Из всех странных личностей, которые жили в Долине царей к западу от Луксора, Говард Картер был, разумеется, самой незаурядной. Ему едва исполнилось сорок семь лет, а у него уже был вид согбенного, горестного и замкнутого старика. Он редко появлялся в Луксоре, чаще всего по средам, когда забирал почту. Его можно было увидеть и на рынке, где археолог покупал и засовывал в мешок лепешки, овощи и немного зерна для своего попугая.

На голове у него всегда была широкополая шляпа для защиты от солнца. Грязный костюм, который Говард носил даже в самую сильную жару, повидал уже многое на своем веку. Картер также брал с собой прогулочную трость, без которой никогда не выходил из дома.

Таким образом, в Говарде Картере непременно можно было узнать англичанина, но это не увеличивало ни число его друзей, ни врагов. Он жил в Долине царей, словно сфинкс в Гизе, и его внезапное отсутствие одним воскресным утром привело местных жителей в замешательство. За Картером замечали равнодушие ко многим вещам, что было свойственно всем англичанам, но в отношении распорядка дня по нему можно было сверять часы. Ровно в семь часов утра, тщательно сверив время на своих карманных часах из чистого никеля, Картер вышел из низкого кирпичного дома у дороги, который он делил вместе с попугаем и ослом (это давало повод для многочисленных анекдотов), и отправился в Долину царей. Вечером в семь часов (зимой — в пять часов) он возвращался. Все так же точно, как и утром.

А днем он самоотверженно работал по двенадцать часов на самой жаре, в пыли и грязи, стремясь к заветной цели — найти усыпальницу фараона, которую еще не посетили расхитители гробниц.

В первую субботу ноября Картер вернулся намного позже обычного. Четко соблюдая распорядок дня, он привязал осла, вошел в дом, снял ботинки и начал беседовать с попугаем:

— Виноват, сегодня я задержался.

— Good boy, — заскрежетал попугай, продемонстрировав тем самым чуть ли не половину всего словарного запаса. Кроме «good boy» он еще мог произносить «take it easy», но только утром, так что на эту фразу в тот вечер не приходилось рассчитывать.

— Сколько мы уже копаемся на этой помойке? Ты не знаешь этого. Целых пять лет!

— Good boy, good boy! — повторил попугай.

— Пять лет! И ничего не нашел… Люди, наверное, уже считают нас сумасшедшими, но… — голос Картера стал громче, — но я никогда не переставал верить, и это упрямство, очевидно, вознаграждено. Я все-таки нашел. Дженни, я сделал открытие!

Заваривая чай, Картер продолжал говорить о работе:

— Ты даже не спрашиваешь, что я нашел? Тебе ведь интересно, правда?

— Good boy, good boy!

Картер подошел к клетке с изогнутыми прутьями и стал говорить, сопровождая свои слова выразительными жестами:

— Шестнадцать ступеней, потом литая стена, посередине печать. Ты знаешь, что это означает? А это означает, что три тысячи лет за эту стену не ступала нога человека. Это значит, что я, Говард Картер из Суоффэма, что в Норфолке, стану первым, кто обнаружит нетронутую гробницу. Усыпальницу, которая не была разворована расхитителями гробниц. Ты слышишь, Дженни?

В том, что Картер разговаривал со своим попугаем, не было ничего удивительного. Он очень любил птицу и позволял ей свободно летать по дому. Доверчивость, с которой Дженни встречала незнакомцев, сделала птицу знаменитой.

В этот вечер Картер был вне себя от радости, он уже и сам не верил, что его старания увенчаются успехом. Соотношение цены находок и затрат на поиски в Долине царей было не в пользу Картера. А гробницы, которые он до сих пор находил? Они все оказались пусты, да и отделка их была низкого качества. Этого было слишком мало, чтобы заработать признание, хоть немного признания.

Говард Картер еще дома, в Норфолке, считался бедным, как церковная мышь. Он был нищим, он был никем — совсем не то состояние, к которому хочется стремиться. Но археолог никогда не страдал от этого и не считал каким-то недостатком. По крайней мере, до того дня прошлой осенью, когда у него с лордом Карнарвоном произошел серьезный разговор.

Поводом стал небольшой роман Картера с Эвелин — дочерью его светлости. Эвелин впервые сопровождала отца, который, увлекшись раскопками, дважды в год приезжал в Луксор, чтобы проверить состояние дел.

Девушке как раз исполнилось двадцать. Она была маленького роста и необычайно красива. Картер, словно ученик средней школы, страстно влюбился в ее живые черные глаза, забыв о том, что девушка годилась ему в дочери. Впрочем, Картер никогда бы не решился даже подойти к ней, если бы Эвелин не проявляла своих чувств, нежно касаясь его, и не стала потом писать археологу удивительно пылкие письма, которые могут сочинять только влюбленные девочки.

Конечно, для его светлости эти платонические отношения так и остались бы незамеченными, если бы Эвелин неожиданно не заинтересовалась египетской историей и раскопками в Долине царей, забросив журналы о моде и общественные обязанности, которые, казалось, до этого момента были смыслом ее жизни.

Союз между Картером и Карнарвоном и без того был колоссом на глиняных ногах. Картер презирал Карнарвона из-за денег, а тот, в свою очередь, пренебрегал археологом из-за бедности, о чем неоднократно говорил ему в лицо. Даже во время вышеупомянутого разговора о «мимолетных девичьих увлечениях», как выразился лорд Карнарвон, и о слишком большой разнице в возрасте, что Картер вынужден был признать, в целом речь шла о деньгах или, лучше сказать, об имуществе. Этой темы никак нельзя было избежать в солидном английском обществе.

Картеру не стоило питать напрасных надежд, ему это следовало знать. И археолог, как последний олух, извинился, будто совершил самую непростительную глупость в мире, и написал Эвелин прощальное письмо. Она должна была оценить ситуацию реально и признать, что они больше не могут видеться. Спустя день лорд вместе со своей дочерью уехал.

Но то, что было воспринято Картером как конец романтического флирта, оказалось, как это часто бывает в действительности, лишь началом. Не ставя отца в известность, без надежды на ответ Эвелин регулярно, раз в неделю, отправляла письма в Луксор. Это было слишком опасно. Искренние послания растрогали Картера до слез, и каждое письмо он таскал с собой целую неделю, чтобы читать его снова и снова, пока по примеру древних египтян не помещал его в глиняный кувшин и не получал новое.

С тех пор Картер продолжал раскопки лишь из утешения, отчаяния и надежды, что сможет совершить великое открытие и прославиться на весь мир, как знаменитый пират сэр Френсис Дрейк. Подобно большинству одиноких людей Картер находил отдохновение в своих снах, которые были реальны и часто преследовали его. Ему снилось, как он откапывает гробницу, полную сокровищ, сундуков с золотом, служивших фараонам дорожным сбором в их далеком путешествии в вечность.

Ночью, перед тем как найти загадочную стену, Картер увидел сон, отличавшийся от тех, которые ему снились до сих пор. Смутные ранее очертания он разглядел теперь отчетливо, в красках. А еще в этом сне с ним говорили на понятном языке.

Анубис с головой шакала и светящимися глазами, который во время суда мертвых кладет сердце на весы, спускался вниз по какой-то нескончаемой лестнице. За ним следовала длинная вереница белых, в виде мумий маленьких ушебти со скрещенными на груди руками. Они должны были стать помощниками фараона в мире мертвых. Они пронзительно выкрикивали:

— Я здесь! Я здесь!

