1
Дети так быстро подружились, что растроганная Анжелина решила провести рождественский вечер в пещере, с Целлерами. Сезару, конечно, будет немного грустно одному, но так уж сложились обстоятельства. Чтобы успокоить собственную совесть, она дала себе слово по возвращении рассказать ему, что участвует в Сопротивлении и в чем заключается ее роль. Даже если он и догадывался, что приемная дочь делает что-то недозволенное, Анжелина не открывала ему правду, хотя сама часто упрекала старика в том, что тот не хочет открыть Себастьяну тайну его появления на свет.
У Анжелины был еще один серьезный повод уйти из деревни. Если она останется с Целлерами, то наверняка избежит неприятного разговора с Гийомом. Останься она дома, доктор наверняка попытался бы заставить ее передумать, но от одной мысли о новой ссоре на душе у нее становилось тяжело. Чисто с практической стороны такое решение многое упрощало. Ей не придется выходить из дому затемно, и они смогут отправиться с первыми лучами зари.
Сгрудившись у огня, взрослые обсуждали завтрашний поход. Было решено, что Жюль сложит самое необходимое в свой рюкзак. Остальное, пусть даже дорогое сердцу, придется оставить. Путешествовать в горах — совсем не то, что прохаживаться по платформе вокзала! В ходе своей одиссеи они уже лишились большей части личных вещей, но теперь приходилось еще облегчить багаж. Переход обещал быть трудным, и только тому, без чего обойтись невозможно, нашлось место в рюкзаках. Помимо одежды предстояло взять с собой три одеяла, веревки, ледорубы, запас еды и несколько поленьев на случай, если они окажутся в снежной ловушке. Заметив удивление супругов, Анжелина пояснила, что это элементарная предосторожность на случай экстренной остановки. Го ры ошибок не прощают. Если с погодой повезет, к вечеру они окажутся на месте, однако полагаться на это не стоит. Настроение гор можно пытаться предугадать, но лучше просто относиться к ним с уважением. Вдобавок к паре «кошек», полученных от Гийома, Анжелина каждому выдала снегоступы. Маршрут этот не был размечен, и по нему гораздо чаще ходили козы, чем люди. На ровных участках, где снег лежал толстым слоем, пройти без снегоступов не представлялось возможным. Для Эстер нужно было раздобыть крепкую и теплую обувь: о том, чтобы отпустить ее в тонких кожаных ботиночках, нечего было и думать. Лина пообещала принести старые сапожки Себастьяна.
Жюль согласился со всеми предложениями девушки. Он был очень рад, что наконец у них появился план и есть над чем поразмыслить. Он задал множество вопросов относительно маршрута, высоты, на которую придется подняться, и опасностей, которые нужно избегать.
— Мы пройдем через перевал Гран-Дефиле. Вот, смотрите!
Девушка вывела его из пещеры и указала на горный массив, вырисовывавшийся на фоне голубого неба. При свете дня горы казались далекими и вполне проходимыми, напоминавшими шапки взбитых сливок на торте.
— Это будет непросто, потому что на перевале очень ветрено, но мы справимся.
— А нет другой тропы, не на виду? Если мы пойдем вверх по тому склону, нас будет видно издалека!
— Это единственная проходимая тропа.
— Не поймите меня неправильно, мадемуазель Анжелина, вы производите впечатление человека честного и рассудительного, и я вам доверяю, но почему вы уверены, что немцы не устроят засаду в горах? Не настолько же они глупые! — Лицо Жюля Целлера исказил страх.
Глядя на него, Анжелина сделала над собой усилие, чтобы сохранить спокойствие. Он не должен был знать, как ее мучит тот же вопрос! И он еще считает ее рассудительной! Только теперь, когда решение уже было принято, она осознала, какую ответственность взвалила на себя. Передавать послания, поставлять хлеб — все это было несерьезно. Девушка знала: если ее арестуют, неприятностей не избежать, и ее, возможно, даже посадят на несколько месяцев в тюрьму, но это не имело ничего общего с тем, что она намеревалась совершить. Такой поступок мог стоить ей жизни. За помощь евреям в пересечении границы расстреливали на месте… Ширились слухи, будто немцы больше не стесняются арестовывать священников, женщин и стариков. Многочисленные поезда увозили людей в лагеря, мирных жителей расстреливали за каждую попытку покушения на офицера вермахта, все более кровавыми становились расправы над маки . Анжелина не имела понятия, кто поставляет их ячейке сведения, но успех похода полностью зависел от достоверности этой информации. Наивная, она поддалась порыву, ни о чем не спросив Гийома! Хотя нет, во время ссоры он сказал, что завтрашний день выбран неслучайно. Теперь ей оставалось только отогнать собственные сомнения и постараться успокоить человека, опасавшегося за жизни своих близких. Одно Анжелина знала наверняка: сейчас, когда она познакомилась с Целлерами и их девочкой, она не сможет отступиться. Так или иначе, но она поможет этой семье бежать. И девушка спокойным голосом сказала:
— Они не могут патрулировать весь регион днем и ночью. Сегодня вечером — сочельник, даже для них. Все будет хорошо. Мы со всем справимся, и завтра вечером вы уже будете в Швейцарии. Договорились?
Наполовину успокоившись, Целлер кивнул, но было ясно, что для уверенности он бы хотел услышать что-то более конкретное. Анжелина вскочила на ноги.
— Я скоро вернусь и принесу вкусный сюрприз и суп с ветчиной. Мы тоже будем праздновать Рождество! Последите, чтобы дети не простудились, они уже долго играют на воздухе. И скажите им про ужин.
Она схватила свой посох, помахала на прощание и ушла. Близился полдень, нужно было еще предупредить Сезара, приготовить ужин и снаряжение. Не говоря уже о булочной и заказах, которые необходимо разнести. Все должно быть как обычно. Жермен наверняка уже управился со своей частью работы и удивится, если она опоздает. В случае необходимости он должен подтвердить ее алиби. Сегодня они испекли для немцев хлеб из белой муки и булочки не с сахарином, а с медом. Булочную она закроет раньше обычного, под предлогом подготовки к праздничному вечеру. Анжелина подумала, не зайти ли к Гийому, но одернула себя: снова будет спор или даже хуже. Он попытается ее отговорить, и сомнения только ослабят ее. Нет, самое простое в такой ситуации — продолжать притворяться обиженной!
После ухода проводницы Целлеры начали собирать вещи. Ошарашенные событиями последних дней, они метались между надеждой и страхом, что все это может кончиться трагедией. До сих пор осторожность спасала им жизнь, но они уже в самом конце пути, и завтра, если захочет Господь, их ребенок будет спасен! Переход обещает быть трудным, Анжелина не стала этого скрывать, но только мысль о том, что она пойдет с ними, их и успокаивала. Слушая, как она рассказывает об экипировке и маршруте, они перестали чувствовать себя марионетками, предоставленными всем капризам судьбы. Даже когда девушка приказала им оставить в пещере все их скромные пожитки, чтобы не обременять себя в пути, это показалось им вполне разумным. Получив ответы на свои вопросы, они теперь могли все обдумывать, строить предположения и предвосхищать будущее.
Когда пришло время обедать, супруги отправились на поиски детей. Эстер и Себастьян были так заняты разговором, что не услышали, как они подошли. Жюль и Луиза остановились неподалеку. Эта картина растрогала их много больше, чем все, что они видели с начала войны. Эстер вела себя, как раньше, когда ходила в школу и дружила с другими детьми. В то мгновение они осознали, что у этого кошмара все-таки будет конец. Уже много месяцев они прятались, стараясь не замечать всех ужасов оккупации, только бы остаться в живых. Все, что они делали, имело одну цель — выжить и защитить дочь любой ценой. В один момент родители хотели отдать Эстер на воспитание в семью добрых католиков, пусть даже это и означало навсегда ее потерять. Они чувствовали себя словно загнанные звери, которым нет покоя ни днем ни ночью, им приходилось постоянно врать и прятаться. Они забыли, что это такое — жить. Даже спарывая с одежды желтую звезду, незадолго до бегства из столицы, Жюль и Луиза Целлер не ощущали себя настолько свободными, как теперь. Благодаря Анжелине к ним вернулось чувство собственного достоинства, но именно радость Себастьяна и Эстер подарила им настоящую надежду.
Это было истинное чудо! Круглое, с золотистым поджаренным верхом, пахнущее пряностями и, совсем чуть-чуть, — ванилью! У всех сразу потекли слюнки.
— Пирог!
— Никогда не видела такого красивого!
— Это чистейшей воды сумасшествие! Так мило с вашей стороны!
— Мадемуазель…
— Здесь не место для церемоний, тем более в сочельник! Зовите меня Лина. Пирог я испекла еще вчера. Кусочек отложу для нашего дедушки, а остальное мы с удовольствием съедим вместе!
— Анжелина!
Мужчина встал и галантно поклонился молодой горянке, которая в ответ расхохоталась — до того мсье Целлер показался ей похожим на светского льва, приглашающего даму на танец. Даже в теплой зимней одежде Жюль Целлер выглядел очень представительно.
Эстер попыталась привлечь внимание Себастьяна, разделить с ним свою радость, но мальчик сидел и смотрел на огонь. Пещера волшебным образом преобразилась. В честь рождения Иисуса они зажгли все свечи, которые удалось разыскать, и теперь маленькие огоньки танцевали вдоль каменных стен. Они закутались в одеяла и сели вокруг костра. Через входное отверстие виднелось небо в россыпях звезд — многие тысячи сверкающих иголочек, от вида которых начинала кружиться голова. Не хватало только елки, но Эстер подумала: можно обойтись и без нее. Достаточно уже того, что родители смеются, а ноги и руки у нее так отяжелели от усталости, будто по ним струилась не кровь, а сироп. А еще с ними был этот мальчик, Себастьян. Он знал почти все, вернее, почти все о природе и обо всем живом. Его собака умела бегать по снегу и слушалась хозяина без слов, как по волшебству. Сейчас она лежала рядом с мальчиком и грызла кость, принесенную Анжелиной специально для нее. Эстер в нетерпении наморщила нос. Она знала: начинать кушать раньше, чем остальные получат свой кусочек, невежливо, поэтому сглотнула слюну. Ее кусок пирога был просто огромным! Девочка почти забыла вкус шоколада, но запах сдобы всколыхнул в памяти довоенные воспоминания о полдниках с чаем и булочками. Это было так давно… Она украдкой посмотрела на кусок Себастьяна, вздохнула и тут заметила, что у мальчика из кармана торчит клочок бумаги. Днем она вырвала этот листок из своего дневника и написала на нем слово «АМЕРИКА» заглавными буквами, чтобы его проще было прочитать. Ее мама воскликнула: «Счастливого Рождества!». Эстер закрыла глаза, чтобы лучше ощутить вкус первого кусочка. Восхитительно!
Анжелина тоже заметила — настроение у Себастьяна неважное, однако решила, что это от усталости. Ее маленький брат ел без удовольствия и все время о чем-то думал. Полдня они с малышкой Эстер играли вместе, а потом, пока она разогревала суп, занимались чем-то очень секретным в дальнем уголке пещеры. Теперь мальчику предстояло вернуться в Сен-Мартен. Девушка отрезала Сезару большой кусок пирога, по-прежнему испытывая чувство вины за то, что оставляет старика одного, положила угощение в картонную коробку, в которой пирог «приехал» в пещеру.
— Уже поздно. Отнеси это дедушке и поцелуй его за меня. Если он спросит, почему я не пришла с тобой, скажи, что у меня важное дело и его надо закончить. Так я решила отметить в этом году Рождество. Хорошо?
— Ты ему не сказала, где мы?
— Нет. Он наверняка думает, что мы с тобой у Гийома.
Озадаченный Себастьян кивнул. Уже пришло время расставаться, а он целый вечер думал о своем. Мальчик очень вежливо попрощался с Жюлем и Луизой Целлер, потом с серьезным видом пожал ручку Эстер. Девочка показалась ему похожей на птенца — такая же маленькая и хрупкая. Ему хотелось поцеловать ее в щеку, но он не осмелился, потому что остальные украдкой поглядывали на них. А еще — из-за нее самой и ее робкой улыбки. На душе вдруг стало грустно, подступили слезы.
Белль вскочила, готовая его сопровождать, и весело замахала хвостом. Себастьян, выпустив руку девочки из своей, вышел из пещеры.
2
Сен-Мартен в рождественский вечер выглядел очень нарядно. Во всех домах за окнами горели свечи и лампы, а у некоторых — цветные фонарики. В ночной темноте, в сердце дикой долины, поселок казался кусочком звездного неба, упавшим на землю.
Много раз за вечер Сезар подходил к окну, поджидая возвращения Себастьяна. Может, Лина взяла его с собой на ночную мессу? Раньше она этого не делала, но ведь и Рождество она никогда не праздновала без него, Сезара! Перед тем как уйти в булочную, она сказала, что сегодня будет ужинать не дома, не уточнив, где именно. Может, у Гийома? Старый пастух подозревал нечто иное, но ему не хотелось даже думать об этом. Было бы странно, если бы она не отослала мальчика домой… Или, может, им так весело, что они все про него забыли?
Под елкой лежала деревянная фигурка, перевязанная красной лентой, — овчарка-пату с поднятой вверх мордой, размером с ладонь. Вылитая Белль… Ее шелковистая шерсть угадывалась в тонких бороздках резьбы — старик тщательно и терпеливо проре зал каждую. Этой работе Сезар посвящал все свое свободное время. Конечно, приходилось ходить к отаре в горы, чтобы убедиться, что поблизости нет волков. На всякий случай он переместил свои капканы. В итоге фигурка получилась великолепной. Это был его способ попросить у внука прощения. Вот только мальчика дома не было, и он выглядел глупо — с подарком и в полном одиночестве!
Сезар подошел к окну и подумал, что сейчас не меньше десяти вечера. Анжелина нашла еще время сварить ему куриный бульон, прежде чем убежать бог знает куда! Ни за что он к нему не прикоснется! Интересно, началась ли уже месса? Но в церковь он не пойдет. Только не туда! Святоши-кюре и ханжи-прихожане собрались там и молятся Богу, который оставляет людей гнить в грязных траншеях и убивает матерей, не заботясь о том, что станет с сиротами!
Пока Сезар бушевал, Себастьян прошел мимо шале и, следуя за Белль, направился вглубь деревни. Они миновали освещенные переулки, пересекли кладбище и пробежали мимо церкви, где отец Муазан занимался последними приготовлениями к приходу своей паствы. Один мальчик из хора не явился, и кюре распекал другого, чтобы успокоить нервы.
