Стоял ноябрь. День, когда гробница Тутанхамона будет вскрыта, неумолимо приближался. Если и существовал на земле человек, характер которого могло изменить археологическое открытие, то это был Говард Картер. Некогда застенчивый, замкнутый и осмеянный всеми археологами, теперь он привлек к себе внимание целого мира. Он словно избавился от негативных качеств характера и в один момент стал светской персоной. Даже лорд Карнарвон, который знал Картера многие годы как покорного и убогого бедняка, теперь вдруг увидел в нем решительного и уверенного в себе человека. А Картер купался в лучах запоздалой славы и отмахивался от журналистов, как от надоедливых мух.

Кроме четверки, которая раньше намеченного срока тайно проникла в гробницу, никто и не подозревал, что ожидает человечество. Среди журналистов и бездельников, в это время проживающих в Луксоре, ходили сенсационные слухи. Особо информированные из них оценивали стоимость золотого клада в один миллион фунтов стерлингов. Поэтому в том, что Картер не мог и шага сделать без того, чтобы за ним кто-нибудь тайно не следил, не было ничего удивительного. Для леди Доусон и ее подчиненных из «Интеллидженс сервис» операция проходила строго по плану.

Можно было подумать, что Луксор стал пупом земли, во всяком случае интерес к археологическим поискам и приключениям вырос неимоверно. И открытие в Долине царей затмило даже популярность пирамид в Гизе, о раскопках в Саккаре нечего было и говорить.

Сначала леди Доусон планировала проплыть на «Изиде» вверх по Нилу и бросить якорь у эль-Бедрашейна, в нескольких километрах от Саккары. Но Джерри Пинкок предостерег: то, что судно отчалит в такой момент, обязательно вызовет подозрения. Поэтому они решили проехать до Хелуана на поезде, поселиться в гостинице для туристов и вести там свою деятельность.

Джеффри Доддс привез из Лондона команду археологов — двенадцать квалифицированных работников, которые занялись проблематикой предприятия. Расквартировались они на туристической базе в деревне Митрагин, в одной миле на восток от Саккары.

Начальник британской команды, англичанин польского происхождения, о чем говорила его необычная фамилия — Камински, высказал предположение, к которому французы пришли уже давно: Огюст Мариетт, знавший эту местность как свои пять пальцев, обнаружил гробницу Имхотепа еще в прошлом столетии, но по непонятным причинам снова засыпал вход.

По имеющимся доступным документам того времени Камински отметил все места раскопок Мариетта, даже те, на которых тот почти сразу прекратил деятельность. Камински также передал предложение секретной службы британцев: команда английских археологов должна начать раскопки в этих местах, чтобы отыскать неизвестный след. Тот факт, что внимание всего мира было приковано к гробнице Тутанхамона, которую собирался вскрыть Картер, сыграло британцам на руку, и они могли максимально незаметно проводить раскопки.

Шанс продвинуться в поисках на самом деле был относительно невелик, но, поскольку упорные расследования не принесли результата, Доддс должен был использовать любую возможность. В данном случае это был тот самый вариант.

От Доддса очень ждали результатов. Поиски Имхотепа длились уже не один год и требовали больших затрат. Британский военный министр, которого это расследование интересовало больше, чем секретную службу, приказывал писать ему регулярные отчеты и все время разочаровывался. Да, он самодовольно заявлял, что секретной службе Его Величества легче отыскать дезертира в восточноазиатских джунглях, чем найти мумию на кладбище размером не больше лондонского Гайд-Парка. К тому же мумия эта уже не бегает. Доддс передал это, как он изволил выразиться, оскорбление леди Доусон, и с тех пор между Лондоном и Луксором были натянутые отношения.

В отличие от французов, которые для своих раскопок задействовали население окрестных деревень, Камински запретил нанимать на работу местных жителей. С одной стороны, чтобы уменьшить количество осведомленных людей, с другой, потому что придерживался мнения, что в обширных земляных работах мало толку и следует больше внимания придавать целенаправленному поиску на маленьком участке.

Исследуя отдельные части лабиринта быков Аписов, на который Камински возлагал большие надежды по многим причинам, он приказал вести работы ночью, чтобы избежать чрезмерного внимания и разъяснений, которые нужно давать Управлению древностями.

Археологи были оснащены палатками и кусками брезента, которые они использовали для защиты от солнца и ветра. У англичан были материалы, позволявшие стоять лагерем в пустыне и служившие, прежде всего, для защиты от посторонних глаз.

Казалось, расчет леди Доусон оправдался. В день, на который Говард Картер запланировал вскрытие гробницы Тутанхамона, места раскопок вокруг Саккары опустели. Сообщение об археологической сенсации собрало всех туристов и археологов в одном месте. Даже если они не принимали непосредственного участия в церемонии, им непременно хотелось быть как можно ближе к центру событий.

Картер четко определил последовательность действий. Прийти в Долину царей могли только приглашенные гости, среди них лишь один журналист — Артур Мертон, корреспондент лондонской «Таймс». Его статья о вскрытии гробницы, о содержимом которой Картер уже знал и невозмутимо приступил к работе, привлекла внимание всего мира, а первые фотографии роскошных золотых кушеток, стульев, колесниц, посмертных даров из алебастра и слоновой кости привели людей в невиданное волнение. События в Луксоре и Долине царей были у всех на устах. О Саккаре, казалось, все позабыли, так что англичанам никто не мешал вести раскопки.

Сначала Камински со своими людьми организовал пробные раскопки вблизи от входа в лабиринт Аписов, надеясь, что история с гробницей Тутанхамона повторится и здесь. Но спустя два дня стало понятно, что счастливого случая не произошло и под песком и камнями, от которых очистили вход в лабиринт, ничего нет.

Второе предположение касалось грунтовой дороги, по которой до этого времени возили жадных до достопримечательностей туристов. Такие дороги пересекали половину Саккары. Камински приказал сделать на дороге пробные шурфы, которые копали через неравные промежутки и в произвольно выбранных местах на глубину два метра. После четырнадцати неудачных попыток он приказал засыпать ямы, и леди Доусон не могла скрыть злорадства.

Вечером команда собралась в круглой военной палатке, которую англичане разбили северо-восточнее подножия ступенчатой пирамиды, в стороне от дороги на Дахшур. Все выглядели крайне раздраженными. Камински считал, что секретная служба Его Величества, разумеется, достойная организация, но ничего не понимает в истории Древнего Египта. Он сказал, что они ввязались в дело, в котором нет базы, что это — безумная идея какого-то борзописца с набережной Виктории: нельзя найти то, чего нет.

Джоан Доусон напомнила профессору о том, что все раскопки велись в тех местах, которые он сам же и предложил, и вообще, где может быть похоронен Имхотеп, как не в Саккаре. После короткого горячего спора образовались две группы: первая, под предводительством Камински, требовала прекращения поисков; вторая, во главе которой стояла леди Доусон, ратовала за продолжение раскопок.

В самый разгар ожесточенного спора англичан раздался выстрел. Недалеко от палатки промчался всадник, а за ним — целый отряд. Когда же англичане высыпали из палатки, чтобы осмотреться, они увидели в четверти мили вспышки четырех или пяти винтовок, а через секунду раздались новые выстрелы. Все это походило на мираж, всадники исчезли так же быстро, как и появились, ускакав в сторону Абу-Гураба.

Парализующую тишину, которая затем наступила, разорвало предсмертное ржание лошади. От ужасного звука у англичан поползли по спине мурашки. Он повторялся снова и снова, и тогда Пинкок схватил револьвер и приказал остальным людям следовать за ним.

С факелами, держа оружие наготове, Пинкок и шесть мужчин отправились в ту сторону, откуда доносились ужасные стоны. Еще издали они увидели бьющееся в конвульсиях животное.

Подойдя ближе, англичане заметили и вторую лошадь. Она была мертва. Рядом на земле лежали двое мужчин. Пинкок поднял оружие, прицелился точно в голову еще живого жеребца и спустил курок. Короткие сильные судороги, потом последний удар копытами — и наступила тишина.

Тела мужчин были пробиты пулями. Они не подавали признаков жизни. Пинкок поспешил покинуть место происшествия, быстро собрал палатку, и англичане ушли обратно в Митрагин. Но Камински и другие ученые запротестовали. При таких обстоятельствах они точно попадут под подозрение. Четверо мужчин оттащили тела к палатке.

