Петь и маршировать. Место действия: учебный барак и плац для строевой подготовки. Строфы были написаны на доске. Вошер, самый маленький, если не самый юный, унтер-офицер батареи, был инструктором. Каждую неделю — новая песня. Но кандидатов для обучения пению отобрать было нелегко. Никто не испытывал желания выступать соло перед батареей новобранцев, любителей поговорить и посмеяться. Поэтому запевал обычно сам Вошер. Он начинал грудным раскатистым голосом. Первые звуки лились свободно. Певец стоял, подняв голову, закинув одну руку за спину, а другую заложив за борт тужурки. Начинал с первого звука: а-а-а-а… Засмеявшегося в качестве наказания, вызывали вперед, и он должен был сам петь соло. Такое же наказание ожидало любого другого, кто осмеливался слишком веселиться на занятиях. Таким образом обеспечивалась индивидуальная подготовка участников и облегчалась задача Вошера как запевалы.
Хайман тоже смеялся и должен был запевать. Он, заядлый курильщик, хрипел и кашлял, и Вошер после первых же тактов отправлял его назад. Шек, чтобы развлечься, особенно громко засмеялся и был вынужден выйти вперед и петь соло. Петь он умел и заслужил похвалу. Его называли соловьем и Карузо, а он только краснел от смущения. После индивидуальных выступлений пели всей батареей.
Вошеру казалось, что песни звучат тихо, без выражения. Он кричал:
— Громче! — и показывал указкой на доске слова, которые нужно было петь. — Все сразу! — кричал он иногда. — Отбивайте такт песий ногой! Прекратить! Свинство! Построиться в шеренгу перед зданием. Сейчас мы споем на улице, и вы услышите, что получается из вашего визга. Стадо баранов! Держать ногу, тверже шаг! Песню!
— «Девушка»! «Девушка»! «Девушка»! — Название песни передается от головы в хвост колонны. Теперь нужно задать высоту тона шеренгам от первой до последней. Каждая из них пробует: мэ-э-э-э…
— Отставить! Левой, два, три, четыре!
«Девушка, как хорошо на улице. Ярко светит солнце. Пойдем погуляем? Девушка, не говори «нет»! Радостно веет ветерок, играя твоими локонами…»
— Отставить! Чудовищно! Все сначала! Это же не песня, а стон сифилитиков! Стадо быков!
«Кокетство в твоих русых локонах, твои очи, милое дитя, так прекрасны…»
Теперь батарея начала в одной тональности, за исключением нескольких солдат, совершенно не имевших музыкального слуха, но их голоса терялись в общем хоре. Некоторые не понимали, что отдельные такты нужно чередовать с паузами. Во время этих пауз они продолжали петь.
Сначала Вошер громко кричал текст. Затем перешел на жест. Взмахом рук он показывал, что начинается новая строфа.
«Девушка, дай мне руку, приди ко мне, пока есть время. Перед нами вся страна и весь мир. Дом и двор, деньги и имение — все иллюзорно, все обманчиво. А у солдат хватит здравого смысла и мужества…»
При слове «страну» рука Вошера указала вдаль.
Перед строкой со словом «дом» он махнул рукой на ближайшее строение. Деньги он изобразил известным жестом, потирая большой палец об указательный. «Иллюзорно» я «обманчиво» — презрительной гримасой, «здравый смысл» и «мужество», должно быть, изображало поднятие вверх руки со сжатым кулаком и подпрыгивание.
Потом пошла третья строфа.
«Девушка, будь моей. Ты мне так нравишься. Даже если я буду вдали, ты не должна любить другого. Пройдет год, наступит день, я вновь приду к тебе. Милая, так и должно быть. Девушка, скажи «да»,
Песню повторяли. На третий раз одолели наконец старомодный текст, но мелодия все еще звучала нестройно.
До сих пор все дурачились и смеялись. А теперь, когда слова песни были выучены наизусть, лица у всех стали серьезными. Каждый пел. Эдди, не имевший слуха, пел, как ему хотелось. Он ничего не видел вокруг и, весь отдавшись пению, не замечал, что фальшивит. На физиономии этого жестокого, грубого человека внезапно появилось набожное выражение. Теперь было не важно, попадает ли он в тон. Шпербер пел в полную силу. Громко орать и обрывать текст по слогам в школьных хорах не разрешалось. Здесь это можно было делать совершенно свободно. Все кричали, как хотели, не опасаясь осуждения. Это было чувство силы, совместной силы ста двадцати драчунов.
В паузах между тактами было слышно, как от соседних корпусов отражалось эхо, и казалось, что где-то поет ту же песню другая батарея. При этом отчетливо слышалось шарканье сапог.
Четвертая строфа придавала новый смысл. Шаг и взмах руки, команды и повороты создавали ритм и дополняли мелодию, сливаясь с нею в одно целое.
Песня их объединила. Каждый растворился в общей массе, составив ее часть.
На какой-то час Шпербер даже забыл, что находится под подозрением.
