005: ПЕРВАЯ БРЕШЬ

— Что это? Оно на мне? Где оно на мне? Оно на мне? Где на мне? Вы видите его на мне? Вы его видите? Где оно на мне?

Утром, после ночи, заполненной сновидениями с вершины утеса, глядя вниз. Контроль стоял на парковке закусочной со своей чашкой кофе на вынос и утренним бисквитом, глядя с расстояния в два автомобиля на белую женщину лет тридцати с хвостиком в лиловом деловом костюме, неустанно вертящуюся в попытках отыскать заползшего на нее бархатного муравья. Тщательно нанесенным макияжем и белокурыми волосами, коротко подстриженными под пажа, она напоминала риелтора. Но костюм сидел плохо, а ногти были неровные, лак отслаивался, и Контроль чувствовал, что страдания ее муравьем отнюдь не ограничиваются.

Муравей пристроился у нее на шее ниже затылка и в данный момент не шевелился. Если бы Контроль сказал ей об этом, она пришлепнула бы насекомое насмерть. Порой надо утаивать от людей кое-что, чтобы они не совершили первое, что придет в голову.

— Стойте смирно, — велел он, пристраивая кофе и бисквит на багажнике своего автомобиля. — Он безвреден, и я сниму его с вас.

Потому что больше ни от кого проку ждать не приходилось. Большинство игнорировали ее, а некоторые, усаживаясь в свои седаны и внедорожники, смеялись над ней. Но Контроль не смеялся, не видя в этом ничего забавного. И не знал он, куда Зона Икс заползла на нем, и все вопросы в его голове в этот миг казались столь же исступленными и бестолковыми, как вопросы этой женщины.

— Ладно, ладно, — проговорила она все в тех же растрепанных чувствах, когда он, обогнув машины, поднял руку на уровень муравья, после легкого подталкивания забравшегося на борт, отказавшись от попыток пробраться через поле золотистых волос на шее женщины. Украшенный алыми полосками и мягкий, но колкий, он бесцельно бродил по руке Контроля.

Женщина тряхнула головой, вытянула шею, словно пытаясь заглянуть себе за спину, одарила его нерешительной улыбкой и сказала:

— Спасибо.

А затем рванула к своей машине, будто опаздывала на встречу или боялась его — странного мужчину, притронувшегося к ее шее.

Контроль отнес муравья к бахроме растительности, обрамляющей парковку, и позволил насекомому сползти с большого пальца на усеявшие землю щепки мульчи. Муравей быстро сориентировался и целеустремленно двинулся к зеленой лесополосе, отделяющей парковку от шоссе, руководствуясь неким восприятием того, где находится и где должен быть, пребывающим свыше понимания Контроля.

«Пока ты не говоришь людям, что чего-то не знаешь, они, скорее всего, будут думать, что знаешь». Это уже от отца, а не от матери, как ни странно. А может, и неТ. Мать знает настолько много, что, может статься, не чувствует нужды притворяться.

Он не знал: то ли он женщина, не ведающая, где муравей, то ли муравей, вряд ли ведающий, что он на женщине. И все же если и ту, и другого перебросить в Зону Икс, муравей, наверное, будет куда счастливее, чем женщина.

* * *

Первые пятнадцать минут утра Контроль провел в поисках ключа от запертого ящика стола. Ему хотелось раскрыть эту тайну до назначенной встречи с большей тайной, являемой биологом. Зачерствевший утренний бисквит, остывшая чашка кофе и пакет неряшливо пристроились сбоку от его компьютера. Все равно он особого аппетита не испытывал: тошнотворный запах чистящего средства просто-таки наводнял кабинет.

Найдя ключ, он посидел минутку, глядя на него, а затем на запертый ящик и землистое пятно в левом нижнем углу. Поворачивая ключ в замке, он отогнал нелепую мысль, что при открывании должен присутствовать еще кто-нибудь — скажем, Уитби. Впрочем, никакого зловония, указывающего, что там кто-то сдох.

Но нечто мертвое внутри все же было — и нечто живое.

В ящике стола оказалось растение, все это время росшее там в темноте, уцепившись малиновыми корнями за комок земли. Словно директриса выдернула его из земли, а затем почему-то сунула в ящик стола. Узкие листья были чуть ли не люминесцентно-зелеными, ветвящиеся стебли с поясками, будто крохотные сегменты трубопровода, покрыты глазками черного или синего цвета. Вид у растения был будто у твари, пытающейся сбежать, — с парой конечностей, наконец освободившихся, рефлекторно уцепившихся за край ящика.

В основании, полупогребенный в кучке земли, лежал иссохший трупик мелкой бурой мышки. Контроль не мог толком понять, не питалось ли им растение каким-либо образом. Рядом с растением лежал старый, еще первого поколения, смартфон, а под растением и телефоном обнаружились наслоения попорченных водой папок с документами. Словно какой-то тронутый приходил и время от времени поливал его. А раз сама директриса отсутствовала, кто же этим занимался? Кто делал такое, вместо того чтобы убрать и растение, и мышь?

Контроль какое-то время разглядывал мышиный трупик, а потом неохотно сунул руку в ящик, чтобы выудить телефон и кончиком ручки приоткрыть края папки-другой. Насколько он мог судить, это были не официальные рапорты, а уйма записей от руки, обрывков газет и прочих вспомогательных материалов. На глаза ему попались слова, вызвавшие тревогу, и он позволил страницам снова сомкнуться.

Впечатление сложилось странное, будто директриса создавала для растения компостную кучу. Причем полную диковинных сведений. Или это какой-то сумасбродный научный проект: «Ирригационная система передачи данных и поддержания биосферы на базе мышиной энергии». На научных ярмарках в старших классах он видел еще не такую дичь, хотя отсутствие научной прозорливости у него самого приводило к тому, что, когда перед носом трясли дополнительными баллами, сам он придерживался проверенной временем классики вроде настольных вулканов или выращивания картошки из другой картошки.

Вероятно, признал Контроль, решив покопаться еще немного, заместительница директора была права. Вероятно, ему было бы лучше занять другой пост. Бочком пробираясь из-за стола, он высматривал что-нибудь подходящее для растения и за стопкой книг нашел цветочный горшок. Может быть, директриса тоже его искала.

С помощью пары листков, наугад выхваченных из загромоздивших стол пирамид — если те и хранят секрет Зоны Икс, так тому и быть, — Контроль аккуратно извлек мышь из земли и швырнул ее в мусор. Потом переложил растение в горшок и поставил на край стола, как можно дальше от себя. Оно по-прежнему выглядело будто исковерканная человеческая фигурка.

И что теперь? Очистка кабинета от жучков и мышей произведена. Теперь, кроме геркулесовой задачи очистить авгиевы стопки и прошерстить их, осталась лишь запертая вторая дверь, ведущая в никуда.

Подкрепив себя глотком горького кофе, Контроль подошел к двери. Потребовалась пара-тройка минут, чтобы разгрести книги и прочий хлам, громоздившийся перед ней.

Правильно. Последняя тайна вот-вот будет раскрыта. Мгновение помешкал, испытывая раздражение из-за того, что придется докладывать Голосу обо всех этих мелких несообразностях.

Открыл дверь.

Несколько минут смотрел.

И какое-то время спустя снова закрыл.

 

006: ТОПОГРАФИЧЕСКИЕ АНОМАЛИИ

Та же комната для допросов. Те же потертые стулья. Тот же мигающий свет. Та же Кукушка. Или не та? Налет незнакомого сияния или проблеска в ее глазах или выражении лица — не поймешь, что именно. Нечто такое, что во время первого сеанса он упустил. Она казалась в одно и то же время и мягче, и жестче, чем прежде. «Если кто-то кажется изменившимся от сеанса к сеансу, убедись, что перемена не произошла в тебе самом». Материнские предостережения время от времени выскакивали, будто она запускала руку в коробку со шпионским гадательным печеньем и вынимала одно наугад.

Контроль небрежно поставил горшок на стол слева от себя, а между ней и собой положил ее личное дело как неизменную приманку. Приподнялись ли брови самую малость при виде горшка? Толком не поймешь. Но она промолчала, хоть нормальный человек мог бы и заинтересоваться. Повинуясь прихоти, Контроль выудил мышь из мусора и положил ее в горшок вместе с растением. В этом гнетущем месте она выглядела мусором.

Контроль сел. Одарил собеседницу тонкой улыбочкой, но ответной по-прежнему не получил. Он уже решил не начинать с того места, где прервались, — с утопления, — хотя это и означало, что ему придется преодолевать собственную внезапную потребность быть прямолинейным. Слова, нацарапанные на стене прямо за дверью, продолжали навязчиво крутиться у Контроля в голове. Там, где покоится зловонный плод, что грешник преподнес на длани своей, произведу я семена мертвецов… Растение. Мертвая мышь. Какая-то безумная тирада. А может, розыгрыш или шутка. Или добавочные свидетельства нисходящей спирали, прыжка с утеса в океан, полный чудовищ. Может, под конец, прежде чем она впихнулась в двенадцатую экспедицию, директриса практиковала некую извращенную разновидность «Скрэббла».

Да и заместительница директора не так уж непричастна к этой деградации. Так что Контроль еще и поэтому радовался, что она не будет наблюдать из-за одностороннего зеркала. Позаимствовав эту уловку у коллеги, поступившего с ним точно так же на прошлой работе, Контроль сообщил Грейс, что этот сеанс состоится после обеда. А потом прошел в зону содержания экспедиции, перекинулся парой слов с охранником, и биолога отконвоировали в переговорную.

Ринувшись очертя голову вперед, на сей раз без предисловий, Контроль старался не глядеть на потеки на потолке, смутно напоминающие ухо и взирающее на него исполинское подводное око.

— В Зоне Икс, довольно близко к базовому лагерю, наблюдается топографическая аномалия. Наталкивались ли вы или кто-либо еще из членов вашей экспедиции на эту топографическую аномалию? Если да, то заходили ли внутрь? — На самом деле большинство сталкивавшихся с ней называли ее башней, туннелем или даже колодцем, но он придерживался термина «топографическая аномалия» в уповании, что биолог наделит ее собственным, более специфическим названием.

— Не помню.

Ее навязчивое повторение этих слов уже набило оскомину, а может, оскомину вызвали те письмена на стене, и упорство ее позиции просто обострило раздражение.

— Вы уверены? — Ну конечно, она уверена.

— Полагаю, я бы запомнила, что забыла это.

Встречаясь с ней взглядом теперь, из-за неизменно приподнятых уголков ее рта и глаз, таивших в себе свет, Контроль чувствовал, насколько сильно все отличается от прошлого сеанса. И по каким-то непостижимым причинам его это удручало. Это не та же самая личность. Или та же? А сам-то он тот же человек, который перебрасывался с родственниками мячом в заднем дворе на барбекю в честь Дня благодарения три года назад?

— Это не шутка, — сказал он, решив посмотреть, как она отреагирует, если он будет выглядеть раздраженным. Вот только штука в том, что он действительно раздражен.

— Я не помню. Что еще могу я сказать? — четко проговаривая каждое слово, будто он чуточку туповат и с первого раза не понял.

Образ дивана в новом доме, Чорри, свернувшегося клубочком у него на коленях, играющей музыки, книги в руках. Лучшего места, чем это.

— Это вы помните. Что вы что-то умалчиваете, — с напором.

Одни хотят угодить допрашивающим. Другим наплевать, или они намеренно ставят палки в колеса. Ему пришло в голову — на основании первого сеанса и стенограмм трех других, состоявшихся еще до его прибытия, — что биолог может дрейфовать между этими крайностями туда-сюда, то ли не зная собственного мнения, то ли пребывая в жестоком внутреннем конфликте. Чем же ее убедить? Мышь в горшочке ее не тронула. Смена темы тоже.

Биолог промолчала.

— Невероятно, — заявил он, словно она снова пустилась в отрицание. — Множество прочих экспедиций встречали эту топографическую аномалию. — Язык поломаешь об эту топографическую аномалию.

— Все равно, — ответила она, — башню я не помню.

Башню. Не туннель, колодец или дыру в земле.

— Почему вы назвали ее башней? — набросился он на нее. Чересчур ретиво, тут же задним числом сообразил он.

На лице Кукушки появилась ухмылка, будто отголосок теплого чувства. К нему? Из-за некой мысли, спровоцированной его словами? Не вообразил ли он намек на акцент на слове «башня», будто она попалась в расставленные сети добровольно?

— А вы знаете, — ответила она, — что улитка ксе-нофора прикрепляет к своей раковине пустые раковины других улиток? В результате морские ксенофоры очень неуклюжи. Они спотыкаются и переворачиваются из-за этих пустых ракушек, обеспечивающих маскировку, за которую приходится расплачиваться.

Глубинный источник тайного веселья, таившийся за этим ответом, уязвил его.

Вероятно, он еще и хотел, чтобы она разделила его пренебрежение к термину «топографическая аномалия». Он всплыл, когда Грейс и прочие члены штата вводили его в курс дел. Пока какой-то эксперт по «топографической аномалии» долдонил о ее не-аспектах, по сути очерчивая, что им неизвестно, Контроль ощутил разгорающийся гнев, да притом на протяжении всего монолога, вызвавшего к жизни дедушку Джека, который мог распалить себя до неудержимого бешенства, когда хотел, особенно сталкиваясь со всемирным идиотизмом. Дедушка встал бы и сказал что-нибудь вроде: «Топологическая аномалия? Топологическая аномалия? Вы, часом, не имели в виду колдовство? Вы не имели в виду конец цивилизации? Вы не имели в виду какую-то потустороннюю штуковину, про которую мы ничегошеньки не знаем, охре-ненно ровным счетом ничего в дополнение ко всему прочему, чего мы не знаем?!» Всего лишь тень на нечетком фото, клубящийся кошмар, выраженный в записках нескольких ненадежных свидетелей — наверное, сделанных еще менее надежными с помощью гипноза, как бы Центр ни протестовал. Вьющаяся по спирали тропа, ушедшая в тартарары, которая может состоять, а может и не состоять из чего-то совершенно иного — в своей эксцентричности даже не познаваемая, как бедлам в домике улитки, спотыкающейся на каждом шагу, как пьяная. Никакой надежды узнать, что это было, или хотя бы взорвать это к чертям, потому что так поступают интеллигентные приматы? Просто какая-то штуковина в земле, небрежно, буднично именуемая «крышкой люка», «водоразборной колонкой» или «столовыми ножами». «Топографическая аномалия».

Но изрядную часть всего этого он высказал перед книжными полками в своем кабинете во вторник — призраку директрисы, черепашьим шагом начав разбирать ее заметки. А Грейс и остальным он спокойным тоном изрек: «А еще что-нибудь вы можете мне о ней поведать?» Но они не могли.

Очевидно, не больше, чем биолог.

Контроль просто смотрел на нее какое-то время, пользуясь повергающей в трепет прерогативой дознавателя, обычно предназначенной для запугивания. Но Кукушка просто взирала на него своими пронзительными зелеными глазами, пока он не отвел взгляд. Его продолжала грызть мысль, что сегодня она другая. Что же переменилось за последние двадцать четыре часа? Режим у нее все тот же, и надзор не выявил никаких отклонений в ее психическом состоянии. Ей предложили телефонный звонок родителям с бдительным прослушиванием, но она ответила, что ей нечего им сказать. Скука от сидения в четырех стенах, располагая лишь DVD-плеером и цензурированной подборкой фильмов и романов, тут ни при чем. Еду ей доставляют из кафетерия, так что в этом Контроль мог ей пособолезновать, но все равно это отнюдь не повод.

— Возможно, это оживит вашу память. — Или заставит перестать врать. Он принялся зачитывать выдержки из отчетов предыдущих экспедиций.

— «Бездонный колодец, уходящий в землю. Мы не могли достичь дна. Мы падали без конца».

— «Башня, рухнувшая в землю, создававшая ощущение сильнейшего беспокойства. Входить внутрь не хотел ни один из нас, но мы вошли. Некоторые. Некоторые вернулись».

— «Там нет входа. Просто круг пульсирующего камня. Просто ощущение грандиозной глубины».

Вернулись лишь двое членов той экспедиции, но они принесли дневники коллег. Оказавшиеся заполненными рисунками башни, тоннеля, колодца, циклона, верениц звезд. Там, где не были заполнены изображениями более обыденных вещей. Ни один дневник не походил на другой.

Контроль продолжал недолго. Начал с цитат, осознавая, что избранные чтения могут изъязвить края ее амнезии… если она действительно страдает от потери памяти… и это ощущение стремительно усиливалось. Но сделать паузу, а там и вовсе остановиться его заставило собственное ощущение беспокойства. Чувство, что, делая башню-колодец более реальной в собственном воображении, он заодно делает ее более реальной на самом деле.

Но Кукушка то ли не разделяла его чувств, то ли уловила этот кратчайший миг его мучений, потому что спросила:

— Почему вы остановились?

Он пропустил вопрос мимо ушей, подменив одну башню другой.

— А что насчет маяка?

— А что насчет маяка?

Первая мысль: она меня передразнивает. Что оживило воспоминание из средней школы об унижениях со стороны забияк до перехода в старшие классы, где он всерьез занялся футболом и пытался представлять себя шпионом в мире спортсменов. Осознал, что словеса на стене выбили его из колеи. Несильно, но вполне достаточно.

— Вы его помните?

— Помню, — сказала она, удивив его.

И все-таки ему пришлось вытягивать это из нее:

— И что же вы помните?

— Как приближаюсь к нему по тропе через камы-щи. Смотрю в дверной проем.

— И что видите?

— То, что внутри.

Так продолжалось еще какое-то время, и Контроль начал терять нить ее ответов. Переходя к следующей вещи, о которой она сказала, что не помнит, позволяя беседе войти в ритм, который она могла бы счесть удобным. Он твердил себе, что пытается составить впечатление о ее нервных тиках, хоть о чем-нибудь, что может выдать истинное состояние ее рассудка, ее истинные намерения. Твердил себе, что вообще-то ничего опасного в том, чтобы смотреть на нее, вовсе нет. Ни малейшего риска. Он ведь Контроль, и у него все под контролем.

«Там, где покоится зловонный плод, что грешник преподнес на длани своей, произведу я семена мертвецов и разделю его с червями, что копошатся во тьме и питают мир своими соками, пока из тускло озаренных залов прочих мест в корчах проступают формы, каковых никогда не было и никогда не будет, к непокою немногих, кои никогда не зрели того, что могло бы быть. В черных водах, с солнцем, сияющим в полночь, сей плод вызреет и во тьме того, что суть золото, лопнет, дабы отверзнуть откровение смертоносной мягкости земли. Тени бездны подобны лепесткам чудовищного цветка, который расцветет в черепе и распространит рассудок за всякие пределы того, что под силу снести человеку, и все, что разлагается под землей, на зеленых лугах, в море или даже в воздухе — все постигнет откровение и возликует, открыв знание зловонного плода из руки грешника, ибо нет греха ни во тьме, ни в свете, которого семена мертвецов не смогли бы простить…» И так далее, и так далее, без конца, отчего у Контроля возникло впечатление, что если бы у директрисы не кончилось место, если бы она не добавила карту Зоны Икс, слова бы у нее тоже не иссякли…

Сначала он подумал, что стена за дверью покрыта темным узором. Но нет: кто-то исчеркал ее странными фразами, выписанными на редкость толстым черным пером. Некоторые слова были подчеркнуты красным, а другие обведены зелеными рамочками. Их весомость заставила его попятиться на шаг и просто стоять там, хмуря брови.

Исходная гипотеза, отброшенная как нелепость: эти письмена были шизопараноидальной одой директрисы растению в ящике стола. Потом его внимание привлекло легкое сходство между метром словес и некоторыми филиппиками более религиозных антиправительственных ополчений, за которыми он надзирал в ходе своей карьеры. Потом ему показалось, что он обнаружил легкий говорок кликушества кропотливых, но кропотливых чокнутых, развешивающих на стенах подвалов материнских домов газетные вырезки и интернетовские распечатки, создавая — тюбик клея за тюбиком и кнопка за кнопкой — собственные вселенные личного пользования. Но подобные памфлеты, подобные философствования редко казались столь же меланхоличными или столь же приземленными, и в то же время эфирными, как эти сентенции.

Но ярче всего в душе Контроля, взиравшего на стену, пылало не замешательство или страх, а раздражение, унесенное на сеанс с биологом. Эмоция, проявляющаяся, как изумление: холодная вода, налитая в ничего не подозревавший пустой стакан.

Непоследовательные действия могут привести к провалу, один маленький срыв порождает другой. Потом они становятся больше, и вскоре ты уже в свободном падении. Это может быть что угодно. Как-то раз забыл сдать полевой журнал. Подобрался чересчур близко к объекту наблюдения. Пробежал по диагонали досье, которое должен был проштудировать от корки до корки.

Контроля не проинформировали об этих письменах на директорской стене, и о них ни словом не упоминалось в материалах, которые он столь скрупулезно читал и перечитывал. Это первый сигнал об изъяне в его процессе.

Когда, по его мнению, биолог почувствовала полнейший комфорт, довольство собой, а то и сочла себя очень умной, Контроль сказал:

— Вы говорите, что ваше последнее воспоминание о Зоне Икс связано с утоплением в озере. А что именно вы помните?

Предполагалось, что биолог побелеет, как плат, обратит взгляд в себя и одарит его печальной улыбкой, от которой он тоже опечалится, словно она в нем почему-то разочаровалась. Дескать, так все шло хорошо, а он все обосрал. Затем запротестовала бы, сказала бы: «Это было не озеро. Это был океан», — и все остальное хлынуло бы само собой.

Но ничего этакого не случилось. Ему не досталось вообще никакой улыбки. Вместо того она совсем замкнулась, и даже взгляд ее отстранился в некие горние выси — наверное, на маяк, — с коих она взирала на него сверху вниз с безопасного удаления.

— Я вчера была не в себе, — заявила она. — Это было не в Зоне Икс. Это воспоминание у меня с пятилетнего возраста, когда я чуть не утонула в публичном фонтане. Ударилась головой. Накладывали швы. Уж и не знаю почему, но все это вернулось ко мне по кусочку, когда вы задали этот вопрос.

Он почти готов был аплодировать. Он почти готов был встать, поаплодировать и вручить ей личное дело.

Вчера вечером она сидела у себя в комнате, скучая до безумия от отсутствия стимулов, и предвосхитила этот вопрос. И не только предвосхитила. Кукушка еще и решила посадить Контроля в лужу с его же помощью. Выдать ничтожные сведения о себе, дабы оградить нечто более важное. Инцидент с фонтаном — хорошо задокументированная часть ее личного дела, поскольку ее отправили в больницу, чтобы наложить швы. Это может послужить для него подтверждением, что она кое-что помнит о своем детстве, но ничего более.

Ему пришло на ум, что, наверное, он недостоин ее воспоминаний. Быть может, вообще никто их не достоин. Но он оттолкнул эту мысль, как астронавт, отталкивающийся от борта космической капсулы. Куда его занесет, одному богу ведомо.

— Я вам не верю, — бесцветным голосом произнес он.

— А мне без разницы. — Она откинулась на спинку стула. — Когда я отсюда выйду?

— Ну, вы же знаете процедуру — уж потерпите во имя общего блага, — прибег он к клише, чтобы про-с1сочить мимо ее вопроса, старясь выглядеть неосведомленным или тупым. Не столько из стратегических соображений, сколько ради наказания себя за то, что сыграл не по высшему классу. — Вы подписали соглашение, вы знаете, что разбор может потребовать времени. — А еще ты знала, что можешь вернуться с раком или не вернуться вовсе.

— У меня нет компьютера, — заявила она. — У меня нет ни одной из книг, которые я запросила. Меня держат в камере с крохотным окошком, расположенным очень высоко. В него видно только небо. Если повезет, я вижу сокола, пролетающего мимо раз в пару часов.

— Это комната, а не камера. — Вообще-то и то и другое.

— Раз мне нельзя выйти — значит, это камера. Дайте же мне хотя бы книги.

Но он не мог предоставить ей книги, которые она запросила, утратив память. Во всяком случае, до поры, пока не узнает побольше о природе этой амнезии. Притом она затребовала всякого рода тексты по мимикрии и маскировке. Надо будет как-нибудь осведомиться у нее об этом.

— Означает ли это что-нибудь для вас? — спросил он, чтобы отвлечь ее внимание, пододвигая растение-мышь в горшочке к ней по столу.

Она выпрямилась на стуле, показавшись не только выше, но и шире, импозантнее, подавшись вперед, к нему.

— Растение и дохлая мышь? Это знак, что вы дадите мне мои сраные книги и компьютер.

Вероятно, иной ее сегодня сделал не насмешливый настрой. Может, дело в ощущении безрассудства.

— Не могу.

— Тогда вы знаете, что можете сделать со своим растением и своей мышью.

— Тогда ладно.

Ее презрительный смех преследовал его и в коридоре. У нее чудесный смех, хоть она и использует его в качестве оружия против Контроля.

 

007: СУЕВЕРИЕ

Двадцать минут спустя Контроль исхитрился впихнуть Уитби, Грейс и штатного лингвиста Джессику Сю в захламленное пространство перед обнаруженной им частью стены с диковинными словами, начертанными рукой директрисы. Контроль не потрудился убрать книги или что-либо еще. Ему хотелось, чтобы они сидели в тесноте, неуютной близости друг от друга — давайте же сплотимся в этой телефонной будке, упираясь коленями друг в друга. Шорохи ткани, дыхание через рот, поскрипывание обуви, неожиданные запахи — все преумножается. Он предпочел воспринимать этот опыт как сплачивающий. Может быть.

Нормальный стул достался только заместительнице директора. Благодаря этому она может сохранить иллюзию, что стоит у руля, или, скорее, он уповал таким способом воспрепятствовать ее последующим жалобам на его мелочность. Он уже проигнорировал реплику Грейс: «Я искренне благодарна, что это в точности по графику», — из которой следовало, что ей уже известно о переносе допроса биолога. Она заставила Контроля ждать, перешучиваясь с кем-то в коридоре, что он воспринял, как микровозмездие.

Они сгрудились вокруг миниатюрнейшего в мире тола-табурета для переговоров, на который Контроль поставил горшок с растением и мышью. Всему свое время и место, хотя мобильник директрисы для обсуждения не представлен — Грейс его уже конфисковала.

— Что это. В моем кабинете, — сказал он, указывая на слова на стене. Не вполне желая признать невысказанное мнение, продолжавшее исходить от Грейс как силовое поле: это по-прежнему кабинет бывшей директрисы.

«Это» подразумевало не только письмена, но и грубую карту Зоны Икс, нарисованную под словами зеленым, красным и черным цветом и показывающую обычные ориентиры: маяк, топографическую аномалию, базовый лагерь… но вдобавок, дальше вдоль берега, — остров. По бокам шариковой ручкой — неразборчиво — нацарапаны несколько разрозненных слов и две довольно обескураживающих черты примерно в полуфуте над головой Контроля, с датами, разделенными тремя годами. Одна красная. Одна зеленая. А еще инициалы директрисы рядом с ними. Неужто директриса проверяла свой рост? Из всех странных вещей на стене эти казались самыми странными.

— Мне казалось, вы говорили, что прочли все материалы, — ответила Грейс.

В материалах ни словом не упоминалось о целой двери диковинных текстов, но он спорить не стал, понимая, насколько маловероятно, чтобы он обнаружил нечто им неизвестное.

— Сделайте мне поблажку.

— Это написала директриса, — сообщила Грейс. — Эти слова обнаружили написанными на стенах тоннеля.

Контроль выдержал паузу, усваивая эти сведения.

— Но почему вы оставили их там? — На один пронзительный миг слова и запах тухлого меда совокупились, вызвав у него физическую дурноту.

— Как мемориал, — быстро проговорил Уитби, словно хотел выручить заместительницу директора. — Стирать их казалось неуважением.

Контроль заметил, что Уитби не придал мыши особого значения, но продолжал то и дело поглядывать на нее.

