеопатру Цезарю и Марку Антонию. Очевидно дело здесь не в ванной. Большое количество одеколона помогает, но, похоже, нам придется еще несколько месяцев подвергать свои клетки нынешней диете, прежде чем мы наконец сольемся с всеобщим запахом.

Он замолчал, и Кэкстон, начавший испытывать облегчение — разговор пока что, казалось, очень отличался от предыдущих — воспринял слова Блейка по их поверхностному смыслу. Он сказал:

— Я немного изучал это. Думаю, что дело в удобрениях, которыми пользовались тогда и сейчас. В старом Китае, вспомните, человеческим шлаком тщательно сдабривали почву, результаты, с точки зрения западного человека, были тошнотворны. Здесь же они применяют химические составы, которые были не известны в наше время.

Он уже собирался было дать более подробное описание, когда заметил выражение глаз Ренфрю, и остановился.

— Что случилось? — спросил он.

Блейк раскрыл было рот, чтобы снова сказать что-то, но Ренфрю, положив руку ему на плечо, остановил своего друга и сказал с улыбкой:

— Помните, когда вы оба предложили мне свои деньги. Я сказал, что думаю…

Кэкстон почувствовал, как у него изменилось лицо.

Он забыл.

Подарок в два с половиной миллиона от правительств четырех обитаемых планет Центавры был, очевидно, третьей частью той суммы, которую Ренфрю вложил за них правительственными облигациями пятьсот лет назад. Тогда вышел закон, санкционировавший такой долгосрочный вклад и, конечно, это был произвол со стороны правительства — делить этот вклад поровну на оставшихся путешественников во времени. По праву все деньги принадлежали Ренфрю.

Вскоре после того, как был выяснен источник этих щедрых денег, Блейк сразу же предложил свою долю Ренфрю и, после мимолетного колебания, это же сделал и Кэкстон. К его разочарованию, Ренфрю не стал сразу отказываться от предложенных денег. Тогда он с улыбкой сказал:

— Давайте оставим все как есть. Но у меня есть одна мысль, и я попросил бы вас обоих принять участие в довольно солидном финансировании. Если это осуществится, тогда я возьму чек. В противном случае, забудьте это.

Что было очень великодушно. Но это все же оставило деньги не Кэкстону.

Теперь, приготовившись к худшему, он думал: «Мне придется делать расчеты?»

Ренфрю продолжал:

— Я рад вам сообщить, что дело сработало. — Он нежно улыбнулся Кэкстону. — За последние недели, что вы осматривали город, Нед и я приценивались к супер кораблям. Ну, мой друг, — он вытащил руку и этим магнитным касанием легонько схватил Кэкстона за запястье, — мы сможем приобрести один за пять с половиной миллионов. Так что…

Ренфрю отвернулся от Блейка в своем ликовании, взглянув на него, Кэкстон же заметил на себе и взгляд Блейка. Блейк делал кивающий жест головой, а глаза его умоляли Кэкстона согласиться с этой идеей, какой бы она ни была.

Ренфрю заканчивал свое предложение.

— Почему бы нам не выложить равные суммы и совместно не приобрести корабль, который мы с Недом выбрали?

Кэкстон делал быстрые подсчеты, деля пять с половиной на три, а так как треть была меньше того, что у него было более чем на полмиллиона, то это ничего не значило, это была такая же нереальная сумма, как и первоначальное количество, которым он все равно никогда не обладал.

На его личные цели оставалось еще достаточно. Если уж эта просьба ничего для него не значила, то можно было, недолго думая, соглашаться.

Практически он и не раздумывал — и не имел подозрений.

— Великолепно! — сказал он громко, слишком громко.

— Считайте дело сделанным. Даже…

Он вытащил свою чековую книжку и выписал чек Джеймсу Ренфрю на один и пятьдесят шесть миллиона. Размашисто подписывая его, он услышал, как Блейк рассказывал ему их планы.

Кэкстон смутно увидел, как Ренфрю взял чек. Но внутри него была ужасная пауза… Что он сказал? Какая поездка?

Блейк пылко рассказывал:

— Завтра мы проверим корабль. Да, он автоматический. Нет проблем. И потом, на следующий день, уезжаем.

Кэкстон смотрел на него, ничего не соображая. Затем не смог сдержаться:

— Ради Бога, куда мы едем?

Блейк с сияющими глазами ответил:

— Питер, это один из кораблей, который может добраться до Центавры за три часа, до Сириуса — около десяти и так далее.

Теперь он уже схватил Кэкстона за руку. Его взгляд искал глаза Кэкстона.

— Слушай, малыш, мы ведь здесь поиграли с вами в вашу игру. А теперь вы поиграйте в игру Джима — пару месяцев космического исследования. О'кей?

— Немного попутешествуем, — сказал Ренфрю. — Что скажете, дружище?

Он не сопротивлялся. Не мог сопротивляться. Пока не мог. Странно, но он все еще испытывал привязанность к ним обоим: не мог возражать их планам. Много раз он думал: «Это потому, что они любят меня, а я раньше этого не имел…» Но был еще и тот фактор, что если — если — ему придется остаться в двадцать пятом веке, тогда, возможно, он в них будет нуждаться больше, чем они в нем. В конце концов, они всегда были вместе. В этом отношении он определенно был вторым. Блейк всегда выберет сначала Ренфрю, а Ренфрю всегда будет, ну, ожидать, что Блейк выберет его первым. Но казалось верным и то, что они оба отдавали часть своей привязанности этому дрожащему, нервничавшему, напряженному, раздражительному, рассеянному потенциальному отступнику, этому странному запутавшемуся типу по имени Питер Кэкстон, обладающему степенью магистра двадцатого века и степенью круглого идиота, стремящегося к бессмертию. И потому что ему нужно было теплое чувство, которое они предлагали ему, он не мог ничего поделать — он делал то, что они хотели. Поэтому избежать этой исследовательской поездки в космос было нельзя.

Кэкстон остался в вестибюле отеля, пытаясь придумать, как он мог ускорить поиск нынешнего адреса Дэна Магольсона. Потому что, если он сможет пойти туда…

Что тогда? Он вдруг обнаружил, что зримо представляет вход во Дворец Бессмертия через дом Магольсона. И если он был там, то он проберется во Дворец и спрячется. А уж там… Планы его были смутны, ну да черт с ними. Он будет решать тогда, когда доберется туда, но где-то в подсознании у него была призрачная надежда на то, что он сможет договориться с Обладателями, и они позволят ему остаться, пока он делает усилия привести свои личные качества в соответствие с их требованиями.

Конечно, Кэкстон думал, расхаживая из угла в угол, что сможет стать — он криво усмехнулся — более мягким, нежным, более привлекательным Питером Кэкстоном. Трудно было представить такую перемену, но другие же были такими, так почему не он? И все же проблема никогда не была в нем. Его личные качества приобрели нынешнюю форму, пока он постепенно и довольно неохотно осознавал сумасшествие других.

«Может быть, они смогут изменить меня, но как, ради всего святого, они собираются изменить те миллионы сукиных сынов там, с которыми мне приходится иметь дело?» Его беспокойному разуму казалось, что его восприятие окружения должно быть затуманено, прежде чем он осмелится подвести своего опекуна.

Ближе к десяти вечера его лихорадочное возбуждение неожиданно утихло. Кэкстону это было знакомо. Своими мыслями он довел себя до изнеможения. Сейчас наступит период апатии и смирения.

Он уже поворачивался, чтобы подняться к себе в комнату, когда впервые вспомнил про Бастмана. Возбуждение мгновенно нахлынуло вновь, на этот раз более усталое, но достаточное, чтобы он направился в комнату связи и оттуда, из тишины, связался с человеком, который был врачом главной группы Обладателей. К тому времени, когда на экране показалось знакомое уже суровое лицо, Кэкстон был уже снова спокоен и готов со своим рассказом.

Рассказ это был типа благодарно-вас-за-все-надеюсь-мы-еще-увидимся-когда-вернемся-из-нашего-путешествия. Несказанным было: «Теперь сделайте же что-нибудь!»

Дальше произошло то, что где-то глубоко в подсознании породило почти невидимую надежду. Казалось, Бастман сильно опешил. Но он быстро оправился и проговорил волшебные слова:

— Ах, Питер, почему мне не прилететь за вами в отель, и нам не отправиться куда-нибудь поболтать. Вы согласны?

— Еще бы!

Кэкстон бросился в свою комнату. Рассовал по карманам браунинг, пару запасных магазинов, лазерорежущее устройство, купленное им в магазине, крошечный тюбик с пищевыми капсулами, газовый пистолет из двадцать пятого века и с полдюжины возбуждающих средств, предназначенных для поддержания пробуждающего центра мозга в состоянии готовности даже при работе центра сна. Одну таблетку он проглотил.

Было еще несколько средств, которые, как ему показалось в неожиданном приступе беспокойства, он хотел бы взять с собой. Но он боролся со страхом и держал свои защитные инстинкты… На крыше он появился менее чем за минуту до того, как машина Бастмана села на одну из площадок.

Дверь открылась. Бесшумно откинулся трап. Кэкстон, полный решимости, чувствуя, что его приняли, уже собрался подняться, когда увидел, что Бастман вышел ко входу и загородил его.

Бастман сказал решительным тоном:

— Ну, Питер, пришел час расплаты, а?

Слова эти были тихо произнесены человеком, который прекрасно знал, что Кэкстон его узнал, когда их знакомил Блейк. Он хотел, чтобы Кэкстон тоже знал это и, чтобы он понял, что то, что сейчас должно произойти, потребует решения.

Бастман был горд. Это было, возможно, то самое качество, которое выделяло его из других Обладателей. В своей гордости он смотрел на них как бы со стороны. Что спасло его от раскрытия в свои первые дни во Дворце — это улыбка. Позже он потеряет ее, но вначале он всегда улыбался, как будто он был с ними заодно.

А он не был. Он-то и заметил, что Клоден Джонс тоже стоял особняком. Что как не было дубликатов вероятности Камила Бастмана, так не было таковых и у Клодена Джонса.

Джонс, наблюдая за Бастманом, заметил отсутствие его вероятностей, но по природе он был мягким человеком и ему никогда не приходило в голову рассматривать это, как уязвимость Бастмана. Бастман же, изучая Джонса, понял с все возрастающим ликованием, что здесь-то и была их общая слабость, что он мог остановить все это безумие с вероятностью, нанеся удар по одной ключевой фигуре.

Питер Кэкстон и оказался тем человеком, которого он выбрал для нанесения этого удара. Он не ждал от Кэкстона никаких проблем. Потому что, конечно же, он намеревался произнести волшебные слова:

— Питер, это ваш путь во Дворец Бессмертия. Он также собирался сказать:

— Мне пришлось пропустить эти недели, так чтобы вы поняли, что они не собирались вас спасать, и что, фактически, они и не вспоминали о вас с тех пор, как вас выкинули.

Его дополнительные инструкции включали требование, что Кэкстон должен переодеться, чтобы подходить к двадцатому веку.

— Потому, что вы отправляетесь туда, Питер…

Как он и ожидал, Кэкстон, когда ему предложили выбор, почти из кожи вылез в своем желании принять его.

 

20

Пыль. Он сидел в пыли у грязной дороги.

Кэкстон обвел вокруг глазами, узнав наконец Пиффер-Роуд в серости двадцатого века. Где-то слева от него — он мельком заметил — был белый дом малыша Джимми. Вдали какая-то мужская фигура быстро двигалась по направлению к железной дороге дальше на восток…

«Так это я?» — с удивлением подумал Кэкстон. Желания проверить у него не было. Напротив того места, где он сидел, был забор, а сзади — дикость редконаселенной местности.

Повернувшись, он уставился на дорогу. Там невдалеке он увидел деревья и наполовину скрытый в листве и ветвях большой ржавого цвета трейлер.

Это подняло его на ноги. Должно быть это тот самый трейлер.

Он побежал мимо другого дома, мимо каких-то старых консервных банок, зарослей ив в канаве, отблеска застойной воды, затем, свернув на открытую площадку, усаженную деревьями, где стоял трейлер, он замедлил бег и, задыхаясь, быстро подошел к двери трейлера.

Как раз тогда, когда входил, он вспомнил, что Джимми потом расскажет про это, а это значило, что Джимми прятался где-то поблизости. Кэкстон не дал этому задержать себя. Потому что, как он тоже вспомнил по рассказу Джимми, едва он успел войти и спрятаться, как пришли хозяева.

Потому-то он и прошел в трейлер, веря, что все это правда. Спотыкаясь, он прошел крошечный коридор в заднюю кладовую, и как мог пригнулся, скрываясь из вида в углу.

Вдруг голоса. Мужской и женский.

Прячась здесь, Кэкстон думал, что могло бы произойти даже сейчас, если бы его поймали за руку прежде, чем он успеет что-то сделать. Он слышал, как мужчина сказал:

— Отправимся в четырнадцатый век.

Мужской голос мрачно продолжал:

— Ты заметишь, что иметь дело нам придется только с одним человеком. Так вот, ему пришлось выйти и провести тридцать или сорок лет, чтобы постареть, потому что у стариков значительно меньше влияния на окружающих, чем у молодых. Не хотел воздействовать на двадцатый век больше, чем он это уже сделал. Однако теперь ступай в кабину и заводи.

Вот этого момента и ждал Кэкстон. Он бесшумно вышел, разминая свою правую руку в перчатке. Он увидел мужчину, смотревшего в направлении двери, которая вела в переднюю комнату и в кабину. Сзади мужчина казался плотным, лет сорока пяти. В руках он сжимал два прозрачных конусообразных предмета, мерцающих тусклым светом.

— Хорошо, — сказал он резко, когда Кэкстон подошел сзади. — Отправляемся. А на будущее, Селани, не бойся, каким бы этот человек не казался ужасным. Что мне удалось сделать, так это обеспечить, что бы никто из той толпы никогда не мог подобраться к нам…

Голос его сорвался, когда Кэкстон схватил его за плечо и крепко сдавил над ключицей.

Крепыш стоял совершенно без движения, подобно человеку, пораженному невыносимым ударом. И затем, когда Кэкстон отпустил его плечо, он медленно повернулся, и его взгляд остановился не на лице Кэкстона, а на его перчатке.

— Перчатки Разрушителя! — прошептал он. — Но как? Ведь репеллеры включены, мое специальное изобретение, которое предохраняет меня от приближения любого Обладателя! — здесь он впервые взглянул Кэкстону в лицо. — Как вы это сделали? Я…

— Отец! — это был голос девушки, чистый, испуганный, из кабины. Голос стал ближе. — Отец, мы остановились где-то около 1650 года нашей эры. Что произошло? Я подумала…

Она остановилась в дверях, словно испуганная птица, высокая, стройная девушка девятнадцати лет, вдруг показавшись старше, серее, когда она увидела Кэкстона. Взгляд ее метнулся в сторону отца. Она задохнулась.

— Папа, он не…

Крепыш безнадежно кивнул.

— Где бы мы ни были, в каком пространстве и времени, мы там. Но не это имеет значение. Дело в том, что мы потерпели неудачу. Бастман выиграл.

Девушка снова повернулась к Кэкстону.

— Как, вы же тот человек, — она замолчала, потом. — Разве не вас я видела в поезде сегодня? — она снова замолчала, качая головой. — Там было так много людей, но вы кажетесь знакомым.

Кэкстону было самому трудно сориентироваться и понять, что для этих людей он был незнакомец. Он узнал саму Селани, но нечетко. В самом деле, было очень трудно мысленно вернуться к этой поездке в поезде, к тому, что ему рассказал торговец Келли. Кроме инцидента в поезде и краткой личной встречи с гораздо более старшей Селани во Дворце Бессмертия, это было все, что он помнил о девушке.

Неожиданная мысль встревожила Кэкстона. «Я сделал это, — подумал он, — с двумя людьми, которых я не знаю и которые не знают меня».

Он вспомнил сейчас, откуда возникло его ощущение ложного знакомства: утверждение о том, что в какой-то вероятности взрослая Селани была его женой, отпечатало ее личность у него в голове. Все остальное ему говорили другие, и он не помнил об этом, если говорить о его личном опыте.

Эти разнообразные мысли вспышкой пронеслись в его голове, когда он стоял здесь, внутри трейлера, и пристально смотрел на девушку и ее отца. Наконец, он ответил на ее вопрос.

— Да, — сказал он, — я следовал за вами, ибо это мой путь во Дворец Бессмертия.

Девушка смотрела на него.

— Ох, глупец, — прошептала она. — Вас обманули. Вы обречены вместе с нами.

Взглянув на нее в ответ, Кэкстон почувствовал внутри внезапную слабость. Он вспоминал, что Бастман не сказал о том, как он будет спасен. Другие уверения старика вдруг показались менее значительными, потому что Кэкстон некоторым образом предполагал, что этот трейлер использовал Дворец для своего путешествия во времени. А это было явно не так.

Прежде чем он смог открыть рот, чтобы что-нибудь сказать, девушка сказала:

— Он не может вызволить вас раньше 1977 года, потому что никто кроме моего отца не знает, как попасть в этот период, а вы только что уничтожили его способность передвигаться во времени. Мы находимся где-то в середине семнадцатого века, а в этом периоде нет ничего, что могло бы пригодиться для путешествия во времени.

С каждым сказанным ею словом сердце Кэкстона обрывалось все ниже. И, когда она наконец закончила, он был на самом дне отчаяния.

1650 год нашей эры — примерно в центре Америки. Кажется тогда — он не мог вспомнить точное время — ни один белый не забирался так далеко вглубь материка. С этой мыслью память у него провалилась.

 

21

Первое, что увидел Кэкстон, очнувшись, это как девушка отворачивалась. На глазах ее были слезы, когда она открыла внешнюю дверь и спрыгнула на зеленую траву.

Первым движением его было последовать за ней, попытаться хоть как-то исправить ситуацию. Однако он был не тот человек, который когда-либо доверял подлинной сути женщины. Поэтому он помялся, а затем сказал ее отцу:

— Это правда? Мы застряли?

Не поворачивая лица, старик одними глазами посмотрел на него.

— Проблема в том, — сказал наконец Джонс, — что я, как экспериментатор, не участвовал в эксперименте. И дочь я также попросил воздержаться от участия с тем, чтобы она могла помогать мне. Да, она отправлялась в некоторые вероятности, но всякий раз — по моей просьбе — она быстро заканчивала все дела и снова сливалась в одного человека. Так что, как вас там, вина сегодня на мне. Ибо из-за моего упорства и ее верности, и еще потому, что охват времени, в котором функционирует Дворец Бессмертия, действует только с 9812 г. н. э. и обратно до 1977, но не до семнадцатого века — ни у Селани, ни у меня нет никакого места, куда мы можем пойти. Так что, теперь мы здесь. И я не вижу выхода.

