Караколь, отделение полиции в Луксоре, находился в Шарья эль-Махатта — неподалеку от отеля «Зимний дворец», и профессор Шелли прикладывал немалые усилия, чтобы убедить плосколобого служителя закона за стойкой из мутного стекла отложить газету и письменно зафиксировать его дело.
Но нет, мужчина в поношенном темном костюме и красной феске отказывался принимать заявление, на угрозу же, что дело будет передано в вышестоящие инстанции, сообщил, что он — высшая инстанция, он, помощник мудира в Луксоре. И только угроза сообщить обо всем консулу Мустафе Ага Айату, к которому он, профессор Шелли, сегодня вечером приглашен на прием, изменили настрой блюстителя порядка. Мустафа Ага был британским консулом в Луксоре, маленьким королем, у которого каждую неделю собиралось все высшее общество.
— Вы знакомы с Мустафой Ага?
Профессор кивнул, хотя это и не соответствовало действительности.
— Я Ибрагим эль-Навави, — сообщил блюститель порядка и приветственно поднял правую руку. — Мустафа Ага ценит мою службу.
— Надеюсь, что я тоже смогу ее оценить, сэр!
Слово «сэр» прозвучало несколько пренебрежительно, и Ибрагим эль-Навави почувствовал это, никак, однако, не отреагировав, и без видимого возмущения достал желтый блокнот из ящика стола, разгладил его и принял официальный вид.
— Ваше имя?
— Профессор Кристофер Шелли.
— Местожительство?
— Ленсфилд-роуд, 34, Кембридж, Англия.
— И вы заявляете об исчезновении вашего слуги…
— …Омара Муссы. Он был послан с поручением на тот берег этой ночью и не вернулся назад.
— Может быть, он утонул?
— Послушайте, перевозчик утверждает, что отвез Омара на противоположный берег и всю ночь прождал его. Лишь на восходе солнца он вернулся и сообщил об исчезновении мальчика.
— Но о чем это свидетельствует, профессор! Я скажу вам, что случилось: ваш слуга Омар переплыл через реку. Там он встретил хурият. Любой в Луксоре знает, где искать ночью девушек легкого поведения. Хурият отвела его к себе домой, и в течение дня довольный Омар со сверкающим взором непременно вернется.
— Омару четырнадцать! — воскликнул профессор.
— Это ни о чем не говорит; египтянин в четырнадцать лет — уже полноценный мужчина.
Профессор Шелли, до сих пор молчавший о причине ночного происшествия, понял, что пришло время открыть карты. Итак, он поведал помощнику мудира, что интересуется раскопками, что — Inscha’allah — это должно остаться в тайне — один незнакомец пригласил его, Шелли, прийти ночью к колоссу Мемнона, Омар же добровольно вызвался пойти вместо своего господина.
Ибрагим эль-Навави долго смотрел на профессора, затем отодвинул желтый лист с пометками и спросил:
— Почему вы сразу не сказали всего?
— Что это меняет, если речь идет о том, что мой слуга бесследно исчез?
— Очень многое, профессор, если не сказать все. Ни один человек добровольно не отправится ночью в Дейр эль-Медине. С древних времен это место считается жутким, о нем ходят легенды тысячелетней давности. Три тысячи лет назад жители Дейр эль-Медины раскопали захоронения в Долине Царей и, говорят, были убиты, чтобы никто не узнал о расположении гробницы, и их души до сих пор бродят в этой местности.
— Глупые бредни.
— Не скажите, профессор. До сих пор жителей Дейр эль-Медины остерегаются, стараются не иметь с ними дел. Их называют «потусторонними», с одной стороны, потому что они живут на той стороне Нила, с другой, — из-за того, что имеют дело с потусторонними силами. Можете верить, можете нет, но раз в месяц в праздник бога луны Хона бесследно пропадают люди, и, говорят, их заживо замуровывают в Долине Царей.
— И вы ничего не предпринимаете?
— О чем вы говорите! — Эль-Навави пришел в негодование. — Мои люди провели массу времени в Дейр эль-Медине в поисках пропавших — тщетно. Нет никаких доказательств, только слухи.
Профессор достал трубку из кармана куртки и торопливо раскурил ее. Маленькие облачка дыма, выпускаемые им часто, как из локомотива, свидетельствовали о его волнении.
— Но не может ведь одна деревня, населенная фанатиками, терроризировать целый город!
Блюститель закона пожал плечами, почти полностью погрузив свою маленькую голову в воротник костюма.
— При любой попытке начать расследование в Дейр эль-Медине словно на стену натыкаешься. Днем на улицах только пожилые женщины, а ночью никто не рискнет туда сунуться. — С покрытой пылью полки, на которой хранились свертки документов, помощник мудира достал папку и бросил ее на стол:
— Все дела не раскрыты. Люди, бесследно пропавшие ночью. Последние — немец с женой. Inscha’allah.
— И вы не нашли ни одного пропавшего?
— Ну почему же. Одного американца. Но, если быть честным, его нашла не полиция, а коршуны, кружащие по утрам и вечерам над Долиной Царей. И у него не хватало одной важной части тела — а именно головы.
Шелли затянулся. Наконец он спросил почти умоляюще:
— Что вы собираетесь делать?
Эль-Навави вытер тыльной стороной ладони пыль с папки и смущенно посмотрел на письменный стол.
— Я доставлю вам удовольствие и пошлю людей в эль-Медину, но могу сразу предупредить, что это мероприятие не увенчается успехом.
Профессор попрощался и направился к выходу, однако помощник мудира остановил его:
— Сэр, послушайтесь меня, не пытайтесь достать никаких планов захоронений. Вы же видите, что любая попытка заканчивается смертельным исходом.
Профессор насторожился:
— Что вы хотите этим сказать?
— О, ничего особенного! Исчезновение вашего слуги, — и он похлопал ладонью по пыльной папке, — можно только по одному принципу отнести к этим делам: все эти люди занимались поисками тайных планов захоронений в Долине Царей.
Шелли с недоверием посмотрел на эль-Навави. Что может быть известно этому человеку?
Дом консула Мустафы Ага Айата располагался за городской чертой на невысоком холме и был окружен эвкалиптами и пальмами, украшенными светящимися шарами и латунными светильниками. У высоких въездных ворот стояли привратники в форме и с факелами, как две капли воды похожие друг на друга. От дома, походившего со всеми его башенками, остроконечными резными окнами и освещенной огнями террасой скорее на один из дворцов «Тысячи и одной ночи», веяло запахами мяса и острых приправ, сладких орехов и терпкого конского навоза. Трио музыкантов играло на камангах душераздирающие мелодии. Гости, в основном мужчины, одетые в сюртуки и цилиндры, и немногочисленные дамы в длинных европейских платьях, отделанных кружевами, подъезжали в каретах. Профессор Шелли подал руку госпоже Клэр, и они пошли, приветствуя окружающих, к лестнице из белого камня, перед которой ожидал хозяин, окруженный свитой одетых в ливреи слуг.
Мустафа Ага Айат был низким, полным мужчиной неопределенного возраста. Он носил европейскую одежду. Свои короткие черные волосы он скрывал под красной феской, кисточка которой постоянно болталась в разные стороны. Круглое лицо обрамляла кустистая борода, а над его непропорционально маленькими глазами уходили вверх пышные темные брови.
— Вы, конечно, профессор из Кембриджа, — приветствовал Мустафа вновь прибывших с распростертыми объятиями, — добро пожаловать, добро пожаловать! — Произношение консула было резким, он удваивал все согласные и проглатывал гласные.
Шелли представил консулу свою супругу, которую тот и взглядом не удостоил, и похвалил его роскошный дом.
Мустафа Ага кивнул:
— Он еще не закончен! Я уже сомневаюсь, что когда-нибудь доведу замысел до конца. Вероятно, я иду по стопам отца: тот воздвиг дом на колоннах храма Амона, но пришли археологи и попросили покинуть культурное наследие. — И консул затрясся от смеха.
Заметив недоверчивые взгляды гостей, Мустафа Ага вежливо осведомился:
— Вы не верите моим словам? Но клянусь бородой Пророка, я говорю правду! Храм был погребен под холмом, наружу выступали лишь верхушки колонн. Они прекрасно подходили в качестве фундамента. Но это было давно. А вы теперь смеетесь!
Властным движением руки Мустафа подозвал к себе назира Луксора и попросил представить англичан прочим гостям.
— Он бургомистр, — пояснил консул, — он знаком с людьми лучше, чем я.
Среди гостей, а их было около сотни, присутствовали примерно дюжина консулов разных стран, начальник вокзала, носивший официально титул «директора вокзала», начальник телеграфа, помощник мудира Ибрагим эль-Навави, американский боксер с любовницей, нефтяной магнат из Калифорнии и половина команды его корабля, фотограф из Парижа, постоянно подкручивавший усы, и множество авантюристов и бонвиванов, обычно проводящих лето на Лазурном Берегу, в октябре же каждый год перебирающихся в Египет, а также кучка археологов и исследователей со всего мира, которых от прочих гостей отличала поношенная одежда и серьезность бесед.
Внезапно все взоры привлекло появление дамы в белом мужском костюме с красным галстуком. «Леди Доусон», — представил ее назир. Она поднесла к губам мундштук с сигаретой, затянулась и выдохнула через плечо облачко дыма. Смерив профессора взглядом, она коротко спросила:
— Англичанин или американец?
— Кембридж, — ответил Шелли.
