Каждый день полковник Кристиан приходил в кабинет сэра Джеймса с одним и тем же бессмысленным вопросом — когда он разрешит отпустить Мери.

— Неужели Рассел согласен, чтобы его дом превратили в тюрьму с заключенной и конвоирами? — не переставал возмущаться полковник.

— Вы должны понимать, — терпеливо объяснял Грэй, — ситуация сложилась крайне неприятная и опасная. Ещё никогда на моей памяти белые не пытались манипулировать смертными, чтобы те исполняли их прихоти. Вы только подумайте, одна белая не поленилась добраться до Лондона, чтобы найти нужных ей людей для раскопок египетских подземелий. Да, я согласен с вами, она не поняла, с кем имела дело. Но археологи вполне могли исполнить её пожелания, если бы захотели. Копали бы не один год, но все же нашли бы подземный город.

— Даже если этот злосчастный гипогеянский Мемфис откопают и белые хлынут в сторону Европы, в Лондон они не пойдут. Я собственными ушами слышал, что о нас говорят в под-Париже. Из-за Общества у здешних подземелий плохая репутация.

— Тогда давайте, оградим хотя бы Европу, — предложил сэр Джеймс. — Если в тамошних столицах появятся подземные железные дороги, то не скоро. А когда их начнут строить, то власти столкнутся с тем же, что погубило немало лондонских рабочих. И что тогда, посылать наших служащих в другие страны? Да уже сейчас это необходимо, хотя бы в том же Париже.

— Так Общество планирует экспансию на Континент? — пытаясь скрыть удивление, спросил полковник.

— Вы когда-нибудь раньше слышали о Гипогее? — парировал Грэй. — О том, что в Лондон можно попасть откуда угодно, стоит лишь пройти по подземному тоннелю?

— Вы же слышали, я узнал об этом только несколько месяцев назад.

— То-то и оно. Кто угодно может прийти в под-Париж, а оттуда в под-Лондон. Это очень плохо, полковник, и вы как никто другой должны это понимать. И, да, я не отпущу самозваную Меритсегер, пока не узнаю от неё всё, что мне нужно. Не стоит её жалеть. Она замыслила подлость против британских подданных и не довела её до конца только чудом, вернее, нашими силами. И вашими тоже.

— Я офицер и никогда не воевал с женщинами. — Не дав Грэю возразить, полковник тут же продолжил, — ах да, она ведь не женщина, а вражеский шпион. Вы всерьез собрались искать её кураторов? Если не секрет, где?

И сэр Джеймс не знал, что на это ответить. Каждый день он приходил в дом Рассела, чтобы поговорить с пленницей, и каждый раз она ничего ему не сообщала. Присутствующий при этом майор Сессил всякий раз спешил адресовать ей очередную колкость. Белая ему крайне не нравилась, а по виду Мери было понятно, что она побаивалась грозного майора.

Полковник предпочитал лишний раз не появляться в доме Рассела, потому что не знал, как смотреть в глаза Мери. Молчаливо она искала у него заступничества, а он не мог его дать, как бы того ни хотел. Полковник пытался, и не сумел разглядеть в Мэри врага и пришелицу из темных глубин Гипогеи. Её эмоции были неподдельны и искренни. Мери совсем не походила на белого кельта с его мрачностью и плохо скрываемой злобой, ни на величественную Зазу. Она оказалась куда эмоциональнее и открытие иных англичанок с их светскими манерами.

Как Мери ни просила, но Рассел отказался вернуть ей её любимицу-кобру по имени Сата. «Сатана» — буркнул Сессил, когда услышал кличку белой гадины. Наконец, Рассел разжалобился и готов был вынуть Сату из банки, но при условии, что змее придется вырвать клыки, дабы она не могла плеваться ядом. Мери в ужасе отказалась и лишь с тоской наблюдала за Сатой через стекло.