Они шли молча в тени домов по неровной, укрытой снегом мощеной дороге. С крыш и сливных труб свисали гроздья сосулек, и в свете свечей казалось, будто они колышутся. Дверь одного дома открылась, послышался смех, и кого-то позвали по имени. Чтобы остаться незамеченным, Себастьян ускорил шаг. Он не видел ни огней, ни рождественских венков на входных дверях. Он думал только о буквах, написанных Эстер, и пытался запомнить слово целиком, хотя память уже начала затуманиваться.
Школа — одно из немногочисленных зданий деревни, где было темно. Семья учителя жила в долине, и он уехал туда на праздники.
Себастьян вошел в коридор и только тогда зажег масляную лампу, которую принес с собой. На стенах он увидел прикрепленные кнопками бумажные звезды и детские рисунки. В конце коридора была двустворчатая застекленная дверь. Он подбежал, повернул дверную ручку и вошел в класс. На стене позади учительского стола висела огромная черная доска. Чья-то рука написала на ней красивым округлым почерком фразу, которая показалась Себастьяну похожей на праздничную гирлянду. Эстер рассказывала, что бывают буквы прописные и печатные, заглавные и обычные, а еще — знаки пунктуации. Благодаря ей он сейчас чувствовал себя увереннее, чем мог бы. Мальчик прошел между партами, радуясь, что Белль рядом. В комнате пахло чернилами. Луч света от лампы упал на большой рисунок, растянутый между двумя деревянными планками, соединенными за концы веревкой. Вся эта конструкция висела на гвоздике. Эстер объяснила ему, как выглядит карта, но он бы и сам догадался. Это была она, карта мира!
Сердце билось так сильно, что у Себастьяна перехватило дыхание, но он все равно взял учительский стул, подтащил к стене и, не задумываясь, что совершает акт святотатства, сорвал карту.
Когда он расстелил ее на полу, очертания мира уже не казались ему такими уж впечатляющими. Мальчику пришлось походить по карте, чтобы найти искомые буквы. Листок, что дала ему Эстер, немного помялся, но слово «АМЕРИКА» все еще было отлично видно. Под этим словом она написала «ФРАНЦИЯ». Его Себастьян знал и раньше, слово показал мальчику Сезар. Найти его на карте оказалось просто, потому что школьный учитель отметил его маленьким синим флажком. Если Сезар сказал правду, это должно быть где-то рядом…
Себастьян увидел сразу несколько слов, которые начинались с буквы «А». «АЛБАНИЯ». Чуть дальше — «АЛЖИР», еще дальше — крупный рисунок и надпись «АВСТРАЛИЯ». Страх комком подкатил к горлу. Что, если он не найдет? Лампа освещала разноцветные пятнышки стран, голубые озера океанов. Он вспомнил, что говорил Гийом о воде и планете. Еще один большой рисунок в форме рожка, раскрашенный зеленым, коричневым и желтым. И наконец буквы «А», «М», «Е»… АМЕРИКА!
Нашел!
Но энтузиазм тут же исчез. Это было хуже, чем упасть в ледяную реку. Учить буквы, чтобы потом увидеть это? Эстер оказалась права. Америка его мамы была совсем не там, где показывал Сезар, не за горами. Америка — это страна на другой стороне огромного синего моря!
Разочарование было велико, и Себастьян заплакал так горько, что заболело в груди. Он оплакивал смутные воспоминания о лице матери, свои обманутые надежды ощутить ее запах, оказаться в ее объятиях. Плакал потому, что всегда чувствовал себя непохожим на других, маленьким дикарем и, как они еще его называли, — цыганом. И потому, что все рассказанное Сезаром о маме оказалось враньем. Что же получается? Его дедушка всегда только и делал, что врал ему? Зачем он обещал, будто мама вернется? Он ждал ее годы, много лет! И верил в Америку!
Плач мальчика встревожил Белль, и она тоже заскулила. Потом подошла и несколько раз глухо тявкнула. Себастьян не шевельнулся, и тогда она попыталась оттолкнуть его руки от лица своим мокрым носом. Когда и это не вышло, стала лизать ему лицо. Через время рыдания утихли, и она легла перед мальчиком, словно бы приглашая последовать ее примеру. Себастьян лег рядом и прижался к ней всем телом. В классе было очень холодно. Он долго вздыхал, но потом погрузился в дрему, а Белль охраняла его сон.
3
Настенные часы показывали три часа ночи, однако нужно было иметь орлиное зрение, чтобы рассмотреть часовую стрелку в клубах дыма. Хауптман раздобыл на черном рынке упаковку сигар и только что раздал их под пьяные приветственные крики товарищей.
Подавляя тошноту, Петер Браун пытался выглядеть оживленным. Его сотрапезники шумели, блюда на праздничном столе пахли отвратительно. На них уже начал застывать жир, и ему пришлось отвернуться, чтобы его не вырвало. Единственное, чего ему хотелось, — выйти на улицу, подышать горным воздухом, чтобы просветлело в голове, вернуться к себе в комнату и лечь спать.
Лейтенант Эберхард затянул «Лили Марлен», остальные охотно подхватили. Фельдфебель Эрих Краусс посмотрел на Брауна и поднял бокал в знак приветствия. Петер кивнул. Настойчивость подчиненного его раздражала: Эрих весь вечер не спускал с него глаз. На последнем куплете Эберхард встал. Он хотел сказать тост, но в итоге просто опустошил бокал и поперхнулся, однако настроение у него не испортилось.
— Что-что, а вино французы делать умеют!
Унтер-офицер Фукс поморщился. Он был из тех, кто охотно участвует во всех «особых операциях», и Браун боялся его как чумы.
— Зато вояки из них неважные!
— Рано радоваться! Поговорим, когда в стране не останется ни одного их проклятого маки !
— Давайте хоть на сегодняшний вечер забудем о войне, правда, герр обер-лейтенант? Фукс, ты проштрафился!
— Только этого не хватало!
Несмотря на всю браваду, участники застолья испытывали своего рода ностальгию. Все, кроме Фукса, который жил войной, мечтали об увольнительной. Ходили слухи, будто союзники активнее бомбят их родную землю, и в сердцах солдат, занимавших оккупированные территории, поселился страх. В настоящее время их семьи уже не были в безопасности. И самое худшее, что могло с ними произойти, — это, бесспорно, утрата уверенности в победе. Победные коммюнике звучали все более лживо. О том, что в Советском Союзе ситуация сложилась катастрофическая, уже знал самый последний ефрейтор. Войска рейха потерпели поражение под Сталинградом, не говоря уже о битве под Курском летом 1943 года, когда наступление немецких войск было полностью остановлено. Вопреки пропаганде, сомнение начало свою подрывную работу. В то время как генералитет хвалился победами на восточном фронте, в рядах офицеров и младшего состава распространялась информация совсем иного толка. Даже речи фюрера, когда-то вдохновлявшие всю страну, уже не могли побороть всеобщий скепсис, и только немногие упрямцы продолжали провозглашать неотвратимую победу Третьего рейха.
Брауну донесли, что ряд офицеров, близких к штабу, осмелились озвучить «свои тревоги». Стало известно, будто и некоторые высшие армейские чины начинают критиковать слишком безрассудную политику фюрера. Петера Брауна эти новости радовали, однако он опасался хаоса, который мог вспыхнуть в любой момент.
В области надбровных дуг начало покалывать, словно иголочками. То был верный признак близкой мигрени. Браун встал и подошел к окну. Сквозь туман можно было различить очертания горного хребта. Самая высокая вершина возвышалась над остальными словно указующий перст. Очень скоро Гийом проснется и через несколько часов будет со своими подопечными там, высоко в горах…
— Обер-лейтенант!
— Слушаю вас, Шульц.
— Если бы вы были жидом и хотели пробраться в Швейцарию, когда бы вы это сделали?
Вопрос застал Петера врасплох. Кровь застыла у него в жилах. Он тряхнул головой, выигрывая несколько секунд. У него появилось ощущение, будто страх лучится из каждой поры его тела, и он спросил себя, не чувствуют ли этого остальные. Но уже в следующую секунду им овладел гнев, возобладав над приступом паники. Что задумал этот болван Шульц? Только опьянение могло подвигнуть его так фамильярно обращаться к старшему по званию! Браун попытался придумать угрозу, которая оказала бы действие, но Шульц доверительным тоном продолжал:
— Если бы я был жидом, я бы сделал это рано утром на Рождество, когда все заняты своими делами. Потому что, если бы я был одной из этих крыс, мне было бы плевать на рождение Иисуса, разве нет?
Краусс в знак согласия стукнул кулаком по столу, лицо его сияло.
— Ханс прав! Ночь сегодня ясная — лучшее время для рейда! Что скажете, обер-лейтенант? Съездим, посмотрим?
— Куда, фельдфебель?
— На перевал Гран-Дефиле!
Поддержка товарища по оружию приободрила Ханса. Он встал, покачиваясь, и трясущейся рукой вскинул воображаемую винтовку.
— Проклятые крысы! Я сам всех перестреляю! На этот раз никто не перейдет границу!
— Обер-лейтенант? — Фельдфебель Краусс ожидал ответа. В отличие от Шульца, он был совершенно трезвым и смотрел на вышестоящего офицера с едва заметной усмешкой. Казалось бы, он ждал, что Браун начнет возражать. То был дерзкий, молчаливый вызов.
Петер попал в ловушку. Он готов был поклясться, что Хансу эта идея пришла в голову спонтанно, в момент пьяной экзальтации, но Краусс прекрасно понимал, чем это может закончиться лично для него. Должно быть, во время их последней вылазки на Гран-Дефиле гнев начальника его напугал, и теперь он хотел либо отыграться, либо продемонстрировать свое усердие и тем самым избежать наказания. Петер подумал, что нужно было отправить этих двоих на дежурство. Фельдфебель был дисциплинированным подчиненным, но отнюдь не идиотом. Наверное, он заметил что-то подозрительное в его действиях и теперь хотел вывести начальника на чистую воду. Но не ясно, руководствовался ли он подозрениями или же хотел выслужиться, однако в любом случае положение сложилось крайне непростое. И выбора у него не оставалось. С тяжелым сердцем Браун дал свое согласие.
— Поезжайте! Устройте засаду на перевале. Рапортуйте ежечасно. Я останусь здесь и буду руководить операцией. Если потребуется, присоединюсь к вам.
— Будет сделано, герр обер-лейтенант!
Браун смотрел им вслед. Краусс почти тащил на себе своего пьяного товарища. Это он, а не ефрейтор Шульц, представлял собой опасность.
После разговора Браун окончательно протрезвел, но мигрень только усилилась. Среди бутылок с вином и перевернутых — из-под коньяка он нашел графин с водой и выпил немного в надежде, что обруч, сжавший ему виски, ослабнет. В ведре с растаявшим льдом плавали полуторалитровые бутыли из-под шампанского. В голове теснились разрозненные мысли, немилосердные к его боли. Он понимал — нужно спешить, но сначала ему предстояло обеспечить себе алиби. И только потом он отправится к пещере. Надо предупредить Гийома прежде, чем группа двинется к перевалу. Рассвет наступит через два часа. Если ему повезет, он успеет к пещере вовремя.
Чернильно-черное небо на востоке начало потихоньку бледнеть. Сезар встряхнулся. Тело занемело, ведь он всю ночь просидел в кресле возле очага. Все кости болели, в комнате было холодно. Из суеверия он дал огню догореть и не стал разжигать новый.
Напившись воды из кувшина, старик надел парку, взял посох и вышел. От волнения во рту чувствовался привкус железа. Сезар, выругавшись, подумал, какую выбрать дорогу, и в конце концов пошел привычным путем — тем, что вел в горы. Может, Себастьян остался на ночь в овчарне? Не пройдя и двадцати метров, он увидел в темноте следы, покрытые тонкой пеленой снега, — собаки и Себастьяна. От облегчения голова пошла кругом даже скорее, чем от хорошего глотка полынной водки. Малыш прошел тут! Старик наклонился, чтобы лучше рассмотреть отпечатки ног и определить, как давно их здесь оставили, и только потом пошел дальше.
До самой школы ему никто не встретился. Следы обрывались возле застекленной двери, на последней ступеньке лестницы. Сезар попытался понять, что могло заставить Себастьяна искать здесь прибежища. Нет, он и вправду стареет! Столько ошибок он наделал за последнее время! Лина права. Мальчику нужно получить настоящие знания, а не слушать бредни старого сумасшедшего!
Учитель не ленился смазывать дверные петли — дверь открылась без скрипа. В коридоре пахло воском. Сезар прошел мимо пустого помещения и в классной комнате увидел то, что искал. Мальчик спал, прижавшись к Белль. Собака проснулась в ту секунду, когда старый пастух прильнул лбом к дверному стеклу. Она не шевельнулась, просто лежала и спокойно смотрела на него. Себастьян расположился на полу, на каком-то чудном коврике. Присмотревшись, Сезар узнал карту мира, а потом разглядел и клочок бумаги, на котором было написано «АМЕРИКА». Вместе со слюной он сглотнул тошноту, порожденную чувством стыда. И медленно попятился, чтобы не разбудить ребенка.
На этот раз он точно знал, что ему делать.
Сначала Сезар окликнул жильцов дома, чтобы не пугать их понапрасну, и только потом постучал. С этими бошами можно запросто окочуриться от страха или схлопотать апоплексический удар! Ставень приоткрылся, и из окна высунулась взъерошенная голова Марселя. Он жестами дал понять, что спустится через минуту.
Вид у господина мэра был такой, что сразу становилось ясно — накануне он неплохо отпраздновал. Странно, замечать такие вещи начинаешь, когда у тебя самого голова ясная, как вода в ручье! Сезар подумал, что раньше он бы не заметил разницы. Он сразу перешел в наступление, чем окончательно сбил растерянного Комбаза с толку:
— Я пришел купить у тебя твои часы.
— Мои часы?
— Те, что с компасом. Золотые.
— Сезар, ты соображаешь, что говоришь?
— Твои часы. Знаю, они сто ят целое состояние. Я не вчера родился, Марсель, и видел кое-что, кроме моей овчарни. Я знаю, что и сколько сто ит. И у меня есть, чем…
— Да подожди ты! Зачем тебе часы? Компас — да, полезная вещь, но золотые часы! Зачем тебе часы? Бесполезная роскошь. Что ты с ними будешь делать?
