Германию лихорадил политический и экономический кризис. Пока в Берлине сменялись канцлеры и министры, а за буханку хлеба приходилось отдавать миллиард марок, в семье Гольдхагенов едва не случился раскол.

В одну из ночей Сандра внезапно проснулась и не обнаружила Даниэля рядом. Она уже хотела пойти в библиотеку или лабораторию, чтобы оторвать его от работы и позвать обратно, но её остановил таинственный шёпот в коридоре. Слегка приоткрыв дверь, Сандра увидела в узкую щелочку, как Даниэль выходит из комнаты Лили. Сандра уже готова была подумать, что никогда не спящая Лили заболтала подвернувшегося Даниэля, но прощальные объятия и горячий поцелуй тут же перечеркнули все мысли о хорошем.

Сандра спешно закрыла дверь и опустилась на кровать. Через минуту Даниэль зашёл в комнату и тихо побрел к постели. Неожиданно для себя он наткнулся на Сандру и получил в темноте звонкую оплеуху. Его оправдание: «Это было всего два раза», прозвучало с такой наивностью, что хотелось и поверить и ударить вновь.

— Уходи к своим крысам, — злобно выплюнула Сандра и завернулась в одеяло, давая понять, что не пустит осквернителя на семейное ложе. И Даниель обреченно побрел ночевать в лабораторию.

Сандра проплакала всю ночь, а поутру не сказала мужу ни слова. Долгое время она вообще не хотела с ним разговаривать и слушать его извинения. Ей решительно не хотелось винить в случившемся родную сестру, ведь это не Лили клялась Сандре перед алтарём в верности до гроба. Просто случилось то, что должно было случиться. Конечно, Лили теперь куда красивее её самой, что поделать. Она была первой невестой Даниэля и должна была стать его женой, если бы не вмешалась трагедия с ранением. А ведь до того рокового выстрела Лили намекала, а Сандра смутно догадывалась, но делала вид, что не расслышала в словах сестры признания — она и Даниэль были вместе, очень близко… Что ж, они спали, когда были обручены, спят и теперь. Что изменилось? Только то, что Лили и Даниэль так и не поженились, а он женат на другой, всего-то… Только теперь Сандра честно призналась самой себе, что никогда не любила Даниэля, а замуж согласилась выйти только из симпатии и девичьего любопытства. Но до вчерашней ночи она хотя бы уважала его, а теперь не осталось и этого.

Но всё это казалось мелочью на фоне чужих семейных трагедий. В соседнем доме чуть не произошёл взрыв газа. Когда стали искать утечку, в одной из квартир обнаружили семью: отца, мать, троих детей и их бабушку. Бездыханные взрослые сидели за столом и держали на коленях мертвых малышей. В квартире царило запустение, из всей мебели остался только тот самый стол и три стула. Видимо отчаявшиеся от постоянного голода и беспросветной бедности взрослые решились на самоубийство, все и разом. Вряд ли дети понимали, что с ними происходит.

Безудержная инфляция по-настоящему задела все слои населения. Рантье больше не мог жить на проценты с капитала, потому что даже на некогда крупные сбережения теперь можно было купить лишь билет на трамвай. Зарплата рабочего, выдаваемая два раза в день, обесценивалась за несколько часов.

Профессор Метц с ужасом для себя констатировал, что три четверти детей в городе страдают от истощения, а половина от туберкулеза. И помочь им было некому, даже при всём пламенном желании.

Однажды он увидел странную похоронную процессию — покойник лежал в картонной коробке, потому как у семьи не было денег на гроб.

Казалось, что наступили последние времена перед самым пришествием антихриста. Родители убивали детей. Даже матери семейств продавали своё тело, в надежде найти деньги, чтобы прокормить детей. Профессору Метцу вспомнился давний разговор с дедом и его критика фройдизма. Теперь же на каждом шагу можно было увидеть до боли убедительную иллюстрацию, как желание есть оттеснило половой инстинкт на третий план.

А за океаном один американский экономист пригрозил странам-союзницам, что если они не перестанут тянуть из Германии деньги, и будут дальше способствовать её обнищанию, то рано или поздно немецкий народ отомстит им.

— Боюсь, — прокомментировал эту реплику профессор Метц, когда прочёл её в газете, — когда мы действительно захотим отомстить, у нас совсем не останется денег. Чтобы выплатить 132 миллиарда золотых марок, министерству финансов придётся изобрести способ трансмутации.