— Не мемориал, — возразила Грейс. — Это не мемориал, потому что директриса не умерла. Я не верю, что она мертва, — она произнесла это негромко, но уверенно, отчего Уитби и Сю притихли, словно Грейс поделилась мнением, поставившим ее в неловкое положение. Но благодаря аккуратным манипуляциям Контроля с термостатом все равно потели и ерзали.

— И что сие означает? — спросил Контроль, чтобы проскочить этот момент. Помимо обструкционизма Грейс, он видел, как в ее душе снова копится боль, но играть на ней вовсе не желал.

— Вот почему мы привели лингвиста, — доброжелательно сообщил Уитби, хоть и было вполне очевидно, что присутствие Сю изумило заместительницу директора. Но Сю обретает все большее влияние по мере усыхания Южного предела. Эдак довольно скоро может сложиться ситуация, при которой подотделы, состоящие из одного-единственного человека, начнут строчить жалобы на притеснения, давая себе повышения и бонусы, празднуя собственные дни рождения с заказными морковными пирогами в виде Южного предела.

Тут же Сю — невысокая, изящная женщина с длинными черными волосами — подала голос:

— Прежде всего, мы на девяносто девять и девять десятых процента уверены, что это текст проповеди смотрителя маяка Саула Эванса, — она говорила с чуточку бунтарскими интонациями, наделявшими даже банальнейшие или серьезнейшие заявления оптимизмом.

— Саула Эванса…

— Он вон там, — указал Уитби на стену с изображениями в рамочках. — Посередине на том черно-белом снимке. — Тот, что перед маяком. Значит, это Саул. Контроль уже знал это где-то в глубине сознания.

— Потому что вы нашли ее в отпечатанном виде где-то еще? — спросил он у Сю. У него хватило времени лишь бегло просмотреть досье Эванса — слишком он был занят знакомством со штатом Южного предела и общим обзором ситуации в Зоне Икс.

— Потому что это соответствует его синтаксису и лексикону в нескольких фрагментах проповеди, которые у нас есть на аудиоленте.

— К чему ему было проповедовать, если он был смотрителем маяка?

— Вообще-то на самом деле он был проповедником в отставке. Но почему-то вернулся к этому как раз за год до Явления, породившего Зону Икс, а затем границу.

— И это выглядит не просто совпадением? — предположил Контроль, но никто не последовал за ним в эти дебри.

— Это проверяли, — заметил Уитби. И впервые при обращении к Контролю в его голосе проскользнули нотки снисхождения.

— И эти слова нашли внутри топографической аномалии?

— Да, — подтвердила Сю. — Они реконструированы по отчетам нескольких экспедиций, но мы так и не получили образца материала, из которого состоят слова.

— Живого материала, — подкинул Контроль. Теперь это начало мало-помалу всплывать у него в памяти. Самих слов в резюме не было, но он видел рапорты о словах, написанных на стенах башни живыми тканями. — Почему этих слов нет в досье?

И снова лингвист, на сей раз несколько неохотно:

— Честно говоря, нам не нравится воспроизводить эти слова. Так что это могло быть погребено в информации, как в сводке в досье смотрителя маяка.

Очевидно, Грейс было добавить нечего, зато вклинился Уитби:

— Нам не нравится воспроизводить слова, потому что мы по-прежнему не знаем в точности, что запустило создание Зоны Икс… или почему.

И все же они оставили письмена за дверью, ведущей в никуда. Контроль мучительно пытался постичь стоящую за этим логику.

— Это суеверие, — возразила Сю. — Это полнейшее и безоговорочное суеверие. Вам не следовало этого говорить.

Контроль знал, что ее родители — строгие традиционалисты, выходцы из культуры, в которой явления духов и слова имеют иное значение. Сю не разделяет эти верования — причем истово, практикуя подобие квелой протестантской веры, несущей собственные непостижимые элементы. Но все равно согласился с ее оценкой, хоть эта антипатия и могла просочиться в ее анализ.

Она бы и дальше продолжала свое полномасштабное порицание суеверий, если бы Грейс не оборвала ее словами:

— Это не суеверие.

Все оглянулись на нее, развернувшись на своих табуретах.

— Это суеверие, — признала она, — но может быть правдой.

Как может суеверие быть правдой? — гадал Контроль позже, переключив внимание на свою поездку к границе вкупе с поверхностным просмотром папки, принесенной Уитби, озаглавленной просто «Гипотезы». Может, суеверие — просто то, что проскальзывает в бреши, в трещины, когда работаешь в заведении с упадочническими настроениями и истощенными ресурсами. Может, суеверие — то, что происходит, когда твой директор пропадает без вести, а твой заместитель директора до сих пор оплакивает утрату. Может, это когда откатываешься обратно к заклинаниям и обрядам, когда мозг рептилии говорит остальным твоим частям: «С этого места командую я. Вы уже пытались». Вообще-то это даже не так уж безрассудно. Сколько еще невидимых, абстрактных чар правит миром за пределами Южного предела?

Но не все верили в одни и те же версии. К примеру, лингвист по-прежнему верила в суеверие логики — наверное, потому, что пробыла в Южном пределе всего два года. Если статистика верна, она перегорит и будет удалена в течение следующего года: по какой-то причине Зона Икс весьма немилосердна к лингвистам, почти так же немилосердна, как к священникам, из которых теперь в Южном пределе не осталось ни единого.

Так что, наверное, ей остались считаные месяцы до обращения в систему верований заместительницы директора — или Уитби, — во что бы они там ни веровали. Потому что Контроль знал, что вера в научном процессе способна довести лишь до определенного рубежа. Зиккураты алогичности, воздвигнутые среднестатистическим внутренним террористом, когда он или она покупает удобрения или делает детонатор, набирают собственный шаткий разгон и мощь.

Но Сю оставалась непоколебима по соображениям, от которых неуверенность, внушаемая Контролю Зоной Икс, отнюдь не пошла на убыль.

Представьте себе, сказала она Контролю далее, что язык — лишь часть метода коммуникации. Представьте себе, что это даже не важная часть, а скорее трубопровод, автострада. Всего лишь носитель. «Инфраструктура» — это слово позже употребил Контроль при общении с Голосом.

Реальное ядро сообщения, смысл доносится сочетанием живой материи, составляющей слова, словно сами «чернила» и есть сообщение.

— А если сообщение полуматериально, если эта разновидность кодировки полуматериальна, то слова на стене толком ничего и не значат, по моему мнению. Я могла бы анализировать эти слова годами — чем, между прочим, директриса и могла заниматься, как я понимаю, — и это не помогло бы мне понять ровным счетом ничего. Тип носителя помогает определить, насколько быстро сообщение доставляется и, может статься, какой-то контекст, но на том и все. Далее, — и тут Контроль осознал, что Сю впала в механическую рутину лекции, читанной уже не раз и не два, возможно, сопровождаемой какой-нибудь компьютерной презентацией… — Далее, если кто-нибудь или что-нибудь пытается вдолбить информацию вам в голову с помощью слов, которые вы понимаете, но смысла нет, она даже не то что не на той длине волны, которую вы способны принять, а гораздо хуже. Как если бы сообщение было ножом, создающим смыслы разрезанием плоти, а ваша голова — приемником, и кончиком этого ножа вам тыкали бы в ухо снова и снова…

Ей не требовалось больше ничего говорить, чтобы Контроль подумал об экспедициях, попавших в беду прежде, чем наложили вето на имена и современные технологии связи. Что, если участь первой экспедиции, в частности, была предрешена своего рода помехами, принесенными с собой, из-за которых ее участники были попросту не способны слышать, воспринимать?

Он обернулся к смотрителю маяка:

— Саул Эванс написал все это давным-давно, верно ведь? Однако сейчас он писать эти слова не мог. К этому времени он уже должен бы стать ветхим старцем.

— Мы не знаем. Мы просто не знаем.

Эта бесполезная реплика прозвучала из уст Уитби, а все остальные уставились на него, как животные, пойманные непроглядной ночью посреди дороги светом фар стремительно надвигающегося автомобиля.

 

008: ТЕРРОР

Час или около того спустя настало время наведаться к границе, и Грейс сказала, что турне ему устроит Чейни.

— Почему-то он сам хочет.

А Грейс, очевидно, нет. И снова вниз, в коридор с этими огромными двустворчатыми дверями, под предводительством Уитби, словно Контроль совсем беспамятный, где уже поджидает лучащийся радостью Чейни, чья коричневая кожаная куртка кажется не столько неотъемлемой или неразлучной с ним, сколько частью его самого — этакий жучий панцирь. Уитби ушел в тень, скрывшись за дверями с резким пронзительным вздохом, словно перед нырком в холодную воду.

— Я подумал, что надо бы подняться, чтобы избавить вас от ужасающих перчаток, — воскликнул Чейни, энергично тряхнув Контролю руку. Контроль не мог понять, нет ли в его приветливости какого подвоха, или просто взаимодействие с Грейс довело его до паранойи.

— А зачем держать их там? — спросил он, когда Чейни повел его окольным «коротким путем» мимо охраны и на стоянку.

— Боюсь, дело в бюджете. Ответ всегда где-то здесь, — ответил Чейни. — Убирать их было слишком дорого. А потом они превратились в шутку. Или мы превратили их в шутку.

— В шутку? — На сегодня шуток ему более чем достаточно.

У входа чудом оказался Уитби, дожидавшийся их в работающем на холостом ходу армейском джипе с откинутым верхом. Он выглядел как звезда немого кино, человек, откалывающий коленца и плюхающийся на задницу, и его безмолвный взмах руки, приглашающий их в машину, лишь усилил это впечатление. Поглядев на Уитби, Контроль закатил глаза, а Уитби ему подмигнул. Не посещал ли Уитби театральный кружок в колледже? Не был ли он несостоявшимся лицедеем?

— Да, в шутку, — согласился Чейни, вместе с Контролем забираясь на заднее сиденье; Уитби или кто-то еще нарочито поставил на переднее пассажирское сиденье громадную картотечную коробку, так что там сесть не мог никто. — Словно все чуждое, нуждающееся в анализе приходит к нам изнутри здания, а не из Зоны Икс. Вы ведь познакомились с теми людьми? — Лягушачья ухмылка: очередная шутка. — Уитби, езжайте живописным маршрутом.

Но Контроль почти не слушал, морща нос по поводу досадного факта, что запах тухлого меда последовал за ними и в джип.

Уитби в течение длительного времени не обмолвился ни словом, а Чейни говорил то, что Контролю уже и так было известно, разыгрывая роль гида и явно забывая, что повторяет тезисы кроличьей презентации, состоявшейся только вчера. Так что Контроль сосредоточил внимание по большей части на окружении. «Живописный маршрут» пролег обычным путем, который Контроль видел на картах — петляющая дорога, блок-посты, окопы чуть ли не в духе Первой мировой. Где это было возможно, болота и лес сохранили в качестве природного укрытия или преграды. Но время от времени попадались диковинные проплешины осушенных болот или просек, порой с караульными постами или казармами, но зачастую просто обратившимися в луга пожухшей, пожелтевшей травы. У Контроля возникло покалывание в затылке, наводившее на мысль о снайперах или удаленных наблюдателях. Может, это помогает выгнать нарушителей на обозрение беспилотников. Изрядная часть военнослужащих, которых они миновали, были в камуфляже, и оценить их число было непросто. Но Контроль понимал, что все, кого они миновали за пределами последнего контрольно-пропускного пункта, считают, что дальше расположен район, представляющий опасность из-за загрязнения окружающей среды.

В «сотрудничестве» с Южным пределом армия получила задание найти новые точки входа в Зону Икс, и неусыпно — а скорее, все более скучая — наблюдала за периметром на предмет брешей. А еще армия время от времени до сих пор прощупывала границу метательными снарядами. А еще Контроль знал, что из ближайших шахт на Зону Икс нацелены ядерные боеголовки, а военные спутники ведут наблюдение сверху.

Но главной задачей армии было из кожи вон лезть, чтобы не подпускать народ к району мнимой экологической катастрофы. Аннексия территории, покрывающей Зону Икс и вдвое против того вокруг, в качестве естественного распространения военной базы дальше вдоль берега этому весьма способствовала. Как и так называемые «стрельбища», испещрившие район. Вероятно, по мере сокращения Южного предела роль армии возрастала. К примеру, весь медицинский и технический персонал теперь находился в ведении армейского командования. Если в Южном пределе сломается туалет, чинить его придет водопроводчик с военной базы.

Чейни при ближайшем рассмотрении — из-за того что Уитби швырял джип из стороны в сторону на трудных участках дороги, будто на аттракционе, — демонстрировал следы былого телосложения бодибилдера, словно когда-то был в отличной форме, но это состояние, как и все человеческие состояния, деградировало, а затем выродилось в растущую окружность талии, но и в деградации оставило по себе все еще могучую грудь, триумфально выпирающую сквозь белую рубашку из коричневой куртки настолько, что почти скрывало брюшко. А еще, согласно личному делу, он «первоклассный ученый, неравнодушный к пиву». Контролю уже доводилось встречаться с подобными умами прежде. Им нужно чем-то глушить себя, чтобы соображать помедленнее, или дистанцироваться от возможной безысходности. Пиво против Ученого — своего рода схизма или непрестанное сражение между банальностью речей и оригинальностью мышления.

Почему же Чейни разыгрывает из себя перед Контролем буффона, когда на самом деле обладает могучим интеллектом? Ну, может, он и в самом деле буффон за пределами своей специальности, но и Контроль, как ни верти, тоже не первый кандидат в списке самых желанных гостей увеселительной вечеринки.

Как только помеха в виде основных контрольнопропускных пунктов осталась позади и они выехали на пятнадцатимильный отрезок гравийной дороги — похоже, поглотившей внимание Уитби целиком, так что он продолжал отмалчиваться, — Контроль спросил:

— Экспедиции добираются до границы этим же путем?

Чем дольше они ехали, тем отчетливее вырисовывался у него в голове образ продвижения экспедиции по этой самой дороге, каждый член которой хранит молчание, уединившись в безграничных просторах собственных мыслей, прерываемых рваным театральным действом остановок у бесчисленных контрольнопропускных пунктов. Какое уж тут утешение.

— Разумеется, — отозвался Чейни. — Но в специальном автобусе, которому не нужно останавливаться.

Специальный автобус. Никаких контрольно-пропускных пунктов. Никаких лимузинов для экспедиции — уж не на этой дороге. А где им предлагали последнюю трапезу? Превращался ли последний вечер зачастую в пьяные грезы или скорее в мрачные раздумья? Когда им позволяли в последний раз повидаться с семьей или друзьями? Предоставляли ли им духовное наставление? В досье об этом — ни слова. Центр насел на Южный предел, будто многоногий суперпаразит, чтобы править этим балом.

Нагруженные или налегке?

— И уже с рюкзаками и снаряжением? — поинтересовался он. Он увидел мысленным взором биолога в этом специальном автобусе, без контрольно-пропускных пунктов, теребящую свой рюкзак или сидящую молча, пристроив его рядом на сиденье. Нервничала она или была спокойна? Контроль решил, что в каком бы духовном настрое она ни пребывала, с товарищами по экспедиции она даже не заговаривала.

— Нет, они все получали на пограничной заставе. Но они заранее знали, что в них — то же самое, что и в тренировочных рюкзаках. Только меньше камней.

И снова такой взгляд, словно Контроль должен был рассмеяться, но неизменно тактичный Чейни снова хмыкнул вместо него.

Итак, близится граница. Испытывала ли Кукушка духовный подъем или безразличие? Его раздосадовало, что он лучше представлял, чего в ней нет, чем то, что она собой представляет.

— Мы шутили, — начал было Чейни, но тут его перебила рытвина благодаря неумелому вождению Уитби, — мы шутили, что их надо отправлять с табаком и огнивом. Ну, может, докинув парочку резинок.

Должно быть, в сдержанной реакции Контроля на его легкий треп Чейни узрел то ли неодобрение, то ли угрозу, потому что добавил:

— Юмор висельников, знаете ли. Как в «Скорой».

С той только разницей, что на виселицу восходил не он. Он оставался позади и анализировал то, что они принесли обратно. Те, кто вернулись. Целая кладовая по большей части бесполезных образцов, оплаченных кровью и биографиями, ведь вряд ли хоть кого-то из выживших ждет счастливая, плодотворная жизнь. Помнит ли Кукушка Чейни, и если да, какое составила впечатление о нем?

Бесконечная рябь чешуйчатых бурых стволов. Запах хвои, мешающийся с пикантным душком разложения и выхлопами джипа. Серо-голубое небо над головой, мелькающее сквозь листву. Мотающийся затылок Уитби. Уитби, невидимого и в то же время лезущего в глаза. Пустое место, то попадающее в фокус, то расплывающееся, кажущееся одновременно и близким, и далеким.

* * *

— Террор, — сказал Уитби во время утреннего собрания, воззрившись на растение и мышь. — Террор. — Но странно, чуть невнятно, с такой интонацией, словно делился сведениями, а не реакцией или эмоцией.

Террор, спровоцированный чем? Почему это было сказано со столь явным энтузиазмом?

Но лингвист заглушала Уитби и вскоре задвинула этот момент настолько, что Контроль уже не мог к нему вернуться.

— Любое название передает целый ряд связанных с ним ассоциаций, — говорила Сю, запустив какой-то более фундаментальный фрагмент презентации, порожденный в иную эпоху, а может, изначально нацеленный на аудиторию отмороженной мегафауны, столь живо запомнившейся Контролю в музее естественной истории. — Набор взаимосвязанных понятий, фактов и так далее. И эти ассоциации существуют не только в сознании назвавшего — как вид самоидентификации, — но и в сознаниях других членов экспедиции и тем самым доступных для того, что еще могло иметь к ним доступ в Зоне Икс. Пусть даже посредством процесса, нам неведомого и сугубо умозрительного по своей природе. В то время как «биолог» — это функция, поднабор полной идентификации.

Вовсе нет, если действовать правильно, как Кукушка, целиком и полностью отождествляясь со своей работой с самого начала.

— Если бы вы могли быть своей функцией, то согласно теории эти ассоциации сужаются или закрываются, и это перекрывает пути к личности. Возможно.

Вот только Контроль знал, что это не единственная причина отнимать имена — это еще и ради более существенной цели внушить лояльность и сделать обработку и гипноз более эффективными. Что, в свою очередь, помогает умерить или предотвратить воздействие Зоны Икс — во всяком случае, таковы были логические обоснования, найденные Контролем в досье, как в пометке, сделанной Джеймсом Лаури, единственным выжившим из первой экспедиции и оставшимся в Южном пределе, несмотря на увечья и годы, ушедшие на поправку здоровья.

И разворот к более общему:

— Мы продолжаем твердить, что это — под «этим» я подразумеваю то, что инициировало эти процессы и использовало слова Саула Эванса, — подобно тому или сему. Но это не так, оно просто остается само собой. Чем бы оно ни было. А поскольку наш интеллект обрабатывает информацию почти исключительно с помощью аналогий и категоризации, мы зачастую становимся в тупик, столкнувшись с чем-либо, не вписывающимся ни в какие категории и лежащим вне сферы наших аналогий.

Контролю представилась презентация, близящаяся к концу, когда ряд кадров на мраморном фоне сменяется белым экраном со словом «Вопросы?».

Но Контроль понял посыл, по-своему перекликающийся с тем, что говорила во время сеанса биолог.

В колледже во время введения в астрономию его всегда поражало, что первым астрономам приходилось буквально вывихивать собственное воображение — а значит, и собственные аналогии и метафоры, — вышибая его из накатанной колеи, пролегавшей через умы на протяжении сотен и сотен лет, чтобы думать о светящихся точках не как о части небесной сферы, вращающейся вокруг Земли, а как об отдельных планетах.

Кто же в Южном пределе наделен рассудком, необходимым, чтобы узреть нечто новое? Вот уж не угадаешь. Но, наверное, в данный момент не Чейни. Неугомонный интеллект Чейни уже давненько не открывал ничего нового — возможно, и не по собственной вине. И все же Контроль пришел к еще одной мысли: готовность Чейни упорно биться головой о стену — несмотря на факт, что он никогда не опубликует ни одну научную статью ни о чем из этого, — каким-то извращенным образом один из самых веских доводов в пользу заключения, что директриса была компетентна.

Серый мох, льнущий к деревьям. Сокол, кружащий по периметру выкошенного луга в темнеющих небесах. Жара и волглость воздуха, пытающегося перебороть свежесть дыхания обвевающего их ветра.

* * *

Южный предел назвал последнюю экспедицию двенадцатой, но Контроль пересчитал годичные кольца, и на самом деле она оказалась тридцать восьмой итерацией, если считать и шесть «одиннадцатых» экспедиций. Агиография очевидна: после истинной пятой экспедиции Южный предел застрял, как заевший компакт-диск, талдыча почти одно и то же. Экспедиция 5 стала Х.5.А, за ней последовали Х.5.В и Х.5.С, вплоть до X.5.G. Далее номер экспедиции привязывали к определенному набору метрик, вводя с каждой буквой переменные в уравнение. Например, одиннадцатая серия экспедиций состояла целиком из мужчин, а двенадцатая, если бы она продолжилась за Х.12.В и далее, по-прежнему состояла бы только из женщин. Любопытно, известна ли матери какая-либо параллель в спецоперациях, не выявили ли секретные исследования по поводу пола что-нибудь эдакое, что ускользнуло от внимания Контроля, посчитавшего гендерный признак совершенно несущественным. А как быть с тем, кто не вписывается в определение мужчины или женщины?

Контроль пока не мог сказать после изучения материалов нынче утром, то ли итерации начались с канцелярской ошибки и были кодифицированы как процесс (что маловероятно), то ли были инициированы сознательным решением директрисы и украдкой введены в действие вне поля зрения каких бы то ни было протоколов и заседаний. Это просто выскочило ниоткуда, словно всегда так и было. Необходимость как-то действовать, будто они не забрались к черту на кулички, нимало не сдвинувшись с места в смысле конкретных результатов или ответов. Или дело было в необходимости писать сюжетную линию для каждого набора экспедиций, не выдавая, насколько стремительно это становится тщетным?

Во время пятой же серии Южный предел начал врать участникам. Никому не говорили, что они отправляются в экспедицию 7.F, 8.G или 9.В, и Контроль ломал голову, как же они ухитрялись это оправдывать, и как правда могла подорвать дух, вместо того чтобы поддержать его, доведя Южный предел до этакого циничного фатализма. Как экстравагантно было продолжать готовить «пятую» экспедицию, продолжать катить этот камень в гору снова и снова.

Грейс лишь руками развела в ответ на вопрос о переходе от X. 11.К к Х.12.А, заданный во время ввода в курс в понедельник, уже казавшийся удаленным от среды на целый месяц.

— Биолог знала об одиннадцатой экспедиции, потому что ее муж был неосмотрителен. Вот мы и перешли к двенадцатой. — Но единственная ли это причина?

— Многовато потачек ради биолога, — заметил Контроль.

— Директриса приказала, — сообщила Грейс, — и стояла на этом.

На том это направление расспросов и завершилось: Грейс больше не желала признавать, что между ней и директрисой могла существовать некая дистанция.

И, как часто бывает, одна большая ложь привела к веренице маленьких под видом «изменения метрик», модификации эксперимента. А раз отдача становилась все меньше и меньше, директриса все больше и больше жонглировала составом экспедиций, жонглировала сведениями, которые им предоставляла, и — кто знает? — помогало ли все это хоть чему-нибудь вообще? Дойдя до определенной степени отчаяния, может, думая, что поезд идет быстрей, чем другие, начинаешь пускать в дело все, что найдешь завалившимся между сиденьями, пусть это даже всего-навсего погнутая скрепка.

Если крякаешь, как ученый, и ходишь вперевалочку, как ученый, то скоро для не-ученых становишься предметом обсуждения, а вовсе не личностью. Некоторые ученые сжились с этой ролью, чуть ли не ухватились за нее, превратившись в ходячие диссертации или учебники. Чего, впрочем, о Чейни не скажешь, даже несмотря на проскальзывающие жаргонные словечки вроде «квантовомеханической запутанности».

С какого-то момента по пути к границе Контроль начал коллекционировать чейнизмы. Изрядную часть каковых Контролю и выпрашивать не пришлось, потому что как только Чейни разогрелся, тут же выяснилось, что он терпеть не может молчания, предпочитая заваливать его пустоту диковинной комбинацией эрудиции и неряшливого синтаксиса. Контролю всего-то и приходилось, вкупе с Уитби в роли невинного соучастника, просто не отреагировать на шутку или комментарий, и Чейни тут же наполнял лакуну собственными словами. Боже, ну и долгая же поездочка!

«Ага, дико способствовали кретинизмам друг друга. Это почти все, чего у нас есть».

«Мы даже не понимаем, как работает каждый организм на нашей планете. Пока даже не идентифицировали их. А что, если мы попросту не располагаем языком для этого?»

«Изжили ли мы себя? Не думаю, не думаю. Но не спрашивайте по этому поводу мнения у армии. А то квадрат посмотрит на круг и спросит, почему так мало углов».

«Как физик, что бы вы сделали, столкнувшись с чем-то, чему наплевать, что вы делаете, и что не реагирует на ваши действия? Поневоле сначала вспомнишь про темную материю, а потом и рассудком помрачишься».

«Ага, об этом мы думаем: как узнать, выпадает ли нечто из нормы, если даже не знаешь, регистрируют ли твои инструменты его эволюции? Лазеры, детекторы гравитационных волн, рентген — все без толку. Не полезнее лопат и ведер».

«Вряд ли в Центре есть хоть один ученый. Хоть пол-ученого».

«По-моему, это вроде как странно. Практически жить рядом с этим. Думаю, я могу это сказать. Но потом идешь домой — и ты дома».

«Разбираетесь ли вы в физике? Нет, конечно, не разбираетесь. Да и откуда вам?»

«Черные дыры и волны имеют сходную структуру, знаете ли? Очень, очень сходную, как оказалось. Кто бы мог ожидать?»

«В смысле, рассчитываешь, что Зона Икс будет сотрудничать, хоть капельку, ведь правда? Я бы поставил свою репутацию, только бы она сотрудничала с нами достаточно, чтобы получить хотя бы более-менее точные показания. Хоть бы температурную аномалию какую-нибудь завалящую, чисто для приличия».

И позже, развивая это заявление: «Сейчас мы пришли к некоему согласию, как нас ни поубыло, что, для того чтобы анализировать некоторые вещи, объект должен позволить себя анализировать, согласиться на это. Даже если просто путем какого-нибудь отклика, какой-нибудь реакции».

Эти две последние реплики и тычки локтем Чейни выдал чуточку жалостно, потому что на самом деле уже поставил свою репутацию на Зону Икс — в широком смысле, — сделав Южный предел своей карьерой. Сначала триумф и ликование от чувства избранности, а затем удушье, словно грандиозная змея по имени Зона Икс сдавливает его в своих кольцах, а затем еще и знание, которым он не может не обладать, упрятав в сокровеннейших мыслях, а то и кружащее по внутреннему кругу его мозга. Что Южный предел в действительности погубил его карьеру, а может, и стал причиной его развода.

— А что вы думаете по поводу всей этой дезинформации, скармливаемой экспедициям? — поинтересовался Контроль у Чейни, хотя бы для того, чтобы остановить поток чейнизмов, зная, что Чейни обладал некоторым влиянием на формирование этой дезинформации.

Чейни насупился так, будто вопрос Контроля смахивал на критику лакокрасочного покрытия автомобиля, попавшего в чудовищную катастрофу. Не занудство ли толкнуло Контроля загасить энергичную, безудержную разновидность брылястого бодрячества Чейни? Впрочем, бодрячество коробило Контроля почти всегда. «Бодрячество» всегда играло роль отговорки, начиная с раздевалки футбольной команды в старших классах и далее — этакий добродушный треп, прикрывающий большие или малые грешки.

— По-настоящему это не было — не является — дезинформацией, — проговорил Чейни и на миг омрачился, подыскивая слова. Возможно, подумал, что это испытание. Лояльности, позиции или нравственной непоколебимости. Но слова нашел довольно быстро:

— Это скорее подобно созданию легенды или повествования, которые провели бы их через теснины и мели. Якорь.