Для Кэкстона это было слишком много, чтобы ухватить все детали. Но вывод был ясен. С дрожью подошел он к открытой двери, спустился на землю, и отважился войти в мир буйной зелени.

Он увидел, что девушка забралась туда, что в двадцатом веке было небольшим лесистым холмом. Здесь, на холме, не было деревьев, и хотя у него не было ясной цели, связанной с ней или с общей ситуацией, он тоже пошел туда и наконец стоял рядом с ней.

Помня об индейцах, он лишь мельком взглянул на девушку: вместо этого он смотрел на простиравшуюся вокруг землю. Ему было удивительно трудно уловить все, потому что постоянно мешали ассоциации с Пиффер-Ро-уд.

Но ветер, дувший в лицо, был в настоящем, а не из прошлого. И воздух был кристально чист, кроме слабой голубой дымки, которая наполовину скрывала далекий холм. На всем протяжении между тем холмом и этим на земле не было абсолютно никакого движения — ни животного, ни человека. Несколько птиц летали вдали, но слишком далеко, чтобы определить их породу.

Еще вверху были облака, и ветер на той высоте, должно быть, был гораздо сильнее: облака двигались по небу с видимой скоростью.

— Ну, — сказал Кэкстон, с облегчением, — сегодня нам не придется защищаться.

Девушка стояла к нему спиной. Не поворачиваясь, она сказала:

— Мистер… Как вас там, первые индейцы, увидевшие белых, были дружелюбны. Так что не стоит искать угрозу там, где ее не может быть.

Вполне вероятно, однако Кэкстон подозрительно относился к идеалам молодых людей, потому что среди них много было и довольно противоречивых. Ее замечание подразумевало ненасильственное учение, предполагающее, что раз сами они отвергают насилие и не прибегают к нему, то имеют право судить о человеческой истории. Тем не менее, когда он заговорил, тон его был ревнивым.

— Все равно, ведь индейцы воевали между собой до прихода белого человека. А зовут меня Питер Кэкстон.

Говоря это, он пристально глядел на нее. Однако узнала ли она имя, не было видно ни по ее спине, ни по тому, как она держала голову.

Кэкстон был сбит с толку.

«Что ж, — решил он, — еще не время для выяснения столь отвлеченных вопросов». Он был главным злодеем этой трагедии — вот что имело значение. Вот это он должен каким-то образом исправить.

— Мисс Селани, — начал он запинаясь. — Кажется я совершил серьезную ошибку в суждении. Я не только совершил губительный поступок против вас и вашего отца, но и сам ошибся, поверив…

Его оборвали.

— Мистер Кэкстон, — сказала женщина, — лучше бы вы не извинялись. Глядя на эту ситуацию, создавшуюся по вашей милости, я очень хорошо представляю, что в конце концов может ожидать из всего этого мужчина. Так вот я сразу хочу внести ясность, мистер Кэкстон — клетки вашего организма некоторым образом отражают дурное состояние вашего тела, и поэтому вы и я — здесь — никогда не будем иметь личных отношений. Это понятно?

Это было так прямо и неожиданно, что Кэкстон побледнел. Прежде, чем он смог оправиться от ее слов, или даже обдумать значение сказанного ею, она повернулась и быстро спустилась с холма.

Когда он смотрел на нее, появился страх, что она войдет внутрь трейлера и закроет перед ним дверь. И они с отцом уедут, оставив его в этой пустынной прерии. Он побежал по склону за ней. Она, должно быть, услышала его, потому что замедлила ход. Он обогнал ее и дошел до дверей первым. Огромным внутренним усилием он сдержал этот неожиданный страх, сдержал настолько, что открыл дверь и подождал ее, а затем, все еще задыхаясь от непрерывной нагрузки, вошел вслед за ней, в безопасность.

Затем ему стало стыдно самого себя. Но это чувство просто наложилось на остатки его внезапного страха. В центре комнаты напротив дверей стоял табурет, и Кэкстон сел на него, еще больше стараясь удержать свое дрожащее тело.

Он заверил себя в том, что они, кажется, не боялись его. А это было удивительно, потому что насколько они знали — он был преступник. Ни страха, ни тревоги, ни волнения, что он мог причинить им еще больший вред. Девушка, кажется, принимала его за джентльмена, которым можно управлять женским отказом.

Кэкстон зрительно представил их троих здесь, в этой дикой Америке более чем за тридцать лет до появления белых: все это время она будет, предположительно, неприкосновенной королевой, а он — недостойным крестьянином, которому лучше и не мечтать ни о чем таком…

Прошло какое-то время, а буря эмоций не утихла. За это время девушка несколько раз проходила через среднюю комнату. Каждый раз она бросала на него взгляд и ничего не говорила. И каждый раз, когда она уходила, он слышал ясные и громкие звуки кухонной утвари, казалось, в дюймах от барабанных перепонок. Наконец девушка вышла. — Обедать, мистер Кэкстон, — сказала она. Он пошел без слов. Там был крошечный столик, накрытый на троих. Селани указала ему в дальний конец. Ели молча. Отец сидел напротив Кэкстона, но глядел на стену мимо него. Девушка чувствовала себя за столом легко и свободно. А Кэкстон уже съел половину, когда понял, что в голове у него беспорядочно проносился набор мыслей. Первая мысль: «Обед! Уже так поздно?» Он вспомнил, что видел солнце, когда стоял с девушкой на вершине холма, но не мог вспомнить в какой части неба оно было. По зелени листвы и травы, он понял, что это была середина или конец весны и что это был теплый день: значит, солнце описывало дугу фактически в зените. Поэтому, когда они были снаружи, оно должно было катиться к западу.

«О'кей! — подумал он устало, — значит я в самом деле самый худший наблюдатель. Я человек, который постоянно находится в таком возбуждении, что ему все равно — день или ночь, дождь или солнце…» Кроме того, понял он уныло, у него сейчас будет масса времени понаблюдать за такими мелочами природы.

Годы, даже десятилетия — правда, ограниченное их число. Потому что, конечно — он засмеялся молчаливым, мрачным, глубоко внутренним смехом — это был конец поиска бессмертия Питера О. (то есть — осла) Кэкстона. Интересно, знал ли Бастман, что этот трейлер мог пройти в более раннее время, чем того позволял временной охват Дворца Бессмертия. В это было трудно поверить, потому что дело в том, что Бастману ведь нужны помощники. Его группа была очень маленькой, состоящей, очевидно, из одного человека: его самого.

Обед завершился несколько менее молчаливо, чем начался. Когда Селани стала убирать со стола, Кэкстон подошел к ней и спросил:

— Разрешите помочь?

Но она отказалась, покачав хорошенькой головкой.

— Нет, спасибо, мистер Кэкстон. Ваша комната в задней части трейлера, и я бы была признательна вам, если бы вы вышли туда или на улицу.

Так как он не собирался выходить на улицу, Кэкстон удалился в заднюю комнату и там обнаружил, что деревянная настенная кровать была разложена и занимала все место в комнате. Дверь, к счастью, была выдвижной, и он быстро заперся, удивляясь, как можно дышать в таком тесном пространстве. Дышать можно было превосходно. Причем было непривычно тихо.

Его собственный опыт говорил, что вентиляция производит слабый шум. Заинтересовавшись, он начал пробный поиск вентиляционной системы, но хотя он и чувствовал движение воздуха по комнате, оно было недостаточно прямым, чтобы его источник располагался в таком маленьком пространстве.

Наконец, он лег на кровать и собрался вздремнуть после обеда. Но, когда он разлегся, надеясь дождаться прихода сна, он внезапно вспомнил, что на обед был бифштекс: запасы их кончались, потом ему придется стать охотником и добытчиком. «Что станет потом, — подумал он, — моя прекрасная леди, с твоей отчужденностью, когда я стану мужчиной, добытчиком в первобытном мире?»

«Вот как это все начиналось, малышка. В те дни еду было трудно достать, и женщины держались мужчин, которые могли пойти и добыть ее. Ты хочешь сказать, что думаешь, я буду напрягаться без женского общества в качестве справедливой награды? Если ты так думаешь, ты…»

Только это он и успел подумать. И тут, откуда-то близко — не из трейлера — он услышал резкий хлопок. Прошло какое-то время, потому что он не привык к этому звуку, прежде чем он понял, что это — выстрел!

Кэкстон сел, свесил ноги с кровати и наткнулся на ящики. Их содержимое рассыпалось вокруг, пока он искал под кроватью туфли. Наконец он надел их, не зашнуровав, поднялся и перешагнул через кровать к двери. Забыв, что она выдвижная, он несколько раз дернул ее, думая, что она заперта.

Потом открыл дверь и неуклюже побежал, наступая на шнурки, через следующую комнату к входной двери, которая была закрыта. Открыв ее, он с облегчением увидел, что еще светло.

К нему, по тому, что позже — гораздо позже — станет Пиффер-Роуд, шла Селани. В левой руке она несла винтовку, а в правой болталась со свисающей вниз головой птица, размером с крупного голубя, только коричневатая по цвету. Кэкстон, чрезвычайно слабо разбиравшийся в птицах, тем не менее догадался, что это была куропатка, или степная курица, или, возможно даже, какая-то разновидность фазана.

Когда девушка подошла к нему, она протянула птицу ему, чтобы он посмотрел.

— Я увидела, как она села недалеко от кустов, — сказала она весело, — и вот подкралась к ней — так что всем нам будет, что поесть на завтрак.

Она добавила все тем же счастливым голосом:

— Я назначила себя охотницей, поваром и вообще добытчицей. Будет чем заняться.

— Н-но, — Кэкстон уселся на траву, завязывая шнурки. — Но, что делать мне?

Девушка пожала хрупкими плечами.

— Такие мужчины, как вы, склонны к философии, — сказала она. — Несколько примитивной, несколько бесконечной, но тем не менее. Так что продолжайте в том же духе, — закончила она.

Выдав это небрежное суждение, она прошла в трейлер. Так как дверь оказалась открытой, Кэкстон оставался на месте.

За эти несколько минут на улице стемнело, на небе стали видны звезды, их становилось все больше. Когда он лежал и смотрел на них, где-то завыл койот. Кэкстон, ни разу в жизни не видевший койота, узнал тем не менее его вой по описаниям, которые он читал. Что его напугало, так это то, что животное несомненно просто издавало звуки, но для его ушей и для чего-то в его мозгу это звучало очень мрачно. Впервые он вспомнил, как один друг — нет, он сознательно исправил слово: знакомый (у него не было друзей) — однажды сказал ему, что в Северной Америке нет по-настоящему опасных зверей. Остерегайтесь медведей, что означало просто свернуть и держаться подальше… и ничего больше. Кугуары не нападали на людей — люди сами нападали на них. У них был такой особый, дружелюбный интерес к людям, что подпуская людей к себе, они, не шелохнувшись, позволяли убить себя. Обходи гремучих змей, не стой на пути стада бизонов — и все. Ничего больше на целом континенте не было опасным для взрослого человека.

«О'кей, — подумал он в раздражении, — так значит я должен философствовать, значит великий и удачливый охотник не заставит ее передумать».

Снова улегшись на кровать, он, наконец, понял, что ему стало легче.

Это был их — его — первый день в середине семнадцатого века, в центре того, что когда-то станет Соединенными Штатами.

День второй!

После завтрака, поглощенного Кэкстоном молча, он пошел к себе в комнату, так как все еще не хотел доверяться им, оставаясь снаружи, в то время, как они оставались здесь, и лег на кровать, подумать над тем, что ему нужно сделать со своим временем. Минуты шли, а он ничего не мог придумать. Нужны один или два разговора с мистером Джонсом: как действовала перчатка? Каким образом она ему повредила? Как получилось, что Кэкстону не повредило тогда, когда его схватили за локоть с такой же перчаткой?

Потом ему пришли в голову еще несколько вопросов, пока день тянулся, а он продолжал лежать: что было известно о Дворце Бессмертия? Как долго там были Обладатели?

И это все. Теперь это были абстрактные вопросы. Временной охват был в будущем, вне их досягаемости. Любой вопрос об этом был академичным, интересным только потому, что у него сильное любопытство. Но ни один из ответов, либо Джонса, либо его дочери, не имел практического применения.

Кэкстон зрительно представил будущее, состоящее из пяти, может шести разговоров с Джонсом и случайных оскорблений от Селани, и был потрясен… «Боже, — подумал он, — тут нужен секс. Без этого я убью себя».

С этой мыслью, где-то в полдень, он встряхнулся и вышел из комнаты в поисках девушки. Внешняя дверь была открыта, и он обнаружил, что Джонс взял странного вида металлический стул и усаживался на него в тени около трейлера. Что было странного в этом стуле, Кэкстону было не совсем ясно, но Джонс читал, откинувшись назад, и стул откидывался, так что он мог это делать с удобствами. Кэкстон решил, что надо будет рассмотреть это механическое изобретение. Но это потом.

— Где ваша дочь?

— Она пошла поохотиться, — небрежно ответил Джонс, тело его шевельнулось так, что показывало, что он не хочет, чтобы его беспокоили. Взгляд его оставался прикованным к книге.

Поохотиться? Кэкстон прошел мимо сидящего на холм. Представив ее где-то там, в одиночестве, он испытал некоторую тревогу. К тому времени, когда появилась эта мысль, он уже был на вершине и глядел на просторы. Хотя он осмотрел весь горизонт, ее нигде не было видно.

Сначала он решил, что не может заметить ее маленькую, несомненно движущуюся фигурку, потому что смотрит вдаль. Словно он был в машине и искал, куда можно поставить ее. Даже на относительно близком месте часто не видно, что впереди есть даже два или три места для парковки. Таким же образом там были, как он вспомнил, небольшие долины, начинающиеся в миле или около того от него, и еще больше долин дальше, невидимых с того места, где он стоял.

Может она нашла ручей в одной из этих долин и шла вдоль него, рассчитывая, как он предположил, что какое-то супер оружие защитит ее от банды индейцев. Однако если индейцы заметят ее, то скорей всего они нападут внезапно, прежде чем она успеет взяться за свое оружие. Бесшумно подкрадутся и схватят ее.

Он снял пальто, положил его на траву и сел рядом, чтобы выследить девушку. Солнце спустилось к горизонту, но девушка ни разу не появилась ни в одной из долин. Самое меньшее, чем через час, он начал сомневаться в своей памяти… ведь он прошел значительные расстояния. Может быть, те долины были гораздо дальше, чем он думал, когда исследовал их в двадцатом и двадцать пятом веках.

Наконец положение снова стало невероятным. Он ведь мог видеть на целых 5-8 миль во всех направлениях — не могла же она зайти так далеко? В тревоге Кэкстон позвал Джонса:

— Я нигде не вижу вашей дочери, сэр.

— О, она взяла свой велосипед, — отозвался Джонс, — и у нее ее «Полет», так что с ней все в порядке, — ответив, он вернулся к своему чтению.

Из Кэкстона словно выпустили воздух. Конечно. Как он мог забыть? Эти люди имеют доступ к далекому будущему. «Велосипед», возможно, был так же бесшумен, как «Полет», и может тоже мог летать.

Он поднялся. Надев плащ, он спустился с холма к трейлеру. Услышал он ее где-то через час. Мгновенно почувствовав облегчение, Кэкстон поспешил к двери. Стоя в дверях, он увидел «велосипед». Это было трехколесное устройство, и Селани в шортах, в ремнях и с «Полетом» сидела верхом. В тот момент, когда Кэкстон увидел устройство, она все еще была в нескольких футах над землей: ясно, она могла летать. Тем временем машина изящно села на траву. Селани легко сошла с «велосипеда» и по очереди достала из просторного багажника, прежде скрытого от глаз, семь уток, еще три точно таких же куропатки, каких он уже видел прошлым вечером, и еще кроликов.

Оставив дневную добычу на земле, Селани откатила машину за трейлер и сделала три вещи. Нажала на какую-то кнопку, на трейлере, потому как на стене трейлера появилось отверстие. Еще одна кнопка, и велосипед сам начал складываться. Это было удивительное складывание, потому что около минуты спустя он превратился в комнатную конструкцию из плоскостей, сложенных одна на другую, а его общий размер, казалось, был около двух футов в самых толстых местах. Все это Селани подняла, будто оно ничего не весило, и установила в углублении, открывшемся в трейлере, которое, когда она отступила, закрылось, оставив лишь едва видимую полоску.

Она быстро вернулась к тому месту, где Кэкстон собирал убитых птиц и кроликов.

— Отнесите их в переднюю кладовую, — скомандовала она. — Я почищу их после обеда.

— Буду рад помочь, — сказал Кэкстон.

Но она отклонила предложение, резко мотнув головой.

Таким был второй день.

На следующее утро, когда Кэкстон проснулся, трейлер был в пути.

 

22

Когда он одевался, ему все время приходилось держаться, чтобы не потерять равновесие. Наконец, он прошел вперед и нашел отца и дочь в кабине. Управляла машиной Селани.

Трейлер, как он увидел, медленно двигался по относительно — но недостаточно — ровным прериям. Кэкстон неловко уселся на заднее сиденье: прошло несколько минут прежде, чем женщина увидела его. Она тотчас сняла ногу с акселератора и большой трейлер резко остановился.

Селани сказала:

— Вы спрашивали меня как-то, что вы могли бы сделать, мистер Кэкстон. Я бы хотела, что бы вы повели, пока я готовлю завтрак.

Это походило на первый признак улучшения их отношений… Когда она поднималась из своего сиденья, он подхватил ее под локоть, чтобы поддержать… и она ничего не сказала. Как только она поравнялась с ним, он сразу же убрал руку. Затем подошел к месту водителя и скользнул за руль, ища на приборном щите знакомые приборы автомобильной кабины.

Увы, за исключением рулевого колеса, здесь все было по-другому, и им пришлось ему объяснять. Здесь было восемь ножных педалей, но он вскоре смог легко ставить ногу на две главные — тормоз и акселератор. Для чего служили остальные, ему не сказали, и он не экспериментировал. Селани ушла, как только его урок вождения закончился, и Кэкстон остался с ее отцом, сидящим на соседнем сиденье, а перед ним — мир без единой дороги, где каждый раз необходимо было выбирать лучший путь среди бездорожья. Сначала у него была смутная мысль расспросить мистера Джонса, но фактически это было невозможно. Вся его энергия и все внимание были отданы вождению.