Последующие месяцы показали, как горько обернулась эта шутка. В Веймарской республике действительно объявились алхимики. Один из них, бывший баварский жестянщик, объявил, что периодическая система химических элементов никуда не годится, ибо в ней не учтены ещё сто элементов, двенадцать из которых легче водорода. Но поскольку только алхимик знает, что к чему, он готов превратить свинец в золото. И ведь нашлись люди, кто поверил ему, потому как в те тяжёлые дни для них не осталось ничего, во что ещё можно было верить. После скачка инфляции, когда за месяц марка обесценивалась в пятьдесят раз, в предприятие баварского алхимика поверили многие промышленники. Ему ссужали немалые деньги на разработку метода трансмутации. А потом алхимик исчез где-то в Италии, вместе со своим методом, золотом и деньгами промышленников.

Семью Метцев-Гольдхагенов инфляция не довела до полного разорения лишь благодаря помощи августейшего пациента. По рекомендации принца Вальдемара, за консультацией к профессору обратилась его двоюродная сестра, принцесса Феодора. Как и мать, она страдала от порфирии, ещё одного наследственного недуга Ганноверов, которые с недавних пор стали именовать себя Виндзорами. Профессор ожидал встретить послушную пациентку, но вместо этого столкнулся с каким-то необъяснимым упрямством. Сорокачетырёхлетняя принцесса желала немедленного исцеления, но вместе с этим пренебрегала курсом лечения, что прописал ей Метц. А ведь профессор даже не стал говорить впечатлительной особе, что в состав изготовленных им пилюль входит высушенная человеческая кровь, так необходимая тяжело больным порфирикам.

В связи со всеобщим безденежьем, желающих сдать кровь стало в разы больше. Теперь профессору не было нужды искать доноров для Лили или принца Вальдемара. Они приходили в его дом сами, и в таком количестве, что многим жертвователям крови приходилось отказывать. Узнав американский секрет консервации крови, профессор Метц стал активно применять его для нужд Лили. Жаль лишь, что раствор цитрата натрия и глюкозы не позволял хранить кровь больше двух-трех дней.

С трудом, но за четыре года Сандра привыкла к бессоннице и кровопийству Лили. По её расчётам, покупать у доноров кровь оказалось выгоднее, чем простую пищу на рынке. Четыре процедуры переливания в месяц для Лили обходились куда дешевле, чем пропитание одной лишь Сандры за тот же срок.

Графиня Альнхафт разочаровалась в продуктовой ситуации, а заодно и в жизни, когда ей пришлось отдать крестьянке единственную фамильную ценность — перстень с изумрудом в обмен на мешок картошки. После такого нравственного потрясения графиня прожила лишь две недели и скончалась от внезапного удара. На последнюю наличность её похоронили в дубовом гробу, а на могиле установили надгробный памятник.

Глядя на то, как финансы семьи неумолимо тают, Сандра посчитала, что на четырёх членов семьи приходится только двое работающих, и потому задумала устроиться на службу. Она даже записалась на курсы машинисток-стенографисток, куда звала и Лили, но та лишь уклончиво отказалась, сказав, что для учёбы и работы у неё совсем нет времени. Понимания со стороны отца девушка тоже не встретила.

— Сандра, дочка, подумай хорошенько, нужно ли тебе работать?

— Мы теперь живем в республике, — уверенно отвечала она, — а у республики есть конституция. Там написано, что женщины и мужчины равны перед законом и в правах и в обязанностях.

— Ох, девочка моя, — вздохнул отец, — конституцию можно написать за месяц. А на то, чтобы изменить сознание людей, потребуются годы.

— Ты боишься, что работая, я опозорю семью?

— Что ты такое говоришь?.. Я совсем не об этом хотел сказать.

— А о чём тогда?

— Видишь ли, — тяжело вздохнул профессор, — служба, где бы то ни было, не призвание женщины. Её призвание — дом и семья. Когда у меня родятся внуки, ты это и сама поймешь, и забудешь про все эти блокноты и печатные машинки.

— Но у нас с Даниэлем ещё нет детей, — упрямо заявила Сандра, — а если будут, чем мы их будем кормить?

— Нет-нет, ты совсем меня не хочешь понимать, — покачал он головой. — У твоей тёти Иды была работа, в которую она погрузилась без остатка. Она отдала ей молодость, и даже жизнь. И у неё так и не появилось ни семьи, ни детей. Ида осталась только в нашей памяти, но род свой продолжить она не смогла. Вот чего я не хочу для тебя. Понимаешь?

— Нет, — упрямо заявила Сандра. — Она не создала семью не потому, что много работала, а потому что всю жизнь любила одного человека.

— Что за глупость? — удивился профессор. — С чего ты это взяла?

— Тётя Ида сама рассказала нам с Лили об этом, когда мы служили в госпитале.

— Правда? Я ничего об этом не знал.

— Конечно, не знал. Тётя Ида держала эту тайну в своём сердце долгие годы, и поделилась ею только тогда, когда Лили завела разговор о наших с ней будущих женихах. Двадцать лет тётя Ида ждала, что он даст о себе знать, напишет ей или приедет, чтобы просто увидеться. Но не дождалась…

— Надо же, — пораженно произнёс профессор. — Кто бы мог подумать? Столько лет… А ведь я даже не догадывался, что Ида кем-то увлечена.