К собственному удивлению, доктор Рассел обнаружил, что ночью и утром Мери спит, и это никак не укладывалось в рамки его представлений о жизни кровопийц. Доктор потребовал от женщины объяснений, но то, что она отвечала, казалось ему диким и странным. Мери утверждала, что она не спит, а бодрствует — её тело хоть и остается в запертой комнате, но душа пребывает в другом мире и общается с забредшими туда людьми, духами и развоплощенными сущностями. Стэнли тут же поспешил подсказать, что мир этот называется астральным и там Мери наверняка встречается с магами, но доктор отмахнулся от этих сказок.

Одежду, что передала ей леди Элен, Мери не носила, предпочитая оставаться в белой тунике до пят — то ли современные платья казались ей неудобными, то ли она не представляла, как их правильно одеть.

Постоянные допросы пошли на пользу её речи, и она стала куда менее чудаковатой и более ясной. Не преминул этим воспользоваться и Хьюит Стэнли. Наконец сбылась его мечта, и он смог из первых уст узнать о жизни древней и давно почившей египетской страны. Мери с большой охотой говорила с молодым историком. Видимо, воспоминания о далекой родине стали для неё отдушиной в лондонском плену.

Рассказы о Древнем Египте заставляли Стэнли ликовать и удивляться. От Мери он услышал много того, о чём ему не рассказывали в университете, чего он никогда не встречал в книгах и о чём даже не мог даже мечтать.

— Пирамида не склеп, — возразила Мери на мимолетную фразу Хьюита, — там человек умирает и рождается вновь.

Стэнли изумленно посмотрел на женщину:

— Перерождается, это вы имели в виду? Смертный становится вечноживущим?

И она согласно кивнула.

— Но как? Я имею в виду, что в это момент происходит, что с вами делали?

Мери прервала поток вопросов, отрицательно мотнув головой.

— Это знают только те, кому должно знать. А я не должна.

— Значит, и вы не помните, как переродились? Неужели совсем ничего?

— Если я не помню, значит, не должна помнить. Но я умерла и родилась вновь, остальное — мелочь.

— И почему для перерождения выбирают одних людей, а не других, вы тоже не знаете?

— Первые из нас родились вновь, когда погиб Золотой Век.

— Когда это было?

— Тогда для Страны Десяти Городов наступили черные годы. Жрецы играли с темными силами, а царей приносили в жертву на их золотых тронах. Каждый верил, что нет ничего важнее человека, а выше — только небо. Все презирали землю, по которой ходили, и она отомстила им. Настали дни, когда сады увяли и фонтаны иссохли, яркие краски домов стали бледнее, а золото дворцов потускнело. Прозревшие жрецы смущали толпу речами о грядущем море. Мудрые из них снаряжали корабли и бежали на них под покровом ночи дальше от городов, в неизведанную даль океана. И пришло время долгой ночи. В холодном сумеречном небе над городами люди узрели искры горячего света — огненные камни падали с небес. Рассыпаясь на сотни искр, они разили обезумевших от страха нечестивцев. Гром оглушил мечущуюся толпу, тысячи рук в отчаянии вздымались к кроваво-черному небу. Земля вздымалась от яростных вздохов. В море поднялись водяные столбы, они шествовали к берегу и раз за разом обрушивались волнами на десть городов, на десять вертепов беззакония. Воды те смыли кровь с жертвенных алтарей. Золотые дворцы навеки погрузились в пучину, и дно океанское стало обителью мертвых. Тишина воцарилась над водной гладью. И солнце больше не взошло.

— Как не взошло? — удивленно вопросил Стэнли.