— Повезло, — ответила леди Доусон. — Вы, наверное, знаете, что американцев здесь не жалуют. У них излишек денег при недостатке манер. В Луксоре до сих пор рассказывают о том, как один американский полковник купил себе жену-пигмейку в Нубии. Она была всего метр ростом, но хорошо откормлена и обычно нага. Полковник держал ее как собачку. Итальянцев и французов считаю мошенниками, что недалеко от правды, им ведь достались все лучшие захоронения. А немцы — боже мой, они надежны и трудолюбивы, однако, к сожалению, также скупы и горды, иногда они поселяются в разграбленных могилах, чтобы сэкономить на плате за отель. За это их не слишком любят. Мы, англичане, наиболее соответствуем образу культурных европейцев, сложившемуся у египтян.
— Вы живете здесь, в Луксоре? — спросил профессор Шелли. Леди стряхнула пепел в пепельницу и неопределенно повела рукой.
— Сегодня в Луксоре, завтра в Асуане, следующий месяц в Александрии…
— Как это понимать?
— Очень просто, я живу на яхте. Быть может, вы ее видели, она называется «Изис». — И леди Доусон рассказала о том, что ее муж, сэр Арчибальд Доусон, владелец многих хлопковых фабрик в средней Англии, умер от малярии в Египте пять лет назад во время их медового месяца. С тех пор она не покидала Египта и на яхте, на которой провела лучшие часы жизни, то поднимается, то вновь спускается по Нилу. Почему, она навряд ли смогла бы объяснить. У леди Доусон был низкий бархатный голос, а когда она говорила, то кокетливо запрокидывала голову и вскидывала взгляд к сводчатому потолку, выкрашенному в синий цвет с желтыми звездами.
— Своенравное существо, — заметила Клэр Шелли, когда они отошли в сторону, и профессор кивнул. Несмотря на разговорчивость, эту женщину окружала аура таинственности; казалось, она осознавала это и наслаждалась.
Жак Жильбер, фотограф — сам он предпочитал называть себя дагерротипистом — был горд, как павлин; он сновал между гостями, держа перед собой фотокамеру из красного дерева и, не успев заметить что-нибудь интересное, уже устанавливал камеру на штатив, исчезал под черным покрывалом и поднимал вспышку, появление которой каждый раз вызывало восторг хозяина, так что тот начинал хлопать в ладоши, как дитя.
Естественно, профессору и его супруге не удалось избежать объектива камеры, и, не успели они опомниться, как их окружили матросы, боксер, директор железной дороги и еще с полдюжины гостей, которых Жильбер поместил перед камерой, дав указание стоять прямо и не двигаясь, подняв подбородок. Жильбер расставил свои фотографические объекты настолько ненатурально, что один из матросов, стоявших в заднем ряду, не удержался, оступился и повлек за собой остальных, как фишки домино. В этот момент сработала вспышка.
Насмешливо, но в то же время безразлично Говард Картер наблюдал за происходящим, сидя в красно-синем кресле. Он не получал удовольствия от общения с гостями, они же терпели его присутствие лишь потому что от него всегда было можно ожидать сюрприза, причем на первом месте для всех стояла не научная сторона его открытий, а материальная. Шелли избегал вступать с ним в разговор. Никто не должен был знать о некоторой близости их отношений. Вместо этого Шелли обратился к консулу с просьбой посоветовать, как поступить в связи с исчезновением его слуги.
Мустафа Ага Айат моментально посерьезнел, а на его жирном лбу обозначились морщины. Он попытался выразить удивление, но, как и все египтяне, Мустафа Ага был плохим актером, и профессор догадался, что того давно проинформировали о случившемся. Исчезновение мальчика — Мустафа скрестил руки на груди — это серьезная проблема, так как пропали многие, найден же никто не был. Если он, Айат, имеет право советовать профессору, то он не рекомендует проводить никаких самостоятельных расследований; это слишком опасно.
Шелли хотел было ответить, но музыка заиграла громче, и из-за зелено-золотого занавеса появилась женщина, исполнявшая танец живота. Под оглушительные аплодисменты она привела в движение грудь, лишь слегка прикрытую блестящей одеждой, в то время как ее сплетенные руки были подняты над головой, как будто их удерживала веревка. Ногти танцовщицы были выкрашены хной в темно-красный цвет, а глаза обведены черной краской, как это делала еще Клеопатра. Провоцирующе приоткрыв губы, она смотрела на зрителей, демонстрируя два ряда безупречно белых зубов.
— Ее зовут Фатима, — прошептал профессору Мустафа и, тихо вздохнув, продолжил:
— Она лучшая, от Каира до Асуана.
Шелли, не зная, что ответить, кивнул и захлопал в ладоши, в этот же момент и остальные стали хлопать в такт музыке, побуждая Фатиму ко все более откровенным движениям. Босыми ногами она отбивала ритм на коврах, покрывавших полы из белого камня, выбивая из них облачка пыли. Каманги повторяли одну и ту же мелодию, и на атласной коже Фатимы появились искрящиеся капельки пота.
Не обращая внимания на такое количество сладострастия, за колонной уселись в кружок четверо местных жителей, что можно было заключить по их одежде. От их темных мундштуков шли пестрые тонкие трубки — они курили кальян, выпуская белые клубы дыма. Самой интересной личностью среди них был лысый старик с протезом ноги, отложенным им далеко в сторону, сопровождающий свою речь энергичными жестами и время от времени бросающий вокруг себя опасливые взгляды, будто опасаясь, что его подслушивают.
— Газеты пишут, — шептал он, — генерал-губернатор Элдон Горст возвратился в Англию ожидать смерти.
— Этого не жалко, — ответил стройный загорелый мужчина справа от старика. — Он до Кромера недотягивает.
— Дотягивает или нет, но кедив собирается в Вильтшир, нанести больному визит.
— Но это невозможно!
— Будь он проклят! — взорвался другой.
— Это унизительно для всего египетского народа!
Одноногий нагнулся к своему соседу, положил руку на его плечо и спокойно сказал:
— Необходимо предотвратить поездку Аббаса Хильми. Наши друзья в Александрии уже разработали план.
— Как, интересно, можно препятствовать поездке кедива в Англию?
— Аббас Хильми плывет на фрегате «Ком Омбо». Путь до Англии неблизкий. Понимаете, что я имею в виду?
Остальные закивали.
— В любом случае, — добавил одноногий, — Ибн Кадар, капитан, на нашей стороне.
— На него можно положиться?
— Бесспорно. За деньги танцует даже пророк Мухаммед.
В тот момент, когда Фатима, опустившись на колени и широко раздвинув их, откинулась назад, так что ее волосы коснулись пола, музыка внезапно оборвалась: послышалось цоканье копыт, прогремел выстрел, из парка доносились возбужденные крики, и, прежде чем вооруженные стражи Мустафы успели отреагировать, в зал ворвались всадники с закрытыми лицами. Их было пятеро или шестеро, они возникли одновременно с нескольких сторон и, опрокидывая светильники и столы, с криками: «La illah il’allah — Нет бога на земле, кроме Аллаха» начали стрелять по гостям.
Шелли увлек Клэр на пол, закрыл ее собой, и они вместе, тесно обнявшись, откатились за балюстраду.
Нападение длилось несколько секунд. Так же внезапно, как появились, всадники исчезли в ночи.
— За мной! — крикнул помощник мудира Ибрагим эль-Навави и, выхватив ружье у одного из стражников, бросился в темноту, поглотившую всадников, стражники — за ним.
Мустафа Ага Айат дрожал всем телом, однако старался сгладить происшествие, выкрикивая снова и снова:
— Ничего не произошло, все в порядке!
Боксер, усмехаясь, прижимал к себе руку, на которой расплывалось кровавое пятно. Жильбер, дагерротипист, был более всего озабочен судьбой собственной камеры, от одноногого и его собеседников не осталось и следа, а Фатима лежала на ковре без движения.
— Все в порядке? — профессор помог жене подняться и отряхнуть платье от пыли.
Клэр кивнула.
— Ты только посмотри! — воскликнула она вдруг, указывая на полуобнаженную танцовщицу.
В левом плече Фатимы виднелось черное отверстие. Шелли наклонился и повернул ее голову. Из правого уголка губ струилась кровь.
— Скорее, врача! — крикнул Шелли, и Ага, дико озираясь, вторил ему:
— Где доктор Мансур?
Доктор Шафик Мансур, уважаемый руководитель небольшой клиники в Луксоре, приложил большой палец к веку Фатимы и попытался поднять его, затем взял ее за левую руку, но вскоре уронил ее на ковер. Мансур покачал головой и приложил два пальца к шее Фатимы.
— Она мертва, — сказал он тихо.
Клэр зарыдала, и профессор взял ее руки в свои.
— Для меня это слишком, — всхлипывала она.
Через два дня в газете «Новости Луксора» писали, что во время перестрелки националистов погибла танцовщица Фатима из Наг Хаммади.
Омар не знал, сколько прошло времени. Два, три, четыре дня? Тишина и темнота не давали возможности сориентироваться. Не знал он и того, сколько раз прошел вдоль стен, ощупывая каждое углубление в поисках выхода. Как-то ведь он попал в это проклятое подземелье!
Иногда ему казалось, что он слышит голоса, тогда Омар открывал рот так широко, как мог, будто так ему было лучше слышно, но его уже вновь окружала только тишина. Постепенно его мысли спутались, и он не в силах был думать о конце, который его ожидал. От жажды и голода, а может быть, просто в знак того, что он еще жив, Омар жевал грязный тростник, служивший ему подстилкой. Но каждый раз, начиная кусать траву, Омар вынужден был ее выплюнуть, потому что на зубах хрустел песок А в какой-то момент он начал посмеиваться, так как ему пришло в голову, что смерть — занятие на редкость скучное.