— Не увлечена. Она любила его одного.

— И кто он, она говорила?

— Назвала только имя — Эжеб.

— Эжеб? — переспросил отец. — Неужели венгр? И чего только не узнаешь, спустя столько-то лет…

— Да, папа, — понуро произнесла Сандра. — Тётя Ида проработала всю жизнь в госпитале не потому, что хотела только работать. В её жизни просто не было любви.

— Ну, дочка, — начал ободрять её отец, — тебе-то жаловаться не на что. У тебя есть Даниэль. Так к чему эти разговоры о службе машинисткой?

Как бы Сандре не хотелось возразить отцу и сказать, что она несчастна не меньше покойной тёти Иды, но она побоялась признаться, опасалась, что слово за слово, и отец вытащит из неё признание об измене. В такой ситуации Сандре оставалось только натянуто улыбнуться.

— Нет, папа, я хочу быть не только… женой. Я хочу, чтобы мой труд был полезен республике.

Профессор только вздохнул и произнёс:

— Ты уже взрослая женщина и многое в этой жизни видела. Не мне тебя учить… Но у тебя есть муж, который теперь за тебя отвечает. Вот если он согласится, можешь работать. Но ты должна знать, что от постоянной работы с машинкой хрящи в твоих пальцах будут постепенно стираться, а к старости ты будешь мучиться от болей в суставах. Подумай хорошенько, нужно ли тебе всё это.

Про преклонные годы Сандре думать вовсе не хотелось, ведь когда ещё они наступят. Но ей было тяжело признать, что такой муж как Даниэль имеет над ней хоть какую-то, но власть. После их размолвки, он нередко ночевал на кушетке в своей лаборатории. Мыши и крысы стали интересовать его куда больше жены.

— Данни, — спросила его Сандра за завтраком, — а я вкусно готовлю?

— Да, — машинально ответил он, жуя гренок.

— А хозяйство я веду хорошо? Тебе всё нравится?

— Наверно.

— Тогда ты не станешь возражать, если я буду реже появляться дома?

— Что ты имеешь в виду? — отложив вилку, поинтересовался Гольдхаген.

— Я хочу пойти работать. Машинисткой-стенографисткой.

На минуту Даниэль погрузился в размышления, чтобы заключить:

— А я не хочу.

— Как это? — опешила Сандра, ибо никак не ожидала, что мужа заботят её дела.

— Просто не хочу и всё, — как ни в чём не бывало, продолжал он. — С кем ты будешь работать? У кого? В какой-нибудь конторе у престарелого директора, которому нравятся молодые стенографистки? Нет, я не хочу, чтобы моя жена полдня проводила в обществе какого-то сластолюбца.

— Да как ты можешь мне такое говорить? — воскликнула Сандра.

Слова изменника оскорбили её до глубины души, но он упорно делал вид, что не понимает, из-за чего Сандра так обиделась.

Слёзы и скандалы продолжались из вечера в вечер, но Даниэль отказывался понимать чаяния жены.

— У тебя есть крысы, — говорила она. — А что остаётся мне? У меня, по-твоему, не может быть своих интересов?

— Ты же и так целыми днями свободна, — устало отмахивался от неё Даниэль. — Можешь делать что хочешь. Шей, вяжи крючком или чем ещё занимаются дома женщины. Вы с Лили всегда вместе, можете найти себе одно занятие на двоих. Не понимаю, чего ты ещё хочешь?

— Я хочу работать для семьи, — пытаясь подавить мандраж, продолжала настаивать Сандра. — Для тебя, для папы и Лили. А вы все как один, говорите мне, что это только моя блажь, а не забота о вас. Ладно, папа переживает за моё здоровье, а Лили так увлечена Отто, что ради него целыми днями только и делает, что выискивает в газетах все статьи на политические темы. Но ты почему против?

— Я же говорил тебе, — отвечал Даниэль, а в голосе его начали проскальзывать суровые нотки недовольства, — я не хочу, чтобы моя жена проводила полдня в обществе постороннего мужчины.

Сандра хотела рассмеяться, но вместо этого невольно расплакалась:

— А я хотела, — срывающимся голосом говорила она, — чтобы мой муж не проводил время в обществе чужой женщины.

От её слов Даниэль помрачнел и бессильно воскликнул:

— Ну сколько можно к этому возвращаться?! Я ведь уже не раз просил у тебя прощение, но ты постоянно начинаешь заново изводить и меня и себя. Пожалуйста, Сандра, хватит об этом вспоминать.

