У него оставался один день, и он поехал к матери попрощаться. Мать была на работе, он долго ждал, ей звонили, соседка вызывала из проходной, наконец она прибежала, когда совсем стемнело.

Он надел, что не жалко: телогрейку, старые брюки, мать нашла мешок-сидорок, но положить в него было почти нечего. Пора было торопиться, поезда ходили плохо, а утром ему уже предстояло являться «с вещами».

– Давай здесь попрощаемся, – сказал он, обнимая мать за спину, – я сейчас быстро побегу. Да и назад тебе путь неблизкий…

Она, глядя куда-то сквозь него, согласно закивала, и они расцеловались.

– Возвращайся, пожалуйста, – попросила она и заплакала.

…Он не побежал, как говорил, но пошел ходким шагом по затемненному городку, и, хотя он не мог многого рассмотреть, он все помнил и чувствовал. Здесь прошла вся его жизнь. Вся, вплоть до этого холодного осеннего вечера. А что будет с ним дальше, он не знал и слишком далеко вперед не загадывал.

Было совершенно темно, но за время войны он, как и другие, давно приноровился к этому и в мелькающих навстречу зыбких фигурах время от времени угадывал знакомых или просто часто виденных прежде людей.

На углу, около светлой стены магазина, стоял Барабанов.

Игорь замедлил шаги.

– Здорово, Алтын, – сказал Барабанов, протягивая руку, и всмотрелся в него: – Забирают?

«А тебя?» – хотел спросить Игорь, но вспомнил, что могучий центр-форвард на год моложе его. – Хмеля тоже берут, Полунина.

– А ты как живешь? Играешь?

– Какая уж тут игра. Команды нет.

– Ну ладно, – сказал Игорь, – бывай. Ты что, ждешь кого?

Она вышла из темноты, решительно направляясь к Барабанову, и приостановилась, видя, что он не один – Игорь?

Чего угодно он мог ожидать, только не этой встречи. Он шагнул к ней в своем ватничке, с мешочком за плечами, радостный, растерянный, уязвленный.

– Ты что, вернулась?

– Да, мы здесь три недели. Я знала, что ты в Москве. Ждала, когда приедешь.

– Я уезжаю.

Она взяла его двумя руками под руку, прижалась щекой к плечу:

– В армию?

– Да, мне пора, – сказал он, только теперь вдруг осознав, что она шла к Барабанову.

– Пойдем, пойдем, – согласилась она, не отпуская его руки, и, идя рядом, подстраиваясь под его шаг, стала говорить, что хорошо было бы ему уезжать со своими ребятами, а ведь там все новые, чужие. А он мимолетно подумал, что это невозможно на такой войне и что это вообще не главное. Какая, собственно, разница – ведь начинается совсем другая полоса в его жизни, и все там будет другое, и товарищи тоже. Барабанов молча шел рядом, уверенный, что теперь-то его не отошьют, не погонят.

К поезду поспели вовремя. Билеты на Москву давали только по специальным пропускам, но у Игоря был студенческий билет, да еще и повестка.

На темном перроне Лариса потянулась к нему, обняла и мягко поцеловала в губы. Но он чувствовал, что она делает это только для него.

– Ну, счастливо тебе, – сильно ударил ладонью в его ладонь Барабанов.

– Счастливо оставаться.

Поезд трогался. Игорь кивнул и, не оглядываясь, поднялся в набитый тамбур. Все же он умел держаться – отцовская закваска.

За окнами мелькала чернота, поезд все набирал скорость.

…Интересно, о чем они говорят, возвращаясь.