Жили были два мужичка, у одного из них была лошадка молодая гнедая бедовая, а у другого телега просторная сосновая новая. Задумали те мужички сделаться на время товарищами: поехать вместе в город, чтобы себе там какую прибыль найти; и хотя каждый ехал за разным делом, да ехать случилось по одному пути.
Согласились и сложилися: равно по мешочку взяли с собой поклажи, равно выпили для куражу; равная дорогой условлена плата, по полтине с брага, – совсем как надобно товарищи!
Собрались, заложили гнедую лошадку в новую телегу и отправились, весело завалившись на соломе, да попевая оба разными голосами песню одинаковую.
Ехали долго-ль, коротко-ли, – не ведомо; только по сию пору все шло хорошо, ладно у них, – и лошадка как надобно бежала рысцой, и телега где следует поскрипывала, – ан тут-то вдруг и приключилось неладное.
Гоня лошадку да калякая между собой, да распевая песни, лежа в телеге носами вверх, – заехали наши путники в трясину – грязь великую, стала лошадка, а с ней и телега тож. «Ну! ну! что стала? Эй! ну, не бойся!» – хлестают лошадку, уговаривают рвется сердечная, а телеги сволочи не в мочь; – как тут горю помочь?
Хозяин лошадки первый сжалился. – Ну, говорит, – брат Родивон, вылезай вон! а то не выкарабкаемся. – Сам прыгнул с телеги и ушел чуть не по брюхо в земляное месиво. Взглянул на него Родивон с телеги и вымолвил: «ну, погоняй живей!» – Чего погонять, – и ты вылезай; вишь земля ровно тесто, и порожней телеги не скоро выволочишь?
– Да как же здесь вылезешь? – говорит Родивон, – ведь грязно….
– Чтож, что грязно? я вылез-же; перейдем топь обчистимся.
– Нет, спасибо, брат, погоняй себе как хочешь, или сам подвози; а я не полезу вон, не стану мараться да пачкаться.
– Да чтож ты, загубить чтоли живота-то хочешь? вишь гнедая индо надсадилась.
– А мне что: – она, гнедая, твоя, а телега моя; а я в своей телеге могу лежат сколько мне хочется!
Стал было так и сяк хозяин лошадки уговаривать Родивона нашего с телеги сойти, но тот себе залег, – и знать ничего не хочет и ведать ни о чем не намеревается; да еще прикинулся, будто сон его крепко одолел; пусть мол товарищ помается, – как-нибудь да вывезет.
Товарищ, точно, сначала долго маялся-бился, а после за ум схватился: телега-то мол его, да лошадь моя: телега завязла, а лошадь авось выволочится? Так не говоря более ни-слова с Родивоном-товарищем, отпряг он лошадку, снял с телеги свой мешок, взвалил на нее и сам вскарабкался; да как нукнул, лошадка и пошла себе, хоть с трудом, а начала переступать по грязи, – и благополучно опять стала свой путь коротать, подвигаться куда следовало.
Родивон хоть и зажмурился, однако слышит между тем и думает: что за диво, – лошадь как будто идет, а телега все не подвигается? – Переждал немного и выглянул, – а товарищ от него уже сажень на двадцать!
Увидал в чем дело Родивон, и завопил не своим голосом: – Макар Макарыч! (небось вспомнил как зовут и по батюшке) – что же это ты делаешь? как же мне тут оставаться? ведь без лошади на одной телеге не выедешь!
А тот ему в ответь махнул рукой, да его-ж почти словами и вымолвил: «Телега твоя, а гнедая моя; а я на своей гнедой могу ехать куда мне хочется. – Прощай, брат Родивон! прости до утра; выспишься, будешь умен.»
И правы, сказывают, были речи Макара Макарыча; если прилунилось после того Родивону с кем одно дело вести, то уже он в нужде не оставлял без помощи своего товарища, – да видите и детям своим наказ оставил такой: «с кем затеял быть вместе, с тем и будь заодно и товарища в нужде всегда береги, а не то он из друзей попадет во враги.»