У одного из убитых, седого мужчины средних лет, с продолговатым лицом и маленькими глазами, в животе была громадная кровавая рана. У другого, темнокожего, с небольшой бородкой, который казался значительно моложе первого, грудь была пробита несколькими пулями, а одна из них попала в сонную артерию.

Леди Доусон с отвращением отвернулась. Камински зажал ладонью рот. Остальные в шоке беспомощно стояли рядом. Единственным человеком, который в этой ситуации сохранил самообладание, оказался Пинкок.

— Что бы все это значило? — холодно и безучастно спросил он, обыскав испачканную кровью куртку седого и вытащив пачку коричневых английских фунтов. Там было как минимум пять тысяч. В карманах другого (тот тоже был в европейской одежде) он ничего не нашел. Но на поясе был широкий кожаный патронташ искусной старинной работы.

Когда Пинкок стал расстегивать ячейки, он тихо присвистнул от изумления. Вытащив белые мешочки и развязав шнуровку, он смочил указательный палец, сунул внутрь и попробовал на язык.

— Кокаин, — сказал Пинкок собравшимся вокруг него. Потом перевернул тело мужчины на бок и расстегнул пояс.

В остальных патронных ячейках оказались те же мешочки с белым порошком, и англичанин заметил:

— Чертовски неприятное дело!

— Я так не думаю! — возразил Джон Камински. — По крайней мере, теперь понятно, что нападение никак не связано с нами. Возможно, много таких же бандитов с наркотиками шатаются в этой местности. Мне абсолютно не жаль их.

Но Пинкок был настороже.

— Не исключено, что где-то здесь шныряет и полиция, — сказал он. — Мне это совершенно не нравится.

— Мы не сделали ничего дурного! — заметил Камински. — Я не понимаю, чего нам бояться.

Тут подошла леди Доусон, ее глаза холодно блестели.

— Я скажу вам, сэр, — строго произнесла она. — Мы наведем на себя подозрения одним своим присутствием здесь. Вы серьезно думаете, что сумеете доказать, будто дюжина археологов и агентов британской секретной службы проводит отпуск в пустыне близ Саккары? Вам не стоит забывать одного: египтяне, точно так же, как и мы, уже несколько лет разыскивают гробницу Имхотепа, и я не хочу, чтобы наша операция провалилась из-за глупого совпадения!

— Что же вы намерены делать? — неуверенно спросил Джон Камински.

— Мы вернем трупы на место происшествия, — ответила леди Доусон, вставляя черную сигарету в длинный мундштук. — Потом этой же ночью соберем палатки и до утра скроем все следы.

Хотя леди Доусон ни секунды не сомневалась в своем плане, разгорелась горячая дискуссия, в ходе которой Пинкок поднял патронташ и как бы между прочим заметил:

— Мужчину звали Хафиз эль-Джаффар. По крайней мере, это имя выжжено на оборотной стороне пояса.

Леди Доусон пожала плечами. Это имя было неизвестно британской секретной службе.

Спустя восемь часов, когда близ Саккары, над полем, где велись раскопки, поднялось солнце, англичане ушли обратно в Митрагин. Позже полицейским из эль-Бедрашейна позвонил аноним и сообщил, что ночью севернее Саккары произошла перестрелка между двумя бандами наркоторговцев. В песчаной яме у дороги в Абу-Роаш лежат тела двоих убитых.

Барон Густав-Георг фон Ностиц-Валльниц, привыкший жонглировать миллионами и принимать решения большой важности, вот уже два дня возбужденно метался и в радостном волнении кричал:

— Этот парень — сущий дьявол, просто сорвиголова!

В конверте вместе с письмом находился помятый лист бумаги, на котором можно было различить странные отпечатки.

Спустя два дня Омар прибыл в Александрию и поселился в гостинице «Аль-Самамлек», подальше от центра, откуда он послал барону Ностицу телеграмму о том, что нашел профессора Хартфилда при сомнительных обстоятельствах. Но прежде всего он сообщил, что обнаружил фрагмент плиты, оттиск с которого уже отправил в Берлин, и ждет дальнейших указаний.

Сейчас Нагиб эк-Кассар, склонившись над оттиском, внимательно изучал его, а барон, в кабинете роскошного дома которого они продолжали работу, обложившись книгами и папками с документами, не сводил с египтянина глаз. Нагиб аккуратно ретушировал лист, и под его копировальным карандашом постепенно проступали буквы. Потом он начал переносить отдельные буквы на бумагу, некоторые из них слабо отпечатались, некоторые вообще было не разобрать из-за своеобразного стиля письма. Нагиб долго не хотел верить в успех Омара и сомневался в том, что это обломок той самой базальтовой плиты из Рашида, но, когда он прочитал первые две строчки и обнаружил во второй имя «Имхотеп», его сомнения быстро рассеялись.

Нагиб не сидел без дела. Работая в архивах, он сделал интересное открытие в «Альтен Музеум».

Ему посчастливилось обнаружить старую переписку между парижским Лувром и Берлинским музеем, в которой речь шла о базальтовой плите. Потом между музеями состоялся обмен оттисками, так что теперь в берлинских архивах имелось факсимиле нижнего левого куска базальтовой плиты.

К тому же Нагиб во время поисков дополнительных материалов наткнулся на британский научный журнал, в котором была напечатана статья с безобидным названием «Some Unpublished Demotic Fragments from the Rashid Area», ее автором оказался некий Кристофер Шелли.

Это был один из тех фрагментов, на которые из-за маленькой величины обращают мало внимания, но по форме и шрифту он напомнил ему об известных частях базальтовой плиты. Текст начинался со стандартной древнеегипетской формулировки «Славьтесь». И тут Нагиб вдруг вспомнил о начале текста на куске Мустафы ага-Аята — «великие боги». Не требовалось большого таланта, чтобы свести оба отрывка в одно целое и приложить к ним берлинский фрагмент, так что получилась осмысленная фраза: «Славьтесь / великие боги, ликующие / от радости / и исполненные / счастья в вечности / вовеки». Конечно, этот текст не помог продвинуться дальше, во всяком случае, пока отсутствовали какие-либо указания на месторасположение гробницы Имхотепа и ее таинственное содержимое.

Фон Ностиц нервно выкуривал одну сигару за другой и поддерживал соответствующий градус рабочего настроения Нагиба коньяком и кофе.

— Я не выпущу вас отсюда, пока вы не расшифруете текст! — говорил он и ударял кулаком по столу, придавая своим словам вес. Нагиб ворчал что-то в ответ, и со стороны можно было подумать, что алкоголь уже затуманил его разум. Однако, как ни странно, Нагиб был абсолютно трезв. Находясь в предвкушении близкого открытия, он переживал душевный подъем, и никакие силы не смогли бы оттащить его от письменного стола.

Поздним вечером серые клубы сигарного дыма заволокли комнату, вместе они выпили бутылку коньяка. Нагиб бросил карандаш на стол, многозначительно откашлялся, словно хотел прочистить горло перед тем, как сделать важное заявление, и произнес:

— Готово!

Фон Ностиц уже некоторое время сидел в кресле и о чем-то думал, в надежде и страхе вертя в пальцах очередную сигару. Он вскочил и быстро, насколько позволяла больная нога, зашаркал по полу. Нагиб разложил листки бумаги на столе в определенном порядке. Барон взволнованно вскричал:

— Ну, говорите же скорее, Нагиб! Говорите!

Египтянин несколько мгновений наслаждался нервным напряжением, но спокойствие, которое проявлял Нагиб, было кажущимся. На самом деле он чувствовал, как кровь стучит у него в висках, и с трудом сдерживал дрожь в руках.

— Я умоляю вас, говорите же наконец! — повторил барон, в голосе которого действительно слышалась мольба. Такого еще ни разу не происходило с этим человеком. — Это вам ничем не повредит! — смирно добавил фон Ностиц. — Если мы добьемся успеха, я исполню любое ваше желание, я сдержу свое слово!

К обещаниям барона стоило относиться серьезно. Не возникало никаких сомнений, что фон Ностиц сдержит обещание и не будет возражать против желания любого объема, величины и стоимости. На секунду Нагиб задумался об этом, но потом его внимание снова привлекли рисунки, которые лежали перед ним. Он собрал их, как головоломку, так что все они образовали некое подобие квадрата, и начал медленно и вдумчиво читать. При этом он тыкал пальцем в каждое слово.

