Проводив Семпронию до её дома, действительно в Брук-Грин, полковник поспешил вернуться в штаб Общества. Случайно краем уха он уловил в толпе за спиной немецкую речь. Женский голосок встревоженно вопрошал не менее взволнованного мужчину:

— Пауль, что случилось? Куда ты смотришь?

— Это он, тот мужчина, о котором я тебе рассказывал.

— Ты, наверное, обознался.

— Нет, Ида, это точно он.

Почувствовав давление в затылке, полковник Кристиан невольно обернулся и встретился взглядом с доктором Метцем. Тот в ужасе взирал на полковника, словно перед ним стоял оживший мертвец.

— Вы уже на ногах? — еле вымолвил Метц по-английски.

— Как видите, — вынужден был признать полковник. — Разве профессор Книпхоф вам не говорил?

Судя по реакции хирурга, дед не спешил делиться с внуком интересными наблюдениями.

— Но это же просто недопустимо с вашим ранением! — возмутился Метц. — Доктор Рассел обещал мне, что присмотрит за вами. Я и подумать не мог, что он так халатно отнесется к своему долгу…

— Не ругайте понапрасну Рассела, — заверил хирурга полковник. — Не его вина, что я быстро поправился.

— Поправились?! Да мне пришлось удалить вам сегмент из левой доли из-за некроза. Вы убьете себя, если сейчас же не вернётесь в постель!

— Прошу вас, не нужно ультиматумов, доктор, — как можно более сдержанно ответил полковник. — Я в состоянии и сам о себе позаботиться.

— Я вижу! — продолжал напирать Метц. — Я вижу, как вы безответственно убиваете себя. Вы что, совсем не понимаете, что в любой момент может открыться внутреннее кровотечение?!

— Пауль, пожалуйста, перестань, — по-немецки успокаивала его рыжеволосая девушка по имени Ида. Резкие интонации спутника не на шутку перепугали её. Видимо она совсем не говорила по-английски и оттого не понимала его речей. — Что тебе сделал этот господин?

— Я всего лишь, — ответил ей по-немецки полковник, — посмел выжить после операции, что провел ваш супруг.

— Это моя кузина, — поправил его Метц, — и ваш сарказм совсем не уместен…

Но полковник уже не слушал его, а с интересом взирал на рыжеволосую девушку.

— Прошу простить мою невнимательность, фройляйн…

— Бильрот, — смущенно ответила она, — Ида Бильрот.

— Послушайте, полковник Кристиан, — всё не отступал доктор Метц, — если вы сейчас же не вернетесь домой, то…

— То сэр Джеймс урежет мне жалование за недобросовестную службу.

— Значит, вы поднялись с постели из-за службы? Тогда я сегодня же приду к сэру Джеймсу и потребую…

— В таком случае, желаю удачи, — откланялся полковник, — а мне пора идти, — и на этом он поспешил удалиться.

Слишком давно полковнику не приходилось получать выговор, а от врача так и вовсе впервые. Посетив на следующий день Джона Рассела, полковник решил поделиться с ним своими переживаниями:

— Если бы не наша разница в габаритах, Метц, пожалуй, затащил бы меня в кэб и насильно отвез домой.

— Не сердитесь на него, — успокаивал полковника доктор Рассел. — Ему просто не безразлично, выживите вы после его манипуляций, или нет.

— Так пусть не беспокоится, я того не стою, — буркнул в ответ полковник Кристиан.

— Доктор Метц не может не сердиться на вас, — уверял полковника Джон Рассел. — Это нормальная реакция любого ответственного врача на поведение безответственного пациента.

— Это мне стоит сердиться. За всю жизнь надо мной так не издевались, как он во время той бессмысленной операции. Мало того, что истыкал кожу иглой, запихнул в живот какую-то тряпку и зашил её там, так ещё настойчиво предлагал мне виски.

Выслушав полковника, Рассел с улыбкой заключил:

— Доктор Метц сделал всё как должно. Будь вы простым смертным, непременно бы выжили.

— Признайтесь, Рассел, — не без ехидства вопросил полковник, — тот кусок печени, что он вырезал, теперь у вас.

Доктор немного помолчал, прежде чем спросить:

— Вы хотите, чтобы я вам его вернул?