— Его окутал горячий туман. Он опустился на воду, обжигал и душил тех, кто продолжал плыть на кораблях и лодках. Серые хлопья сыпались из черных туч на воду, но не тонули, а покрывали океанскую гладь. Серая корка застыла на воде. Волны больше не плескались о борта, корабли и лодки застыли на месте, словно вмерзли в льдины. Шли дни и недели, стон проносился над бесконечными просторами. У беглецов не осталось воды и пищи. В отчаянии они, голодные безумцы, прыгали за борт на серую пористую корку, пробивали её и беззвучно шли на дно. Там они нашли покой. Но стойкие духом не сдавались. Они поедали сырое мясо своих попутчиков, пили их теплую кровь. И за их злодеяние небеса ниспослали им знамение. Во тьме дня на небе появилась красная дуга. С каждой ночью она становилась все шире и шире, пока не стала шаром, кровавым оком. Время от времени оно взирало на вероломных убийц, а они продолжали пить кровь своих братьев, своих отцов, своих детей. Прошли годы, и море выпустило их из плена. Лодки пристали к берегам неизвестных земель, сраженных всё той же тишиной. Люди брали редкие плоды, но не могли есть их. Они подходили к тоненьким ручейкам, но уста их не принимали воды. И поняли люди, что отныне прокляты они красным светилом и не могут более ничего вкушать, только кровь своих ближних. В плаче люди кидались обратно в пучину моря, но море их не принимало. С воплем они разбивали руки о камни, но раны их вмиг затягивались. Смерть забрала всех кто жил в Стране Десяти Городов, но о бежавших забыла, ибо презирала их кровавое племя. Так беглецы из страны мертвых городов разбрелись по земле, встречая живых, кого смерть все ещё любила. Прошло много времени, когда густые облака рассеялись, и солнце вновь осветило землю. Пьющие кровь вспомнили как раньше, в своей далёкой утраченной стране они молились ему с высоких гор. А теперь, после долгих лет тьмы, солнце слепило им глаза и обжигало кожу. Отвергнутые, они коротали дни в тёмных пещерах, а ночью под неусыпным оком растущего и убывающего светила выходили наружу и проклинали его.

— Растущее и убывающее? — переспросил Стэнли, не понимая, что она имеет в виду. — Вы говорите о луне?

— Мертвый камень, — проговорила Мери, в презрении выплевывая каждое слово. — В нем нет своего света. Он крадет его у солнца, чтобы ночью бросать его отблеск на нас. Она обитель мертвецов, похититель снов, и смертные — рабы его.

— Вы вправду ненавидите луну? — задал вопрос Стенли, которому и сам удивился. — А солнце восхваляете, даже несмотря на то, что не можете под ним жить? Знаете, Мери, это странно.

Белая оценивающе посмотрела на молодого человека, прежде чем спросить:

— Ты признаешь величие единого Бога?

Стэнли неуверенно кивнул.

— Но ты не можешь увидеть его.

— Нет, конечно, — признал он.

— Говорят, только чистые сердцем могут увидеть божественный свет, не ослепнув. Этот свет окутает их любовью и подарит их душам жизнь вечную.

— Вы тоже можете жить вечно.

— Мое тело никогда не узнает смерти, — возразила она, — моя душа навеки заключена в нём. Мои глаза не смогут увидеть солнца, как и ты не сможешь узреть своего Бога, пока не станешь чист душой. Пока я не укреплю свой дух, солнце не примет меня, не обнимет теплыми лучами, не даст узреть всё, что оно освещает. Пока я бела, оно не любит меня.

Такой теологии Хьюиту ещё не приходилось слышать. Более того, он и представить себе не мог, что белые боготворят солнце, а вовсе не проклинают. Напротив, это луна им чем-то не угодила.

— Вот видишь, Стэнли, — ухмыляясь, обратился к нему майор Сессил, слушавший со стороны весь этот разговор, — теперь ты знаешь допотопную историю человечества. Можешь смело писать научную работу. Конкурентов у тебя не будет.

Его шутка ещё больше расстроила молодого человека, ведь серьезные ученые не верили в Потоп.

— Не переживайте за меня, майор. С десяток статей по истории Древнего Египта я точно напишу.

— Ну-ну.

— А что не так? — оскорбившись таким пренебрежение, спросил Стэнли.

— Ты хоть представляешь, как выглядели древние египтяне?

— Конечно, — без тени сомнений заявил молодой человек. — Остались барельефы, росписи в храмах…

— Это те, где все люди и нелюди нарисованы в профиль? — иронично уточнил Сессил.

— Есть ещё скульптуры.

— Вот оно что, — кивнул майор и не удержался от улыбки.

— А что вас не устраивает? — раздраженно поинтересовался Хьюит.