Потом Картер увидел себя спящим на лежанке, увидел, как к нему приблизилась пересохшая пасть Анубиса, и археолог даже почувствовал его зловонное дыхание.

— Тутанхамон, — хрипло произнес Анубис, — покоится в земле в десяти шагах к западу, а потом еще в десяти шагах к северу. Но ты должен остерегаться и не нарушать его покой, потому что тот, кто нарушит покой фараона, встретит месть Осириса, бога мертвых. — После этого божество отсчитало шестнадцать мелких черных камешков, вложило в руку Картера и сказало, что каждый последующий камень, который найдет археолог, станет преступлением против богов загробного мира. И, прежде чем Картер успел задать вопрос, Анубис и вся его длинная процессия растаяли в воздухе. Археолог проснулся.

Десять шагов на запад и десять шагов на север. С тех пор как Картер нашел стену с печатью, этот сон не выходил у него из головы. Были ли шестнадцать камешков, которые передал ему Анубис, намеком на шестнадцать ступеней, ведущих к запечатанной стене? Для такого человека, как Картер, который всю жизнь провел в поисках сокровищ прошлого и изучил подземные лабиринты гробниц, слово «страх» было неведомо.

Страх скорее был свойственен таким людям, как Карнарвон, бесчувственным и самоуверенным, не обращавшим внимания на других. Археолог пренебрег предупреждением Анубиса не нарушать покой фараона.

Попугай Дженни уснул, и Картер, прихлебывая чай и жадно глотая засохшие куски лепешки, стал думать, как же ему вести себя в такой ситуации. Следуя условиям договора на проведение раскопок, заключенного с Управлением древностями в Каире, и договоренности с Карнарвоном, он должен был немедленно сообщить о своем открытии.

Рекс Энгельбах, главный инспектор управления из Англии, и Карнарвон настаивали на личном присутствии. Но, с другой стороны, кто обвинит его, если он сейчас тайком отправится в Долину царей? Это была его гробница, его открытие, стоившее ему многих лет жизни.

Он уже давно понял, что есть лишь два сорта людей — победители и проигравшие. Он относился к последним.

Вот уже много лет ему попадались лишь проигрышные лотерейные билеты, и даже те люди, кто вначале стоял ниже его, теперь встречали Картера с сочувствием.

Беспокойство, которое охватило Картера, когда он подумал о запечатанной стене, было вполне понятно. Он по-прежнему сомневался, что полоса неудач, сопровождавшая его всю жизнь, вдруг внезапно прервется. Неужели он, Говард Картер из Норфолка, вдруг станет счастливчиком? А может, он навсегда запятнает себя позором, может, станет посмешищем или объектом издевок, если за этой стеной в очередной раз будет обнаружена пустая пещера?

Все эти мучительные мысли подтолкнули Картера, и он, резко сорвавшись с места, оседлал осла и при бледном свете луны поскакал в Долину царей.

Долина, каменистая впадина между крутыми обрывистыми утесами, наверное, выглядела точно так же, как и тысячи лет назад. Возможно, нет в Египте места, где ландшафт так напоминал бы о вечности. И, конечно, в этом крылась причина, по которой фараоны Нового царства выбрали именно эту долину, чтобы соорудить себе последние пристанища. Днем над утесами постоянно кружили стервятники, ночью каменистая дорога превращалась в тропу шакалов.

Картер остановился перед решеткой у гробницы, которая служила археологам складом для инструментов, приборов и, прежде всего, запасов воды. Он привязал осла к решетке, вытащил из пещеры лампу и тяжелый лом.

Потом он спустился по ступеням, держа в одной руке фонарь, а в другой — лом. Где-то на восьмой ступеньке он поставил фонарь на землю, так чтобы тот освещал яму. После этого Картер продолжил идти вниз, а затем сел на самую нижнюю ступеньку и подпер голову руками.

Пока он в полудреме думал над тем, правильно ли поступает и стоит ли придавать этому событию такое значение, у него возникло странное чувство, что за ним из темноты наблюдает пара глаз. Сначала он попытался отогнать абсурдную мысль, списав ее на внутреннее волнение, но потом отчетливо услышал шаги на каменистой почве и вскочил.

— Кто здесь? — робко воскликнул он, словно опасаясь, что кто-нибудь ответит.

Свет фонаря мешал разглядеть что-либо, кроме ямы со ступенями. Археолог взволнованно взбежал наверх.

Перед ним возник небольшой силуэт. Он сразу же узнал леди Доусон, несмотря на ее странный маскарад.

На ней были тесные, расклешенные книзу штаны для верховой езды и пиджак строгого покроя, что совершенно ей не шло. Но еще больше Картера поразила пистолетная кобура, висевшая сбоку, под пиджаком.

— Вы? — воскликнул Картер со смешанным чувством недоверия и беспомощности.

— А вы ожидали увидеть кого-то другого? — резко ответила леди.

— Если честно, я вообще никого не ожидал здесь увидеть.

— Я тоже не ожидала, но издалека увидела свет. Это меня заинтересовало. — Леди Доусон говорила очень естественно, как будто для нее было обычным делом бродить ночью по Долине царей. Она с любопытством спросила: — Что вы здесь делаете в такой поздний час или, лучше сказать, в такой ранний?

Картер задумался. Собственно, он сам должен был задать тот же вопрос леди Доусон, но эта женщина казалась Картеру такой таинственной, что он не решился переспросить ее в ответ, а лишь кивнул в сторону ямы с шестнадцатью ступенями и произнес:

— Для фараона не может быть слишком поздно или слишком рано, фараон знает лишь вечность. — Картер говорил как можно загадочнее, в его планы не входило рассказывать о своем открытии непрошеным гостям. Необычным ему показалось то, что леди Доусон не стала больше задавать никаких вопросов, словно и так вполне поняла ответ археолога, и лишь заметила:

— Картер, вы, наверное, думаете, что нашли гробницу фараона.

Заносчивость, с которой дама произнесла эту фразу, разозлила археолога, и он ответил так дерзко, насколько был способен:

— Вероятно, вы уже знаете, что я нашел целый ряд гробниц фараонов, но у всех был один недостаток: разбойники разграбили их еще несколько тысяч лет назад. Кажется, в данном случае удача ко мне более благосклонна.

— И что же наводит вас на подобные мысли?

Картер поднял лампу и взял леди Доусон за руку.

— Пойдемте! — На дне ямы, перед стеной он осветил отчетливый оттиск печати в строительном растворе. Она была шириной не больше ладони, на ней — два лежащих друг против друга шакала. Можно было ясно различить их острые морды и стоячие уши.

До этого леди Доусон вела себя довольно холодно и сдержанно, но теперь ее охватило заметное беспокойство.

— И что это означает?

— Я скажу вам, леди Доусон! — Картер провел рукой по странному оттиску. — Это печать строителей гробницы в Городе мертвых. Каждая гробница, каждое подземное помещение опечатывались строителями таким образом. Это — свидетельство гордости за проделанную работу и одновременно способ уберечь гробницу от взлома.

— Говорят, что строителей гробниц убивали после выполненной работы…

— Это одна из легенд, их много в египтологии. Вы не должны верить всему, что рассказывают экскурсоводы в Луксоре.

Леди Доусон рассмеялась и в восхищении провела рукой по печати.