Однако ему наконец удалось выдохнуть:

— Куда мы едем?

Худощавый Джонс покачал головой.

— Вам придется спросить у Селани, — сказал он. — Это была ее идея.

Через несколько минут, когда они остановились на завтрак, у Кэкстона появилось время обдумать это. Он решил тогда, что эта девушка принадлежала к доминирующему типу. Что делается — у двух мужчин даже не спрашивали мнения — ни о чем!

Однако за завтраком он задал сначала вопрос, который пришел ему в голову, когда объяснялось назначение педалей.

— Этот трейлер может летать?

— Да.

Кэкстон был поражен.

— Тогда почему мы не летим?

— Потому, что к сожалению, у нас ограничен запас энергии. — Неожиданно она покраснела. — Это единственное, за чем я позволила проследить мужчине — своему отцу, но по какой-то причине он все время не пополнял его, доверялся, я уверена, нашей, как он считал, совершенной оборонительной позиции, не думая, что Бастман убедит кого-нибудь вроде вас действовать против нас. И вот теперь у нас энергии на два дня полета или около года езды.

— Что это за энергия? — спросил Кэкстон.

— Нечто под названием аделедикнандер, — сказала она. — Вам это не известно. Очень мощный источник, но его необходимо постоянно заменять.

Значит, она не знает, что он был в двадцать пятом веке. Сидя здесь, Кэкстон вспомнил, как ему в 2476 году было неинтересно знакомиться с подробностями об аделедикнандере, и сейчас они расплачивались за его невежество и невнимание.

Однако — он просветлел — это давало надежду на улучшение его отношений с Селани. Неизбежно, наступит момент, когда они исчерпают механические ресурсы трейлера. «Чем скорей, тем лучше», — решил он. Имея в виду, подумал он мрачно, чем дольше поездка, тем лучше.

Так что его второй главный вопрос был:

— Куда мы едем?

Они ехали туда, сказала она, где будет легче найти еду.

— К горам, я думаю. Вчера я летала много времени, но увидела очень мало дичи.

Кэкстон молчаливо обрадовался, услышав это. У него было чувство, что поиски дичи будут постоянным движением. Он все еще думал об этом, когда Селани сказала:

— Если вы не возражаете, мистер Кэкстон, я думаю, надо взять отца и отправляться дальше.

Остаток этого дня и в последующие Кэкстон вел машину с довольной улыбкой и легким чувством. Он неизменно выбирал самые окружные пути, всегда обосновывая это необходимостью поиска наиболее ровных участков для маневрирования. Несколько раз Селани сидела рядом с ним. Каждый раз в этих случаях она заставляла его перелетать трудные места, подсказывая, что тем самым они сэкономят топливо. (Как управлять летающим трейлером, она показала в первый же поздний вечер). А однажды она сама забрала у него руль и перелетела через лесную местность, которую он намеревался объехать. Наконец, на тридцать пятый день пути она коротко сообщила ему, что с этого момента вести будет она.

На четвертое утро после этого, трейлер не возобновил путешествие. За завтраком Селани заявила: — Мы побудем здесь немного.

«Здесь», как обнаружил Кэкстон, выйдя наружу, оказалось предгорьями Скалистых гор — где-то, решил он, неподалеку от того места, где когда-то будет Колорадо Спрингс или Денвер, или, возможно даже, Пуэбло. Трейлер стоял у горного потока, ярко сверкающего на солнце. Стоя здесь и оглядывая гористую местность, Кэкстон внезапно увидел, что девушка вышла из трейлера и стоит поблизости.

Он обернулся, и она сказала, избегая прямого взгляда: — Мистер Кэкстон, я все думала о нашем положении здесь, в этой эре. И мне кажется неправильным, что нам с отцом приходится так близко общаться с человеком, который оказался причиной такого несчастья, и чье вождение — позвольте сказать откровенно — вдруг навело на мысль, что он пытался истратить наше топливо.

Выражение ее лица, когда она говорила все это, не было враждебным. На ней были широкие брюки и кофта. Брюки были красными, кофта белая — очень славно. Хотя и не враждебные, слова ее явились для Кэкстона страшным ударом.

Прежде чем он нашелся, что сказать, она закончила:

— Так вот, я думаю, а что если мы снабдим вас каким-то оружием, каким-то подобием палатки… и вы уйдете. И не имею в виду сегодня, а как только вы укрепитесь настолько, что сможете стать настоящим мужчиной.

Через довольно продолжительную минуту Кэкстон осознал, что главное чувство, владевшее им сейчас, было изумление. Куда он мог пойти?

Мысль эта была столь сильной, что он даже отвернулся от Селани и вновь уставился в этот отдаленный мир, словно ища подтверждения, что это действительно была необитаемая дикость. Девушка и он стояли возле стремительного потока, и все было диким и нетронутым, и самое убедительное — он помнил про все пройденные ими мили, про леса и реки, которые они пролетели. И, еще раз, какие могут быть сомнения: это была западная Америка перед приходом цивилизации.

Медленно он вновь повернулся к Селани. Интересно, ее отец был того же мнения? Он сомневался. Улыбка тронула его губы, когда ему в голову пришла неожиданная мысль: «Далеко не каждая женщина может сказать мужчине „убирайся“ при таких обстоятельствах».

И он высказал эту мысль вслух. Девушка чуть вспыхнула, но когда она заговорила, голос ее был ровным.

— У меня очень большой опыт, мистер Кэкстон, и потому, увы, мне слишком хорошо известно, какие мысли приходят в голову мужчине, склонному к паранойе. Так что, — она пожала плечами, — мне бы не хотелось снова оказаться в такой ситуации когда-нибудь в будущем.

У него перехватило дыхание так, что он не мог вымолвить ни слова. Он-то думал, что барьеры подняты, но был поражен жестоким значением приговора. Параноик!.. Она и правда решила расправиться с ним.

Тем не менее он наконец смог запротестовать.

— Послушайте! То, что я сделал, должно было доставить меня во Дворец Бессмертия. Я не вижу в этом, честно говоря, ничего плохого. По правде, это у вас не было права не пускать меня туда, когда я обнаружил его. Так что злодей — это вы, а не я. Но, — он почувствовал себя значительно лучше к тому времени, когда у него появилась эта мысль, — я не ощущаю в себе никакого беспокойства от вашей близости. Девушка холодно сказала:

— Ваши чувства сейчас не обсуждаются. Вас сюда не звали.

Это было все еще нападение и все еще безжалостное. Однако, он всегда умел сохранять самообладание с женщинами и каким-то образом оставаться спокойным, когда они совершали свои возмутительные поступки.

В данном случае это женское безумство вызвало в нем некоторое веселье. Как только это произошло, он снова почувствовал уверенность. Он сказал:

— В любое время, как только вы найдете способ, чтобы я смог отправиться в будущее, я буду рад уйти.

— Боюсь, — сказала она холодно, — такое решение будет невозможно — благодаря вам. Так что теперь, когда вам известно мое мнение, что вы предлагаете?

Он слишком долго обходился без женщин в 2476 году н. э. А теперь еще более месяца здесь. Так что он был готов. Он сказал:

— Есть два способа встретить будущее, и я могу заверить вас, что ваш — неверен.

— Мистер Кэкстон, — резко сказала Селани, — я не желаю выслушивать ваше решение.

Он не мог остановиться. Он сказал просто:

— Если с этого момента мы находимся в таком затруднении, вы становитесь моей женой. И я делаю всю тяжелую работу, что и должен делать мужчина.

Она засмеялась. Этот звенящий смех был бы музыкален, если бы не его язвительный, насмешливый тон, и он прекратился только, когда она сказала:

— Невероятно. Очевидно вы не знаете, мистер Кэкстон, что у вас постоянный неприятный запах,

Кэкстон почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Шок был тем сильней, что он совсем забыл. С его возвращением в двадцатый век, а затем в семнадцатый, воспоминание об этом печальном опыте двадцать пятого века ушло куда-то на дно его мира.

В таком тяжелом состоянии он словно в тумане видел, что она отвернулась от него и стала забираться на холм, возвышавшийся над стремительным потоком. Ее уход снял с него ужасное давление. Наконец он посмотрел на нее и подумал: «Она живой человек, со своими собственными потребностями. Поэтому, должно прийти время, когда даже я — с запахом и все такое — покажусь ей привлекательным».

Стоя здесь и наблюдая за тем, как она достигла вершины холма, он подумал, примет ли он — когда наступит это время, и она перестанет вдруг сопротивляться и изъявит желание, — примет ли он спокойно то, что она предложит. Будет ли он вести себя так, чтобы не направить все эти минуты, часы и месяцы ожидания, пока природа не образумит ее, против нее? Он мрачно подумал, что сможет. Но останется, с горечью понимал он, какая-то мысленная сдержанность. Вот поэтому-то женщина часто теряет уважение мужчины: потому что никогда не пользуется своими богом данными мозгами.

Горькие размышления прервались. Потому, что Селани поспешно бежала с холма назад. Скорость ее возвращения встревожила его… что-то случилось! Непроизвольно Кэкстон кинулся к ней. Она махнула ему, что бы он стоял. Через минуту она была рядом, задыхаясь.

— Индейцы, — сказала она. — Несколько десятков.

— Они видели вас?

— Думаю, да.

 

23

Когда они оказались в трейлере и закрыли дверь, Кэкстон язвительно подумал: «Как странно, что она убежала, как любой обычный человек… А где же эта высокомерная уверенность, с которой она так пренебрежительно говорила ему о миролюбии индейцев?»

Он дипломатично не высказал эти мысли вслух, а молча прошел вместе с ней к окну кабины — и сел рядом, когда около сотни индейцев бегом обогнули излучину ручья и остановились в смятении, бежавшие сзади почти свалились на своих товарищей. Некоторые даже упали, а нескольких столкнули вниз.

Прошло около десяти секунд. Кэкстон с легким потрясением обнаружил, что он перестал дышать. Ему понадобилось усилие, чтобы выдохнуть и вдохнуть. Наконец, он подумал: «Они выглядят точно так же как на картине Джорджа Кэтлина. Там за двести лет до времени знаменитого художника, одежда не изменилась… трудно себе представить такое в обществе, в котором нет научных и философских корней потенциального прогресса».

В этот момент мистер Джонс устроился на заднем сиденье. Он усмехнулся.

— Я включил мозговой звук. В конце концов, не хотим же мы, чтобы они тут рыскали или следили за нами.

«Мозговой звук», как он объяснил, создавал гул в голове, на которую он был направлен, что на самом деле означало, что он расстраивал внутреннее ухо ненаправленным действием.

Воздействие его можно было видеть за окном. Индейцы отступали. Сначала они повернули и медленно пошли прочь, словно стараясь сохранить свое мужское достоинство. Затем ускорили шаг, словно по общему согласию сохранение достоинства было заменено сильным стремлением выжить. И вдруг они резко бросились бежать и исчезли за излучиной. Через некоторое время Кэкстон вышел наружу. Он нервничал, но чувствовал, что это должен сделать он. Он забрался на холм и с его вышины заметил вдали нескольких отставших. К его облегчению, они все еще бежали.

Когда он спустился, Селани ушла к себе в комнату, Джонс все еще был в кабине. Кэкстон опустился рядом и спросил:

— На какое расстояние действует, э-э, мозговой звук? Джонс пожал плечами.

— В пределах видимости. Пока мы их видим. В конце концов мы же не хотим причинять вреда этим людям.

Впервые он показался дружелюбным. И Кэкстон, в голову которому неожиданно пришла идея, воспользовался такой возможностью и спросил про этот прибор.

— Можно уменьшить эту штуку, которая производит этот звук, до размеров ручного оружия?

Вместо ответа Джонс сунул руку в карман и осторожно вытащил оттуда крошечный металлический предмет. Другой рукой он схватил ладонь Кэкстона, разжал ему пальцы и положил туда этот предмет.

— Не направляйте его на собственную голову, — посоветовал он. Предмет был немногим меньше полудюйма в диаметре, и было немного трудно определить, какую часть можно «направлять». Но Кэкстон держал его на ладони точно так, как его положили, а затем осторожно нагнулся и внимательно его рассмотрел. При близком рассмотрении оказалось, что у него очень сложная конструкция, каждый выступ которой, по просьбе Кэкстона, Джонс ему разъяснил.

Устройство, казалось, было постоянно включено. Но оно работало буквально на линии видимости. Малейшая преграда кроме воздушной останавливала его действия. Даже клочок папиросной бумаги был непреодолимой преградой.

— Так что, если окажетесь снаружи и натолкнетесь на какое-либо животное, которое хотели бы отогнать, — сказал старик, — просто вытащите его из кармана, правильно направьте, и оно убежит.

Кэкстон был поражен этими словами.

— Вы даете это мне? — спросил он.

— Конечно. Это должно быть у всех нас.

Когда Кэкстон положил этот предмет себе в карман, он обнаружил, что в голове у него возникла грандиозная мысль.

— Несколько минут назад ваша дочь попросила меня покинуть трейлер — так как меня никто сюда не звал. И сейчас я впервые понял, как это сделать. С этим прибором я, возможно, пойду жить к этим индейцам.

Он выдавил улыбку, необходимую для того, чтобы скрыть свой хитрый мотив.

— В конце концов, — продолжал он искренним голосом, — было бы неправильно с моей стороны навязывать свое присутствие людям, которым я причинил вред, особенно когда ваша дочь, — закончил он вежливо, — сообщила, что у меня неприятный запах.

Старик кивнул.

— Я заметил, — сказал он. — Это запах продвижения во времени в одну сторону. Я еще удивлялся, откуда он у вас.

Кэкстон, открывший рот, чтобы продолжать свою хитрую игру, снова закрыл его. И так и сидел. Когда он вышел из шока, он обнаружил, что рассказывает Джонсу о своем пятисотлетнем полете на Центавра.

Когда он обнаружил это, он замолчал, испугавшись самого себя. В течение двух месяцев он успешно сдерживал потребность рассказать свою тайну. Не потому, что была какая-то причина. Просто у него было жизненное правило никогда ни о чем не рассказывать для того, чтобы просто рассказать.

Он забыл это. Это казалось незначительным. Он просто почувствовал необходимость выговориться.

— Запах времени? Помедлил, а затем:

— Селани знает?

Джонс помотал головой. В его глазах было рассеянное

выражение.

— Это, — сказал он, — было довольно длинное путешествие. Жаль. Вам придется прожить неопределенное число лет во Дворце, чтобы избавиться от него. Самое большое, я думаю — это сто лет.

— Почему вы не сказали дочери?

Джонс был изумлен.

— Зачем?

Кэкстон возмутился… Что с ним? Разве он не разговаривал даже со своими родственниками? Краткая вспышка гнева успокоилась. Он вспомнил, каким необщительным был Джонс: не было никаких сомнений, он вообще ни с кем много не разговаривал.

Внимание Джонса уже не было прямо направлено на Кэкстона. Настроение было что-то вроде — «Ну-ну, значит я все еще сталкиваюсь с последствиями своего эксперимента. Значит, Бастман прислал его из двадцать пятого века, чтобы погубить меня и мою мечту». Вероятности, скорей всего, будут продолжаться. Их было слишком много, чтобы Бастман смог их остановить. Но экспериментальный аспект был обречен. Джонс, удивляясь, покачал головой и подумал: «Как кто-то меньший может быть лучшим?»

Этот вопрос Клоден Джонс задавал себе много раз. Иногда, когда он оглядывался на созданных им всех ярких, удивительных Обладателей, и видел, какие они яркие и удивительные, и как они полностью превратились в Новых Людей, существование которых и было его мечтой о совершенстве, казалось невероятным, что они воспринимали себя такими, какие они есть, без всяких вопросов. Он также мог воспринимать их такими, какие они есть, и ценить их — и радоваться, что они не думают об этом. Но было также очевидно, что тот, кто не думает о себе, каким бы он ни был совершенным, тот не… что? Он не знал, что.

«Я не совершенен, — думал он, — но я могу думать о себе, а также бесстрастно наблюдать за ними. Так что я — экспериментатор, а они мои объекты. Но они лучше».

Он никогда не участвовал, Он наблюдал, как они весело уходили в миры вероятности, охотно создавая копии самих себя, и, казалось, иногда не беспокоясь о том, чем из этого получится. Клоден Джонс беспокоился. И никогда не делал свою копию.

Но они были лучше, свободнее, способнее, счастливее, умнее. Это было поразительно. Они были лучше. Но в своих исследованиях он узнал вещи, обнаружить которые у них никогда не было мотива — они просто жили этим: им не нужно было знать это — и поэтому его терпели, и каким-то любопытным образом его принимали, как наставника и лидера.

Точно таким же бесстрастным образом он изучал и Питера Кэкстона… шизофренический тип, как он заметил, по терминологии двадцатого века. Обладателями было определено, что двадцать процентов мужчин двадцатого века принадлежали к такому же типу параноиков, что и Кэкстон. Доминирующий, субъективный, эгоцентричный, на личном уровне неспособный понять другую точку зрения. Это был тип мужчины, который, как полагали Обладатели по своим изучениям истории, когда-то составлял еще больший процент. Уходя же вглубь веков — этот процент среди мужчин доисторического периода был около восьмидесяти. Никогда не было ста процентов. Никогда. Всегда находились некоторые люди, которых можно было бы убедить. На личном уровне тип Питера Кэкстона убедить было невозможно.

Мечтой Новых Людей было, чтобы в будущем не было Питеров Кэкстонов. И, конечно, чтобы не было Камилов Бастманов.

Поэтому Клоден Джонс с определенным сочувствием, на какое был способен, видел, что поиск Питера Кэкстона был невозможен. Обладатели, с этим его поиском, принять его не могли.

Однако, Джонс видел, что Кэкстон волновал его дочь… Может быть, от знания того, что они не могли выбраться отсюда. Возможно, зашевелился так долго спавший женский инстинкт. Исторически женщины общались с более субъективными мужчинами… такими, как Кэкстон. То, что эта женщина была его собственной дочерью, для Клода Джонса проблемой не являлось. В конце концов ей было четыреста тридцать девять лет и, как подсказывал ему разум, она была в состоянии позаботиться о себе.

Как только эти мысли полностью сформировались у него в голове, он поднялся на ноги с загадочной улыбкой. — Не уходите к этим индейцам, — сказал он, — пока я не смогу обсудить это с Селани.

Кэкстон, у которого и не было намерения никуда уходить, и чьей единственной целью упоминания обиндейцах было желание, чтобы об этом услышала Селани, пообещал, что не будет предпринимать поспешных действий.