— Я знаю, что с ними сделаю. Твое дело — сказать цену. Мы поторгуемся и ударим по рукам.
— Входи! Но только не думай, что сможешь меня разжалобить. Мол, сегодня Рождество и все такое…
— Я ни во что не верю, Комбаз, и меньше всего — в чудеса!
Оба, рассмеявшись, отправились в кухню варить кофе из цикория. Одно было ясно: этот Сезар, может, и сумасшедший отшельник, но вести деловой разговор умеет!
Когда Сезар вернулся в школу, уже рассвело. На сей раз он толкнул дверь и вошел. Мальчик открыл заспанные глаза, которые тут же расширились, стоило ему узнать деда.
— Де!
— Я принес тебе подарок. Сказать по правде, у меня их даже два, но один я забыл дома под елкой. Он подождет, пока ты вернешься. Вот, разворачивай!
И он протянул внуку что-то, завернутое в папиросную бумагу красивого кремового цвета (то была обертка от чулок мадам Комбаз). Себастьян посмотрел на деда с удивлением, однако подарок взял, еще не понимая, чего от него ждет.
— Разверни! Это тебе.
Бумага разорвалась в руках мальчика, и показались натертые до блеска часы. Все еще не осознавая, что происходит, Себастьян машинально открыл крышку — он видел, как это проделывал мэр. Появился циферблат с длинной заостренной минутной стрелкой и короткой часовой. На втором, сером, стрелка указывала на север.
— Кто тебе их дал? — Себастьян сердито посмотрел на старика. — Это не мама дала, и она не в Америке! Почему ты мне врал?
— Часы от меня, так мне будет легче с тобой поговорить. — Он помолчал немного, словно не знал, с чего начать, потом, понурив голову, заговорил тихо, но решительно: — Твоя мама умерла, Себастьян. Очень-очень давно. Она была цыганкой. Я подобрал ее восемь лет назад в горах, на снегу. Роды уже были близко, и я отнес ее в ту хижину, в убежище. У меня бы не хватило сил донести ее до овчарни, да и времени уже не было — ее чрево уже не могло тебя удерживать. Я помог ей произвести тебя на свет. Она была так слаба, что смерть стала для нее облегчением, но как только ты вышел из ее чрева, она взяла с меня клятву, что я о тебе позабочусь. А потом закрыла глаза, и… Я похоронил ее рядом с домом. Я тебе покажу.
Себастьян словно окаменел, глаза его были закрыты. Сезар добавил ласково, почти шепотом:
— Как только я взял тебя на руки, то полюбил, как любят своего родного ребенка. Как та овца и дикий козленок, помнишь?
— Почему ты врал? — Голос был пустым, лицо мальчика — бледным как смерть.
То был удар в самое сердце, но Сезар ответил:
— Потому что мне было слишком тяжело рассказать тебе все это. Но надо было, теперь я это понимаю. Однако ты рос, и все становилось хуже и хуже. Однажды ты у меня спросил, я запутался в словах и в итоге соврал. Потом уже не мог забрать свои слова обратно. Прошлой ночью я многое понял, я много думал, Себастьян. Все эти недели думал, пока ты со мной не разговаривал. И я ни в чем тебя не упрекаю. Правда на твоей стороне.
— Почему ты сказал, что она уехала в Америку?
— Потому что это первая страна, которая пришла мне в голову! Это было глупо, а еще глупее — показывать тебе на горы и врать, будто Америка прямо за ними. Мне казалось, ты забудешь…
— А почему ты говорил, что она думает обо мне, когда она была уже мертвой?
— Потому что это, малыш, правда. Так я пытался объяснить тебе то, что выше нас всех — мужчин, женщин и даже кюре. Твоя мать всегда рядом с тобой, она везде, Себастьян. Она в горах и в этом клочке земли. Твоя мать — ветер, который касается твоей щеки, снежинки у тебя на кончиках пальцев, трава, что щекочет тебе ноги… Пускай твоя мама и умерла, но ее любовь к тебе, она продолжает жить. Она с тобой, куда бы ты ни шел. Всегда.
Понурив голову, мальчик тихонько плакал. Его плечи больше не дрожали от рыданий. Это было похоже на волну, которая приходит, чтобы напоить ссохшуюся землю. Страх успокаивался — этот неописуемый ужас, мешавший дышать, стоило ему подумать о матери либо попытаться вспомнить ее лицо. Страх отступал. Первое женское лицо, которое он увидел в жизни, — лицо его приемной сестры, Лины. И вдруг, как ни велико было его горе, что-то сломалось в груди и дышать стало легче.
Когда слезы иссякли, он протянул руку Сезару, давая понять, что простил его за все. Старый пастух ждал, сколько было нужно, — молча, не пытаясь утешить мальчика. Теперь, когда правда была открыта, к нему вернулось самоуважение.
— Давай вместе пойдем в овчарню!
— Сейчас?
— Да. Я очень скучал по тебе все это время, и мне будет так приятно. И овцы наверняка тебе обрадуются. Тем более скоро наступит время, когда ты не сможешь ходить со мной так часто.
— Почему?
— Пора записать тебя в школу. Ты хочешь?
— Не знаю… Наверное, да.
4
Анжелина разбудила Целлеров, которые уснули поздно: они перешептывались едва ли не до середины ночи. Девушка сама спала плохо, и снились ей сплошь патрули да аресты.
Угли почти прогорели, и Анжелина подбросила дров, чтобы было чем разогреть заранее приготовленную Луизой густую кашу. Пламя занялось сразу. Анжелина поставила кастрюльку на огонь и принялась растирать себе руки. Теперь, когда уже никто не мог ее остановить, Анжелину начали одолевать сомнения. Что, если немцы все же патрулируют горы? Может, Гийом и получал сведения из надежного источника, но никто не был застрахован от предательства. Вдобавок, если случится что-то непредвиденное, она не знала, у кого искать защиту. И во всем виновато ее упрямство! Они могли бы поговорить, пусть даже потом случилась бы новая ссора. Слишком поздно! Пришло время отправляться. Если она отложит переход хотя бы на день, информация утратит свою ценность.
Чрезмерно сытная каша вызывала тошноту, но они заставили себя ее доесть, даже Эстер, которая ощущала, насколько напряжены взрослые. Наверняка сегодня им уже не удастся поесть ничего теплого… Спали они одетыми, в панцире из пальто, накидок, шалей, шапок и гетр. Луиза разрезала старый замшевый пиджак мужа на широкие ленты. Они обмотают ими ноги, и будет теплее. Закрепить ленты она решила булавками и порадовалась, что захватила их с собой. Для Эстер Лина принесла из дому похожие обмотки, только кожаные. Рюкзаки уже были готовы. Все надели снегоступы. «Кошки» понадобятся позже, на крутых склонах. Взволнованная Эстер подошла к Анжелине, уже стоявшей возле выхода.
— Луиза, пора! Скоро шесть. Настало время уходить. Через час начнет светать.
— Наши вещи… Вы можете оставить их себе. Или отдайте кому-нибудь. Распорядитесь ими, как сочтете нужным.
— Об этом не беспокойтесь. Небо проясняется. Нужно идти, пока погода хорошая!
— А что, может быть метель?
— Не сегодня. По крайней мере, я на это надеюсь.
Они углубились в темноту. Сначала им предстояло подняться по склону к первому ущелью, тому, что отделяло Козлиную горку от другой долины, а потом продолжить путь по дороге, протянувшейся по гребню хребта. Слой снега казался толстым, но это была только иллюзия, и в снегоступах они продвигались сравнительно легко. Жюль шел перед Эстер, стараясь делать шаги помельче, чтобы она могла идти по отпечаткам.
Через час они приблизились к плоскому участку маршрута, за которым начинался последний подъем. В сотне метров выше по склону виднелась Козлиная тропа. Они облегченно вздохнули. Вместе с движением вернулся и оптимизм. Лина наблюдала за небом, как ее учил Сезар. Похоже, погода обещала остаться ясной, и хотя дождь из соображений маскировки был предпочтительнее, она с удовольствием вдыхала чистый воздух.
— У нас все получится.
Девушка замерла, не успев сделать и шага: кто-то карабкался по склону к пещере. Гийом? Невозможно! У доктора повреждены связки, и он хромает, а этот мужчина шел быстро и ровно. А еще Гийом ни за что бы ни надел эту серо-зеленую форму…
Анжелина побледнела так резко, что Целлеры это заметили и тоже обернулись. Луиза вскрикнула от страха:
— Господи, немец!
— Скорее! Нам нельзя останавливаться! Пройдем через ущелье, а оттуда уже недалеко до горной дороги! Если поторопимся, есть шанс, что он нас не догонит!
Она задыхалась от гнева. Человек, карабкавшийся по склону, поднял голову. Это был обер-лейтенант Браун. Почему-то она чувствовала себя так, будто он ее предал. Бош тоже ее узнал, потому что замахал руками, и эхо донесло до нее обрывок ее имени: «…желина! Вернитесь!»
Он размахивал руками как утопающий, и на долю секунды она уже решила остановиться. Создавалось впечатление, будто обер-лейтенант пытается что-то сообщить. Но, может, только для того, чтобы задержать их и заманить в ловушку? Теперь он продвигался еще быстрее, и она увидела, что на ногах у него снегоступы. Надо же! Освоился на местности, предатель!
Лина сделала Целлерам знак следовать за собой и с удвоенной яростью атаковала склон. Жюль взял дочку на руки и, не жалуясь, следовал за ней. Луиза замыкала цепочку. Зов долетел до них снова. На этот раз удалось различить слова. Но произнесены они были с немецким акцентом, который для Целлеров означал смерть: «Вернитесь, Анжелина! Вернитесь! Подождите!»
Луиза споткнулась и на полметра съехала вниз. Жюль вернулся, чтобы помочь ей встать, но она только помотала головой. Зрачки ее глаз были расширены, взор затуманен слезами ужаса.
— Нам никогда не добраться…
Ответом ей стал гром, и Лина с удивлением подумала, откуда могла ударить молния, но тут же одернула себя: это не могла быть гроза — небо ясное и чистое. Когда же она поняла, сердце замерло у нее в груди. Все вокруг словно остановилось, как если бы мир на секунду застыл в состоянии равновесия. Слова ее прозвучали сухо и отрывисто:
— Бегите к той отвесной стенке! Быстрее! Быстрее!
Они пробежали последние метры, отделявшие их от каменной стенки, влекомые отчаянием, и прижались к ней, едва переводя дух. Земля задрожала, и над ней снова прокатился глухой рокот, казалось, поднимавшийся из самых ее недр. На скалистом отроге горы, нависавшей прямо над ними, появилось облако пара, и волна воздуха прокатилась сверху вниз, а вслед за ней — белая страшная масса, над которой вздымалась пенная дымка. Внезапно горы вздрогнули. Стена снега обрушилась вниз с такой яростью, что разум затуманился и отказался верить глазам: лавина прошла едва ли в трех метрах от них — неудержимая, чудовищная в своей мощи, и ее дыхание, ледяное, как сама смерть, на несколько секунд вызвало у них удушье.
Петер Браун успел лишь заметить, что мир опрокидывается, и уже в следующую секунду его накрыло лавиной. Он даже не попытался от нее укрыться. Беззащитный на открытом склоне, с тяжелыми снегоступами на ногах, он закрыл глаза в последний момент, скорее рефлекторно, а не для того, чтобы не видеть этого белого монстра, приготовившегося его поглотить. Первое, что он почувствовал, был толчок воздуха, потом снежная масса погребла его под собой и он провалился в темноту.
Услышав шум, Сезар с Себастьяном сразу поняли, что именно произошло. Они как раз подошли к ущелью Глантьер. Оставалось только повернуть, и перед ними открылась Козлиная горка. Собака обогнала их, стремительная как молния.
— Белль! — Себастьян так испугался, когда она скрылась из виду, что даже остановился. — Почему она убежала?
— Она почувствовала опасность. Не волнуйся, она знает, что делать.
Они ускорили шаг и скоро вышли к склону. Сомнений не осталось: на южном склоне, том, что вел к Гран-Дефиле, появилась огромная «морщина» из снега, перемешанного со льдом. Белль уже была у ее границы и яростно раскапывала снег. Сезар выругался.
— Там кто-то есть! Она почуяла!
Только сейчас они увидели женщину, спешащую к ним вниз по склону. Оценивая масштабы лавины, они не обратили внимания на маленькую группу людей, нашедших себе укрытие возле отвесной стенки примерно посередине склона.
— Лина, откуда ты здесь? Я думал…
В одну секунду Сезар осознал все, что не хотел замечать: эти заговорщические лица, непонятные прогулки, слишком полные корзины, буханки хлеба, которые вдруг появляются в доме и исчезают по ночам… И доктор Гийом, болван, шумел и размахивал вчера своим костылем, когда надо было все рассказать! С чего бы этим чертовым сопротивленцам понадобилось посылать его дочку вести людей в Швейцарию? Мужчины могут уходить в маки и делать все, что им заблагорассудится, но его девочке пусть дадут жить спокойно!
Сезар побежал, и усилие немного притушило его гнев. Когда же он поравнялся с собакой, то попросту упал на колени от усталости. Себастьян был уже тут и подбадривал свою любимицу. Белль ожесточенно раскапывала снег. Старый пастух подумал, что раненый должен быть близко к поверхности, иначе бы собака так не волновалась, однако эта мысль оставила его равнодушным. При виде Анжелины он забыл обо всем на свете, даже о том, что надо спасать чью-то жизнь. Он указал на гору, на беглецов, которые боязливо жались друг к другу. Было ясно, что они здесь чужие. И наверняка, горожане.
— Объясни мне, что происходит! — сказал он девушке, которая, задыхаясь, наконец добежала до них.
Лина ответила сухо, без малейшего стеснения:
— Поговорим об этом позже. Там, под снегом, человек. Немец. Он нас преследовал.
— Немец? Что ты такое говоришь?
— Офицер Браун. Тот, что приезжает за хлебом каждый понедельник. — Она говорила сквозь зубы, стараясь не поддаваться панике.
