Едет мужичек путем дорогою, по пути ему пешеход идет. Ну, конный пешему не товарищ, дело известное; а нашему пешеходу хотелось бы влезть к конному в товарищи, – причина вестимая: пеший умаялся, устал, а конному нет и нуждушки, – едет себе, дремлет да покачивается.

Так конный едет да дремлет, а пешеход идет да пыхтит, а путешествуют рядышком.

Глядит пешеход, озирается, присесть ему на телегу очень бы хотелось, – да неловко как будто седока конного потревожить: во-первых тот сам больно дюж-плотен, – да и дремлет к тому-ж, не словоохотен; а второе – и лошадка-то его больно тоща да худа, насилу передвигается.

И долго плетутся они так вместе по одному пути: пешеход умаялся, лошадка еле тащится, а не отстает от него.

Пешему и вздумалось: а что мол, коли она одного везет не останавливаясь, то хоть и плоха, а как-нибудь двоих дотащит авось, только вот беда: седок – лентяй, неразговорчивый: сидит да дремлет, точно лошадь не его, точно ему до неё и дела нет.

Пешеход не простак, однакож: прежде кашлянул громко, задумав дело повести, – кашлянул так, чтобы седок проглянул, очувствовался, а после и речь повел.

– А что, дядя, далеко ли путь держишь?

– Чаво?…

– Далеко ли едешь-мол?

– До села Тугаева.

– То-то твоя лошаденка и туга на ходу: я вот версты с три все с ней рядом иду.

– А что ж станешь делать? дороги плохи!

– Так, так, истая правда, – что если плохо идется, то плохо и едется.

– Вестимо.

Тут было оба замолчали: ездок зевнул и опять принялся дремать, но пешеход опять с речью к нему:

– Да, часто, дядя, многое на свете кажется плохо нам, а глядишь – ино выходит с хорошим пополам.

– А как бы это так?

– А вот примерно как. Вот со мной самим раз какой случай был – слышь?

– Слышу.

– Ну вот… раз мне понадобилось гороху на посев… слышь?

– Слышу.

– Ну, я поехал за-ним на базар, да дорогою-то и запоздал… слышь?

– Ну, слышу.

– Да, и запоздал; а гороху непременно надобно было купить, а его, думаю, нет на базаре: издали видно было, что торговцы почти все поразъехались, а гороху крайне нужно купить… как с этим делом быть? а?

– Плохо.

– Ты говоришь плохо, а вышло хорошо.

– Чем же хорошо?

– Да все тем же: как въехал я на базар-то… слышь?

– Ну?

– Ан и вижу, что там один мужичок с возом застоялся: видно из-за цены, продавать ломался; горох-то у него есть, а покупать некому, – слышь?

– Ну?

– Ну, я и купил чуть не за полцены.

– Это ладно.

– А вышло неладна.

– Отчего-ж?

– А вот я тебе и расскажу отчего – Я, сторговавши горох-то…. Да что ты лошаденку-то гонишь, – я насилу поспеваю за ней.

– Чего гнать: она сама себе идет.

– Так видно я умаялся уж больно: теперь и не поравняюсь с ней.

Стал пешеход как бы поотставать, а сам продолжает свою историю.

– Сторговавши горох-то дешево, я его много накупил, а опоздавши временем, сильно заспешил, взваливши горох на телегу, кое-как погнал лошадку домой, – мешок-то в пути развязался, – горох-то, почитай, весь на дорогу и высыпался.

– Это плохо.

– Ан вышло не плохо, а хорошо.

– Каким же манером?

– Да вот каким. Эх! ноги-то умаялись: не под силу ковылять за тобой.

– Так – ин присядь ко мне, коли устал, авось как-нибудь дотащимся.

Пешеход долго не мешкал, взял да и присел, и седок как будто поободрился, перестал дремать: любопытство его стало разбирать. Пешеход, усевшись плотно, продолжал рассказывать.

– Видишь, как я начал подбирать горох то, – как раз то, что нашел в пыли знатную подкову новую, – а другое, что и гороху-то вместо неполного мешка набрал верхом полнехонек.

– Гм! что-ж, это, пожалуй, ладно.

– То-то, что нет.

– Как же нет?

– Да вот как: горох-то как я посеял, он у меня и вышел редок; былинка от былинки далеко пошла.

– Нехорошо.

– Нет, это вышло о пень хорошо.

– Чем же хорошо?

– А тем, что вышел-то он хоть и редок, да уродился стручист, да и стручья-то вышли и полны, и тяжелы.

– Да, это и ладно.

– А вот сделалось дело хоть брось.

– Как же?