Как маяк, отвлекающий их от топографических аномалий, маяк, уже своим назначением призванный обеспечить безопасность. Может, Чейни внушил себе именно эту легенду о байке или байку о легенде, но Контроль сомневался, что директриса — или хотя бы биолог, сохранившая лишь фрагментарную память, — видели это в том же свете.

— Боже, ну и долгая же поездочка! — нарушил Чейни затянувшееся молчание.

 

009: УЛИКА

Наконец добрались и до мыши с растением, заседая по поводу стены за его дверью.

— Как насчет этой мыши, этого растения? — требовательно вопросил Контроль, закидывая удочку. — Это тоже мемориал?

Растение и мышь до сих пор обретались в горшке, не выпрыгнув оттуда, чтобы вцепиться им в глотки, хотя Уитби и Сю неусыпно следили за горшком на протяжении всего заседания.

— Вообще-то нет, — признала Грейс после паузы. — Она пыталась его убить.

— Что?

— А оно не погибает, — бросила она презрительно, словно нарушение привычного порядка вещей — не чудо, а поношение.

Заместительница директора заставила Уитби пуститься в леденящее кровь перечисление покушений, включавшее поножовщину, тщательное сожжение, лишение почвы и воды, заражение паразитами, общее небрежение, излучение флюидов ненависти, вербальное и физическое насилие и многое другое. Уитби живописал некоторые из этих событий с чрезмерно маниакальной энергией. Обрезки спешно отправили в Центр, и, наверное, ученые и по сей день трудятся над раскрытием секретов растения.

Но Центр никакой информации обратно не шлет, а ничего из того, что было под силу сделать директрисе, не могло его прикончить, даже заточение его в запертом ящике стола. Вот только: кто-то сжалился над растением и поливал его, может быть, даже сунул ему трупик мыши ради питательных веществ. Контроль поглядел на Уитби и Грейс с подозрением. Мысль, что кто-то из них проявил милосердие, лишь заставила его почувствовать к обоим чуть больше симпатии, чем минуту назад.

А затем вклинилась Сю:

— Полагаю, она взяла его из кладовых образцов. Изначально оно из Зоны Икс. Очень распространенное растение, хотя я и не ботаник.

Так веди же нас скорее в кладовые образцов!

Вот только Сю, будучи лингвистом, не имеет допуска.

* * *

В паре миль от границы ландшафт переменился, сузившаяся дорога стала ухабистее, и Уитби пришлось сбросить скорость миль на десять в час. Темные сосны и болотистые участки мало-помалу уступили место подобию субтропических дождевых лесов. Контроль видел кудрявые вопросительные знаки побегов папоротника и удивительное множество чернокрылых поденок, когда машина пересекала насколько деревянных мостиков, перекинутых через хитросплетение ручьев. Запах местности с сырого и приторного сменился таким же вопросительным, как папоротники, — намек на свежесть благодаря более плотным лиственным кронам. Контроль понял, что они уже въехали на периферию грандиозной карстовой воронки, своего рода «топографической аномалии», создавшей совершенно иную среду обитания. Парки в карстовых воронках этого региона почему-то всегда были любимым местом тусовок подростков, и порой после отъезда из Хедли с упаковками пива, добытыми неправым путем, они направлялись туда на рандеву с девушками. Помнившиеся ему карстовые воронки были свалками раздавленных пивных банок и россыпей упаковок от презервативов. Местная полиция приглядывает за такими местами зорким оком, потому что редкие выходные там обходится без драк.

Но что еще удивительнее, на глаза то и дело попадались белые кролики, проворно скачущие по краю застойных озерков и заваленных прелой листвой сырых мест, где перегной образуется бодрым темпом и испокон веков растут мухоморы.

Что заставило Контроля прервать один из запинающихся монологов Чейни:

— Это те, что я думаю?

Чейни, испытав явное облегчение оттого, что Контроль сказал хоть что-то:

— Да, это истинное наследие эксперимента. Те, что удрали. Они плодятся… ну, как кролики. Предпринимались попытки истребления, но они отнимали слишком много ресурсов, так что теперь мы пустили дело на самотек.

Контроль взглядом проследил продвижение одного белого великана — или великанши, — размерами превосходящего сородичей, взбиравшегося на более высокое место безграничными прыжками и скачками. В его аллюре было нечто дерзостно-вызывающее, д может, Контроль просто наделил животное этим чувством, как наделяет остальных кроликов скопом исключительной глупостью и настороженностью.

Тут неожиданно вклинился Уитби:

— У кроликов три века, и они не способны к рвоте.

На миг Контроль, ошарашенный тем, что Уитби заговорил, придал заявлению больше веса, чем оно того заслуживало.

— Знаете ли, хорошее напоминание о необходимости смирения, — заявил Чейни, как рокочущий паровой каток, вознамерившийся закатать Уитби в асфальт, — унижения. Унизительных переживаний. Что-то вроде того.

— А что, если некоторые из них — возвращенцы? — спросил Контроль.

— Что?

Контроль не сомневался, что Чейни слышал, но вопрос повторил.

— Вы имеете в виду, из-за границы — что они проникли туда и вернулись обратно? Что ж, это было бы скверно. Дрянненько. Потому что нам известно, что они распространились довольно далеко. Особи, достаточно смекалистые, чтобы выжить. И так уже получается, что некоторые из них покинули изолированную зону, были отловлены предприимчивыми субъектами и проданы в зоомагазины.

— Значит, как вы утверждаете, не исключено, что некое потомство вашего эксперимента пятнадцатилетней давности ныне проживает у людей дома? В качестве питомцев? — поразился Контроль.

— Я бы не стал формулировать это подобным образом, но суть, полагаю, сводится к этому, — признал Чейни.

— Замечательно, — только и проронил ошарашенный Контроль.

— Вообще-то не очень, — вежливо, но твердо дал отпор Чейни. — Уж так заведено. Во всяком случае, у инвазивных видов повсеместно. Я мог бы продать вам питона с ужасающего полуострова по тем же мотивам.

А несколько секунд спустя Уитби одним духом выдал самую длинную тираду за всю поездку:

— Немногие бело-бурые — отпрыски белых кроликов, спарившихся с туземными болотными кроликами. Мы зовем их «пограничными особыми», а солдаты их отстреливают и едят. А вот чисто-белых — нет, что, по-моему, полнейшая бессмыслица. Зачем отстреливать кого-либо вообще?

А почему бы не перестрелять их всех? И кто в здравом уме станет их есть?

* * *

Пятьдесят тысяч образчиков томились в длинных помещениях, образующих второй этаж в левой части подковы, если смотреть со стороны автостоянки. Они отправились туда перед ленчем, покинув Сю в одиночестве. Все надели белые костюмы биозащиты с черными перчатками, так что сейчас на Контроле фактически были надеты такие же перчатки, как те, что выбили его из колеи в научном отделе в противоположном конце здания. И сейчас он свершил возмездие, погрузив в них руки и сделав своими марионетками, хотя осязать резину было и не очень приятно.

Атмосфера здесь царила как в соборе, и, словно научный отдел послужил своеобразной репетицией для этого, череда воздушных шлюзов здесь обнаружилась в точности такая же. Здесь следовало бы звучать эфирной, небесной музыке: свет пронзал воздух таким образом, что в некоторых его лучах видны были пляшущие пылинки, а некоторые арки и несущие стены создавали в комнатах мистическое ощущение, усугубляемое высокими потолками.

— Это мое любимое место в Южном пределе, — сообщил ему Уитби с просвечивающим через прозрачный шлем лицом. — Здесь чувствуешь себя в покое и безопасности.

Неужели он не чувствует себя в безопасности в других местах здания? Контроль едва не задал Уитби этот вопрос, но почувствовал, что этим погубит настроение. Он жалел, что не может услышать в наушниках свою неоклассическую музыку для полноты ощущений, но ноты все равно проигрывались у него в голове, будто диковинное вожделение.

Он, Уитби и Грейс шагали в своих земных космических скафандрах, как стародавние боги по земле обетованной. И, хотя выглядели костюмы громоздко, легкая ткань будто и не касалась кожи, и Контроль чувствовал себя почти невесомым, словно здесь гравитация действовала по-другому. От костюма смутно попахивало потом и мятой, но Контроль старался этого не замечать.

Ряды образцов простирались вверх и вширь, и зеркала, покрывающие разделительные стены между каждым коридором, лишь усиливали впечатление. Растения всех видов, куски коры, стрекозы, сублимированные трупы лисы и ондатры, помет койотов, кусок старой бочки. Мох, лишайники и грибы. Колесные спицы и остекленевшие глаза квакш, слепо таращащиеся на него. В глубине души он ожидал увидеть лабораторию Франкенштейна с двуглавыми телятами в формалине и каким-нибудь макабрическим горбатым слугой, ковыляющим перед ними, подробно расписывая все обо всем с полнейшим винегретом из добрых намерений и невразумительного синтаксиса. Но тут были всего лишь Уитби и всего лишь Грейс, и в этом соборе ни тот ни другая не чувствовали склонности что-либо разъяснять.

Анализ, проведенный учеными Южного предела, подтвердил, что за последние шесть лет, или начиная около Х.11.D, в Зоне Икс не было обнаружено токсичности, сотворенной человеком. Ни следа. Никаких тяжелых металлов. Никаких промышленных отходов или сельскохозяйственных стоков. Никаких пластиков. Что просто невозможно.

Контроль заглянул в дверь, только что открытую для него заместительницей директора.

— Ну, вот и пришли, — сказала она, по его мнению, без всякой нужды. Но вот он и пришел в большой зал с еще более высоким потолком и более многочисленными колоннами с видом на бесчисленные стеллажи в длинном и широком зале.

— Воздух здесь чистый, — сообщил Уитби. — Голова может пойти кругом от одного лишь содержания кислорода.

Ни один из образчиков не выказывал ни малейших отклонений: нормальная структура клеток, бактерии, уровни радиации — что ни возьми. Но притом Контроль видел и несколько странных комментариев в отчетах горстки приглашенных ученых, прошедших проверку на благонадежность и прибывших сюда, чтобы изучить образцы, хоть их и держали в неведении по поводу контекста. Суть этих комментариев заключалась в том, что стоило оторваться от микроскопа, и образцы видоизменялись — но при взгляде на них снова возвращали себе видимость нормальности. «Вот и пришли». Контролю при этом беглом осмотре обширная свалка объектов, раскинувшаяся перед ним, по большей части напоминала кунсткамеру: препарированные панцири жуков, хрупкие морские звезды и прочие штуковины в банках, бутылках, мензурках и коробках всяческих размеров.

— Кто-нибудь пытался съесть какой-нибудь из образцов? — поинтересовался он у Грейс, почти не сомневаясь, что если бы неубиваемое растение просто заглотили, обратно оно бы уже не вышло.

— Тссс, — отозвалась она, словно они были в церкви, а он заговорил слишком громко или ответил на звонок по сотовому. Но заметил насмешливый взгляд Уитби, склонившего голову в шлеме к плечу. Неужто Уитби попробовал пробы? Несмотря на свой ужас?

Параллельно с этой мыслью всплыло понимание, что Сю и прочие не-биологи ни разу не видели собор образцов. Интересно, что они могли бы прочесть в лохмах шерсти болотной крысы или пустых стеклянных глазах, выгнутом клюве полевого луня. Какие шепотки или бормотания могли бы выразить словами все неожиданности поперечного среза древесного мха или кипарисовой коры? Узоры, таящиеся в ветвях и листьях?

Мысль, слишком абсурдная, чтобы озвучить ее — во всяком случае, пока он совсем новичок. А может, даже когда станет ветераном на этой работе — будь это везением или невезением.

Вот и пришел.

Когда заместительница директора закрыла дверь и они двинулись к следующему приделу собора, Контролю пришлось прикусить большой палец, чтобы не хихикнуть. Ему привиделось, как образцы пускаются в пляс за этой дверью, освободившись от ужасных ограничений человеческих взглядов. «Наше банальное, убийственное воображение» — как выразилась биолог в редкий момент беспечности при беседе с директрисой перед двенадцатой экспедицией.

Потом, в коридоре с Уитби, чуточку измотанный испытанным:

— Это помещение вы хотели мне показать?

— Нет, — отозвался Уитби, но углубляться не стал.

Он что, оскорбился из-за давешнего отказа?

Даже если и нет, предложение свое Уитби явно отозвал.

* * *

Проносящиеся мимо городки, теперь поросшие кудзу и прочими лианами, тлеющие под слоем мха. Давно заброшенное поле для мини-гольфа с пиратской темой. Лужайки погребены под листьями и грязью. Шканцы корсаров вздымаются под безумными углами, будто из бурного моря растительности, мачты сломаны под прямым углом и исчезают во мраке, потому что пошел дождь. По соседству — разваливающаяся бензоколонка: кровля продавлена рухнувшими деревьями. Асфальт так вспучился от узловатых корней, что развалился на набухшие водой кусочки, текстурой и консистенцией напоминающие темные, раскисшие шоколадные кексы. Смазанные, неправильные формы домов и двухэтажных строений за деревьями доказывают, что здесь до эвакуации жили люди. Так близко к границе стараются ничего не трогать, так что эти брошенные населенные пункты могли разрушить только естественные процессы за десятилетия дождей и распада.

Последний отрезок до границы Уитби колесил все под гору и под гору, пока Контроль окончательно не уверился, что они опустились ниже уровня моря, прежде чем снова поднялись по пологому склону к низкому гребню, увенчанному деревянными казармами цвета хаки и более официально выглядевшими кирпичными строениями армейского штаба и местного аванпоста Южного предела.

Согласно головоломной иерархической схеме, смахивающей на несколько толстых змей, трахающихся друг с дружкой, здесь Южный предел находился под юрисдикцией армии, и, может быть, именно поэтому сооружения организации, между экспедициями законсервированные, чуток смахивали на ряд громадных шатров из лимонного зефира. То бишь на несметное число церквей, с которыми Контроль знакомился в юношеские годы, обычно благодаря очередной девушке, с которой в тот момент встречался. Зачастую такую форму обретает петрификация воз-рожденцев — словно нечто временное затвердело и стало постоянным. И таким образом их приветствует либо вереница белых вечномерзлых палаток, либо белая гряда громадных волн, замороженных навеки. Зрелище здесь неуместное и ошарашивающее, словно окаменевший гурт громадных мун-паев — деликатеса его юношеских лет.

Штаб находился в куполообразной части казарм сразу за последним контрольно-пропускным пунктом, но поблизости не было видно никого, кроме парочки рядовых, стоявших в перебаламученной грязевой ванне, неофициально считающейся здесь парковой. Праздношатающихся, несмотря на моросящий дождик, переговаривающихся скуки ради, но многозначительно, покуривая ароматизированные вишней сигареты с фильтром. «Как хочешь». «Пошел на хер». Судя по виду, они и понятия не имели, что охраняют, — или знали, но стараются забыть.

Когда они наведались к командиру пограничной заставы Саманте Хиггинс, занимавшей комнатушку размером чуть поболее кладовки и столь же давившую на мозги, та оказалась в самоволке. Адъютант Хиггинс — «ад-мутант», как скаламбурил бы отец Контроля, — передала извинения, что той пришлось «отлучиться», и она не может «принять вас лично». Почти как если бы он был заказным письмом с вручением под подпись.

Да оно и к лучшему. После возвращения одиннадцатой экспедиции домой отношения между обоими ведомствами воцарились натянутые. Тогдашнего командира заставы сняли, процедуры поменяли, видеозаписи системы безопасности просматривали снова и снова чуть ли не под лупой. Перепроверили границу на предмет других точек выхода, выискивая тепловые сигнатуры, флюктуации воздушных потоков, хоть что-нибудь. Впустую.

Так что Контроль считал звание «командир пограничной заставы» бесполезным или вводящим в заблуждение, и его ничуть не озаботило отсутствие Хиггинс на месте, хотя Чейни воспринял это как личное оскорбление:

— Я же сказал ей, что это важно. Она знала, что это важно.

В то время как Уитби, воспользовавшись случаем, поглаживал папоротник, демонстрируя не замеченную дотоле восприимчивость к текстурам.

* * *

Контролю казалось глупостью спрашивать Уитби, что он имел в виду, говоря «террор», но и спустить на тормозах тоже не мог. Особенно после прочтения документа о гипотезах, врученного ему Уитби нынче утром, о котором он тоже хотел поговорить. Учитывая контекст, гипотезы он обозначил для себя как «медленная смерть от…». Медленная смерть от инопланетян. Медленная смерть от параллельной вселенной. Медленная смерть от неведомой пагубной силы, странствующей в космосе. Медленная смерть от вторжения с альтернативной Земли. Медленная смерть от чудовищно дивергентной технологии, теневой биосферы, симбиоза, иконографии или этимологии. Смерть от этого и от этого. Смерть от умозаключения и умонастроения. Больше всего понравилось: «Обитающий на поверхности земной организм, ранее неизвестный». И где же он скрывался все эти годы? В озере? На ферме? В игральных автоматах казино?

Но Контроль распознал в своем сдерживаемом смехе зачатки истерии и истинную сущность своего Цинизма — это был оборонительный механизм, чтобы не думать ни о чем из этого.

И что касается смерти тоже, эдак приподнятая бровь — изрядная доля подразумеваемого или откровенного «ваша гипотеза нелепа, необоснована, бесполезна». Некоторые призраки былого соперничества между отделами воскресли и диковинным образом проглядывают сквозь фразы. Интересно, сколько раз тут за годы братались; олицетворяет ли письменная гримаса археолога в ответ на вроде бы разумную оценку эколога беспристрастное мнение, или означает, что здесь разыгрывается эндшпиль, окончательные последствия инцидента, случившегося лет за двадцать до того.

Так что перед поездкой к границе, пожертвовав ленчем, он вызвал Уитби к себе в кабинет, чтобы вытянуть его на откровенность по поводу «террора» и разговор о гипотезах. Хотя, как оказалось, гипотезы они едва затронули.

Уитби сидел на краешке стула напротив Контроля и его огромного стола, полный решимости и ожидания. Он чуть ли не вибрировал, как камертон, отчего у Контроля пропало желание говорить заготовленные слова, но он их все-таки сказал:

— Почему вы сказали давеча «террор»? А затем повторили?

Уитби изобразил крайнее недоумение, а затем распалился до такой степени, что на миг словно воспарил над сиденьем с видом колибри, трудолюбиво занимающейся опылением, сказав:

— Да не террор! Вовсе никакой не террор. Терру-ар, — и на сей раз выговорил это слово протяжно, чтобы Контроль понял, что это не «террор».

— А что такое… терруар… тогда?

— Винодельческий термин, — пояснил Уитби с такИм энтузиазмом, что Контроль даже задумался на миг, не подрабатывает ли тот сомелье на полставки в каком-нибудь шикарном ресторане Хедли на набережной.

Впрочем, его внезапное оживление почему-то передалось и Контролю. В Южном пределе столько за-мыливания глаз и вызубренных речей, что вид Уитби, пришедшего в восторг от идеи, вызвал у него духовный подъем.

— И что он означает? — осведомился он, хотя пока и не питал уверенности, что поощрять Уитби — хорошая идея.

— Чего это не означает? — откликнулся Уитби. — Это означает специфические характеристики места обитания — географию, геологию и климат в сочетании с собственными генетическими предрасположенностями лозы, способные создать поразительный, глубокий, оригинальный винтаж.

Теперь Контроль был и увлечен, и развлечен.

— И как это относится к нашей работе?

— Всячески, — энтузиазм Уитби только умножился. — Терруар напрямую переводится как «местный колорит», и означает он сумму воздействий локализованной среды в той мере, в которой она воздействует на конкретный продукт. Да, это может означать вино, но что, если употребить те же критерии к мышлению о Зоне Икс?

Контроль, почти готовый заразиться возбуждением Уитби, заметил:

— Значит, вы хотите сказать, что изучили бы все, что есть, об истории — естественной и гуманитарной — этой прибрежной полосы вдобавок ко всем прочим элементам. И тогда могли бы — только могли бы — отыскать в этой консолидации ответ?

По сравнению с идеей терруара гипотезы, представленные Контролю, выглядели вульгарными и тупыми.

— Именно. Суть терруара в том, что нет двух одинаковых районов. Что два вина не могут быть в точности одинаковыми, потому что никакая комбинация элементов не может совпадать тютелька в тютельку. Что определенные сопутствующие параметры в определенных местах проявиться не могут. Но чтобы прийти к выводам, требуется глубочайшее понимание региона.

— И этого еще не сделали?

— Частично, — развел руками Уитби. — Частично. По моему мнению, учли не все. Я чувствую, что делается избыточный акцент на маяке, на башне, на базовом лагере — этих дискретных элементах, которые, можно сказать, торчат из местности, в то время как сама местность по большей части игнорируется. Как и идея, что Зона Икс не могла сформироваться больше нигде… хотя эта гипотеза весьма умозрительна и, пожалуй, опирается в основном на мои наблюдения.

Контроль кивнул, теперь не в силах отделаться от здорового скептицизма. Будет ли терруар в действительности более полезен, чем иной подход? Если нечто, выходящее далеко за пределы представлений человеческих существ, вознамерилось осуществить замысел, не желая, чтобы люди его распознали или постигли, тогда терруар будет просто своего рода аутопсией, разновидностью признания ограниченности человеческих систем. Можно картографировать весь процесс от и до — или, скажем, плацдарм или вторжение — лишь после того, как это произошло, и по-прежнему не ведать, кто или зачем. Контролю хотелось сказать Уитби: «Виноградарство проще, чем Зона Икс», но он воздержался.

— Я могу предоставить вам некоторые из моих личных результатов, — сообщил Уитби. — Я могу показать вам начало вещей.

— Отлично, — кивнул Контроль с преувеличенным оживлением и почувствовал облегчение оттого, что Уитби воспринял это единственное слово как заключение беседы и довольно быстро удалился, поубавив облегчение Контроля тем, что принял это как безраздельное подтверждение.

Но великие единые теории — палка о двух концах, как, к примеру, чрезмерный акцент Центра на попытках вынудить разрозненные группы боевиков правого крыла объединиться. Контроль припомнил, что отец выдумывал истории о том, как одна поделка из его разношерстного сада скульптур высказывалась по этому поводу и как все они были частью более масштабного повествования. Все они обитали в одном месте, все были детищами одного творца, но созданы вовсе не за тем, чтобы общаться между собой. Как и не за тем, чтобы плесневеть и ржаветь на заднем дворе. Но таким образом отец хотя бы мог обосновать их пребывание вместе под жгучими лучами солнца и под дождем, пусть даже под защитой брезента.

Граница низошла рано утром в день — дату, которой никто за пределами Южного предела не помнит и не чтит. Просто необъяснимое событие, погубившее ориентировочно две тысячи человек на кораблях, в самолетах, на земле. Как учесть в терруаре призраков? Усиливают ли они вкус или делают вещи сухими, мучнистыми, несовместимыми? Контроль ощутил во рту горечь.

* * *

Если терруар означает консолидацию, тогда вход через границу в Зону Икс — высочайшая консолидация. Это еще и высочайший секрет — настолько, что визуальные материалы об этой точке входа не предоставляют никому. Пока там не побываешь, не посмотришь на нее, никогда не испытаешь этого. И если вглядываешься сквозь неистовство грозы, с полными грязи туфлями, под одним-единственным зонтиком на троих, это делу отнюдь не способствует.

Они стояли, вымокшие и продрогшие, у конца тропинки, вьющейся от казарм по гребню над гигантской карстовой воронкой, а потом по более прочному грунту. Они смотрели на правый бок высокой, прочной красной рамы из дерева, обозначавшей местоположение, ширину и высоту лежащего за ней входа. Тропа протянулась параллельно линии, прочерченной краской и постоянно обновляемой, которая давала знать, что граница лежит в пятнадцати футах дальше. Если пройти на десять футов за черту, лазеры замаскированной системы безопасности тебя поджарят. Но в остальном армия старалась оказывать минимальное воздействие: никто не знает, что может изменить тер-руар.

Испытываемый Контролем ужас усугубляли рогатки молний, раскалывающие небо, и гром, звучавший так, будто великан в дурном настроении крушил деревья в щепу. И все же они уцелели: Чейни держал полосатый сине-белый зонт, полностью вытянув руку к небу, а Контроль и Уитби сгрудились вокруг него, пытаясь синхронно шаркать по узкой тропке, не спотыкаясь. И все было тщетно под косым ливнем.

— Сбоку вход не виден, — громким голосом сообщил Чейни, лицо его сбоку испещрили кусочки листьев и брызги грязи. — Но скоро вы его увидите. Тропа заворачивает, чтобы зайти к нему в лоб.

— А он не излучает свет? — Контроль щелчком сбил в сторону нечто рыжее с шестью ногами, взбиравшееся по его штанине.

— Да, но с этой стороны его не видно. Сбоку его будто и нет вовсе.

— Он двадцать футов в высоту и двенадцать в ширину, — добавил Уитби.

— Или, как я сказал, шестьдесят кроликов высотой и тридцать шесть кроликов шириной, — подхватил Чейни.

Контроль в приступе великодушия посмеялся над этим, что, как ему показалось, на миг озарило черты Чейни счастьем, хоть в такой слякоти и круговерти толком и не разберешь.

Весь район чем-то напоминал склеп, даже в ливень. Особенно потому, что проливной дождь резко обрывался на границе, хотя ландшафт продолжался без разрыва. Контроль почему-то предполагал увидеть подобие рассогласования, как на плохо выровненных страницах разворота в рекламном проспекте мебели. Но вместо того все выглядело так, будто они шлепают по грязи в огромном террариуме или теплице с невидимым стеклом, сквозь которое заглядывает солнечный день в окружающем пейзаже.

Они добрались до самого конца среди буйства пышной флоры и внушающего тревогу изобилия пернатых и насекомых, с виднеющейся сквозь пелену ливня ланью на полпути. Здесь уровни токсичности соответствовали наблюдающимся внутри Зоны Икс — то бишь нуль, ни шиша, ничегошеньки. Сю сказала во время совещания что-то о натяжках в терминологии, а он ответил в звенящей тишине: «Натяжках вроде слова «граница»?» Отступая вспять от лишения членов экспедиции имен: что, если при наращивании личности и прочих деталей вокруг одной лишь функции возникает иная картина?

Прочавкав по грязи еще пару минут, они обогнули поворот и резко остановились перед деревянной конструкцией.

Контроль не ожидал тут никаких красот, но это было прекрасно.

За красной деревянной рамой он узрел примерно прямоугольное пространство, в котором клубился искристый, ищущий белый свет — свет, дребезжащий и брезжащий и вечно кажущийся на грани угасания, но никогда не угасающий… в нем угадывалось некое спиральное коловращение, непрерывное накручивание самого на себя. Если быстро поморгать, почти возникало впечатление, что свет состоит из восьми или десяти стремительно кружащихся спиц, но это было лишь иллюзией.

Свет этот не походил ни на что виденное Контролем прежде. Он не был ни резким, ни мягким. Не был он и эфемерным, словно феерическое блистание из скверных мультиков. Не был он пригашенным светом торгашей, фокусников и всяких прочих, стремящихся подчеркнуть свет с помощью теней. Ему недоставало кристальности все проявляющего света собора-хранилища, но он не был и тусклым, мутным или масляным, не подходя ни под какое описание, приходившее в этот момент в голову. Контроль представил, как пытается рассказать о нем отцу, но вообще-то на самом деле как раз отец мог бы описать ему качество этого света.

— Хотя коридор так высок и широк, нужно ползти через него по-пластунски с рюкзаком как можно ближе к середине. Как можно дальше от боков, — подтвердил Чейни то, что Контроль уже читал в сводках. Как кошки с техническим скотчем на спинах, стелющиеся вперед на брюхе. — Что бы вы там ни чувствовали по поводу замкнутых или открытых пространств, там будет не по себе, потому что одновременно чувствуешь, словно продвигаешься по просторному открытому полю и пребываешь на узеньком гребне над пропастью без перил и можешь свалиться в любую секунду. Так что в одно и то же время пребываешь и в стесненном, и в бескрайнем просторе. Это одна из причин, почему мы погружаем членов экспедиции в гипнотический транс.