— Нет уж, спасибо, — отмахнулся полковник Кристиан, — оставьте себе, если он вам так нужен. Просто я начинаю чувствовать себя Прометеем. Надеюсь, вы не сделали из моей печени вытяжку или настойку.

— Зачем?

— Откуда мне знать, что у вас на уме? Может вы задумали предложить этот бессмертный эликсир королевским внукам.

— Вы превратно понимаете круг моих интересов, — холодно заметил доктор.

— Знать бы мне, что за интересы заставили сэра Джеймса отдать меня на растерзание старому падальщику и его птенцу.

— С чего вдруг такое неприятие к моему учителю? — недовольно вопросил Рассел.

— А вас не тревожит, что Книпхоф мог увидеть слишком многое, когда его внук копался в моем чреве?

— Нисколько. Я стараюсь посвятить их обоих в проблему кровопийства и делаю это не спеша. Ваше ранение очень мне в этом помогло.

— Знаете, Рассел, я никогда не стремился помогать вашей науке.

— Как и я вашим начинаниям, полковник. Хотя ваши затеи порой преподносят мне сюрпризы.

— Что вы имеете в виду?

Джон Рассел подошел к секретеру и, достав оттуда кусок ткани, передал его полковнику:

— Узнаете?

— А должен?

— Я получил его с вашей печенью. Ну, и отчистил от крови, разумеется.

Теперь полковник Кристиан вспомнил, как в борьбе с белым кельтом оторвал тому капюшон, которым и заткнул свою рану. Ещё раз внимательно осмотрев кусок, сшитый из двух материй — грубой темной и легкой белой — полковник вернул её Расселу, и тот поспешил пояснить:

— Видимо, одеяния подземных кровопийц универсальны, смотря какой стороной их вывернуть. Тёмная служит для прогулок по грязному подземелью, а в белой лучше всего подниматься наверх, пока светит солнце. Как известно, белая поверхность отражает более 90 процентов солнечных лучей. Очень удобно, если подземному кровопийце придется задержаться снаружи в дневное время.

— Зачем белым оставаться днём наверху? — поинтересовался полковник Кристин, ибо считал такую возможность абсурдной.

— Мало ли, — пожал плечами доктор Рассел. — Они ведь не живут целую вечность на одном месте, а значит, путешествуют.

— Но не днем же. Белые слепнут от солнечного света.

— Они не слепнут, — со знанием дела возразил доктор, — просто их зрачок, привыкнув к постоянной темноте, некоторое время перестает сужаться даже при ярком освещении. Конечно, это доставляет определенные неудобства, но не мешает белым ориентироваться хоть в тёмных подземельях, хоть в дневном городе.

— Городе? — усмехнулся полковник и снисходительно произнёс, — Рассел, вы конечно, неплохой медик, так и занимайтесь медициной. Не надо рассуждать о том, чего не видели собственными глазами.

— Я такой же служащий Общества, как и вы, полковник, — оскорбленно ответил доктор, — и как ученый я имею полное право рассуждать о кровопийцах в рамках известных нам фактов. А белые одеяния говорят о том, что кровопийцы ходят под солнцем.

— Рассел, вы же не видели белых дальше своей лаборатории. Поверьте, они не ходят днём по Лондону в своих белых хламидах, хотя бы потому, что благоразумны и не хотят привлекать внимание. В частности, наше с вами. Они одевают белое не из-за солнца, а из-за тумана, в котором их становится не видно.

— Тогда как по-вашему белые кровопийцы перемещаются из страны в страну, с континента на континент?

— А вы так уверены, что они это делают?

— Вы просто невыносимы, полковник.

— Как и вы, доктор.

На этом их спор был прерван, так как к Джону Расселу пришли посетители. К неудовольствию полковника, это был профессор Книпхоф в сопровождении внучки Иды.

— А, это вы, молодой человек, — увидев полковника, протянул низкорослый анатом. Видимо все, кому на вид ещё не было 60-и лет, казались ему молодыми. — Слышал, после операции вы по-прежнему чувствуете себя хорошо.

— Благодарю, профессор, мне и вправду намного лучше, — кратко ответил полковник, ожидая от старика подвоха.

Но ожидания его обманули, анатом и в этот раз вовсе не намеревался расспрашивать полковника о его чудесном исцелении.

Полковник Кристиан собирался покинуть квартиру, дабы не мешать гостям Рассела, но профессор Книпхоф неожиданно попросил его:

— Не могли бы вы поразвлекать мою Иду, пока мы с доктором Расселом побеседуем о своем, о медицинском?