А у Сезара не было времени ее расспрашивать: собака заскулила и удвоила усилия. Показалась рука, потом плечо. Лина и Себастьян бросились помогать Белль откапывать неподвижное тело. Освободив голову, они насколько могли осторожно извлекли его из снежного плена. Брауну повезло, что он оказался на периферии лавины. Она натолкнулась на какое-то препятствие и отклонилась вправо. Черты его застыли, глаза были закрыты — лицо более чем когда-либо казалось высеченным из мрамора и… похожим на посмертную маску… Сезар принялся растирать ему щеки, но реакции не последовало. Тогда он несколько раз быстро и отрывисто стукнул немца в грудь. Старик уже собирался сделать немцу искусственное дыхание, когда тот шевельнулся, потом закашлялся и, отплевываясь и ругаясь по-немецки, попытался подняться.
— Все хорошо, не шевелитесь! Спокойнее, офицер! Лучше бы вам помолчать. Сначала отдышитесь. Вам нужно беречь силы. Мы сходим за помощью.
Но Браун не хотел ничего слушать. При виде Анжелины он все-таки заставил себя сесть, потом схватил ее за руку и притянул к себе. Она, не отрываясь, смотрела на него.
— Мадемуазель, вам нельзя на Гран-Дефиле! Мои люди… Я не мог им помешать! Они вас там ждут. Где доктор? Он сказал, что сам поведет людей!
Анжелина едва не засмеялась от изумления. Так это Браун — информатор Гийома? Немец? Вот почему в последние недели Гийом водит так много людей! Вот почему он так полагается на полученные сведения! Получается, все это время, каждый понедельник… Интересно, а о ней они говорили? Если Брауну известно, что и она тоже помогает участникам Сопротивления, то как же, наверное, он потешался над ее наивностью! Обер-лейтенант немецкой армии и доктор Гийом! Немец и участник Сопротивления! Но почему от нее это скрывали?
— Так это вы? С самого начала это были вы, правда?
Глаза его внезапно затуманились, и ей пришлось призвать на помощь все свое возмущение, чтобы не поддаться волнению — он был от нее так близко… Не отдавая себе отчета в своих действиях, она протянула руку и коснулась его лица. Щека была холодная как смерть. Он вздрогнул, а девушка покраснела. Чувство облегчения едва не заставило ее потерять голову. Браун не был им врагом. Он был на их стороне! И это все объясняло! Или почти все… Их молчаливое взаимопонимание, его снисходительность к ее выпадам… И эти визиты каждый понедельник. Они были продиктованы не служебным рвением, а чем-то гораздо большим. Браун, похоже, прочитал мысли девушки. Ее имя он произнес с такой нежностью, что у нее замерло сердце:
— Анжелина…
— Почему вы ничего не сказали?
— Чтобы защитить вас. Я не хотел… чтобы вы думали… что я прихожу ради этого…
Сезар перебил их, хмыкнув от нетерпения. Раз этот тип цел, пора было уходить, и быстро! Бош, да еще дружелюбно настроенный, — это не сулило ничего хорошего. Эти мерзавцы обычно ходят целыми шайками, так что скоро явятся и остальные. Да еще и Анжелина смотрит на него с таким сладким лицом…
— Думаю, сейчас не время для разговоров. Вам, господин офицер, если не хотите тут замерзнуть, надо добраться до деревни. В наших краях холод убивает быстро! А тебе, Лина, если я все правильно понял, нужно решить, что делать.
И он кивком указал на Целлеров, которые на по пах решили спуститься со склона. Он усмехнулся, не зная, жалеть их или над ними смеяться.
— Не слишком-то они проворные…
Анжелина словно бы очнулась ото сна. Им нельзя было терять ни секунды. Петер наверняка знает, что Гийом намеревался делать, если путь окажется закрытым.
— Теперь мы не можем пройти через Гран-Дефиле, потому что там ваши… солдаты. Хотя туда бы мы все равно не добрались из-за лавины — пришлось бы делать огромный крюк. Шум, скорее всего, уже привлек внимание патруля, и мы не сможем вернуться в пещеру тоже, она слишком близко. Что нам теперь делать? Как думаете, нам удастся спрятаться в деревне на время, пока переполох уляжется? Мы могли бы выйти этой ночью…
Браун с мрачным видом покачал головой.
— Если мои люди никого не дождутся на перевале, они начнут обыскивать окрестности. И найдут ваши следы, потом пещеру, а после отправятся в Сен-Мартен. Вам нужно исчезнуть!
Сезар, спокойствие которого представляло разительный контраст к тревоге остальных, повернулся к востоку и указал на гору, казалось, она бросала вызов пропасти:
— Значит, остается только Бау .
— Ледник? Но там полно расселин!
Себастьян, который до этого слушал и пытался понять, что происходит, воскликнул:
— Белль сможет их отыскать! Ты же слышал, как она вела Гийома!
— И ты, конечно, тоже хочешь поучаствовать в прогулке? Нет, Тину, ты вернешься домой с Сезаром!
Целлеры как раз подошли ближе и услышали ее последние слова. Они испуганно созерцали странную картину, представшую их глазам. Раненый в серо-зеленой униформе сидел на снегу и, похоже, совершенно спокойно разговаривал с остальными. Ни Анжелину, ни мальчика, ни старика его присутствие абсолютно не стесняло. Анжелина зна ком дала понять, что бояться нечего, и повернулась к пастуху.
— Что ты об этом думаешь?
— Себастьян прав. Волки умеют обходить опасные места, а у этой собаки чутье не хуже.
— Если собака поведет нас к Бау, Себастьяна придется взять с собой. Иначе она просто нас бросит. Ты разрешишь ему пойти?
— Думаю, у нас нет выбора. Разве не так? — Старик опустился на колени возле внука. Лицо Сезара по-прежнему было серьезным и спокойным. — Послушай меня, мой мальчик. Мы с твоей сестрой прошлым летом там уже были, так что она должна помнить дорогу. Когда вы пройдете через ущелье, ты увидишь камень, похожий на оленя. Это и есть граница. В тех краях говорят, что Большой Олень охраняет людей, которые чтут горы. Ты будешь осторожен, обещаешь?
К изумлению Целлеров, немец заговорил на правильном французском. Еще немного, и можно было поверить, будто происходящее ему не безразлично и он хочет помочь. Немец указал на вершину, возвышавшуюся над тенями и освещенную первыми лучами рассвета.
— В той стороне мои люди никогда не были. На Бау за вами никто не пойдет. Старик прав, Анжелина, это единственный возможный путь. И проблема не только в этих… в этих людях. Если вас арестуют, может произойти страшное. Это касается и детей тоже. Штурмбанфюрер Штрауб… он сторонник жестких методов.
Петер замолчал. Было видно, что силы покидают его. Сезар не стал скрывать свое беспокойство:
— У тебя нет сухой одежды, чтобы дать ему?
— У нас только самое необходимое. Тебе придется решать это самому. Можешь сходить в пещеру, там есть одеяла. Подожди… У меня осталось немного водки! Если бы твоя фляга была при тебе, ты бы ее уже вынул, я права?
Лина склонилась над Брауном, и снова при виде его бледности ей стало не по себе. Усилия, которые он прилагал, чтобы оставаться в сознании, совершенно вымотали немца.
— А вы?
— Я что-нибудь придумаю. Скажу, что хотел вас задержать и что пастух спас мне жизнь. Пока вы в безопасности, я могу врать. Но они не должны вас найти. Поторопитесь, Анжелина, умоляю!
Не отвечая, она достала флягу из кармана, однако Браун замотал головой, и в голосе его снова зазвучали металлические нотки, свойственные немецкой речи, которые так раздражали девушку. Раньше, но не сегодня.
— Я не хочу водки. Она вам пригодится. Идите!
Анжелину раздирали противоречивые чувства. На мгновение их взгляды встретились, и каждый прочел в глазах другого сожаления и желание. Что бы ни случилось в будущем, их пути расходились здесь и сейчас. Анжелине хотелось с ним попрощаться или хотя бы попросить прощения за былую грубость, но она сдержалась. Вокруг столько людей… Она просто взяла его за руку и тихонько ее пожала. Немец улыбнулся в ответ. Девушка встала.
— Отлично! Себастьян, пойдешь с собакой впереди. Луиза, Жюль, в путь!
И они двинулись вверх по склону. Ошеломленные Целлеры последовали за своими проводниками. Немец позволил им уйти! Они избежали худшего и теперь снова направляются к границе!
Браун перевалился на бок, и по его телу прошла судорога. Интуиция подсказывала ему, что они с Анжелиной больше не увидятся. Сердце его сжалось от тоски. Сезару пришлось на него прикрикнуть, чтобы заставить подняться:
— Уж постарайтесь мне помочь, офицер! Я не так молод, поэтому не могу нести вас на руках. Нам надо добраться до Сен-Мартена. И на вашем месте я бы не отказывался от глотка водки!
Старик помог немцу встать на ноги, и они начали медленный спуск по тропинке.
На вершине холма появились две тени — над тем самым местом, куда обрушилась снежная масса. Как и опасался Браун, Ханс и Эрих услышали шум лавины. Они уже возвращались ни с чем, когда гул лавины напугал их настолько, что они два километра бежали, пока не взобрались на возвышенность, откуда хорошо просматривалась вся долина.
С такого расстояния понять, что именно произошло, было невозможно, но только происходило что-то очень странное, это уж точно. Двое ковыляли по направлению к деревне, а небольшая группа людей успела скрыться за сугробами. Наверняка это и были те самые беглые евреи или коммунисты! Обезумев от радости, Ханс и Эрих переглянулись и принялись обсуждать планы на будущее. Этот болван обер-лейтенант так обрадуется, что наверняка отпустит их в увольнительную! Ведь они обнаружили террористов, которые думают, что им дозволено нарушать порядки рейха! После такого подвига никто не усомнится в их отваге!
Отметив на карте направление, выбранное группой беглецов, Ханс принялся настраивать радиопередатчик. Хо лода он больше не чувствовал, — только обжигающий энтузиазм победителя. Он поедет в Париж, в город света и легкомысленных женщин!
Чудо, но линия оказалась свободна.
— Беглецы обнаружены над Сен-Мартеном. Они направляются на восток, к швейцарской границе. Идут к ущелью Бау.
Радиограмма пришла в штаб и была передана по назначению. В отсутствие Брауна, руководившего операцией, сообщение получил Хауптман, который и поспешил довести его до сведения штурмбанфюрера Виллема Штрауба, известного своей страстью к «операциям на местности». Он внушал подчиненным трепет, поскольку имел обширные связи в высших кругах СС, но дело было серьезным, и младший офицер решил: ради такого его стоит побеспокоить.
Сначала Штрауб разозлился, что его разбудили, едва он успел заснуть, но стоило ему прочитать радиограмму, как на лице его заиграла улыбка. Он поспешил спуститься в зал с картами, чтобы внимательно изучить маршрут. Солдаты сообщили точные сведения, и он легко отыскал бороздку на рельефе. По этому пути и шли беглецы. На карте она была тоненькая, не больше пары миллиметров. Так вот где террористы уже много месяцев переходят через границу! В этом месте наблюдение не велось, прежде всего, из соображений труднодоступности. Швейцария так близко! Штурмбанфюрер презрительно сплюнул. Независимость этой страны размером не больше носового платка была вызовом верховенству рейха.
По его приказу взвод лыжников начал подготовку к экспедиции. Сам он рассчитывал возглавить ее. Что до офицера Брауна, которого пока так и не нашли, то с ним он разберется потом, когда поймает террористов. Наверняка сидит в каком-нибудь борделе и попивает себе вино!
5
В царстве льда, под порывами ледяного ветра, Белль шла первой, следом за ней — дети, а затем Жюль и Луиза. Анжелина предпочла остаться в конце цепочки, чтобы вовремя увидеть возможных преследователей. Через равные промежутки времени она оборачивалась и осматривала склон, каменные россыпи и впадины на местности, в которых могла притаиться засада. У нее было ужасное чувство, что солдаты могут напасть ниоткуда, поймать их в ловушку. Никогда в жизни ей не было так страшно.
Подъем оказался не слишком крутым, и они решили идти в снегоступах. Из-за постоянных ветров слой снега здесь был не особенно велик, чтобы затруднить ходьбу, и теперь, когда Целлеры приспособились к темпу, группа стала набирать скорость. Несмотря на жестокость окружавшей их реальности, воля к жизни толкала всех вперед.
Белль бежала во главе процессии, обнюхивая землю, и возвращалась к группе, чтобы убедиться: они идут в правильном направлении. И все-таки Себастьян заметил небольшое волнение собаки, и его это совсем не обрадовало. Можно было подумать, будто Белль пытается заставить их идти быстрее, как если бы она знала, что дальше оставаться на леднике опасно.
К двум пополудни они присели под высоким сугробом перекусить хлебом и сыром. Молоко оказалось таким холодным, что было больно зубам. Целлеры ели без особого аппетита, но Анжелина объяснила: наихудшее, что может произойти с ними, — это приступ слабости в то время, когда нужно будет идти без остановок. Они обменялись буквально парой фраз, стараясь не пугать детей. Но уже во время этой остановки каждый из них ощутил неуверенность, подспудный страх, в котором никто не хотел признаваться. Никто не заговаривал о немцах или том странном человеке, пострадавшем во время лавины. Анжелина молилась про себя, чтобы не испортилась погода. Жюль и Луиза — чтобы только этот кошмар закончился. Время шло, а они уже не знали, какого ада им бояться больше — преследователей-немцев или этого ледяного, продуваемого всеми ветрами ландшафта. Они то и дело посматривали на дочь, силясь понять, насколько она устала, но не осмеливались спрашивать об этом. Девочка была бледна, однако решительности ей не занимать. Свою силу она, казалось, черпала из мужества маленького горца, и когда отец предложил пойти с ней рядом и помогать, Эстер отказалась:
— Себастьян мне помогает. Он говорит, куда ставить ногу. А когда я устану, меня потащит Белль. Я просто уцеплюсь за нее, и всё.
Ведомая слепым доверием, Эстер шла следом за Себастьяном. Ей хотелось сказать папе, чтобы он не волновался, но только толку от этого все равно бы не было. Отец уже и так беспокоился слишком сильно.
Ближе к четырем часам дня с запада начали наползать облака, и опасения Анжелины только усилились. Горизонт неудержимо темнел. Возле вершин, уже почти слившихся с небом, собирались темные тучи. Они скользили по небу словно армия теней, и девушка подумала о лавине, едва не поглотившей их этим утром. Черные полосы, тянувшиеся от туч к земле, наводили на мысли о потоках воды, куда более грозных, чем потоки снега. Приходилось признать правду: если начнется метель, они окажутся в смертельной опасности. Пока они шли, им было тепло, и Анжелина даже чувствовала, что потеет, но она понимала: сто ит только остановиться, как холод нападет с новой силой. Счастье, что они взяли с собой запас дров и пищи. Это давало им хотя бы маленький шанс.