Не говоря уж о том — а Чейни как раз и не говорил, — что руководитель экспедиции в любом случае должен вынести эти переживания без помощи психологической обработки и гипноза, и некоторых из них внутри посетили странные видения. «Это было как пребывание в одном из этих аквариумов, где вода над головой, но сумрачнее, так что я не мог толком сказать, что там плавает. А может, сумрачной была не вода, а существа». «Я видел созвездия, и все было близко и далеко в одно и то же время». «Там была обширная равнина, как в тех местах, где я росла, и она все расширялась и расширялась, пока мне не пришлось уставиться в землю, потому что у меня возникло ощущение, что я наполняюсь, пока не лопну». И все это могло запросто разыгрываться только в умах у самих субъектов.

Да и длина перехода не соответствовала ширине невидимой границы. Некоторые отчеты вернувшихся экспедиций указывали, что переход петляет, в то время как другие описывали его как прямолинейный. Суть в том, что он видоизменяется, и время прохода по нему в Зону Икс оценить можно разве что в рамках приблизительного параметра «в норме» от трех до десяти часов. Из-за этого одно из первоначальных опасений Центра даже заключалось в том, что точка входа может вообще исчезнуть, хотя прочие мнения расходились. В досье, касающихся границы, Контроль отыскал относящуюся к делу цитату Джеймса Лаури: «…дверь, когда я ее увидел, выглядела так, будто была там всегда и будет всегда, даже если никакой Зоны Икс не будет».

Очевидно, директриса считала, что граница надвигается, но никаких свидетельств в пользу этой точки зрения не обнаружилось. Утвердительная пометка в досье со стороны неких верховных инстанций сопровождалась комментарием, что директриса, наверное, просто пыталась привлечь внимание и средства к «умирающему агентству». Теперь же, узрев вход, Контроль озадачился, как кто-либо мог понять, что значит «надвигается».

— Не смотрите на него напрямую слишком долго, — посоветовал Уитби. — Он вроде как втягивает.

— Постараюсь, — отозвался Контроль. Но слишком поздно, единственное утешение, что если он тронется туда, Уитби или Чейни его остановят. Или лазеры.

Коловращение света расстроило его попытки увидеть мысленным взором биолога. Он не мог поставить ее рядом с собой, последовать за тремя другими членами двенадцатой экспедиции в этот свет. Тогда, к моменту прибытия на это место, она уже пребывала под действием гипноза. Лингвист должна уже была покинуть экспедицию. Должно было остаться только четверо из них, готовых проползти с рюкзаками через этот невозможный свет. Только директриса должна была видеть это ясным взором. Если бы он продрался сквозь ее каракули, если бы раскопал наслоения и добрался до ее сердцевины… смог бы он вернуться сюда и реконструировать ее мысли, ее чувства в тот самый момент?

— А как члены последней одиннадцатой и первой двенадцатой выбрались из Зоны Икс, оставшись незамеченными? — спросил Контроль у Чейни.

— Должна быть другая точка выхода, которую мы пока не сумели найти.

Объект, даже наблюдаемый, сотрудничать по-прежнему не желает. Контролю привиделся отец в кухне, когда ему было четырнадцать, сующий подгнивший фрукт на дно стакана, а затем венчающий его бумажным фунтиком, чтобы устроить ловушку для залетевших в дом плодовых мушек.

— Почему же мы видим коридор? — поинтересовался Контроль.

— Не совсем понимаю, что вы имеете в виду, — ответил Чейни.

— Раз он виден, значит, так и задумано, чтобы мы его видели. — Ошеломительная мысль: а что могло бы выйти в мир через коридор двадцать футов высотой и двенадцать футов шириной?

Чейни на секунду втянул щеку, пососал ее и неохотно признал:

— Это гипотеза. Это определенно гипотеза, вполне приемлемая. Ничего не могу сказать против.

Так они стояли долго, теряя время, но не признавая этого, не замечая дождя. Уитби держался в стороне, позволяя дождю поливать себя, пренебрегая зонтом. Сзади до них между раскатов грома доносилось резкое журчание воды в ручьях, с бульканьем устремляющейся в карстовую воронку по ту сторону гребня. А впереди — ясность безоблачного летнего дня.

Пока Контроль старался глядеть сквозь этот искрящийся, пляшущий свет.

 

010: ЧЕТВЕРТАЯ БРЕШЬ

Терруар просочился в его мысли снова, когда под конец дня, просыхая, он получил стенограммы утреннего сеанса с биологом, и калейдоскоп образов путешествия к границе замелькал у него в голове. Он только что неохотно снова бросил мышь в мусор и репатриировал растение в соборохранилище. Потребовалось волевое усилие, чтобы совершить это и захлопнуть дверь перед фантасмагорической проповедью, нацарапанной на стене. Ему было не по нутру вовлекаться в суеверия, но остались сомнения, что он совершил ошибку — что директриса оставила и мышь, и растение в ящике стола не без причины, в качестве диковинной защиты от… чего?

Он до сих пор не постигал, как ему удалось провести интернет-поиск упомянутой Кукушкой улитки ксенофоры, показавший, что она почти дословно цитировала старинную любительскую книгу «пастора-натуралиста». Нечто попавшееся ей на глаза в колледже со всеми ассоциативными воспоминаниями, которые это может извлечь. Контроль не считал, что это имеет какое-то значение, не считая очевидного: биолог сравнивала его с неуклюжей улиткой.

Затем пролистал стенограмму, в чем нашел своеобразное утешение. В какой-то момент во время сеанса, забрасывая удочку наугад, Контроль сделал разворот прочь и от башни, и от маяка, обратно к месту, где ее нашли.

В: Что вы потеряли на пустой стоянке?

А что, если — размышлял он за своим столом, по-прежнему игнорируя подмокшие страницы в выдвижном ящике рядом, — пустующая стоянка — терруар, связанный с терруаром, представляющим собой Зону Икс? Что, если некая консолидация личности и места означает нечто большее, нежели просто возвращение домой? Нужно ли заказывать полные исторические раскопки заброшенной стоянки? А как быть с двумя другими — антропологом и топографом? Увязнув в тайнах Южного предела, он не сможет выкроить время, чтобы разузнать о них. Контроль ощутил скупую благодарность к Грейс, упростившей его работу, отослав их прочь.

Тем временем биолог на странице отвечала на его вопрос.

О: Потеряла? Типа чего? Четки с распятьем? Исповедь?

В: Нет.

О: Ну, почему бы вам не сказать, что, по-вашему, я могла там потерять?

В: Хорошие манеры?

Этим он заслужил смешок, хоть и язвительный, а затем долгий, усталый вздох, словно исторгший из ее легких весь воздух.

О: Я же вам говорила, ничего там не случилось. Я пришла в себя, словно после бесконечного сна. А затем меня подобрали.

В: А вам снились сны? Я имею в виду теперь?

О: А какой смысл?

В: Что вы хотите сказать?

О: Мне просто снилось, что я не здесь.

В: Хотите послушать мои сны?

Он не знал, почему сказал это ей. Он сам не знал, что говорил. Сказал бы он ей о бесконечном падении в залив, в глотки левиафанов?

К его изумлению, она сказала: И что же вам снилось, Джон? Поведайте.

Она впервые назвала его по имени, и он попытался внушить себе отвращение к искре, прошившей его от этого. Джон. Она поставила ноги на сиденье, так что теперь обнимала колени, глядя на него чуть ли не проказливо.

Порой надо перестраивать собственную стратегию, что-то отдавать, чтобы что-то получить. Так что он поведал ей свой сон, хоть и не без настороженного смущения, уповая, что Грейс не увидит этого в официальных документах, не пустит каким-нибудь образом в ход против него. Но Контроль считал, что если бы соврал, если бы что-нибудь выдумал, то Кукушка поняла бы, что пока он пытается интерпретировать ее высказывания, она все это время перерабатывает его.

Даже задавая вопросы, он непрерывно кровоточил данными. Ему вдруг привиделась информация, парящая сбоку у него в голове в виде пикселизованного кроваво-красного тумана. Вот мои родственники. Вот моя бывшая подружка. Мой отец был скульптором. Моя мать — шпионка.

Но и она во время беседы на миг смягчилась.

О: Я пришла в себя на пустынной стоянке и подумала, что я мертва. Подумала, может, я в чистилище, хотя и не верю в загробную жизнь. Но было тихо и так пусто… так что я ждала там, боясь уйти, боясь, что должна находиться там по какой-то причине. Сомневаясь, что хочу знать что-либо еще. А потом за мной приехала полиция, а после этого Южный предел. Но я все еще считала, что жива не на самом деле.

Что, если биолог только нынче утром решила, что жива, а не мертва? Вероятно, именно этим и объясняется перемена в ее настроении.

Закончив чтение, он чувствовал, что Кукушка все еще смотрит на него, не опуская взгляда, удерживая его на месте — или он позволил ей сделать это. Почему бы то ни было.

На обратном пути от границы на Контроля, Уитби и Чейни, вероятно, перегруженных контрастами между солнцем-жарой и дождем-холодом, снизошло молчание. Но оно казалось Контролю дружеским молчанием прошедших общее испытание, словно он был без спроса посвящен в члены эксклюзивного клуба. К этому чувству он отнесся настороженно: это пространство, где тени заползают туда, куда не должны, где люди соглашаются на вещи, с которыми вообще-то не согласны, верят, что у них единые цель и намерения. Однажды в таком же пространстве коллега-агент назвал его «земелей», отпустив бесцеремонный комментарий, что он «не походит на обычных латиносов».

Когда они были где-то в миле от Южного предела, Чейни заметил — слишком уж мимоходом:

— Знаете ли, ходят слухи насчет бывшей директрисы и границы.

— Да?

Ну вот, началось. Вот как утеха ведет к выходу за рамки или некоему полуоткровению о том, что следовало держать под спудом.

— Что однажды она пересекла границу в одиночку, — проронил Чейни, устремив взгляд вдаль. Даже Уитби будто бы хотел дистанцироваться от этого заявления, подавшись на сиденье вперед, продолжая вести машину. — Только слухи, — добавил Чейни. — Понятия не имею, правда ли это.

Но Контролю не было до того дела, несмотря на лицемерную оговорку. Правда Чейни явно не волновала, или он уже знал, что это правда, и хотел пустить Контроля по следу.

— А этот слух не уточняет, когда это могло произойти? — осведомился Контроль.

— Прямо перед последней одиннадцатой экспедицией.

Часть его сознания хотела выложить это заместительнице директора и поглядеть, что ей может или не может быть известно. Другая же считала, что это непродуманная идея. Так что он принялся обдумывать сведения, гадая, почему Чейни скормил их ему, тем паче в присутствии Уитби. Означает ли это, что Уитби хватит духу, несмотря на доказательства обратного, умолчать об этом, даже когда Грейс захочет, чтобы он выложил все как на духу?

— А вы когда-нибудь бывали за границей, Чейни?

Фырканье, как взрыв:

— Нет. Вы с ума сошли? Нет.

На стоянке в конце дня Контроль сидел за рулем с ключами в зажигании, посвятив минутку декомпрессии. Дождь прошел, оставив маслянистые лужи и подобие зеленого лоска на траве и деревьях. Остался только лиловый электромобиль Уитби, под углом расположившийся на двух парковочных местах, словно заброшенный туда прибоем.

Пора звонить Голосу, чтобы подать рапорт. Лучше покончить с этим сразу, чем позволить работе перетечь на вечер.

Телефон звонил и звонил.

Наконец Голос ответил:

— Да, что? — словно Контроль позвонил в неподходящий момент.

Он намеревался поинтересоваться тайным пересечением границы директрисой, но интонации Голоса выбили его из колеи. И вместо того Контроль начал с растения и мыши.

Моргнул раз, другой, третий. Пока они говорили, он кое-что заметил. Мелочь, но она все же вывела его из равновесия. С внутренней стороны ветрового стекла обнаружился раздавленный москит, и Контроль понятия не имел, как тот сюда попал, зная, что утром его не было, и не помня, чтобы шлепал москитов. Параноидальная мысль: недогляд со стороны того, кто обыскивал машину… или кто-то хотел, чтобы он знал, что находится под наблюдением?

Не в силах перестать таращиться на москита, распылив внимание, Контроль поймал себя на вихляниях в беседе с Голосом. Почти как восходящие потоки, толкающие самолет вперед-вверх, пока сидящий внутри, пристегнутый к креслу пассажир — он сам — терзается тревогой. Или словно смотришь телепередачу по кабельному, где канал сбоит, перебрасывая его на пять секунд вперед каждые пару минут. И все же беседа возобновилась с того места, где прервалась.

Голос говорил грубее обычного:

— Я раздобуду вам побольше информации — и не тревожьтесь, я все еще работаю над ситуацией чертовой заместительницы директора. Позвоните мне завтра.

Ему в голову закрался нелепый образ заместительницы директора, крадущейся на стоянку, пока он находится на границе, вскрывающей замок, копающейся у него в бардачке и по-садистски расквашивающей москита.

— Не знаю, хорошая ли это мысль на данном этапе насчет Грейс, — заметил Контроль. — Может, было бы лучше…

Но Голос уже дал отбой, оставив Контроля гадать, как это так быстро стемнело.

Контроль созерцал запутанную геометрию крови и деликатных конечностей, не в силах отвести взгляд от москита. Он собирался сказать Голосу что-то еще, но забыл из-за москита, и теперь придется ждать до завтра.

Может, он прихлопнул москита рефлекторно и не помнит об этом? Маловероятно. Что ж, просто на случай, если это не он, надо оставить проклятую букашку на месте вкупе с пятнышком крови. Это может послужить ответным посланием. Со временем.

 

011: ШЕСТАЯ БРЕШЬ

Дома на ступеньках ждал Чорри. Контроль впустил его внутрь, положил ему кошачьих консервов, купленных в магазине вместе с куриным сэндвичем, поел на кухне, хотя от трапезы Чорри так и разило жирной лососиной. Смотрел, как кот уплетает за обе щеки, но мыслями пребывал где-то далеко, сосредоточившись на том, что считал неудачами дня. Ощущение было такое, будто все пасы подал мимо и тренер старших классов орет на него. Стена за дверью его отбросила. Стена и совещание отняли слишком много времени. Даже поездка к границе ситуацию не наладила, а просто стабилизировала, в то же время открыв новые направления расследования. По возвращении идея, что директриса побывала за границей до двенадцатой экспедиции, принялась изводить его. Чейни, во время поездки к границе: «Я и понятия не имел, что директриса была настолько с нами согласна, знаете? Или у нее был собственный советник, или какой-то другой совет вкупе с Грейс. Или я совсем не разбираюсь в людях. Что, пожалуй, возможно».

Контроль полез в сумку за своими заметками о поездке к границе и был шокирован, обнаружив там три мобильника вместо двух: элегантный, для общения с Голосом, другой для обычного рабочего пользования и третий, более громоздкий. Нахмурившись, Контроль извлек все три. Третий оказался старым, неработоспособным телефоном из директорского стола. Контроль воззрился на него. Как он туда попал? Не Грейс ли его туда положила? Аппарат выглядел как старый черный жук — твердый, побитый пластиковый корпус немного смахивал на панцирь. Грейс не могла этого сделать. Должно быть, все-таки оставила его в кабинете, а Контроль по рассеянности прихватил. Но тогда почему он не заметил его на стоянке, закончив разговор с Голосом?

Он положил телефон на кухонную стойку, бросив на него настороженный взгляд-другой, прежде чем устроиться в гостиной. Что же он упустил?

Не в силах сподвигнуть себя на пробежку, включил телевизор. И вскоре на него обрушилась вереница ре-алити-шоу, новостей об очередной школьной бойне, а какой-то комментатор надрывался на отборочном матче Лиги современных боевых искусств. Поколебался между кулинарным шоу и детективом, двумя из своих любимых жанров, потому что позволяют не думать, прежде чем остановиться на детективе, а кот мурлыкал на коленях, как разогревающийся двигатель.

Глядя в экран, он вспомнил лекцию профессора эн-вироники на втором курсе колледжа. Суть сводилась к тому, что учреждения, даже отдельные департаменты в правительствах, — железобетонные воплощения не просто идей или мнений, но еще и позиций и эмоций. Вроде ненависти или сочувствия, утверждений типа «иммигранты должны выучить английский или никакие они не граждане» или «все душевнобольные пациенты заслуживают нашего уважения». Что в механизме, к примеру, агентства, можно не без усилия открыть не только стоящую за ним абстрактную мысль, но и конкретные эмоции. Южный предел был основан, чтобы исследовать (и сдерживать) Зону Икс, и все же, несмотря на все признаки и символы этой миссии — все беседы, досье, сводки и анализы, — в агентстве существовали и некоторые другие эмоции или позиции. Контроля огорчало, что он никак не может уяснить суть, словно ему недостает еще одного чувства — или чувствительности. И однако, как сказала Грейс, как только он слишком обживется в Южном пределе, как только закуклится в его пенатах, то из-за чрезмерного погружения в тему тоже не сможет этого постичь.

В ту ночь он спал без сновидений. Помнил, как задолго до рассвета его разбудило что-то мелкое, пробиравшееся по крыше конвульсивными рывками, но вскоре оно двигаться перестало. Чтобы разбудить кота, этого оказалось недостаточно.

 

012: РАЗБОРКА ЗАВАЛОВ

Утром, вернувшись на работу, он обнаружил, что одна люминесцентная трубка в кабинете перегорела, поубавив света. В частности, кресло и стол Контроля окутывало подобие полумрака. Он переставил лампу из книжных шкафов, установив ее на полке так, чтобы она была нацелена на стол слева. Чтобы яснее увидеть, что Уитби исполнил свою угрозу, оставив на столе толстый, несколько потрепанный документ, озаглавленный «Терруар и Зона Икс: Всесторонний подход». Что-то в ржавчине на массивной скрепке, впившейся в титульную страницу, желтизне машинописных страниц, рукописных пометках разноцветными чернилами, а может, вырванных и вклеенных скотчем иллюстрациях отбивало у него желание лезть в эту конкретную кроличью нору. Обождет своей очереди, что в данной ситуации может означать «на следующей неделе». Ему предстоял очередной сеанс с биологом, а также встреча с Грейс по поводу его рекомендаций касательно агентства, а затем, в пятницу, назначен просмотр видео из первой экспедиции. Среди прочих насущных дел…

Контроль открыл дверь со спрятанными за ней словами. Сделал ряд фотографий. А затем с помощью белой краски и кисти, позаимствованных в хозблоке, тщательно закрасил все до последнего слова, до мельчайшей детали карты. Грейс и остальные обойдутся без мемориала, потому что он не смог бы жить, чувствуя неослабное давление этих слов, пульсирующих за дверью. То же и с отметками роста — если это рост. Два слоя, три, пока не осталась лишь тень, хотя отметки роста, сделанные другим маркером, по-прежнему проглядывали сквозь краску. Если это отметки роста, то между замерами директриса выросла на четверть дюйма, если только во второй раз она не была на каблуках.

Покончив с побелкой, Контроль выставил две фигурки из шахмат, вырезанных отцом, чтобы заменить ими устраненные талисманы — растение и мышь. Крохотный красный петух и лунно-голубая коза из серии, озаглавленной просто «Ми Фамилия». Петух носил имя одного из дядьев Контроля, а коза — тети. У папы были фотографии времен его юности, как он играет на заднем дворе с друзьями и кузенами в окружении кур и коз, а сад простирается за пределы видимости вдоль деревянного забора. Но Контроль помнил лишь отцовских кур — то ли традиционных, то ли наследственных. Отец содержал их в роскоши, каждую наделив именем, и никогда их не резал. «Вассальные куры», как Контроль поддразнивал отца.

Шахматы стали для него коньком, потому что это хобби он мог разделить с отцом во время сеансов химиотерапии и потому что отец погружался в раздумья и тревожился, когда Контроля с ним в палате не было. Они оба заболели этой игрой, пока рак не взял свое, и хотя играли оба посредственно, зато с наслаждением. Но телесные недомогания отца подстегивали его интеллектуальную деградацию, так что и этого варианта не осталось. Книги как спасение от скуки телевизора? Нет, потому что закладка стала разделителем между двумя морями непрочитанных слов. Но с напоминанием, чей сейчас ход, шахматы остались неким напоминанием о своем прошлом, когда под конец мысли у отца уже путались.

Контроль насильно превратил папины резные поделки в шахматные фигуры: они представляли собой пеструю — и в переносном, и в буквальном смысле — компанию, не очень-то соотносившуюся со своим предназначением, потому что были переинтерпрети-рованы дважды — в первый раз из людей в животных, а затем в шахматные фигуры. Но Контроль заиграл лучше, его интерес к игре усилился, потому что абстракции сменились чем-то реальным, и результаты, хоть и комичные, казались более существенными. Ход «Абуэла съедает слона» заставлял хихикать обоих. «Кузен Умберто берет Ла Собрину Мерседес».

Теперь эти резные фигурки помогут ему. Контроль поставил петуха на дальний левый угол стола, а козу — на правый, причем петух обращен прочь, а коза смотрит на Контроля. К каждой он приклеил почти невидимую нано-видеокамеру, ведущую беспроводную трансляцию ему на телефон и ноутбук. Так он обезопасит по крайней мере хоть кабинет, сделает его своим бастионом, устранив все неизвестные и заместив их тем, с чем ему будет комфортно. Кто знает, что еще может обнаружиться?

И наконец развяжет себе руки, чтобы вникнуть в записки директрисы.

* * *

Преамбула к чтению записок директрисы в изрядной степени напоминала ритуал весенней генеральной уборки. Он убрал из кабинета все кресла и стулья, кроме собственного, выставив их в коридор, где они очень кстати взяли на себя роль баррикады, ограждающей от донимавших его людей. Затем начал громоздить стопки посреди пола, стараясь игнорировать сомнительные пятна на ковре. Кофе? Кровь? Соус? Кошачья блевотина? Ясное дело, уборщику со товарищи доступ в кабинет директора возбранялся уже давненько. Ему представилось, как Грейс приказывает оставить кабинет как есть, почти так же, как родители убитых детей в сериалах про копов не позволяют проникнуть в священные пределы спален своих усопших чад даже пылинке. Грейс держала кабинет под замком до самого его прибытия, цепляясь за запасной ключ, и все же Контроль сомневался, что она покажется в объективах его камер наблюдения.

Так что он уселся на табурет и запустил на ноутбуке воспроизведение музыки своего любимого неоклассического композитора, позволив ей заполнить комнату, создавая из хаоса некое подобие порядка. Не проскочу ни шага, дедушка, хоть и подскакиваю на каждом шагу. Он уже получил нынче утром документы от Грейс — доставленные сторонней секретаршей во избежание их общения между собой. В папке содержался подробнейший перечень всех докладных записок и отчетов директрисы — с которыми он сравнит все каракули и фрагменты до единого. «Инвентарный список», как назвал его Контроль про себя. Подумывал, не попросить ли Уитби рассортировать записки, но по каждой позиции уровень допуска колебался от «Секретно» через «Совершенно секретно» до «Хер знает, что за секрет», как волатильный фондовый рынок фьючерсов.

Название, присвоенное папке Грейс, было чересчур функционально: ДОКУМЕНТЫ ДИРЕКТОРА — DMP ПРИКАЗОВ, ДОКЛАДНЫХ ЗАПИСОК И ОТЧЕТОВ. Под «DMP» подразумевалась проприетарная система формирования и обработки изображений, которую Южный предел оплатил и установил в девяностых. Контроль выдал бы что-нибудь полаконичнее, вроде ДОКУМЕНТЫ ДИРЕКТРИСЫ, или повыразительнее, наподобие ПРЕДАНИЯ ЗАБЫТОГО АГЕНТСТВА или ДОСЬЕ ЗОНЫ ИКС.

Стопки надо упорядочить по темам, чтобы они хоть приблизительно соответствовали DMP Грейс: граница, маяк, башня, остров, базовый лагерь, естественная история, неестественная история, общая история, неизвестное. Он также решил сделать стопку «несущественное», хотя то, что показалось несущественным ему, может для кого-то еще оказаться Розеттским камнем — буде таковой камень, пусть даже в виде гальки, когда-либо существовал среди всего этого хлама.

Он нашел себе комфортное место, комфортную задачу, знакомую, как епитимья в периоды позора и понижения, и мог погрузиться в нее почти так же самозабвенно и бездумно, как в мытье посуды после обеда или застилание постели по утрам.

С той только принципиальной разницей, что эти штабеля отчасти смахивали на наслоения грязи, принесенной на ботинках с улицы. Бывшая директриса превратила его в городского земледельца нового типа, возводящего компостные кучи из засекреченных материалов, побывавших в широком свете, где они приобрели богатую предысторию. Часть сырья предоставили дубы и магнолии в виде листьев, образовавших толстый слой мульчи.

Закусочная, где Контроль завтракал, предоставила несколько писчих чеков, как и круглосуточный магазин, где она, очевидно, закупалась в самое разное время суток. Предметы в чеках значились вразнобой, не очень напоминая форменный поход за продуктами. То рулон бумажных полотенец, то фруктовый сок и хлопья для завтрака, то хот-доги, кварта обезжиренного молока и поздравительная открытка. Салфетки, чеки и рекламные буклеты из барбекю-бара в ее городке Бликерсвилле фигурировали в изрядном числе, раздразнив у Контроля аппетит к ребрышкам. Бликерс-вилль всего в четверти часа езды от Южного предела, прямиком рядом с шоссе, ведущим в Хедли. По словам Грейс, из ее тамошнего дома начисто выгребли все мало-мальски касающееся Южного предела, а каталогизированные результаты были приведены в специальном разделе ДОМ ДИРЕКТОРА папки DMP.

Паническая мысль примерно через час: а что, если с виду случайные поверхности, на которых директриса делала свои записи, имеют значение? Что, если слова несут не все послание, точь-в-точь как полоумная проповедь смотрителя маяка — отнюдь не вся история? На ум тут же пришло соборохранилище, и, хотя это казалось неправдоподобным, он в приступе паранойи задумался, не происходят ли некоторые листья из Зоны Икс, но потом отверг эту мысль как спекулятивную и контрпродуктивную.

Нет, обширный ассортимент текстур директрисы показал «лишь», что она была поглощена своей задачей, словно сгорала от нетерпения записать наблюдения в ту же секунду, не желая ни забыть их, ни позволить внутреннему редактору прервать поиски понимания. Или чтобы никакой хакер не подглядел внутренние механизмы ее рассудка, дистиллированные до DMP или еще как-нибудь.

В результате ему пришлось не только сортировать груды первичных «документов», но и бессистемную хронику жизни директрисы и ее скитания по миру за пределами зданий Южного предела. Это помогло, потому из официальных документов он добыл лишь клочья и ошметки — либо в силу вмешательства Грейс, либо потому, что сама директриса ухитрилась отсеять их до лапидарности. Он знал, что ее родители развелись, что она росла с отцом на Среднем Западе, что мать ее умерла. Что директриса прошла изнурительную программу в Центре, а затем добровольцем вызвалась на Южный предел, должно быть, тогда казавшийся более привлекательным. Если бы Контроль пытался выстроить истинный Терруарный Образ директрисы — ее мотивы и арсенал знаний, — ему бы пришлось сделать копии всего подряд и воссоздать все наслоения прочих категорий.

Она была подписана на кабельный телегид, а также на ряд журналов по культуре и искусству, судя не только по выдранным из них страницам, но и по бланкам подписки. В какой-то момент она задолжала стоматологу 72 доллара 12 центов за гигиеническую чистку, не покрываемую ее страховкой, ничуть не волнуясь, кто об этом может узнать. Получала открытки на день рождения от тети, но то ли не испытывала по их поводу сантиментов, то ли была не так уж близка с этой женщиной. Любила свиные отбивные и креветки с кукурузной кашей. Любила обедать в одиночестве, но в один счет из барбекю-бара были внесены заказы двоих обедающих. Компания? Возможно, как и он, она время от время заказывала еду на вынос, чтобы запастись ленчем на завтра.