На несколько секунд воцарилось молчание, оба обдумывали текст, которому было несколько тысяч лет. Нагиб первым обрел дар речи:

— Барон, я думаю, вы заметили.

— Что?

— Плита жрецов и теперь еще не собрана полностью. — Он указал на правый нижний угол.

— Здесь, в этом месте, не хватает трех строк. Это какое-то проклятие, но мне кажется, что именно в этих трех строчках и находится указание на место расположения гробницы.

— Ну хорошо, хорошо, — ответил Ностиц, — давайте все же поговорим о положительных моментах. Если допустить, что этот кусок плиты действительно подлинный и мы не наткнулись на подделку…

— Об этом мы говорили уже не один раз, — раздраженно перебил барона Нагиб. — Если вы не верите мне, то скажу, что самые именитые археологи согласились: эти куски подлинные, господин барон.

— Я не хотел обидеть вас, Нагиб, я просто собирался поделиться своими соображениями. Значит, из этого текста следует, если я все правильно понял, что есть гробница Имхотепа и в ней, по свидетельству людей, которые три тысячи лет назад там были, собрано некоторое количество золота и знаний, уже тогда почему-то забытых. А жрецы считали, что этих знаний достаточно, чтобы овладеть миром. Бог мой! — Фон Ностиц жадно глотал ртом воздух.

— Все, что вы говорите, — чистая правда, — ответил Нагиб. — И одной этой информации достаточно, чтобы потерять дар речи. Мы очень близки к цели, однако не хватает каких-то нескольких строчек! С ума можно сойти!

Фон Ностиц внимательно осмотрел пустующий угол, сравнил его с оттиском Омара, покачал головой и произнес:

— Отсутствующие три строки могут быть как в берлинском фрагменте, так и в фрагменте Хартфилда…

— И вы считаете, что отсутствие этого маленького кусочка — простое совпадение? — Нагиб горько рассмеялся.

Фон Ностиц пожал плечами.

— Никогда в жизни не поверю! — вскричал Нагиб. Его глаза горели яростью. — Я скажу вам, что я думаю: тот, кто знал, где находится вход в гробницу, специально обломал этот крошечный, но самый важный кусочек! В Берлине никто не знает о фрагменте Хартфилда, но только с помощью этого кусочка данный текст обретает хоть какой-то смысл. Можно, конечно, предположить, что Хартфилд, признанный египтолог, знал о берлинском фрагменте и поэтому мог вычислить местоположение гробницы. Но Хартфилд — предусмотрительный человек. Ученый отбил от своего обломка самый важный кусок, и теперь только он знает тайну. А это значит…

— Что это значит?

— Теперь есть только одна возможность: Омар и Хартфилд сговорились, в этом деле они действуют вдвоем и ведут двойную игру.

— Вы действительно считаете, что Омар мог так поступить?

Нагиб поджал губы и скорчил гримасу.

— У вас с ним ведь не лучшие отношения, — заметил фон Ностиц.

— Можно и так сказать.

— Если бы ваше предположение оказалось верным, Омар телеграфировал бы что-то в этом роде: «Очень жаль, но Хартфилда отыскать не удалось». Тогда бы он и оттиск этого фрагмента отправлять не стал. Нет, тут вы заблуждаетесь, вам следует отбросить вашу личную неприязнь, она к делу не имеет отношения.

— Просто возникла такая мысль, — извиняющимся тоном произнес Нагиб.

Барон задумался.

— Омар знает, где находится Хартфилд, — сказал после паузы. — Так чего же мы еще ждем? Мы найдем Хартфилда!

Нагиб хотел было возразить, сказать, что он никогда больше не вернется в Египет, потому что боится за свою жизнь, но не успел произнести и слова в ответ.

Вошел слуга и сообщил о визите дамы, и еще до того, как он пригласил ее в салон, в дверях появилась Халима. По ее щекам катились слезы, а тело содрогалось от приступов рыданий.

Нагиб не видел Халиму с тех пор, как она ушла к Максу Никишу. Нагиб никогда бы не простил ей этого поступка. Не простил бы только потому, что уже сам давно положил глаз на нее. Но теперь, когда она стояла перед ним совершенно беспомощная, он подошел к ней, взял за руки и спросил о причине ее страданий.

Она молча вытащила из сумки свернутую газету, указала на сообщение на первой странице и плаксивым голосом вскричала:

— А я его так любила!

Потом она без сил опустилась на пол.

Фон Ностиц позвал слугу. Появилась экономка, ей приказали немедленно вызвать врача, и Халиму уложили на цветастую кушетку в салоне. Экономка принесла влажные полотенца и стала обтирать лоб упавшей в обморок Халиме. Через некоторое время египтянка пришла в себя, извинилась, но барон жестом показал, что сейчас ей лучше помолчать.

Только теперь они с Нагибом нашли время, чтобы взглянуть на статью:

«Пальба в пустыне близ Каира. В перестрелке между враждующими бандами торговцев наркотиками южнее Каира погибли двое египтян. Речь идет о ливанце, торговце пряностями Али ибн аль-Хусейне, который считался главой одной из банд, и неизвестном полиции мужчине по имени Хафиз эль-Джаффар».

Нагиб опустил газету. Он смотрел на фон Ностица, не решаясь взглянуть на Халиму.

— Я его так любила, — всхлипывала Халима, и ни у кого не возникало сомнений, что ее слова относились не к аль-Хусейну, а к Омару, поддельный паспорт которого был сделан на имя Хафиза эль-Джаффара.

— Утром мы выедем в Египет, — произнес фон Ностиц и приказал Калафке позаботиться обо всем необходимом.

Халима поднялась.

— Я поеду с вами! — заявила она.

Прибыв в Каир, они первым делом отправились в караколь в центре города, где надеялись узнать подробности случившегося. Стояла ранняя весна, и люди толпились на улицах, не обращая внимания на бурю, — настроение противоречило их чувствам.

Халима распрощалась с Никишем, подобрав слова извинения, которые первыми пришли в голову. Она сказала ему горькую правду, что отношения между ними были ошибкой, — ошибкой ее чувств. Макс понял ее и пожелал ей счастья в жизни, на прощание подарив медальон с изображением Пресвятой Девы Марии, который он носил при себе с тех пор, как ему исполнилось четырнадцать лет.

Не было слез, лишь теплые слова, потому что в те немногие недели, которые им суждено было провести вместе, они были счастливы, как дети. Они поняли, что Восток и Запад могут сблизиться, что необычность одного привлекает другого, но только тела могут быть вместе, а души — никогда.

Нагиб не смог избавить Халиму от душевной боли, но теперь эти двое в своих чувствах были близки, как никогда прежде. Скорбь раскрывает сердца, и кто знает, как бы все закончилось, если бы не их поход в караколь, где компетентный чиновник за хороший бакшиш охотно ответил на все интересующие их вопросы.

Так они узнали, что труп аль-Хусейна был опознан его второй женой Лейлой и отдан родственникам для погребения, а труп неженатого Хафиза эль-Джаффара опознан матерью и передан для того, чтобы оказать ему последние почести.

Информация о том, что Хафиза опознала мать, привела Халиму, барона и Нагиба в полное замешательство. Они-то ведь знали, что у Омара не было ни отца, ни матери. Это зародило сомнения в том, что убитый Хафиз эль-Джаффар был Омаром.

— А почему он вообще выбрал это имя? — спросил Нагиб у барона.

— Он назвал его, как и адрес, совершенно спонтанно. У меня не было причин переспрашивать, — ответил фон Ностиц. — Организовать паспорт — это всего лишь вопрос денег, и не важно, какой ты национальности и какое у тебя имя.

В одной из приличных кофеен на набережной Нила они оживленно спорили, что теперь делать. Все были в растерянности. Халима даже подозревала, что все это — очередной трюк каких-то секретных служб, которые хотят заманить их в ловушку. Тут Нагибу в голову пришла мысль отыскать Хассана — калеку, работавшего возле отеля «Мена Хаус» в Гизе. Если кто и мог им помочь, то только он.

Фон Ностиц предпочел остаться в гостинице «Семирамида», где они сняли номера, потому что небо потемнело, — надвигалась песчаная буря, а Халима и Нагиб отправились в Гизу.

Хассан со своим обувным ящиком прижался к выступу у входа в отель. Хотя вокруг уже клубились облака пыли, закрывая обзор, микассах сразу узнал Нагиба.