Боши наверняка шли за ними по пятам. У них была отличная экипировка, не говоря уже о хваленой немецкой дисциплине. Закаленные в боях солдаты преследовали группу женщин и детей, если, конечно, не считать бедного Жюля, который совсем не походил на альпиниста. Да, их вела собака. Это было их главное преимущество. Мало того, что она помогала им избегать опасности на местности, она могла вести их, если на горы опустится туман. Девушка пыталась подбодрить себя этими мыслями, перечисляла про себя все хорошее, что только могла. Тучи были еще далеко, им повезло. И, спасибо Господу, дети шли хорошо. Не Себастьян удивлял ее, а маленькая Эстер, которая при всей своей внешней хрупкости оказалась очень выносливой. Складывалось впечатление, будто она черпает мужество в присутствии своего друга.
Внезапно девушка услышала странный шум и снова обернулась. Позади было невозможно ничего различить, кроме движущихся теней. Анжелина прошла пятнадцать метров, отделявших ее от головы группы, попутно кивнув Целлерам. Муж с женой взялись за руки, но у них уже не было сил поддерживать друг друга морально. Они ответили на приветствие вымученными улыбками, больше похожими на гримасы боли. Дети по очереди посмотрели на нее, и Себастьян поднял руку, показывая, что все нормально. Прищурившись, он спросил:
— Все хорошо?
— Мы идем слишком медленно. Как думаешь, вы можете чуть ускориться? Совсем чуть-чуть?
Мальчик кивнул, но без уверенности, и ничего не сказал. Он подумал об Эстер, однако не решился возразить сестре. Она тоже выглядела встревоженной. Анжелина ласково обратилась к девочке:
— Дай мне руку, хорошо? Вместе мы сможем идти быстрее.
Эстер протянула ей руку в варежке. Лицо у нее было таким бледным, что Анжелина задыхалась от сострадания. Но теперь каждый жест имел значение, каждое решение принимало жизненную важность. Нельзя было выказывать свою тревогу. Если сейчас девочка сдастся, они все погибнут. И Анжелина проговорила натянуто радостным тоном:
— Скоро стемнеет. Как только я увижу подходящее место для стоянки, мы остановимся и отдохнем!
— Нам придется ночевать здесь? А как же граница? Может, мы все-таки дойдем? Если не будем пока останавливаться? — сказал приблизившийся к ним Жюль.
Лина сделала над собой усилие, чтобы не накричать на него, не запретить задавать идиотские вопросы. Но, окажись она на его месте, не знай она ничего о горах, она наверняка поступала бы так же. Она бы предпочла поверить в какое угодно чудо, лишь бы не думать о том, что придется провести на леднике долгую ночь! Ничего, людям часто приходится совершать над собой усилие и делать то, что прежде казалось невозможным. Девушка посмотрела на Жюля сурово, стараясь взглядом донести невысказанную вслух мысль.
— Мне очень жаль, однако это невозможно. Мы еще не прошли участок с расщелинами, и в ночное время туда лучше не соваться. Мы выступим на рассвете. Как только пройдем перевал, можно будет считать, что вы спасены. Но самое трудное еще впереди.
— Сколько нам еще идти?
— Всё, пора двигаться и найти место для отдыха. Быстрее!
Карательный отряд под командованием Виллема Штрауба находился меньше чем в четырех часах ходьбы от того места, где они были. И они только что обнаружили их следы.
В сердце ледяной ночи с густыми сумерками сражался огонек костра. Стараясь подольше сохранить пламя, Анжелина понемногу подбрасывала дрова, чтобы хватило согреть руки и лица, а также поесть в тепле. Она посмотрела на небо и не увидела ничего, кроме теней. Тучи закрыли собой звезды и превратили мир в черный колодец. Ветер, принесший первые хлопья снега, пробирал до костей. Он пришел с запада, а значит, предвещал бурю.
Невзирая на то что на леднике они были слишком открыты непогоде и опасностям, Анжелина дала сигнал к остановке. Нужно было подкрепиться и немного поспать. В любом случае, дров у них было мало, едва хватит на три-четыре часа. Скоро ночь сомкнется над ними и поглотит до завтрашнего дня.
Они прошли первые отроги ледника и теперь находились на плоском участке — морене, полностью покрытой льдом. Белль провела их туда через овражек, образовавшийся в результате эрозии. Жюль занялся возведением снежной стены-барьера, а женщины принялись готовиться к ночлегу, доставать одеяла и еду.
Стараясь отогнать тревогу, Анжелина сосредоточила свое внимание на детях. Эстер спала глубоким сном, прижавшись к Луизе, баюкавшей ее с мечтательным, почти отсутствующим видом. Собака лежала рядом с ними. Наверное, решила, что в защите нуждаются самые слабые. Жюль набрал снега и принялся его растапливать. У них оставался хлеб, сало и сыр, но нужно было пить теплую жидкость, пока это возможно.
Согрев руки, Себастьян проверил шрам под лопаткой у собаки. Он выглядел чистым и сухим. Затем осмотрел подушечки на лапах, помассировал лапы до самых плеч. Хоть Белль и привыкла выживать в тяжелых условиях, ей приходилось тратить много сил, а рана была еще очень свежей. Мальчику показалось, что Белль слегка прихрамывает, однако он не был в этом уверен. Растирая своей лохматой подружке лапы, Себастьян стал напевать песню об улетевшей птице, но тихо, чтобы не разбудить Эстер.
Ужин был готов. Луиза разбудила девочку. Они поели и запили еду горячей водой с медом. Едва оторвавшись от миски, Эстер снова погрузилась в сон. Ее родители вскоре тоже задремали. Анжелина и Себастьян какое-то время сопротивлялись сонливости, не решаясь однако обсуждать ситуацию, чтобы не заразить друг друга своими страхами. Белль, широко зевнув, прикрыла глаза. Похоже, холод нисколько ее не тревожил. Если она и беспокоилась, то о маленькой девочке. Она понюхала личико спящей Эстер и лизнула ее в щеку. Луиза, очнувшись от дремы, устало улыбнулась. Холод парализовал ее мысли. Все силы уходили только на борьбу с желанием сдаться. Она снова погрузилась в полузабытье, похожее на черную холодную воду. Анжелина и Себастьян тоже уснули.
Ближе к полуночи Эстер проснулась, потому что хотелось пить. Тут же стряхнули с себя сон все остальные. Холод понемногу брал их в свои тиски. Начался снегопад. Ветер, ослепляя, швырял хлопья снега в лицо. Как ни рылась Анжелина в рюкзаке, там не оказалось ни поленца, ни даже щепки. Догорало последнее бревно, девушка решила закипятить воду с горсткой молотого корня цикория. Эстер попросила кушать и с аппетитом съела ломоть хлеба с салом. Голод пришел вслед за утомлением, но и оптимизм тоже. Странный это был ужин посреди ночи! Ее родители поддерживали друг друга как могли.
— Я так проголодалась, что могла бы проглотить куропатку!
— Что ты такое говоришь, Эстер?
— Она говорит про куропатку, мсье. Мы вчера их видели, там, возле пещеры.
— Ты много знаешь для такого юного возраста…
— Это потому, что я местный. Здесь такое все знают.
Жюль кивнул. И, робко глянув на Анжелину, задал вопрос:
— Когда выступаем?
— Через пару часов. Будем надеяться, ветер стихнет, иначе мы окажемся в настоящем пюре из снега. Земля здесь очень обманчивая, много опасных мест…
— До этих пор особых проблем у нас не было…
— Нет. Но это был самый легкий участок. И нас ведет собака, я ей доверяю. Она выбирает наиболее надежный путь. Здесь ничего нельзя делать наугад, это верная смерть!
— Временами мне хочется, чтобы все люди имели такое же благоразумие!
Само словосочетание — «благоразумие гор» — заставило Анжелину улыбнуться, но голос Жюля быстро вернул ее к реальности:
— В ваших горах, может, и легко погибнуть, но они не жестоки, они не наносят удар без причины. Можно умереть из-за собственной недальновидности, однако умирать без всякой причины — вот что страшно! Просто потому, что ваше общество…
Он стиснул кулаки и опустил голову. Анжелина сказала мягко:
— Им тоже придется трудно в пути.
— Да, конечно.
Тоненький голосок девочки отвлек их от тяжелых мыслей.
— Ой, как здорово! Словно гусеницы, от которых идет свет!
— Не гусеницы, а светлячки! Где ты их видишь? Небо затянуто тучами, и… — Едва слова сорвались с губ, Анжелина вздрогнула, но не от холода. Разве только страх можно сравнить с куском льда…
Эстер смотрела не на звезды и не на угольки. Она глядела в темноту, вниз по склону. Вереница светящихся точек тянулась сквозь бурю.
— Господи, немцы! Они нас нашли!
Жюль вскочил на ноги, тело его сотрясала дрожь. Лицо стало мертвенно бледным.
— У них фонарики, и они приближаются! Видите, там, движущиеся огоньки?
— Наверное, они на лыжах. Нужно уходить. Сворачивайте одеяла, я займусь провизией. Себастьян, гаси огонь! Если нам повезло, они нас не заметили. И засыпь кострище снегом!
— Надеваем «кошки»?
— Пока еще нет. Удобнее будет в снегоступах.
— А спрятаться не получится?
— Нет. Они идут по нашим следам.
Луиза, поднявшись, обняла дочку за плечи. Анжелина не стала ничего отвечать. Эстер высвободилась из объятий матери и подошла к Себастьяну. Он помог ей надеть снегоступы, потом улыбнулся, чтобы подбодрить девочку. Она совсем не боялась, когда он был рядом! И собака их защищает! Белль уже стояла, помахивая хвостом, и Эстер решила для себя, что ей будет спокойнее, если она пойдет рядом с собакой.
Жюль поспешно запихнул в рюкзак одеяла.
— Недавно вы говорили, что идти ночью слишком опасно! Но ведь теперь, в пургу, расселины и ямы замело, и это еще опаснее!
— Я знаю. Но лучше уж я поборюсь с природой, чем с бошами! В такой снегопад есть шанс, что они пройдут мимо, не заметив наши следы.
Паника охватывала Анжелину, стоило только посмотреть вниз. Вереница фонариков двигалась с поразительной скоростью. Эти проклятые боши, что, на гусеничном ходу, что ли? Брат отвлек ее от размышлений:
— Думаю, у меня есть идея.
Он вытряхнул на снег содержимое рюкзака, который Лина только что уложила, и, прежде чем она успела возразить, вынул два мотка веревки и с победным видом сунул ей под нос.
— Ты собираешься карабкаться по отвесному склону?
— Нет конечно! Глупая! Я хочу привязать себя к Белль. Вторую веревку, она длиннее, я обвяжу вокруг пояса, и вы будете все за нее держаться, так никто не потеряется. Альпинисты тоже так делают, только мы на гору не полезем. Это чтобы не заблудиться в тумане, понимаешь?
— Хорошая мысль… Но собака…
— Что? Ты не веришь Белль?
— А если она упадет в расселину и утащит нас за собой?
— Она не упадет. И вы всегда можете бросить веревку.
— Мы — да, но ты не сможешь! Я не желаю, чтобы ты рисковал жизнью, Себастьян! Если кто-то и должен рисковать, то я. Я сама захотела… Это я вас веду!
В голосе Анжелины зазвучали пронзительные нотки. Чувство вины доставляло ей почти столько же мучений, как и страх.
— Я ей доверяю. Я знаю Белль, она не заблудится. Сейчас я пойду и поговорю с ней. Получается, это из-за тебя мы теперь задерживаемся!
Не дожидаясь ответа, Себастьян ушел. Собака сидела у края площадки. Казалось, она уже учуяла приближение чужаков. Мальчик присел перед ней на корточки.
— Послушай меня, моя Белль! Там, внизу, боши, и они хотят убить Эстер. Они хуже, чем волки. И родителей ее они тоже убьют. Такие они, эти боши. Убивают старых, маленьких — им плевать, кого расстреливать. Я думаю, мы сможем отвести их в надежное место, такое, как тот домик, где ты была, пока болела. Но сам я туда точно не дойду. Ты больше меня и сильнее. И ты чуешь все ловушки! Я знаю точно, ты сможешь выбрать самую лучшую дорогу. Только сквозь весь этот снег тебя трудно увидеть, ты же белая! Если бы я знал заранее, я бы вымазал тебя грязью, но уже слишком поздно. Ты белая, снег тоже белый, и нам нужно сделать что-то, чтобы не потеряться, хоть это может тебе и не понравиться.
Не переставая говорить, мальчик вынул из-за спины веревку, и собака, которая до этой секунды внимательно его слушала, отпрыгнула в сторону.
— Я знаю, тебе это не нравится! Тот злой пастух, он тебя привязывал и бил, но я ведь твой друг, ты помнишь? — И Себастьян попытался накинуть веревку собаке на шею.
Белль застыла на месте, мышцы ее напряглись как тетива лука. Она заскулила, гибким движением скинула петлю с шеи и с упреком посмотрела на мальчика.
— Ладно! Я понял. За шею ты не хочешь. И ты права. Я бы тоже был недоволен, если бы на шею мне привязали веревку. Но есть еще один способ. Давай попробуем, ладно? — Он снова подошел к собаке, протянул веревку под лапами и завязал на спине узлом, не слишком слабым, но и не тугим. Все это время он приговаривал монотонно, так же, как в те дни, когда приходилось ее лечить:
— Все хорошо, ты у меня красавица, белая как снег! И ты нас проведешь по леднику, спасешь нас от бошей, и однажды весь мир узнает, что ты — лучшая собака в наших горах, и Сезар сумеет защитить тебя от всех охотников на свете…
Они шли уже целую вечность, заключенные в кокон из снега, и ветер швырял острые снежинки им в лицо и глаза. Мир вокруг превратился в заледеневшую пустыню, лишенную всяких очертаний, если не считать склона, по которому они должны были подняться любой ценой. Собака вела их вперед, и как ни усердствовала буря, ни разу не дрогнула и не растерялась. Временами Белль останавливалась понюхать лед, выискивая возможные разломы в горной породе, а иногда ее, дергая за веревку, останавливал Себастьян. Он проверял направление по компасу. Анжелина объяснила ему, где находится перевал относительно севера. В течение этих драгоценных двух-трех минут остальные отдыхали и убеждались, что все члены группы в порядке.