О границе в ее записках почти ничего не говорилось, но эта белая спираль, это грандиозное пространство никак не выходили у него из головы. И пока он работал, возникла странная синхрония, буквально и метафорически увязывающая воедино спираль и просверк света по небу на пространствах времени и контекста столь обширных, что пересечь их под силу лишь мысли.

Осадочные породы, скопившиеся под растением и мышью, разделить оказалось труднее всего. Некоторые страницы истончились и стали хрупкими, а обрывки бумаги и обтрепанные коллажи из листьев норовили слипнуться, еще крепче связанные прошившими их остатками прозрачных корней с малиновыми прожилками, оставленными растением. Когда Контроль кропотливо отделял страничку от странички, запах плесени, до той поры таившийся, растекся в воздухе, стал сильным и резким. Контроль старался не сравнивать его со смрадом грязных носков.

Наслоения продолжали подтверждать, что директриса любила и природу, и холодные завтраки. Освобождая картонное подтверждение покупки, вырезанное из боковины коробки хлопьев из отрубей, от дубового листка с синими разводами слов, расплывшихся до почти нечитаемых клякс, Контроль понял, что картонка никогда прежде не расторгала помолвку со своим дубовым женихом. «Просмотреть стенограммы с Х.10.С, ос. антро на площадке М», — гласила карточка. «Рекомендовать прекратить использовать черные ящики в целях психобработки», — гласил листок. Контроль поместил дубовый лист на стопку неизвестного в качестве «ценность неизвестна».

Всплыли и другие интригующие фрагменты — некоторые были запрятаны между книгами в стопках или просто впихнуты между страниц не как закладки, а скорее как будто вывели ее из себя и были наказаны уже самими словами, которые она на них нацарапала. Между страницами учебника общей биологии для колледжей, достаточно потрепанного, чтобы принадлежать самой директрисе, Контроль обнаружил докладную записку о двенадцатой экспедиции, напечатанную на настоящей бумаге, как ни странно, на матричном принтере, хотя датированную всего восемнадцатью месяцами назад.

В записке, не попавшей в DMP-досье Грейс, директриса называла топографа «человеком с сильным чувством реальности, хорошим пасующим игроком для других». Лингвистку, отсеянную в зоне предпогра-ничной подготовки, она охарактеризовала «полезной, но не требующейся; возможно, опасным добавлением, сочувствующей, но ограниченной личностью, способной отвлекать внимание». Сочувствующей кому? Отвлекающей внимание от чего? И желательное это отвлечение или?.. Антрополога директриса упоминала по имени, поначалу поставившему Контроля в тупик, пока он наконец не узнал его. «Хильди будет на слушании, поймет». Он какое-то время таращился на эту запись. На слушании чего? Поймет что?

Помимо досадного отсутствия контекста, записки создавали впечатление, будто директриса делает пробы для пьесы или фильма. Заметки по актерам. Команда должна быть сплоченной, но директриса была озабочена нравственным настроем и групповой динамикой куда меньше, чем… каким-то другим качеством.

Пометка касательно биолога была более пространной и заставила Контроля прямо завибрировать от дополнительных вопросов.

Не очень хороший биолог. В традиционном смысле. Больше сопереживает среде, чем людям. Забывает причины, почему пошла, кто платит ей зарплату. Но включается до чрезвычайной степени. Будет знать Зону Икс лучше меня чуть ли не с первой секунды, как туда ступит. Опыт в сходной обстановке. Самодостаточна. Не обременена. Связь через мужа. Чем она будет в Зоне Икс? Сигналом? Фальшфейром? Или невидимкой? Использовать.

Тут же вспомнилась еще одна записка, найденная поблизости, во второй из брошюрок тоненькой трилогии по ксенобиологии: «био: подв зараж ТА?» Наилучшая догадка — почти навскидку: биолог подвергалась заражению топографической аномалией. Но без даты он даже не мог питать уверенности, что это относится к той же самой экспедиции. Аналогично, когда «Утаить от Л» и «Л сказал нет — неудивительно» было написано на двух отдельных обрывках, и означает ли «Л» Лаури или каким-то эзотерическим и невероятным образом означает «смотритель маяка»?

Он решил дать всему этому устояться, зная, что надо проявлять терпение. Записок было много, уйма страниц в DMP-досье Грейс, однако пока ничего о предварительном путешествии директрисы через границу. Но он уже начал улавливать подспудные тенденции, находя теперь в терруарной теории Уитби кое-что, относящееся скорее к Южному пределу, чем к Зоне Икс, быть может, вылепленное одним-един-ственным рассудком. Идею, что дисфункциональная мысль может укорениться в вакууме — индивидуальная, анонимная и бесплотная, как дух, непостижимая, потому что, особенно поначалу, не взаимодействует с другими людьми. Потому что все более и более в современную интернет-эпоху натыкаешься на изолированные проявления умственного вируса или червя: самопромытые мозги, купающиеся в полученных идеологиях, снизошедших свыше, и эти идеологии могут пребывать в спячке годами, безмолвные, как смерть, пока не нанесут удар. Теперь может случиться практически что угодно, и случилось. Правительство не в состоянии расследовать каждую покупку фермером удобрений или фейерверков — оно не в состоянии даже из собственных рядов вычистить все отклоняющиеся мозги.

Во время сортировки обрывков возникла мысль, что если ты заправляешь агентством, посвященным постижению и преодолению силы, олицетворяющей смуту, и веришь, что граница надвигается, хотя бы в каком-то смысле, то можешь и отклониться от официальных протоколов. Что, если твое начальство и коллеги не согласны с твоей оценкой, ты вполне можешь измыслить альтернативный план и приступить к действиям сам по себе. Что тогда, и только тогда, ты можешь осторожно и аккуратно приняться вербовать для осуществления этого плана других, которые тебе верят или хотя бы не проявляют враждебности. Посвящая их в детали или нет. И вполне возможно, ты начнешь разрабатывать этот план на обороте товарного чека, глядя телевизор или читая журнал.

Когда пришло время отправляться на встречу с Грейс, Контроль, подняв голову, обнаружил, что совсем замуровал себя грудами бумаг и штабелями папок. Пробившись сквозь эту преграду, он потратил столько усилий, чтобы преодолеть загроможденный стульями и складным столиком дверной проем, что даже задумался, не пытался ли подсознательно оградиться от чего-то.

 

013: РЕКОМЕНДАЦИИ

Контролю хотелось вторгнуться на территорию Грейс, показать ей, что ему там комфортно, но в результате, когда он явился, она была как раз посреди нелепо оживленной беседы с Генри Сомерсом, ее секретарем-референтом на протяжении последних пяти лет.

В ожидании он пересматривал азы, ибо азы — единственное, что ему предоставили по какой бы то ни было причине. Грейс Стивенсон. Homo sapiens. Пол женский. Семья изначально из Вест-Индии. Она представитель третьего поколения в стране и старшая из трех дочерей. Родители трудились не покладая рук, чтобы все три окончили колледж, и Грейс завоевала право произнести прощальную речь на выпуск-лом, став лучшей на курсе с двумя дипломами — по политологии и истории, за чем последовало обучение в Центре. Затем во время спецоперации повредила ногу — никаких сведений, как именно, — и течение вынесло ее на берега Южного предела. Нет, неправильно. Директриса вытащила ее имя из шляпы? Чейни что-то вякал на эту тему в какой-то момент поездки к границе.

Но когда-то она питала более возвышенные амбиции, так что ж ее здесь удержало — только директриса? Потому что с самого начала своих трудов в Южном пределе Грейс Стивенсон впала в своего рода топтание на месте, а то и вообще сползание в стагнацию — персональную трясину, пожалуй, достигшую дна в облике тяжелого, затяжного развода почти восемь лет назад, с точностью до месяца совпавшего с окончанием колледжа ее сыновьями-близнецами. Год спустя она уведомила Центр о своей связи с гражданкой Панамы, дабы ее подвергли повторной проверке на предмет благонадежности, и оказалась вполне благонадежной. То есть неприятности плановые, но все равно травмирующие. Теперь ее мальчики стали врачами, а еще увековечены на фото в настольной рамке во время игры в европейский футбол. На другом фото она рука об руку с директрисой — крупная женщина такого телосложения, что не поймешь, обросла ли она жиром или мускулами. Дело было на каком-то корпоративном пикнике Южного предела — слева в кадре виднелась жаровня для барбекю, а справа на заднем плане — белая парочка в цветочных рубашках. Идея культурно-развлекательных мероприятий агентства почему-то показалась Контролю абсурдной. Оба фото уже были ему знакомы.

После развода судьба заместительницы директора стала еще теснее связана с участью директрисы, которую ей пришлось несколько раз прикрывать, если он правильно прочел между строк. Эта история закончилась с исчезновением директрисы, а Грейс достался утешительный приз — должность Пожизненного Заместителя Директора.

В результате этого и кое-чего еще Грейс Стивенсон выпестовала в душе ошеломительную враждебность по отношению к нему. В этом он ей даже сопереживал, пусть лишь отчасти — наверное, совершая ошибку. «Сопереживание — дело дохлое», — любил говаривать отец, порой осерчав от очередного столкновения с неумышленным расизмом. Если задумываешься о своих действиях — значит, что-то делаешь не так.

Когда Сомерс наконец удалился, Контроль уселся напротив Грейс, державшей распечатку списка его первых рекомендаций на вытянутой руке — не потому, что тот вонял или был неприятен чем-либо еще, а из-за своего упорного нежелания перейти на прогрессивные линзы.

Не воспримет ли она рекомендации как личный вызов? Они умышленно преждевременны, но Контроль так и задумал. Хотя лежащий перед ним шелестящий микрокассетный диктофон определенно не сулил ничего хорошего, знаменуя ее реакцию на его вторжение в ее пространство. Но Контроль отрепетировал свои ужимки и телодвижения утром перед зеркалом, только чтобы поглядеть, насколько невербальным он может быть.

Правду говоря, большинство его административно-хозяйственных рекомендаций запросто применимы к любой организации, пару лет носившейся по волнам без руля и без ветрил — или, будем великодушны, с рулем, но все-таки без ветрил. Остальное же представляло собой выстрелы наугад, вот только каждый мог угодить и в красного зверя, и в кого-то из своих. Ему хотелось, чтобы поток информации растекался во все стороны, чтобы, к примеру, лингвист Сю имела доступ к секретным сведениям прочих отделов агентства. Еще он хотел разрешить давно запрещенные сверхурочные и работу в вечерние и ночные часы, раз уж электричество в здании все равно приходится держать включенным двадцать четыре часа в сутки. Он заметил, что большинство сотрудников норовят улизнуть пораньше.

Некоторые другие вещи были и вовсе ненужными, но, если повезет, Грейс потратит и время, и силы, чтобы оспорить их у него.

— Проворно, — наконец заявила она, отшвыривая листок к нему через стол. Тот скользнул ему на колени, прежде чем Контроль успел его поймать.

— Я сделал свое домашнее задание, — ответствовал Контроль. Что бы это ни означало.

— Примерный школьник. Круглый отличник.

— Первое, — наполовину согласился Контроль, не питая уверенности, что ему по нраву ее интонации.

Грейс изобразила блеклую улыбку:

— Позвольте перейти к сути. Некто встрял на этой неделе в мой доступ к Центру — вынюхивая и прощупывая. Но тот, кто этим занимался, напортачил — или клика, стоявшая за этим, не обладает достаточным влиянием.

— Не пойму, о чем это вы, — изрек Контроль, но его невербальные ужимки изумленно ужались вместе с ним, несмотря ни на какие усилия.

Фракция. Несмотря на его мечту о том, что Голос причастен к тайным операциям, ему и в голову не приходило, что мать может возглавлять фракцию, что автоматически подвело его к мысли об истинных теневых операциях — вкупе с оппозицией. Его малость оглушило понимание, что Центр может быть настолько фрагментирован. Так насколько же слоновьими, носорожьими плясками оказались старания Голоса в ответ на запрос Контроля? И для чего Грейс использует свои контакты, когда не обращает их против него?

Отвращение во взгляде Грейс поведало ему, что она думает о его ответе.

— Тогда в данном случае, Джон Родригес, у меня нет комментариев по поводу ваших рекомендаций, не считая того, что я начну проводить их в жизнь с самой мучительной медлительностью, на какую только сподоблюсь. Вы увидите воплощение пары-тройки из них… скажем, «купить новое средство для мытья полов» уже в следующем квартале. Может быть.

И снова ему привиделось, как Грейс умыкает биолога прочь. Ему привиделось множество покушений на обоюдное уничтожение, пока много лет спустя они не продолжат сражение где-то в заоблачных высях, оседлав два окровавленных обширных эскалатора.

Одеревенелый кивок Контроля — угрюмое признание поражения — был вовсе не той ужимкой, которую он надеялся пустить в ход.

Но она еще не закончила. Со сверкающим взором открыла ящик стола и извлекла перламутровую шкатулку.

— Вы знаете, что это такое?

— Шкатулка для драгоценностей? — озадаченно отозвался Контроль, окончательно перейдя в оборону.

— Это ларчик, полный обвинений, — ответила Грейс, протягивая ему, как дар. Сей шкатулкой низвожу тебя в ничто.

— Что еще за ларчик обвинений? — хотя знать ему этого и не хотелось.

Бархатная утроба разверзлась, с лязгом и серебряным перезвоном горсть жучков, слишком уж знакомых Контролю, заскакала по столу в его сторону. Большинство остановилось, не докатившись до края, но парочка вслед за листком слетела ему на колени. Аромат тухлого меда снова усилился.

— Это ларчик обвинений.

Он попытался парировать, хоть и понимая, сколь немощно:

— Я вижу тут лишь одно обвинение, повторенное много раз.

— Я его еще не опорожнила.

— А не хотите ли опорожнить теперь?

— Пока нет, — покачала она головой. — Но опорожню, если вы и дальше будете встревать между мной и Центром. И можете забрать своих шпиков с собой.

Стоит ли соврать? Это поставило бы крест на задаче донести весть.

— С чего бы мне вас прослушивать? — всем видом ставя крест на своей невинности, хотя негодование всколыхнулось в нем столь же пылко, как если бы он действительно был невинен.

Потому что в каком-то смысле так оно и было: действие порождает противодействие. Потеряешь парочку членов экспедиции — приобретешь парочку жучков. Может, она даже узнала некоторые из них.

Но Грейс упорствовала:

— Прослушивали. А заодно пролистали все мои бумаги, заглянули во все ящики стола.

— Вовсе нет, — на сей раз его гнев был подкреплен реальным чувством. Он вовсе не обшаривал ее кабинет, только рассовал там жучки, но теперь задним числом даже этот акт беспокоил его все больше и больше. Он и не в характере, и не служит никакой реальной цели, являясь контрпродуктивным.

Грейс же терпеливо, словно продолжая беседу со студентом, продолжала:

— Если вы сделаете это снова, я подам официальную жалобу. Я уже поменяла код ключа доступа на двери. Если вам потребуется что-то узнать, можете просто спросить у меня.

Сказано мягко, но Контроль сомневался, что это правда, так что забросил удочку:

— Это вы подложили мобильник директрисы в мою сумку? — не в силах сподвигнуть себя на вопрос: «Это вы прихлопнули москита в моей машине?» или о директрисе и границе.

— Ну с чего бы мне это делать? — спросила она, эхом повторив его слова, но выглядела при этом искренне озадаченной. — О чем это вы говорите?

— Оставьте жучков себе в качестве сувенира, — сказал он. — Поместите их в «Лавку древностей Южного предела» и продавайте туристам.

— Нет, я серьезно, о чем это вы говорите?

Вместо ответа Контроль встал, ретировался в коридор, не понимая толком, расслышал ли за спиной смех или какое-то искаженное эхо из вентиляции над головой. Если он не обыскивал кабинет Грейс, то кто же?

 

014: ГЕРОИЧЕСКИЕ ГЕРОИ РЕВОЛЮЦИИ

Позже, когда он с головой ушел в записки — заткнул ими себе глаза и уши, чтобы забыть о Грейс, — экспедиционное крыло позвонило ему, и возбужденный мужской голос сообщил, что биолог «чувствует себя совсем нехорошо, она говорит, что не настроена сегодня на беседу». Когда же он поинтересовался, в чем проблема, голос сообщил: «Жалуется на судороги и жар. Доктор говорит, это простуда». Простуда? Простуда — ерунда.

«Бери с места в карьер». Записки и эти сеансы по-прежнему находились прочно в сфере его обязанностей. Откладывать в долгий ящик он не желает, так что отправится к ней. Если повезет, удастся разминуться с Грейс. Помощь Уитби ему бы не помешала, но когда Контроль ему позвонил, тот испарился.

Говоря неведомому собеседнику, что скоро заглянет, Контроль сообразил, что это может быть какая-то уловка — очевидно, не рассчитанная на успех, но при этом, отправившись туда, он может упустить какое-то преимущество или подтвердить, что она располагает некой властью над ним. Но голова его была полна обрывков записок, загадкой возможной тайной вылазки директрисы через границу и летальным эхо приглушенного бряцания шкатулок. Ему хотелось разгрести все это или хоть на время заполнить голову чем-нибудь другим.

Покинув кабинет, он направился налево по коридору. На сей раз для разнообразия все сотрудники, изредка попадавшиеся в коридоре, были в лабораторных халатах, кроме некоторых. Ради него?

— Надоело? — пробормотал бледный сухопарый мужчина, казавшийся смутно знакомым, чернокожей женщине, проходя мимо.

— Хочу поскорей с этим покончить, — прозвучало в ответ.

— Ты предпочитаешь это место в самом деле, правда ведь?

Следует ли ему и дальше играть по правилам? Возможно. Нельзя отрицать, что биолог прочно засела у него в голове: едва уловимое давление, сделавшее дорогу, ведущую в экспедиционное крыло, уже, потолок ниже, а постоянно нащупывающий язык грубого зеленого ковролина вздыбился вокруг. Они начали существовать в некоем переходном пространстве между допросом и беседой, в чем-то, чему он пока не мог подобрать точного названия.

— Добрый день, директор, — сказала Сю, неожиданно поднимая голову от питьевого фонтанчика слева, словно ожившая марионетка или художественная инсталляция. — У вас все в порядке?

Все было прекрасно всего секунду назад. Почему же что-то должно перемениться именно теперь?

— Вы просто выглядите очень серьезным.

Может, это вы сегодня не слишком серьезны — может, в этом дело? Но говорить он этого не стал, просто улыбнулся и двинулся дальше по коридору, уже покидая лилипутское королевство лингвистического подотдела.

Всякий раз, когда биолог высказывалась, что-то в его мире менялось, что он находил в какой-то степени подозрительным, отмахивался от этого, как от помехи вниманию. Но это не флирт, нет, даже не обычные эмоциональные узы. Он с абсолютнейшей уверенностью понимал, что не зациклится, не проникнется одержимостью, не войдет в штопор, если продолжит беседовать, пребывать с ней в общем пространстве. Этому в его планах места нет, это не вписывается в его характер.

Экспедиционное крыло демонстрирует четыре кордона явной безопасности, и переговорная, которой они обычно пользуются, находится на краю наружного — сразу после идут зоны санобработки, где тебя сканируют на все что угодно — от бактерий до призрака ржавого гвоздя, вонзившегося тебе в подошву на каменистом пляже, когда тебе было десять. Учитывая, что перед прибытием биолог не один час простояла на вонючей пустынной стоянке, забитой сорняками, ржавыми железками, потрескавшимся бетоном и собачьим дерьмом, это представлялось бессмысленным. Но процедуру все равно провели с неулыбчивой и спокойной сноровкой. Кроме того, все здесь сияло почти ослепительной белизной, контрастируя с линялыми серо-голубыми и медными фактурами комнат вокруг коридора. Между остальным Южным пределом и «номерами», сиречь зоной содержания, встали еще три запертых двери. Фактуры и тона, некогда считавшиеся футуристическими, а теперь отдающие ретрофутуризмом, доминируют в черно-белой мебели абстрактно-модернистского характера. Вот как бы стул. Вот аппроксимация стола, стойки. Перегородки из «зацитированного» стекла, как пошутил бы папа, были покрыты резными и матовыми стилизованными пейзажными сценками, включая ряд камышей и аппроксимацию полевого луня, парящего в высоте. Как и большинство подобных потуг, все это выглядело дикими анахронизмами и вполне могло представлять собой декорации низкобюджетного научно-фантастического фильма времен 1970-х. Да притом во всем этом не было и намека на текучесть, ощущение застывшего движения, которые отец старался вложить в свои абстрактные скульптуры.

В минималистическом фойе и приемных, служащих предбанником номерам, разместилась подборка фотографий и портретов на добрый роман, не имеющих к действительности ни малейшего отношения. Фотографии были тщательно подобраны так, чтобы создавать впечатление триумфального завершения миссии, вкупе с ухмылками и ликованием, хотя на самом деле они изображали подготовку к миссии, зачастую экспедиций, окончившихся катастрофическим провалом, или фотосессии с актерами. Портреты, длинная вереница которых оканчивается в номерах, по оценке Контроля, куда хуже. На них изображены все двадцать пять возвращающихся членов первой экспедиции, победоносные пионеры, столкнувшиеся с «первозданными пустошами» и погибшие поголовно, кроме Лаури. Это альтернативная реальность, поддерживать которую должен весь персонал, входящий в контакт с членами экспедиции. Эта фикция, идущая в комплекте с собственными вымышленными или сфабрикованными историями героизма и выдержки, призвана возбудить те же качества в текущей экспедиции. Как прославленные герои революции какой-нибудь социалистической диктатуры.

Что это означает? Ничего. Верила ли биолог во все это? Возможно. Байка хочет, чтобы ей верили, умоляет, чтобы ей верили — история о добром старом национальном гордом духе предпринимательства. Закатай рукава и берись за дело, и если будешь очень стараться, то вернешься живым и здоровым, а не сломленным зомби с отсутствующим взором и раком вместо личности и неприкосновенной краткосрочной памяти.

Он нашел Кукушку в ее комнате, на ее койке — или, как мог бы рапортовать кто-нибудь другой, а не он, ее кровати. Помещение совместило в себе атмосферу побеленного барака, летнего лагеря и отстойной гостиницы. Те же блеклые стены — хотя и можно разглядеть закрашенные граффити, в точности, как в тюремной камере. В высоком потолке есть окно, а в стене другое, узенькое, окошко, прорезанное слишком высоко, чтобы биолог могла из него выглянуть. Кровать встроена в дальнюю стену, а напротив телевизор с DVD-плейером — только одобренные фильмы и пара одобренных каналов. Ничего слишком реалистичного. Ничего такого, что могло бы заполнить лакуны амнезии. По большей части древние научно-фантастические и фэнтезийные кино или мелодрамы. Документалистика и новостные программы в черном списке. Передачи о животных попадают в обе категории.

— Я решил на сей раз навестить вас, поскольку вам нездоровится, — проговорил он через свою хирургическую маску. Смотритель уже сообщил, что она дала разрешение.

— Думали завалиться на мою постельную вечеринку, чтобы к своей выгоде воспользоваться моим слабосилием, — проронила она. Под глазами у нее залегли черные круги, белки налились кровью, щеки ввалились. На ней по-прежнему было то же странное убор-щицко-военное одеяние, на сей раз с красными носками. Даже больная, она выглядела сильной. Должно быть, делает отжимания и подтягивания в диком темпе, только и пришло ему в голову.

— Нет, — ответил он, разворачивая пластиковое яйцевидное кресло, чтобы опереться на спинку, неуклюже выставив ноги по бокам, прежде чем сообразил, как это будет выглядеть. Сюда что, нормальные стулья не допускают по той же причине, по какой в аэропортах держат только пластиковые ножи? — Нет, я был обеспокоен. Я не хотел тащить вас в переговорную. — Одновременно задумавшись, не затуманили ли ей лекарства сознание, не следует ли вернуться попозже. А может, вообще не возвращаться. Он мучительно ощутил дисбаланс сил между собой и этим окружением.

— Конечно. Ксенофоры славятся своей любезностью.

— Если бы вы прочитали свой учебник биологии дальше, то обнаружили бы, что это правда.

Этим он заслужил полусмешок, но притом она еще и отвернулась от него на своей койко-кровати, обхватив руками дополнительную желтую подушку и обратив к нему треугольник спины. Ткань ее сорочки натянулась, тоненькие волоски на гладкой коже ее шеи проступили с почти микроскопической резкостью.

— Если хотите, мы могли бы перейти в общую зону.

— Нет, вы должны увидеть меня в моей неестественной среде.

— Она выглядит достаточно симпатично, — ляпнул Контроль и тут же пожалел об этом.

— Кукушка обычно в день облетает от десяти до двадцати квадратных миль, а не сидит в клетушке, где можно лишь ходить из угла в угол, скажем, футов сорока.

Поморщившись, он кивнул в знак понимания и сменил тему:

— Я думал, может, сегодня мы могли бы поговорить о вашем муже, а также о директоре.

— Мы не будем говорить о моем муже. А директор — вы.

— Извините. Я имел в виду психолога. Оговорился, — кляня и прощая себя в одно и то же время.

Она обернулась — достаточно, чтобы продемонстрировать ему приподнятую бровь, пряча правый глаз за подушкой, а затем снова вернулась к созерцанию стены.

— Оговорились?

— Я имел в виду психолога.

— Нет, по-моему, вы имели в виду директора.

— Психолога, — упрямо повторил он. Быть может, чересчур раздраженно. Что-то в фамильярности этой ситуации его беспокоило. Ему не следовало на пушечный выстрел подходить к ее личным покоям.

— Как скажете. — А затем, словно играя на его дискомфорте, она снова повернулась на бок лицом к нему, по-прежнему обнимая подушку. И, воззрившись на него, сказала с этаким сонным бесстыдством: — Что, если мы обменяемся информацией?

— Что вы имеете в виду? — Он прекрасно понимал, что она имеет в виду.

— Вы отвечаете на вопрос, и я отвечаю на вопрос.

Он помолчал, мысленно положив на одну чашу весов риск, а на другую — вознаграждение. Можно ей соврать. Можно ей врать день-деньской, а она даже не догадается.

— Ладно, — промолвил Контроль.

— Хорошо. Я начинаю. Вы женаты или были ли когда-либо женаты?

— Нет и нет.

— Ноль-два. Вы гей?

— Это еще один вопрос — и нет.

— Что ж, справедливо. Теперь спрашивайте.

— Что случилось на маяке?

— Чересчур обще. Будьте поконкретнее.

— Когда вы зашли внутрь маяка, поднимались ли вы наверх? Что вы нашли?

Она села, опершись спиной о стену:

— Это два вопроса. Почему вы так на меня смотрите?

— Я не смотрю на вас ни так, ни эдак. — Он только что обратил внимание на ее груди, и теперь силился снова их не замечать.

— Но это два вопроса. — Очевидно, он отреагировал правильно.

— Да, на этот счет вы правы.

— На какой же вам нужен ответ?

— Что вы нашли?

— Кто сказал, что я помню об этом хоть что-то?

— Вы только что. Так что говорите.

— Дневники. Уйму дневников. Засохшую кровь на ступенях. Фотографию смотрителя маяка.

— Фотографию?

— Да.

— Можете ее описать?

— Двое мужчин за пятьдесят перед маяком, рядом-девочка. Смотритель маяка посередине. Вы знаете его имя?

— Саул Эванс, — сказал он, не подумав. Но не увидел в том вреда, уже погрузившись в раздумья над значением того, что фотография, висящая в кабинете директрисы, имеется и на маяке. — Это ваш вопрос.

Он увидел, что она расстроена. Нахмурилась, ссутулила плечи. Сразу видно, что имя «Саул Эванс» ровным счетом ничего ей не говорит.

— Что еще вы можете мне сказать о фото?

— Оно было в рамке, висело на стене средней площадки, и лицо смотрителя маяка было обведено кружком.

— Обведено? Кто его обвел и почему?

— Это еще вопрос.

— Да.

— Теперь расскажите мне о своих увлечениях.

— Что? Зачем? — Такой вопрос скорее уместен в большом мире, а не Южном пределе.