Он перестал кричать на стены только для того, чтобы услышать какие-нибудь звуки, и единственное, что он мог еще ощущать, — что он находится на той грани, где кончается жизнь и начинается смерть.
Звук, дошедший до него сверху, не вызвал у Омара эмоций, он воспринял его как очередную галлюцинацию. Не отреагировал он и тогда, когда потолок над ним открылся, впуская красноватый луч света, вызвавший резкую боль в глазах. И только когда из отверстия в потолке упал конец веревочной лестницы, Омар сел и огляделся. Он дрожал от волнения; в отверстии показалась закутанная в одежды фигура с керосиновой лампой в руке, осторожно она ступила на лестницу. Спуск занял бесконечно долгое время, несмотря на то, что от пола до потолка было не более четырех метров, по крайней мере так показалось Омару.
Теперь, в дрожащем свете лампы, он увидел стены, ощупанные им бесчисленное количество раз; он разглядел и тележку, колесо с шестью спицами, богов со звериными головами, коленопреклоненные и бегущие фигуры, а также несметное число иероглифов. Гробница! Омар несколько дней провел в гробнице! В центре камеры стоял саркофаг, и, наклонившись, он увидел остатки мумии.
Человек с лампой тем временем спустился на землю. На нем были длинные одежды, а на голове — мешок. Он медленно подходил к Омару.
Омар отступил назад и забился в угол, прижавшись спиной к стене, словно желая сделаться маленьким и пытаясь так избежать судьбы. Он измерил взглядом расстояние в восемь — десять шагов до лестницы, но прежде, чем успел совершить прыжок, незнакомец бросился на Омара. Он почувствовал удар по голове и потерял сознание. А потом, сквозь пустоту и бесконечность, он испытал боль в левой руке и захотел крикнуть, но свинцовая тяжесть сковала его члены.
Аллах ведает, как долго пробыл Омар без сознания. Когда же он пришел в себя, то ощутил, как вода омывает его тело, а взволнованные голоса повторяют: «Он жив, он жив!» Он почувствовал, как сильные руки подняли его за плечи и потащили по песчаному берегу, затем опустили на траву. И сознание снова оставило его.
Открыв глаза, Омар увидел перед собой морщинистое лицо мужчины, глаза которого за очками казались неправдоподобно большими.
— Я доктор Мансур, — сказал тот, — ты меня слышишь?
Омар не ответил. Он только кивнул, глядя на вращающийся вентилятор на потолке.
Доктор повернулся:
— Узнаешь этого человека? — Рядом стоял профессор Шелли.
— Да, Саид, — сказал мальчик тихо. Подошла Клэр. В ее глазах стояли слезы, она обняла Омара, прижалась щекой к его щеке, что доставило ему неожиданное удовольствие, и смущенно спросила:
— Где же ты прятался столько времени, мой мальчик?
Омар решился улыбнуться и, не отвечая на поставленный вопрос, спросил, как он сюда попал.
— Ты находишься в клинике в Луксоре, — ответил профессор. — Пастушка нашла тебя в пруду на той стороне Нила. Во имя всего святого, как ты там оказался?
Омар попытался привести мысли в порядок, но ничего не получалось.
— Не знаю, — ответил он устало, — я вообще не знаю, что произошло. Сколько времени меня не было?
— Шесть дней, — ответил Шелли. — И ты ничего не помнишь?
— Помню, — ответил мальчик, — там темная дыра с божествами и иероглифами на стенах, это была гробница, и там тяжелый сладковатый запах…
Шелли вопросительно посмотрел на доктора Мансура. Тот вышел, а через несколько минут вернулся, неся в руках белый платок, который и протянул Омару.
— Этот запах? — Омар мгновенно узнал сладковатую тяжесть. — Хлороформ, — сказал Мансур.
— Не может быть, — профессор Шелли был потрясен.
— Очень даже может. Я сразу подумал об этом.
— Но, значит, мы имеем дело с опасными преступниками, которые ни перед чем не остановятся!
— Вы сомневались в этом, профессор? Нам повезло, что мы нашли мальчика живым. Впервые исчезнувший на том берегу Нила обнаружен живым.
Омар, слушавший достаточно безразлично, оглядел себя: на нем была длинная белая рубашка. Руки и ноги болели — они были связаны, объяснил Мансур:
— Не знаю, сколько ты пролежал в озере, наверное, несколько часов, а это небезопасно, когда речь идет о грязной воде Нила. — Мансур взял руку Омара и осторожно начал снимать повязки, пока не показалась темно-красная резаная рана на предплечье. — Билхарция.
— Что это значит? — спросил Шелли.
— Билхарция — червь длиной с ноготь, живет в основном в стоячей воде и проникает в организм человека через поры. Он переносит цитосомиазис, ужасную тропическую болезнь. На теле Омара я обнаружил семь таких червей. Удалить их можно было только с помощью надрезов.
— Таким образом, ему больше ничего не угрожает? Я имею в виду…
— Нет, — прервал его Мансур, — я тщательно обследовал мальчика. И при этом наткнулся на интересную вещь. — Он замолчал, продолжая снимать наложенные повязки. — Вот, — указал он, наконец, на рану возле плеча Омара. Тот взглянул на нее, скривившись. Шелли подошел ближе, осмотрел рану и взглянул на доктора в ожидании объяснений. Тот лишь спросил: — Вы, кажется, что-то заметили, профессор Шелли?
— Нет, нет, доктор, — Шелли покачал головой, — в какой-то момент мне просто показалось, что рана имеет очертания сидящей кошки.
— И вы не ошиблись, — ответил Мансур, — эта рана — след ожога, нанесенного раскаленной печатью с фигурой кошки.
— Боже мой! — пролепетала Клэр и облокотилась о белую спинку кровати.
Шелли смотрел на покрытую черной коркой рану величиной с ладонь.
— Больно? — спросил он наконец. Омар кивнул. — И ты не знаешь, как это случилось?
— Нет, о Саид. Но после того, как я потерял сознание в том мрачном подземелье и не знал, сплю ли я или уже умер, в какой-то момент я ощутил жгучую боль в руке.
— Идолов в образе кошек такого типа находили в гробницах фараонов. Обычно они сделаны из золота. — Профессор беспокойно ходил по комнате, Клэр же возмущенно воскликнула:
— Но зачем нужно оставлять их раскаленные отпечатки на коже человека?
Доктор Мансур взглянул поверх серебряной оправы ОЧКОВ:
— Если вы спросите меня, мадам, я предположу, что это знак или предупреждение какой-либо тайной организации, желающей таким образом привлечь к себе внимание. Египет — страна противоречий, здесь множество политических группировок, люди здесь не знают, в каком государстве они живут. Официально это британская колония, но в некоторых вопросах все еще решающее слово имеет турецкий султан, также египетский вице-король, кедив, имеет определенные привилегии. Но кедив не имеет права заключать международные договоры, египетского гражданства не существует, как не существует и египетского флага.
Шелли остановился:
— Я согласен с тем, что обстановка в стране оставляет желать лучшего, но какое отношение к этому всему имеет мой слуга Омар, мальчик четырнадцати лет?
— Но ведь Омар ваш слуга! — холодно возразил Мансур.
— Вы считаете, целью всего случившегося был я?
Мансур пожал плечами.
— Невероятная теория! — возразил профессор. — Она противоречит всякой логике. Насколько я заметил, в Луксоре на данный момент проживает пара сотен англичан, многие уже на протяжении многих лет. Я не вижу причины причинять вред вновь прибывшему, к тому же египтянину.
Омар дальше не слушал, усталость взяла свое, глаза закрывались сами собой. Он уже спал, когда доктор Мансур и остальные присутствующие на цыпочках покинули комнату.
Профессор сообщил о происшествии Фонду Исследования Египта и осведомился, следует ли продолжать расследование ввиду опасной обстановки. Больше всех боялась Клэр. Однако в Лондоне случившееся восприняли не столь серьезно и ответили лаконичным посланием: «Продолжать. Желательно иметь при себе оружие».
На следующий день Шелли навестил Картера, обитавшего в доме, или, вернее, хижине между Дра абу эль-Нага и эль-Тарифом. Несмотря на то что происшествие с Омаром стало темой дня, Картер от реакции воздержался, хотя как никто другой должен был быть осведомлен о положении дел на противоположном берегу Нила Его молчание вызвало подозрения Шелли.
Шелли появился без предупреждения, когда солнце начало садиться и можно было предположить, что археологи вернулись в свои дома. Должно быть, Картер еще издали заметил профессора, так как он вышел ему навстречу. На Картере был пыльный костюм и рубашка без воротника; прежде чем профессор успел произнести хоть слово, тот крикнул:
— Разве я не говорил, что нам следует как можно реже встречаться! Не нужно, чтобы нас видели вместе!
— Знаете, я, собственно, не вижу этому причин. — Профессор протянул Картеру руку. — Если за мной наблюдают, как можно заключить по последним событиям, то эти люди прекрасно осведомлены о нашем знакомстве. В остальном же, англичанин, приехавший в Луксор и не встретившийся с Говардом Картером, вызывает значительно больше подозрений, чем регулярно наносящий ему визиты. Картер — это отдельная инстанция.
Археолог был польщен.
— Что же, заходите! — Жестом он пригласил Шелли пройти внутрь хижины.
Дом был не более чем четыре на пять метров площадью, построен из кирпича, выброшенного на берег Нила, как и все дома в округе. Входя за окрашенную в зеленый цвет деревянную дверь, посетитель сразу попадал в гостиную, спальню и столовую, а также кухню, ванную и библиотеку, так как комната в доме была всего одна. Ставни единственного окна, выходившего на восток, были лишь слегка приоткрыты, так что свет практически не проникал в помещение, и Шелли пришлось с трудом пробираться между ящиками и коробками, заменявшими практически всю мебель. Единственный стол, квадратное чудище на высоких ножках, был завален кастрюлями, посудой, стопками бумаги, осколками и прочими результатами раскопок, среди которых красовалась черная печатная машинка.