— Где Омар, друг мой? — спросил старик, когда Нагиб представил Халиму. Старик и не подозревал, какой ураган чувств вызовет своим вопросом.

Не отвечая на вопрос, Нагиб стал обстоятельно расспрашивать, слышал ли что-нибудь Хассан о перестрелке в Саккаре.

Старик взглянул на Халиму и кивнул, словно хотел высказать соболезнования, но вместо этого произнес:

— Я думаю, ты рада, что отделалась от аль-Хусейна. Омар мне много о тебе рассказывал!

— А этот эль-Джаффар? — нетерпеливо поинтересовался Нагиб.

— Такой же бандит, как и его господин. Официально он числился ключником в одном из доходных домов аль-Хусейна, на самом деле он был самым преданным из его соратников, особенно если речь шла о том, чтобы провернуть очередное дельце. Аллах наказывает того, кто заслужил наказание.

Тут у Нагиба все в голове прояснилось. Он вспомнил, что уже когда-то слышал это имя. Теперь ему стало понятно, почему Омар выбрал именно его. Хафиз эль-Джаффар был ключником в том самом доме, где они жили вместе несколько лет назад.

Когда Халима тоже все поняла, она бросилась к Нагибу на шею и, плача от счастья, стала повторять, перекрикивая бурю:

— Я люблю Омара! Я люблю только его и никого больше!

Но где же скрывался Омар? Барон с облегчением вздохнул, узнав об истинном положении дел.

Позвонив в гостиницу «Аль-Саламек», они выяснили, что постоялец по имени Хафиз эль-Джаффар и сейчас там проживает, но его нет в номере.

Фон Ностиц, Халима и Нагиб в тот же день отправились в Александрию. Таксомотор подвез их вечером к вышеупомянутому отелю — не самой лучшей гостинице, да к тому же расположенной на окраине, но именно поэтому она идеально подходила для людей, которые не хотели привлекать к себе внимания.

Им сказали, что эль-Джаффар сейчас в обеденном зале. Портье послал кого-то из прислуги, чтобы позвать постояльца.

Халима дрожала. Она нервно прижимала ладони к губам и семенила мелкими шажками у стойки, не решаясь взглянуть на него.

«Может быть, — думала она, вздыхая, — Омар все-таки удостоит меня хоть мимолетным взглядом. А может, обзовет хурият и отвернется». При этом она просто не могла поверить, что он способен так поступить.

Она заметила его, когда он проходил мимо стеклянной двери, обрамленной белым орнаментом. Сомневаться не приходилось, это был он. Халима хотела броситься к нему, упасть в его объятия, но стояла, как прикованная. Ноги не слушались ее. Халима боялась.

Не говоря ни слова, Омар подошел к ней и кивнул, словно хотел сказать: «Я знал, что ты приедешь». Но он не проронил ни слова и не обнял ее. Он молчал и тогда, когда Халима тихо произнесла:

— Прости меня. Я тебя люблю.

На мгновение Нагиб и барон фон Ностиц остались где-то в стороне. Затем они засыпали Омара вопросами, и тот полночи рассказывал, как он из Дисука добрался до пещерного монастыря Сиди-Салим, встретил там Хартфилда и сумасшедших монахов, как обнаружил в архиве монастыря кусочек базальтовой плиты. Он описал странное поведение профессора, который страдал от регулярных приступов сумасшествия, на время превращаясь в подобие безжизненной статуи. Рассказы Омара буквально опьянили барона, и он не раз повторил, что этот день самый счастливый в его жизни. Лицо фон Ностица просто сияло.

Нагиб после перевода выполненного отпечатка высказал Омару мнение, что Хартфилд специально отбил кусочек от плиты, чтобы не сохранилось никаких указаний о местоположении гробницы.

В конце концов все четверо согласились на следующее утро отправиться в Рашид, а затем дальше, в Фивы. Там они надеялись нанять повозку с мулом, чтобы добраться до Сиди-Салима. Они поставили задачу — освободить профессора из монастыря.

Омар считал, что для барона эти тяготы будут чрезмерными, но тот отмел все предостережения, заявив:

— Я не стану отказываться от плодов своей работы. Если потребуется, я сам заберу Хартфилда из этого монастыря.

Они наняли автомобиль и на следующий день приехали в Фивы. Надо сказать, что барон фон Ностиц проявлял невероятную выносливость на июньской жаре. У кузнеца в Рашиде они купили оружие, назир продал им старую военную палатку, а также все необходимые инструменты и запас воды на неделю. Фон Ностиц приобрел пять мулов, которых обещал продать прежним владельцам за умеренную плату. Вот так Омар, Нагиб и барон фон Ностиц отправились в путь. Халима вернулась в гостиницу.

В отличие от предыдущего раза, когда Омар слепо доверился погонщику осла Али, теперь у него была подробная карта. От Рашида вверх по течению Нилавела была хорошая дорога в направлении Фувы. После двух часов пути Омар свернул на караванную тропу, и они пошли южнее, мимо озера Буруллус, а затем дальше, в болотистую местность, прямиком на восток. У какой-то безымянной речушки, воды которой медленно текли, петляя с юга на север, тропа поворачивала направо, в сторону Сиди-Салим.

Фон Ностиц, который еще никогда в жизни не ездил верхом на лошади, не говоря уже о муле, терпел все лишения с подчеркнутым равнодушием. Он надел пробковый шлем и униформу цвета хаки, какую обычно носили англичане, когда приезжали в Египет, и видел свое основное задание в том, чтобы все время осматривать горизонт в полевой бинокль. Они хотели избежать неприятной встречи с монахами монастыря из Сиди-Салим.

Омар придумал следующий план: примерно в трех часах хода от Сиди-Салим они разобьют палатки в низком кустарнике, сделают привал, а с наступлением сумерек, свободные от поклажи, подкрадутся к монастырю. Одного крепкого мула они возьмут с собой: никто не мог сказать, в каком состоянии находится Хартфилд.

Они практически не говорили, когда проверяли оружие. Нагиб и Омар не пользовались им со времени постройки железной дороги на Синае. У Нагиба была крупнокалиберная арабская винтовка старого образца, но, как он сам говорил, легкая и простая в обращении. Омар вооружился наганом калибра 7,62 миллиметра. Барон носил с собой в кобуре длинноствольный армейский маузер, но смотрел на него с большим недоверием, потому что из-за больной ноги избежал службы в армии и не участвовал в войне. Он заявил, что применит оружие только в крайнем случае.

Их единственный шанс против сумасшедших монахов, которые, к слову, тоже были хорошо вооружены, заключался в неожиданности. Они хотели незаметно пробраться в подземный лабиринт, освободить профессора и так же быстро уйти оттуда, как и пришли. Потея в своей палатке, они прорабатывали возможные варианты развития событий. Омар по памяти кинжалом рисовал на песке план монастыря и намечал путь, по которому им предстояло спуститься вниз, чтобы освободить профессора. При этом он вспоминал все детали, которые тогда про себя отметил.

— Есть только одна проблема, — сказал Омар, закончив описание монастырского строения. — Что мы будем делать, если Хартфилд откажется идти с нами?

Барон удивленно взглянул на Омара.

— Почему это он откажется? Ведь монахи насильно удерживают его!

— Конечно. Но когда я спросил профессора, почему он не идет со мной, он ответил, что не покинет монастырь без жены. Он сказал, что монахи где-то ее прячут.

— Но миссис Хартфилд мертва! — возразил фон Ностиц.

— Вот именно. Представьте себе, какой шок переживет профессор, если узнает об этом.

— Тогда мы должны пообещать Хартфилду, что отведем его к жене! — вмешался в спор Нагиб. — Конечно, поступать подобным образом некрасиво, но в данном случае это единственная возможность забрать его с собой.

Под вечер Омар, Нагиб, фон Ностиц и мул, которого они за неимением других имен называли Сулейкой, отправились в путь.

Очень скоро перед ними возникли темные очертания цепочки холмов, на склонах которых и были разбросаны развалины монастыря. Слева, по обеим сторонам канавы, росли кусты и виднелись какие-то низкие строения. Хотя низко нависшие облака почти закрыли узкий серп убывающей луны, глаза путников так привыкли к темноте, что они достаточно легко ориентировались в незнакомой местности.

— Здесь! — Омар указал рукой на запад.

— Бог мой! — воскликнул фон Ностиц и остановился. — Руины церкви прямо посреди пустыни.