— Что вы делаете, когда вы не здесь.

Контроль поразмыслил об этом.

— Кормлю кота.

Она рассмеялась — вернее, фыркнула, закончив коротким приступом кашля.

— Это не хобби.

— Скорее призвание, — признал он. — Нет, но… бегаю. Люблю классическую музыку. Иногда играю в шахматы. Иногда смотрю телевизор. Читаю книги — романы.

— Тут ничего выдающегося, — отметила она.

— Я никогда и не претендовал на уникальность. Что еще вы помните из экспедиции?

Она нахмурилась, словно бремя бровей, навалившееся на остальные черты лица, поможет памяти.

— Это очень широкий вопрос, мистер директор. Очень широкий.

— Можете отвечать на него, как захочется.

— О, спасибо вам.

— Я просто имел в виду…

— Я знаю, что вы имели в виду, — отрезала она. — Я почти всегда знаю, что вы имеете в виду.

— Тогда ответьте на вопрос.

— Это добровольная игра, — пояснила она. — Мы можем прерваться в любой момент. Может, мне хочется остановиться сейчас. — Снова бесшабашность или нечто иное?

Она вздохнула, скрестив руки:

— Наверху случилось что-то плохое. Я видела что-то плохое. Но не вполне уверена, что именно. Зеленое пламя. Туфля. Все спутано, будто в калейдоскопе. Приходит и уходит. Чувство такое, будто я принимаю чьи-то чужие воспоминания. Со дна колодца. Во сне.

— Чьи-то чужие воспоминания?

— Моя очередь, — она взглядом предостерегла Контроля. — Что делает ваша мать?

— Это секрет.

— Еще бы, — окинула она его оценивающим взором.

Закончил он сеанс вскоре после того. Усталая, да в своей комнате, она стала, по его мнению, не столько менее щетинистой, сколько почти чересчур расслабленной. Да и что такое, кстати, истинное сопереживание, как не умение порой отвернуться, оставив человека в покое?

Она озадачивала его, открывая себя все с новых сторон, о существовании которых Контроль и не подозревал, которых и не существовало в биологе, известной ему по досье и стенограммам. Словно сегодня он говорил с кем-то более юным, более беззаботным, а еще — более уязвимым, если бы он надумал этим воспользоваться. Может, потому что он вторгся на ее территорию, когда она была больна — а может, зачем-то примеряла характеры. Отчасти ему недоставало более дерзкой и задиристой Кукушки.

Следуя обратно через кордоны безопасности, минуя сфабрикованные портреты и фотографии, он отметил, что она хотя бы призналась, что часть ее воспоминаний об экспедиции осталась неприкосновенной. Это уже своего рода прогресс. Но все равно это кажется слишком медленным, то и дело возникает ощущение, что все происходит чересчур неспешно, а он тратит чересчур много времени, чтобы понять. Тикающие часы, которых ему не видно, и увидеть по-настоящему попросту не в его власти.

Однажды ее портрет украсит стену. Когда субъект еще жив — приходится ли ему для этого позировать, или их репродуцируют с фотографий? Придется ли ей рассказывать какие-нибудь домыслы о своих похождениях в Зоне Икс, даже не располагая полными воспоминаниями о случившемся на самом деле?

 

015: СЕДЬМАЯ БРЕШЬ

В осадочных наслоениях были погребены и фотографии. Множество снимков маяка под разными углами, несколько фото из разных экспедиций, но еще и репродукции старинных дагеротипов, сделанных, когда маяк только-только построили, вкупе с гравюрами и картами. Топографической аномалии тоже, хотя и в меньшем количестве. Среди них был и второй экземпляр одной из фотографий, висевших на стене напротив стола, — почти наверняка фотографии, виденной биологом. Черно-белый портрет последнего смотрителя маяка Саула Эванса с помощником слева, а справа, в тени, пригнувшись, перебирается через попавшие в кадр валуны худенькая загорелая девочка, чье лицо наполовину скрыто капюшоном куртки. Какие у нее волосы — черные, каштановые или белокурые? По нескольким видимым прядкам не скажешь. Одета в практичную фланелевую рубашку и джинсы. От фото веет зимой, трава на заднем плане пожухлая и редкая, волны, виднеющиеся за песчаным пляжем, усеянным валунами, увенчаны холодными гребешками. Местная девочка? Одна из множества. Может быть, никогда не удастся узнать, кто это. Забытый берег — не лучшее место для жизни, если тебе хочется попасть в данные переписи населения. Было довольно трудно хоть вчерне установить, кто пропал без вести из-за Зоны Икс.

Смотрителю маяка было под пятьдесят или чуть за пятьдесят, но служить на этом посту разрешается только до пятидесяти — значит, меньше. Обветренное лицо, как и следует ожидать, бородатое. Капитанская фуражка, которую он носил пару лет службы в морском торговом флоте. Сколько Контроль ни разглядывал этого человека, интуиция почти ничего не могла подсказать. Вроде бы любил ходить, говорить банальности, словно годами из кожи вон лез, разыгрывая из себя сперва твердокаменного священника, чьи проповеди жгли геенной огненной, а потом смотрителя маяка — как раз такого, какого все и ожидают увидеть. Таким образом можно стать невидимкой, знал Контроль по опыту своих немногочисленных полевых операций. Стань типажом, и никто тебя не увидит. Параноидальная мысль: маскировка — лучше и быть не может. Но маскировка для чего?

Фото сделал член «Бригады познания и прозрения» месяцев за шесть до Явления, породившего Зону Икс. Оно стало единственным фото Саула Эванса, имеющимся у них в распоряжении, не считая снимков, сделанных лет за двадцать до того, прежде чем он сошел на берег. Когда граница снизошла, фотограф пропал без вести.

Под вечер у Контроля сложилось впечатление, что он не сдвинулся почти ни на шаг — просто дал себе передышку от владычества Южного предела, хотя даже она была прервана (снова) звуком столкновения его восстановленной баррикады из стульев с кем-то, оказавшимся на поверку Чейни — целеустремленно перегнувшимся через нагромождение мебели, чтобы заглянуть за угол.

— …Привет, Чейни.

— Привет… Контроль.

Быть может, из-за неустойчивого положения Чейни казался растерянным, хотя явился незваным как раз он. Или он думал, что кабинет пуст, а стулья предвещают некие иерархические передвижки.

— Да? — сказал Контроль, не желая приглашать Чейни внутрь.

Линии икса лица того натужились, безуспешно пытаясь обрести свободу и либо стать параллельными, либо слиться воедино.

— О, да, ну… Пожалуй, я просто гадал, выяснили ли вы насчет, ну, знаете… вылазки директрисы, — последние слова он произнес, понизив голос и бросив торопливый взгляд вдоль коридора. Нет ли и у Чейни своей фракции? Подобное было бы утомительно. Но, несомненно, есть: он — единственная реальная надежда ученых, ютящихся в подвале и ожидающих сокращения, выхватываемых из своих кабинетов и кабинок один за другим циклопической невидимой рукой Центра.

Контроль предпочел проигнорировать Чейни.

— Раз уж вы здесь, Чейни, вот вам вопрос: было ли что-нибудь из ряда вон связано со второй с конца одиннадцатой экспедицией? — Что еще бесит Контроля в итерациях, так это полон рот неудобопроизносимых метрик, еще более осложняющих запоминание фактического номера. — Х.11.Н, что ли, правильно?

Чейни, кое-как перекомпоновавший стулья и обретший устойчивость, явился на пороге во всей красе, с косухой и всем прочим.

— Х.11.J. Не думаю. У вас есть материалы.

Но и только. У Контроля есть довольно схематичный отчет, всего лишь сведения, что директриса проводила собеседования перед отправкой… ошеломительно туманные в своей веселой-превеселой ничего-дурного-не-случилось фабуле.

— Что ж, это была экспедиция до специальной вылазки директрисы. Я думал, у вас могут быть какие-то догадки.

Чейни тряхнул головой, словно горько сожалея о своем вторжении.

— Нет, ничего особенного. В голову ничего не приходит. — Может, в кабинете директрисы ему как-то не по себе? Взгляд его буквально не мог сосредоточиться на чем-то одном, рикошетируя от дальней стены к потолку, потом мельком, будто крыло бабочки, коснулся груд непрофессиональных улик, окруживших Контроля. Чтобы тотчас отправиться в дальнейшее странствие.

— Тогда позвольте спросить вас о Лаури, — сказал Контроль, думая о недавно найденных двусмысленных записках на «Л» и видео, которое он посмотрит слишком уж скоро. — Как ладили Лаури с директрисой?

Казалось, этот вопрос Чейни пришелся больше по душе.

— А вообще-то, как все ладят, если вдуматься? Лично я Лаури не нравился, но на профессиональном уровне мы прекрасно ладили. Он ценил нашу роль. Он знал цену работе на хорошем оборудовании. — Вероятно, сие означает, что Лаури одобрил все заказы на оборудование, когда-либо выписанные Чейни.

— Но как насчет него и директрисы? — спросил Контроль. Еще раз.

— Откровенно? Лаури восхищался ею, пытался ей протежировать, но ее роль протеже не устраивала. Она была весьма автокефальной личностью. И, полагаю, считала, что ему досталось чересчур уж много почестей за то, что он всего-навсего остался в живых.

— Так он не герой? — Славный герой революции, налепленный на стену и переиначенный в образ, созданный объективом фотоаппарата и сфабрикованными документами. Реабилитированный после пережитой жути. Сделанный продуктивным. А через какое-то время выпихнутый в Центр.

— Конечно, конечно, — отозвался Чейни. — Разумеется. Но, знаете ли, возможно, перехваленный. Он любил выпить. Любил давить своим авторитетом. Помню, однажды директриса высказала нечто неодобрительное, сравнив его с военнопленным, считающим, что раз пострадал, то много всякого знает. Вот, были трения. Однако они все же работали вместе. Делали вместе дело. Уважение в противостоянии. — Промельк улыбки, словно говорящей: «Мы все здесь товарищи».

— Любопытно. — Хотя на самом деле нет. Очередное тактическое открытие: свидетельство распрей в Южном пределе, поломка в организационной гармонии, потому что люди — не роботы, их нельзя заставить действовать как роботы. Или можно?

— Да, раз вы так считаете, — проронил Чейни упавшим голосом.

— Еще что-нибудь? — поинтересовался Контроль, взглядом в упор и ледяной улыбкой вызывая Чейни набраться наглости снова спросить о расследовании вылазки директрисы.

— Нет, пожалуй, нет. He-а. Ничего в голову не приходит, — выговорил Чейни, за чем последовали дальнейшие прощальные слова в классическом витиеватом чейнистском стиле, прежде чем он проделал свой брык-скок через стулья и скрылся с глаз в коридоре.

После этого Контроль сосредоточился исключительно на черновой сортировке, пока все клочки бумаги не оказались на своих местах и груды надежно не упокоились в отдельных картотечных ящиках для дальнейшей категоризации. Хотя Контроль и заметил многочисленные упоминания «Бригады познания и прозрения», в дополнение к фото он отыскал лишь три мимолетных упоминания о Сауле Эвансе. Словно интерес директрисы был нацелен на нечто иное.

Впрочем, он откопал и отложил в сторонку лист, исписанный директрисой от руки с виду случайными словами и фразами, которые, как он в конце концов понял, подглядывая за перекрестными ссылками в DMP-досье Грейс, использовались как гипнотические команды в двенадцатой экспедиции.

В четверть седьмого Контроль ощутил порыв сделать перерыв и выбрался в коридор, чтобы хорошеньт ко размяться. Все как-то притихло, и даже отдаленное радио звучало как колыбельная. Забредя подальше от своих пределов, он уже пересекал край ныне пустующего рубикона кафетерия, когда вдруг услышал звуки, доносившиеся из кладовой поблизости от коридора, ведущего в научный отдел. Почти все уже ушли, и он собирался и сам закруглиться в ближайшее время, но эти звуки отвлекли его. Кто это там? Хочется надеяться, неуловимый уборщик. Ужасающее моющее средство надо вывести из игры. Контроль не сомневался, что оно представляет угрозу здоровью.

И потому взялся за ручку двери, получив легкий удар током, когда ее поворачивал, а затем рванул дверь изо всех сил.

Дверь стремительно распахнулась, отшвырнув Контроля назад.

У стеллажей с припасами скорчилось бледное существо, выхваченное резким светом единственной низкой электролампочки.

Черты его исказила невыносимая, но блаженная мука.

Уитби.

Тяжело дыша, Уитби воззрился на Контроля снизу вверх. Мучительная гримаса начала рассасываться, уступая место выражению коварства вперемешку с настороженностью.

Уитби явно только что перенес какую-то травму. Уитби явно только что услыхал о кончине члена семьи или близкого друга. Хотя шок испытал как раз Контроль.

— Я зайду попозже, — одурело проронил Контроль, будто у них была назначена встреча в кладовке.

Уитби подскочил, словно паук-каменщик, и Контроль, шарахнувшись, попятился на шаг в полной уверенности, что Уитби его атакует. Но Уитби вместо того втащил его в кладовку и закрыл за ним дверь. Хватка Уитби оказалась на диво крепкой для столь субтильного человечка.

— Нет-нет, входите, пожалуйста, — твердил он Контролю, словно не мог говорить и направлять своего начальника внутрь одновременно, и потом работал под фонограмму.

— Я и правда мог бы зайти попозже, — пробормотал Контроль, еще не оправившись от потрясения, поддерживая иллюзию, будто только что не видел Уитби в состоянии крайнего аффекта… а еще иллюзию, что это кабинет Уитби, а вовсе не кладовая.

Уитби таращился на него в тусклом свете единственной низкой лампочки, стоя впритык, потому что вдвоем им было тесно в узком помещении с высоким потолком, невидимым во тьме над лампочкой, абажур которой отбрасывал свет только вниз. На стеллажах по обе стороны от центрального прохода выстроились в несколько рядов бутылки моющего средства с ароматом лимонной цедры вкупе со штабелями банок консервированного супа, запасных насадок для швабр, мешков для мусора и парой цифровых часов, обросших толстым слоем пыли. И длинная серебристая лестница, уходившая во тьму.

Уитби до сих пор выстраивает выражение лица, осознал вдруг Контроль, сознательно перекручивая хмурый вид в улыбку, выжимая из черт последние капли цепкого страха.

— Я просто наслаждался миром и покоем, — сообщил Уитби. — Их порой так трудно отыскать.

— Честно говоря, вид у вас был такой, будто вас хватил удар, — отозвался Контроль, не горя желанием притворяться и дальше. — Вы себя нормально чувствуете? — сказать это сейчас было куда проще, когда стало очевидно, что психический срыв Уитби не грозит. Но притом он еще и чувствовал смущение, оттого что Уитби удалось настолько легко его тут подловить.

— Вовсе нет, — улыбка Уитби наконец вписалась на свое место, и Контроль понадеялся, что тот ответил на первую часть его реплики. — Чем я могу вам помочь?

Контроль пошел на поводу у фикции, которую Уитби продолжал упорно подсовывать ему, хотя бы потому, что заметил, что Уитби каким-то тупым инструментом вывел из строя внутреннюю щеколду двери. Похоже, не обошлось без насилия. То есть Уитби хотел уединения, но притом крайне боялся оказаться здесь взаперти. В штате есть психиатр, услуги которого для сотрудников Южного предела совершенно бесплатны. Контроль не припоминал, чтобы в личном деле Уитби говорилось хоть об одном его посещении.

Контролю потребовалось на миг больше времени, чем это выглядело бы естественно, но он нашел резон. Нечто, что пошло бы своим ходом и позволило бы ему удалиться на правильной ноте. Сохранив достоинство Уитби. Возможно.

— Вообще-то то сущий пустяк, — произнес Контроль. — Насчет некоторых из гипотез о Зоне Икс.

— К примеру, вопрос о параллельных вселенных, — кивнул Уитби, словно они попросту возобновили беседу, начатую ранее, которую Контроль позабыл напрочь.

— Может быть, Зона Икс появилась как раз оттуда, — подхватил Контроль, декларируя то, во что не верил, и никак не комментируя сужение темы.

— Оно так, — заявил Уитби, — но я больше думаю о том, как каждое принятое нами решение теоретически отщепляется от следующего, так что там бесконечное число прочих вселенных.

— Любопытно, — заметил Контроль. Если уступить бразды Уитби, стоит надеяться, пляска закончится раньше.

— И в некоторых из них, — пояснил Уитби, — мы решили загадку, а в некоторых ее никогда и не было, и никогда не было Зоны Икс, — проговорил он с нарастающим напором. — И мы можем черпать в этом утешение. Вероятно, мы могли бы даже порадоваться этому. — С упавшим видом он продолжал: — Если бы не дальнейшие соображения. Некоторые из тех вселенных, где мы решили загадку, может отделять от нашей тончайшая из мембран, ничтожнейшая из вариаций. Вот что не выходит у меня из головы. Какую заурядную деталь мы не видим или какие вещи делаем, что уводит нас прочь от ответа.

Контролю не понравился исповедальный тон Уитби из-за впечатления, что Уитби откровенничает в одном, чтобы скрыть другое, как было с объяснением биолога об ощущении утопления. И это одновременно с параллельными вселенными восприятия, разверзшимися между ним и Уитби, пока тот говорил, потому что Контролю начало казаться, что Уитби толкует о брешах, тех самых прорывах, занимающих его собственный рассудок изо дня в день. Уитби, толкующий о брешах, возмутил его, как вторжение на его собственную территорию, вызвав чувство, хоть и напрочь лишенное логики, будто Уитби комментирует прошлое Контроля.

— Быть может, это ваше присутствие, Уитби, — вставил Контроль. Шутка, но жестокая, призванная оттолкнуть того, подвести под разговором черту. — Может, без вас мы бы давно уже все решили.

Выражение лица Уитби было просто чудовищным, захваченным между пониманием, что Контроль высказал идею с юморком, и уверенностью, что совершенно неважно, в шутку это или всерьез. Все это отпечаталось настолько ярко, что Контроль сообразил: мысль его не оригинальна и приходила в голову Уитби не раз и не два. Было бы слишком неискренне сказать следом: «Я вовсе не имел этого в виду», так что какая-то из версий Контроля просто удрала, ринувшись по коридору прочь что есть духу, осознавая, что его способ самоустранения неортодоксален, но и не в силах остановиться. Драпала по зеленому ковру, пока сам он стоял на месте, извиняясь, отделываясь смешком, меняя тему, отвечая на выдуманный телефонный звонок… или, как он поступил на самом деле, вовсе ничего не говоря и позволяя неловкому молчанию усугубляться.

Будто в отместку, хоть Контроль тогда этого и не понял, Уитби сказал:

— Вы уже смотрели видео, не так ли? Из первой экспедиции?

— Еще нет, — словно признавая, что еще девственник. Это запланировано на завтра.

Посреди высказывания собственного вопроса Уит-би сотрясла какая-то безмолвная дрожь, подобие спазматической попытки отшвырнуть или отвергнуть… нечто… но Контролю пришлось переложить труд спросить Уитби, почему, на какую-то другую, будущую версию себя.

Существует ли реальность, в которой Уитби решил загадку и выкладывает ему решение прямо сейчас? Или реальность, в которой он душит Уитби просто за то, что он Уитби? Быть может, в каком-то времени, в этот миг, он встречается с Уитби в пещере после ядерного холокоста, или в магазине, покупающим мороженое для беременной жены, или, уходя еще дальше за рамки, может статься, в каких-то из сценариев они встретились куда раньше, и Уитби — занудливый учитель английского, на недельку подменивший штатного преподавателя в старших классах. Быть может, сейчас он в общих чертах представляет, почему Уитби не пошел дальше, почему то и дело прерывает исследования, чтобы сделать грязную работу за других. Он не отказался от желания причинить Уитби локализованную травму, чтобы растолковать свои действия, продолжая гадать, достаточно ли слоев он пробил, чтобы достичь сердцевины Уитби, а если сердцевины нет, то хотя бы до слоев, определяющих личность.

— Не это ли комната, которую вы хотели мне показать? — спросил Контроль, чтобы переменить предмет.

— Нет. А с чего вы так решили? — глубоко посаженные глаза и вид срежиссированного недоумения придали Уитби сходство с истощенной совой.

Минуту-другую спустя Контроль исхитрился отделаться от Уитби.

Но не мог отделаться от застрявшего в голове образа искаженного мукой лица Уитби. И по-прежнему не представлял, зачем Уитби прятался в кладовке.

Голос позвонил пару минут спустя, когда Контроль отчаянно пытался закруглиться на сегодня. Контроль был готов, несмотря на Уитби. А может, как раз благодаря Уитби. Убедился, что дверь кабинета заперта. Взял листок, на котором набросал для себя кое-какие пометки. А потом аккуратно перевел Голос на динамик на средней громкости, заранее проделав пробы и убедившись в отсутствии эха и ощущения, будто что-то отклоняется от рутины.

И сказал «Алло».

Беседа пошла.

Они какое-то время поговорили. Потом Голос сказал:

— Хорошо, — пока Контроль продолжал время от времени поглядывать на свой листок. — Просто стабилизируйтесь и делайте свое дело. Без движения нет размышления. Сегодня вы будете спать хорошо.

Стабилизируйтесь. Без движения. Размышление. Вешая трубку, он вдруг встревожился, осознав, что действительно чувствует себя стабилизировавшимся. Что теперь столкновение с Уитби кажется всего лишь выбросом — несущественным, если взглянуть на него в контексте всей миссии.

 

016: ТЕРРУАРЫ

Назавтра утром у стойки закусочной кассирша, полная седовласая женщина, спросила у него:

— Вы не из тех, кто работает в этом правительственном агентстве на военной базе?

Настороженно, чувствуя, как еще потряхивает со сна и легкого похмелья:

— А почему вы спрашиваете?

— О, — любезно отозвалась она, — просто у них точно такой же вид, вот и все.

Она хотела, чтобы он спросил: «И какой же это вид?» Но Контроль вместо того лишь загадочно улыбнулся и продиктовал ей свой заказ. Ему не хотелось знать, что общего у него в облике с остальными, в какое тайное общество он вступил без собственного ведома. У нее что, где-то лежит схема для выявления общих черт?

По возвращении в машину дохлый москит с засохшей капелькой крови на ветровом стекле вдруг оскорбил его чувство порядка, так что Контроль стер его салфеткой, сказав себе, что никого в машине не было.

Первым пунктом в его повестке дня числился давно ожидавшийся просмотр видеоматериала, отснятого первой экспедицией. Эти видеозаписи существовали в специальной просмотровой в зоне здания, примыкающей к помещениям для членов экспедиции. У дальней стены этой тесной клетушки громоздилась массивная белая консоль. Сверху она выпирала больше, чем снизу, бессознательно имитируя охватывающую форму здания Южного предела. В эту консоль — тусклой серой головой, упрятавшейся в жестоко кубистский клобук, — встроили телевизор, обеспечивающий доступ к видео, и больше ни к чему. Телевизор устаревшей модели, восходящий еще ко времени первой экспедиции, так что его громоздкую заднюю часть пришлось упрятать в альков стены. Спина Контроля и сейчас кряхтела при воспоминании о подобном неуклюжем грузе с того дня, когда он, будучи студентом колледжа надрывался, затаскивая телевизор в свою комнату общежития.

Перед телевизором — низкий черный пластиковый столик под мрамор со старомодными кнопками и джойстиками, позволяющими манипулировать видеоматериалом. Почти как антикварный музейный экспонат или кормящаяся четвертаками гадательная машина из луна-парка. Под стол впихнута фаланга из четырех черных кожаных офисных стульев. Если их вытащить, в комнатушке будет яблоку негде упасть, хотя потолок возносится на добрых двадцать футов над головой. Должно быть, это умерило его незначительную клаустрофобию, зато вкупе с наклоном консоли лишь усугубило легкое головокружение. Контроль обратил внимание, что вентиляционные решетки наверху забиты пылью. Резкий запах пластикового торпедо автомобиля боролся с душком ржавой плесени.

Имена двадцати четырех из двадцати пяти членов первой экспедиции были выгравированы на больших золотых плакетках, развешанных по боковым стенам.

Пусть Грейс и не желает признавать, что стена словес смотрителя маяка — мемориал бывшей директрисы, но уж она никак не сможет отрицать ни что эта комната действительно служит мемориалом той экспедиции, ни что сама она служит его опекуном и куратором. Уровень допуска к видеоматериалам столь высок, что из нынешних работников Южного предела доступ к ним имелся лишь у бывшей директрисы, Грейс и Чейни. Все остальные могли смотреть фотоснимки или читать стенограммы, да и то лишь в строго контролируемых условиях.

Так что его провожатым оказалась Грейс, потому что больше никто не мог этого сделать, и пока она бессловесно выдвигала стол и с помощью ряда мистических манипуляций готовила видеоматериал, Контроль заметил происшедшую в ней перемену. Она готовила материал не с кровожадным предвкушением, как он ожидал, но с любовным пиететом и намеренно в темпе, более присущем кладбищу, нежели видеомонтажной. Словно это нейтральная полоса и без его ведома между ними установилось некое соглашение о прекращении огня.

Видео покажет ему погибших, ставших сумрачной легендой Южного предела, и Контроль видел, что Грейс воспринимает свою работу распорядительницы всерьез. Вероятно, отчасти потому, что так к ней относилась и директриса — а директриса была знакома с этими людьми, когда ее предшественник отправил их судьбе навстречу. Спустя два года после опускания границы. После года подготовки. С самым лучшим высокотехнологичным снаряжением, какое Южный предел мог приобрести или создать, обрекая их на погибель.

Контроль осознал, что частота пульса у него подскочила, во рту пересохло, а ладони взмокли. Словно он готовится пройти очень важное испытание, которое без последствий не останется.

— Все самоочевидно, — сообщила Грейс. — Видео привязано к началу и продолжается с перерывами в хронологическом порядке. Можно переходить от одного монтажного куска к другому. Можно просматривать в произвольном порядке — как предпочтете. Если к исходу часа вы не закруглитесь, я приду сюда, и ваш сеанс закончится.

Удалось вернуть свыше ста пятидесяти фрагментов, большинство уцелевших эпизодов продолжаются от десяти секунд до двух минут. Некоторые доставлены Лаури, остальные — четвертой экспедицией. Смотреть материал дольше часа зараз не рекомендуется. И очень немногие выдержали столько.

— При этом я буду ждать снаружи. Вы можете постучать в дверь, если закончите раньше.

Контроль кивнул. Означает ли это, что его запрут? Очевидно, да.

Грейс свое место покинула, Контроль его занял, и, уходя, она неожиданно опустила ладонь ему на плечо — пожалуй, вложив в этот жест чуть больше силы, чем требуется. Потом щелчок дверного замка снаружи, и Контроль остался в одиночестве в мраморном склепе, увешанном именами призраков.

Хоть Контроль и сам просил об этом, сейчас он сомневался, что в самом деле хочет через это пройти.

Первые эпизоды показывали нормальные вещи: разбивку лагеря с далеким маяком, время от времени появляющимся в подрагивающем кадре. Силуэты деревьев и палаток проступали из тьмы на заднем плане. По экрану промелькнула синева небес, когда кто-то опустил камеру, забыв отключить запись. Чей-то смех, чье-то подшучивание, но Контроль, как провидец или путешественник во времени, уже проникся подозрениями. Было ли это ожидаемыми, нормальными вещами, банальными товарищескими отношениями человеческих существ или предвестниками секретных коммюнике, подспудных и могущественных? Контролю не хотелось ничьего вмешательства, заражения, чьего-то чужого анализа или мнения, поэтому он прочел в документах не все. Но в этот момент осознал, что все равно уже чересчур вооружен предзнанием и чересчур циничен, чтобы не счесть себя смехотворным. Если не проявлять осторожность, все будет преувеличиваться, толковаться превратно, пока каждый кадр не преисполнится угрозы. Контроль имел в виду пометку другого аналитика, что ни одна другая экспедиция не столкнулась с тем, что предстояло ему вот-вот увидеть, «будто творец внезапно отлучился».