— Если бы знал о вашем визите, я бы убрался, — извинился Картер, — но это, как-никак мой мир. — При этих словах он вытер рукавом пыль с табуретки, выдвинутой им из-под стола. — Присаживайтесь!
Сам он сел на продавленную кушетку, просевшую, кажется, до пола.
— Здесь я и живу, — констатировал он, — согласен, не слишком шикарно. Здесь нет воды, электричества, а до Луксора час пути, но… — при этих словах он распахнул ставни — кто еще сможет похвастаться таким видом из окна!
Шелли поднялся. Перед ним простиралась зеленая лента берега Нила, за ним лениво бежала вода реки, а в желтом мареве на другом берегу реки виднелись Луксор, храм, «Зимний дворец» и стройные городские минареты.
— Я слышал о ваших неприятностях, — проговорил Картер после долгой паузы, возникшей при созерцании ландшафта.
— Неприятностях? — Шелли горько усмехнулся. — Мальчика чуть не убили, оглушили хлороформом и бросили в воду. Чудо, что он пережил все это.
— Он поправится?
— Доктор Мансур убежден в этом. Он говорит, мальчик силен, как молодой бык.
Речь профессора была прервана шорохом, донесшимся из угла комнаты.
— Это Дженни, — пояснил Картер, — мой попугай. Она не привыкла, чтобы говорил кто-то, кроме нее. — Теперь Шелли заметил крупную желтую птицу, висевшую вниз головой на сплетенной из бамбука клетке.
Профессор продолжил:
— Одно в этой истории мне кажется загадочным, Картер, и вы, надеюсь, могли бы мне помочь.
— Я? При чем здесь я? — обеспокоенно осведомился археолог.
— Ну, вы почти двадцать лет живете в этой стране, вы сами уже стали египтянином, вы знаете людей, а люди знают вас…
— Не знаю, к чему вы клоните, профессор.
— С похищением мальчика связана пара загадочных подробностей. Может быть, вы дадите им объяснение. Во-первых, бесследно исчезло уже около дюжины людей. Омар же появился через шесть дней.
— Слава Аллаху!
— Слава Аллаху.
— Где он находился?
— Омар ничего не помнит, кроме того, что был заперт в темном подземелье, возможно, в гробнице. Пастушка обнаружила его в озере без сознания. До этого момента история еще могла бы считаться ошибкой или случайностью, но на плече мальчика, когда его нашли, оказался ожог — отпечаток сидящей кошки.
— Кошки?
— Вам что-нибудь говорит этот знак?
Картер наморщил лоб, будто бы обдумывая вопрос.
— Кошка, нет, понятия не имею, — заметил он нарочито безразлично.
— Но должно же это иметь какой-то смысл, Картер?
Тот, однако, молчал, и Шелли не мог избавиться от ощущения, что Картер чего-то недоговаривает. Но как можно заставить говорить такого упрямца?
Вспомнив о своей миссии, Шелли решил без обиняков приступить к делу:
— Я все время хотел спросить в связи с появлением на черном рынке карт: где вы храните свои чертежи? — И Шелли оглядел темную комнатку, наваленные друг на друга ящики, нечто похожее на книжную полку из необработанных досок, закрепленную кирпичами, и при всем желании не смог представить, где здесь можно спрятать тайные карты.
Картер, казалось, прочел мысли профессора.
— Не здесь, — сказал он с гордой улыбкой, поднялся, подошел к двери и запер ее изнутри. Он также закрыл ставни, зажег керосиновую лампу и попросил профессора помочь ему отодвинуть стол. На каменном полу лежал потертый коврик. Картер отодвинул его, освободив деревянный люк. Подняв его уверенным движением, Картер открыл проход в темное, глубокое помещение. Он взял лампу:
— Если вы не против, я пойду первым. — Держа в одной руке лампу, Картер спустился вниз по лестнице, которая Шелли не была видна. Затем он крикнул: — Так ваша очередь, профессор. Держитесь крепче!
Шелли молча протиснулся в отверстие в полу и, спустившись вниз, огляделся. Невысокие стены были покрыты рисунками в человеческий рост, изображавшими как богов, так и повседневную жизнь Древнего Египта Слева и справа в стенах были ниши, места хватало для одного человека, с одной стороны — каменный портал все выполнено в золотых тонах и повсюду столбцы иероглифов. Шелли потерял дар речи.
— Добро пожаловать в обиталище Пет-Изиса! — с улыбкой провозгласил Картер.
Профессору потребовалось немало времени, чтобы суметь выдавить из себя:
— Картер, что это?
— Вы находитесь в последнем прибежище священнослужителя Пет-Изиса, Первого Пророка Бога при фараоне Рамзесе Втором, служителя храма и управляющего имуществом храма Амона в Луксоре. — И он указал на рисунок на стене: лысый человек, изображенный в профиль, и следующие за ним священнослужители, астрологи и служители мифологического календаря, а также его жена маленького роста и множество детей. А перед всей процессией — фигуры богов с головами животных: Амон, Мут и Хонсу, Изис и Осирис.
Шелли подошел к стене и, ведя палец по иероглифам, начал читать: «Я приблизился к границе Царства Мертвых и вознесся надо всем земным. Темной ночью я видел солнце в сияющем свете. Я приблизился к богам подземным и надземным и предстал перед ними лицом к лицу».
Рука профессора дрожала от волнения.
— Вы нашли это? — спросил он, наконец.
— К сожалению, нет, — ответил Говард Картер. — К вашему сведению, в этой местности чуть ли не каждый дом возведен на захоронении периода Древнего Египта. И сразу отвечу на ваш следующий вопрос: гробница была пуста, когда я впервые вошел в этот дом, и старики, у которых я его снимаю, говорят, что они также нашли ее пустой.
— Вы в это верите?
Картер пожал плечами:
— Я не могу доказать обратного. Вы же знаете, первые захоронения были разграблены около трех тысяч лет назад. Надеюсь, профессор, вы меня не выдадите!
— Выдам? Что вы имеете в виду?
— Ну, до сих пор никто не знает о существовании этой гробницы. Я бы не хотел, чтобы люди узнали; я просто хочу, чтобы меня оставили здесь в покое, если вы понимаете, о чем я. Я провел долгие ночи здесь, внизу, смотрел на рисунки, сравнивал их с другими, перерисовывал тексты со стен и переводил их. И сделал интересное открытие. Не выдадите меня?
— Даю слово чести, Картер.
— Вы спросили меня, где я храню тайные планы. Я отвечу: здесь, в этой комнате!
Шелли взял в руки лампу и осветил все четыре стены. В одном углу стоял мешок с песком, в остальном комната была пуста. Шелли простучал стены в поисках пустого пространства за ними и, наконец, сдался:
— Я не понимаю, вы же сказали, что здесь храните карты.
Картер кивнул:
— Древние египтяне были люди скрытные и обладали дьявольской фантазией. Пет-Изис, умерев, забрал с собой тайну, тайну, которая мне неведома. Быть может, документы о сокровищах храма или даже о проступках фараона. Вот здесь, внизу, я нашел текст, который не смог расшифровать. — Картер наклонился и осветил стену, исписанную иероглифами. — Вот, прочтите сами!
Профессор опустился на колени и с трудом принялся разбирать иероглифы: «Лишь боги юга и севера знают о моей тайне, а ключ к ней находится в главном колонном зале Карнака».
— Не понимаю, Картер, что это означает?
Археолог усмехнулся:
— Эти слова можно понять лишь в одном контексте.
— В каком, Картер?
— Знаете, профессор, я перерисовал все надписи со стен комнаты, я перечитывал их вновь и вновь. Из них три фразы остаются неясны. Я мог бы спросить совета у других археологов, но этого мне делать не хотелось — ведь тогда бы мне пришлось рассказать о происхождении надписей. Это первая фраза.
— А две другие?
— Вот. — Картер поднес лампу к голове бога Амона. — Видите?
Фраза возле головы бога гласила следующее: «Поставь половину колонны по направлению отсюда на север и узнаешь половину правды». Затем он направился к правому углу, где был изображен Осирис в виде мумии. Его голову обрамляла надпись: «Поставь четвертую часть колонны по направлению отсюда на запад и узнаешь всю правду».
— Более чем загадочно, — произнес Кристофер Шелли. — Тексты могут иметь отношение к какому-либо посмертному ритуалу.
— Вполне могло бы быть, — ответил Картер. — Египетская Книга мертвых содержит массу текстов, недоступных нам; однако я внимательно просмотрел всю ее в поисках подобных отрывков — ничего похожего.
— Вы заинтриговали меня, Картер. — Шелли нервно переминался с ноги на ногу. — Вы нашли разгадку?
— Конечно. — Картер был спокоен, как будто речь шла о наипростейшем деле. — Сначала я разобрался со сторонами света. — Он остановился в центре и указал на Амона с головой овна. — Это юг. — Затем на Осириса. — А здесь восток, так?
Профессор кивнул.
— Вторым вопросом была мера — «половина колонны». Но здесь помогло указание на ключ в колонном зале Карнака. Колонны там самые высокие во всем Египте, и все они высотой в семьдесят стоп. Половина, соответственно, — тридцать пять стоп. Комната явно короче. Я рассчитывал и составлял чертежи, и уже готов был сдаться, когда однажды мне пришло в голову поделить колонну пополам и вертикально на две половины. Вот у меня и получилась половина. Колонна Карнака в окружности составляет тридцать две стопы. Половина — шестнадцать, а четверть — восемь. А теперь проверим, верна ли оказалась моя догадка!