Несмотря на метель и страх, к Жюлю Целлеру вернулась вся его решимость, сил у мужчины словно бы прибыло. И эта решимость толкала его вперед. Он шел, упрямо выставив лоб, буквально пробивая себе путь сквозь бурю. Закутанный в шарф по самые глаза, ослепленный снегом, он время от времени тер лицо, потому что на бровях и волосах повисали сосульки. Анжелина поставила его последним в цепочке, чтобы он мог присматривать за женой, двигавшейся в метре перед ним. Луиза продвигалась вперед размеренным шагом и не сводила глаз со спины девушки-проводника. Она держалась за веревку, думая о том, что ее дочь тоже держит ее в своих ручках, в трех шагах перед Анжелиной. И только эта мысль поддерживала ее силы. Пока идет Эстер, будет идти и она… И пока они двигаются вперед, пусть даже медленно, немцы их не догонят, а значит, все будет хорошо. Посреди ледяного хаоса и ночи, холода и завываний ветра дочь стала для нее обещанием чуда. Напрягая все силы в попытке спасти ее, женщина даже перестала ощущать холод. Толстые шерстяные гетры защищали ноги от влаги, но мороз кусал ступни сквозь тонкие подошвы ботинок. Неважно, она готова терпеть боль! И даже когда эта боль становилась невыносимой, Луиза не останавливалась, она упрямо смотрела в спину Анжелины.
Девушке тоже начало казаться, будто она наяву переживает кошмарный сон. Анжелина следила за девочкой, поддерживала, чтобы та не споткнулась, и временами посматривала на Себастьяна, шедшего во главе группы. Даже если они старались не натягивать веревку, он наверняка ощущал ее давление. Он шел, наклонившись, и крепко держал в руках веревку, которая связывала его с Белль. Эта его идея оказалась спасительной, равно как и возможность проверять направление по компасу. И все же ни то ни другое не утешало Анжелину. Доверив свою жизнь собаке и маленькому брату, она утратила уверенность в собственных силах, которая существует при необходимости принимать решения. Временами перед глазами девушки появлялось лицо Гийома, его ласковая, чуть грустная улыбка. И сердце Анжелины сжималось от ужаса. Какой же глупой и упрямой надо быть, чтобы его не послушаться! Сомнения и сожаления наваливались на нее, по крайней мере, в минуты, когда метель давала им передышку. То была постоянная борьба тела и разума, воли и неуверенности, усталости и мужества. И каждый раз, когда Себастьян останавливался свериться с компасом, она спрашивала себя, хватит ли у них сил двинуться дальше. Счастье, что Эстер требовалась помощь. Девушка подталкивала ее, переносила на руках через препятствия. Мужество девочки было поистине поразительным.
Эстер считала свои шаги до двадцати пяти, а потом повторяла снова и снова. Один, два, три, четыре… Иногда она сбивалась со счета и тогда спотыкалась, или, наоборот, спотыкалась и пропускала цифру. Было непонятно, что от чего зависит, но только считать на ходу казалось намного легче. Себастьян порой оглядывался, и она представляла себе, что под шерстяным шарфом он улыбается. Он казался ей смешным — забавный маленький человечек, постепенно превращавшийся в снеговика. Двадцать один. Двадцать два. Двадцать три. Когда они переберутся через горы и придут в Швейцарию, первое, что она сделает, — это погреет ноги в теплой воде. А потом посидит в горячей ванне. И пусть вода будет такой горячей, чтобы она вышла из нее красная, как вареный рак или как очищенный помидор, и чтобы кончики пальцев были сморщенные, как у старой мумии… Двадцать четыре. Двадцать пять. Двадцать пять — это было ее любимое число. Чтобы не переходить дальше, она начинала счет сначала. Один. Два. Три…
Когда подъем стал слишком крутым, Себастьян дал знак, что скоро будет остановка. Он указал Белль на высокий сугроб, который мог заслонить их от ветра. Под защитой ледяной глыбы путники попа дали на колени и какое-то время просто дышали, не в силах произнести ни слова. Никому не хотелось показывать, насколько он устал. Мальчик снял снегоступы и надел «кошки». Они несли их так, чтобы при необходимости можно было их быстро надеть — в кармане или же на веревке, на шее. Они привязали ощетинившиеся стальными зубьями подошвы к своим ботинкам и сгрудились, присев на корточки, стараясь хоть как-то согреть друг друга, прежде чем снова отправиться в путь. Пытаться узнать, далеко преследователи либо близко, было бесполезно. Вокруг не видно ничего, и только ветер стегает по щекам хлопьями снега. Анжелина, наклонившись к Себастьяну, прошептала так тихо, чтобы Целлеры не услышали:
— Как думаешь, сто ит идти дальше?
Мальчик ответил спокойно, с высоты своих восьми лет:
— Думаю, сто ит. Все равно у нас нет дров, чтобы развести костер. Если останемся, замерзнем до смерти. А Белль знает, куда идет.
— Ты выдержишь?
Себастьян только кивнул в сторону девочки. Эстер закрыла глаза. Мать прижимала ее к груди и баюкала. Ее глаза тоже были закрыты, как если бы она надеялась почерпнуть силу у земли, отодвинуться подальше от злобного неба.
— Эстер идет, хотя она к этому не привыкла. Сейчас тебе лучше будет пойти впереди нее, там крутой подъем, и ты сможешь держать ее за руку. Думаю, она очень устала.
— Конечно. Как я сама об этом не подумала… — После недолгого колебания слова все равно сорвались с губ Анжелины: — Мне страшно.
Себастьян ничего не сказал. Он встал, и Белль мгновенно повернулась носом к вершинам, показывая, что готова идти. Веревка совсем не стесняла ее движений, но позволяла чувствовать мальчика, идущего сзади. Так было легче все внимание направлять на поиски безопасной тропы. Расщелины и ямы пахли головокружением — запах едва уловимый в этом снежном буране. Но собаке все легче удавалось почуять почти осязаемое присутствие пустоты. Странное ощущение появлялось у нее в лапах, стоило только приблизиться к зоне риска. И тогда она сворачивала в сторону, увлекая за собой остальных. Они не сводили глаз с ее хвоста-маяка, танцующего в мареве снега. Белль была для них теперь не просто пастушьей собакой, но их проводником, их единственным шансом уцелеть, и все они слепо на нее полагались.
Чтобы подняться по последнему отрезку склона, им понадобилось два часа. Анжелина вела девочку за руку. Вдвоем идти было труднее, чем в одиночку, но зато она забыла про страх и концентрировалась на каждом своем шаге. Когда же они оказались на вершине, буйство ветра многократно усилилось. Нить жизни, связывавшая их в самом сердце бури, не только не давала им потерять друг друга, она вселяла в них решимость идти дальше. Если один спотыкался, остальные его поднимали, а когда накатывала усталость, веревка становилась источником живительной силы и словно сама собой влекла их вперед. Даже тут, посреди этого ада, где дыхание смерти ощущалось особенно близко, они не расставались с надеждой.
Начало светать, но путники не сразу осознали, что прошли через ночь. Небо прояснилось, и прямо перед ними на глазах разгорался свет, такой яркий, что стало ясно — они двигаются в правильном направлении! Этот свет напомнил им, что у всего есть начало и конец. Они продвигались вперед, шаг за шагом, ценой огромных усилий, и они были живы. Замерзшие, утомленные, однако они по-прежнему стояли на ногах. И уже почти готовы были поверить, что боши затерялись в метели.
Когда ущелье Бау останется позади, они спустятся в небольшую ложбину и пройдут вдоль озера Дьявола — оно располагалось на такой высоте, что, по народным поверьям, только фея могла искупаться в нем и не превратиться в сосульку. Потом им предстояло пройти по тропинке вдоль отвесной скалы и подняться по крутому склону к ущелью Орла. За ущельем тропинка расширялась и змеей опускалась в высокогорную долину. Там, за ближайшими деревьями, — граница со Швейцарией. Никто и не подумал оградить ее колючей проволокой. Места здесь были безлюдными, посещаемыми только мулами и их хозяевами — старыми горцами, которым что граница, что линия горизонта — всё одно!
Так думала Лина, любуясь первыми лучами рассвета.
6
Взвод продвигался все медленнее. Впереди шли штурмбанфюрер Штрауб и проводник-баварец, в активе которого, по его собственным словам, было множество покоренных вершин. Сложившееся положение отнюдь не являлось блестящим: ослепленные вьюгой, оглушенные ветром, солдаты уже начали сомневаться в том, что Провидение на их стороне. Когда снежная буря обрушилась на них посреди ночи, Штрауб, вместо того чтобы дать сигнал к возвращению, приказал ускорить шаг. У них было отличное зимнее снаряжение, и все же солдаты устали. Что до Ханса и Эриха, которых причислили к экспедиции против их воли, то они едва держались на ногах.
По правде говоря, многие сомневались, что им удастся настигнуть евреев. Наверняка их скрюченные тела уже заносит снегом где-нибудь на леднике! Даже если с ними идет опытный проводник, никому не устоять в таких условиях без подготовки и тем более специального снаряжения. Перейти швейцарскую границу обычно пытались евреи-горожане или же интеллектуалы-коммунисты, реже — богатые представители буржуазии. Но штурмбанфюрер ничего не желал слышать. И пока он шел вперед, никто не осмеливался протестовать.
Виллем Штрауб не смотрел на небо и не слушал предостережений. Сомневаться — не в его характере. Это был атлет с железной волей и выдержкой, привыкший беспрекословно исполнять приказы. Со времен поражения при Сталинграде в нем кипела ярость. Он считал, что, прежде чем заняться пораженцами, отравлявшими атмосферу в вермахте, нужно уничтожить врагов первого порядка — армии союзников, террористов, коллаборационистов, евреев, поляков, красных, партизан и тех, кто наживается на войне.
Когда ему сообщили, что обер-лейтенант Браун попал под лавину вследствие опрометчивого решения в одиночку поймать беглецов, Штрауб решил подхватить эстафету. Рождественские праздники наводили на него тоску, и эта маленькая охота давала возможность встряхнуться и размять ноги… К тому же это будет лишний повод позлить чересчур образцового обер-лейтенанта, раздражавшего его своей подчеркнутой вежливостью и мягкотелым гуманизмом. Что ж, на сей раз Браун все-таки сел в калошу!
Штрауб потребовал привести к нему солдат, которые подали сигнал тревоги, и в рекордные сроки организовал экспедицию: в одиннадцать часов взвод вооруженных лыжников вышел на горную тропу. Краусс и Шульц заявили, что первые следы были ими найдены на тропе, ведущей к ущелью Бау. Ветер начал крепчать, но Штрауба это не тревожило. Евреи были всего лишь на четыре часа впереди. Трое взрослых и двое детей. По всей вероятности, семья. Во главе группы шла собака. Она наверняка принадлежит проводнику. Нужно будет спросить у Брауна, известно ли ему, кто это может быть. В конце концов, это ему было поручено наладить контакт с жителями окрестных деревень…
Сначала Штрауб предположил, что операция будет закончена к вечеру, но позднее, когда ветер и снег стали по очереди заметать следы, он обрадовался, как любой хороший охотник, обнаруживший дичь, которая стоила того, чтобы ее выследить. И вот, по прошествии пятнадцати часов после старта, они двигались по пустынной местности и в полной темноте. И все из-за этого проклятого баварца, неспособного правильно истолковать следы, труса, который шарахается от каждой расселины и ямы! Ну ничего, с этим болваном он разберется по возвращении. Собака беглецов наверняка куда лучший проводник. Только благодаря этой зверюге их будущие жертвы сохраняют преимущество во времени!
Для спокойствия у штурмбанфюрера был повод: в этой местности существовала только одна дорога, ведущая к границе со Швейцарией, и проходила она через Бау. Беглецы были впереди и наверняка недалеко. Штраубу временами казалось, будто он их видит — бегущих по снегу неуклюжих крабов. До сих пор им удавалось ускользать от него. Но это не продлится долго! Он знал, какая сила пробуждается в человеке, когда тот попадает в безвыходное положение. Даже у самых слабых открывается второе дыхание. Матери превращаются в диких зверей, защищая свое потомство. Он стал свидетелем таких сцен… Эти люди, там, высоко в горах, могли лишиться только одного — своей жизни, но вместе с тем у них все еще был шанс спастись. Если же он их настигнет, смерть неминуема. Он прекрасно это понимал, и все же их упорство злило его. Повернуть назад сейчас означало бы признать, что горстка гражданских оказалась упорнее и выносливее, чем взвод солдат вермахта! Нет, он поймает их, чего бы это ни стоило! Он их отыщет и вернет назад, живыми или мертвыми. После этого никто не осмелится сунуться в горы на его территории! Ущелье Бау станет местом его триумфа.
Через каждый час отряд останавливался на десятиминутную передышку. Пока баварец сверял направление, солдаты выпивали по глотку сладкого чая, правда, уже холодного. Проводник отчаялся найти какие бы то ни было следы. В полной темноте и при такой погоде это было невозможно. Штрауб же надеялся, что с рассветом буря стихнет.
Небо уже начало проясняться, ветер понемногу терял свою силу, в тяжелых тучах на мгновение появился просвет, через который можно было увидеть усеянное звездами небо.
Холод стоял жуткий, и наваливавшаяся на плечи усталость едва не стала фатальной для солдата, замыкавшего цепочку. Когда его товарищ по оружию (а это оказался не кто иной, как Краусс) обернулся попросить у него флягу с коньяком, Шульц исчез. Его обнаружили распростертым на льду на отдалении в пятнадцать метров. Обернись фельдфебель Краусс на две-три минуты позже, и Хансу пришел бы конец. Нога его попала в рытвину, он споткнулся и упал. Ему быстро перевязали ее и заставили глотнуть спиртного. Штурмбанфюрер согласился сделать получасовую остановку, чтобы этот болван немного пришел в себя. В душе он негодовал, потому что понимал — беглецы здесь, совсем рядом.
Ханс чувствовал себя отвратительно. Паника еще не отступила, а теперь к ней добавился и страх. Из-за него колонна остановилась, так что у бедняги были все шансы оказаться в штрафном батальоне. Говорили, будто Виллем Штрауб беспощаден с теми, кого считает слабаками… Проводник сказал, что впереди — зона расселин, самая опасная на маршруте. Кто бы мог подумать! Ханс вообще удивлялся, как до сих пор стоит на ногах! Он попытался разглядеть хоть что-то в молочной дымке рассвета. Ущелье должно быть где-то совсем рядом, самое большее — на расстоянии километра, и Краусс только что сказал, что они скоро выйдут на более ровный участок, тогда идти станет легче. Затем им останется подняться на последнюю высоту.