— И что вы теперь намерены делать? — наконец спросила она.

— Я как раз над этим думал, — соврал Картер.

— Я уже предвкушаю. Вы станете знаменитым человеком! — взволнованно произнесла леди. — А вообще кто-нибудь когда-нибудь находил нетронутую гробницу с мумией фараона?

— Еще никогда, — ответил Картер. — Царские мумии, до сих пор обнаруженные археологами, находились в двух тайниках, которые в древние времена создали жрецы. В страхе, что гробницы будут осквернены грабителями, служители культа сами вскрыли все известные им усыпальницы и перенесли мумии фараонов в секретные места. Это казалось кощунством, но позже выяснилось, что они предприняли необходимые меры, потому что впоследствии грабители не пощадили ни одной гробницы.

Картер и леди Доусон молча уставились на печать. Хотя год уже был на исходе и солнце днем стояло низко над горизонтом, скалы накапливали достаточно тепла, чтобы скрашивать прохладу ночи. Издалека долетел вой шакала, то здесь, то там тишину ночи разрывали удары камней, отколовшихся от отвесных утесов; некоторые из них срывались и катились, подпрыгивая, в долину, словно испуганные тушканчики.

— Я знаю, о чем вы сейчас думаете, — снова заговорил археолог. — Вы, наверное, спрашиваете себя, откуда у Картера столько уверенности в том, что он нашел нетронутую гробницу? Я скажу вам: археология — это все-таки наука. Но если обычная наука живет фактами, то археология живет возможностью и вероятностью, что воры и жрецы, плодотворно трудясь, проглядели одну гробницу. Если это не так, я буду в глубокой депрессии и брошу профессию. Однако археология — благодарная наука. Когда нашли гробницу царицы Хатшепсут, эта усыпальница оказалась довольно убогой для женщины такого положения. Несмотря на понимание этого факта, ни у кого не возникла идея поискать еще и вторую ее гробницу. Зачем же, ведь царица могла быть похоронена лишь в одной усыпальнице. И все же у нее было две гробницы. Первая показалась ей недостаточно искусной, когда уже была выполнена половина работы.

Из-за плохой почвы каменотесы вынуждены были сработать грубо, поэтому им приказали сделать вторую гробницу на месте, где камень оказался более подходящим.

Первая усыпальница была засыпана. Вероятность, что такое могло произойти, практически равна нулю, и все-таки так было. В данном случае моя теория о том, что о гробнице фараона могли вовсе забыть, кажется более вероятной.

— Понятно, — согласилась леди Доусон, — но откуда вы знаете, что это гробница фараона? Я имею в виду, что здесь может быть похоронен министр или визирь.

Картер задумчиво улыбнулся.

— Теоретически вы правы, леди, но практика показывает, что в этой долине хоронили только фараонов Нового царства, и потом были еще находки…

— Находки?

— Несколько лет подряд, перекапывая это место снова и снова, я натыкался на глиняные черепки, амулеты и пластинки с царским именем «Тутанхамон». Таких находок больше нигде в Египте не было. Вы можете дать какое-нибудь объяснение, кроме того, что фараон Тутанхамон был похоронен здесь?

Леди Доусон пожала плечами и несколько заносчиво спросила:

— Как, вы говорите, зовут этого фараона?

— Тутанхамон. Он был не таким влиятельным фараоном, как Сети или Рамзее, но он стал последним фараоном славной династии. Наверное, он был еще ребенком, когда умер, но не возникает сомнений, что его похоронили со всеми почестями, которые полагались фараону той эпохи.

Леди Доусон внимательно взглянула на стену, которая преграждала путь. Неужели за этой неприметной стеной покоится мумия фараона?

— Вы, конечно, спросите меня, почему забыли именно этого фараона? На это есть два ответа. Первый: Тутанхамон был настолько неизвестен, что через пару столетий его имени уже никто не помнил. Второй: произошла техническая ошибка.

Картер поднял вверх лампу, чтобы освещалась не только сама яма, но и все вокруг нее.

— Вот здесь — вход в гробницу Рамзеса IV, тоже ничем не прославившего себя фараона. Кстати, эту гробницу разворовали еще в древние времена. Когда копали гробницу для Рамзеса, весь мусор и песок рабочие сбрасывали в сторону, как раз на вход усыпальницы Тутанхамона. Было ли это совпадением или попыткой спрятать вход, я не могу сказать. Факт остается фактом: это событие уберегло гробницу Тутанхамона от разграбления. Это одна из тех знаменитых случайностей, которыми полна археология.

Леди Доусон кивнула.

— Что ж, вас можно только поздравить, Картер. Кажется, вы настоящий счастливчик.

Услышав это слово, археолог вздрогнул. Он — счастливчик? Он просто отказывался в это верить. Наконец Картер ответил в свойственной ему манере:

— Знаете, это нельзя назвать счастьем. Скорее речь идет о глубоком эмоциональном потрясении. Вы думаете, я не знаю, что люди здесь держат меня за сумасшедшего, а коллеги-археологи не хотят даже разговаривать со мной? В работах знаменитых профессоров, имеющих научное жалованье и право пансиона, говорится, что в Долине царей уже все найдено. И тут прихожу я, человек из Суоффэма, что в Норфолке, у которого нет за душой ни гроша и который работает за деньги лорда из замка Хайклер. Да, я копаю здесь вот уже полжизни, когда другие давным-давно сдались, утратив надежду что-либо отыскать. И я не обижаюсь на людей, которые считают меня сумасшедшим.

— Но теперь, похоже, успех у вас в кармане, — заметила леди и после небольшой паузы добавила: — Вы ведь не особо любите лорда Карнарвона? Я хочу сказать, что у вас чисто деловые взаимоотношения.

— Да, можно и так сказать. Его светлость дал мне заказ на раскопки. Карнарвон собирает антиквариат, и правительство обещало ему отдать половину находок. Но до сего времени его предприятие обошлось ему дороже, чем он на нем заработал. Несколько алебастровых кувшинов, одна статуэтка — и все. Смешные дивиденды. Наверное, я бы тоже не пришел от такого в восторг.

— А вы никогда не хотели начать новый проект?

— Миледи! — воскликнул Картер. — Для такого человека, как я, вопрос не в желании. Вопрос в возможности. Я просто не могу себе позволить пойти своей дорогой, моя судьба — выполнять прихоти других. Сначала я был слугой «Фонда исследования Египта», потом начал работать на его светлость. Мне всегда приходилось держать свое мнение при себе и делать то, чего от меня хотели. Но почему вы спросили меня об этом?

— Есть один проект, который меня вдохновляет.

— Вы меня заинтриговали.

— Имхотеп.

— Имхотеп? — Картер выглядел испуганным. Казалось, одно это имя повергло его в шок, словно леди произнесла что-то неслыханное или таинственное, о чем запрещено было говорить в приличном обществе.

— С Имхотепом, — наконец произнес он, и по тону его голоса можно было сразу понять, что разговор Картеру неприятен, — связана одна из величайших загадок археологии, возможно, она даже неразрешима для человека. Есть загадки, которые бросают вызов человеку и которые требуют решения. Но есть загадки, решение которых уже за горизонтом настоящего. И если бы люди все же нашли на них ответ, это принесло бы лишь вред и несчастья всему человечеству.

Слова Картера обеспокоили леди Доусон. Нельзя было даже представить, что эта хладнокровная англичанка когда-либо может потерять самообладание. Она шагнула к Картеру и взволнованно спросила:

— Вы знаете больше об Имхотепе. Расскажите мне все, расскажите все, что знаете!