Но дни проходили, и ничего не происходило, за исключением того, что Джонс стал более дружелюбен. В результате у них было несколько бесед, и Кэкстон узнал немного — совсем чуть-чуть — нового о Дворце Бессмертия.

О том, как произошел поворот во времени в ноябре 9812 года н. э. когда время пошло обратно до февраля 1977, а затем, предположительно, снова двинулось вперед. Но куда оно пошло после этого, они не поняли.

«Только, — подумал Кэкстон, — это не касается людей, запертых в семнадцатом веке».

В другой раз Джонс описал, как у Обладателей была надежда на то, что они смогут найти путь движения вероятности вперед, дальше 9812 года н. э.

— Я сказал им, что испытания, которые я провел, показывают, что нет никаких «потом», что — это все здесь и что единственное будущее — в вероятностях в этом обширном временном пространстве почти в восемь тысяч лет — между 1977 и 9812. Это и ничто другое является вселенной времени.

— Какие испытания вы проводили? — спросил Кэкстон, в котором моментально проснулся физик.

Улыбаясь, Джонс помотал головой. В другой беседе Кэкстон спросил:

— Как получилось, что вы ввели Бастмана в свой эксперимент?

— Точно так же, как туда попали и все настоящие Обладатели, — последовал ответ. — Небольшой процент людей обладают способностью проходить сквозь время. Это было мое огромное открытие. Как только я узнал движущую силу этого, я начал свой долгий поиск людей, которые обладают им. Тем временем в одну из своих трансформаций во времени я обнаружил Дворец. Так что я наконец был готов к великому эксперименту, потому что во Дворце я мог использовать людей, которые сами не были Обладателями.

— Позвольте разобраться, — сказал Кэкстон. — Здесь два момента. Первое — это то, что люди, которые умеют проходить сквозь время, естественно существовали в мире?

— Да.

— В результате вашей способности Обладателя, — продолжал Кэкстон, — и это второй, и отдаленный момент, вы случайно обнаружили Дворец Бессмертия?

— Верно.

— Дворец был пуст, когда вы нашли его? — спросил Кэкстон.

— Да. Пуст. Покинут. Мы могли подозревать, что им пользовались в течение долгого времени, а затем бросили. Для чего брошен? Ответа на это не было.

Немного позже в тот же день Кэкстон столкнулся с Джонсоном в коридоре трейлера. Джонс сказал:

— Ваш вопрос о Бастмане — с тех пор я все думаю о нем. В своем усердии он сделал несколько интересных открытий. Он первым заставил меня понять, что после долгого разделения все миры вероятностей могут слиться. Например, та вероятность 2083 года н. э., где вы были. Это была первая попытка моей группы создать идиллическую Землю, где все любят всех. Бастману понадобилось много времени, но к 2130 году н. э. он определил место всех — по крайней мере достаточного количества — металлических предметов и вернул их во Дворец. Когда два мира слились, была некоторая путаница, но ничего страшного не произошло.

Кэкстон пытался представить картину рассказанного Джонсом. Но «слияние двух миров» это было для него слишком. Подразумевалось, что большинство людей, за исключением некоторых вариантов, были в основном на тех же местах, пошли, по существу, по тем же направлениям и в момент слияния были точно в том же месте в обоих мирах вероятности… Мозг его здесь заколебался, но не смог найти точку принятия.

Те люди в том мире другой вероятности 2083 года в самом деле попытались помочь ему. Его истерия смущала людей, с которыми он сталкивался. Но, сейчас это было ясно, их преследование никогда не было угрожающим, и в конечном итоге он и ушел возможно потому, что они никому не насаждали своей помощи.

Кэкстон очнулся от своих личных мыслей и обнаружил, что Джонс ушел и скрылся в своей лаборатории. Кэкстон пожал плечами. Это были, как он понял, бесполезные разговоры. Все это не имело значения. Здесь, в 1650 все, что произошло в недосягаемом будущем, было абстрактным и бессмысленным.

На следующее утро он сидел за завтраком, все еще с этой пессимистичной мыслью в голове. На улице шел дождь с монотонным однообразным звуком, Кэкстон представил тысячу миль дождя там, на улице — и тридцать лет сплошного ничего здесь, в этом трейлере.

«Боже, — думал он, — лучше чем-нибудь заняться… но чем?» Его интересовало только будущее и поиск бессмертия. И, однако, может, ему лучше примириться с настоящим и в самом деле разыскать индейцев, как он и грозился.

Мысль была, как толчок. Он взглянул на девушку.

— Ваш отец рассказал вам о моем плане жить с индейцами?

Девушка повернулась и уставилась на него. Она казалась особенно свежей и молодой: Кэкстон почувствовал мгновенное влечение.

— Да, — сказала она.

— Хорошая идея, не так ли? Женщина молчала, затем:

— Что вы там будете делать? Кэкстон изобразил удивление.

— Жить нормальной жизнью, боже мой. Уговорю одну из женщин жить со мной, как…

Он остановился. Он чуть было не сказал — как однажды вы жили со мной.

Его мысль повисла в воздухе, он дрожал.

За все эти многочисленные дни стало очевидно, что это здесь, в трейлере, их первая встреча, и поэтому (впервые он подумал об этом) то время, — там во Дворце Бессмертия, когда он проснулся в постели рядом со старшей Селани, — должно быть позже.

Это означало, что раз было позже, значит они, должно быть, выбрались из этого трудного положения.

На его лице должно быть проявилась какая-то часть его страшного возбуждения от осознания этого. Селани сказала:

— В чем дело?

Дрожащим голосом он рассказал ей всё, настолько охваченный своим собственным внутренним беспокойством, что почти не заметил ее первую реакцию.

На какой-то момент в ее лице появилось что-то… Затем она несколько овладела собой. Это чувствовалось даже по голосу, когда она заговорила.

— Я не помню такую вероятность. Значит, это должна быть та, которую сотворил из меня Прайс без моего ведома. Я спрошу отца об этом.

Она посмотрела на него с тем же спокойствием.

— Вы случайно не сталкивались с отцом где-нибудь по пути?

— Нет, извините.

Надежда Кэкстона уже пропала от ее остужающего отношения и слов, но ее последний вопрос обеспокоил его. Он спросил, пораженный.

— С чего бы Бастман сделал такое?

— У него огромное чувство ложной гордости, — сказала она. — Я уверена, что он считал, что только у него чистые мотивы, так что, когда он обнаружил, что отец остался вне эксперимента, я уверена, что он должен был попытаться… — она замолчала. — Ну да ладно. Расскажите еще раз о том, что произошло между мной и вами.

Душа Кэкстона уже не лежала к этому рассказу. Тем не менее он дал ей отчет, на этот раз более детальный. Но во время рассказа он все время думал: «Я только мельком заметил борьбу между двумя противоборствующими силами во Дворце Бессмертия, даже хотя одной из сил был только один человек».

Он понимал, что его оценки были достаточно грубы.

Казалось, только человеческие существа могли дойти до ссоры, отделившей Бастмана от главной группы, занимающей Дворец Бессмертия. Безусловно, большего безумия нельзя было представить. Эти люди управляли поворотом во времени, где, какие бы ни были практические цели, время шло обратно. Они могли на себе перекраивать годы, собранные в главном потоке времени — переделывать их все время заново. И — невероятно — это стало делом насилия.

Это сильное чувство угасло, потому что, когда он закончил пересказывать увиденное во Дворце, у него появилась одна мысль, и он сказал:

— Хорошо. Теперь вы расскажите мне кое-что. Как получилось, что в той вероятности Селани вышла за меня замуж?

Девушка засмеялась.

— Мне, очевидно, придется попросить отца объяснить вам про вероятности. Тогда поймете.

— Но то, что я только сейчас рассказал вам, — сказал Кэкстон, разочарованный, — ничего не значит?

— Я поговорю с папой об этом, — сказала она, и голос ее снова окреп, — и он сможет объяснить вам и это.

После этих слов он вновь обнаружил себя в трейлере с монотонным шумом дождя, и с единственной перспективой тусклого будущего.

— Хорошо, хорошо, — сказал он устало, — а как насчет индейцев? Когда мне уходить?

Он замолчал, потому что девушка отвернулась, и его последние слова были обращены к ее уходящей спине. Если она и дала какой-то ответ на его вопросы, Кэкстон его не услышал. В мрачном настроении он поднялся, вернулся к себе в комнату и лег.

«Хорошо, — подумал он, — значит, это дельце не сработает. Так что, может, я правда пойду жить к индейцам».

Как бы он не пытался, он не мог действительно представить себе это.

Он забылся и проснулся от дождя. Снова заснул, а когда пробудился, опять шел дождь…

И он еще два раза пообедал под шум дождя.

И где-то в это время у него появилась фантастическая мысль, что им удастся выбраться из этого времени. Казалось абсурдным, что такая мысль могла вообще прийти ему в голову. Нет, не здесь, в этой дикости. Ибо, конечно же, не было пути из этой эры, в которой не было других цивилизованных людей, кроме их самих. Но мысль появилась. И все время возвращалась. И он все время говорил себе, что там, в 1970-х это тоже было невозможно — однако это случилось. Значит, если рассуждать таким образом, это могло бы случиться так же и в семнадцатом веке.

В ту ночь, в сумерках своей собственной крошечной комнатки, он лежал и спорил с рациональной, научной частью своего мозга, со своей подготовкой, как физика.

«Конечно, — сказал он себе со слабой улыбкой, — я только магистр наук… и хорошо известно, что магистрам еще дозволена крошечная доля сумасшествия». Они все еще могли раствориться в людях, даже рассматривать какую-нибудь случайную бездоказательную гипотезу, без — и это было важно — риска быть обвиненными в дилетантстве. Товарищ по колледжу, который вскоре вынужден был бросить учебу и искать работу, даже пытался убедить своих друзей, что статус магистра все же лучше, потому что любому магистру было дано право на развлечения.

Успокоившись таким образом, Кэкстон продолжал обдумывать невозможную мечту, которая так неожиданно вспыхнула у него в голове: обязательно должен быть какой-то способ вернуться в будущее.

Что, наконец, поразило его, так это то, что с подтверждением его настоящей цели пришла мысль о том, что ему надо прекратить изводить эту бедную девушку.

Дело в том, что не было логического основания для того, чтобы Селани Джонс удовлетворяла сексуальные потребности Питера Кэкстона, или любого другого человека, который ей не нравиться.

С этой мыслью внутри него что-то чрезвычайно расслабилось и как бы отпустило.

На этот раз, когда он спал, он не просыпался до утра. Он уже собирался перевернуться со стоном, когда обнаружил, что шум дождя прекратился. Поспешно одевшись, он вышел, дверь была открыта: в нее щедро брызгал солнечный свет.

Кэкстон осторожно сошел на траву, которая сверкала от росы, и увидел, что Клоден Джонс шел к нему вдоль разлившейся реки, бывшей прежде горным ручьем. Старик помахал рукой, и Кэкстон сказал:

— Где ваша дочь, сэр?

— О, она ушла, — сказал Джонс.

Странное выражение — для сообщения о том, что она улетела на своем велосипеде. Кэкстон почувствовал, как к нему вернулось его раздражение из-за Селани. Он покачал головой, думая: «Я туда, она сюда. Как раз тогда, когда я готов объявить мир, она куда-то исчезает… так что к тому времени, когда она вернется, кто знает, в какой я буду душевной тревоге?»

Затем смирился… «О'кей! Значит, она такая. Мне надо бы привыкнуть к этому».

— У Селани есть одна мысль, — продолжал Джонс, — что Бастман — именно он — подстроил так, что я, сам того не зная, попал в некий мир вероятности. Если это правда, то меня тоже можно спасти.

Разговор все больше терял смысл. У Кэкстона было впечатление, что его уводили в техническую болтовню, словно он понимал основные принципы и мог вспомнить недостающие детали. А он, конечно же, не мог сделать ничего подобного.

Он сдержал свой порыв вернуться в трейлер. Сдержал, потому что внутри, черт побери, делать было нечего. Наконец он устало подумал: «Хорошо, значит, я хочу остаться на улице и находиться здесь, когда она вернется. Было бы смешно не признаться в этом самому себе. Значит, продолжу разговор».

Вслух он сказал:

— Все это дело с вероятностями очень таинственно. Очевидно, я сам тоже там, в каких-нибудь мирах вероятности.

Джонс помотал головой.

— Не получится, — сказал он твердо. — Мы проверяли, когда вы спали, и очевидно то, что сказал вам Прайс — это правда. Вы были слишком стойки, и на вас фактор вероятности не подействовал. Я думал, что могла помочь собранная в ваших клетках энергия времени, но это не изменило ни одно из ваших проявлений. Очень жаль.

Кэкстон уже было раскрывал было рот, чтобы продолжить с еще одной собственной ассоциацией, когда его вдруг осенило: «В том, что он мне только что сказал, совершенно нет смысла. Я даже несколько минут не понимал ничего, что он сказал».

Кэкстон начал:

— Прошу прощения, сэр, кажется, разговор прошел совершенно мимо. Ничего, если мы начнем еще раз?

Джонс метнул на него изумленный взгляд. Кэкстон поколебался, затем:

— Что вы со мной сделали во сне?

Джонс уже был спокоен.

— Мы попытались слить вас, нынешнего, с одной из этих ваших вероятностей.

Он пожал плечами.

— Это не получилось, несомненно, по тем причинам, которые объяснил Прайс. Очень жаль.

— Слить меня? — отозвался Кэкстон. У него было ужасное ощущение внезапной слабости.

— Кажется, сейчас я об этом вспоминаю, — продолжал болтать Джонс. — Около пятидесяти лет назад в моей жизни… — Он извиняюще замолчал. — Я живу то во Дворце, то еще где-нибудь — прибавляю годы к своей жизни, а затем снова их отнимаю. К счастью, спешки никогда не было. Прошлое, знаете ли, всегда ждет тех, кто может вечно двигаться сквозь время… Ну так вот, — продолжал он, — мне напомнили, что Прайс отослал меня назад во времени и дал кому-то из своего отрочества еще до 1977 года, раннюю вероятность. Потом я подошел к этому же человеку, когда ему было тридцать — это в конце 1960-х — взял его и перенес дальше во времени и передал Прайсу. Позже Прайс рассказал мне, что они не могли соединить старшего с младшим в смысле индивидуальности, но, что младшего надо было слить со старшим, и что такое слияние на старшего не подействовало. После того, что вам рассказала Селани, я вдруг понял, что это должно быть были вы, — Он снова заговорил извиняющимся голосом. — Такие детали имеют обыкновение ускользать из головы.

Он замолчал.

— Во всяком случае, это пока остается проблемой. Прежде чем я слил Селани с той вероятностью, о которой вы ей рассказали, она предложила, чтобы я попробовал это на вас, но ваша не сработала, как я вам сказал. И это очень жаль. Понимаете, если она права в том, что Бастман создал из меня вероятность, потом, если бы я слился там, вы бы остались здесь одни. Селани это обеспокоило, — сказал Клоден Джонс.

 

24

Как долго можно стимулировать железы: страх угасает и переходит в апатию, только шок может возобновить остроту чувств.

Наконец, приговоренный взбирается к виселице и понуро стоит, не замечая даже мгновения, когда распахивается люк.

Подобное ощущение темноты обволокло разум Кэкстона на неопределенный период, после того, как до него дошел смысл слов Клодена Джонса.

Все это время Джонс продолжал говорить: в конце концов, отложилось из этого продолжительного монолога только: «…Если вы хотите рискнуть, нам надо спешить. Селани сказала, что даст десять дней, после чего сольет меня».

Это походило на чушь, но смысл, наконец, дошел. Кэкстон кивнул. Он впервые почувствовал неясную горечь. По крайней мере это было чувство, а не физиологическое опустошение. Чувство не принимало никакой формы, ни на кого не устремлялось: просто покоилось там, в его теле, как первое пробуждение сознания.

— Я приготовлю завтрак, — сказал он наконец. И добавил. — Я хотел бы также познакомиться с тем, как работает оборудование трейлера, раз я остаюсь здесь один.

Он повернулся и прошел внутрь. Он уже занялся тем, что обычно делала Селани с кухонной утварью, как его осенила новая мысль. Он не помнил, чтобы пошел искать Джонса, но он вдруг очутился в дверях лаборатории и сказал:

— Если вы сольетесь там с еще одним Клодом Джонсом, вы восстановите свою способность проходить сквозь время. Почему бы тогда не вернуться за мной?

— Это будет иной мир вероятности, — сказал Джонс, — поэтому я не буду знать, как сюда вернуться.

— Ради Бога, — взорвался Кэкстон, — это реальный мир. Вы должны вернуться к нему рано или поздно.

Последовало долгое молчание. Джонс выпрямился. Его серые глаза с крошечными темными пятнышками смотрели в загнанное лицо Кэкстона. — Питер, — сказал он трезво, — вы не понимаете. Реального мира нет. Вы, очевидно, не поняли всю громадность того, с чем мы имеем дело. Я думал, вы говорили Селани, что Прайс описал вам миры вероятности. Послушайте! Существует бесконечное число миров вероятностей. В этом одна из наших трудностей. Например, мы не можем найти временной поворот, когда оно предположительно снова идет вперед в 1977, и мы не можем найти ничего, что идет дальше после 9812, когда начинается поворот назад. Пока что, насколько нам известно, мир заканчивается четырнадцатым ноября 9812 года нашей эры в каждой вероятности.

Кэкстон в изумлении открыл было рот, чтобы сказать:

— Но это же смешно. Ведь очевидно, что Вселенная существует и дальше.

Он этого не сказал, потому что вдруг оказалось, что это не столь очевидно.

Наконец, ему пришло в голову логическое следствие, и он сказал:

— А как ваша дочь рассчитывает открыть эту случайную вероятность?

— О, — Джонс уже снова качнулся над длинным, призрачным ящиком, который стоял у него на полу трейлера. При вопросе Кэкстона, он еще раз выпрямился и сказал:

— Не знаю, сможем ли мы все это разъяснить вам. Есть два хода. Первый — это то, что сказал Бастман перед тем, как порвать с нами. Он сказал, что он сейчас — на то время — единственный Обладатель без какой-либо вероятности самого себя. Когда кто-то показал на меня, он просто многозначительно рассмеялся и отказался обсуждать это. Селани полагает, что у него параноидальная потребность свалить вину на меня и тешить себя тем, что исключительным условием был его идеал.

Глаза старика не хотели отпускать Кэкстона. Он спросил:

— До сих пор — все понятно?

С ним говорили, как с шестилетним, но, может быть, — Кэкстон кисло улыбнулся при воспоминании о смутном периоде с тех пор, как он впервые услышал об «отъезде» Селани — может быть, он заслуживал этого.