На фоне тусклого неба показалась высокая сводчатая арка. Невероятная картина завораживала, словно они были в опере за кулисами.

И хотя Омар довольно подробно описал друзьям монастырь у Сиди-Салим, оба были весьма удивлены, даже поражены: вопреки их ожиданиям, все выглядело иначе. Эту ночную картину скорее можно было назвать романтической, чем угнетающей. Признаться, даже не верилось, что здесь, под землей, скрывается тюрьма для несчастных людей.

Омар прислушался к ночной тишине.

— Вы слышите пение?

Нагиб и барон затаили дыхание.

— Похоже на далекие крики в лесу или визг собаки, — тихо сказал барон.

— Это литании монахов. Момент весьма подходящий. Пока они занимаются песнопением, нам опасаться нечего, потому что брат Менас сейчас как раз следит за ними.

Все остальное происходило в точности по плану Омара. Держа маузер наготове, барон занял позицию в углу полуразрушенного дома, где крутая лестница вела вниз, в подземелье. Омар, нарушив равновесие плиты, приподнял ее, и они с Нагибом скользнули внутрь.

Хотя все знали, что монахи вооружены, и понимали, насколько непредсказуема и опасна затеянная ими операция, фон Ностиц не испытывал ни малейшего страха. Осознавая, что он впервые в жизни совершает дерзкий, отчаянный, безрассудно отважный поступок, нечто экстраординарное, чрезвычайно далекое от его повседневной, расписанной по часам рутины — встреч, традиций и условностей, — барон переживал неописуемые чувства. По всему выходило, что он должен был дожить до старости, чтобы почувствовать себя храбрым, решительным, способным на отчаянный поступок. Уже не в первый раз ему в голову приходила мысль, что он в этой жизни все делал неправильно.

В комнате с припасами Омару пришлось потрудиться, чтобы заставить Нагиба идти вперед. Песнопения монахов становились все громче, и Нагиб снял свое оружие с предохранителя.

— Знаешь, чего я не понимаю? — зашептал он Омару. — Почему здесь нигде нет часовых.

— Единственный, кто еще остался в светлом уме и смог бы выполнять обязанности стражника, — это Менас, — ответил Омар, — но он сейчас занимается тем, что присматривает за остальными монахами, чтобы те не затеяли драку. Они набрасываются друг на друга, как дикие звери, как только выпустишь их из поля зрения. Так что здесь мы найдем только сумасшедших, таких же безумцев, как и мы.

Омар придержал Нагиба рукой. В конце коридора горел яркий свет. Монахи громко пели. Друзья осторожно, шаг за шагом приближались к ним. Добравшись до конца коридора, Омар прислонился спиной к стене и выглянул из-за угла. Потом он сделал знак Нагибу, чтобы тот взглянул на поющих монахов.

Спустя мгновение Нагиб, сморщившись, отвернулся. Он был в ужасе от ненормального поведения и страшных гримас на лицах стариков, которые годами не видели солнечного света. Но в чем же крылась причина столь странного поведения? Нагиб не понимал этого. Омар повел его дальше. Они вернулись немного назад, потом поднялись по крутой лестнице и наконец добрались до уединенной кельи профессора. Нагиб уже давно перестал ориентироваться.

Омар осторожно отодвинул в сторону занавеску, которая прикрывала вход. Хартфилд сидел на полу в прежнем положении, скрестив ноги по-турецки. И хотя взгляд профессора был направлен на занавеску, он, казалось, не видел незваных гостей.

— Пойдем! — Омар подал Нагибу знак, и они проскользнули в ярко освещенную комнату.

Египтяне молча опустились на колени перед обезумевшим профессором, и Омар начал тихо говорить:

— Ка Эдварда Хартфилда, ты слышишь мой голос?

Бледный старик задвигался подобно марионетке, и его голос зазвучал как-то нереально:

— Я — Ка Эдварда Хартфилда. Кто звал меня?

— Ка Эдварда Хартфилда, мы пришли, чтобы освободить тебя и увести отсюда. Мы перевезем тебя в безопасное место, где ты не будешь подвержена власти монахов.

— Я не хочу ни в какое другое место, — ответил Хартфилд пустым, равнодушным голосом, — здесь мое пристанище, здесь моя жизнь. Убирайтесь, иначе они вас схватят.

— Ка Эдварда Хартфилда, — снова начал Омар, но теперь его голос звучал настойчивее, — мы пришли, чтобы забрать тебя и твою жену Мэри…

— Я — Ка Эдварда Хартфилда… — монотонно повторил профессор. — Я не знаю, о чем вы говорите. Я — Ка Эдварда Хартфилда…

Омар и Нагиб переглянулись. Что же им теперь делать? Ждать, пока приступ безумия не прекратится? Но до того времени монахи закончат литании. Никто не может сказать, как Хартфилд отреагирует, если к нему применить силу.

— Где Мэри? — совершенно неожиданно спросил Хартфилд. — Где Мэри?

Нагиб сразу же поспешил ответить:

— Ваша жена в Александрии. Мы пришли, чтобы забрать вас отсюда. Не делайте глупостей и пойдемте с нами!

— Где Мэри? — повторил профессор. Его голос звучал настойчиво и даже угрожающе.

— Если вы пойдете с нами, — повторил Нагиб, — мы приведем вас к вашей жене!

Потом наступила долгая пауза. Профессор молчал, взгляд его оставался пустым, и можно было ждать любой неожиданности. Но тут случилось самое невероятное: Хартфилд поднялся, повернулся к дверному проему и неуклюже, как лунатик, пошел по коридору, затем — вниз по лестнице, мимо прохода, который вел к поющим монахам, к помещению с громадными глиняными кувшинами. За ним шли Омар и Нагиб. Их так поразила неожиданная перемена, что они не решались что-либо сказать, и лишь молча наблюдали за неловко шагающим профессором и пробирались за ним.

Они думали, что им придется силой вести Хартфилда по коридорам, но теперь он шел сам, уверенно и целеустремленно.

Перед узкой лестницей, которая вела вверх, наружу, Хартфилд остановился. Не говоря ни слова, он вперил взгляд в ступеньки, как бы показывая, что ему хочется, чтобы кто-то из египтян пошел первым. Профессор, видимо, помнил, где дверь, но не знал, как она открывается. Омар, не колеблясь, прошел вперед, поднял каменную плиту, и они один за другим выбрались наружу.

Фон Ностиц, по-прежнему с оружием наизготовку, вскрикнул от удивления и неожиданности, когда увидел троих мужчин. Вся операция заняла не больше получаса и прошла намного быстрее, чем они рассчитывали. В духоте ночи, окутавшей их, профессор зашатался. Один Бог знает, когда он последний раз дышал свежим воздухом. Омару и Нагибу пришлось его поддерживать. Разумеется, монахи быстро заметят отсутствие Хартфилда, но сначала они обыщут монастырь, а это займет довольно много времени. Они пустятся в погоню, только когда нигде не обнаружат его. Однако, несмотря на определенный запас времени, нельзя было терять ни минуты. Они с трудом усадили обезумевшего профессора на мула. Ученый не сопротивлялся. И когда они пошли на север, по правому берегу поросшей кустами речушки, он не проронил ни слова. Омар, Нагиб и барон мыслями уже были где-то далеко отсюда, и каждый из них искал собственный путь к гробнице Имхотепа.

Самая большая проблема заключалась в том, как теперь разговорить профессора. Они были вполне уверены, что тот знает, где вход в гробницу, можно было даже предположить, что Хартфилд уже побывал в ней, сам или в сопровождении монахов. Но как же выпытать его тайну? Они достигли лагеря еще под покровом ночи. Омар сразу предложил снять палатку и отправиться в обратный путь, к Рашиду, но Нагиб не согласился. Все определила решительность барона, который в этой ситуации проявил себя очень энергичным человеком. Вскоре они сняли палатку и отправились в путь.

Хартфилд совершенно не сопротивлялся, пил и ел, когда ему предлагали, и, храня молчание, ехал на муле. Наконец забрезжил рассвет, и друзья увидели далеко впереди дома Рашида.

Еще вечером того же дня Омар, Нагиб, фон Ностиц и профессор Хартфилд добрались на взятом напрокат автомобиле к гостинице «Аль-Саламек» в Александрии, где их ждала Халима.