В сумерки последовало несколько эпизодов из видеодневника начальницы экспедиции, видневшейся силуэтом на фоне костра, не рассказавшей ничего из того, что Контролю было бы еще не известно. Затем последовало эпизодов семь, каждый длиной четыре-пять секунд, показывавших только расплывчатые тени: ночные съемки, лишенные контраста. Однако он продолжал напряженно вглядываться во мрак в надежде, что проступит какая-нибудь форма, какой-нибудь образ. Но в конце концов лишь накликал черных мошек, зароившихся на периферии зрения, будто крохотные круговращательные паразиты.

Сутки пролетели, экспедиция распространялась от лагеря вовне волнами, а Контроль старался не привязываться ни к кому из них. Не поддаваться на обаяние их частых шуточек. Ни на явную их серьезность и компетентность — здесь собрались одни из лучших умов, каких Южному пределу удалось разыскать. По небу стелились облака. Отрезвляющий момент наступил, когда они наткнулись на остатки колонны грузовиков и танков, отправленных сюда перед тем, как граница низошла. Техника уже покрылась слоем земли и лианами. Ко времени пятой экспедиции, как знал Контроль, от нее уже не осталось и следа. Зона Икс реквизировала ее для собственных целей. Привилегия победителя. Впрочем, никаких человеческих останков, способных смутить спокойствие первой экспедиции, не оказалось, хотя кое-кто и нахмурился. К тому же времени, если насторожить уши, уже можно было расслышать перебои в связи раций, розданных всем членам экспедиции, все чаще и чаще на запросы «Прием» и «Как слышите?» отвечал треск помех.

Следующий вечер, рассвет следующего дня, и Контролю показалось, что он движется вперед в стремительном темпе, почти способный расслабиться в герметичной капсуле, образованной каждым безопасным мгновением, и жить там в блаженном неведении об остальном. Хотя к этому моменту возмущения распространились настолько, что радиопереговоры превратились в череду недопониманий и недоумений. Слушателя и слушаемого мало-помалу захватывала некая внешняя сила, хотя они этого еще не осознали. Или, по крайней мере, не высказывали своей озабоченности под камеру. Контроль предпочел не перематывать подобные инциденты назад. От них у него по затылку побежали мурашки, вызвав легкую дурноту, усугубленную дестабилизирующей комбинацией головокружения и клаустрофобии.

Однако наконец Контроль больше не мог себя обманывать. Подошел знаменитый двадцать второй эпизод, значащийся в досье как снятый Лаури, игравшим роль антрополога команды. Сумерки второго дня с придыханием заката. Смутно темнеющая башня маяка на средней дистанции. В своем простодушии они не видели ничего страшного в том, чтобы разделиться, и группа Лаури решила разбить бивак по пути среди развалин вереницы брошенных домов на полдороге к маяку. Их даже не набралось достаточно, чтобы образовать деревню, оставить на старых картах название, но они принадлежали группе иммигрантов, изгнанных из собственной страны и обосновавшихся на этом побережье, чтобы добывать пропитание с помощью болот и моря.

Шорох, ассоциирующийся для Контроля с унио-лой и ветром с берега, но чуть уловимый. Руины старых стен образовывали на фоне неба более глубокие тени, он едва различал проходящую среди них широкую линию мощеной дорожки. В ролике Лаури чуть трясся, держа камеру. На переднем плане женщина — начальница экспедиции — кричала: «Заставьте ее остановиться!» Свет от камеры, отбрасывавший суровые тени вокруг глаз и рта, превращал ее лицо в маску. Напротив, по ту сторону грубого садового столика, казавшегося обугленным, женщина, начальница экспедиции, кричала: «Остановите ее!», «Пожалуйста, стой!», «Пожалуйста, стой!». Камера дернулась и крутнулась, потом выровнялась — предположительно, все еще в руках Лаури. Дыхание у человека, державшего камеру, участилось, и Контроль узнал звук, слышанный раньше, наподобие шелестящего дыхания с пробивающимся сквозь него мелким дребезжанием. Вовсе не ветер. А еще слышались взволнованные, резкие голоса за кадром, но разобрать ни слова не удавалось. Затем женщина на экране слева перестала кричать и уставилась в камеру. Женщина справа тоже перестала кричать, уставившись в камеру. Маски их лиц излучали на него из той дали, через столько лет одинаковый страх, мольбу и замешательство. Контроль не видел между двумя обликами ни малейшей разницы — во всяком случае, в столь тусклом свете.

Но затем, напряженно выпрямившись, даже зная, что вот-вот произойдет, Контроль вдруг понял, что вовсе не сумерки отняли у фона всякий намек на цвет. Скорее нечто будто заступило пейзаж, нечто настолько невероятно громадное, что края его оказались далеко за границами кадра. В последнюю секунду видеоленты обе женщины все смотрели в оцепенении, а фон словно сдвинулся и продолжал перемещаться… а сразу следом ролик, даже более зловещий для Контроля: Лаури, на сей раз перед камерой, плетет вздор на берегу назавтра утром, а женщина за камерой смеется. Ни малейшего упоминания о начальнице экспедиции. Ни слуху ни духу от нее в последующих видеоматериалах, как знал Контроль. Ни малейшего объяснения со стороны Лаури. Ее словно стерли у них из памяти, или все они в ту ночь перенесли за кадром обширную, невообразимую травму.

Но распад продолжался, несмотря на их видимую радость и спокойствие. Потому что Лаури нес полнейшую околесицу, а женщина, державшая камеру, реагировала, словно понимает его, хотя ее собственная речь еще не пострадала.

В черных водах, с солнцем, сияющим в полночь, сей плод вызреет и во тьме того, что суть золото, лопнет, дабы отверзнуть откровение смертоносной мягкости земли.

Резня преследовала его с видеоэкрана, когда он удалялся под эскортом Грейс обратно в свет — или свет иного рода. Резня может преследовать его еще какое-то время. Он не был уверен, испытывая затруднения с переложением понятий в слова, сподобившись лишь на лепет и кивок Грейс, когда та спросила, хорошо ли он себя чувствует, держа его за руку, словно над пропастью. И все же он знал, что сострадание далось ей трудной ценой, и, может быть, Контролю еще придется за него поплатиться. Так что он отделался от нее, настояв, что должен проделать остаток пути обратно в одиночестве.

Впереди был еще целый день. Надо прийти в себя. Дальше идет запланированная встреча с биологом, за ней планерка, а затем… он забыл, что затем. Запнулся, оступился, опустился на одно колено, осознал, что находится в районе кафетерия с его знакомым ковролином с оранжево-зелеными стрелами, указывающими в сторону двора. Пойманный светом, вливающимся из этих широких, почти соборных окон. На улице солнечно, среди белых облаков уже проглядывает хмурая серость, предвещающая ливни после обеда.

Маяк. Башня. Остров. Смотритель маяка. Граница с громадной мерцающей дверью. Директриса, предположительно ходившая в самоволку через границу через эту дверь. Раздавленный москит на ветровом стекле. Страдальческое лицо Уитби. Круговращательный свет границы. Телефон директрисы в его сумке. Демонические видео, обретающиеся в мемориальном катафалке. Детали начали ошеломлять его. Детали начали поглощать его. Пока никакой возможности дать им улечься или разобрать, что важно, а что пустяк. Он взял с места в карьер, как мать и хотела, и это недалеко его увело. Входящая информация грозила погрести под собой его подготовительную работу, знания, принесенные с собой. Он растратил так много заученных материалов, обращенных в пепел из тактических соображений. А в ближайшее время предстояло всерьез углубиться в записки директрисы, и это сулило еще больше тайн, тут уж сомневаться не приходилось.

Под конец вопли все тянулись и тянулись нескончаемо. Державший камеру казался не человеком. Очнитесь, умолял Контроль членов первой экспедиции, глядя на экран. Очнитесь и поймите, что с вами происходит. Но они не очнулись. Не могли. Они были за многие мили, да и он запоздал со своим предостережением лет на тридцать с лишком.

Контроль положил ладонь на ковер. Зеленые стрелки вблизи оказались образованными кудреватыми переплетенными нитями, почти как мох. Он ощутил шершавость покрытия, ощутил, как оно истоптано за годы. Не первоначальное ли это ковровое покрытие, еще тридцатилетней давности? Если да, каждый исполнитель роли в этих видео, в этих досье прошел по нему, пересекал его сотни и сотни раз. Быть может, даже Лаури, держа свой камкордер, пошучивая перед экспедицией. Оно истерлось, как поистрепался и сам Южный предел, пока агентство катилось по предназначенной ему колее в этом аттракционе под названием Зона Икс.

Люди глазели на него, пересекая кафетерий. Надо подняться.

Из тускло озаренных залов прочих мест в корчах проступают формы, каковых никогда не было и никогда не будет.

От коленопреклонения Контроль перешел с биологом в комнату для допросов — после краткой интерлюдии в собственном кабинете. Ему требовалось какое-нибудь отпущение, какой-то способ очиститься. Он вызвал сведения по заливу Рок-Бей — самому длительному назначению биолога, прежде чем она вошла в двенадцатую экспедицию. Судя по полевым заметкам и наброскам женщины, это было ее любимое место. Пышные северные дождевые леса с зеленой экосистемой. Она арендовала там коттедж, и в дополнение к фотографиям приливных бассейнов, которые она изучала, у него имелись снимки ее жилых комнат, входящих в обычный комплект тщательных сопутствующих мероприятий Центра. Кровать наподобие койки, комфортабельная кухня и черная плита, попутно играющая роль камина с длинной трубой, уходящей в дымоход. Природа чем-то импонировала ему, умиротворяла его — впрочем, как и простой домашний уют коттеджа.

Усевшись в переговорной, Контроль поместил между ней и собой бутылку с водой и ее личное дело. Этот гамбит ему уже прискучил, но тем не менее… Мать всегда говорит, что повторение ритуала делает указание на вещь, успевшую стать невидимой, особенно драматичным. В один прекрасный день вскорости он может указать на папку и сделать ей предложение.

Люминесцентные трубки пульсировали и мигали, в них начало что-то переливаться и перекатываться. Ему было плевать, смотрит ли Грейс на них сквозь стекло, или нет. Сегодня Кукушка выглядела ужасно — не настолько больной, но словно заплаканной — в точности как себя чувствовал он. Под глазами у нее залегли черные круги, и вся она как-то понурилась. Всякая дерзость и веселость то ли выгорели дотла, то ли ушли в потаенные уголки.

Контроль не знал, с чего начать, потому что не хотел начинать вовсе. Чего ему хотелось, так это поговорить о видеоматериалах, но это было невозможно. Слова мешкотно складывались у него в голове, но никак не могли преобразиться в звук, застревая между его необходимостью и его желаниями. Он не сможет поведать этого ни одному человеческому существу. Никогда. Если он даст этому волю, заразит еще чей-то рассудок, он себя не простит. Одна подружка, по крупицам составившая некоторое представление о его работе, однажды спросила: «Зачем ты этим занимаешься?» — имея в виду, зачем служить столь тайным целям, целям, поделиться которыми нельзя, которые нельзя раскрывать. Он отделался стандартным ответом, напустив напыщенный вид, чтобы выставить себя в смешном свете. Чтобы скрыть серьезность. «Чтобы знать. Чтобы проникнуть за завесу». Через границу. И еще говоря это, Контроль осознал, что тем самым говорит ей, что без зазрений совести покинет ее там, оставив в одиночестве по ту сторону.

— О чем вы хотели бы поговорить? — спросил он Кукушку, не потому что исчерпал вопросы, а потому что хотел уступить лидерство ей.

— Ни о чем, — апатично проронила она. Слова скомкались, неряшливо слившись в невнятный клекот.

— Должно же быть хоть что-то, — с мольбой. Пусть будет что угодно, только бы отвлекло от резни в моей голове.

— Я не биолог.

Это вывело Контроля из себя, заставив задуматься, что она имеет в виду.

— Вы не биолог, — эхом повторил он.

— Вам нужна биолог. Я не биолог. Ступайте поговорите с ней, а не со мной.

Это что, какой-то кризис самоопределения, психический срыв или просто метафора?

Как бы то ни было, он понял, что этот сеанс был ошибкой.

— Мы можем попробовать снова после обеда, — заметил он.

— Попробовать что? — огрызнулась она. — Думаете, это терапия? Для кого?

Он раскрыл было рот, но она одним яростным движением смела со стола его папки и воду и крепко-накрепко ухватилась за его левую ладонь обеими руками. Неповиновение и страх плескались в ее глазах.

— Чего вы от меня хотите? Чего вы хотите на самом деле?

Взмахом свободной руки Контроль отослал прочь охранников, ринувшихся в комнату. Их отступление, увиденное краешком глаза, отличалось необычайной внезапностью, словно нечто чудовищное всосало их обратно в дверной проем.

— Ничего, — сказал он, чтобы посмотреть, как она отреагирует. Ладони ее были липкими и горячими, не слишком приятными; что-то явно происходит у нее под кожей. Не усугубилась ли ее горячка?

— Я не стану пособничать в построении картины моей собственной патологии, — прошипела она, тяжело дыша, и выкрикнула: — Я не биолог!

Высвободив руку, он оттолкнулся от стола, встал и смотрел, как она снова оседает в собственном кресле.

Уставилась в стол, не подымая глаз на него. Ему мучительно было видеть ее страдания, еще мучительнее оттого, что как раз он их и причинил.

— Кто бы вы ни были, вернемся к этому позже, — проговорил он.

— Мне потакают, — пробормотала она, скрестив руки.

Но к моменту, когда он поднял бутылку с водой, собрал разбросанные документы и направился к двери, что-то в ней опять переменилось.

Голос ее трепетал на грани срыва от какой-то новой эмоции.

— Когда я уходила, в отстойном пруду позади была семейная пара клювачей. Они еще там?

Ему потребовалась секунда-другая, чтобы сообразить, что она имела в виду отправку в экспедицию. Еще секунда, чтобы сообразить, что это почти просьба о прощении.

— Не знаю, — промолвил он. — Выясню.

Что с ней там произошло? Что произошло с ним здесь?

Последний фрагмент видео оставался в собственной категории: «Не классифицировано». К тому моменту все были мертвы, кроме травмированного Лаури, находившегося уже на полпути обратно к границе.

Еще добрых двадцать секунд камера летела над поблескивающими болотными камышами, синими озерами, белой бахромой моря к маяку.

Пикируя и взлетая, снова падая и снова воспаряя.

Словно с каким-то ужасающим энтузиазмом.

Всепоглощающим ликованием.

 

017: ПЕРСПЕКТИВА

Шаги начали выпадать. Шаги начали выскакивать не в лад. Ленч последовал за планеркой, припомнить которую Контроль не мог, как ни тужился, едва она закончилась. Он здесь, чтобы каким-то образом разгадать головоломку, но впечатление такое, будто это она начала его разгадывать.

Контроль знал, что какое-то время говорил, как хотел бы узнать побольше о маяке и его связи с топографической аномалией. После чего Сю сказала что-то о подструктурах в проповеди смотрителя маяка, в то время как единственный член хозяйственного отдела, согбенный старикашка по фамилии Дарси, скрипучим жестяным голосом ввернул в ее речь комментарий насчет «исторической точности роли подразделения».

Костер на фоне деревьев, члены экспедиции вокруг костра. Нечто — настолько большое, что не окинешь взглядом, — подползает или бредет тяжкими стопами на заднем плане, похабно вдевшись между деревьями и костром. Ему не понравилась мысль о чем-то столь громадном, но притом столь гибком, чтобы вдеваться подобным образом, наводя на мысль о текучей стене ленточной плоти.

Быть может, он мог бы и дальше кивать и задавать вопросы, но ему все более и более Становилась омерзительна ассистентка Сю, Эми-такая-то, жевавшая собственную губу. Медленно. Методично. Бездумно. Делая записи или нашептывая Сю на ухо какую-то порцию сведений. Появлялась сероватая эмаль левых клыков и резца, обнажались розовые десны по мере отступления верхней губы, а затем почти с ритмической точностью она начинала прикусывать и защипывать, прикусывать и защипывать левую сторону нижней губы, мало-помалу становившуюся чуть краснее ее помады.

Нечто пронеслось или на миг застлало на экране задний план, когда на среднем присел на корточки мужчина с бородой — не Лаури, а другой, по фамилии О’Коннелл. Сперва Контролю показалось, что О’Коннелл бормочет, говорит что-то на непонятном языке. И, пытаясь отыскать логику, пытаясь постичь, Контроль едва не позвонил Грейс прямо тогда, чтобы поведать о своем открытии. Но еще через пару кадров Контроль уже разобрался, что тот на самом деле жует губу — и продолжал жевать, пока не потекла кровь, и все это время непоколебимо смотрел в камеру, потому что — медленно, мало-помалу уразумел Контроль — уже не было другого достаточно безопасного места для взгляда. Жуя, О’Коннелл говорил, но в словах не было ничего оригинального — теперь, когда Контроль прочел надпись на стене. Первобытнейшее и тем самым банальнейшее из всех вообразимых посланий.

Далее предсказуемый ленч в кафетерии. Стабилизирующий ленч, как думал Контроль, но слово «ленч», повторенное слишком много раз, становится бессмыслицей, трансформируясь в лечь, ложащееся лыком в строку, взбрыкивающую скачущим белым кроликом, перекувыркивающегося в биолога за угнетающим столом, перевоплощающимся в членов экспедиции у костра, не ведающих, что им грядет вот-вот выстрадать.

Контроль последовал за версией Уитби, то ли настораживавшей, то ли заботившей его, пробиравшейся вокруг да около столиков вместе с Чейни, Сю и Грейс, влекущимися следом. Уитби на планерке не был, но Грейс увидела, как он шмыгнул в боковой коридор, когда они спускались по лестнице, и заарканила его на ленч вместе с ними. А дальше все попросту пошли на поводу у Уитби в его естественной среде обитания. За еду обожать кафетерий Уитби не мог. Должно быть, дело было в открытости, воздушности пространства, чистоте ракурсов. А быть может, просто потому, что удрать было можно в любом направлении.

Уитби подвел их к круглому столику под деревом. Все его низкие пластиковые сиденья были втиснуты вдоль стен угла, самого дальнего от двора, рядом с лестницей, ведущей в по большей части пустующее пространство, именуемое третьим этажом, который они только что покинули, но на самом деле представляющее собой лишь гипертрофированную лестничную площадку с парой-тройкой конференц-залов. Контроль сообразил, что Уитби выбрал столик так, чтобы иметь возможность втиснуть свое тщедушное тельце в полукруг у самой стены — с оглядкой на невероятную возможность, что на лестнице за спиной объявится снайпер, переводя взгляд с кафетерия на двор и туманную зелень болота, расплывающегося за капельками конденсата на стекле.

Контроль сел лицом к лицу с Грейс. Уитби и Сю заняли места справа и слева от нее. Чейни плюхнулся на сиденье сбоку от Контроля, напротив Уитби. Пыхтящий икс лица Чейни заботливо склонился книзу:

— Я подержу оборону, пока вы возьмете себе что-нибудь, и схожу следом.

— Просто захватите мне грушу или яблоко и воды, а я побуду здесь, — отозвался Контроль, чувствуя смутное подташнивание.

Кивнув, Чейни со шлепком оторвал свои мясистые дадони от стола и ушел с остальными, пока Контроль созерцал большую фотографию в рамке на стене. Пыльный снимок, сделанный более двух десятков лет назад, показывал ядро команды Южного предела в то время. Узнавая некоторые лица по многочисленным инструктажам, Контроль отыскал взглядом Лаури, и годы спустя после экспедиции все еще выглядевшего изможденным. Расплывшийся в улыбке Уитби был там же, у центра. Судя по фото, когда-то Уитби был любознателен, смышлен и оптимистичен. Была на фото и пропавшая директриса — хотя лишь массивной тенью с левого бока. Она просто маячила там, не хмурясь и не улыбаясь.

В то время она была относительно новым работником, подмастерьем штатного психолога. Грейс, наверное, поступила в штат лет на пять позже, как раз когда Лаури уходил. Должно быть, и путь к вершинам иерархии, и удержание своей власти всем им дались нелегко. Это требовало твердости и упорства. Быть может, даже с лихвой. Но она хотя бы разминулась с самыми безумными проявлениями первой поры, единственным уцелевшим пережитком которых стал лишь гипноз. Криптозоологам, чуть ли не некромантам, с привлечением психологов давали голые факты и просили выдать… что? Информацию? Из их шаманства никакой информации не выудишь.

Остальные вернулись из буфета. Чейни нес на тарелке запрошенную грушу и воду. Контролю пришло в голову, что если позже днем стрясется нечто кошмарное и судебные медики попытаются воссоздать события по содержимому их желудков, Чейни будет выглядеть разборчивой птицей, Уитби — свиньей, Сю — помешанной на здоровье, а Грейс — просто малоежкой. Она уселась обратно на свое место, теперь поглядев на него волком, со своими двумя пачками крекеров и кофе, расставленными перед ней, словно она вознамерилась использовать их в качестве улик против него. Внутренне подобравшись, Контроль попытался прояснить голову глотком воды.

— Планерки каждый четверг или каждый второй четверг? — спросил он — просто чтобы прощупать почву и затеять разговор, подавив рефлекторный импульс воспользоваться этим вопросом, чтобы начать хитроумное зондирование морального духа департамента.

Но Грейс не была расположена к беседе.

— Вы хотите услышать историю, — отозвалась она, и это не было вопросом. Вид у нее был такой, словно она на что-то решилась.

— Разумеется, — ответил Контроль. — Почему бы и нет?

Чейни рядом с ним тут же заерзал, а Уитби и Сю одновременно как-то сдулись и съежились, глядя прочь от Грейс, словно стали с ней одноименными полюсами магнита.

Ее взгляд обрушился на Контроля, и у него тут же отпала охота грызть свою грушу.

— Речь об оперативнике из внутреннего терроризма. — Ну вот, пошло-поехало.

— Как интересно, — заметил Контроль. — Какое-то время я поработал во внутреннем терроризме.

Она продолжала, словно Контроль и рта не разевал:

— История о заваленном оперативном задании, третьем задании этого оперативника по окончании учебы. Не первом и не втором, а третьем, так что никаких реальных оправданий тут быть не может. В чем состояла его работа? Он должен был вести наблюдение и докладывать о членах боевых дружин сепаратистов на северо-западном побережье, базирующихся в горах, но сходящих в два ключевых портовых города для вербовки. Центр считал, что у радикальных группировок этих боевиков достаточно воли и ресурсов, чтобы помешать судоходству, взрывать здания — словом, наделать дел. Никаких целостных политических воззрений или далеко идущих целей. Просто по большей части невежественные белые парни студенческого возраста, но в колледж не попавшие. Кучка радикализированных женщин и толика обычных прочих, не догадывающихся, что затевают их невежественные мужчины. Но глупее оперативника — никого.

Контроль боялся шелохнуться. Ему начало казаться, что лицо вот-вот лопнет. Ему становилось все жарче и жарче, покалывающее пламя медленно растекалось по всему телу. Она что, пытается сокрушить его, сровняв с землей? Изолировать мишень, оборвать ему крылышки на глазах у горстки людей из Южного предела, с которыми у него уже наладилось подобие хороших взаимоотношений?

Уитби выглядел как чужак, идущий в его сторону из дальнего далека, говоря ему, что происходит, но, как ни жаль, Контроль его еще не слышит. Чейни разразился каким-то пыхтением, выражающим неодобрение по поводу того, куда это все может завести.

— Звучит знакомо, — проронил Контроль, потому что так оно и было, и он даже знал, что будет дальше.

— Этот оперативник внедряется то ли в группировку, то ли в окраины группировки, — вещала Грейс. — Сводит знакомство с некоторыми друзьями людей из самой ее сердцевины.

Сю, насупившись, сосредоточившись на чем-то интересном на ковре, встала, подхватив свой поднос, ухитрилась жизнерадостно, хоть и внезапно попрощаться и покинула столик.

— Так нечестно, Грейс, ты же знаешь, — прошептал Чейни, подавшись вперед, словно таким образом мог адресовать слова исключительно ей. — Это засада.

Но по счетам самого Контроля, это как раз и было честно. Очень честно. Учитывая, что они не оговорили фундаментальных правил заранее.

— Оперативник начинает преследовать этих друзей, и в конце концов они ведут его в бар. Подружка второго человека в команде любит выпивать в этом баре. Она в списке, он запомнил ее фотографию. Но вместо того чтобы просто наблюдать и докладывать наверх, сей премудрый оперативник игнорирует полученные приказы и начинает общаться с ней там, в баре.

— Хотите, я доскажу конец истории? — перебил Контроль. Потому что мог. Он мог — хотел — испытывал неистовый зуд ее рассказать — и чувствовал извращенную благодарность к Грейс, потому что это столь человеческая проблема, столь банальная, человеческая проблема по сравнению со всем остальным.

— Грейс… — взмолился Чейни.

Но Грейс отмахнулась от обоих, обернувшись к Уитби, так что тому не оставалось иного выбора, как поглядеть на нее.

— Он не только заводит разговор с этой женщиной, Уитби, — сопричастность его имени напугала Уитби, как будто она обняла его за плечи, — но и соблазняет ее, твердя себе, что совершает это во имя общего дела.

Потому что он заносчив. Потому что слишком далеко от узды.

Мать типизировала это как кривотолки, как типизировала уйму вещей, но в данном случае была права.

— Раньше у нас в кафетерии были вилки и ложки, — горестно проронил Уитби. — А теперь только вилколожки. — Повернулся налево, потом направо — в поисках то ли альтернативных столовых приборов, то ли кратчайшего пути к бегству.

— Рассказывая эту историю в следующий раз, опустите эпизод насчет соблазнения, какового не было, — заметил Контроль. В голове спиралью взвихрился пепел, в ушах тихонько зазвенело. — Можете также добавить, что этот оперативник не располагал четкими приказами от начальства.

— Вы его слышали. Вы слышали, — пробормотал Чейни, деликатный, как рыгнувший осел.

Грейс продолжала говорить, обращаясь непосредственно к Уитби, а Уитби теперь развернулся к Чейни, выражением лица вопрошая того, что делать, а Чейни не мог или не хотел оделить его наставлением. Будем биться до последнего вздоха. Изопьем чашу до дна. Это окопная война. Она будет тянуться нескончаемо.

— Так что оперативник укладывает подружку в постель, — ни малейшего триумфа в голосе, — хотя и знает, что это опасно, знает, что боевики могут узнать об этом. Его контролер не знает, что он делает. Пока. А в один прекрасный день…

— В один прекрасный день, — перебил Контроль, потому что раз уж она вознамерилась выложить эту историю, то остальное должна представлять правильно, черт подери. — В один прекрасный день он заходит в бар — это всего в третий раз — и его засекают камеры наблюдения, установленные дружком за ночь.

Посетив бар во второй раз, Контроль с ней не разговаривал. А в тот третий и последний — да. Как же он жалел об этом! Он даже не помнил, ни что сам говорил ей, ни что она говорила ему.

— Верно, — подхватила Грейс, и мгновенно промелькнувшее озадаченное выражение придало ее лицу серьезности. — Верно.

Эта рана у Контроля давно зарубцевалась, хотя и казалась свежей каждому стервятнику, норовившему сунуть в нее свой клюв или рыло, чтобы урвать шмат подгнившей плоти. Рутина повествования этой истории преобразила Контроля из личности в лицедея, разыгрывающего древние события из собственной жизни. Всякий раз, когда ему приходилось инсценировать их заново, монолог звучал все глаже, детали все упрощались и все лучше притирались друг к дружке, слова, как фрагменты пазла, которые он набрал в рот и выплевывал один за другим, укладывались в идеальном порядке, образуя целостную картину. И с каждым разом это представление все больше претило ему. Но единственная альтернатива — стать жертвой шантажа, частью прошлого, отдалившегося уже на семнадцать лет и пять месяцев с хвостиком. Хоть оно и увязывается за ним на каждое новое место службы, потому что тогдашний его контролер решил, что Контроль вовеки заслуживает более сугубого наказания, чем полученное на острие удара.