Джонс продолжал:

— Второе — это то, что одна из наших рассказала дочери, что видела меня в каком-то мире вероятности. Селани собирается разузнать у этой женщины, где это было. Женщины отправятся туда и сообщат все тому Клодену Джонсу, после чего он сольется со мной, и тогда он будет мной. В следующий раз, когда я вернусь в семнадцатый век, это уже будет в другом мире вероятностей: это будет в том, а вы — в этом. Так что лучше, если вы сделаете то, что я предложил.

Во рту Кэкстона появился привкус горечи от мысли: «Конечно. Селани мне ничего не должна. Так почему я переживаю, что она уехала?» Не то, чтобы ему ее очень не хватало, но он ругал себя за то, что докучал ей, когда, в общем, каждое его слово было ей неприятно.

Через час Кэкстон мрачно подумал про историческую параллель с отъездом Селани. Даже черная чума имела хорошую сторону для выживших. Неожиданно люди, у которых никогда не было никаких прав, которые никогда ничем не владели и у которых даже не было надежд на богатство — они вдруг стали наследниками остатков и целых владений.

«Ну вот, — подумал он, — для начала я получаю велосипед».

Джонс был чем-то занят в своей лаборатории, так что отказать Кэкстону было некому, когда он вытащил машину, нажал на кнопку, как это делала Селани, и смотрел, как она сама раскладывалась. Через минуту он сидел на ней верхом, скользя по воздуху и набирая высоту.

Он взглянул на трехмерную дикость этого мира, это было так же интересно, как часами раскладывать пасьянс. Расстояние. Горы. Потоки. Голубое небо. Облака… Не забирайся слишком далеко. Запомни приметы…

Наступило четвертое утро после отъезда Селани. После завтрака Джонс поднялся из-за столика и сказал:

— В любое время, когда вы захотите прийти в лабораторию и посмотреть, чем я занимаюсь, пожалуйста. Я буду рад объяснить.

Кэкстон промычал:

— Спасибо.

Но он не пошевелился. И воспоминание о приглашении погасло, когда Джонс прошел в дверь.

Как-то в этот день, когда он взял велосипед и улетел в свои часовые грезы, Кэкстон спросил себя: «Возможно ли, чтобы я мог оставаться в этом полусознательном состоянии целых десять дней?»

Оказалось, что он потерял счет дням. Дважды в утро, что должно было быть десятым, он звал Джонса прийти позавтракать.

В ответ — тишина, если не считать слабого эха собственного голоса.

— Эй! — прошептал Кэкстон. — Вы не ушли? Он разговаривал сам с собой.

Кэкстон вышел наружу. Мысленная нечувствительность этих десяти дней, казалось, распространилось на его тело: он стоял в ледяном ручье, почти по пояс мокрый, прежде чем понял, что он не заметил, как вошел прямо в воду.

Отрезвев, он выбрался на берег. «Этого мне только не хватало, — подумал он, — простудиться и умереть от пневмонии».

Около полудня, когда он все еще ждал, пока высохнут его брюки, туфли и носки, его поразила мысль, что все проблемы его были внутренними, для человека, обладающего — как он сейчас — такой комбинацией — супертрейлер-грузовик-аэроплан, на всей этой земле объективно не было ничего, из-за чего можно было беспокоится.

Надо принять решение. Да. Решение.

О чем?

Когда на дикий мир первобытной Америки медленно спустились сумерки, у него все еще не было ни малейшей идеи. Кроме того, что он находится внутри трейлера, за дверями, прочно запертыми… от страха. Он без труда признался себе в этом страхе.

Несмотря на беспокойство, он мгновенно уснул.

Это был ясный день, и все же, когда он проснулся в первый раз, по крыше трейлера стучал дождь. Снова сон пришел легко. Проснувшись, он осознал две вещи.

Дождь прекратился. Это первое. Второе: он понял, каково должно быть его решение. Он такой человек — это надо признать, как он признавал это в прошлом — который умел выбивать себя из колеи. Это помеха, которая заставила бы сникнуть большинство людей. Но каким-то образом он каждый раз спасал свое раненое эго, осторожно возвращал его себе и всякий раз после этого считал трофеи,

«Я не посчитал трофеи, — подумал он. — Сейчас». Фантастический трейлер, со всем этим… на что он по-настоящему не обращал внимания.

Он понял, что давно проснулся. Часы показывали три минуты четвертого, когда он вошел в лабораторию Клодена Джонса. Мгновенно и впервые он понял, что это была самая большая комната в громадном транспорте, и несомненно самая компактная научная мастерская, какую он когда-либо видел.

Несколько минут осторожного осмотра подтвердили, что каждый дюйм на стене использовался для хранения каких-то складывающихся приспособлений такой же сложности, что и велосипед Селани. А каждая ячейка сама по себе была конструкцией, сделанной так, чтобы служить для многих вещей. Самым большим предметом был тяжелый, обложенный свинцом, проекторный механизм, занимавший часть одной стены, с припаянной к основанию инструкцией. Книга была открыта на семнадцатом утверждении: «Производит все 154 элемента из воздуха. (Осторожно: радиоактивные вещества получаются только при соблюдении определенных мер — см. стр. 98)»

От этих слов Кэкстона отшатнуло, он буквально сделал несколько шагов назад. Сейчас же захотелось изучить замечательную машину. Что произошло, так это то, что последним шагом он споткнулся о какой-то гробообразный ящик на полу и, удерживая равновесие, наполовину опустился на колено.

Согнувшись, он заметил письмо на дне ящика. На лицевой стороне было написано: «Для Питера Кэкстона». Вскрыть и выхватить содержимое было делом одной минуты. Содержимое состояло из нескольких листов бумаги и письма.

Кэкстон поднялся на ноги и перенес письмо к откидному столу возле стула. Он намеревался сесть и прочесть его, но первые слова сразу привлекли его внимание. Так, стоя, он и прочел письмо от начала и до конца. «Дорогой Питер К.

Прекрасно понимаю ваше нежелание предпринять то, что в вашей эре — конце двадцатого века — пока еще было экспериментом. Что я хочу сказать — с этим транспортом и его возможностями вы можете чувствовать себя спокойно и уверенно. Так, с абсолютной точностью контроля за температурой (пока сам трейлер не развалится на части — а чтобы этого не произошло, я предлагаю найти какую-нибудь пещеру), примите мои заверения, это оборудование перенесет вас туда, куда вы захотите. Однако я рекомендую вам или двадцатый век (1979), или 2476 г. н. э. Не отправляйтесь никуда больше — вот мой совет. Селани и я сошлись на том, что вы недостаточно устойчивы эмоционально, чтобы вынести поход в другую эру. Мне очень жаль сообщать вам, что мы (Селани и я) также согласились с тем, что Обладатели не примут вас во Дворец Бессмертия. И все же куда вам отправиться — решать вам. Только удостоверьтесь, что вы сделали все правильно, чтобы выжить.

Клоден Джонс».

Прилагаемые листы состояли из чертежей, которые, как Кэкстон быстро определил, были связаны с прозрачным гробом на полу, и сугубо технического описания механизма, производящего различные операции. Одна стрелка наконец привлекла его внимание, потому что указывала на контейнер и гласила: «Кровь стекает сюда и замерзает!»

Кэкстон вдруг сел на стул, а когда он быстро прочитал остальное, он с неожиданным осознанием задохнулся от осознания реальности.

«Крионика!»

Но это его не убедило.

Потребовалось некоторое время, чтобы вернуться к письму Клодена Джонса с его заверениями. Чтобы решиться, времени потребовалось больше, однако в конце довод его был тем же: «Что еще остается делать человеку с моими целями?»

Слабый свет зари пробивался на востоке, когда Кэкстон открыл внешнюю дверь и сошел на мокрую от дождя траву. Позже он с беспокойством позавтракал, но понял, что ждет дневного света, и ожидание это было тяжелым, когда знаешь наконец, что ты намерен делать… Он намеревался поискать подходящую пещеру.

Когда он нашел ее, на третий день, он подъехал и осторожно завел туда трейлер. Понадобился еще один день, чтобы загородить вход в пещеру. Но наконец дело было сделано. Раздевшись, он лег на дно гроба.

То, что он сделал потом, было бы легче сделать, если бы у него был помощник. По инструкции он должен был ввести четыре иглы в ноги и две — в левую руку. Каждый раз Кэкстон морщился, но, как в 2476 г. н.э., это было не больно, неприятно было ожидание укола, а не сама игла.

Еще некоторое время он обвязывал эти иглы специальным материалом, это очень важно, написал Джонс.

Наконец, работа была завершена.

Кэкстон осторожно лег, аккуратно опустил крышку и запер ее.

Инструкция гласила: «Опустив крышку, не теряйте зря кислород. Немедленно переходите к дальнейшей операции».

Но он не мог удержаться от сомнений. Он дотянулся до кнопки, которая должна начать «процесс» путешествия во времени при помощи замораживания. И уже, коснувшись пальцем кнопки, остановился.

«Я сумасшедший? — спросил он себя. — Ради Бога — это будет мое второе путешествие сквозь время…»

Путешествие при помощи способа Дворца Бессмертия почему-то не имело для него такой абсолютной реальности.

И снова было впечатление, что колеса его мозга крутятся вхолостую. Потому что вопреки сдерживающим мыслям, его негнувшийся палец, ведомый упрямством, нажал на кнопку.

Он услышал щелчок.

Дальше было не совсем то, чего он мог ожидать, если бы думал, что там могло быть все, кроме пустоты (чего он не думал). Где-то кто-то в изумлении произнес: «Я почувствовал отдаленный сигнал снизу. Настройщики, быстро проверьте». Последовала пауза, а затем другой голос — женский — сказал: «Это не сигнал. Это поток энергии». Третий голос — второго мужчины — сказал: «Но откуда? Ощущение такое, будто издалека». Снова заговорила женщина: «Человеческое тело преодолело барьер…» Голоса стали удаляться. Как шепот они становились все менее различимы — мужской или женский: «…Мертвое тело — похоже на…» Потом что-то еще: «Нет, не мертвое, замороженное… Да».

Другой голос: «Искусственно… А-а, один из тех… обычно они не показывают такой выносливости… А этот начал нормально, так что выживет… Хорошо, проследите…»

Какое-то время после этого они, казалось, все еще шептались, но Кэкстон уже не мог различить ни одного звука. Наконец, прекратился и тихий шепот.

Кэкстон попробовал открыть глаза — и не смог.

Одеревенел — вот ощущения, переданные ему телом… Не шевелись!

Он не шевелился.

 

25

Если кто-то и знал, что 10 сентября 2476 г. н.э. вечером, где-то около одиннадцати, некто Питер Кэкстон поднялся на борт корабля Камила Бастмана и где-то сошел — и если бы Питер Кэкстон вошел в отель в полночь той же ночью, никто бы не заметил разницы.

«На этот раз, — сказал себе Кэкстон, — никакой ерунды». Он отправится в эту поездку с Ренфрю и Блейком, и, пока он там, узнает про научные достижения этой эры.

В общем, он воспользовался одним «Полетом» из трейлера и сел на небольшую посадочную площадку своей собственной комнаты. Прошел внутрь, слегка задохнувшись от совершенства всего происшедшего.

Джонс был прав: оборудование трейлера было совершенно. Он установил время на третье сентября, давая себе неделю на восстановление сил. К пятому дню рвался в дело. Однако он сопротивлялся своему нетерпению, и вот он здесь.

«Я отправлюсь в эту поездку. Затем вернусь и разузнаю у поисковой фирмы о нынешнем доме Дэниеля Магольсона — и выйду оттуда».

Вся прелесть этого была в этом фантастическом опыте, но здесь, в этой комнате, у него был костюм, не пропускающий запах, поэтому он может спуститься завтра вниз и никто ничего не заподозрит.

Как оказалось, прошло не совсем так. Наблюдательный Нед Блейк, долго и изучающе посмотрев на Кэкстона на следующее утро, сказал:

— Вы изменились. Что произошло? Кэкстону стало интересно.

— Изменился — каким образом?

— Похоже на кошку, которая поймала мышь, — сказал Блейк, — и не хочет делиться.

— Я бы подумал, — ответил многоречиво Кэкстон, — что все как раз наоборот. Я наконец решил смириться с этой эрой, отправиться в эту поездку с Джимом и вами — тихо, спокойно — и не думать о том, что мне где-то надо быть, как я делал до сих пор.

— Хорошо, — Блейк смотрел на него с сомнением.

— Думаю, такое возможно. Но в ваших глазах и лице другое выражение. Я бы сказал — вы стали тверже. Более уверенным в том, куда идете и чего хотите.

Кэкстон молчал, несколько испуганно. Он был победителем, думал он, он рискнул. Он принял решение рискнуть и отправиться в еще одно опасное путешествие в будущее.

Это потребовало твердости, да. Но, некоторым образом, той, которая всегда была в нем. В прошлом большой проблемой для него была его неуверенность в том, чтобы определиться, что он хочет делать и куда хочет идти.

Теперь он знал. Сначала — в космос с Ренфрю и Блейком. И посвятит свое время изучению основ науки. Три месяца — чуть больше или чуть меньше — на это. Затем — вернуться сюда, к дому Дэна Магольсона — и скрыться прочь. Сразу же входить во Дворец Бессмертия? Это решение могло подождать.

Три следующих месяца были любопытными. Некоторое время Кэкстон испытывал благоговение перед безбрежностью космоса. Безмолвные планеты проплывали мимо и растворялись, оставляя ностальгические воспоминания о необитаемых лесах и равнинах, пустынных морях и безымянных солнцах.

Вид космоса и воспоминания принесли одиночество, похожее на боль, понимание, медленное понимание того, что это путешествие не снимало груз чужеродное, лежавший на них со времени их прибытия на Альфа Центавра.

Здесь для их душ не было ничего, что наполнило бы один год их жизни, не говоря уже о пятидесяти. «Люди в самом деле принадлежат своей собственной эре», — подумал Кэкстон. Он хотел подавить это чувство в себе.

Но он видел, как это понимание росло у Блейка, и ждал каких-то знаков от Ренфрю, что он это тоже почувствовал. Знаков не было. Затем он понял нечто другое: Ренфрю наблюдал за ним, Наблюдал так же и за Блейком.

И в проведении его угадывалось какое-то тайное знание, какая-то тайная цель.

«Мы должны помнить — он болен», — подумал Кэкстон. Несмотря на это предупреждение самому себе, вечная жизнерадостность Ренфрю усыпила его. Кэкстон лежал на своей койке в конце третьего месяца, думая обо всей неудовлетворительной ситуации, когда открылась дверь и вошел Ренфрю.

Он нес парализующий пистолет и веревку. Нацелив пистолет на Кэкстона, он сказал:

— Извините, Питер. Касселехат сказал мне не рисковать, так что просто лежите тихо, пока я вас свяжу.

— Блейк! — заорал Кэкстон. Ренфрю мягко покачал головой.

— Бесполезно, — сказал он. — Сначала я побывал у него.

Пистолет в его руке был тверд, его голубые глаза сияли сталью. Все, что мог сделать Кэкстон, это напрячь мышцы, когда Ренфрю связывал его и довериться своему убеждению, что он все-таки сильнее. Ренфрю наконец отступил и сказал:

— Простите, Питер, — он добавил. — Мне неприятно говорить вам об этом, но вы оба потеряли самообладание, когда мы прибыли на Альфа Центавра — вы со своей навязчивой идеей про Лейксайд, а Блейк так встревожился из-за нашего запаха. Это лечение прописано психологом, у которого проконсультировался Касселехат. Нужно, что бы вы получили такой же шок, как и тот, который потряс вас.

В первый раз Кэкстон не обратил внимания на упоминание имени Касселехата. Но вторая ссылка привлекла его внимание.

— О, бросьте, Джим, подумайте хорошенько. Это ведь не совсем то, что сказал Касселехат. Подумайте. Каковы были точные слова?

Вопрос, кажется, засел в его голове. Он остановился. С минуту, казалось, он пытался вспомнить. Секунды прошли. Он встряхнулся.

— Это не надолго. Мы уже входим в поле одиночного солнца.

— Одиночное солнце! — вскрикнул Кэкстон.

Ренфрю не ответил. Сразу же после того, как за ним закрылась дверь, Кэкстон принялся за веревку, стараясь выпутаться, все это время он думал: «О чем тогда говорил Касселехат?» Одиночные солнца поддерживали себя в этом космосе рискованным балансированием.

«В этом космосе!» По лицу его заструился пот, когда он представил, как их корабль ввергается в плотность другого пространственно-временного континуума. Он, казалось, чувствовал, как падает их корабль, когда, наконец, освободил свои руки из веревки.

Связан он был не так долго, чтобы у него затекли руки и ноги. Он направился в комнату Блейка.

Через две минуты они шли в комнату управления.

Ренфрю не заметил их до тех пор, пока они его не схватили. Блейк схватил его пистолет, Кэкстон стащил его из кресла управления одним мощным рывком и повалил на пол.

Он лежал, не сопротивляясь, улыбаясь им всем.

— Слишком поздно, — усмехнулся он. — Мы приближаемся к первому порогу недопустимости, и теперь вам ничего не остается, как приготовиться к удару.

Кэкстон едва слышал его. Он тяжело уселся в кресло и взглянул в смотровую панель. Ничего не видно. На некоторое время это поставило его в тупик. Затем он увидел регистрирующие приборы. Они яростно дрожали, регистрируя какое-то тело бесконечно огромных размеров.

Довольно долго Кэкстон безумно смотрел на эти невероятные цифры. Потом двинул деселератор дальше. Машина напряглась: у Кэкстона возникла неожиданная фантастическая картина двух неудержимых сил в их полном столкновении. Задыхаясь, он рывком выключил питание.

Они все еще падали.

— Орбита, — говорил Блейк, — выводите нас на орбиту.

Дрожащими пальцами Кэкстон ударил по клавиатуре, накладывая на какую-то планету солнцеподобных размеров диаграмму — тяготение, масса.

Одиночка не давала им сделать это. Он попробовал другую орбиту, третью и еще… наконец ту, что дала бы им орбиту вокруг самого мощного Антареса. Но беспощадное, убийственное положение не изменилось. Корабль продолжал падать, все вниз и вниз.

И на экранах ничего не было видно, ни малейшего признака субстанции. Кэкстону показалось, что он мог различить смутный сгусток на фоне общей черноты космоса. Звезд же было мало во всех направлениях, и невозможно было быть уверенным…

Наконец, в отчаянии, Кэкстон метнулся из кресла и опустился на колено возле Ренфрю, который до сих пор не предпринимал никаких усилий, чтобы подняться.