Сообщение Халимы вселило в них опасения. Молодая женщина рассказала, что вот уже несколько дней чувствует за собой слежку. Какой-то человек европейской наружности, точно не египтянин, следует за ней по пятам. Он внезапно исчез, когда они вернулись. Для фон Ностица это был повод немедленно отправиться в Каир, и уже на следующее утро он заказал автомобиль.

В суматохе прошедших дней у Хартфилда случались заметные просветления, он корректно отвечал на поставленные вопросы, но сам ничего не спрашивал, что выглядело довольно странно. Хартфилд вел себя так, как привык за долгое время общения с монахами.

Омар предложил остановиться в гостинице «Мена Хаус», потому что там, как он полагал, иностранцев было меньше всего и по пустынной дороге можно было проехать прямо в Саккару. Так они и сделали.

— Кто эти незнакомцы? — поинтересовался у Омара микассах, кивнув в сторону фон Ностица и Хартфилда.

Омар ответил ему, и калека подивился тому, с какими важными людьми общается его друг.

— Ты слышал уже о лорде Карнарвоне? — спросил Хассан.

— О лорде Карнарвоне? А что с ним?

— Он умер.

— Карнарвон умер?

— Два дня тому назад. Они выносили его отсюда, прямо через эту дверь.

— Как такое могло случиться? Он был мужчиной в расцвете лет!

Микассах пожал плечами.

— Странная история приключилась. Картер и Карнарвон в Луксоре вскрыли гробницу фараона. Они вынесли мумию, и через пару дней лорд потерял сознание. А когда пришел в себя, стал бредить. Он говорил о большой черной птице, и, когда он умер в два часа ночи, во всем Каире пропало электричество. Никто не знает почему, но теперь все говорят о проклятии фараона. Тебе стоит поостеречься!

— Во-первых, — ответил Омар, — Имхотеп не был фараоном. А во-вторых, я не суеверный. А что с Картером?

— Ничего. Он сейчас расчищает гробницу.

— Вот видишь. Он не верит во все эти предрассудки.

Микассах, обычно трезво мыслящий, вновь пожал плечами, словно хотел сказать: «Что может знать такой человек, как я!»

Барон фон Ностиц-Валльниц добровольно вызвался сообщить Хартфилду о гибели его жены. Он дождался, когда наступил момент просветления, — а такие моменты теперь наступали все чаще, — и проникновенным голосом, что было неожиданно для такого хладнокровного человека, рассказал о том, где нашли миссис Хартфилд, а также о подозрении, что ее убили сумасшедшие монахи.

Комната Хартфилда находилась между номерами Нагиба и барона, так что постоянно кто-нибудь из них присматривал за ним. Профессор принял весть о смерти жены спокойно, как человек, который об этом давно догадывался.

— Вы меня поняли? — настойчиво спросил барон.

И профессор ответил:

— Да, я вас понял. Моя жена мертва.

— Мне очень жаль, — извинился барон, — что Омар и Нагиб уговорили вас покинуть монастырь под предлогом отвести вас к жене. Но это была единственная возможность в этой ситуации. Простите.

Профессор кивнул, и тут в комнату одновременно вошли Нагиб, Омар и Халима. Некоторое время все сидели молча.

Потом Хартфилд — впервые с момента освобождения — задал вопрос:

— А почему вы меня забрали оттуда?

— Вам срочно нужна медицинская помощь! — быстро ответил Омар. — Мы отвезем вас в британский госпиталь.

— Это очень любезно с вашей стороны, — ответил Хартфилд, — но вы ведь не для этого рисковали жизнями. Давайте не будем притворяться. Я знаю, чего вы ждете от меня, но я должен вас разочаровать: от меня вы не узнаете ничего, абсолютно ничего!

— Профессор, — начал Нагиб, — мы знаем об Имхотепе больше, чем вы себе представляете. Мы обладаем всей информацией британской, французской и немецкой секретных служб…

— Секретных служб?

— Вы не знали, что этим делом давно занимаются все секретные службы мира?

— Нет, этого я не знал. И на какую же службу работаете вы?

— Мы не работаем на секретные службы. Мы ищем Имхотепа, потому что не можем позволить присвоить этот успех никакой секретной службе.

— Успех? — Хартфилд покачал головой. — Я не знаю, уместно ли в этом случае такое слово. Найти гробницу Имхотепа — это точно не успех.

— Нам известна не только информация секретных служб, мы знаем также о вашем фрагменте каменной плиты из Рашида.

Он вытащил лист, на котором был написан весь текст.

Эдвард Хартфилд явно колебался. Казалось, он был впечатлен, и барон, боясь, что у профессора возникнут ненужные подозрения, предостерегающе махнул рукой. Но тот быстро пробежал глазами строки, а когда закончил, на его лице блеснула едва заметная усмешка. Он вернул лист.

— Если позволите, я дам вам совет… — Больше он ничего не успел сказать. То ли от перенапряжения, то ли от странной болезни, профессор вдруг съежился на стуле и тяжело задышал. Они положили его на кровать, и Халима приняла дежурство у постели больного.

Барон, Омар и Нагиб отправились на ужин в роскошный ресторан отеля, из которого открывался прекрасный вид на пирамиды Гизы.

Вечером, когда силуэты пирамид приобретали фиолетовый оттенок, они походили на непреодолимые горы и даже внушали некий страх.

Трое друзей без аппетита ковырялись в тарелках. И не только потому, что здесь готовили нейтральные блюда европейской кухни по причине большого количества иностранцев. Еда была превосходной, но каждый из них думал, как переубедить несговорчивого профессора. Ностиц в первую очередь размышлял о причинах, которые заставляют профессора молчать.

Хартфилд был не из тех, кто скрывает информацию, чтобы использовать ее потом в своих интересах. И в то, что он был заодно с сумасшедшими монахами, невозможно поверить.

Неожиданно появилась Халима.

— Он бредит, — тихо сообщила она. При этом женщина озиралась по сторонам, опасаясь, что их могут подслушать. — Он говорит об Имхотепе, больше я ничего не смогла разобрать.

Омар поднялся, подал остальным знак оставаться на местах и вместе с Халимой пошел в комнату профессора.

У Хартфилда теперь было тяжелое и учащенное дыхание, он лежал беспокойно, переворачиваясь с боку на бок. При этом он что-то бормотал о тени фараона, о блестящих руках и о запретной двери.

— Ты что-то понимаешь? — взволнованно спросила Халима. Омар низко склонился над профессором, словно хотел услышать каждое слово, которое тот шептал.

— Нет, — наконец произнес он, — я понял только, что его интересует та же проблема, что и нас. Он говорит о плите, на которой описана гробница Имхотепа. Его речь довольно путаная, но отдельные слова можно четко разобрать.

Омар решил записывать обрывки фраз, которые произносил Хартфилд.

— Может быть, позже нам удастся уловить смысл.

Халима присела рядом с Омаром и, положив руку ему на плечо, молча смотрела на то, что он записывал. Вся эта история с Хартфилдом очень волновала ее, но еще больше — близость Омара. Она радовалась, что вновь находится рядом с ним. И хотя мужчина выглядел отстраненным, Халима понимала его.

Вдруг Омар вздрогнул. Хартфилд неожиданно заговорил на арабском, которым, как знал Омар, профессор превосходно владел. Но эта смена языка повествования в бреду была крайне необычна.

В монастыре Сиди-Салим, когда профессор заявлял, что он — Ка Эдварда Хартфилда, он тоже говорил на арабском языке. Казалось, что в одном человеке борются два существа с разными характерами.

— Тысяча… шагов… от гробницы царя… дверь познания… вода… Имхотеп.

Голова Хартфилда упала набок, словно он выполнил какую-то тяжкую работу и от чудовищной нагрузки у него не осталось сил. Теперь его дыхание стало спокойным и размеренным. Он погрузился в глубокий сон.

— Мне кажется, — сказал Омар, когда пробежал глазами записанное, — Хартфилд открыл нам больше, чем сам того хотел бы.

Он бросился в холл отеля, нашел барона и Нагиба в баре и, не говоря ни слова, положил на стойку лист.

— Что это значит? — спросил фон Ностиц.

— Я записал все, что Хартфилд сказал в бреду. Вот самое интересное. Он почему-то вдруг заговорил на арабском.

— Тысяча шагов от гробницы царя? — Барон задумался.

— Тысяча шагов в каком направлении? — спросил Нагиб. — На юг, на север, на восток, на запад?

Они переглянулись.