– Просто беда!.. как посеял-то я его редко, то посевом-то и захватил чужой земли…. Ну, взбеленился сосед, пошло у нас с ним судбище, наехали справщики, межевщики-землемерщики, – да и меня, и соседа так объегорили, что окромя траты, стало неизвестно, чья и земля-то, что посевом занята.

– Плохо.

– Что за плохо! вышло-то ладно для меня.

– Ну как же это? – не придумаю.

– А вишь оно как: – сосед-то, знаешь, побогаче меня был, так и сделал всей подьяческой компании большой посул сделал да и надул, – ничего им, ни ерша не дал, вина ни чарки не выставил; а я тут как следует попотчивал всех, чем Бог послал, да с небольшим приношеньинцем подвернулся – земля-то вся и стала моя.

– Вот хорошо: лучше кажись чего-же?

– Хорошо оно хорошо, а вышло негоже.

– Отчего-же?

– Да оттого, что я, сделавшись богаче, зажил иначе: совсем изленился, на печь завалился; мне бы ино в поле, а я оттоле; мне бы молотить, а я брагу пить; где-б побыть с семьей, а я из дому! – А тут еще начали ходить ко мне друзья-приятели, чужа добра искатели, с поздравлением… меня-то споили да опили, да и жену-то у меня отбили, отняли: – «не хочу», сказала, «жить с пьяницей!» забрала с собою и детей, и всю свою худобу – имущество, и ушла к своему отцу.

– Да, это штука скверная.

– Отчего же она скверная?.. без жены то да без детей я и зажил просто паном; припеваючи: рано-ль, поздно-ль встал, делом ли занялся или на печи пролежал, пошел ли со двора не во время, али хоть и совсем в гостях заночевал, – никто тебе ни слова не скажет на это – не попрекнет, ни на досаду тебя не наведет, как хочешь, так и живи себе.

– Оно, пожалуй, этак-бы и ладно.

– Так, а на деле вышло просто дрянь.

– Чем же?

– Да вот хоть тем, например…. Придешь домой, станешь точно болван какой; не с кем тебе слова перемолвить ни печального, ни веселого, некому пересказать ни горя, ни радости… ино хоть от неча-делать и побраниться-бы рад, – так не с кем, поди!.. Так совсем было одичал, говорить было разучился; а к тому ж обтерся, обносился, – прореха, – починить некому: все бывало прежде дело это женино; – а уж какая чернота пошла по избе, так и самому войти совестно.

– Да, правда, нехорошо.

– Ну и это опять нельзя сказать: дело сладилось.

– Как же так?

– А вот так: тянясь да ленясь, дожил я до беды; а пристукнуло горе, стал парень хоть куцы, себя исправил и питье оставил; а услышала про это жена, так опять пришла сама.

– Вот это хорошо.

– Чего хорошо? ведь она не одна пришла, а и ребятишек всех с собой привела: так тут снова, я тебе скажу, такой ералаш цошел – только рукой махни!

Видит хозяин телеги, что история и любопытна, да не скоро видно покончится, а лошадка, везучи двоих, очень сердяга устала, – жаль ему ее стало, – делать нечего, вылез он сам из телеги и пошел с ней рядком, росказни товарища дослушивая.

– Что ж твои ребятишки больно надоедливы чтоль?

И товарищ-седок, продолжая свою историю и приплетая то ладное, то неладное, поразсказал своему слушателю много еще кое-чего, – и как один из его сыновей такой видишь неладный был, что насилу, и то не очередь, в рекруты угодил; и как он вишь после ладным сделался, что чуть ли не в капралы, попал, и как он после того жениться задумал и отца с матерью к себе на свадьбу звал.

– Ну вот, так ты у сына и на свадьбе пировал?.. вот чай это ладно было? а?

– Да, уж тут теперь пока ладно, – промолвил расскащик слезая с телеги, – спасибо, дядя, что подвез меня! а вот деревня наша и избушка моя. Пока теперь прощай! а коли хочешь знать, что у нас было, опять заезжай и, если трафится по пути, так меня захвати.

Вылез расскащик из телеги вон, отвесила товарищу поклон и побрел к хате своей.

Посмотрел ему вслед конный товарищ, его слушатель, да, взглянув на свои грязные. сапоги, и вымолвил: «видишь, краснобай, какой! как он заговорил меня своими баснями; ради их я верст глядя с пять пеша прошел, грязь протоптал, а он в моей телеге пролежал да прокатился как в масле сыр.

А впрочем и то ладно ведь: парень-то он тщедушный, а дорога-то плоха, так лошади-то везти было еще с пола-горя, а кабы она меня всю дорогу везла, глядишь еще не так бы умаялась!»

Стало быть точно, – нет худа без добра.