И полковник Кристиан не посмел ему отказать. Ещё вчера, когда он впервые увидел эту неподдельно скромную веснушчатую девушку, её смущенная улыбка напомнила ему что-то далекое, почти забытое и нежное. Если бы не надоедливый доктор Метц, полковник ещё вчера бы вспомнил, кого или о чём она ему напоминает.

— Простите моего кузена за ту сцену, — опустив рыжие ресницы, попросила полковника Ида, — Он вовсе не со зла. Не так давно в Мюнхене у него скончался пациент, и Пауль очень переживал из-за этого. Теперь он не хочет, чтобы то несчастье повторилось вновь.

— Я совсем не сержусь, Ида. — искренне признался мужчина, но лицемерно добавил, — напротив, мне стоит благодарить доктора Метца за свое спасение.

— У вас такой интересный акцент, — неожиданно произнесла она. — Если бы я не знала, что вы англичанин, то подумала, что вы родом из Австро-Венгрии.

— Я служил в тех краях, — нехотя признал полковник и осмотрительно добавил, — давно. Там и выучил немецкий.

С нескрываемым интересом полковник расспрашивал Иду о её службе в госпитале, о семье и, особенно, о кузене с дедом. Любуясь мягкими кудрями и умиротворяющей улыбкой, полковник то и дело ловил краем уха разговор двух медиков, что устроились в другом конце комнаты. Говорили они о доме Ганноверов и поразившей его порфириновой болезни и гемофилии. Кажется, профессор Книпхоф считал, что болезни крови во всех королевских семьях появляются исключительно из-за кровосмешения:

— Ты только подумай, Джонни, — увлеченно вещал Книпхоф, — из всех детей вашего безумного короля Георга III только один смог жить без излишеств, спокойной семейной жизнью. А остальные? Любовницы и любовники, тайные браки, половые извращения, инцест, немотивированная жестокость. И это монаршая семья! А покойный принц Альберт, муж вашей королевы? Всем известно, что его мать грешила с управляющим. Не удивлюсь, если принц и есть плод этой связи. А каким же он был блюстителем непорочности при дворе! А его братец, волокита из волокит, все-таки заразился сифилисом!

— Надеюсь, — смущенно спросил доктор Рассел, — вы не усмотрели ничего дурного за королевой Викторией?

— Она, конечно, женщина благочестивая, — признал профессор, — зато её дети и внуки, кажется, вовсю наверстывают упущенное предыдущим поколением. Ваш будущий монарх, Альберт Эдуард, бабник почище своего дяди, игрок и обжора.

— Все отпрыски аристократов сейчас такие. Полагаю, монаршие дома Европы развращены не меньше.

— При строгой морали, что царит в вашей стране, поведение принца выглядит как минимум лицемерным. Не хочу сказать ничего плохого о принцессе Александре, жене Альберта Эдуарда, но её отец редкостный распутник. А их старший сын? — заговорщическим тоном продолжал старый сплетник. — Родился недоношенным, чему я нисколько не удивляюсь. Каково бедной матери, пока папаша таскается по шлюхам и ничуть этого не стыдится и даже не скрывает? И более того, не удивляюсь, что их несчастный сын был содомитом. Признайся, Джонни, — глазки анатома блеснули хитрым прищуром, — четыре года назад он умер ни от какой не пневмонии.

— Профессор, — прокашлявшись, начал оправдываться Рассел, — я не придворный медик и не могу знать, что произошло с герцогом Кларенсом. И даже если бы был им, то не имел бы право говорить об этом даже с вами.

— Во-первых, — веско произнёс Книпхоф, — ты и есть придворный медик, раз консультируешься у меня по поводу гемофилии и порфириновой болезни Ганноверов. Во-вторых, ты консультируешься у меня. И не только ты с Ганноверами, но и Гессенский дом тоже. А всё потому, что первые заразили вторых.

— Но позвольте, профессор, — возразил Рассел, — Гемофилия и порфирия не заразны. Они передаются…

— От родителей ребенку в момент зачатия, — отмахнулся Книпхоф. — Но откуда и когда, по-твоему, в роду Ганноверов появилась гемофилия? Ровно тогда, когда ваша королева Виктория родила девять детей от своего кузена! Это вырождение, мой мальчик. Молодые ветви отсыхают, не успевая вырасти, потому что корни дерева сгнили. Вот скажи мне, неужели королевские дома Европы так бедны на женихов и невест, что приходится жениться на ближайших родственниках?