* * *
Кроме Шпербера, никто не знал о существовании мышиного питомника Эдди. Он об этом никому не рассказывал. Но даже Шпербер не все знал. После первого посещения питомника Эдди больше не брал его с собой. Только по новым катушкам клейкой ленты, которые лежали в ящике его стола, Шпербер понял, что опыты над мышами продолжаются. Кроме того, Эдди начал конструировать другой агрегат дли отбора мышей. Большая плоская коробка от английского печенья, проволока, маленький ручной буравчик, клещи, нарезанный тонкими ломтиками сыр.
Шпербер становился все нетерпеливее. И наконец он отправился к питомнику. Пригнувшись, скользил он по бугристой земле, останавливаясь через два-три метра и прислушиваясь к голосу Эдди. Он должен быть здесь. Шпербер медленно поднял голову. Точно, Эдди стоял, нагнувшись над железной бочкой из-под машинного масла.
— Здесь вам не до жиру, паршивые свиньи! — Эдди посмотрел в отверстие. В другое он направил луч своего карманного фонарика. Потом обернулся, схватил хворостину, привязал к ней нитку. — Так, моя милая. На сало поймаем мышку.
Эдди что-то привязал к нитке и пропустил в отверстие. Затем он начал дергать хворостинкой, как удилищем.
— Нет, нет, не ты! Прочь лапы! Еще немного поголодай. Иди, иди сюда, здесь вкусная копченая ветчина из Дании. Нет, нет, вы прочь! Вы еще слишком жирны! Вот ты, хватай. Так, прекрасно. Крепко схвачено.
Эдди теперь держал своеобразную удочку совершенно без движения и вдруг быстро вытащил ее. На шнуре, барахтаясь, висела мышь. Он подтянул ее к себе и приблизил к своему лицу. Мышь качнулась перед ним несколько раз. Эдди, казалось, смеялся.
— Так, а теперь все это ты должна отдать обратно. — Он схватил зверька за брюшко и потянул за нитку. — Так, хорошо. Что, еще бьется сердце ретивое?
Мышь пыталась вырваться.
— Спокойно!
Кусочек сала вновь был вытащен из горла зверька.
— Ну, блюй же! Мы тоже хотели жрать!
Он держал мышь вверх головой и тряс. Писк зверька прекратился.
— Так, спасибо. Ну а теперь мы вновь водрузим тебя в каменоломню к остальным зверькам.
Он бросил мышь через дыру в бочку.
— Спокойной ночи, приятных сновидений, моя маленькая, и не переживай сильно.
Шпербер стоял с открытым ртом, Потом сплюнул и незаметно ушел.
* * *
В порядке подготовки к учениям, которые должны были состояться в конце июня, то есть через две недели, был проведен марш с ориентировкой на местности.
Шестую и седьмую батареи погрузили на транспортные автомашины с закрытыми брезентовыми, тентами и высадили в незнакомом месте.
Командир четвертого отделения из спальни номер двенадцать единственный получил карту с тем пунктом, куда их доставили. С помощью характерных складок местности и заметных ориентиров, например линий электропередачи, изгибов реки, они по карте определили истинную точку своего местонахождения. Отсюда им нужно было вернуться пешим порядком в казармы.
Такие соревнования проводились во всех частях бундесвера, и десять отделений, занявшие первые места, могли поехать в качестве зрителей на всеармейские соревнования по легкой атлетике. Условием для этого было прибытие к месту расквартирования части в полном составе, без отставших.
До восьми часов они двигались в хорошем темпе. Но вдруг Шек начал отставать. Кто-то заметил это и доложил командиру отделения. Тот приказал остановиться. Все сели на траву.
— Ну если он нам все испортит… — с угрозой проговорил Хайман, хотя сам выглядел далеко не блестяще.
Шек, шатаясь, догнал отделение и упал в траву.
— Двинули дальше, — сказал командир.
— Только без меня, — ответил Шек.
— Что это значит? — Эдди нагнулся над Шеком.
— Это значит, — кашляя, ответил Шек, что я здесь остаюсь отдыхать. Я не могу больше.
Эдди потянул его за рукав: — Давай, старина, вставай!
— Оставь его, — приказал командир отделения. — Пять минут перекур!
По окончании срока Шек встал и пошел, но через километр вновь упал. Эдди снова проявил нетерпение. Один из спальни номер двенадцать сказал Шеку:
— Возьми себя в руки! Не можем же мы из-за тебя не участвовать в спортивном празднике.
Шпербер вмешался:
— Вы его не заставите. Я предлагаю разделиться на две группы. Одна продолжает движение. Другая остается с Шеком, идет не спеша, пытается поймать гражданскую легковушку, подбросить его поближе к казарме и высадить так, чтобы никто не заметил. Место встречи: у входа на спортивную площадку. Оттуда мы маршируем вместе.
Все согласились с этим предложением.
Часть отделения — Шек, Шпербер, Бартельс и один парень из соседней спальни — после получасового отдыха медленно пустилась в путь.