Картер взял профессора за руку, прошел с ним от стены Осириса, ставя одну ногу перед другой, восемь «шагов» на запад и велел тому не двигаться с места.
— А теперь внимание, профессор! Смотрите вперед, на эту стену! — И Картер подошел к стене Амона, развернулся и, громко считая вслух, отмерил шестнадцать стоп, остановившись так близко от профессора, что они могли коснуться руками.
В то же мгновение пол комнаты задрожал, и раздался скрип. Шелли испуганно посмотрел на потолок, как будто боялся, что тот обрушится. Картер высоко поднял лампу и крикнул: «Стойте на месте, профессор! Не сходите с места!» Каменный портал перед ним сдвинулся — не вправо или влево, как дверь, а опрокинулся назад, поворачиваясь вокруг своей оси, и через пару секунд замер в облаке пыли параллельно полу.
— Картер, вы безумец! — Шелли пытался выплюнуть пыль изо рта.
— Но вы же хотели знать, где я храню свои планы. Здесь, смотрите! — Археолог осветил открывшееся помещение. В нише были сложены папки и бумаги.
— И что вы обнаружили, когда впервые открыли дверь? — медленно произнес Шелли.
— Не поверите, профессор, ниша была пуста.
— Пуста? Но это означает, что до вас некто уже проник в тайну механизма!
— Именно так, — ответил Картер, заметивший недоверие на лице Шелли. — Вы мне не верите?
— Ну что вы, что вы, — возразил профессор. — Но вы сказали, кроме вас об этом месте никто не знает.
— Так и есть.
— Картер! — воскликнул Шелли взволнованно. — Вы лжете. Вы бы не смогли в одиночку задействовать механизм. Как вы мне только что продемонстрировали, для этого необходимы двое.
Картер привык к недоверию. Он не стал утруждать себя объяснениями, молча подошел к повернутой плите и сильным нажатием вернул ее в исходное положение. Затем направился к углу, в котором стоял мешок с песком, и с трудом перетащил его на то место, где раньше стоял профессор. Сам же вернулся на прежнее место. И будто по мановению чьей-то призрачной руки весь процесс повторился вновь, и открылась потаенная ниша.
— Весь секрет, — его голос прозвучал почти печально, — весь секрет основан на механизме, запускающемся в тот момент, когда на двух плитах в полу помещается вес не менее шестидесяти килограммов. Столько весил взрослый египтянин во времена Рамзеса Второго. Я проверял: стоит облегчить мешок на десять килограммов, и все старания будут напрасны.
Профессор подошел к археологу и протянул ему руку.
— Прошу прощения, Картер. Думаю, я вас недооценил. Думаю, вас вообще недооценивают.
— Ничего, профессор. — Картер махнул рукой. — Я привык. Тот, кто родился в Свэттеме и всю жизнь живет на деньги других людей, привык к этому.
Позже, поднимаясь мимо скал по плоским холмам в сторону Нила, профессор размышлял о том, что такой человек, как Картер, знает намного больше, чем говорит.
Омар поправлялся даже быстрее, чем предсказывал доктор Мансур, причиной чему были дорогие медикаменты, оплачиваемые лично профессором. Шелли чувствовал свою вину за случившееся и пытался всеми возможными способами ее загладить. Он зашел так далеко, что предложил исполнить любое желание Омара, если оно окажется для него выполнимо. Мальчик попросил день на раздумья, и Клэр уже начала предполагать самые невероятные варианты. Все поразились, когда Омар попросил позволить ему научиться читать и писать. С тех пор Омар каждый день ходил к старому Тахе, всеми уважаемому толкователю Корана, в школу, где учился читать и записывать слова Пророка.
Через пару недель профессор снял в Шарье эль-Бар дом, где Омару предоставили хотя и темную, и маленькую, но все же собственную комнату возле кухни. В кухне заправляла Нунда, высокая нубийка с широким лицом и грудями размером с дыни, которые она сознательно демонстрировала, нося белый халат с поясом. У Нунды был добрый характер, и ее смех целыми днями оглашал дом. Как и все нубийцы, она напрочь отказывалась называть людей по именам, что казалось ей чересчур банальным: профессора она величала «Достойным восхищения пророком», его супругу «Благоухающей тамариской», Омар же для нее был просто «Доктор». Тайну появления этого имени Нунда никому не поведала, но Омар чувствовал себя польщенным. Быть может, впервые в жизни он представлялся себе не маленьким и жалким, а значительным и уважаемым.
Нубийка Нунда была также первой женщиной, возбудившей в Омаре сексуальные желания, привлекая агрессивностью своего тела. Нерешительно, но настойчиво, используя каждую возможность, он старался оказаться поближе к ней, и ему доставляло удовольствие незаметно касаться ее. Нунда была вдвое старше Омара, и она, конечно, заметила мучительное томление, испытываемое мальчиком в ее присутствии. Сначала ей доставляло удовольствие пользоваться своей властью, смущая его, ей льстило возбуждение Омара, и она всячески провоцировала его вызывающими движениями и прикосновениями, ожидая одного его слова. Но это прошло.
Боже, Омару всего четырнадцать, ему нужна мать, а не любовница! Так что Нунда взяла инициативу на себя. Как-то во время купания Омара в деревянном корыте во дворе нагревавшая воду Нунда подошла с ведром серого мыла и молча начала намыливать мальчика. Омар весь вытянулся в ее сторону, Нунда же с нарочитой невозмутимостью продолжала мыть его, не обойдя вниманием и его напряженный половой член. Его лицо исказилось, от удовольствия он закатил глаза, устремив взгляд в полуденное небо, так что видны остались только белки глаз. В этот момент Омару захотелось, чтобы его тело покрывала толстым слоем клейкая масса грязи, чтобы Нунда умножила усилия и делала все, что угодно, но только не прекращала их. Ее груди, прикрытые белым халатом, висели над ним, как спелые фрукты, и когда она подняла кувшин, чтобы полить на Омара горячую воду, одна из них выпала из халата и оказалась перед лицом мальчика, обнаженная и беззащитная. Омар тихо застонал, как от боли, и протянул влажную руку к чему-то светлому находившемуся перед его глазами. Сморщенная вершина холма размером с ладонь. Нунда заметила беспомощность мальчика и засмеялась. Но это был совсем не тот смех, что он привык от нее слышать. Он был лишен кокетства, это был добрый смех, заключавший в себе тепло.
— Доктор, — спокойно сказала Нунда, — зачем ты борешься со своими чувствами? Радуйся тому, что они у тебя есть!
Тогда засмеялся и Омар, и начал гладить Нунду, сначала робко, затем все с большей страстью, при этом он вертелся, как рыба в водах Нила. Он погрузился в пенную воду, фыркая, вынырнул, схватил Нунду, попытался увлечь ее в воду; она сопротивлялась, ее халат разошелся, и теперь она стояла перед Омаром совершенно нагая. Одно мгновение Нунда раздумывала, затем переступила край корыта и села на мальчика верхом. Омар почувствовал, что он проник в нее. Он дотронулся до ее груди и с наслаждением ощутил, как тело нубийки напряглось и начало содрогаться.
Движения Нунды становились все резче, она издавала гортанные звуки, а ее пальцы больно впились в его грудь. И хотя он только что испытал высочайшее наслаждение, в один момент это чувство превратилось в отвращение и возмущение, все в нем восстало, и он резким движением попытался освободиться. Но Нунда так сильно сжала его бедрами, что Омар, даже напрягая все свои силы, не смог ослабить ее хватку.
В гневе мальчик приподнялся и укусил Нунду за грудь. Крик боли, — и она отпустила Омара, который теперь, освободившись, бил вокруг себя руками, как сумасшедший. Он ударил ее кулаком в лицо, так что из носа Нунды показалась струйка крови, покрыв влажное тело отвратительными пятнами, и взгляд на это нагое тело, только что доставлявшее ему удовольствие, заставил его содрогнуться.
— Хурият! — крикнул Омар. — Хурият! — И вновь: «Хурият!» И он выплюнул мыльную воду, попавшую ему в рот и оставившую отвратительный привкус.
Ни профессор Шелли, ни его жена, прежде замечавшая любую мелочь, не узнали о случившемся. Казалось, что отношения Нунды и Омара не изменились. Но с тех пор при встречах они вели себя сдержанно, никогда не обсуждая тот случай, и все же Омар теперь стал другим.
Поначалу профессор избегал привлекать Омара к своим расследованиям на том берегу Нила. Задача Шелли состояла в том, чтобы нанести на карту все имеющиеся следы, указания и обнаруженные тайники, а также отследить возможные места раскопок, которые мог бы осуществить Фонд Исследования Египта, — трудоемкое занятие, как выяснилось позднее: где бы он ни появлялся, профессор везде встречал лишь недоверие. Археологи всех господствующих на международной сцене государств были привлечены сообщениями об открытиях и слетелись сюда, как мухи на верблюжий помет. Большая же часть вины в том лежала на молодом англичанине по имени Вильям Карлайль, дальнем родственнике известного историка, околачивавшемся в Египте, после того как бросил обучение в Оксфорде.
Никто точно не знал, чем этот полиглот зарабатывает на жизнь, а то, что он в деньгах не купается, было видно уже по его поношенной одежде, разительно отличавшей его от остальных англичан. Нет, то, о чем говорил Карлайль — что он в качестве специального корреспондента пишет статьи для «Таймс» и других европейских газет и живет на полученные за публикации деньги, безусловно, соответствовало действительности. Он колесил по стране между Александрией и Абу Зимбелом, неделями снимая комнаты в дешевых пансионах и общаясь с археологами и местными жителями, в постоянном поиске сенсаций. Карлайля видели беседующим как на верблюжьем рынке или базаре, так и в Долине Царей. Таким образом он добывал информацию, недоступную для остальных, и никто не мог сказать, случайно ли очередное появление журналиста или оно предвещает новое открытие.