Такая настойчивость и близость леди были Картеру неприятны, он отпрянул и сделал вид, будто хочет отнести лом обратно к складу. Уже на ходу он как бы между прочим угрюмо заметил:

— Послушайте! Я об этом ничего не знаю, совсем ничего!.. И я очень рад этому.

Не обращая больше внимания на леди Доусон, археолог запер железную решетку, отвязал осла и отправился в обратный путь.

Некоторое время они шли рядом молча. Леди отказалась от предложения Картера проехаться на осле. Когда они достигли развилки, где их пути должны были разойтись, на востоке над Нилом уже розовели первые отблески рассвета.

— Я желаю вам удачи, — коротко бросила леди и без лишних слов отправилась своей дорогой, так что Картеру не оставалось ничего другого, как крикнуть слова прощания ей вслед. Взобравшись на осла и отправившись на восток к своему дому, Картер начал размышлять о неожиданной встрече с леди Доусон.

Конечно, у этой странной женщины всегда на уме что-то таинственное. И тот, кто был с ней тесно знаком, должен был знать, что она вела себя так нарочно. Но в этом случае ее поведение было настолько непредсказуемо, что Картер не смог найти каких-то логических объяснений.

Никто из рабочих до сих пор не знал о находке, и даже батраки не подозревали, с чем им, возможно, предстоит столкнуться. Была ли ночная встреча Картера простой случайностью? В это трудно было поверить.

Картеру никогда не нравилась леди уже только тем, что она строила глазки лорду Карнарвону, с которым вела себя очень игриво. И когда речь шла об искренности этой женщины, внутренний голос подсказывал Картеру, что в ней таилось нечто коварное и предательское, хотя тому и не было прямых доказательств. Люди подобного склада отличаются экстремальностью характера. Они то отвергают, то льстят. Эти свойства характера вызывали у Картера отвращение, как и сословное высокомерие лорда Карнарвона.

И все же неожиданное появление леди уберегло археолога от большой ошибки. Чем больше Картер думал об этом, тем неудачнее казался ему намеченный план: незаметно вскрыть гробницу, а потом снова запечатать. Это не только противоречило всем договоренностям, но и подорвало бы его репутацию серьезного археолога и, возможно, стало бы концом его профессиональной карьеры. Нет, Картер решил больше никогда не думать об Эвелин и послать Карнарвону телеграмму, чтобы лорд, если ему позволит время, прибыл на вскрытие запечатанной стены.

Вернувшись домой совершенно обессиленным, Картер попытался заснуть, чтобы хоть немного отдохнуть. Однако беспокойство в его душе росло с каждой минутой, и он решил отправить телеграмму лорду Карнарвону. Переправившись через Нил, археолог поспешил на почту и отослал лорду сообщение:

«Наконец сделал чудесное открытие в долине + великолепная гробница с неповрежденной печатью + до вашего приезда все снова засыпано, поздравляю».

Это, конечно, не совсем соответствовало действительности, но Картер твердо вознамерился засыпать вход в гробницу камнями и песком, пока Карнарвон не даст новых указаний. Это уберегло бы гробницу от незваных гостей, да и от него самого.

По возвращении, сразу после обеда, Картер почувствовал: что-то произошло. Он открыл дверь — стояла гробовая тишина. Это была та тишина, неожиданное наступление которой всегда вызывает беспокойство. Картер хотел позвать попугая, чтобы Дженни привычным утренним «take it easy» развеяла это безмолвие. Но тут археолог заметил посреди комнаты змею толщиной в руку. Она извивалась, а в передней части черного блестящего тела виднелось утолщение, причина появления которого не вызывала сомнений. На полу валялись желтые перья — свидетельство неравной борьбы.

Профессор Франсуа Миллекан был с самого начала убежден, что участок севернее пирамиды Саккары бесперспективен, из-за него в команде только возрастет напряженность. Профессор оказался прав. Хотя все они жили в одном доме, к тому же вчетвером спали в одной спальне, Миллекан и Д’Ормессон общались между собой только в письменной форме или через посредников — Туссена и Курсье.

Это выглядело примерно так:

— Мосье Туссен, не могли бы вы сообщить мосье Д’Ормессону, что недавно выдвинутые им теории непрофессиональны и нелогичны, это из-за них наше дело не продвигается вперед ни на шаг.

На что Д’Ормессон, находившийся в комнате и слышавший эту фразу, отвечал:

— Мосье Туссен, передайте, пожалуйста, мосье Миллекану ответ: «Мне безмерно жаль тратить свое время на общение с дилетантами».

Обычно все, что требовалось сказать друг другу, они предпочитали писать на бумаге, а потом сжигали эти листы в целях безопасности.

Трех известных ученых вынудили заниматься одним проектом, и этого оказалось достаточно, чтобы они сцепились, как пауки в банке. Их репутация была подмочена, они подозревали друг друга в неблаговидных поступках, совершенных в прошлом, и вскоре стали заклятыми врагами. Каждый старался нивелировать успех коллеги, оспаривал новые гипотезы и тем самым вредил порученному им делу. Курсье пока еще сохранял уверенность в себе и поддерживал формально нейтральные отношения с Миллеканом и Д’Ормессоном, тогда как эти двое за пару недель так рассорились, что последний позабыл о своем дворянском титуле и отпустил Миллекану пощечину, и с того слетели на пол очки в позолоченной оправе. Причиной послужил разговор за ужином, превратившийся после словесной перепалки в настоящую свару. Миллекан назвал коллегу достойным сожаления фальсификатором предметов искусства, которому уже давно пора уйти на пенсию.

К счастью, вместе с командой ученых находился Эмиль Туссен из «Deuxieme Bureau». Хотя он и был младше всех, достойное поведение и решительность обеспечили ему определенный авторитет. Туссену пришлось не один раз вмешиваться в перебранки, которые угрожали перерасти в настоящую драку.

После нескольких недель раскопок на участке севернее пирамиды фараона Джосера было найдено множество осколков и ушебти, которые, впрочем, не гарантировали вероятность большого открытия. Команда отправилась еще дальше, в сторону разрушенного храма Изиды. Они вели раскопки, продвигаясь по компасу с запада на восток. С тем же успехом они могли бы начать копать на одной из улиц Дахшура, или восточнее погребального комплекса Сехмет, или просто у дверей своего дома. В любом случае у них не было четкого плана, кроме как найти хоть какой-то след Имхотепа.

Они уже давно оставили намерения проводить раскопки по данным из новых документов, потому что консул Закс-Вилат, несмотря на громадную поддержку со стороны секретной службы Франции, не предоставлял им никаких новых сведений, которые послужили бы уточнением места археологической разведки. Таким образом, их работа все больше напоминала пресловутые поиски иголки в стоге сена. К тому же команда ученых должна была делать вид, будто ищет что угодно, только не Имхотепа.

Настроение французов было на нуле, когда в конце ноября они наткнулись на каменный свод, под которым обнаружилась полость и который располагался всего в сотне метров от того места, где Мариетт семьдесят лет назад обнаружил подземный лабиринт с быками Аписами. Даже обстоятельства оказались схожими, только у Мариетта было преимущество: в исследованиях он мог опираться на древние тексты, в которых описывалось местоположение некоей гробницы в этом районе.