— Послушайте, Джим, — взмолился он, — для чего вы это сделали? Что сейчас произойдет?

Ренфрю непринужденно улыбался.

— Подумайте, — сказал он, — о старом, раздражительном холостяке — человеке. Он поддерживает какие-то отношения со своими приятелями, но эта связь такая же отдаленная, как и та, что существует между одиноким солнцем и звездами в галактике, частью которой оно являлось.

Он добавил:

— В любую секунду мы можем удариться о первый период недопустимости. Она действует с ускорением, как кванты, каждый период равен четыремстам девяноста восьми годам, семи месяцам и восьми дням, плюс несколько часов.

Он ухмыльнулся.

— Это сказал мне Касселехат. Это походило на тарабарщину.

— Но что должно произойти? — настаивал Кэкстон.

— Ну, ради же Бога!

Ренфрю мягко взглянул на него, и тут Кэкстон вдруг с удивлением понял, что перед ним был совершенно нормальный, старый Джим Ренфрю, абсолютно в здравом уме, только как-то лучше, сильнее. Ренфрю тихо сказал:

— Ну что, это нас просто выбьет из области допустимости, и тем самым вернет нас назад…

Удар!

Корабль очень сильно накренился. С грохотом Кэкстон ударился об пол, отлетел, а затем чья-то рука — Ренфрю — подняла его. И все закончилось.

Он поднялся и обнаружил, что они больше не падали. Он посмотрел на приборную панель. Огоньки были тусклы, но не повреждены, все стрелки прочно показывали на ноль. Кэкстон обернулся и уставился на Ренфрю и на Блейка, который жалко поднимался с пола.

Ренфрю убедительно сказал:

— Пустите меня к панели управления, Питер. Наш корабль, возможно, поврежден из-за маневров, которые вы пытались провести, но я бы хотел добраться ближе к Земле до того, как нам придется забраться в нашу спасательную шлюпку. Вы двое одевайтесь в спасательные скафандры и принесите мне мой. Торопитесь. Я не рискну переходить на ускорение до тех пор, пока мы не будем надлежащим образом одеты.

Целую минуту Кэкстон смотрел на него, а затем кивнул. Позже он стоял возле Блейка, когда Ренфрю установил рычаги и потянул за акселератор. Ренфрю взглянул на них.

— Мы достигнем Земли примерно через восемь часов, — сказал он, — и это будет примерно через полтора года после нашего отъезда пятьсот лет назад.

Страшная мысль дошла неожиданно до сознания Кэкстона… «Одиночное солнце, — подумал он изумленно, — выпустив из своего поля, оно просто выбросило их в период времени, находящийся за его пределами. Ренфрю говорил, что это происходит с ускорением в четыреста девяносто восемь лет и семь с чем-то месяцев и…»

С пониманием всего этого ужас кризиса еще больше усилился. И до него дошла истина его нынешнего поло-Жжения. Он стоял, охваченный ужасом: «Но это же означает… мы вернулись!»

Вернулись в двадцатый век.

И на этот раз у него была лишь одна слабая возможность снова найти когда-нибудь след в будущее: тот кинопроектор!

 

26

Кэкстон глянул на имя в книге регистрации города Кисслинга: Магольсон. Дэниель Магольсон. Через некоторое время он оторвал взгляд от страницы и подумал о том, как неоригинальны люди. Магольсон, вероятно, пользовался этим именем во всех периодах времени, куда он отправлялся, по-видимому, полагаясь на то, что за ним никто не последует, или никто его никогда не выследит.

Да и кто мог следовать за ним? Остальные обитатели Дворца Бессмертия! Да, конечно. Но они были малочисленны. И Обладатели, очевидно, полагали, что использование одного имени упрощает дело: это, несомненно, предотвращало путаницу. Если вы всегда были Дэниелем Магольсоном, тогда вы никогда не начнете вдруг удивляться, кто вы теперь. Где бы это «теперь» не произошло.

Что беспокоило Кэкстона, так это то, что это походило на конец следа. Как он это представлял себе, какой-то Обладатель времени вел какое-то дело в Кисслинге. Находясь там, он продал Квик-Фото кинопроектор, который довольно давно и положил начало этому сумасшедшему поиску. А затем вышел из этого дела и сделал вид, что перебрался — куда? На Западное побережье: так было установлено по его предыдущим запросам.

Даже тогда, вспомнил Кэкстон, этот шаг казался неясным. Выйдя на улицу города, Кэкстон вспомнил также и то, что он уже слышал имя этого человека во время того запроса, только тогда это казалось неважным, и имя выскользнуло из его головы, было столько имен, столько людей, которых он встречал в свою бытность торговым агентом. В его воспоминаниях это походило на одно большое размытое пятно из «никого».

Тем не менее, поскольку он был упрям и отказывался делать предложения, он отправился на почту и спросил о пересылочном адресе Магольсона. Человек, подошедший к стойке, отошел куда-то от окошечка и, наконец, подошел с карточкой.

— Да, — сказал он, — мы храним их некоторое время. — Он объяснил. — Просто в таких небольших местах мы более услужливы.

Этот лысый человек был никем для Кэкстона, и он когда-нибудь умрет без выбора жить вечно, несомненно, даже без мысли об этом. Но когда Кэкстон протянул руку, что бы взять карточку, тот одернул руку и сказал:

— Простите, я не могу вам это показать. Не положено. Что я могу сделать, так это принять письмо, которое вы напишите и переслать его. Захочет ли мистер Магольсон ответить вам — это его дело, — он виновато улыбнулся.

— Минуточку, — сказал Кэкстон, — не уходите.

Он зашел за стойку, вытащил бумажник, вытащил стодолларовую банкноту, которую он спрятал в руке таким образом, чтобы было видно ее достоинство. Затем снова подошел к окошку и показал ему банкноту.

Припухшие глаза немного расширились. Потом человек тихо сказал:

— Где я могу встретиться с вами после четырех — после работы?

— В Кисслинг-Отеле, — ответил Кэкстон.

Его ладонь накрыла банкноту. Если какая-то часть этой сцены и была замечена другими служащими, или человеком, который встал сзади Кэкстона, все равно увидеть деньги было невозможно.

Кэкстон повернулся возбужденный, но со сдерживаемым возбуждением. Было всего лишь несколько минут после полудня: ждать надо было долго.

Приложенные сто долларов к цене за адрес ничего не значили. После того, как он убедил Блейка и Ренфрю высадить его в своем родном городе, он сходил в банк, где у него оставалась небольшая сумма денег, и выписал контрчек. Затем он пошел туда, где хранил свое имущество, взял ключ от сейфа. Пошел в другой банк — где под вымышленным именем хранился сейф — и какое облегчение, когда в уединении кабины он поднял крышку и увидел сто тысяч долларов, которые дал ему Ренфрю перед тем, как они отправились на Альфа Центавра.

Какое облегчение, да, и какая оценка его собственных стремлений. Деньги, разумеется, предназначались Ренфрю для раздачи кредиторам и наследникам Питера Кэкстона. Но он, имея свой план, со страстной решимостью думал, что он вернется. И, слава Богу, он вернулся.

Вспоминая о том моменте, сидя в Кисслинг-Отеле, глядя из большого окна на эту серую улицу двадцатого века, Кэкстон ждал почтового служащего и думал: «Ну ладно, значит это было несчастье, это одиночное солнце вдруг низвергло меня обратно туда, откуда я начал… это точно».

Ну конечно же, то, что деньги были здесь, ждали его, как он и представлял, конечно это был знак того, что все происшедшее было не напрасно.

Ощущение приближающейся победы становилось сильнее, и когда, примерно в восемь минут пятого, в отель зашел служащий, они вышли и, пройдя в переулок, обменяли деньги на небольшую белую карточку с адресом.

— Я сделал копию, — сказал клерк. — Вы не скажете ему, где вы ее взяли?

— Нет, конечно нет.

Через плечо, уже поворачиваясь, Кэкстон добавил:

— Я прекрасно всё понимаю.

Он уже взглянул на адрес. Лейксайд, а вовсе не Западное побережье. Ловко.

Было уже темно, когда вскоре после девяти он прибыл в небольшой аэропорт Кисслинга. Расплатившись с таксистом, он вначале почти и не заметил человека, прошедшего мимо машины и шедшего за ним, почти рядом.

Слишком рядом. Кэкстон повернулся.

Как только он повернулся, рука в перчатке крепко схватила его за левое плечо. Перед Кэкстоном проплыло лицо Камила Бастмана, и ему послышалось, как Бастман говорил:

— Извините, Питер, но вы очень опасный для меня человек…

 

27

Был 2026 год н.э., и хотя проектор в Тигенор-Колледже обладал компьютерным управлением и чувствовал своим электронным чутьем, что что-то было не так, он продолжал работать.

Точно также фильмо-распределительная машина, действующая в ближайшем крупном городе, тоже знала про ошибку. Но это нарушение было не из тех, что приводили в действие механизм, принимающий решения. Во всяком случае не вначале. Не во времени.

Из Тигенора по обычным электронным каналам прошла команда. Команда исходила от человека. Сначала был отмечен номер фильма, затем номер школы, куда он предназначался. Обычно, когда фильм находился на своем месте в фильмотеке, больше никакого человеческого участия не требовалось. Однако, если фильм и все его копии были на руках, в проекторной Тигенора вспыхивал красный свет и тогда уже, если потенциальный клиент желал, он мог заказать взамен что-то другое.

На этот раз копия была на месте. На сенсорную пластинку контейнера и на ряд учетных пластин нанесли номер школы. Пластины проходили через аппарат, который собирал информацию, и в результате деньги собирались вовремя. Фильм со своей копией мгновенно поступал в трубу.

В начале скорость продвижения была невелика. Время от времени спереди и сзади щелкали другие контейнеры, и необходима была авторегулировка скорости для предотвращения столкновения. Номер предназначения этого фильма был 9-7-43-6-2 зона 9, Главная Труба 7, Пригород 43, Распределение 6, Школа 2.

Обходной путь в зоне 9 автоматически открылся, когда контейнер привел в действие механизм. Через мгновение фильм был в главном почтовом канале под номером 7. По каналу бесконечной вереницей шли небольшие пакеты, каждый в электронно-управляемом контейнере. Вереница никогда не останавливалась, лишь замедляла и ускоряла свой ход, когда в трубу попадали новые контейнеры, а старые уносились по своим маршрутам.

43-6-2. Щелчок — и фильм прибыл на место. Автоматические устройства мягко установили его в проектор и, в установленное время — в данном случае примерно через час — видящее устройство — глаз проектора открылся и осмотрел аудиторию. Несколько студентов все еще были в проходах. Дал предупредительный сигнал, подождал полминуты, затем запер двери аудитории и снова открыл «глаз». На этот раз в проходе оставался лишь один студент.

Проектор дал последний звонок. Следующим предупреждением явится световспышка в кабинете директора вместе с телеизображением аудитории, которое четко покажет нарушителя дисциплины. Последнее действие оказалось ненужным. Молодой человек, некто по имени Камил Бастман, закончил дурачиться и завалился в кресло. Сеанс начался.

Электронные устройства проектора были не в силах понять, что юный Бастман был — сам того не зная — Обладателем, который мог, меняя время, влиять на — один или больше — окружающие предметы. Действие — как открыл Джонс — всегда было случайным, беспорядочным, но оно обычно приводило к одному. В данном случае на экране шел нужный фильм, но фильм, который потом был уложен в контейнер и возвращен в фильмотеку, оказался одним вышедшим из употребления творением под названием «Волшебство продуктов», предоставленным Тигенор-Колледжу Фильмотекой Арлея в 1979 году.

Вся последующая «работа», совершаемая в 1979 году Клоденом Джонсом и Селани, действовавшими из трейлера на Пиффер-Роуд и Обладателем Дэниелем Магольсоном, продавшим специальный кинопроектор в Квик-Фото (которое, в свою очередь, продало его Тигенору) была рассчитана на то, чтобы воспользоваться этим случайным, но неизбежным влиянием на время, которое происходило так близко от временного поворота — всего лишь в двух годах от 1977. У них была надежда на то, что созданная таким образом неустойчивость (если ее правильно использовать) даст им возможность определить место временного охвата, когда он, повернув, снова двинется вперед.

С другой стороны, вмешательство Бастмана в их усилия основывалось на подозрении, что то, что они делали, было как-то направлено на него. Никакие заверения со стороны Обладателей не могли убрать это ужасное подозрение.

По чистой случайности ни один из контейнеров, в который поочередно попадал фильм 1979 года, не выходил по вызову, пока не стало поздно. Когда он попал на другой проектор, Кэкстон разобрал проектор 1979 года и последовательный процесс связи времени был нарушен.

Бастман привел Кэкстона, связанного по рукам и ногам, в 14 ноября 9812 года н. э. — последний день времени. Оставалось еще двенадцать минут и несколько секунд известной Вселенной. Было 7:59 вечера, а конец должен приходиться на 8:11.

Все это Бастман объяснил своему пленнику ровным голосом, и закончил:

— Через двенадцать минут, Питер, вы перейдете за край.

Кэкстон тупо уставился на своего пленителя. Давно придя в сознание, Кэкстон погрузился в состояние безнадежности. Поэтому он просто спросил, не резко, без всякого настоящего интереса:

— А почему вы считаете меня опасным?

— В ваших клетках собрана вся эта энергия времени, вот почему.

Кэкстону пришла в голову мысль, что если это было истиной причиной, то почему Бастман просто не убил его? Для чего готовить такую странную долю. Так как такая возможность неверия приходила ему в голову, он задал этот вопрос вслух.

Бастман был удивлен.

— Я вижу, что вы не представляете своего положения, Питер. В ваших клетках собрано больше энергии времени, чем у любого когда-либо жившего человека. Никто не знает, что может произойти с окружающим, если вас неожиданно застрелить. Ну, и конечно, если Обладатели заполучат вас со всей вашей энергией, у них, очевидно, возникнет желание развить ваши необычные способности. Но если даже и нет, рано или поздно вы создадите исключительное волнение во времени — а это то, что я, имея свои цели, не могу позволить. Вот такая картина. Поверьте, я больше не знаю мест, куда можно было бы поместить эту энергию времени, кроме как за край. Он внезапно замолчал.

— Это как старая проблема с радиоактивными веществами, прежде чем люди научились выбрасывать их к Солнцу. Я выпускаю вас в единственный известный мне эквивалент Солнца.

Взглянув в эти суровые глаза и не увидев в них пощады, Кэкстон задрожал. И затем сказал дрожащим голосом:

— Тогда, в семнадцатом веке, Клоден Джонс, кажется, не думал, что у меня есть какая-то особая способность.

— Это потому, что те вероятности, в которые вас помещали во Дворце, вас не принимали. Так что вам некуда было идти. Но сейчас у вас в два раза больше энергии.

— Но почему не помочь мне? Может быть, мы смогли бы действовать вместе? Вы же видели, до этого я хотел.

— Простите, Питер. При таком партнере я вскоре стал бы играть второстепенную роль. Я не могу доверять параноику.

Два параноика посмотрели друг на друга, а затем Бастман взглянул на свои часы.

— Еще пять минут, — сказал он. — Установка времени на конец мира была разработана Клоденом на основе сравнения из Дворца. Я не хочу полагаться на него до секунды, хотя он очень силен в таких вещах. Но я не хочу рисковать. Я ухожу прямо сейчас.

Он поспешно снял хронометр с руки и положил его на пол возле Кэкстона.

— Вот. Это позволит вам кое-чем заняться.

С такой же поспешностью он направился к открытой двери в десяти футах от них и вышел.

Через мгновенье он ворвался обратно. Он был бледен.

— Ради Бога, что вы со мной сделали? Я больше не могу проходить сквозь время. Я потерял свою способность Обладателя.

В руках у него был ключ. Опустившись на колени рядом с Кэкстоном, дрожащими руками отомкнул что-то в цепях, связывавших Кэкстона. Поспешно поднявшись, он оттащил цепь. Быстро попятившись в центр комнаты, он стоял и бормотал:

— Весь этот путь сюда с вами… Я находился с вами слишком долго… О боже, мы оба обречены!

Его ужас вдруг сделал угрозу более реальной. Кэкстон встал на ватные ноги. Однако через мгновение он был уже сильнее. Лицо Бастмана, только что такое твердое и решительное, вдруг обмякло, приобретя какое-то одутловатое выражение, и это как-то укрепило его. У него появилась блуждающая мысль: «Может эти важные и властные критерии менеджера по торговле вовсе не такие властные и крепкие».

Мысль остановилась. Потому что Бастман был рядом, сжимая его руку.

— Питер, послушайте, — простонал он, — после того, как я взял вас с крыши отеля, я решил использовать вас двумя способами. Первый — позаботиться о Джонсе. Второй — я отделил вашу вероятность и переправил ее во Дворец, где у меня есть водородная бомба. Я собирался использовать ваши знания, что бы вы помогли мне взорвать Дворец Бессмертия и всех этих ублюдков.

Он сглотнул, затем бросился говорить дальше:

— Послушайте, есть один способ взять меня туда — так же, как Джонс мог проводить этот трейлер, я смог бы провести вас сюда. Но вы должны сделать это очень быстро,

Кэкстон сказал:

— Я связан… там?

Одного взгляда на это убитое горем, виноватое лицо было достаточно, чтобы понять, что его мрачная догадка была верна. Он пробормотал:

— Вы собирались отправиться отсюда туда, где находится эта бомба и силой заставить меня взорвать ее?

Через мгновение эти слова показались ему недостаточными. Казалось, изо всей силы, он ударил Бастмана в лицо. Отдача от удара пронеслась по руке до плеча, он всем телом бросился на Бастмана. Они оба рухнули. Дыхание Кэкстона сбилось и он, лежа сверху на своем противнике, судорожно глотал воздух. Его посетила удивительная мысль: «Черт побери. Пити Кэкстон в конце концов оказался славным парнем, надо же!»

Они упали рядом с часами Бастмана. И в тот же момент, когда у Кэкстона возникло это славное представление о самом себе, он мельком заметил циферблат хронометра. Время было 8:11 плюс — когда он глянул — тридцать одна секунда…

 

28

Кэкстону снился сон. Какой-то голос сказал:

— Хорошо, настройте…

И в следующий миг…

Он входил в аэропорт Кисслинга. Мимолетное воспоминание промелькнуло как раз в тот момент, когда он толкнул турникет.