Впервые Омар встретился с Карлайлем в газетном киоске в холле «Зимнего дворца», где покупал «Таймс» для профессора. Карлайль заговорил с ним, как обычно, из любопытства, и поинтересовался, он ли читатель «Таймс». Мальчик объяснил, что он слуга профессора Шелли из Фонда Исследования Египта, — так завязался разговор, в течение которого журналист проявлял все больший интерес к юному египтянину.
Омар удивлялся тому, что именно он стал объектом внимания англичанина, и рассказал тому больше, нежели обычно рассказывают незнакомцу. Они бродили вдоль Нила, и Омар рассказывал о своем таинственном исчезновении и его счастливом исходе, а также высказал предположение, что целью похищения по неизвестным никому причинам на самом деле мог быть профессор.
Человек вроде Вильяма Карлайля не мог не почуять возможную сенсацию и на следующий день попросил профессора о встрече. Шелли говорил охотно, но более того, что уже знал, Карлайль от него не услышал. А Омар забыл упомянуть об одной мелочи — ожоге на его правой руке. Карлайль пообещал держать профессора в курсе, сам же решил заняться этой историей.
Несколько дней, покупая «Таймс», Омар озирался в поисках журналиста, но Карлайль не возвращался. От продавца газет мальчик узнал, что тот остановился в отеле «Эдфу» недалеко от вокзала. Через две недели, в течение которых от журналиста не поступало никаких известий, Омар решил навестить его в отеле.
Отель оказался продуваемым зданием с террасой, выходящей на улицу. Нити бисера служили дверями. Портье не было, на входе, в узком коридоре с выкрашенными в зеленый цвет стенами с отстающей штукатуркой, просто висел деревянный шкафчик с ключами от комнат. На крик Омара вышел сгорбленный старик, опирающийся на палку. При упоминании Карлайля он заволновался. Ya salaam, англичанин исчез неделю назад, кровать не пронуга, багаж на месте, недельная задолженность по оплате.
Омар бросился домой и рассказал профессору о том, что только что узнал. Они вместе отправились в отель «Эдфу», и Шелли попросил показать ему комнату англичанина. Вознаграждение в размере суточной платы открыло ему комнату на первом этаже. Комната была не более чем три на три метра. Чтобы разглядеть хоть что-нибудь, Шелли открыл ставни, заменявшие стекла. Постель была застелена, занавеска, служившая шкафом, приоткрыта, за ней висела одежда.
У окна стоял маленький квадратный стол, на нем — пачка чистой бумаги, подставка для перьев из слоновой кости, квитанция с телеграфа на шестьдесят пиастров от 20 ноября, книга В. М. Ф. Питри «Методы и цели археологии», внутренние листы из «Таймс» от 22 ноября 1911 года, темная фотография, изображавшая нескольких человек, а также остатки булочки с кунжутом, явно приглянувшейся мышам. Комната не производила впечатления ни покинутой в спешке, ни оставленной съемщиком без намерения вернуться. Что подтверждалось прежде всего конвертом с марками на пятнадцать фунтов, найденным Шелли во внутреннем кармане куртки.
Профессор просмотрел газету: статьи о комете, об отмене рабства в Китае и смерти русского писателя Льва Толстого, однако ничего, хоть как-либо связанного с Карлайлем. Взяв же в руки фотографию, Шелли изумился: это был один из снимков Жильбера, которые он делал на вечерах Мустафы Ага Айата; в центре фотографии — профессор Шелли и Клэр, вокруг же прочие гости, явно в веселом расположении духа.
Когда точно он в последний раз видел Карлайля, сгорбленный старик сказать не мог. На вопрос, сообщил ли он об исчезновении в полицию, старик пожал плечами. Не раз уже случалось, что гости проводили пару ночей вне отеля. Но сейчас, раз просрочена плата за целую неделю, он, видимо, обратится в Караколь.
Профессор уверил хозяина отеля, что в том нет необходимости и он сам возьмет на себя этот труд, и вместе с Омаром покинул комнатку.
Ибрагим эль-Навави приветствовал профессора, как старого знакомого, и умело пустил слезу по поводу чудесного спасения Омара. Исчезновение Карлайля не показалось помощнику мудира достойным занесения в папку, потому что, заметил он с иронией, если бы он заводил дела на всех людей, на пару дней покидающих Луксор, у него было бы слишком много работы. И лишь угроза поставить в известность британского консула Мустафу Ага Айата убедила эль-Навави провести расследование; он сообщит о результатах.
Следующие несколько дней профессор Шелли провел, регистрируя и нанося на карту последние находки в Долине Царей; все они касались фараона Тутмоса Второго. При этом все его мысли были сосредоточены на исчезновении Карлайля и его комнате. Через три дня профессор навестил полицейское отделение, но, как и следовало ожидать, расследование не дало ни малейших результатов. Тогда Кристофер Шелли направился в отель «Эдфу», чтобы повторно, на этот раз внимательнее, исследовать комнату журналиста.
Комната казалась нетронутой, по крайней мере на первый взгляд. Ничего нового Шелли не нашел, но кое-что сразу бросилось в глаза: на столе у окна все лежало на прежних местах, только одной вещи не хватало — фотографии. Сгорбленный старик с бородой Пророка клялся, что ничего не трогал в комнате, а фотографии даже не помнит. Дрожащими пальцами он нервно начал перебирать по столу, листать книгу, и из нее выпал листок. Шелли поднял его. На бумаге было написано всего одно слово, дважды подчеркнутое: ИМХОТЕП.
Ничего больше.
Следующий визит профессор нанес на Шарью эль-Исбиталью, где напротив французского госпиталя находились ателье и лаборатория Жака Жильбера, о чем и сообщалось крупными буквами на вывеске перед входом. Шелли выразил желание посмотреть фотографии с праздника британского консула, и Жильбер протянул ему пачку стеклянных пластинок, порекомендовав держать их против света и попросив сообщить ему о том, какие отпечатки необходимо сделать, на что понадобятся всего одни сутки. Профессор был уверен, что найдет снимок, пропавший из комнаты Карлайля, но после двукратного просмотра так его и не обнаружил. На утверждение, что профессор видел отсутствующий здесь снимок с праздника, на котором изображены он с супругой, дагерротипист возразил, что это абсолютно невозможно. Кроме него в Луксоре никто не занимается фотографией, и только ему разрешено фотографировать достопочтенных гостей консула; где же профессор видел ту фотографию?
Однако эти сведения Шелли решил оставить при себе — в любом случае, ему показалось неуместным посвящать кого-либо в свои расследования.
На следующую ночь Омара разбудил стук в окно. Окно, непривычно высокое и узкое, было закрыто ставней с вентиляционным отверстием. Сколько он ни напрягал взгляд, ночь оставалась темной и непроглядной. Омар ничего не боялся: не долго думая, он отодвинул задвижку и открыл ставню. Мгновение царила тишина, слышно было лишь стрекотание цикад, затем вдалеке залаяла собака, и тогда из темноты появилась маленькая фигурка. Омар сразу узнал ее. Это была Халима, девочка из поезда.
— Ты? — прошептал Омар.
Приблизившись, Халима приложила палец к губам, проворно, как газель, взобралась к окну и просунула в него голову и плечи. Опершись на локти, она начала сдавленным голосом:
— Прошу тебя, не задавай вопросов, просто слушай, что я говорю. Ты в опасности. Я не могу тебе ничего объяснить, но если тебе дорога жизнь, уходи от этих неверных, уходи куда-нибудь, где тебя никто не знает, туда, откуда ты пришел, и не рассказывай никому о том, что ты пережил.
Омар молчал, он смотрел на девочку, хотя и не видел ее глаз. Он заметил, что она дрожит. Растроганно, но беспомощно он погладил ее по голове и, не надеясь услышать ответ, произнес:
— Зачем ты это делаешь, Халима?
Халима молчала. Неровное дыхание выдало ее: девочка плакала. Омар хотел обнять ее, но окошко было слишком узким. И пока он думал, как ее утешить, Халима сказала: «Удачи тебе» и исчезла в темноте.
Омар не знал, что за ними наблюдали. Клэр была разбужена стуком девочки, и наблюдала за их встречей, скрывшись за занавеской своей спальни.
Всю ночь Омар не мог уснуть, он не знал, что его больше взволновало: красота девочки или предчувствие опасности, вызванное ее словами: «Уходи куда-нибудь, где тебя никто не знает, туда, откуда ты пришел!» Ее нежный голос продолжал звенеть у него в ушах, как колокольчик, какими украшают верблюдов. Омар видел ее медленно движущиеся губы и ощущал ее близость. И от волнения и возбуждения он дал волю чувствам и расплакался, не в силах собраться с мыслями.
В обязанности Омара входило накрыть утром стол, а когда господа выйдут, подать чай. В это утро Клэр дождалась, пока Омар войдет в салон, и обратилась к мужу:
— Кристофер! Ты слышал, как кто-то ночью стучал в окно?
— Нет, Клэр, наверное, тебе приснилось.
— Но я слышала отчетливо, а когда подошла к окну, заметила тень в саду.
— Ты ошиблась, дорогая. Я очень чутко сплю, но ничего не слышал.
Обратившись к Омару, Клэр поинтересовалась:
— Омар, а ты слышал что-нибудь странное этой ночью?