— Думаю, дело здесь в династических традициях…

— Традициях? — громыхнул профессор. — Как у египетских фараонов? Тогда пусть братья женятся на родных сестрах, чтобы род не растерял ни капли сакральной королевской крови, а ещё лучше — отцы на дочерях. Только где теперь фараоны? Сколько же в древнем Египте было царских династий? Тридцать? И не удивительно, что так много, ведь от инцеста здоровые дети не рождаются, а если и рождаются, то их дети уж точно будут больны. Из года в год, из поколения в поколение, вырождение поражает то одну династию, то другую. Ганноверы что, заразились египтоманией? Тогда пусть лучше собирают папирусы и мумии, а не ставят кровосмесительные эксперименты. Испанские Габсбурги свой эксперимент закончили 200 лет назад. Последние поколения были совсем нежизнеспособны. Их последний монарх Карл II и вовсе умер бездетным, сменив пять жен. И это закономерно, раз он был сыном дяди и племянницы. А его родная сестра Маргарита, плод того же кровосмешения, вышла за Леопольда I, а он одновременно приходился ей и дядей по матери и двоюродным братом по отцу. И как тебе такой расклад? Неудивительно, что из шести их детей выжила только одна единственная дочь, а сама Маргарита умерла в 21 год. У её дочери из трех сыновей выжил только один и тот протянул лишь до шести лет. Потом умер его бездетный двоюродный дядя Карл II, у Испании не осталось законного наследника на престол, и в Европе началась Война за испанское наследство. Вот к чему, в конце концов, приведет кровосмешение Ганноверов. Не так давно вашему принцу Альберту Виктору сосватали принцессу Марию фон Тек. И это при том, что их общий предок — безумный король Георг III! А почему его прозвали безумным? Потому что он был болен порфирией, из-за которой, помимо всего остального, страдал припадками и галлюцинациями. Надо ли сомневаться, что болезнь он передал по наследству и своим правнукам? А они решили жениться! И какое потомство Ганноверы после этого ждали? Но нет, небеса не допустили этого кровосмешения, и принц умер. Что же последовало дальше? Королевская семья прислушалась к воле высших сил? Нет! Марию фон Тек отдали в жены брату покойного принца, и теперь мы ждем, кого же она родит на днях.

— Их первенец, будущий наследник престола, в прошлом году родился здоровым, — напомнил Рассел.

— Это ещё ни о чем не говорит, — отмахнулся Книпхоф. — Первые дети королевы тоже родились здоровыми. А восьмым был бедный герцог Олбани.

— Но гемофилия не помешала ему окончить Оксфорд и стать личным секретарем королевы не по протекции, а по заслугам.

— Да-да, конечно, он был юношей выдающихся талантов, — признал профессор. — Но куда он успел их приложить за те жалкие 30 лет, что были ему отведены? Нет, Джонни, те болезни, что расползаются по королевским домам Европы с британскими принцессами, скоро погубят какую-нибудь династию на корню, как и испанских Габсбургов. Что если правящая чета не сможет родить здорового наследника? Но, похоже, пока об этом задумываюсь только я.

— И для кого же вы видите наибольшую опасность?

— Для Гессенского дома, — тут же ответил Книпхоф. — Один из сыновей Алисы Великобританской уже умер от гемофилии, не прожив и трех лет. Её дочь Ирена Гессенская вышла за своего кузена Генриха Прусского, такого же внука вашей королевы Виктории, как и она сама. И что в итоге? Их первенец оказался болен гемофилией и уже успел скончаться. Кто-нибудь сделал из этого выводы? Нет! Так и нынешний глава дома взял в жены свою кузину. И опять же оба они внуки королевы Виктории. Нет, это просто ненормально!

— Протестантизм не запрещает таких браков.

— Тем хуже для будущих поколений протестантов. Скоро их и вовсе не останется. Помяни мое слово Джонни, когда-нибудь и у самих Ганноверов родится отпрыск, пораженный порфириновой болезнью. Солнце будет выжигать ему кожу, а его самого начнет изводить желание испробовать неизвестно что. А потом он разберется в своих желаниях, и станет пить чужую кровь и прятаться от солнца.