Когда полчаса истекли, Шульц, хромая, присоединился к отряду. Он выбрал себе место между Крауссом и крепким парнем, фигурой напоминавшим медведя, который между тем волновался не меньше остальных. Каждый спрашивал себя, что с ними будет, если они в самое ближайшее время не найдут беглецов.
Карательный отряд снова отправился в путь.
Анжелина несла Эстер на спине. Малышка потеряла сознание час назад. Она боролась до последнего. Шла вперед и не жаловалась. А потом неожиданно, когда как раз дошла до своего любимого числа, в голове все перемешалось и она провалилась в черную дыру. Объятия снега показались ей приятными, словно мамина ласка.
Ей растирали руки и лицо, ее трясли, заставляли сосать кусочек льда, и она стала смеяться, а потом заплакала от утомления. Тогда ей положили в рот кусочек замерзшего и безвкусного сала, но она его проглотила, потому что не могла жевать. Есть Эстер не хотела и даже холод перестала чувствовать. Хотелось только спать. Жюль предложил Анжелине нести ее на спине по очереди. Конечно, мужчине говорить такое было неловко, однако он понимал, что далеко с добавочным грузом на плечах ему не уйти. Анжелина отказалась. Ему и так приходилось помогать Луизе, которая тоже подавала тревожные признаки слабости.
Затишье продлилось недолго. Оставалось только утешать себя мыслью: ветер здесь такой сильный только потому, что ущелье близко. Они шли еле-еле, сгибаясь под ударами снежной бури и борясь с отвратительным ощущением, будто топчутся на месте. Когда подъем становился слишком крутым, они помогали друг другу с помощью веревки или же удара ледоруба. Луиза много раз поскальзывалась, но Жюль ее подхватывал, и она снова машинально, ценой невероятного напряжения, шла вперед. Отныне их мир сжался до размеров этого белого ада, продуваемого жестокими ветрами. Все ее мысли были сосредоточены на механическом усилии: поднять одну ногу, потом другую, не споткнуться, и снова одну ногу, и снова другую… У нее даже не осталось сил тревожиться за дочь. Карабкаться наверх… Одна нога, другая…
Белль шла осторожно, опустив нос к земле. Она обнюхивала лед, лапой пробовала снег и чуть сворачивала в сторону, но все равно неуклонно стремилась к вершине. Она почувствовала близость разлома в горе, который люди называли ущельем, и, ведомая инстинктом, шла туда вопреки всем ветрам и вела за собой вереницу путников. Себастьяну, который был связан с ней веревкой, она помогала идти и в буквальном смысле этого слова.
Разлом появился из тумана в последний момент. Они очень устали, и все же от открывшегося вида перехватило дыхание. А потом пришло отчаяние.
Через головокружительную пропасть, преграждавшую путь к ущелью, протянулся язык льда, казавшийся слишком хрупким, чтобы по нему можно было пройти.
Белль замерла у обрыва и посмотрела на Себастьяна. Мальчик онемел от ужаса. Побуждая его поторопиться, собака нервно тявкнула. Мальчик порылся в кармане и достал свои часы с компасом. Открыл, посмотрел, пожал плечами. Анжелина подумала, не заткнуть ли уши, чтобы не слышать, что он скажет. Держать Эстер на плечах было тяжело, но у девушки и мысли не возникло избавиться от маленького неподвижного тела.
— Направление правильное?
— Ущелье прямо перед нами. Но выбирать нам не из чего, тебе не кажется?
— Этот мостик слишком хрупкий, надо поискать другой путь. Идем!
Она указала семье место под сугробом и предложила немного отдохнуть.
— Мы с Себастьяном пойдем посмотрим, нет ли поблизости другой тропы.
Целлеры тут же упали на землю, пьяные от усталости, в то время как Анжелина, Белль и Себастьян уже исчезли в метели.
Они вернулись меньше чем через четверть часа обескураженные. Найти ничего не удалось. Трещина расширялась в обе стороны, зияющая словно пасть огромного ледяного чудища.
Им предстояло попытаться по этому хлипкому мостику перейти через пропасть. Другого решения не было.
Белль, казалось, всячески побуждала их поторопиться.
— Надо разбудить Эстер!
— Я уже проснулась и теперь могу идти.
Неожиданная остановка привела девочку в чувство. И теперь, когда она смотрела на этот невероятный мостик, переброшенный через пустоту, ее сердце сжималось от страха. Но она старалась не выказывать своей боязни, наоборот: снова встав на землю своими ногами, встряхнулась, желая показать, что вполне может идти.
Себастьян присел на корточки перед Белль и обнял руками ее лохматую голову. Взгляд у собаки был беспокойным. Мальчику пришлось за нее уцепиться, чтобы она не вырвалась раньше, чем нужно. Ее нервозность тревожила Себастьяна. Он слишком хорошо знал, какое у нее чутье, и, кроме того, он и сам ощущал настоятельную потребность двигаться вперед. Если Белль беспокоится, значит, на то есть своя причина.
— Ты пойдешь первой, только очень осторожно!
Он поцеловал собаку в нос и встал в нескольких шагах от обрыва, освобождая ей путь. Приободренная Белль сделала один осторожный шаг, потом другой. Мостик выдержал. Слушая ободряющие слова Себастьяна, она двинулась дальше. Когда же треть моста была пройдена, собака неосмотрительно ступила на узкий участок, не проверив его на крепость. Порыв ветра лишил ее равновесия, и задние лапы соскользнули туда, где снег еще не успел заледенеть. Белль попыталась выпрямиться, но было поздно: она почувствовала, что падает в пустоту, и за ледяную стенку обрыва ей не зацепиться. В одно мгновение собака исчезла, поглощенная пропастью.
Веревка тут же натянулась, дернув вниз и Себастьяна. Он вскрикнул, упал на снег и стал съезжать к обрыву. Анжелина вскочила. Она успела броситься на брата и затормозить движение. От страха девушка зажмурилась и, только когда руки Жюля Целлера обхватили ее плечи, побуждая встать, нашла в себе силы шепнуть:
— Веревка! Нужно перехватить веревку!
Жюль принялся обвязываться веревкой, в то время как Луиза удерживала мальчика. Как только все было готово, он стал подтягивать животное наверх — осторожно, чтоб веревка не причинила боль. Белль на другом конце ни разу не тявкнула. Себастьян не решился окликнуть ее из страха, что драгоценное равновесие нарушится. Сестра заметила, какой он бледный, и сказала так спокойно, как только смогла:
— Тину, слушай меня внимательно! Мы будем потихоньку вытаскивать вас с Белль. Каждый раз, когда потянем веревку, ты отступай на шаг от края, хорошо?
— Я тоже хочу помочь!
— Это лучшее, что ты можешь сделать. Мы держим тебя крепко, и если ты поскользнешься, то в пропасть не упадешь. Эстер, и ты потихоньку отходи. Дети отходят, взрослые тянут!
— Давай, Себастьян!
В отличие от мальчика, Эстер привыкла слушаться без возражений. Она уже успела убедиться, что в случае опасности умение действовать быстро может оказаться решающим. Себастьян встал на ноги, и она сжала его руку так крепко, насколько позволяли толстые варежки.
В первые несколько секунд Белль кружилась в пустоте, открывшей под ней свою гигантскую прожорливую пасть. Веревка, крепко обхватившая ее торс, — вот единственная точка опоры, которая у нее оставалась. Инстинктивно собака поняла: шевелиться не следует. Напуганная, она висела спокойно, не издавая ни звука. Белль знала: там, на другом конце, — мальчик, и он о ней позаботится. Он ни за что ее не бросит. Мужчина и женщины заговорили высокими, встревоженными голосами. Наконец Белль услышала знакомый голос. Она перестала вращаться и теперь просто тихо раскачивалась из стороны в сторону. Каменная стена была в нескольких сантиметрах от ее носа. Но, несмотря на желание карабкаться вверх, собака не шевельнулась. Веревка впилась в тело, однако сейчас это ощущение казалось приятным. Пока между ней и мальчиком существует эта связь, пустота ее не проглотит!
Движение возобновилось, однако на сей раз Белль не крутилась, а начала медленно подниматься. Еще немного — и собака увидела замерзший край обрыва. И тут движение прекратилось. Она в ловушке, а ведь спасение было так близко! Когда она уже приготовилась к прыжку, голос ребенка остановил ее:
— Белль, подожди немножко! Мы сейчас тебя вытащим. Ты почти наверху!
Веревка снова пришла в движение, и руки мужчины подхватили ее под бока. Она безропотно позволила тащить себя. Но стоило ее лапам ступить на землю, как она забыла все свои страхи. Мальчик смотрел на нее, и глаза его блестели.
— Вот и хорошо, моя Белль, моя красавица Белль! — От счастья и волнения он плакал.
Они перешли через пропасть друг за дружкой, зная, что на счету каждая секунда и любое движение может либо стать спасительным, либо привести к смерти. Собака прошла первой с предосторожностями, которые в иной ситуации могли показаться комичными. Себастьян боялся, что она откажется, но Белль не колебалась ни секунды. Анжелина последовала за собакой. Девушка перешла через ледяной мост несколькими широкими шагами и остановилась на самом краю обрыва. Жюль перебросил ей веревку, а сам крепко стиснул в пальцах свой конец и тоже подошел к краю. Так образовалась «нить жизни», которая обещала хоть немного облегчить переход Луизе и детям. Эстер перешла через пропасть легко и быстро. Ее мать следила за ней глазами, готовая броситься вперед. Но не успела она испугаться, как девочка позвала ее радостным голоском:
— Я перешла! Теперь ты, мамочка! Это легко!
Луиза шла решительным шагом, не глядя под ноги, чтобы забыть, что умирает от страха. Со времени их отъезда из Парижа, в самые ужасные моменты, страх смерти был для нее стимулом. На сей раз он снова помог ей совершить невозможное. Как только под ногами оказалась твердая почва, она упала на колени. Ее тело сотрясала неконтролируемая дрожь.
Пришел черед Себастьяна. Мальчик перешел через ледяной мост за девять шагов. Он очень устал. Когда был уже на середине моста, у него вдруг все поплыло перед глазами, и он чуть было не остановился. Ему ужасно захотелось свернуться клубком в тепле, где не дует ветер, и отдохнуть. А еще у него сосало под ложечкой от голода.
Жюль намотал веревку на запястье и шагнул вперед. Жена и дети стояли рядом с Анжелиной, по-прежнему крепко держась за свой конец веревки. Ветер никак не хотел успокаиваться. Когда Целлер оказался над пропастью, у него мелькнула мысль, что можно просто соскользнуть вниз и этот ад закончится. Это было бы так легко, принесло бы такое облегчение… К реальности он вернулся, когда жена и дочь уже обнимали его. Он так и не понял, как сделал эти несколько последних шагов. Анжелина воскликнула дрожащим от волнения голосом:
— У нас получилось!
Себастьян подбежал к Белль и обнял ее. А потом с нетерпением закричал:
— А боши? Ты забыла про них?
— О нет! Луиза, вы не могли бы подать мне мой ледоруб?
Анжелина взяла орудие и вернулась к мосту. Лицо ее светилось злой радостью.
— Что ты делаешь?
— Выигрываю для нас время, Тину!
Девушка собралась с силами и ударила ледорубом по ледяной дорожке. Кусок льда откололся и полетел в пропасть. Лицо ее покраснело от усилия, но она все била и била — с размаху, яростно, отчаянно. Страх смерти, холод, ужасное чувство, что на тебя охотятся, как на дикого зверя, — все это вырвалось наружу, передалось рукам и сделало их силу поистине титанической. Хватило нескольких хороших точных ударов, и лед, трескаясь, начал обваливаться, кусок за куском. Жюль взял второй ледоруб, присел на краю пропасти и тоже принялся наносить удары, вкладывая в них свою горечь и побежденный страх. По его лицу текли слезы. И вдруг трещина пробежала по ледяному полотну моста, чтобы вскоре расшириться под их удвоенными усилиями. С сухим щелчком лед поддался, и половина моста полетела вниз. Анжелина издала торжествующий вопль. Там, где минуту назад был мост, теперь торчал маленький обледеневший трамплин, обрывавшийся в пустоту.
— Вы слышали?
— Что?
— Крик. Кричала женщина. Они там, впереди!
— Может, это зверь?
— Козел? Или, может, мне просто показалось? Или это ветер кричит голосом беглой еврейки? Знаете, где я был в прошлом году, унтер-офицер? Под Сталинградом! Это вам о чем-нибудь говорит? Если я сказал, кричала женщина, значит, кричала женщина!
— Приказывайте, штурмбанфюрер!
Мужчины стояли лицом друг к другу чуть поодаль от колонны. Остальные воспользовались этой минутной передышкой, чтобы сгрудиться и согреться. Силы у всех были на исходе, и каждый надеялся, что сосед найдет в себе мужество обратиться к командиру. Но никто не решался стать тем безумцем, который бросит вызов штурмбанфюреру Виллему Штраубу.
Ханс еле стоял на ногах. Он не спал больше сорока часов и переживал самый страшный кошмар в своей жизни. Эти проклятые горы всерьез вознамерились его прикончить. Он умрет здесь с отмороженными ногами и носом! Он слышал, будто холод еще хуже чумы. И только уверенность, что его бросят, если он поддастся слабости, заставляла Ханса передвигать ноги. Он уже успел, сам того не замечая, оставить на тропе свои лыжи, которые только мешали карабкаться вверх по склону. Никто на это не обратил внимания, кроме Краусса, но и у него уже не было сил бороться.
— Не думаю, что меня хватит надолго, — сказал он зло.
— У нас нет выбора. И все это твоя дурацкая идея, Ханс!
— Это не я, это все Браун виноват! А ты еще его уговаривал! Я был пьяный как свинья, он бы меня не послушался, если бы не ты!
— Может, и так, но вот что мы имеем в результате!
— Медали нам точно не получить! Мы находим ему его жидов, и вот что получаем в благодарность! Я никогда ничего такого не хотел! Мы здесь все передо хнем!
— Заткнись, Ханс!