В наихудших версиях, вроде той, что начала излагать Грейс, он спал с той подружкой — Рейчел Маккарти — и сорвал операцию непоправимо. Но достаточно неприглядно выглядит даже правда. Он пришел из частного колледжа в роли протеже родной матери — отличные отметки, эдакая бездумная развязность и окончание учебы в Центре с высокими оценками. Добился большого успеха в первых двух полевых операциях, вытропив рубах-парней на равнинах и среди пологих холмов в центре страны — пикапы, жевательный табак и уединенные крохотные городские площади, перекусы жареной окрой, пока он наблюдал, как парни в бейсболках грузят в фургоны подозрительные ящики.

«Я совершил чудовищную ошибку. Я думаю об этом каждый день. Теперь это руководит мной в моей работе. Это наделяет меня смирением и помогает сосредоточиться». Но он вовсе не думал об этом каждый день. Нельзя думать об этом каждый день, или это взрастет и пожрет тебя. Это просто безымянно бытует где-то там — унылая, сумрачная тварь, тяготящая тебя лишь какое-то время. Когда воспоминания становятся слишком блеклыми, слишком абстрактными, это трансформируется в застарелый тендинит ротаторов плеча: боль настолько тонкая, но настолько острая, что можно прочертить по ней линию через всю лопатку и дальше вниз по спине.

— И вот тогда, — произнес Контроль. Уитби уже начал сминаться в тисках их двухстороннего внимания, а Чейни скрылся, организовав искусный побег из тюрьмы прямо у Контроля под носом. — И вот тогда дружок видит на пленке, как какой-то чужак треплется с его девицей, чем, наверное, вполне заслужил побои. Но потом он велит товарищу проследить за этим чужаком до кафе минутах в двадцати ходу оттуда. Оперативник не замечает — он забыл принять меры, чтобы проверить, нет ли за ним хвоста, потому что просто в восторге от себя и уверен в своих способностях. — Потому что он член династии. Потому что знает слишком много. — И угадайте, с кем наш оперативник говорит? Со своим контролером. Вот только боевикам этой группировки уже довелось напороться на контролера за пару лет до того, из-за чего, как выясняется, в первую голову в поле отправился я, а не он. Так что теперь они знают, что субъект, толковавший с его девицей, обменивается сведениями с известным правительственным агентом.

Тут он отклонился от сценария достаточно надолго, чтобы напомнить Грейс о том, что выстрадал только сегодня утром:

— Это было так, будто я парил надо всеми, над каждым, глядя вниз, скользя по воздуху. Способный сотворить все, что захочется.

Увидел, что она уловила связь, но ни малейшего чувства вины.

— Теперь они знают, что член их дружины Рейчел Маккарти поддерживает контакты с правительством — а сверх того, ейный дружок, как уже отмечено — самовластный собственник, ревнивый, деспотичный самодур. И этот сам-дружок накручивает себя, глядя, как оперативник возвращается назавтра, хоть на сей раз тот и не разговаривает с Маккарти, но пребывая в полной уверенности, что они придумали тайный способ общения. Довольно и того, что оперативник вернулся. Дружок вбивает себе в башку, что его девица может быть причастна ко всему этому, что, может статься, Маккарти шпионит за ними. И что же, по-вашему, они делают?

Уитби воспользовался возможностью дать ответ на другой вопрос: выскользнул из-за столика и побежал прочь вдоль изгиба стены в направлении научного отдела, не удосужившись даже наспех попрощаться.

Покинув Контроля наедине с Грейс.

— Будете угадывать? — вопросил Контроль у Грейс, обрушив всю тяжесть гнева и ненависти к самому себе на заместительницу директора и старательно позаботившись, чтобы на них обратились взгляды всех присутствующих в кафетерии, каковых набралось человек пятнадцать.

А чтобы возродить эмоции почившего в бозе сценария, начал думать о таких вещах, как «топографические аномалии», «видео первой экспедиции» и «гипнотическое воздействие», поставив с ног на голову ритуал, требующий держать в голове слова вроде «чудовищный зоб» и «домашнее задание по математике», чтобы не кончить слишком рано во время секса.

— Будете вы угадывать на хер? — прошипел он этаким театральным шепотом, испытывая желание исповедоваться не кому-либо из присутствующих, а лишь биологу.

— Они застрелили Рейчел Маккарти, — выговорила она.

— Да, правильно! — выкрикнул Контроль, зная, что даже люди, подающие пищу в дальнем-предаль-нем буфете, услышат его и уставятся на него.

— Они застрелили Рейчел Маккарти, — сказал Контроль. — Хотя ко времени, когда они принялись искать меня, я уже благополучно был дома. После чего? Двух-трех разговоров? Стандартные штучки наблюдения и внедрения, с моей точки зрения. Меня отозвали для разбора, призвав разбираться с последствиями других, более обстрелянных агентов. Вот только к тому времени боевики избили Маккарти до полусмерти и приволокли ее на верх заброшенной каменоломни. И хотели, чтобы она сказала правду, просто сказала правду про субъекта в баре. Чего она сделать не могла, потому что была невиновна и не знала, что я оперативник. Но это был неправильный ответ — к тому моменту любой ответ был неправильным. — И всегда будет неправильным. И примерно ко времени, когда он ликовал, что помог щелкнуть дело, как орешек, и судья выдавал ордера, дружок выстрелил Маккарти в голову — дважды — и позволил ее трупу рухнуть на мелководье внизу. Чтобы три дня спустя ее нашли местные копы, и вскоре дело перехватила нацбезопасность.

С любым другим было бы покончено, хотя он был еще слишком зелен, чтобы знать об этом. Не знал многие годы, что мать спасла его, к добру оно или к худу. Требовала ответных любезностей. Дергала за ниточки. Давала на лапы. В ход шли все традиционные клише, маскирующие всякую уникальную коллизию. Потому что, — поведала она ему, наконец сознавшись, когда уже было ни горячо, ни холодно, — она верила в него и знала, что он способен на куда большее.

Контроль год провел в подвешенном состоянии, посещая терапию, неспособную заделать брешь, вытерпел программу переподготовки, забросившую широкую сеть, чтобы изловить крохотную ошибочку в его сознании, упорно ускользавшую снова и снова.

Затем ему поручили административную кабинетную работу, от которой он снова проложил путь вверх по служебной лестнице до возвышенной не-позиции «наладчика», отчетливо понимая, что в поле его не отправят уже никогда.

Настолько, что в один прекрасный день его могли призвать возглавить диковинное захолустное агентство. Настолько, что то, в чем он не мог заставить себя сознаться ни перед одной из своих подружек, он посмел прокричать во всю глотку в кафетерии перед женщиной, вроде бы ненавидящей его.

Птичка, что являлась ему раньше темным силуэтом на фоне высоких окон кафетерия, все еще там летала, но теперь ее порхания больше напоминали пластику летучей мыши. Дождевые тучи собирались снова.

Грейс все еще сидела перед ним, оберегаемая с высот когортами из прошлого. Контроль тоже все сидел там, а Грейс теперь начала прохаживаться по его грешкам помельче, одному за другим, без какой-либо определенной системы, хоть уже некому было слушать. Она прочла его личное дело, наложив руку и на другие документы. Талдыча их, она вещала и другие вещи — о его матери, об отце, тянула литанию вихляющегося парада или процессии, как ни странно, больше не ранившую, не достававшую до живого. Вместо того Контроля начало наполнять какое-то блаженное отупение. Она ему что-то говорит — ну и ладно. Она видит его ясно, она видит его прекрасно, от его умений вплоть до его слабостей, от его мимолетных связей до его кочевого образа жизни, вплоть до отцовского рака и двойственного отношения к матери. Легкость, с которой он принял то, что мать заместила работой и семью, и религию. И все остальное, все-все, и в интонации ее подмешивалось что-то вроде скупого уважения к его отказу махнуть на все рукой с эдаким жалостливым озлоблением.

— А вы никогда не совершали ошибок? — спросил он, но она пропустила вопрос мимо ушей.

И вместо того даровала ему мотив:

— На сей раз ваш контакт пытался отрезать меня от Центра. Напрочь.

Голос, продолжающий помогать ему на манер разбушевавшегося быка.

— Я об этом не просил. — Что ж, если и просил, то больше этого не хочет.

— Вы снова заходили в мой кабинет.

— Нет. — Хотя такой уверенности он и не питал.

— Я пытаюсь сохранить все как есть для директрисы, а не для себя.

— Директриса погибла. Директриса не вернется.

Она отвела взгляд, устремив его за окно на двор и раскинувшееся за ним болото. Свирепый взгляд, заставивший его прикусить язык.

Может, директриса свободно парит над Зоной Икс или скребет сорванными под корень ногтями землю, камыши, пытаясь ускользнуть… от чего-то. Но здесь ее нет.

— Подумайте, насколько хуже все может пойти, Грейс, если меня заменят кем-нибудь еще. Потому что вас директором не сделают никогда. — Правдой за правду. Уж это-то он может сделать.

— Знаете ли, я только что оказала вам любезность, — заметила она.

— Любезность? Еще бы.

Но он понимал, о чем речь. Все, что только было срамящего или нелестного для него, она сейчас выпалила попусту, растратила весь боезапас, шарахнула из пушки в белый свет. Она извлекла на свет все остальные вещички из своей шкатулки порицаний и тем, что не приберегла ничего на потом, поведала ему, что не будет использовать их в будущем.

— Вы очень на нас похожи, — промолвила она. — Человек, наделавший уйму ошибок. Просто пытающийся поступать лучше. Быть лучше.

Подтекст: ты не можешь решить того, что не было решено за тридцать лет. Я не дам тебе обскакать директрису. И в чем же тут подвох? К чему она его подталкивает или от чего отталкивает?

Контроль просто кивнул — не потому что был согласен или не согласен, а потому что был выжат как лимон. Потом извинился, заперся в туалете кафетерия и выблевал завтрак, гадая, то ли что-то подцепил, то ли его тело отвергает — со всей возможной липкостью — все, что связано с Южным пределом.

 

018: ВЫХОД ИЗ КРИЗИСА

Вернувшийся Чейни рыскал у туалета, озабоченно шепча: «Ты как там, мужик, в порядке?» — словно они стали закадычными друзьями. Но в конце концов удалился, а чуть позже зазвонил мобильник Контроля, еще опиравшегося о сиденье унитаза. Он вытащил телефон из кармана. Голос. Туалет представлялся идеальным местом, чтобы принять этот звонок. Когда дверь туалета захлопнулась, холодный фаянс показался утехой. Как и крохотные холодные голубые плиточки пола. Даже смутный аромат мочи. Все это. Вместе. И по отдельности.

Почему в мужском туалете нет зеркал?

— В следующий раз отвечайте на мой звонок, когда я звоню, — предупредил Голос, подразумевая, что он(а) — человек занятой, в тот самый миг, когда Контроль заметил мигающий огонек, означающий, что ему пришло сообщение.

— Я был на совещании. — Я смотрел видеозаписи. Я говорил с биологом. Я жрал собственную печенку, скормленную мне заместительницей директора по вашей же милости.

— Ваш дом в порядке? — спросил Голос. — Он в порядке?

Две тысячи белых кроликов, загоняемых гуртом к невидимой двери. Растение, не желающее погибать. Невозможный видеоматериал. Гипотез больше, чем рыбы в море. В порядке ли дом? Как-то странно это Голос сформулировал, словно они говорят шифром, ключа к которому у Контроля нет. Однако от этого он ощутил уверенность, хоть это и было контринтуитивно.

— Вы там? — отрывисто спросил Голос.

— Да. Да, мой дом в порядке.

— Тогда что у вас есть для меня?

Контроль дал Голосу краткую сводку.

Голос минутку поразмыслил об этом, а затем спросил:

— Значит, у вас уже есть ответ?

— На что?

— На загадку, стоящую за Зоной Икс, — Голос издал странный жестяной смешок. Хау-хау-хау. Хау.

Довольно этого.

— Хватит пытаться отрезать Грейс от ее контактов в Центре. Это не работает и осложняет дело, — сказал Контроль. Помня ее бережность при подготовке видео первой экспедиции, чересчур вымотанный ленчем, чтобы успеть переварить это. Двойником отвращения Контроля к явно неадекватной и экстремистской тактике Голоса внезапно вспыхнуло убеждение — надо признать, иррациональное, — что Голос как-то повинен в том, что он застрял посреди Южного предела. Если Голос — на самом деле его мать, то в этом он совершенно прав.

— Послушайте, Джон, — прорычал Голос, — я перед вами не отчитываюсь. Это вы отчитываетесь передо мной, и не забывайте об этом. — Это должно было прозвучать с убеждением, но прошло мимо цели.

— Хватит пытаться, — повторил Контроль. — Вы вредите мне — она знает, что вы пытаетесь. Просто перестаньте.

— Опять-таки я перед вами не отчитываюсь, Контроль. Не говорите мне, что делать. Вы просили меня это уладить, и я пытаюсь это уладить. — Отдача заставила Контроля отвести телефон подальше от уха.

— Вам известно, что я смотрел видео первой экспедиции нынче утром, — произнес он. — Оно меня вставило. — В качестве потуги на извинение. Этому научил его дедушка: переадресовывай, с виду разделяя горести собеседника. С ним самим так поступали невесть сколько раз.

Но почему-то Голос это лишь взбеленило.

— Думаете, это сраное оправдание того, что вы не делаете свое дело. Смотрели видео? Так вытащите голову из собственной жопы и в следующий раз дайте мне настоящий отчет — и тогда, быть может, у меня будет гораздо больше охоты выполнить ваши пожелания так, как вам взбрендилось. Усек, долболоб?

Матерщина прозвучала с диковинными запинками, словно Голос был порнографом, где в сценариях значились только слова «трахаться», «гребаный», «жопа» и «долболоб». Но Контроль усек. Голос — говнюк. У него уже были боссы-говнюки. Если только реальный Голос не взял передышку, а это заместитель, пытающийся импровизировать. Мегалодон в бешенстве. Мегалодон недоволен. Мегалодон во гневе.

Так что он, уступив, испустил какие-то примиренческие звуки. Потом, углубив, поведал байку о своем «прогрессе» — историю, структурированную и состряпанную не как горестное, запинающееся на каждом шагу черт-знает-что, а как аналитическое, нюансированное «путешествие», интерпретировать которое можно как наделенное началом и серединой, неуклонно продвигающими его к удовлетворительному окончанию.

— Хватит! — оборвал Голос в какой-то момент.

Позже:

— Так-то лучше. — Контроль не мог толком угадать, смягчились ли интонации терки-трущейся-о-терку. — Покамест продолжайте собирать данные и допрашивать биолога, но надавите на нее пожестче.

Уже надавил, не проканало. Выуживание информации — зачастую долгосрочный проект, требующий прислушиваться к несущественным пустякам, проскочившим лишь на миг.

После очередной паузы Голос сказал:

— Я располагаю информацией, которую вы запрашивали.

— Какой информацией? — Растение, мышь или?..

— Я могу подтвердить, что директриса пересекала границу.

Контроль резко выпрямился на сиденье унитаза. Кто-то робко постучался в дверь. Придется им обождать.

— Когда? Прямо перед последней одиннадцатой экспедицией?

— Да. Совершенно несанкционированно, не поставив никого в известность и не испросив ничьего позволения.

— И это сошло ей с рук.

— Что вы имеете в виду?

— Ее не уволили.

Пауза, затем Голос сообщил:

— Несомненно, ее следовало освободить от должности. Однако нет, ей дали испытательный срок. Ее место на шесть месяцев заняла заместительница директора, — нетерпеливо, словно все это не имело значения.

И что он должен с этим делать? Наверное, попросить связать его с матерью. Потому что кто-то в верхах наверняка должен был знать, что директриса отправляется через границу, а потом кто-то прикрыл ее, когда вернулась.

— Вам известно, сколько она там пробыла? Есть ли рапорт о том, что она обнаружила?

— Три месяца. Никакого рапорта.

Три месяца!

— Ее должны были допрашивать. Рапорт должен быть.

Куда более долгая пауза. Может, Голос консультируется с другим Голосом или Голосами?

Наконец Голос сдал позиции по этому пункту:

— Имеется отчет о разборе. Могу выслать вам копию.

— Известно ли вам, что она считала, будто граница наступает? — осведомился Контроль.

— Я в курсе этой гипотезы, — подтвердил Голос. — Но это не ваша забота.

Как это не его забота? Как это субъект, назвавший его долболобом, перескочил к употреблению фраз вроде «не ваша забота»? Голос — скверный актер, заключил Контроль, или у него скверный сценарий, или это было намеренно.

В конце беседы он — без какой-либо видимой причины — отпустил шутку:

— Что такое: коричневое и липкое?

— Это я знаю, — отозвался Голос. — Липа.

— Дерьмо.

Отбой.

* * *

«Ну-ка, проверь сиденья на мелочь, Джон». Контроль, снова в своем кабинете, изнуренный, захвачен врасплох странными вспышками воспоминаний. Коллега на его последнем посту, придя к нему после презентации, говорит обвиняющим тоном: «Ты мне противоречил». Нет, я не соглашался с тобой. Женщина в колледже, брюнетка с широким лицом и красивыми карими глазами, аж больно, в которую он втюрился на элементарной математике, но когда преподнес ей стихотворение, она сказала: «Да, но танцуешь ли ты?» Нет, я пишу стихи. Я стану каким-нибудь шпионом. Один из профессоров колледжа, преподававший политологию, заставлял их писать стихи, чтобы «разогнать кровь в жилах». Однако изрядную часть времени он учился, ходил на стрельбище, тренировался, используя вечеринки, чтобы наработать опыт мимолетных отношений жизнь напролет.

— Ну-ка, проверь сиденья на мелочь, Джон, — сказал дедушка Джек. Ему было двенадцать, он наведался к матери на север ради редкой побывки, не предусматривавшей вылазку в хижину или на рыбалку. Они только-только подыскивали точку равновесия, под разводом еще не подвели черту.

В выходные днем, в трескучий мороз, Джек выкатил машину, которую называл «прокачанной», выведя ее из спячки, потому что вынашивал секретный план свозить Контроля на показ женского белья в местном универмаге. Контроль имел лишь смутное представление, что это означает, но чувствовал какую-то неловкость. Ехать ему не хотелось прежде всего из-за дочки соседа, его ровесницы, в которую он втрескался по уши еще летом, но отказать дедушке было непросто. Тем более что дедушка еще никуда не брал его без матери.

Так что Контроль обыскивал сиденья на предмет мелочи, пока дедушка прогревал ярко-синюю прокачанную тачку, простоявшую на морозе два часа, пока дедушка разговаривал в доме с его матерью. Но Контроль думал, что заодно дедушка заново знакомится с таинствами манипуляций с машиной. Печка дышала жаром, и Контроль в пальто вспотел. Он обшаривал сиденья с энтузиазмом, гадая, не оставил ли дедушка немножко денег намеренно. С деньгами он мог бы купить соседской девчушке мороженое. Он все еще не переключился с летнего режима.

Никаких денег, только катышки ворса, скрепки, клочок-другой бумаги да что-то холодное, гладкое, липкое, в форме крохотного мозга, от которого он шарахнулся — старая жвачка. Разочаровавшись, он распространил поиски с длинного заднего сиденья на темную пещеру под передним пассажирским. Неуклюже просунул туда руку, чтобы можно было вертеть кистью туда-сюда, и наткнулся на что-то объемистое, но мягкое, приклеенное там липкой лентой. Нет, не мягкое — просто завернутое в тряпку. Немного помудрив и подергав, он сумел оторвать эту неуклюжую тяжелую штуковину, с глухим стуком упавшую на пол автомобиля. Повеяло металлом и смазкой. Контроль поднял сверток, размотал тряпку и отпрянул на спинку сиденья, держа ребристый холодный предмет в сложенных чашей ладонях… чтобы наткнуться на пристальный дедушкин взгляд.

— Что это у тебя там? — спросил старик. — Где ты это нашел? — Тогда Контроль счел оба вопроса глупыми, а позже — еще и ханжескими. На лице Джека, обернувшегося посмотреть, держа руку на руле, было написано чуть ли не вожделение.

— Пистолет, — сказал Контроль, хоть дедушка и сам это видел. Позже ему помнилась в основном вороненая чернота оружия, чернота абриса и недвижность, будто принесенная им с собой.

— Похоже, «кольт» сорок пятого калибра. Тяжеленький, правда?

Контроль кивнул, уже немного напуганный. Он совсем взмок от жары. Он уже нашел пистолет, но вЫражение лица у дедушки было как у человека, ожидающего, когда врученный им подарок развернут и подымут повыше, — а Контроль был слишком юн, чтобы чуять опасность. Но он уже принял неверное решение: не следовало садиться в эту машину вообще.

Какой псих даст подростку пистолет, пусть даже незаряженный? Эта мысль пришла ему в голову сейчас. Быть может, псих, который будет не прочь вернуться с заслуженного отдыха в своей отдаленной хижине, чтобы снова поработать на Центр, заправляя собственным внуком.

* * *

Ближе к вечеру. Пробуй. Пробуй снова.

Контроль и биолог стояли рядом, опираясь на крепкую деревянную ограду, отделявшую их от отстойного пруда. За спинами у них осталось здание Южного предела, гравийная дорожка, протянувшаяся через газон, как покрытая рябью черная река. Лишь они двое… и трое членов службы безопасности, доставившие ее. Они рассеялись на расстоянии футов тридцати, сориентировавшись так, чтобы прикрыть все возможные пути бегства.

— Они что, думают, что я удеру? — поинтересовалась у него Кукушка.

— Нет, — ответил Контроль. Если бы она удрала, вину Контроль возложил бы на них.

Отстойный пруд оказался длинным и примерно прямоугольным. Внутри ограды, на дальнем берегу, лежал на боку ближе к болоту подгнивший сарай.

У сарая высилась худосочная сосна, полузадушенная проржавленной рождественской гирляндой. А воду душили ряска, гортензии и кувшинки. Стрекозы неустанно патрулировали серую, а местами и черную воду. Лягушки оглашали прогноз дождя так истошно, что заглушали сверчков, а от полоски травы и кустов по ту сторону пруда доносились чириканье и суматоха крапивников и славок.

Посреди пруда мрачно и безмолвно стояла одинокая большая голубая цапля. Грозовые тучи все сгущались, и ее перья в меркнущем свете выглядели тусклыми.

— Я должна поблагодарить вас за это? — осведомилась Кукушка. Они опирались о верх ограды. Ее левая рука была чересчур близко к его правой. Контроль чуточку отодвинулся.

— Не благодарите никого за то, что уже должны иметь и без того, — сказал он, что повлекло полуоборот ее головы в его сторону и вид одной приподнятой брови над задумчивым глазом и ничего не говорящим ртом. Что-то этакое говорил его дед с отцовской стороны, когда еще продавал прищепки, обивая пороги. — Клювачи исчезли не из-за меня, — добавил он, потому что первое говорить не намеревался.

— Еноты — наихудшие разорители их гнезд, — сообщила она. — Знаете ли вы, что они пережили последний ледниковый период? Дальше к югу они гнездятся целыми колониями, но в этом регионе подвергаются угрозе исчезновения, и потому более одиноки.

Контроль навел справки: клювачи уже должны были вернуться, если собирались. Они склонны возвращаться на одни и те же места.

— Я могу дать вам лишь минут тридцать-сорок, — констатировал он. Теперь то, что он привел ее сюда, казалось чудовищной поблажкой, возможно, даже представляющей опасность, хотя он и не мог сообразить, для кого именно. Но после утреннего сеанса он не мог оставить все как есть.

— Терпеть не могу, когда тут косят и пытаются выловить ряску, — проронила она, игнорируя его.

Контроль не знал, чем на это ответить. Это всего лишь отстойный пруд, подобный тысячам других. Он вовсе не призван быть биотопом. Впрочем, ее нашли на заброшенной стоянке.

— Смотрите, там еще есть головастики, — указала она с выражением лица, приближающимся к удовлетворению. Контроль начал понимать, что держать ее в четырех стенах было жестоко. Быть может, теперь она не станет рассматривать разговор с ним исключительно как допрос.

— Тут славно, — заметил он — просто чтобы что-нибудь сказать, но было действительно славно. И еще лучше оттого, что он догадался покинуть здание. Собирался порасспросить ее, но сильный запах дождя и то, как вдали темное небо застлала стремительно приближающаяся завеса ливня, отбило эту охоту.

«Спросите ее о директрисе, — велел Голос. — Спросите, упоминала ли та, что уже побывала за границей». Голос отгородился от этого. Ты голограмма. Ты конструкция. Я буду метать харч за борт, пока ты не остервенишься до такой степени, что не сможешь толком плавать.

Кукушка подтолкнула носком туфли большого черного жука. Он лихорадочно, неустанно метался между штакетинами туда и обратно.

— Знаете, почему они так себя ведут?

— Нет, не знаю, — признался Контроль. За последние четыре дня он понял, как много всего не знает.

— Тут просто распылили инсектицид. Я его чую. На его панцире можно разглядеть следы пены. Он не только убивает их, но и дезориентирует, из-за него они не могут дышать. Они впадают в состояние, которое можно назвать паникой. Продолжают искать путь бегства от того, что уже находится внутри них. Под конец они успокаиваются, но лишь потому, что им уже не хватает кислорода, чтобы двигаться.

Она подождала, пока жук окажется на ровном участке земли, а потом опустила туфлю, резко и сильно. Послышался хруст. Контроль отвел взгляд. Прощая подругу, которая чем-то его огорчила, отец однажды сказал, что она слышала иную музыку.

«Спросите ее о заброшенной стоянке», — велел Голос.

— Как, по-вашему, почему вы в конце концов оказались на заброшенной стоянке? — спросил Контроль, главным образом, чтобы ублажить аудиторию. Любой из троих может доложиться потом Грейс.

— В конце концов я оказалась здесь, в Южном пределе, — в голосе ее появились нотки настороженности.

— Что то место означает для вас? — То же самое, что это, или больше?

— Не думаю, что я должна была оказаться именно там, — помолчав, промолвила она. — Просто ощущение такое. Помню, очнулась и минуту не могла понять, где я, а когда поняла, то была разочарована.

— Как разочарованы?

Кукушка пожала плечами.

Зигзаги молний вычерчивали в небесах фантастические страны. Гром докатился, как глас осуждения.

Спроси ее, не оставила ли она что-нибудь на пустынной стоянке. Это его вопрос или Голоса?

— Вы там что-нибудь оставили?

— Нет, насколько помню, — ответила она.

Контроль сказал фразу, отрепетированную заранее:

— Скоро вам потребуется быть более определенной в том, что вы помните, а что нет. Вас отсюда заберут, если я не добьюсь результатов. И у меня не будет права голоса в том, куда вас пошлют, если это произойдет. Там может быть хуже, чем здесь, намного хуже.

— Я вам не говорила, что я не биолог? — она проронила это вполголоса, но с нажимом.

Спроси ее, кто она на самом деле.

Он не мог не поморщиться, хотя был совершенно искренен, когда говорил, что она ничем ему не должна за прогулку к пруду.

— Я пытаюсь быть честной. Я не она… и что-то внутри меня такое, чего я не понимаю. Это вроде… блистания… внутри.

В медицинских сводках — ничего, не считая повышенной температуры.

— Это называется жизнью, — прокомментировал Контроль.

На это она не рассмеялась, а тихонько вымолвила:

— Не думаю.

Если у нее внутри «блистание», то у него — соответствующая темень. Дождь приблизился. Порывистый ветер унес сырость, погнал по поверхности пруда рябь и с посвистом стал прорываться сквозь все щели сарая, раскачивая чахлую рождественскую сосенку туда-сюда.

— Вы тут один-одинешенек, а, Джон?

Ему не пришлось отвечать, потому что дождь хлынул стеной. Контроль хотел поспешить обратно, чтобы не промокнуть, но Кукушка его не поддержала, настояв на медленной, задумчивой походке, позволяя воде сечь ей лицо, сбегать по шее и промочить ее рубашку.

Голубая цапля даже не шелохнулась, сосредоточившись на какой-то добыче под поверхностью пруда.