Мальчик почувствовал, как краска залила его лицо, но сумел собраться и спокойно ответил:
— Нет, мадам, я ничего не слышал. — И исчез на кухне. Он слышал, как господа перешептывались, но разобрать так ничего и не смог — на кухне было слишком шумно.
— Кристофер! — снова начала Клэр. — Омар обманывает нас, он лжив, как все египтяне.
— Как ты можешь утверждать такое?
— У Омара ночью был гость. Точнее гостья.
— Ты уверена?
— Абсолютно. Я видела ее собственными глазами.
Профессор посмотрел на жену:
— Сегодня ночью? Боже, мальчик достиг возраста…
— Он лжет!
— Может быть, Клэр, но представь себя на его месте. Ты бы призналась в том, что, да, сегодня в моей постели была женщина? — Профессор громко засмеялся, и некоторое время они молчали.
— Ты уверен, что Омар честен? — снова спросила Клэр. — Я имею в виду, кто может гарантировать, что его к нам не подослали? Мальчика никто кроме микассы не знал. Или я ошибаюсь?
Шелли взял жену за руку:
— Дорогая, до шпионства Омар еще не дорос. Думаю, если бы ко мне подослали шпиона, он был бы более опытным человеком, а не наивным мальчиком, как Омар.
— Нет, тут явно обман, — рассудительно сказала Клэр.
— Обман? Тогда его похищение — тоже обман? И обманом было то, что ему чуть череп не проломили, бросили в пруд, где его едва не сожрали черви, — все обман! Я понимаю твои опасения, Клэр, но тут ты слишком далеко зашла!
Визит девочки заставил Омара потерять спокойствие, но хотя он принял ее слова всерьез, не они выбили его из колеи, а встреча с ней. От Халимы исходило что-то, что притягивало Омара, нечто, заставлявшее забыть о предупреждениях. Нет, он не хотел возвращаться туда, откуда пришел. На что он будет жить в Гизе? Вновь срабатывать на жизнь, возя иностранцев на верблюдах?
Омар попросил профессора разрешить сопровождать его при походах в Долину Царей, он мог бы помогать в составлении карт, и Шелли, не раздумывая, согласился. За просьбой Омара крылась тайная надежда увидеть на том берегу Нила Халиму. Мальчик оказался очень полезен профессору — он производил замеры, записывал отметки, которые Шелли наносил на карты, таскал измерительные приборы и потрепанный зонтик в первую очередь устанавливаемый в месте замеров.
Каждое утро на пути в Долину Царей Омар проходил мимо эль-Курны, оглядываясь в поисках Халимы. И каждое утро видел одно и то же: одетые в черное женщины (те, что помоложе — с открытым лицом, кто постарше — закрытые полностью) несли на головах корзины или кувшины с водой на плечах, немытые дети цеплялись за их длинные одежды, собаки охотились на кур, копошащихся в песке. Не считая пары древних стариков, мужчин в деревне не было.
«Спроси Юсуфа! Моего отца все знают!» — крикнула ему Халима на вокзале. И однажды — к профессору приехал кто-то из Лондона — Омару представилась возможность самостоятельно перебраться через Нил в эль-Курну. Перевозчик, к которому обратился мальчик, знал Юсуфа и объяснил, как найти его дом, находившийся возле мастерской шлифовальщика Азиза, тот же легко было узнать по огромным каменным колесам над входом.
Перед домом горел факел, изнутри доносились стоны и молитвы. Омар раздумывал, постучать ли ему, но тут старуха с растрепанными седыми волосами возникла на пороге, ударила рукой себя в грудь и бросилась прочь, выкрикивая громкие слова молитвы. Сквозь распахнутую дверь Омар увидел людей, около двадцати мужчин и женщин, которые молились, качаясь, точно в трансе, как тростник на ветру.
Никто не заметил, как он вошел, и Омар присоединил свой голос к их молитвам: «La illah il’allah…» Люди собрались вокруг ложа маленького лысого человека. Его глаза были прикрыты, он хватал воздух широко открытым ртом. Омар сразу узнал его, это был человек из поезда — Юсуф. Возле него на коленях стояла Халима. Ее волосы покрывал длинный черный платок. Она держала отца за руку и, молясь, вновь и вновь прижимала ее к своему лбу. Лоб мужчины был покрыт потом. Халима вытерла его платком, и взгляд ее упал на Омара. Ее лицо было бледно, глаза впали. Омар кивнул, по девочка не двинулась, она будто бы сквозь него смотрела. Как долго ждал он этой встречи, как много хотел сказать ей… Теперь же, в этой ситуации, даже взгляд ее был нем. Халима вновь обернулась к отцу.
Уже стемнело, когда он покинул дом, думая о том, что тяжелобольной Юсуф не доживет до утра. Теперь и перед другими домами горели факелы. Они стояли в кувшинах или просто были воткнуты в песок Людей видно не было. Омар бегом вернулся к пристани. Перевозчик не проронил ни слова, мальчику тоже было не до разговоров.
Утром следующего дня город облетела новость: холера! По-видимому, эпидемия шла с дельты Нила. Начальник вокзала запретил пассажирам с севера сходить с поезда. Поезда закрытыми проходили дальше. Но, несмотря на принятые меры, холера пришла и в Луксор.
Выглядевшие вполне здоровыми люди падали на улицах, как стебли тростника, а через несколько часов умирали с широко распахнутыми глазами и ртами. Добровольцы Красного Полумесяца, завернутые в одежды, возили через город высокие повозки с трупами, потому что гробов не хватало. Некоторых покойников силой приходилось уносить из домов против воли их близких, которые, нарушая предписания, не хотели расставаться с родными. Перед отелем «Зимний дворец» патрулировали никого не пропускавшие вооруженные стражники. Везде в небо поднимались клубы дыма, так как комнаты умерших, согласно распоряжению, необходимо было выжечь. Город был пропитан запахами карболки и серы. Когда на город опускалась ночь, перед каждым домом, отмеченным холерой, зажигали факел, чтобы прохожие обходили его стороной. И даже по ночам продолжали свою работу сборщики трупов, их тележки громко стучали по мостовым опустевших улиц. Наставало время крыс. Сотнями они лезли из каналов, самые толстые — размером с кошку, они наполняли сточные канавы, и многие из них уже не боялись даже извести, использовавшейся для дезинфекции. Там, где подыхал один хищник, устраивали себе пиршество остальные, разрывая его на части. И ни удары палок, ни крики не могли их прогнать.
Перед домом профессора Шелли еще не было факела, но в нем царил страх, и когда Клэр пожаловалась на судороги в мышцах икр, сухость в горле и хрипоту, Нунда от страха громко запела, а Омар побежал со всех ног к доктору Мансуру. Врач пришел с тяжелой сумкой и осмотрел Клэр. Шелли вопросительно посмотрел на Мансура. Тот кивнул.
В ту ночь Омар зажег факел в кувшине перед домом. Его путала темнота дома, и всю ночь он просидел на улице.
Страх убивает усталость. Омар совсем не хотел спать, более всего он был занят тем, что проверял состояние своих икр и звучание голоса, потому что не видел причины, по которой бы холера обошла именно его.
Состояние Клэр заметно ухудшалось: ее бил озноб, она дрожала и металась. Врач прописал успокаивающее и прочие горькие напитки и сказал, что, если она переживет следующий день, у нее появится шанс. Шелли решил сообщить жене о ее состоянии, чтобы у нее был стимул бороться.
Так Омар стал свидетелем смертельной схватки за жизнь. Он видел борьбу женщины, которая, как ему казалось, бьется со смертью, пытаясь отстоять свое право на жизнь. Клэр стонала, кричала, била руками вокруг себя, как будто отгоняя невидимого противника. Она глотала лекарства, ее тошнило, и она снова пила то, что посоветовал врач. Шелли держал ее за руку. Около полуночи Клэр вдруг издала короткий крик, затем второй, как будто освободилась от объятий врага, затем успокоилась. И лишь ее дыхание оставалось громким и тяжелым.
Казалось настоящим чудом то, что Клэр выжила и не заразила никого в доме. Омара же волновало лишь одно: миновала ли холера Халиму? Что с ней случилось?
Мудир запретил покидать город. Полиция днем и ночью патрулировала улицы. Пересечь Нил можно было, только предъявив письменное разрешение мамура, а его получали лишь врачи, их помощники из Красного Полумесяца и могильщики. Что оставалось делать Омару?
Его мучила мысль о предстоявших неделях неизвестности. Он был не в состоянии есть, и чем дольше это продолжалось, тем яснее ему было, что он просто не доживет до конца. Так что он решил любым способом, но перебраться на противоположный берег Нила.
На следующий день Омар сообщил профессору, что хочет стать добровольцем и помогать врачам. Об истинной причине он, конечно, промолчал.
Реакция Шелли была неоднозначна: он предупредил мальчика о возможных страшных последствиях, но и не смог сдержать восхищения. Таким образом, Омар получил разрешение, белую повязку на руку и защитную на лицо, а также возможность свободно передвигаться.
Надежда увидеть Халиму заставила Омара забыть обо всех ужасах, увиденных им на протяжении следующих дней: корчащихся от боли людей, членов семей покойников, у которых силой отнимали трупы, детей с посиневшими тельцами. Трупы укладывали на доски и в тележки и отвозили на холерные кладбища, окружавшие город. Омар старался думать во время работа о Халиме, вспоминать ее лицо в его окне, но каждый раз он видел только страдание, которое он вез перед собой в тележке.