Краусс кивком указал на штурмбанфюрера, который направился к ним. Странно, но Штрауб улыбался. Солдаты даже не попытались встать по стойке «смирно», однако он этого и не заметил. Обычно он наказывал и за куда меньшие оплошности. В голосе его звучали победные интонации:
— Они в наших руках! Они прямо перед нами, на расстоянии менее двухсот метров. Будем действовать наверняка: всем перестроиться в шеренгу и двигаться вперед. Мы возьмем их в тиски. Расстояние между людьми — от трех до пяти метров, но вы должны видеть друг друга. Сейчас не время теряться! Выполняйте приказ!
Неожиданная удача вернула солдатам силы. Если командир окажется прав, они наконец-то смогут вернуться в долину и забыть про этот белый ад!
Виллем Штрауб пошел впереди, влекомый нетерпением, а также инстинктом охотника. Видимость была практически нулевая, но теперь это не имело значения: беглецы совсем близко, он, казалось, чувствовал запах их страха. Он доверял своему чутью. Наверное, сто ит пристрелить проводника и оставить его труп на леднике, чтобы напугать остальных. Штрауб нервно засмеялся. То была радость безумца, к которой примешивались удовлетворение и жажда крови. Кто-то должен заплатить за эту изнурительную прогулку…
Эйфория командира передалась солдатам. Они шли за ним, выстроившись в шеренгу. Охота на людей… Всем хотелось побыстрее с этим покончить.
А ветер все бесновался, швырял им в лицо ледяную крупу, мешал дышать, кусал за руки. Он нападал словно бы со всех сторон одновременно — с неба и со стороны промерзшего склона, разгонялся и ударялся о людей — жалкие препятствия перед лицом его безграничной мощи. Парадоксально, но это бесконечное кружение создавало иллюзию абсолютной неподвижности или ходьбы на месте. Однако солдаты упрямо шли вперед, повторяя про себя слова Штрауба.
Внезапно снежную бурю пронзил крик испуга и тут же оборвался, а следом за ним и второй. Солдаты замерли на месте, начав инстинктивно искать глазами командира. Штрауб застыл как вкопанный. Когда же он обернулся, лицо его было бледным, словно снега вокруг.
— Перекличка! Быстро!
— Эберхард!
— Дитрих!
— Фойербах!
— Краусс!
— Шульц!
— Вебер!
— Брюннер!
— Кеслер!
— Фукс… Штурмбанфюрер, по-моему, не хватает Глааса и Фогеля! — Голос унтер-офицера Фукса дрожал.
— Это невозможно! Они тут! Черт, ищите их!
Штрауб нашел глазами проводника. Тот стоял в двадцати метрах от него и махал рукой.
— Командир! Они упали! — И баварец указал на мостик над пропастью.
Когда они подошли ближе, стало видно то, что от них скрывал туман: зияющая пропасть, колоссальная черная черта на белоснежном фоне. На свежевыпавшем снегу две параллельных цепочки следов обрывались в эту пустоту. Чуть подальше они увидели другие следы — там прошла группа беглецов. А еще дальше — ледяной выступ, похожий на испорченный зуб.
Штрауб, упав на колени, издал жуткий вопль, который все никак не кончался. Шульц у него за спиной потерял сознание.
7
Как только они прошли через ущелье Бау, буря угомонилась.
Это было похоже на чудо. Полоска молочно-белого света вдруг появилась над тучами, и через них пробился первый луч солнца. Мало-помалу небо прояснялось, стихал ветер. Белль остановилась. Она часто дышала, опустив хвост. Впервые с тех пор, как они отправились в путь, собака подала признаки усталости. Себастьян встал на колени рядом с ней и отвязал веревку.
— Она тебе больше не нужна.
Окинув взглядом окрестности, он увидел камень, о котором говорил Сезар. Глыба напоминала оленя, только надо лбом у него торчали два странных камня, похожих на сосиски. Себастьян с криком сорвался с места, и Эстер, заразившись его энтузиазмом, побежала следом. Взрослые с удивлением смотрели, как дети спускаются по заснеженному склону. Белль весело скакала вокруг мальчика и лаяла. Они переглянулись — усталые, бледные, в присыпанной снегом одежде. Им до сих пор не верилось, что страшное позади. Анжелина нервным смехом прервала это состояние оцепенения:
— Вот мы и на месте! Только подумайте — мы в Швейцарии! Вы спасены! Спасены!
Луиза беззвучно заплакала. Похоже, она еще не до конца понимала, что происходит.
— Эстер… Она вырастет, и все будет хорошо?
Жюль взял руки жены в свои, осторожно снял с них варежки и поднес к губам.
— Конечно, любовь моя. Эстер вырастет, а мы состаримся вместе.
Анжелина из деликатности решила оставить их наедине, но Жюль окликнул ее:
— Это благодаря вам, Анжелина! И если у нас родится еще девочка… мы назовем ее в вашу честь!
Дети взобрались на огромный валун, чтобы полюбоваться долиной, раскинувшейся у их ног. Один только замерзший ручей нарушал сверкающую белизну пейзажа. Петляя, он стремился к небольшому ущелью, потом исчезал под массой голубоватого льда. Местами снег сверкал так ярко, что приходилось щуриться. Высоко в небе закричала хищная птица, и ее тень на мгновение упала на снег.
— Ты такой представлял Америку? — весело спросила Эстер.
— Это не Америка. Это Швейцария. Ты была права.
— Какая разница, правда ведь?
— Правда. Даже хорошо, что ты будешь недалеко. Однажды я приду к тебе в гости.
— Обещаешь?
— Чтоб мне лопнуть!
Они пришли в условленное место, запоздав на двенадцать часов. Высокогорное убежище находилось за перевалом Гран-Дефиле, но со швейцарской стороны. В хижине нашлись дрова, джутовый мешок со сладким бататом и миска свежего молока. Все это, очевидно, предназначалось беглецам. Человек, который должен был их встретить, судя по всему, устал ждать и ушел, но догадался оставить им немного еды. Теперь можно было поесть и, главное, развести костер!
В уголке комнаты, недалеко от очага, стояло три двойных койки. Они развесили на них для просушки свою одежду, а сами закутались в еще теплые одеяла, уже успевшие высохнуть перед огнем. Почти сразу все пятеро провалились в похожий на состояние комы сон.
На следующий день Анжелина, которая понятия не имела, кто помогает Гийому здесь, в Швейцарии, размышляла о том, как связаться с проводниками, когда послышался протяжный оклик: «Оэ-э-э!», сразу выдавший в госте местного жителя. Девушка, выбежав из хижины, увидела пастуха с крепким посохом. «Вылитый Сезар в молодости! Такой же коренастый и крепкий. И взгляд такой же подозрительный…» — успела подумать она.
— Это вы люди из Сен-Мартена?
— Это мы.
Пастух одобрительно присвистнул. Казалось, он очень удивился, увидев их живыми и здоровыми.
— Я видел ваши следы! Вы прошли через ущелье Бау?
— Да.
— А где Гийом?
— Я вместо него.
— Вы? И вы прошли через Бау? В такую пургу?
— Да, благодаря собаке. Она нас вела. — И Анжелина указала на Белль, лежавшую на солнышке.
Собака, услышав, что говорят о ней, вежливо помахала хвостом, потом лениво поднялась и подошла ближе.
— Она спасла нас всех. Без нее мы бы никогда не дошли.
Собака встала на задние лапы и лизнула Лину в лицо. Не выдержав ее веса, девушка, расхохотавшись, упала. Такого проявления привязанности и дружелюбия Анжелина удостоилась впервые. Белль полюбила и ее тоже!
Супруги Целлер и дети, выйдя на порог, тоже начали смеяться. Пастух снова присвистнул. Ему с трудом верилось, что эти люди смогли перейти через горы в такую страшную непогоду. Он подал Анжелине руку, чтобы помочь подняться, и спросил:
— Вы возвращаетесь сегодня?
— Пока еще нет. Я вам объясню… Дети, вы не могли бы подождать меня вон там, на поляне? Нам с мсье нужно поговорить.
Пришло время расставаться. Себастьян и Эстер шли рядом друг с другом, но не решались взяться за руки. Они знали, что увидятся нескоро. Эстер изо всех сил сдерживала слезы. С момента, когда они перешли границу, она чувствовала себя счастливой и легкой как перышко. Казалось бы — несколько крошечных шагов, и мир вокруг вдруг меняется до неузнаваемости! Ее родители тоже изменились. Настроение у них было немного странным — они и радовались и грустили.
Эстер, остановившись возле источника, присела на разогретый солнцем камень. Все тело у нее болело, даже пальцы на ногах, и временами ей казалось, будто она по-прежнему мерзнет. Но сейчас эта боль была почти удовольствием. Она взглянула на Себастьяна. Он просто стоял рядом и молчал, даже не смотрел на нее. Эстер, пряча улыбку, опустила голову. Мальчики более неуклюжие, чем девочки, она давно это заметила.
— Знаешь, я тебя не забуду. Никогда.
— И я тебя тоже. Но только нам и не надо забывать, потому что мы скоро увидимся, правда ведь? Швейцария — это же не так далеко, как Америка!
Он подмигнул, давая понять, что шутит, а она привстала на цыпочки, потому что он был выше на голову, и прижалась губами к его холодной щеке. А потом, стесняясь своего румянца, позвала Белль, которая поспешила присоединиться к ним.
— Ты очень большая, но я тебя теперь не боюсь. Еще ты очень красивая, и из всех собак на свете ты — самая смелая!
Анжелина, улыбаясь, шла к ним навстречу. Для Эстер пришло время вернуться к родителям.
— Я не могу возвратиться с тобой домой, Себастьян. Скажи, у тебя хватит сил пройти через Гран-Дефиле одному?
— Но почему ты хочешь остаться с ними? А как же я?
— Я не останусь с Целлерами. Я попробую попасть в Лондон. Если в деревне узнают, что это я вела беглецов, меня сразу бросят за решетку. Я и раньше была у бошей на подозрении. Мне хочется помочь выиграть эту войну, Себастьян. Я поговорила с Целлерами, и все то, что происходит… Нельзя смотреть на все это, опустив руки, понимаешь?
— Ну да. Думаю, да. Но только ты уже делала смелые вещи там, в Сен-Мартене.
— Я скоро вернусь, обещаю. Как только кончится война. Ты точно не боишься?
Мальчик с серьезным видом кивнул. Он немного помолчал, чтобы слезы, которые сдерживал с трудом, все-таки не полились из глаз, сглотнул и сказал тихо:
— Не беспокойся, ведь со мной Белль!
Сестра смотрела на него, и глаза ее блестели от слез. И Себастьян узнал этот взгляд, исполненный любви, который запечатлелся в его памяти. Только он думал, что то был взгляд его матери… Анжелина заботилась о нем с момента его рождения. Всегда была рядом — внимательная, нежная. Он вдруг понял, сколько всего не успел ей сказать, а теперь она уезжает в другую страну! Сначала Эстер, теперь Лина! Думать об этом было так грустно…
Угадав его чувства, Анжелина ласково привлекла Себастьяна к себе. Утешить его она не могла, поэтому просто взъерошила ему волосы. Себастьян не стал возражать. Он шмыгнул носом, сердито пнул ногой камешек, запрыгавший по дороге. Белль понеслась за ним следом, решив, что это такая игра. Она поймала камешек, вернулась и положила его к ногам Себастьяна, склонив голову и потешно высунув язык, словно улыбаясь. Ей не терпелось повторить все снова. Но у Себастьяна не было настроения играть. Он пожал плечами и снова всхлипнул. Лина заговорила неуверенно, как человек, который тщательно подбирает слова:
— Если бы не ты и твоя собака, мы бы никогда не перешли через границу. Теперь, Тину, я могу тебе это сказать: я очень опасалась, что мы не доберемся до ущелья! Если бы Белль не вывела нас к тому ледяному мосту, если бы не учуяла немцев, если бы просто выбрала другую дорогу, мы бы все уже умерли.
— А я знал, что она найдет дорогу. Пойми, Лина, Белль — это не просто собака, которая тебя слушается. Она…
И мальчик замолчал, будучи не в силах описать словами эту странную связь, установившуюся между ним и собакой.
— Думаю, я понимаю, о чем ты.
Они немного помолчали, наслаждаясь этим новым взаимопониманием. Что ж, придется дождаться конца войны, прежде чем они увидятся снова. Движение возле хижины, в двухстах метрах ниже по склону, привлекло ее внимание: Целлеры стояли на пороге хижины с рюкзаками на плечах. Уже веселее Анжелина спросила:
— Ты понял, как идти?
— Через ущелье Корвье, потом через Гран-Дефиле и в долину! После ущелья Бау это будет детская прогулка!
— Чистая правда! Особенно когда рядом Белль! Тину, послушай… Скажешь Сезару, что я… что я его люблю. А Гийому… Ты просто скажи ему…
— Что ты и его любишь, да?
Рассмеявшись, они обнялись. На сей раз ни Себастьян, ни Анжелина не стали скрывать своих слез. Пастух подошел к Анжелине, когда Себастьян уже собрался уходить.
— Этот мальчик пойдет домой один?
— Он не один.
И девушка кивнула на Белль, оглянувшуюся, чтобы убедиться: она идет с той же скоростью, что и Себастьян.
В чистом небе, испуская пронзительные крики, кружил орел. Погода обещала быть великолепной. Анжелина встала на каменный выступ, балконом нависающий над долиной. Она крепко держала Эстер за руку. Целлеры стояли позади них и улыбались. У всех четырех сжималось сердце, когда они смотрели вслед мальчику и его собаке. Они уже казались маленькими темными точками в самом конце синей линии — так выглядела с расстояния цепочка их следов на девственно-чистом снегу.
Себастьян надел снегоступы и шел бодрым шагом, хотя снег доходил ему почти до колен. Собаке бежать было легче, и она уже успела обогнать его на несколько метров.
Внезапно мальчик остановился, и его лохматая спутница тут же развернулась и подошла к нему. Анжелина, встревожившись, прикусила губу. Эстер затаила дыхание и, сама того не замечая, протянула в сторону Себастьяна руку.
Себастьян повернулся к ним. Отсюда его лицо казалось светлым пятнышком под темным шерстяным капюшоном. Невозможно было рассмотреть его выражение, но Эстер и Анжелина догадались, что он улыбается. Он обнял собаку и помахал свободной рукой в знак прощания. Потом повернулся и пошел вниз по склону. Впереди него весело скакала Белль.