Он непроизвольно остановился. Или, вернее, он попробовал остановиться. Дверь вытолкнула его из ночной улицы в яркое помещение. Мимо прошло несколько людей. Это было узкое место, и Кэкстон был уже за стойкой и сдавал свою сумку, прежде чем снова обрел способность вспоминать.

Воспоминание на этот раз показалось немного смутнее.

— Вам придется поторопиться, сэр, — дошел до него голос служащего. — Самолет отправляется через четыре минуты. Так что лучше просто пронести свою сумку.

И вот он бежит по коридору, выбегает, пересекает бетонную полоску. По эскалатору, в машину, последний пассажир задыхается от бега.

«Куда ушло время? Я думал, у меня масса времени».

Дверь за ним с шумом закрылась. Краткий разговор со стюардессой.

С каждой секундой все происходящее с ним, казалось, уходило все дальше, однако, словно это было что-то далекое, в его прошлом.

Вскоре, после десяти, на следующее утро, Кэкстон свернул к воротам дома в Лейксайде, где жил Дэниель Магильсон. Проходя к двери, он увидел, что это был элегантный особняк на большом участке земли. У дверей он остановился. Какое-то время Питер Кэкстон стоял, полный своих мыслей и целей, напрягшийся, готовый к сопротивлению, человек, не имеющий как личность почти ничего, но никогда не прекращавший попытки пробиться туда, где он хотел быть.

Нарушитель спокойствия, непреклонный любовник, творец в своей специальности, разрушитель в большинстве других ситуаций. Где бы он ни был, везде возникала некоторая суматоха и беспорядок, причиной которых, если проследить, оказывался он сам.

Но он был жив и имел свое право на свои семьдесят (нормальная продолжительность человеческой жизни по Библии) или больше, если сможет. Он был очарователен с женщинами, и некоторые его любили, принимая его эгоистичность за твердость характера.

Дверь открывалась.

 

29

Через минуту человек, стоявший в проеме двери, сказал:

— Да, я — Дэн Магольсон.

Странно, но у Кэкстона не было мгновенной реакции. Он заметил, что Магольсон был высок, имеет дружелюбные манеры и легок в общении. Обладатель выглядел на тридцать лет.

Кэкстон открыл рот, чтобы произнести заготовленную фразу: «Магольсон, я шел за вами тысячу триста лет…» Он так и не сказал ее, потому что Магольсон заговорил первым.

— Проходите, Питер, — сказал он. — Но уж простите меня, если я не позволю вам подойти слишком близко.

Обладатель улыбнулся.

— Согласитесь, вся эта энергия времени должна быть не менее чем в четырех, лучше в шести футах от Обладателя.

Эти слова, с их мгновенным пониманием опасности, которую он представлял, вызвали в Кэкстоне внезапный страх, что в этот решающий час он все еще мог проиграть. Он обдумывал, слегка подавшись вперед, словно собираясь шагнуть, однако не осмеливаясь ничего сказать или шевельнуться.

Магольсон продолжал:

— Мы вас уже ждем. Ваши друзья здесь. Это дошло сквозь всю его настороженность.

— Мои друзья? — отозвался Кэкстон. А затем снова застыл. В его напряженном состоянии это означало… пустоту. Он не мог представить друзей. Он был одинок. Не было никого, кого бы он называл другом.

Магольсон отступил на шаг и знаком пригласил войти. Кэкстон автоматически вошел в прихожую, повинуясь жесту хозяина, двинулся почти робко ко входу в большую комнату. И здесь он, отшатнувшись, остановился.

Он стоял. Смотрел. Попытался заговорить, но не было слов. Наконец Ренфрю и Блейк, должно быть, поняли, что шок был слишком велик, и поспешно кинулись к нему в тревоге, и оба говорили что-то вроде «Питер, не волнуйтесь, не торопитесь. Спокойно. Тише едешь, дальше будешь».

Первая дельная, ясная мысль, которая пришла к Кэкстону, была та, что он был в положении преступника-дилетанта, пойманного за руку на месте преступления. Перед его глазами пронесся калейдоскоп всех его тайных действий и лжи, которые он ввел в свои отношения с этими людьми.

И сильнее прежнего была реакция: слишком много… Он был респектабельным банкиром из небольшого городка, пойманным за преступление, и это было слишком…

Кэкстон стоял, слезы подступили к глазам и покатились по щекам. Затем, запинаясь, добрался до кушетки, смутно осознавая, что Блейк и Ренфрю помогали ему. Но их помощь не имела значения. Слезы текли беспрепятственно.

Слишком много. Пятьсот лет до Центавры в каталептическом состоянии, потом свыше восьмисот лет из семнадцатого века, снова в 2476 год н.э., в замороженном состоянии. И вот сейчас это внезапное разоблачение… Господи, сколько может вынести человек?

Где-то здесь пришел стыд. И поскольку слезы все таки останавливаются, а мышечные спазмы можно все-таки контролировать, наступил момент, когда он вытащил свой носовой платок, высморкался и вытер лицо. Теперь, когда он посмотрел вокруг, он мог увидеть, что остальные трое сидели и смотрели на него без осуждения.

Блейк помотал головой, когда встретился глазами с Кэкстоном, и сказал:

— Мы с тобой, приятель.

Голубые-голубые глаза Ренфрю были слегка затуманены.

— Я полагаю, здесь двое расчувствовавшихся, мой дорогой друг, — сказал он.

Магольсон, все еще казавшийся нейтральным, наклонился вперед и сказал:

— Я рассказывал мистеру Блейку и мистеру Ренфрю о ваших последних мучениях.

Кэкстон ждал. Он сразу же предположил, что это замечание относилось к его путешествию во времени из 1653 года н. э., и он уже собирался сказать что-нибудь, признающее это знание за само собой разумеющееся, когда его осенила обнадеживающая мысль: «Может, они не знают!»

И, если они не знали, он конечно же не собирался рассказывать им.

Блейк поднялся, подошел к нему и стоял, улыбаясь ему и упрекающе качая головой.

— Если исповедь полезна для души, Питер, вы никогда не узнаете этой пользы.

Он продолжал:

— Послушайте, друг мой, мы знаем основные факты.

Пораженный Кэкстон слушал, а Блейк продолжал со своим кратким отчетом о первом опыте Кэкстона с Дворцом Бессмертия, а потом об эпизоде из семнадцатого века и его последствиях. Затем он описал, как Ренфрю и он приземлились в одном из имений Ренфрю, на борт к ним поднялся какой-то Обладатель и убедил их не сообщать миру о возвращении путешественников во времени.

Он объяснил им тогда, что механические сенсоры засекли присутствие корабля из другого времени.

— Они не смогли, — добавил Блейк, — добраться до нас прежде, чем мы высадили вас, но им удалось преградить нам путь.

И, конечно, как только Ренфрю и он поняли, что даже спасательная шлюпка была достаточно велика, чтобы создать другой мир вероятности, в такой опасной близости к 1977 году, вот…

Здесь Блейк внезапно замолчал, а затем закончил:

— Питер, я должен сказать вам это. То, как вы предстали передо мной в отеле там, в 2476 году после всего того, что вы прошли, было шедевром обмана. Но вы можете прекратить все это, помните, что основная часть Обладателей — это добросердечные люди, так что здесь решение для всех нас.

Он повернулся к единственному Обладателю в комнате.

— Скажите ему, мистер Магольсон.

Магольсон медленно поднялся. Он опять улыбался.

— Да, Питер, вы выиграли. Позвольте мне так квалифицировать это: столько, сколько вы можете выиграть, что, мы надеемся и верим что сможем удовлетворить вас.

Он стремительно сделал ряд утверждений, прояснивших его слова: для Блейка и Ренфрю принятие во Дворец Бессмертия. Они оба, казалось, были того типа люди (хотя сами и не Обладатели), которые вполне подходили к требованиям, предъявляемым к новым членам.

— В конце концов в нашей работе, — сказал Магольсон, — мы бы нашли их и все равно внесли бы их в список. Так что мы были очень рады, что они прошли испытание, и теперь мы можем отплатить им за их сотрудничество. Теперь вы, Питер…

Оказалось для Кэкстона не могло быть всеобщего принятия «… по только что приведенным причинам».

Но ему будет разрешен периодический допуск, так чтобы он мог обращать назад свой возраст и сохранять себя вечно.

Магольсон продолжал:

— Вам понадобятся какие-то доказательства того, что все это честно.

Он обвел рукой в сторону большой комнаты.

— Что вы думаете об этом доме? — спросил он. Кэкстон не оглянулся, не шелохнулся. Что должно было произойти, он не имел ни малейшего понятия. Но он уже начал оправляться от удара и припоминать свою цель поиска этого дома. Все, что здесь происходит — что он надеялся выполнить — было абсолютно важно.

— Похоже на состоятельного человека, — сказал он ровным голосом.

— Это вход в этой эре во Дворец Бессмертия, — был ответ, — и здесь вы будете жить следующие несколько лет, пока войдете в курс дела.

Опять улыбка, но худое лицо высокого человека было странным образом напряжено.

— Как вы думаете? — спросил человек. Он закончил почти что извиняющимся голосом. — Это самое большее, что остальные Обладатели позволят мне для вас сделать, Питер.

Кэкстон увидел, что все трое озабоченно наблюдали за ним. Поразительно, что… «Значит, Ренфрю и Блейку было сказано, что я считаюсь одним из двадцати процентов мужчин этой половины века, являющихся параноиками», — подумал он. Он моментально почувствовал себя униженным от мысли, что они знают. Это придало ему силы сказать то, что он должен был.

— Я собственно не совсем понимаю это ограничение, — сказал он. Затем пояснил. — В одно из просветлений я посмотрел весь этот комплекс с вероятностями, и мой вопрос — почему вам не слить меня со взрослой версией четырнадцатилетнего Кэкстона, которую, как сказал Прайс, вы, Обладатели, найдете и отделите?

— Это еще не сделано.

Он мог бы удовлетвориться таким ответом. Если это правда, ему нечего боятся. Однако он понимал, что его порывало сказать им обо всем своем замысле по существу. И сразу же узнать, могли ли они остановить его.

Если могли, тогда ему лучше принять то, что они предлагали.

Вслух он упрямо сказал:

— Я не пойму, какая разница.

Магольсон сказал:

— Мы соединим вас, как только Клоден Джонс откроет способ прохождения в период до 1977 года. Не забывайте, что вам было четырнадцать — когда? До 1977, так?

— Все равно, — настаивал Кэкстон, — то, что с Питером Кэкстоном был контакт в каком-то будущем мы с вами можем и не знать. Но начиная со времени, предшествовавшему его четырнадцатилетию, он существует в своей собственной вероятности. Значит он где-то есть. Не так ли?

Магольсон улыбнулся своей мягкой улыбкой.

— Верно. Но, — он покачал головой, — это значит только, что где-то в будущем какой-то Обладатель знает, в каком мире вероятности находится Питер Кэкстон, и где это. Однако, — продолжал он, — здесь и сейчас не знает никто.

— Мы согласны, — сказал Магольсон, — что, весьма возможно, существуют все ваши потенциальные вероятности. Но мы не можем связаться с ними для вас.

И все равно это был недостаток понимания.

— Послушайте, — вяло сказал Кэкстон, — все это уже должно произойти. В какой-то вселенной бесконечных вероятностей они уже слились. Почему же этот полностью слившийся Питер Кэкстон где-то там, — он неопределенно махнул рукой на север, — не вернется сюда и не уберет мою паранойю?

Улыбка Магольсона вдруг стала мрачной.

— Да, — сказал он, — почему вы этого не сделали? Он не ждал, пока Кэкстон ответит, и серьезно продолжал.

— Ваш вопрос — это одна причина того, почему Клоден Джонс так упорствует в своих экспериментах. Он задал этот же самый вопрос.

— Это все, что вы можете сказать? — спросил Кэкстон.

— Я не могу придумать лучшего, — был ответ. Кэкстон больше ничего не говорил. Ему приходилось надеяться, что этот неучаствующий экспериментатор Джонс и добросердечные Обладатели действительно не смогли проанализировать то, что параноику казалось таким очевидным.

Он увидел, что Магольсон отвернулся от него к Ренфрю и Блейку.

— Хорошо, джентльмены, — сказал он. Они поднялись. Магольсон через плечо взглянул на Кэкстона.

— Я беру их во Дворец, — объяснил он. — Они вернутся через несколько дней. И с этого момента будут регулярно отправляться туда и возвращаться снова.

Из кармана он достал ключи и положил их на столик возле дверей.

— Это от входных дверей и от апартаментов западного крыла, — он показал жестом, — которые мы передали вам.

Кэкстон подошел к столу и взял ключи. Он уже подумал, что вход в это здание — это одно из тех предварительных условий подготовки, которые он должен полностью иметь под своим управлением. Затем он поднялся с ними троими на второй этаж в комнату, где одна стена была странно туманной. Сквозь туман была видна гигантская лестница. Он пожал руки своим друзьям и Магольсону и, глядя им вслед, когда они проходили сквозь туман вверх по лестнице, подумал: «Значит, они не знают о том, что случилось после 1653 года. Они не знают про Бастмана и меня там, в 9812».

Лениво, почти не соображая, он смотрел, как они трое прошли к огромным дверям Дворца Бессмертия, открыли одну из них и прошли внутрь. Когда они скрылись из вида, и когда за ними закрылась дверь, Кэкстон отвернулся и подумал: «Вот победа, которую они мне желают».

Он осмотрел дом — внутри здесь все было так же красиво, как и снаружи. Западное крыло было прекрасной отдельной квартирой. Наконец, он сделал себе ленч и сел на кухне в углу с книгой из 2863 года.

Английский язык, на котором она была напечатана, был точно таким же, как американский двадцатого века. Значит он должен быть из мира вероятности, в котором тот был сохранен. Это был роман, изображавший людей в сексуально свободном обществе, где каждая женщина спала с каждым мужчиной, который желал ее, при условии, что она могла включить его в свое расписание. И если нет — если у нее просто не было времени — мужчина все прекрасно понимал и сильно не огорчался, потому что его расписание было так же очень плотным. Во всем остальном люди делали все то же самое, что всегда делал Кэкстон. Они ели, они работали, они учились, они спали, они играли в игры.

«Это — победа. Это — то, что будет у меня. Это — то, за что я сражался».

Победа, то есть, если он принял бы их предложение.

Это было хоть что-то, он ведь любил читать, всегда любил. И потому прочитал этот роман до конца. А затем он прочитал второй, сюжет которого заключался в том, что одна прекрасная девушка была поражена недугом, о чем никто, включая ее саму, не знал. Она стала отказывать всем своим возлюбленным и вскоре ушла в уединение, чтобы поразмышлять о жизни и ее истинном значении. В конце недуг был обнаружен. Медицинская наука бросилась на помощь, и вскоре она снова была со своими приятелями, улыбалась сквозь слезы сожаления по поводу всех волнений, причиной которых она была, и снова вела нормальный образ жизни.

Кэкстон предположил, что описанное было лишь одной вероятностью, и что другие вероятности двадцать девятого века показали бы и другие взаимоотношения людей.

Но сколько же основных поворотов могло быть?

Был уже первый час ночи, когда у него возникло это безрезультатное соображение, и он отложил вторую книгу. Но, раздевшись, он тем не менее вновь подтвердил себе: «О'кей. Значит все это может быть просто повтором. Но все же лучше быть живым и делать одно и то же, чем быть мертвым и ничего не делать».

Он лег в постель. Затем поставил странного вида, но узнаваемый будильник, чтобы встать в половине четвертого утра.

Это было решение.

Это было отклонение от маленького решения, сделанного Обладателями.

Потом он лежал, вполне очнувшись ото сна, и думал: «Несколько смешно, если сейчас я не смогу уснуть…»

Он проснулся от звука будильника, похожего на звон маленьких колокольчиков.

Часы показывали 3:42 утра. Хорошее время для начала… «Пусть, — подумал он, — это и будет моментом». Следующие слова он произнес вслух:

— Все мое будущее исчисляется от 3:42 утра 10 августа 1981 года.

Очевидно, что для Большой Мысли всего времени и пространства должен быть какой-то точный момент, из которого не было поворота назад. Призыв он тоже выкрикнул вслух:

— О'кей, хорошо. Эй, там, Питер Кэкстон. Давай, соединяй.

 

30

В 10:28 на следующее утро Питер Кэкстон сидел на кухне западного крыла и ел завтрак. Сзади него послышался звук открывающейся двери. Не поворачиваясь, он сказал:

— Доброе утро, мистер Джонс. Молчание.

«Он думает о том, откуда мне известно, кто он», — подумал самодовольно Кэкстон.

Вслух, все еще не поворачиваясь, он сказал:

— У меня здесь тарелка для вас. Почему бы вам не присоединиться ко мне?

Нет ответа.

— Может быть, вам будет интересно узнать, — продолжал Кэкстон, — что я принял истинность ваших утверждений, буквально принял слова, о том, что прошлое ждет вечно. И будущее, разумеется, тоже.

Он поднял руку и махнул в неопределенном направлении.

— Я предполагаю, что я был там в каждом временном измерении, в каждой эре между этим временем и 9812 годом нашей эры, я был умножен, — он сделал паузу, — так как каждому где-то понадобится время, и каждый должен создаваться определенным усилием — и что более важно — так как мне надо будет записывать и вести учет, где они все были, я ограничил учет до ста.

— Так что, как я представляю, — небрежно продолжал Кэкстон, — в один из этих веков я начну строительство Дворца Бессмертия. Вы можете спросить, действительно ли я построил его? И мой ответ — кто еще это мог быть или будет?

По-прежнему ни одного звука от человека, который открыл заднюю дверь и вошел в квартиру. Это вдруг стало раздражать Кэкстона. В его голосе звучало раздражение, когда он сказал:

— Возникает вопрос, кто-нибудь может меня сейчас остановить? Насколько я могу судить об этом, мой ответ — нет. Какие-нибудь замечания?

Так как ответа опять не было, у него появилось первое крошечное сомнение… «В конце концов, — подумал он, — трудно уследить. Так что, может быть, я все перепутал. Может быть это не Джонс».

После чего он повернулся на стуле, намереваясь посмотреть…

Кэкстон проснулся от смеха Селани. Он открыл глаза и посмотрел на потолок трейлера, когда раздался задыхающийся голос мужчины. Кэкстон с удивлением подумал о том, что здесь могло происходить. Он предположил, что мужчина был ее отцом, так как кто еще это мог быть в этот второй день после их пребывания в 1653 год н. э.?

Что было странным в этом голосе — это то, что мужчина, казалось, задыхался. И раз, таким вот образом, сказал:

— Заканчивай, Селани. Достаточно на первый раз.