Профессор Миллекан в мгновение ока передал кодовое слово «фараон», которое ознаменовало официальное завершение работ, и раскопки стали проводиться с ограниченным числом рабочих, без чьей помощи невозможно было обойтись. Но сообщение, как вскоре выяснилось, было преждевременным, хотя под сводом обнаружили гробницу Нефера, сборщика податей во времена царя Джосера, — все же современника Имхотепа. Гробница, как и большинство усыпальниц в этой местности, была подвержена многочисленным ограблениям. Кроме мумий обезьян и ибисов, а также нескольких сильно поврежденных кувшинов, ничего достойного обнаружено не было. Несмотря на то что склеп оказался абсолютно бесполезным для науки и не дал даже намека на местонахождение гробницы Имхотепа, Миллекан праздновал свое открытие как грандиозное событие в археологии. Консулу Закс-Вилату с трудом удалось убедить профессора не сообщать о находке журналистам. Миллекан настаивал на том, что нужно тщательно изучить гробницу. Он придерживался мнения, что после расшифровки древних иероглифических текстов, которыми были испещрены стены, можно будет установить (или хотя бы получить некоторую информацию), где находится гробница Имхотепа.

Д’Ормессон, как и следовало ожидать, высказался против этой идеи. Профессор из Гренобля объяснял это тем, что гробница была уже, мягко говоря, несколько раз «обнаружена», взломана и обыскана. Очевидно, и тексты были исследованы, чтобы вычислить предполагаемые, не найденные еще усыпальницы.

Миллекан категорически не хотел с этим соглашаться.

— Вряд ли, — заявил он, — расхитители гробниц и искатели приключений прошлого века имели достаточно знаний, чтобы расшифровать иероглифы.

Эти слова вдохновляли, и Закс-Вилат приказал очистить от мусора гробницу и две ее смежные камеры, а потом произвести детальное исследование.

Пока работники занимались уборкой мусора, Пьер Д’Ормессон приступил к расшифровке настенных текстов, которые как нарочно в некоторых местах очень плохо сохранились. Это были уже известные из других гробниц причитания по умершему, обращения к Хору и его отцу Осирису, предназначенные для того, чтобы помочь покойнику продолжить жизнь в царстве мертвых, как ему только пожелается. Спустя неделю гробница была очищена от песка, камней и пыли и можно было начать изучение глиняных кувшинов и мумий животных, которые лежали восточнее простого каменного саркофага в разграбленной погребальной камере. Два кувшина в человеческий рост разбились, семь остальных, вдвое меньше в высоту, были украшены иероглифами. Все они оказались пустыми, если, конечно, не принимать во внимание камни и песок. Работать в погребальной камере было весьма опасно, потому что для обрушения древних сводов, построенных на заре архитектуры, зачастую хватало какого-либо груза, поставленного сверху.

Профессору Д’Ормессону потребовалось две недели, чтобы расшифровать тексты, причем он предпочитал работать по ночам. Он нахваливал поэтичность отдельных высказываний и цитировал их за общими трапезами в домике археологов, как какой-нибудь чтец Корана в мечети.

В скромном жилище археологов с каждым днем становилось все меньше и меньше места, потому что Миллекан и Туссен решили перенести в дом из гробницы Нефера пару сотен мумий обезьян и ибисов, а также малые кувшины, вернее, то, что от них осталось. Мумии были самые разные — и очень маленькие, размером с ладонь, и большие, величиной с ребенка. И хотя профессор из Парижа заверял, что они не пахнут, от мумий поднималась мельчайшая пыль, от которой очень скоро у ученых появилась одышка и начали слезиться глаза. Требовалось срочно найти новое место для склада.

В команде ученых, кроме Миллекана, который был в восторге от гробницы и чувствовал себя Мариеттом, больше никто не испытывал радости от раскопок. Иероглифические тексты не имели большой научной ценности, потому что они в том или ином объеме встречались в многочисленных гробницах. Настенные рельефы были уничтожены сдвигами почвы или грабителями, а погребальные дары при ближайшем рассмотрении оказались неинтересными, так что Миллекан согласился с предложением Курсье поместить мумии и кувшины обратно в гробницу. Никаких сведений об Имхотепе в усыпальнице не обнаружилось.

В этой ситуации не было смысла доверять перенос мумий и глиняных осколков рабочим: если даже усыпальница Нефера будет замурована или закрыта каким-либо иным способом, все равно это привлечет внимание множества расхитителей гробниц.

Поэтому французы заботились не столько о содержимом гробницы, сколько о том, чтобы не привлекать своими действиями преступный сброд. Они и без того вызывали у окружающих пристальное внимание, что мешало их основному заданию.

Поэтому четверо ученых решили перенести посмертные дары ночью, замуровать гробницу и следующим же утром начать раскопки на новом месте. Нужно было поручить старшему рабочему доставку этого имущества в Каирский музей. Около полуночи они завершили работу, которую, по их мнению, никто не заметил. Французы приступили к завершающему этапу — запечатыванию гробницы. Они поручили дело Эдуарду Курсье. Но перед этим ученые решили передохнуть.

Несмотря на ночную прохладу, воздух в доме был горячий и спертый, да к тому же такой пыльный, что ученые предпочли остаться снаружи.

Они передавали по кругу бутылку красного вина. Над местом раскопок царила гробовая тишина. Казалось, даже шакалы и прочие жители пустыни отправились на ночлег.

— Все напрасно, все абсолютно бесполезно! — произнес Д’Ормессон и, словно норовистый конь, начал бить ногой землю. Хотя он и сидел, отвернувшись от Миллекана, тот хорошо понимал, что камень брошен в его огород, и ответил Туссену:

— Завтра профессор Д’Ормессон начнет новые раскопки, которые обязательно наведут нас на след Имхотепа!

Туссен рассмеялся и, глотнув из бутылки, произнес:

— Если бы только знать, как далеко в этом деле зашли другие. Иногда я спрашиваю себя: может быть, вообще стоит прекратить здесь работы и начать все с нуля?

— Что вы этим хотите сказать? — поинтересовался Д’Ормессон.

— Сейчас меня занимает один вопрос: не принесет ли нам больше успеха работа в архивах, чем здесь, в пустыне? Если быть честным перед самим собой, то нужно признать, что самые необходимые сведения находятся в различных музеях, в старых документах, которым, возможно, больше сотни лет.

— Я бы с удовольствием прекратил работы уже сегодня, — перебил его Д’Ормессон, но в тот же момент испуганно запнулся. Глухой рокот сотряс песок, словно началось землетрясение.

— Где Курсье? — воскликнул Миллекан. — Курсье! — закричал он, вглядываясь в темноту ночной пустыни. Ответом ему была тишина.

Миллекан, Д’Ормессон и Туссен бросились к гробнице Нефера. Туссен размахивал карбидной лампой.

— Курсье?! — В мерцающем свете лампы стало заметно, что земля над гробницей Нефера просела.

— Курсье! Курсье! — выкрикивали по очереди мужчины. Там, где когда-то был вход в гробницу, сейчас разверзлась глубокая дыра. Клубилась пыль.

— Бог мой, Курсье, — пробормотал Миллекан.

Туссен первым пришел в себя. Он повязал носовой платок так, чтобы тот закрывал рот и нос, и прыгнул в яму.

— Вы с ума сошли! — Миллекан, совершенно обезумев, метался вокруг зияющей перед ними ямы и беспрестанно повторял: — Вы с ума сошли!