— По крайней мере, — произнес фон Ностиц, — мы теперь знаем, что гробница Имхотепа находится в радиусе тысячи шагов от пирамиды фараона Джосера. Если мы вычислим длину шага, то сможем провести круг, в котором будем искать вход в гробницу.

— Измерение длины в шагах является традиционным для древних египтян, — заметил Нагиб. — Один шаг равен двум футам, то есть шестидесяти шести сантиметрам. Исходя из этого, радиус от подножия пирамиды составит шестьсот шестьдесят метров.

— Фантастика! — В глазах барона от волнения заплясали огоньки, которые обычно можно было заметить, когда речь шла о гробнице Имхотепа.

Фон Ностиц был уверен, что близок к цели. Для него предприятие перешло в новую фазу, и ничто: ни увещевания, ни угрозы, даже неуверенность перед тем, что его ожидает, — не могло удержать барона от его планов.

Это были поиски необычного — никак иначе объяснить происходящее не представлялось возможным. Подобное случается с каждым человеком хотя бы раз в жизни, но проявляется совершенно по-разному. Многих, кстати, это привело к гибели.

Понятно, почему барон торопил Омара и Нагиба, он собирался ехать в Саккару на следующий же день, оставив Халиму вместе с профессором Хартфилдом.

Друзья вначале не сомневались, что они обладают точными географическими данными, но, прибыв на место, поняли, что оказались перед почти неразрешимой проблемой, ибо территория вокруг основания пирамиды Джосера, на которой нужно было проводить поиски, составила много километров. И на неровной местности вряд ли кто-нибудь сумел бы высчитать точный радиус. Они пользовались стометровой веревкой, которую натягивали шесть с половиной раз, начиная с запада, где местность была наименее исследована. Они надеялись наткнуться на песчаную насыпь, которая упоминалась в тексте на плите. Но после многочасовых поисков на невыносимой жаре им удалось исследовать лишь тридцатую часть окружности. Омар и Нагиб вымотались и обессилели, лишь фон Ностиц работал с остервенением одержимого.

Тем временем в гостинице «Мена Хаус» Халима, пытаясь облегчить муки профессора, прикладывала мокрые полотенца на его лоб и грудь. Иногда судороги были настолько сильными, что она опасалась, сможет ли Хартфилд пережить следующий приступ. Халима, вопреки наставлениям барона, решилась позвать врача.

Когда профессор около полудня ненадолго очнулся от делириума, он потребовал холодной уксусной воды, которую готовили монахи в Сиди-Салим, чтобы смягчить приступы. После этого он немного успокоился.

— Ты хорошо обращаешься со мной, — произнес Хартфилд, — как тебя зовут?

— Халима.

— Как я могу отблагодарить тебя?

— Не стоит, — ответила Халима и погладила руку профессора.

— Где остальные?.. Где остальные? — повторил Хартфилд, когда заметил, что Халима не хочет отвечать.

Она подозревала, что своим ответом вызовет у старика ненужные волнения. Но профессор проявлял упорство и настойчивость, и Халима призналась:

— Они уехали в Саккару.

— Как можно быть такими глупцами! Они не найдут Имхотепа.

— Вы говорили в бреду…

Хартфилд приподнялся.

— О мой Бог, — пробормотал он по-английски и потом продолжил по-арабски: — И что же я сказал?

— Вы сказали, что Имхотеп покоится в тысяче шагов от ступенчатой пирамиды, — ответила Халима, — и больше ничего. Теперь они промеряют местность в надежде обнаружить вход в гробницу.

— Им нельзя этого делать! — взволнованно вскричал Хартфилд. — Ты должна их остановить.

— Я не могу этого сделать. Фон Ностиц словно обезумел, его не сможет остановить никто, а Нагиб и Омар выполняют его приказы.

— Ты ведь не хочешь, чтобы они закончили жизнь так же, как я, Халима?

Молодая женщина вопросительно взглянула на профессора. О чем говорит этот человек?

— Моя жизнь, — продолжил Хартфилд, — прошла без толку. Все напрасно, потому что я потребовал у судьбы больше, чем мне было положено.

— Я не понимаю, что вы имеете в виду, профессор.

— Послушай, наука иногда натыкается на границы познания, которые вера запрещает переступать. Я хочу сказать, есть вещи, с которыми человек может столкнуться, но не осознавать, потому что они за горизонтом его понимания. Человек, верящий в богов, не станет сильно рисковать, однако высокомерие — извечный наш порок. Еще в Ветхом Завете люди возомнили себя равными Создателю. Но Бог покарал их. Имхотеп тоже был человеком. Способности, которыми наградили его боги, позволяли совершать такие вещи, которые были не под силу другим людям.

Имхотеп смог воплотить в жизнь то, что египтяне пытались сделать на протяжении веков, но не весьма преуспели в этом: сохранить пусть не человеческую душу, а Ка, которая дает телу жизненную силу. Он искал, если можно так выразиться, новую форму бессмертия, вечной жизни. Он открыл секретное средство — бактерию, вирус, как мы это называем сегодня. Познания древних египтян в этой сфере были намного больше, чем мы сегодня думаем…

— Лорд Карнарвон! — воскликнула Халима.

— Карнарвон?

— Он присутствовал, когда Говард Картер вскрывал гробницу Тутанхамона. Нетронутую гробницу, — добавила она. — И теперь он умер.

— Проклятие фараонов, — произнес Хартфилд. — У древних египтян существовало множество формул. Когда Имхотеп изгонял Ка из человеческой оболочки, чтобы она стала вечной и неизменной, он не подумал, что человек не может вести после этого существование в здравом уме. И каждый, к кому прикоснулась тень Имхотепа, через некоторые промежутки времени начинает страдать от припадков безумия. А затем постепенно исчезают качества, которые делают человека человеком. — Профессор горько усмехнулся. — Вот таков конец был и у Имхотепа. Его почитали как бога, но он оказался приговоренным к вечной жизни и деградировал до состояния животного. Как и коптские монахи, которые открыли эту тайну. Такая же участь ждет и меня, если я не найду в себе достаточно сил, чтобы покончить с этим существованием.

— Мне кажется, я поняла, что вы имеете в виду, — ответила Халима.

— Имхотеп, — продолжал Хартфилд, — был близок к бессмертию, но так и не достиг его. Он совершил самоубийство во время очередного помрачения рассудка. Современники похоронили Имхотепа как фараона, со всем имуществом — с золотом и драгоценностями. Его познания они увековечили на стенах гробницы, чтобы мысли гения не были потеряны.

Халима нерешительно произнесла:

— Вы… Вы видели гробницу, профессор?

Наступила долгая пауза.

— Посмотри на меня, — ответил наконец Хартфилд. — Три двери ведут в гробницу Имхотепа. Первая называется «Ворота мира», вторая — «Ворота желания», а третья — «Ворота безумия». Кто перешагнет этот порог, на того нападают миллионы «теней смерти» — возбудители болезни, которые тысячелетиями размножались в гробнице. И нет никакого шанса избежать встречи с ними. Я был первым, кто почувствовал это на себе. Потом меня шантажировали монахи из Сиди-Салима. Я выдал место, где находится вход в гробницу. Но они не поверили мне и все как один побывали в гробнице. Вскоре в монастыре разыгралась эпидемия безумия. Теперь они разрывают друг друга на части.

— Аллах всемогущий и всемилостивейший! — испуганно воскликнула Халима. — Они не должны найти эту гробницу!

Хартфилд отрешенно уставился в пол и кивнул.

— Вот поэтому я тебе все это и рассказал.

В голове у Халимы проносились жуткие мысли. Она уже видела, как Омар входит в гробницу. Она представляла, как он заходит в первые, вторые, третьи ворота. Издав истошный крик, словно ее саму поразили «тени смерти», молодая женщина бросилась прочь из комнаты, оставив профессора на кровати. Она пробежала через холл гостиницы, распахнула дверь свободного такси и взволнованно крикнула:

— В Саккару! Чем быстрее, тем лучше!

Хассан, от взгляда которого не могло укрыться ни одно событие в гостинице «Мена Хаус», наблюдал за этой сценой издали. Он ничего не мог понять.

— Вы не могли бы ехать быстрее? — торопила шофера Халима.

Хотя водитель и выжимал из старого «форда» последние силы, он вел себя с невозмутимостью погонщика верблюдов.

— Иншаллах, йа саиди, — сказал он, — когда Аллах создавал время, о спешке не могло быть и речи.