— Разуй глаза. Я прожил в колониях десять лет. Не то, чтобы я сильно разбираюсь, чем пенджабцы отличаются от тамильцев и бенгальцев, но посмотри на неё, — и он махнул в сторону оторопевшей Мери, — это же типичная индианка, только побелевшая.

Доля разумного в его словах, определенно, была, и Стэнли показалось, что если напрячь фантазию и представить Мэри смуглой темноглазой брюнеткой, индийские черты лица в ней определенно будут проглядываться.

— Индия и Египет лежат слишком далеко друг от друга, — только и смог возразить Стэнли.

— Вот ты мне и скажи, как в древние времена индианка смогла добраться до Египта. Пешком с караваном или вплавь на папирусной лодке?

— Мери, — обратился к ней Стэнли, — так вы бывали когда-нибудь в Индии будучи смертной?

— Нет, — твердо заявила она. — Я родилась в Черной Земле. Мой отец прожил там все свои дни.

— Вот видите, майор, вы ошибаетесь. Мери родом из Древнего Египта.

— А по-моему, эта дамочка очень сильно дурит тебе голову. Ты хоть спрашивал, сколько ей лет?

— В древности время исчисляли совсем иначе. Боюсь, Мэри не поймет, как правильно ответить на это вопрос.

— А ты задай его правильно. Например, какой фараон правил, когда ей было двадцать лет?

Хьюит согласно кивнул.

— А правда, Мери, кто был правителем, когда вы были молодой девушкой?

— О, то был наследник двух владычиц, любящий истину, Мерид Немат.

Стэнли не на шутку задумался.

— Это личное имя или тронное? — спросил он, так как подобного имени историография не знали.

— Это имя правителя, — чуть обиженно произнесла Мери.

— Ну, хорошо. А чем он прославился? Какие земли завоевал?

Вопрос поставил Мери в тупик. Про войны она ничего не знала, потому что, «это дела воинов». Все интересное в жизни Египта для неё как дочери архитектора сводилось исключительно к строительству храмов, лабиринтов и пирамид, но Стэнли эти факты никак не помогли сориентироваться во времени.

— А что было после вашего перерождения? Долго вы ещё оставались в Египте?

— Семьдесят два раза разливался Итеру, пока я жила в нижнем Менфе. А потом пришли гонители. Они обращали всех в свою веру, рушили храмы и статуи богов, снимали камни с пирамид. — При этих словах на её лице отразилась неподдельная скорбь, будто картины падения родной страны вновь пронеслись перед её глазами. — Многие предали свою веру, и тогда их жизни забрала черная смерть.

— Так это были гиксосы? — завороженно спросил Стэнли, — гиксосы завоевали Египет?

— Нет, — покачала головой Мери, — Они говорили — мамлюки.

Хьюит открыл было рот, но слова словно застряли в глотке. Сессил тут же задорно рассмеялся, а смущенная Мери то и дело непонимающе бросала взгляд с историка на майора.

— Мери, вы что-то путаете, — попытался разубедить её Стэнли. — Мамлюки пришли в Египет намного позже, тысячи лет прошли.

— Нет, — протестовала она, — семьдесят два года, — и чуть менее уверено добавила, — или сто семьдесят два.

— Слушай, Стэнли, — уняв смех, обратился к нему майор, — если мамлюки отвоевали Египет у фараонов, ты просто обязан доложить об этом в Королевское Общество.

— Да нет же, — не унимался Хьюит, — Мери просто путается во времени. Мэри, может вы пробыли в нижнем Мемфисе намного больше?

— Да-да, — вторил ему Сессил, — и не заметили, как прошло 2000 лет. Стэнли, кончай со своими расспросами. Никакая она не египтянка. Во-первых, у неё все и так на лице написано, во-вторых ты и сам все слышал.

— Нет, не слушай его, — отчаянно воскликнула Мери и ухватила молодого человека за руку, от чего тот невольно поёжился. — Я говорю правду о былом. Все мои слова — истина, в них нет лжи.

— Но, Мери, мамлюки были мусульманами. А Древний Египет пал задолго до рождения пророка Мухаммеда.

Мери бессильно покачала головой и выпустила его руку.