Туссен относился так же строго к самому себе, как и ко всем остальным. Закрепив карбидную лампу на поясе, он уверенно спускался вниз. Это было очень тяжело, потому что каменные плиты свода разломились и врезались одна в другую. Туссен опасался, что под его весом они еще больше обрушатся.

Добравшись до дна кратера, Туссен заметил, что вход в гробницу тоже обвалился, но тесаные камни раскололись так, что под ними оставался проход, по которому можно было пробраться на четвереньках. Не мешкая, зажав в зубах ручку карбидной лампы, Туссен осторожно, чтобы не зацепить какой-нибудь камень, пополз внутрь гробницы. В тот момент он совершенно не осознавал всей опасности своего поступка.

Главная камера гробницы обрушилась, но в переднем левом углу, где заканчивался коридор, было еще достаточно места, чтобы встать в полный рост.

Туссен поднял над собой лампу. Шипение карбидного газа доносилось из вентиляционных отверстий под ручкой. Из-за густой мелкой пыли почти ничего не было видно, поэтому Туссен видел в радиусе двух метров от себя только очертания. Но света от лампы хватило, чтобы понять: каменная плита вопреки здравому смыслу удерживала весь потолок от обрушения, хотя опиралась лишь на боковую стену. Она давно должна была упасть.

Туссен невольно втянул голову в плечи от охватившего его ощущения надвигающейся опасности и все же сделал несколько шагов в сторону боковой камеры, в которой они нашли большие глиняные кувшины. Проход, несмотря на сильное давление сверху, выстоял, не разрушилась и левая стена. Насколько он мог различить в рассеянном свете лампы, обвалившаяся потолочная плита вдребезги разбила кувшины — повсюду валялось множество осколков, как после взрыва. Все это произошло из-за внезапно упавших каменных блоков. Но какие это были блоки! Камни величиной в человеческий рост, но шириной не больше ладони. Они лежали друг на друге или расслоились на части, словно от удара великана. Из-за этого под переломившимися пополам плитами образовались пустоты и лазейки. Туссен осветил каждую щель, но следов Курсье не нашел.

Если потолок обрушился прямо на Курсье, то помощь пришла слишком поздно. Но тут в голову Туссену пришла мысль: «Что, если во время обрушения Курсье вовсе не было в гробнице? Может, ему удалось избежать несчастного случая и он пустился наутек в ночь куда глаза глядят?» Пока Туссен обдумывал это, его вдруг охватил панический страх. Когда он, повинуясь первому импульсу, бросился на помощь Курсье, ему, хотя и с трудом, удалось подавить это чувство, но сейчас Туссен не мог отделаться от мысли, что потолок в любую секунду может обвалиться и похоронить его под собой. Внезапно ноги перестали слушаться его. Он стоял как вкопанный, напрасно пытаясь сдвинуться с места и совершенно не понимая, что с ним происходит. Страх быть засыпанным парализовал его, и Туссену пришлось кулаками ударить себя под коленями, чтобы опуститься на пол. Ученый на четвереньках, переставляя впереди себя карбидную лампу, пополз в сторону выхода, хотя в том месте мог идти в полный рост.

Там, где у входа в главную камеру гробницы обрушившиеся плиты оставили лишь низкий проход, Туссен вдруг заметил прямо перед собой безжизненную руку. Она была перебита в районе предплечья обвалившимся камнем. Можно было догадываться, что под этими камнями лежит еще и тело. Курсье! Туссен подтащил карбидную лампу поближе к руке.

Пыль рядом с рукой потемнела от крови.

— Курсье! — тихо бормотал Туссен. — Курсье!

Возле руки лежал свернутый в трубочку лист бумаги. Казалось, он выпал из руки Курсье, и Туссен прихватил его с собой.

Боль от потери человека, с которым он несколько недель делил тесную комнату, страшно подействовала на Туссена. Его глаза наполнились слезами. Крепкий парень, он не мог припомнить, когда плакал в последний раз, но теперь просто рыдал. В тот же миг он почувствовал, что ноги снова слушаются его. Да, он мог двигаться. Туссен быстро выбрался наружу.

Миллекан и Д’Ормессон стояли молча и вопросительно смотрели на Туссена. Он лишь кивнул и махнул в сторону домика археологов. Это могло означать только одно: здесь больше делать нечего, пойдемте! В доме археологов Эмиль Туссен рассказал, как он обнаружил Курсье.

Они сидели за общим столом, заливали в себя вино, а Миллекан и Д’Ормессон впервые за долгое время заговорили друг с другом.

Туссен случайно вынул свернутый лист из кармана куртки, который он подобрал рядом с телом Курсье. Остальные с интересом смотрели, как он пытался разгладить смятую бумагу.

— Это лежало рядом с рукой Курсье, — пояснил Туссен, расправляя листок об угол столешницы. Это оказался клочок старой упаковочной бумаги серо-коричневого цвета. Сразу бросалось в глаза, что листок, размером не больше раскрытой книги, был очень потертый и надорванный с краев. Туссен положил находку на середину стола, чтобы все могли на нее взглянуть.

Бумага выглядела довольно старой, и набросок, сделанный плотницким карандашом, в некоторых местах нельзя было разглядеть. По большей части на листке были какие-то геометрические символы: треугольники, квадраты и круги, соединенные между собой линиями. Картину дополняли загадочные двузначные и трехзначные цифры.

— Кто-нибудь может понять, о чем здесь идет речь? — спросил Туссен заплетающимся языком.

Д’Ормессон подвинул листок к себе, повертел его так и эдак, взглянул на свет, отдал Миллекану и наконец ответил:

— Понятия не имею.

— Но эту бумагу, скорее всего, выронил Курсье. Иначе как бы она туда попала?

Миллекан оперся на спинку деревянного стула, взял лист двумя руками, так чтобы свет от лампы под потолком падал прямо на бумагу, и начал что-то бормотать себе под нос, не обращая внимания на собеседников.

— Это могло случиться с каждым из нас, — произнес Д’Ормессон, снова глотнул вина, вытер рукавом губы и с трудом продолжил: — Завтра мы должны достать его. Как думаете, Туссен, есть возможность вытащить его оттуда?

Туссен пожал плечами.

— Нам бы домкрат раздобыть. Если бы нам удалось поднять каменную плиту, которая накрыла беднягу, разумеется, мы могли бы его вытащить!

— Хороший был парень, — пробормотал себе под нос Д’Ормессон, — а поначалу он мне совсем не понравился. Казалось, что он разбирается больше в женщинах, чем в древней истории. Я считал его одним из тех, кто ради денег готов пойти на все. Есть ведь такие люди.

Туссен покачал головой.

— Он был великолепным ученым, безбедно мог жить на унаследованные средства, но тем не менее работал в «Коллеж де Франс», потому что ему это нравилось.

Миллекан взялся тщательно протирать стекла очков, не обращая внимания на бумагу, которая лежала перед ним на столе. Он все шептал и шептал себе под нос:

— Интересно, интересно! — И при этом кивал, как бы подтверждая собственную мысль.

Туссен и Д’Ормессон придвинулись ближе.

— Что вы думаете об этом, профессор? — спросил Туссен.

Тот неспешно, привычным жестом водрузил на нос очки в позолоченной оправе, постучал пальцем по истертому листку и произнес:

— Я, конечно, не уверен, но есть подозрение, что это план Саккары.