— Нет, сэр, — раздался голос девушки. — Сорок минут, — и она опять весело засмеялась.

Это пожалуй казалось забавным и было невероятно таинственным. Кэкстон поспешно оделся и вышел наружу и застал неожиданную картину.

Джонс, раздетый до пояса, медленно бежал мимо дверей трейлера. Девушка бежала рядом и однажды, когда он запнулся, она подхватила его и поддержала. Они свернули за трейлер, и Кэкстон мог слышать с той стороны их топот. Наконец, они снова показались из-за трейлера. Девушка увидела Кэкстона и весело позвала его:

— Присоединяйтесь, мистер Кэкстон!

Идея показалась слишком нелепой Кэкстону, который никогда не занимался физическими упражнениями. Он помотал головой.

Отец и дочь два раза обежали трейлер, пока он стоял там. «Думаю мне следует пойти побриться и привести себя в порядок», — подумал Кэкстон. Но он взглянул на солнце, которое было удивительно высоко. «Около девяти часов, — решил он. — Или даже позже».

Забравшись на холм, он окинул взглядом те же пустые мили, которые помнил из предыдущей вероятности. «Это настоящее, — подумал он. — Потому как я тут и не знаю, как я пришел, или, кто был этот человек у дверей, в доме Магольсона». Он посмотрел вниз на трейлер и на двух человек, все еще медленно — мужчина неуклюже — бегавших вокруг. А потом еще раз осмотрел дальние горизонты безвременного дня, и реальность помрачнела.

В неуверенности он спустился с холма. Другие слияния, казалось, находились где-то под контролем какого-то Питера Кэкстона. Но это слияние было тайной.

Он все же заметил, что у него не было обычного психического порыва прореагировать на беспокойство. Так что это было изменение.

Не обращая внимания на отца и дочь, он вошел в трейлер, нашел туалет, оправился, а затем, поискав, нашел ту же самую мазь для бритья, которой он пользовался в свой первый визит во Дворец Бессмертия. Как и тогда, необходимо было нанести мазь, а затем стереть бороду. Затем карманной расческой он пригладил волосы. Почувствовав, что выглядит вполне прилично, вышел во второй раз и присел, дожидаясь конца пробежки.

Кэкстон наблюдал за ними прищурившись, оценивающим взглядом. Он понимал, что оценивая девушку, он мог не видеть ее привлекательности в сексуальном плане, и тем не менее сейчас он видел, что ее лицо, хотя и девятнадцатилетнее во многих отношениях — чистота кожи, молодость — еще имело и другие, более зрелые черты. Не останавливаясь ни на одной цифре, он с интересом подумал о том, сколько ей могло быть лет? Несколько раз, пробегая мимо, она бросала на него взгляд, который оценивал его совершенно не по-девичьи. А когда же, наконец, утренняя пробежка закончилась, отец и дочь подошли к тому месту, где он сидел, и дочь сказала:

— Прошлой ночью я обнаружила, что перчатка повредила отца больше, чем я думала вначале. Все его тело пострадало от потери энергии: он вдруг начал поддерживать свое чувство собственного достоинства какой-то странной мистической идеей, будто он человек, особенно любимый Богом.

Откуда-то до Кэкстона мгновенно пришло понимание этого состояния.

— Ах, вот что, — сказал он. Даже когда он заговорил, у него не было интереса к этому делу, так как он не желал вникать в этот похожий на сновидение мир сливающихся воспоминаний. Почему его снова слили здесь, не предупредив? Вот на что надо направить свое внимание.

Девушка смотрела на него с каким-то странным выражением.

— Мистер Кэкстон, мы с отцом обсуждали наше положение, и так как он кажется в ослабленном состоянии — хотя ему уже лучше — похоже, мужские обязанности придется выполнять вам. Если вы хотите, я готова играть свою роль, — она дружески улыбнулась, — в некотором роде в отношениях между мужем и женой, что вы скажете?

Впоследствии Кэкстон никак не мог вспомнить все чувства, возникшие у него, когда он понял смысл слов Селани. То, что в этой второй вероятности взаимоотношения, которых он так сильно желал в первой, станут такими легкими, было оскорбительно, еще и по ее предложению, «если хотите».

Отчасти его негодование объяснялось тем, что его вырождающиеся клетки в этих обстоятельствах, очевидно, ничего не значили. Запах времени сейчас был отброшен, словно бы и не имел значения. Причина этого была в ситуации, которую он в тот раз не прочувствовал: потребность женщины в защите, тогда, конечно же, удовлетворенная ее настоящим отцом. Так что замена тогда была не нужна, спасибо. Ей-богу!

Эмоции улеглись. Осталось слабое сожаление, что он, вероятно, не сможет остаться и воспользоваться этим предложением.

Должно быть, она заметила его колебания, потому что сказала:

— Конечно, если вам не интересно… — Она отвернулась.

— Подождите! — настоятельно сказал он. — Я хочу рассказать вам обоим правду о создавшемся положении.

Девушка снова повернулась к нему. Старик с интересом уставился на Кэкстона.

Кэкстон рассказал им, что с ним произошло.

Он не упомянул, как они выбрались из другой вероятности. Это должно быть его властью над ними, в случае, если ему понадобиться рычаг.

Клоден Джонс сказал:

— Я прихожу сейчас к выводу, что перчатка, которую дал вам Бастман, была заряжена сильнее, чем это требовалось для того, что он хотел. В результате получилось две, возможно и больше вероятностей.

Его собственные слова, казалось, подстегивали его. Неожиданно проявилось что-то от того, прежнего Джонса, которого помнил Кэкстон.

— Что вам нужно от нас? — спросил он проницательно,

Кэкстон поколебался, поразившись тому, что лежало за этим вопросом.

Что беспокоило Кэкстона, так это мысль, что он все ещё мог в чем-то нуждаться. И вот потому он и был здесь. Он медленно сказал:

— Я думаю, все необходимое сделано. Я собрал энергию времени. Это должно было быть подготовительным этапом. Дальше я получил доступ во Дворец. Это было необходимо. Сейчас я слился с тридцатью девятью из ста постулированных Питеров Кэкстонов. Остальные еще там, предположительно, в курсе того, что они должны делать, и охраняют все это положение. Так что, — он пожал плечами, — я думаю, я здесь просто, чтобы забрать тело в этой вероятности.

Он взглянул на девушку.

— Что вы думаете? — спросил он.

На ее лице все это время было выражение растущей тревоги. После его вопроса она повеселела.

— Думаю, нам нужно позавтракать, — сказала она своим звонким голосом. — И если вы потом все еще останетесь здесь, тогда мы сможем обсудить ваше и наше будущее.

Это был молчаливый завтрак. Но когда они после завтрака вышли из трейлера, Клоден Джонс сказал, что считает, что вычислил причину возвращения Кэкстона в эту вероятность семнадцатого века.

— Вы здесь, — сказал он, — чтобы узнать мой метод прохождения в период до 1977 года.

Кэкстон открыл было рот, чтобы отрицать. Но не произнеся ни слова, закрыл его. «Пусть они верят, — решил он, — что в этой ситуации у них есть какая-то сила».

Что он в конце концов сказал, так это:

— Какова ваша цена за метод?

Старик и девушка сделали поразительно простодушную вещь. Они посмотрели друг на друга. Затем, словно по взаимному согласию, Селани сказала:

— Мистер Кэкстон, скажите нам еще раз точно, что вы предполагаете делать.

Кэкстон ответил не сразу.

Он стоял, а над его головой с криком пролетела птица. Легкий ветерок нежно дул ему в лицо, донося запах зелени и травы, и воды. Над головой была синева, широкая, по всему небу и только тут и там виднелись следы облаков. Чудесный невероятный мир, завершенный, очевидно, до мельчайших деталей.

Он вдруг непроизвольно обнаружил, что смотрит на изумительную внешнюю картину бесчисленных миров вероятности, подобных этому. И вспомнил план Обладателей — превратить каждого живущего когда-либо в некий мирный тип, который потом сольется со всеми остальными своими вероятностями. Так, что каждый человек с начала человечества когда-нибудь будет жить вечно.

Еще раз, так же как и утром, тогда, в доме Магольсона, он подумал об этом, как о самой грандиозной и удивительной идее, когда-либо приходившей в голову.

И он вновь подтвердил, что это был его идеал. Так же, как и их.

Его лицо посуровело. «Независимо от последствий, — подумал он мрачно, — никому нельзя позволить встать на пути такой желанной цели. Вся оппозиция должна быть подавлена и отброшена в сторону.

Нельзя позволить глупым людям мешать.

Те, кто сопротивляется или серьезно мешают великой цели, будут единственными, кого не воссоздадут в будущем мире вероятности. И первым будет Бастман».

Не сходя с места, он объяснил Селани и ее отцу прекрасное совершенство своего идеала. И поразился, когда девушка помотала головой и сказала:

— Папа, не давай ему секрета.

— Ха-а! — сверкнул глазами Кэкстон. — Вы что с ума сошли? Это же то, что вы хотите, не так ли?

Она серьезно смотрела на него.

— Нет, мистер Кэкстон, это не то, что мы хотим. Вы просто параноик, извративший хорошую идею. И мы не хотим участвовать в этом.

Кэкстон стал приходить в себя еще когда она говорила. Ему не нужна их помощь. Потому что его теория включала метод проникновения в период до 1977 года. Так что, он мог позволить себе быть терпимым к сопротивлению этой молодой женщины.

Тем не менее, он чувствовал себя невиновным. «Ради бога, — подумал он, — я не стремился быть параноиком. Все произошло само. Я чувствую, словно меня хотят в чем-то убедить».

Он так и сказал Джонсу и продолжил:

— Кажется, мы расходимся лишь в том, как это будет совершено. Миллионы параноиков научились контролировать свое неосознанное желание убивать. Как мы можем убедиться, что я не вернусь к прежнему состоянию в каком-нибудь будущем стрессовом моменте? И ведь это же будет проблемой, не так ли, как с каждым параноиком, достигшим какой-то власти?

— Без сомнения, — ответил Джонс, — вы поставили проблему, — он улыбнулся. — Однако, так как вы очевидно в самом деле создали все это и в самом деле построили Дворец…

— Построю, — поправил Кэкстон.

В глазах старика вдруг что-то промелькнуло. Каким-то образом он должно быть пропустил эту мысль, в том что Кэкстон прежде описывал ему.

— Боже мой, — он больше выдохнул слова, нежели произнес их, — вы хотите сказать, что вы этого еще не сделали?

Это был великий момент. Потому что это была его величественная идея.

— Я еще ничего не сделал, — сказал Кэкстон. Он добавил небрежно. — Когда-нибудь у меня будет время, необходимое для создания этих ста Питеров Кэкстонов.

Он внезапно замолчал.

— А пока я должен вести точную регистрацию.

Клоден Джонс сказал после долгой паузы:

— Очевидно, я должен рассказать свою тайну человеку, который решил такую проблему.

Кэкстон взглянул на девушку. Она была бледна, но покорна. Она поймала его взгляд.

— Я доверяю мнению папы, — сказала она приглушенным голосом. — В некоторых вещах он никогда не ошибается.

От ее слов у него потеплело на душе.

— Я понял, почему я здесь на самом деле, — сказал Кэкстон.

— Вы здесь, чтобы заполучить секрет моего отца, — ответила она.

— Нет-нет. Я его знаю.

Он был в нетерпении. Выхватив записную книжку из внутреннего кармана, он что-то написал, вырвал страницу и передал ее, сложенную, девушке.

Джонсу он сказал:

— В чем секрет? Старик не колебался.

— Я посчитал, что кто бы ни построил все это вместилище времени, он оставил по крайней мере один путь вероятности к прошлому. Мне понадобилось некоторое время, чтобы найти его, и в конце концов он нашелся.

Кэкстон повернулся к девушке.

— Прочтите записку, — сказал он.

Она развернула бумагу, которую он дал ей, и прочла вслух.

— Так как я рано или поздно подойду к строительству всего этого, я оставлю один проход в прошлое открытым.

— А почему еще и не в будущее? — спросил Джонс заинтересовавшись.

— Это уже сделано, — сказал Кэкстон. Он пояснил. — Мой сон после того, как Бастман захватил меня, и мы подошли к краю времени. И вдруг я снова оказался в аэропорту. Я понял, что я мог бы в любое время слиться с самим собой, вышедшим за барьер. Но не хочу, остерегаюсь. Может быть, мы все видим сон о том, как и что происходит там, за барьером. Однако, большинство из нас не спешит туда отправляться.

Он пожал плечами.

— Работа, которую надо делать здесь, достаточно большая.

— Вы сказали, — подсказал Джонс, — что вы только сейчас поняли, почему вы здесь.

Кэкстон улыбнулся. Он чувствовал себя удивительно расслабленным. Он не смотрел на девушку, когда говорил.

— То, что только что сказала ваша дочь, что в некоторых вещах вы никогда не ошибаетесь, напомнило мне, что ваш обширный опыт наблюдателя и экспериментатора делает вас, образно говоря, королем Обладателей. Я столько раз думал, что рано или поздно я должен помириться с вами, добиться того, чтобы воспользоваться вашими знаниями. Так что, моя цель до некоторой степени соответствует — то есть эгоистична. Но это традиционный вид эгоизма, что, как я чувствую, может решить все проблемы, которые мы обсудили.

Он закончил просто:

— Ясно, я здесь для того, чтобы жениться на дочери короля, пока она находится в затруднительном положении и не может отказать мне.

Сказав, он взглянул на девушку. Щеки ее внезапно покраснели. «Значит, где-то внутри нее гормоны все еще пляшут, — радостно думал он, — несмотря на ее истинный возраст».

Женщина мотала головой.

— То, что я предлагала вам раньше, мистер Кэкстон, было временным средством. Но прежде, чем принять решение о замужестве, я должна быть свободной.

Она замолчала.

— Каким образом мы с папой вышли из другого мира вероятности семнадцатого века?

Вот так стремительно и естественно надвинулся перелом. Это должно случиться без давления. Кэкстон стоял здесь, на траве, потом взглянул на прекрасное небо, наконец, он сказал:

— Мне кажется, мне придется рискнуть так же и с этим, не так ли? — он вздохнул. — Хорошо…

Он рассказал им, что произошло. Описал, как та Селани слилась с Селани постарше, которую Прайс создал во Дворце Бессмертия.

Довольно долгое время после того, как он закончил, девушка стояла со слабой улыбкой на лице. Потом она сказала:

— При этих обстоятельствах мне будет немного трудно выйти за вас замуж.

— Что вы имеете в виду? — спросил мгновенно разочарованный Кэкстон.

— Папа, — сказала девушка, быстро взглянув на отца, стоящего рядом с Кэкстоном, — ты делаешь то, что ты должен делать?

— Делаю, — последовал загадочный ответ. Она исчезла.

Кэкстон лишь моргнул, а в это мгновение она пропала, Кэкстон сглотнул. Затем, повернувшись, он уставился на старика. Когда он спросил, в голосе его звучала горечь:

— Опять слияние?

— Опять, — лаконично. — А теперь, — продолжал Клоден Джонс, — я бы хотел слить вас с Питером Кэкстоном, который сидит на кухне Магольсона.

— Но тот слился здесь, — напомнил Кэкстон.

— Что же, — старик улыбнулся, — эти штуки с вероятностями иногда несколько запутаны. Я думаю, что раз вы считали, что там у дверей стоял я, то в другой вероятности этой сцены это действительно был я.

Кэкстон взмолился:

— О, ради Бога!

Морщинистое лицо, которое, казалось, вновь стало совершенно нормальным, все еще улыбалось. Глаза горели ярко.

— Люди, совершившие это слияние, имеют обыкновение защищать себя, используя несколько вероятностей. Или это происходит автоматически.

— Что вы предлагаете?

— То, что вы, который пришел сюда, это несомненно тот в той вероятности, где я буду человеком у двери. Ясно, что вам придется вернуться туда первым. Возможно, это я слил вас здесь. Так что…

— Так этот другой я все еще сижу на кухне, все еще поворачиваюсь, чтобы посмотреть, кто там у дверей.

— Верно. И когда вы повернетесь, я соединю этого Питера Кэкстона, — он вытащил руку из кармана, и там оказался какой-то крошечный приборчик, который он направил на Кэкстона, — с тем. И вот теперь, когда повернетесь, вы вдруг вспомните об этом…

… Сидя на кухне в тот августовский день 1981 года, Кэкстон оглянулся. Увидев, кто стоял в дверях, он вспомнил те ночи.

Селани медленно подошла к нему. Она была несколько старше той девушки, которую он оставил несколько минут назад. Но улыбка, которую она подарила ему, была ее.

Она казалась такой дружелюбной, такой теплой, что Кэкстон неуверенно сказал:

— Ваши последние слова были, что вам было бы трудно выйти за меня замуж. Хотелось бы знать, почему?

Она помолчала.

— Подумайте теперь, — сказала она. Он не знал, что думать. Но опять ее манера была поразительно открыта. Что-то внутри Кэкстона, почти забытое, начало расправляться.

Селани сказала легко:

— Я не могу выйти за вас замуж, потому что та, с которой я слилась, уже замужем за вас, помните?

Ощущение чего-то расправлявшегося внутри него становилось все более определенным. Он чувствовал, словно тот, другой, молодой Питер Кэкстон, с которым его давно слил Прайс (и тогда это не получилось), вдруг смог выбраться из темной психической дыры, где его держали до этого момента. И на самом деле мог слиться с тем, что до этого мгновения было упорно отталкиваемой индивидуальностью подлинного Кэкстона.

Женщина закончила несколько излишним:

— Я буду жить здесь с тобой… в дальнейшем.

 

Эпилог

Синьор Педро дель Кортейя собрал проектор. Отчего-то был недоволен и грустен. Плохая посещаемость всегда так действовала на него. Когда он вышел на улицу, было уже поздно, но он на минуту задержался у машины, задумчиво посмотрев вверх, в звездную ночь. Небо над ним было полно тайны огромной Вселенной. На что Кортейя едва обратил внимание. Он подумал: «Им наскучили эти фильмы про новинки. Я показал их слишком много. Все, хватит».

Ему стало немного легче, как будто с души упал камень. Он забрался в машину и направился домой. Когда он ехал, в его голове какой-то голос произнес:

— Все в порядке, настройщик, дело сделано. Единственный, кого мы не смогли спасти — это Бастман. Но барьер удержался.

Голос пропал, совершенно не произведя на Кортейя никакого впечатления. Он был сугубо практическим человеком и не обращал внимания на бессвязные мысли, беспрестанно шумевшие в его голове.