— Ты такой же, как грабители пирамид, — тихим понурым голосом произнесла она. — Ты не хочешь верить, ты тоже сочиняешь то, чего никогда не было. Ты тоже не умеешь читать папирусы и надписи храмов. Ты не любишь истину, как любил её Мерид Немат. Ты сам как грабитель.

— Кого же я ограбил?

— Мое прошлое. Ты думаешь, его никогда не было. Значит и меня не может быть.

После этих слов, Мери больше не желала говорить со Хьюитом. Молодой человек не на шутку взволновался, что навсегда потерял доверие белой, но, с другой стороны, она сама подорвала его доверие к собственным словам. При первом удобном случае Стэнли поспешил поделиться своими переживаниями с полковником Кристианом как старшим и мудрым сослуживцем.

— Полковник, я вовсе не хотел её обидеть, — оправдывался Стэнли. — Но если она считает, что жила в годы восстания мамлюков, то ей не больше 700 лет. Тогда и речи не может идти о Древнем Египте, фараонах, храмах. Если её отец и вправду был строителем, то только мечетей. Майор Сессил думает, что она всех нас обманывает. А я думаю, Мери просто заблуждается.

— Думаешь, тебе виднее, где и когда Мери могла жить, а ей нет? — насмешливо заметил полковник, а после серьёзно добавил, — Знаешь, Стэнли, что мне сказала Семпрония, когда я заикнулся о её почтенном возрасте? Она сказала, что лично знала Цицерона и Овидия с Горацием, но ей не 2000 лет, а намного меньше. А Древнего Рима и вовсе не существовало.

— Как это? — обескуражено вопросил Стэнли.

— Это ты историк. Так скажи мне, что такого насочиняли в своих учебниках твои университетские учителя, раз такие почтенные дамы как Семпрония и Мери не признают в академической истории собственной реальности минувших дней? Кому ты поверишь больше, свидетелю истории или кабинетному ученому?

Вопрос поставил Стэнли в тупик. Все-таки в научный подход к истории он верил, но интуиция подсказывала, что Семпронии тоже стоит верить. И уж очень хотелось, чтобы все слова Мери оказались кристально чистой правдой. Вот только исторические факты говорили об обратном.

— А вы, полковник, тоже имеете личные претензии к историкам?

— Разумеется. Правда, не к хронологии, а к оценочным суждениям. Мери ясно дала тебе понять, что недолюбливает археологов не только из-за раскопок. Какую-то неправильную историю по её мнению они воссоздают своими методами. Так что, подумай об этом.

Хьюит припомнил ещё один довод против Мери и произнёс:

— Но майор Сессил говорит, что она похожа на индианку. После всего того, что она мне сказала, я пригляделся и, пожалуй, согласен с майором. Если она родилась в Индии, то, будучи смертной, никакого Египта видеть не могла, ни древнего, ни средневекового.

— А если могла? — лукаво спросил полковник.

— Но каким образом? — поразился Стэнли. — Это ведь огромные расстояния.

— Допустим, её предки вышли из Индии, прадеды жили в Персии, деды в Аравии, а родители уже в Египте.

— Но это же кочевье какое-то.

— То-то и оно.

И тут Стэнли всё понял. Цыгане — кочевое племя, давным-давно покинувшее Индию и рассеявшееся по всему земному шару. По-английски их прозвали «джипси», что значит — египтяне, по-испански — хитанос, что переводится точно так же.

— Ты знаешь, — словно прочитав его мысли, добавил полковник, — на моей родине цыган называют «фараоновым племенем». Наверное, неспроста им дали такое имя. Может они и вправду строили пирамиды в Египте, а с нашествием мусульман перекочевали в Европу.

— Но это же ненаучно, — возразил на его предположения Хьюит.

— Скажи это Мери, — ухмыльнулся полковник. — А может, ты считаешь, что все цыгане мошенники и обманщики? Тогда выбрось всё услышанное из головы и продолжай жить со спокойной научной совестью.

Стэнли ничего ему не ответил. Вера и неверие продолжали бороться внутри его разума. И рационализм одолевал желание поверить в невозможное.