— Как я могу забыть?! — поражённо воскликнула она. — Я видела, как ты целовал мою сестру, как ты обнимал её. Даже ко мне ты никогда не прикасался так, как к ней.

— Просто так вышло… — понуро пробубнил он.

— Просто так? — поразилась Сандра.

— Да, мы просто разговаривали и… как то… даже не знаю… будто искра проскочила… и…потом…

— Тогда уходи к ней.

— И не подумаю, — внимательно посмотрев на Сандру, произнёс Даниэль. — Ты моя жена, и я тебя люблю.

— Ты меня не любишь. Ты всегда любил Лили. С первого дня, как нас увидел, ты выбрал её.

— Но женился-то я на тебе.

— Так почему ты не вспомнил об этом, когда между вами полыхнула та искра?

— С тобой просто невозможно разговаривать, — заключил он и готов был выйти из спальни, но Сандра кинула подушку ему в спину, отчего Даниэль едва не упал и вынужден был обернуться:

— Ты что творишь? — поражённо вопросил он.

— А ты что? Лили ведь встречается с Отто, твоим другом. Как ты можешь так с ним поступать? А со мной, как ты можешь? Что я тебе сделала?

— Ну сколько мне ещё раз повторять, чтобы ты поняла, — бессильно воскликнул он, — между мной и Лили ничего уже нет! Если ты не хочешь верить мне, пусть Лили тебе скажет.

— Я никогда не стану с ней об этом говорить, — в испуге замотала головой Сандра. — И ты не скажешь, что я всё о вас знаю. Ты не посмеешь нас рассорить.

На этом разговор был окончен и Даниэль демонстративно отправился спать в лабораторию, оставив Сандру лить слёзы в подушку.

Затаив смертельную обиду на мужа, она долгое время не знала, как же её выплеснуть. Изменять изменщику с посторонним мужчиной было страшно, и оттого не хотелось. Закатывать новые скандалы становилось просто бессмысленно, потому как ни она, ни Даниэль своих позиций сдавать не хотели, и всё чаще размолвки заканчивались тем, что Сандра оставалась ночевать в пустой постели.

Одиночество душило её мертвой хваткой, с каждой ночью наваливаясь всё сильнее и сильнее. Сандре хотелось найти исцеление и забыть обо всех обидах и неурядицах, чтобы спокойно спать, а не размышлять до рассвета о своём несчастье.

И вскоре решение было найдено. Всё началось с домашних запасов вина. Поняв, что слабый градус не помогает залить печаль и уязвленную гордость, Сандра постепенно перешла на виски и водку перед сном. Но алкоголь стал тяжелой статьей расхода семейного бюджета, и потому Сандра остановилась на неразбавленном 75 %-ном абсенте, купленным у соседа-бутлегера за полцены, ибо напиток был не самого лучшего качества. За вечер ей хватало всего пары рюмок горькой отравы, а позже и три, и четыре, и пять, чтобы почувствовать лёгкую эйфорию и притупить чувства, а после, увидеть искрящиеся сны.

Все возлияния происходили тихо, в запертой спальне. Больше всего Сандра боялась, что о её пьянстве узнает отец. Мнение Даниэля её не особо интересовало. А Лили была увлечена чем-то другим, чтобы обращать внимание, что сестра поднимается к завтраку позже обычного, выглядит апатичной, и небрежно относится к своему внешнем виду. Даже рыжие кудри Сандры стали выглядеть тусклее и жиже, под глазами появились тёмные круги, а лицо посерело.

Видимо, Даниэль успел что-то заподозрить, потому как в одну из ночей он покинул лабораторию с крысами и нагрянул в собственную спальню. В этот момент Сандра как раз наливала себе стопку из полупустой бутылки.

Даниэль долго молчал, прежде чем сказать:

— Ты же иссушишь свою печень. Ты это понимаешь? Тебе вообще знакомо слово цирроз?

— Отстань, — тихо ответила Сандра, уронив голову на ладони.

Даниэль попытался отобрать у жены абсент, но встретил активное сопротивление и оскорбления. Она била его по рукам и пьяно посмеивалась:

— Всё, кончились те времена, когда мужья транжирили приданое жён. Теперь я буду пропивать твое жалование.

На следующий вечер Даниэль снова пришёл в спальню, полагая, что при нём Сандра пить не станет. Но его расчёт не оправдался, и она снова потянулась к бутылке.

— Зачем ты так делаешь? — с грустью спросил он. — Я ведь люблю тебя.

Снова она услышала от него это признание, которое Даниэль произносил всякий раз, как Сандра поминала ему связь с Лили. И снова она не захотела верить в искренность его слов.

— С чего ты так решил? Мне казалось, ты любишь резать мышей и раскармливать крыс.

Произнеся это, она приняла две успокоительные рюмки и провалилась в глубокий сон.