Двое ученых с недоумением взглянули на Миллекана. Этот план, если о нем шла речь, выглядел совершенно неожиданно. Они, во всяком случае, пользовались другими планами.

— Конечно, это старый план! — добавил Миллекан. — Возможно, ему около пятидесяти лет. Вот только взгляните на это! — Он указал на правый угол, где отчетливо виднелись буквы «О» и «М».

— «О» точка, «М» точка? Что это значит? — поинтересовался Туссен.

— Как вы думаете? — в свою очередь добавил Д’Ормессон, обращаясь к Миллекану.

— Мне кажется, мы думаем об одном и том же, — ответил тот. — Огюст Мариетт.

— Верно.

Мужчины за столом протрезвели в один миг. Д’Ормессон придвинул листок поближе к себе, остальные вытянули шеи.

— Вот, — сказал Миллекан и постучал указательным пальцем по треугольнику в середине листка. — Это пирамида Джосера. Севернее от нее — пирамида Усеркафа, юго-западнее — пирамида Унаса, еще немного дальше — Сехемхета. Четыре треугольника, находящиеся примерно по прямой линии.

— Давайте предположим, что эта теория верна, — заметил Туссен, — тогда северо-западнее пирамиды Джосера должен быть обозначен лабиринт быков Аписов.

— Точно! — взволнованно воскликнул Д’Ормессон. — Только взгляните сюда, вот тут справа — Серапеум.

Постепенно мужчины сориентировались в загадочном плане, обнаружили гробницы, которые обозначались квадратами, а круг наверняка имел какое-то особое значение, потому что таким же символом обозначался дом Мариетта возле Серапеума. Они также поняли, что цифрами обозначалось расстояние до объектов.

Конечно, обнаружение подобного плана порождало массу вопросов.

Например, как этот план попал в руки Курсье, зачем он понес его с собой в гробницу Нефера и почему умалчивал о существовании этого документа? Вряд ли можно предположить, что Курсье нашел этот листок в гробнице Нефера, к тому же как раз после того, как в нее сложили весь бесполезный погребальный инвентарь. Неужели в плане крылось какое-то указание, о котором Курсье предпочел не говорить по неизвестным причинам? Таилось ли в гробнице Нефера нечто важное, чего остальные ученые не заметили с первого взгляда?

Еще ночью они приняли решение отправить код «фараон», сообщить консулу Закс-Вилату о гибели Курсье, прекратить работы, приступить к извлечению тела и ждать дальнейших указаний из Александрии. На следующий день рабочие должны были начать поисковые работы в другой местности, севернее дома археологов. Прежде всего нужно было защитить вход в гробницу Нефера решеткой.

В ту ночь они позабыли о сне. Миллекан и мечтать не мог о том, что его гробница вдруг станет такой важной. Раньше об этом никто и не думал. Д’Ормессон не спал: завидовал успеху коллеги, но все же хотел, чтобы эти поиски прекратились как можно быстрее. Туссен не сомкнул глаз, потому что все время видел перед собой торчавшую из-под камня руку Курсье.

Вместо сна французы решили сверить все пометки на плане Мариетта с собственными, более современными картами. Эта работа оказалась очень утомительной. Нужно было вспомнить, найден ли объект недавно или о нем слышали уже во времена Мариетта. Когда они провели работу, стало совершенно понятно, что рисунки представляют собой детальный план Саккары.

В принципе, такой план не предполагал ничего таинственного. По крайней мере, в нем не было ничего, что Курсье пришлось по какой-либо причине скрывать от остальных ученых. После нанесения всех объектов на карту для французов остался загадкой лишь круг с крестом. Место, отмеченное этим знаком, находилось значительно западнее пирамиды Джосера, возле него не было цифры. Вероятно, там еще никогда не проводились раскопки.

Поэтому Миллекан задался вопросом: мог ли Мариетт напасть на след Имхотепа, но при этом скрыть данный факт. На это Д’Ормессон лишь раскатисто расхохотался. Мариетт небрежно относился к документированию своих исследований и, если уж на то пошло, охотнее использовал бы взрывчатку, чем старые манускрипты, чтобы сделать какое-то открытие. Что касается информации о поисках Имхотепа, то в любом случае он вряд ли стал бы ее утаивать.

Оба ученых опять чуть не повздорили, но Эмиль Туссен успел прервать их, заметив, что за последние недели у них было очень мало зацепок. Теперь им стоит попытать счастья с таинственной картой Мариетта. В археологических исследованиях нет ничего невозможного. Туссен подчеркнул, что ни в коем случае не хочет становиться на сторону Миллекана, хотя и не считает его идею проверить возраст и подлинность листка в «Deuxieme Bureau» совершенно абсурдной. На следующее утро вход в гробницу Нефера временно закрыли решеткой. Это событие не привлекло к себе внимания, потому что и другие гробницы в этой местности закрывали подобным образом. Миллекан отправил консулу Закс-Вилату в Александрию телеграмму следующего содержания: «Фараон + срочно необходимо присутствие + Миллекан».

Доктор Пауль Закс-Вилат лично прибыл в Саккару на кабриолете «Лорен-Дитрих», но последние два километра предпочел проехать на арендованном осле: с одной стороны, он решил пощадить подвеску автомобиля, с другой — не привлекать всеобщего внимания. Это решение было вполне оправдано, потому что широкие поля вокруг Саккары в те дни напоминали муравейник, кишащий туристами со всего мира. Их сюда привлекали путевые отчеты в журналах и экскурсионные туры. Автобусы на высоких колесах, покачиваясь, ездили по пустынным песчаным дорогам. Они останавливались в какой-то сотне метров от пирамиды Джосера, и хорошо подготовленные экскурсоводы на всех языках рассказывали об усыпальнице, построенной мудрым Имхотепом.

В доме французских археологов состоялось совещание, в ходе которого было принято решение о дальнейших раскопках. Эмиль Туссен тем временем взял себя в руки, вновь став решительным и непреклонным. Он настаивал на том, чтобы оставить труп Курсье на месте и считать его пропавшим без вести. Все остальное, по его мнению, могло привести к нежелательным осложнениям.

Оба профессора выразили по этому поводу решительный протест, да и консул Закс-Вилат не был в восторге от такого плана: официальное заявление о пропаже переполошило бы чиновников. Разумеется, пресса заинтересуется, при каких обстоятельствах произошел несчастный случай.

Все это угрожало секретности их задания.

Наконец все согласились с предложением консула откопать тело Курсье во время тайной операции, потом перевезти на автомобиле скорой помощи французской миссии в Александрию и там уже сделать официальное заявление о смерти. Ну а потом отправить тело и свидетельство о смерти ближайшим кораблем в Марсель. Всю акцию, включая «эксгумацию» тела из склепа и погрузку его на корабль, нужно было детально спланировать и провести в течение восемнадцати часов.

Туссен взялся за выполнение этого плана.

Ближайший корабль под названием «Фратернит» причаливал вечером через два дня, поэтому откопать останки Курсье нужно было следующей ночью. Домкраты и рычаги стояли уже наготове. Туссен и Д’Ормессон вызвались выполнить опасное задание.

Через час после захода солнца они отправились в путь.

Равнина Саккары погрузилась в тишину и спокойствие; хотя темное звездное небо обещало долгожданную прохладу, нагретый жарким солнцем песок пустыни все еще источал тепло. Необходимый инструмент, лампы и складные носилки из парусины ученые погрузили на двух ослов, которые были в их распоряжении. Под предлогом доставки больного в полночь должна была прибыть санитарная машина. До осуществления задуманного оставалось целых три часа.