Халима уже дважды теряла Омара, в третий раз она бы не перенесла этого. Она просто не могла этого допустить. Омар не должен зайти в эту гробницу! Вдруг Халима поймала себя на мысли, что умоляет Аллаха, чтобы тот предотвратил самое страшное. Неужели Аллах наказывает ее за дерзость, ведь она поклялась аль-Хусейну в верности, а потом бросила его? Она готова была покаяться и нести любое наказание, только бы не платить такую высокую цену. Она не хотела, чтобы Омар стал сумасшедшим.

Автомобиль поднял густое облако пыли, и его было видно издалека. Фон Ностиц подал знак остальным прекратить работы. Где-то на полдороги такси остановилось, Халима выпрыгнула из машины и помчалась по каменистой равнине к трем мужчинам. Теперь они узнали ее.

— Что случилось? — издалека закричал Омар.

— Вы нашли Имхотепа? — взволнованно спросила Халима.

Барон неохотно махнул рукой, что должно было обозначать безрезультатность их поисков. Тогда Халима бросилась на шею Омару. Она покрыла его поцелуями и радостно закричала:

— Так захотел сам Аллах! Все по воле Аллаха!

Сначала никто ничего не понял, и Омар меньше всех. Только когда Халима успокоилась и рассказала о предостережениях Хартфилда, выражение лиц мужчин изменилось. Барон фон Ностиц сразу недоверчиво заметил, не дешевый ли это трюк профессора, чтобы удержать их от дальнейших поисков. Но Нагиб и Омар возразили: человек в подобном состоянии не может выдумать такое. Как бы там ни было, они сразу же согласились отправиться в Гизу и поговорить с профессором.

Перед входом в «Мена Хаус» их встретил микассах. У него был взволнованный вид.

— Карлайл был здесь, — шепнул он Омару.

— Карлайл? — Омар был так удивлен, что не смог вымолвить ни слова.

— Он быстро покинул гостиницу, но еще более странным было то, что я не видел, как он в нее попал. А от меня, как ты знаешь, ничего не скроется. — Калека пожал плечами.

Омар задумался, пытаясь найти объяснение неожиданному появлению Карлайла, и очнулся, когда Нагиб толкнул его и позвал:

— Пойдем!

Они понеслись по широкой каменной лестнице на второй этаж к номеру профессора.

Хартфилд лежал с раскрытыми глазами на постели. Ноги у него были подобраны и выгнуты, словно от судорог. Правая рука, сжатая в кулак, лежала на груди, левая покоилась на краю кровати. Перед кроватью лежала бечевка с двойными узлами на концах, какую используют погонщики верблюдов, чтобы подгонять животных. Хартфилд был мертв. Задушен.

Фон Ностиц и Халима вошли в номер. Никто не проронил ни слова. В душе Омара смешались печаль и злость. У него не было сомнений в том, кто совершил это преступление.

Но все убийцы совершают ошибки. Так было и в этом случае: преступник не обратил внимания на чистильщика обуви у входа в гостиницу.

— Нужно известить полицию, — произнес Омар.

Фон Ностиц кивнул. Омар подошел к кровати и попытался выпрямить руки и ноги профессора. Кулак был так стиснут, что Омару с трудом удалось разжать руку Хартфилда. Казалось, будто он судорожно цеплялся за медальон, который висел у него на шее. Но когда Омар разжал его пальцы, он обнаружил маленький темный четырехугольный осколок. Можно было подумать, что у Хартфилда в момент смерти была только одна мысль — только бы спрятать этот осколок.

Нагиб взял осколок в руки и долго рассматривал. Фон Ностицу сразу стало понятно, о чем сейчас пойдет речь. Он узнал знакомый шрифт, который видел на камне из Рашида. И тут случилось то, чего в этой ситуации никто не ожидал: Нагиб безудержно захохотал. Этот язвительный, нервный смех над телом профессора казался ужасным. Омар, потрясенный бесстыдным хохотом, был готов ударить Нагиба по лицу. Но потом Нагиб сам понял, что странно себя ведет, и смех резко прервался.

— Три слова, — серьезно произнес он, — вот и вся тайна, — невероятно.

Барон вытащил лист с текстом камня из Рашида, перевод которого всегда носил с собой. Он сунул бумагу Нагибу под нос, но тот отодвинул ее в сторону. Он помнил текст наизусть.

— Три слова! — повторил Нагиб и указал на три строчки.

— Последнее предложение на камне Рашида гласит: «Поэтому мы, жрецы Мемфиса, возложили камни, на том месте где заканчиваются блестящие руки Ра во время заката, когда день и ночь поравняются на западном горизонте, чтобы ворота к богу закрытыми навечно остались».

Фон Ностиц был наэлектризован столь неожиданным объяснением. Как долго они шарили в потемках, словно слепые котята, а решение оказалось таким простым. Во времена Имхотепа было лишь одно сооружение, которое отбрасывало такую тень. И во время заката тень указывала на запад. Значит, вход в гробницу Имхотепа находился восточнее пирамиды, как раз в том месте, где тень заканчивается в равноденствие — 21 марта или 23 сентября. Но о каком равноденствии говорили жрецы? Этой весной или этой осенью?

— Вы знаете, какое сегодня число? — спросил барон и оглядел присутствующих.

Нагиб кивнул, Омар и Халима молчали. Да осеннего равноденствия им оставалось ждать еще три дня. Но кого это интересовало? Каждый из них уже определил свою роль в этой истории.

Им было ясно, что есть тайны, которые не требуют разгадок, вопросы, на которые не нужно искать ответ, ибо они принадлежат вечности.

Омар сообщил об убийстве в Гизе. Он рассказал о махинациях Уильяма Карлайла и племянницы жены Хартфилда — Амалии Доне. Сообщил о том, что свидетели видели, как Карлайл спешно покидал гостиницу сразу после убийства. В ходе розыска Карлайла обнаружили в гостинице «Д’Ориент», недалеко от Садов Эзбекия. Это было роскошное заведение, в котором останавливались в основном англичане. Омар опознал Карлайла, а микассах подтвердил, что видел, как этот человек выходил из гостиницы «Мена Хаус».

Когда Омар прямо в лицо заявил подозреваемому, что тот убил Хартфилда, чтобы разделить наследство профессора с племянницей его жены, нервы Карлайла оказались слабее, чем того требовало преступление, которое он совершил. Он во всем сознался, рассказал о том, что миссис Доне подстрекала его к убийству и угрожала расстаться с ним. Но это означало бы для Карлайла конец, потому что он был полностью в ее власти.

Две вещи занимали Омара, пока он ехал в такси-кабриолете к гостинице «Мена Хаус». Во-первых, он задавался вопросом, как мужчина может влюбиться в такую суфражистку, как Амалия Доне. Но жизнь его уже научила: предсказать возможно лишь ход светил — все человеческое непостижимо. Во-вторых, как объяснить барону, что он, Омар, больше не желает иметь ничего общего с делом, для которого тот нанял его на работу. Он хотел начать с Халимой новую жизнь, и как можно дальше от Саккары.

Во время ужина в гостинице «Мена Хаус», куда они регулярно ходили, в тот вечер барона не было. Неужели водоворот прошедших дней так глубоко потряс его? Ни Омар, ни Нагиб, ни Халима не могли найти этому объяснения. Когда они уже приступили к десерту из поджаренного риса с коричневым сахаром, а барон все еще не появился, Омар отправился в его номер. Комната оказалась пуста.

— Он уехал, — произнес Омар, вернувшись к столу.

Трое друзей переглянулись, видимо в тот момент подумав об одном и том же. Фон Ностиц был не тем человеком, который останавливается на полпути, а тем более когда цель так близка. Он вбил себе в голову, что должен совершить нечто значительное, чтобы сохранить свое имя для будущих поколений. И он сделал это — по крайней мере, ему так казалось.

Но помнить или нет — решает будущее поколение. На следующее утро Густав-Георг фон Ностиц-Валльниц был найден мертвым в 660 метрах восточнее ступенчатой пирамиды Саккары. Он выстрелил себе в голову из армейского маузера. Тело «стального барона» лежало всего в нескольких шагах от мурованного резервуара, в который феллахи вот уже многие годы ссыпали мусор. Спустя какое-то время туристы нашли надпись, нацарапанную на твердой как камень земле: «ВЕЧНОСТЬ НЕПОСТИЖИМА».