— Будем надеяться, что нам повезет, — сказал Шек, который выглядел изможденным. — Не хотел бы я портить ваш выходной день. И охотно разделил бы между вами весь мой отпуск. Идет?
— Заткнись и двигай дальше! — прошипел Шпербер. Он не переносил скулящего тона Шека.
Они вышли на большую дорогу и попытались остановить легковой автомобиль. Первый попался им лишь через час и подбросил их всего на три километра. Больше никто не остановился.
— Я достану такси, — сказал Шек.
— Не болтай! — крикнул тот, что был из спальни номер двенадцать.
К месту сбора они прибыли слишком поздно. Все уже убежали к казармам.
— Другой раз он такого не сделает, — угрожающе бросил Хайман, имея в виду Шека.
* * *
На следующее утро посреди спальни номер одиннадцать лежала куча дерьма. Когда все обитатели проснулись и увидели этот «подарок», Шек лежал скорчившись и отвернувшись к стене.
Хайман крикнул:
— В твоем распоряжении десять минут! К нашему возвращению из умывальной комнаты нечистоты должны быть убраны, пол выскоблен и вымыт. — Он распахнул окно.
Шпербер выходил из комнаты последним. Он постучал по одеялу, в которое был завернут Шек, и спросил:
— Это ты сделал?
Тот кивнул, не поворачивая головы от стены.
— Парень, возьми себя в руки, встань. Убери все это, и история забудется.
Когда он возвращался из умывальной, Шек вытирал остатки нечистот туалетной бумагой.
— Все должно быть вычищено, — твердо сказал Хайман.
Шек сделал это кое-как.
Во время обеда в трактире «Святой дух» Хайман в чем-то убеждал остальных.
Шпербер догадался обо всем лишь ночью, когда он был разбужен каким-то грохотом. В свете карманного фонарика он разглядел Хаймана и Эдди, которые сорвали с Шека пижаму и забили ему рот кляпом, свернутым из носового платка.
— Что вы делаете?! — воскликнул Шпербер.
— Заткнись, а не то получишь вместе с ним, — прошептал Хайман.
Затем они завернули Шека в одеяло с его же койки, крепко перевязали поясом от купального халата и потащили прочь. Беднарц шел сзади. Шпербер не выдержал и тоже проскользнул вслед за ними. Бартельс остался лежать. Через приоткрытую дверь душевой комнаты Шпербер увидел, как жертву, раздетую догола, держали под горячим, как кипяток, душем, посыпали стиральным порошком, терли шваброй, осыпая руганью, в которой слова «грязная свинья», «прыщавая скотина» были самыми приличными. Шпербер прошел несколько дальше в туалет. Там стоял Беднарц и тоже видел все. Шпербер теперь не кричал: «Что вы делаете?!» Жестокость этих парней буквально парализовала его.
Шек плакал и, если бы Эдди не держал его крепко за локти, давно свалился бы на пол. Но вот Эдди, обнаженный до пояса, встал в боевую стойку каратэ. Его мускулы под татуировкой напряглись, руки он протянул вперед. Лишившись поддержки, Шек свалился, как пустой мешок. А Эдди кружил вокруг места пытки и непроизвольно делал выпады перед собою, как бы намереваясь ударить не только Шека, но и стоявшего рядом Хаймана. Пот выступил у Эдди на висках. Шек валялся неподвижно, вид у него был словно у набальзамированного трупа. Из его расцарапанных прыщей сочилась кровь и, смешиваясь с водой, стекала по телу.
Шперберу стало противно. Дрожь пробрала его. Против кого сейчас выступать? Надо бить, надо сильно бить. Но кого? Перед ним его товарищ по казарме — Шек. Но бить его Шпербер не может. Заступиться за него тоже противно. Нет, Шпербер ни на кого не в силах поднять руку. Он глядел на происходящее словно в прострации.
Они завернули Шека в простыню и подняли на руки. Его матрац выбросили в коридор и на него швырнули владельца.
Утром санитар отмыл Шека. Сам Шек был не в состоянии сделать это.
— Все произошло случайно, — сказал санитар и повел Шпербера в санчасть, где лежал Шек.
Шпербер тихо постучал и вошел в палату. Шек прошептал:
— Это же был ковер-самолет, правда?
Шпербер не был уверен, что Шек его заметил. Он присел к нему на край койки.
— Куда бы ты на моем месте полетел?
— Может быть, в Канаду, — ответил Шпербер.
— Мне хотелось бы к кенгуру. Да, мне хотелось бы. Понимаешь, попрыгать в такой сумочке через Австралию, не правда да, заманчиво?
Он облизал губы, сложил руки на животе, а затем повернулся на бок.
Выйдя из комнаты, санитар сделал многозначительное движение пальцем у виска.
— Здесь его подержат еще два дня, пока он снова не сможет бегать, а затем направят в психиатрическую лечебницу.
«Такой, как Шек, никогда не сможет стать солдатом», — подумал Шпербер.