Закс-Вилат дежурил у входа в гробницу, Миллекан вернулся в дом археологов. Если случится что-то непредвиденное и нужно будет срочно прекратить спасательные работы, они договорились, что подадут световой сигнал.

Эмиль Туссен решился первым спуститься в гробницу — пока без инструмента, вооружившись одной лампой. Д’Ормессон спустил вниз оба домкрата и рычаги на канате. Потом спустился сам. Он дрожал всем телом — профессор-аристократ не привык к подобным переделкам. Очевидно, для него это было чрезвычайно необычным заданием, которое вывело его из душевного равновесия.

— Дружище, да вы дрожите как осиновый лист! — воскликнул Туссен, когда профессор спустился к нему.

— Не обращайте внимания, — с напускной бодростью ответить Д’Ормессон, — я ведь такое проделываю не каждый день.

— Самое сложное еще впереди.

Д’Ормессон попытался сориентироваться. Низкий лаз, по которому можно было пробраться только на четвереньках, выглядел устрашающе. Еще немного, и профессор наотрез отказался бы лезть туда, если бы Туссен, не тратя попусту слов и времени, не согнулся и не исчез под разломанными каменными плитами. Д’Ормессону ничего другого не оставалось, как последовать за ним.

Д’Ормессон глубоко вздохнул, опустился на колени и пополз за Туссеном. Узкий проход длиной в шесть или семь метров мог завалиться в любой момент, и под проломленными плитами профессору эти метры показались бесконечными. Д’Ормессон вдруг подумал: «Как же протащить тело Курсье по такому узкому проходу?» Он как раз добрался до конца коридора, когда Туссен, поднявшись на ноги, громко вскрикнул. Туссен что-то говорил, но Д’Ормессон не мог разобрать ни слова. Сначала он думал, что Туссен просто поранился осколком камня. Но тот стоял совершенно неподвижно, держал лампу в вытянутой руке и с ужасом смотрел на пол.

— Эй, что там случилось? — Д’Ормессон встряхнул Туссена обеими руками.

Тот лишь молча указал на каменную плиту перед собой.

— Да что стряслось? Ради всего святого, Туссен, что произошло?

Профессор еще никогда не видел этого закаленного человека, привыкшего к любым передрягам, в таком состоянии.

— Курсье… — пробормотал Туссен, — он исчез.

— Что значит «исчез»? Может, вы хотите сказать, что он воскрес из мертвых, как Господь наш Иисус?

— Я не знаю, — тихо ответил Туссен.

— Вы шутите, Туссен?!

— Нет! — разъяренно вскрикнул тот, схватил Д’Ормессона за воротник и нагнул. — Вот, посмотрите! Из-под этого камня торчала рука. Я ее видел собственными глазами. Поймите же наконец, что плита поднята, а Курсье исчез. Пропал!

Д’Ормессон посветил фонарем в пространство под плитой, потом медленно повернулся вокруг своей оси. Луч скользнул по растрескавшимся камням и осветил лицо Туссена. Тот прикрыл глаза от слепящего света.

— Эй, что это значит? Вы с ума сошли, Д’Ормессон?

Профессор опустил фонарь, и на лицо Туссена упали таинственные тени. Так они стояли друг перед другом некоторое время и молчали.

— Я понимаю, о чем вы сейчас думаете, — после довольно продолжительной паузы начал Туссен. Он беспомощно смотрел на каменную плиту.

Д’Ормессон с возмущением махнул рукой.

— Я бы сказал, что вы как минимум должны объяснить нам сложившуюся ситуацию.

— Что еще за объяснения? — вспылил Туссен. — Я сам себе ее не могу объяснить! Я понимаю, что вы сейчас сомневаетесь, в здравом ли я уме. Но клянусь вам, я собственными глазами видел: рука Курсье торчала из-под этого камня. Вот здесь… — Туссен поставил лампу на пол. — Вот это темное пятно — кровь. А вот и след, как будто кто-то что-то тащил. Может быть, теперь вы мне поверите?

Д’Ормессон наклонился. Сомнений не было, на передней части каменной плиты действительно виднелось большое темное пятно, и при детальном рассмотрении можно было различить покрытую пылью кровь.

Д’Ормессон поднялся, задумчиво потер лоб и сказал:

— Ну хорошо, Туссен. Предположим, вы и в самом деле видели тело Курсье здесь, внизу. Тогда, позвольте заметить, вы тем более должны объясниться.

— Да какие к черту объяснения?! Я сам не знаю, что и думать. Курсье никак не мог освободиться самостоятельно. Кроме того, он был мертв. Мертв, мертв, мертв! — Туссен кричал на Д’Ормессона, так что, казалось, дрожали стены. Потом он тщательно осмотрел каждый угол и только покачал головой.

Было непросто объяснить ситуацию консулу Закс-Вилату. Тот рассмеялся, когда сообщили, что тело Курсье пропало. Он посчитал это шуткой, и Д’Ормессону с Туссеном пришлось применить все свое искусство убеждения, чтобы консул поверил в это. С виду аристократичный и учтивый, консул выкрикивал такие проклятия, что профессор, стойкий от природы человек, стал взволнованно ходить туда-сюда перед провалившимся входом в гробницу.

— Вы вообще понимаете, что это значит? — шипел консул, глядя куда-то в ночь. — За нашей работой уже давно наблюдают. Но и это еще не все! Возможно, Курсье работал на конкурента.

— На конкурента?

— Да, на британцев, немцев, националистов, американцев, кто там еще есть, черт его знает!

— Если позволите мне замечание, — вмешался профессор Д’Ормессон, — в ваших доказательствах нет логики. Предположим, что Эдуард Курсье действительно работал на кого-то другого по причинам, которые нам неизвестны. И предположим, что по трагическому стечению обстоятельств с ним произошел несчастный случай. Было бы просто глупо доставать труп Курсье тем, на кого он работал. Это привлекло бы внимание к его двойной игре.

С этим спорить было трудно. Но должна же существовать причина! Почему кто-то тайно вытащил труп Курсье? Ситуация становилась гротескной. «Deuxieme Bureau» мобилизовала лучших агентов и высококвалифицированные команды специалистов, чтобы рассекретить тайную деятельность иностранных спецслужб. И тут выяснилось, что они сами находятся под наблюдением.

Профессор Миллекан заявил, что отказывается работать в таких условиях, потому что, по его мнению, Курсье, возможно, знал нечто, что могло навести на след Имхотепа, и тем самым перешел кому-то дорогу. И этот кто-то ни перед чем не остановится. В такой ситуации нужно спросить себя, обрушилась ли гробница Нефера сама по себе? Не был ли подстроен этот обвал к определенному времени?

Вероятно, ответ на все вопросы таился в плане, который нашли рядом с телом Курсье. Миллекан и Д’Ормессон были твердо уверены в этом. Закс-Вилат был слишком поражен, чтобы высказать свое мнение. Туссен сомневался.

На следующий день из Александрии в направлении Саутгемптона отчаливал английский военный корабль «Александра». На его борту находился запаянный цинковый ящик. Свидетельство о смерти выписано на имя Чарльза Уайтлока из Глазго. Расходы на транспортировку взяло на себя британское министерство иностранных дел, отдел «Интеллидженс сервис».