На третий день Омар попросил отпустить его, сказав, что почувствовал слабость, что было не так уж далеко от истины, и побежал к берегу Нила, где полученное разрешение помогло ему преодолеть все посты. Перевозчик отвез его на тот берег. Омар пошел к эль-Курне. Перед домом Юсуфа он на мгновение остановился, но дверь сама открылась.
— Халима! — вскрикнул Омар удивленно. За последние дни накопилось столько всего, что он хотел поведать ей, теперь же, когда она внезапно появилась перед ним, Омар лишь повторял: «Халима!»
Девочка вышла из дома, подошла к нему, и внезапно оба бросились друг другу в объятия. Они плакали и вытирали друг другу слезы, затем Халима повела его в дом.
Омар сразу узнал место, где недавно находилось ложе Юсуфа.
— Он мертв? — робко спросил мальчик.
Халима молча кивнула, глубоко вздохнула и ответила:
— За два дня я стала сиротой.
— Твоя мать тоже умерла?
— Никогда бы не подумала, что это может случиться так быстро.
— У тебя есть братья или сестры? — Халима покачала головой. — Что ты собираешься делать?
— Аллах укажет мне дорогу.
Омар прошелся по скромной комнате.
— Он был такой сильный, — продолжала девочка, — такой упорный. Он сам не знал, сколько ему лет на самом деле. Я думала, он проживет еще лет пятьдесят.
— Ты его очень любила?
— Я любила его и ненавидела. Я даже очень ненавидела его, но теперь, когда он умер, я забыла о ненависти.
Омар посмотрел на Халиму. Он просто наслаждался присутствием девочки, он слушал ее речи, не понимая их.
— Он был загадочным человеком; он был моим отцом, но, честно говоря, я совсем не знала его. Он был своенравен, и многое из того, что он делал, казалось мне странным. Даже во время смерти.
— Что ты имеешь в виду, Халима?
— Когда я заметила, что он близок к смерти, я взяла его за руку. Он был спокоен, но глаза его сверкали, когда он посмотрел на меня. А потом он кое-что сказал. Сначала я подумала, он назвал меня по имени, но он повторял и повторял это слово, и я поняла его: Имхотеп.
— Имхотеп? Что это означает?
— Я же говорю, Юсуф был загадочным человеком.
— Может быть, это связано с твоим предостережением?
— Нет, — быстро ответила Халима.
— Но предупреждение все еще в силе?
Халима молчала, и Омар прижал к себе девочку. Она отвернулась и, не глядя на него, сказала:
— Я боюсь за тебя, Омар, но не могу сказать, почему. Ты должен уехать, понимаешь. Даже если будет больно.
— Таха научил меня письму и чтению Корана, — ответил Омар. — В третьей суре сказано: «Ни один человек не умрет, не будь на то воля Аллаха», как написано в книге, определяющей сроки всех вещей. Так зачем бежать? Если на то воля Аллаха, чтобы окончилась моя жизнь, так не раз уже он мог исполнить ее. И если суждено мне умереть, воля Аллаха настигнет меня как на вершине Гебель эль-Шайиб, так и в глубинах Катары.
На все настойчивые вопросы о том, кто же скрывается за угрозами, Халима так ничего и не сказала, и Омар решил вернуться домой. Он поцеловал Халиму в лоб и сказал, что вернется — завтра или через день.
Быстро и внезапно, как появилась, холера оставила город в течение ночи. Факелы постепенно гасили, выжившие начинали радоваться, казалось, все вернулось на крути своя. Плач одетых в черное женщин смешивался с радостными песнями молодежи, восхвалявшими Аллаха Всемогущего. Улицы и площади вновь наполнились народом, люди высыпали из домов, как термиты после грозы, и приветствовали друг друга. Люди раздевались прямо на улице и нагие танцевали перед кострами, в которых сжигали свою одежду. Так близок был путь из ада в рай.
Добровольцев, из которых выжил лишь каждый третий, чествовали как героев, среди них и Омара, которого мучила совесть при выслушивании похвал. Но что ему было делать? Не мог же он прилюдно сознаться, что не самопожертвование, а любовь к девушке толкнула его на это. Омар предпочел промолчать. Это было молчание, с которым Омару доведется встречаться не раз, оно несравнимо с высказанной ложью, но в памяти остается куда дольше.
По этой причине, а также потому, что профессора это тоже касалось, Омар решил рассказать ему о девочке, ее предостережении и последнем слове, произнесенном Юсуфом. Это нелегко далось ему.
Шелли беспомощно смотрел на Омара.
— Имхотеп, говоришь? Имхотеп?
— Да, Имхотеп, о Саид. Что это может означать?
— Хотелось бы мне самому знать!
— Но вы удивлены, о Саид.
— Да, удивлен. Быть может, это совпадение, но пока ты рассказывал, я вспомнил о книге на столе Карлайля.
— Английская книга, если я правильно помню.
— Именно так Когда я листал книгу, на пол выпал листок, на котором стояло одно слово, одно имя: Имхотеп!
— Кто такой Имхотеп, о Саид?
— Имхотеп был врачом, архитектором, священнослужителем и мудрецом. Он жил две с половиной тысячи лет назад при фараоне Джосере и считается изобретателем пирамид. Ему приписывается также древнее египетское учение. В качестве врача он совершал настоящие чудеса, поэтому жители Мемфиса и Луксора называли его богом врачевания. Статуи изображают его лысым стариком, читающим свиток папируса. Для своего владыки Джосера Имхотеп воздвиг подобающую усыпальницу — ступенчатую пирамиду в Саккаре. Говорят, это древнейшая постройка в мире. Вокруг нее археологи обнаружили множество обломков с его именем, так что существует предположение, что и он нашел свое последнее пристанище в этих местах. Другими словами — усыпальница бога! Размышления исследователей свелись к следующему: если древние египтяне так роскошно хоронили своих царей, как же они должны были проводить в последний путь бога?!.
Омар увлеченно слушал, но никак не мог соотнести рассказ профессора с Юсуфом и Карлайлем. Хотя все это, конечно, казалось странным.
— Что знает девочка? — вдруг спросил профессор.
Омар испугался резкого тона и попытался успокоить Шелли:
— О, Саид, Халима — хороший человек, она ни за что не совершит зла, Inscha’allah.
— Ну, да, — неохотно ответил профессор, — она предупредила тебя, значит, что-то знает. В любом случае, она знает больше, чем говорит.
— Вы правы, о Саид.
— …и об этом мы сообщим полиции.
— Никакой полиции, никакой полиции, — вскинул голову Омар, — Халима — хорошая девочка.
— Но это же в твоих интересах! — возразил профессор.
Омар выпрямился, как будто физически хотел придать вес своим словам, и уверенно ответил:
— О Саид, дайте мне пару дней, лишь пару дней, и я заставлю Халиму все рассказать. Прошу вас!
Профессор вначале был против, предпочитая обратиться в полицию, чтобы та оказала давление на девочку, но затем сдался. Кто мог гарантировать, что Халима скажет полиции правду? Профессор согласился. Если и существует человек, которому девочка во всем признается, так это Омар, подумал он.
На следующий день рано утром Омар направился в эль-Курну. Как и обычно, в месяцы дулькада и дульхедша над полями стелился молочно-белый туман. Пахло влажным песком, и невидимые вороны и коршуны исполняли утреннюю песню. Шлифовальщик уже приступил к работе, и повсюду разносился скрежет металла о камень.
Перед домом Халимы сидел пожилой мужчина. Он вырезал узоры на своем посохе и не оторвался от работы, даже когда Омар подошел и поздоровался. Омар сказал, что пришел к Халиме.
— К Халиме? — Старик посмотрел на него, изучил мальчика сквозь сощуренные веки и вновь принялся за работу, мимоходом заметив: — Халима уехала.
— Уехала? Куда?
Старик пожал плечами:
— Уехала. Теперь я здесь живу.
— Но дом… Он ведь принадлежит…
— Мустафе Ага Айату, — продолжил за него мужчина, — и он мне его сдал.
— И куда ушла Халима? — настойчиво расспрашивал мальчик.
— Как тебя зовут? — спросил старик.
— Омар Мусса.
Не глядя на него, старик поднялся, вошел в дом и вернулся с письмом, которое молча протянул Омару. Омар прочитал следующее:
«Дорогой мой,Халима».
мужчина, который передаст тебе это письмо, знаком с его содержанием, так как он написал его с моих слов, слово за словом. Я знала, что ты придешь и не последуешь моим советам. Ты упрямый. Но смотри не возгордись. Аллах любит лишь тех, кто выказывает покорность. Если ты послушен воле Аллаха, то оставь место, принесшее тебе столько бед. Зло еще витает над ним в ожидании.
Ты больше не увидишь меня. Не спрашивай почему. Есть вещи, о которых знать не нужно. Мое сердце болит, и моя душа плачет при мысли о том, что я вынуждена навсегда проститься с тобой, но так будет лучше. Люби меня в своих мыслях, как это делаю я.
Во имя Аллаха,
Когда Омар оторвался от письма, старик уже исчез. Солнце пробивалось сквозь утреннюю дымку. С берега доносились крики перевозчиков. Кричал осел, а но улице брели козы. Омар отправился в обратный путь.
На окраине эль-Курны, там, где пыльная тропинка раздваивается и уходит налево, в Дейр эль-Бахари, и направо, в Долину Царей, все еще был слышен шум из дома шлифовальщика. Омар остановился. Где он мог слышать этот звук? Он прошел дальше и вновь остановился. Ну, конечно: он слышал этот звук, находясь в гробнице, где его держали похитители.
Омар огляделся. На западе постепенно светлели скалы, а на востоке храм Луксора показался из дымки. Какой секрет скрывает этот пейзаж? Где же найти ключ ко всем необычным событиям, свидетелем которых он стал?