Конечно, спорт, так же как и искусство, – это еще и способ выдвинуться, используя свой дар или страсть к игре, к борьбе, к ее ходу. И все-таки желание быть первым, превзойти всех и самого себя – мотив только спорта, в искусстве такое выглядит суетой. В искусстве тоже немалую роль играет честолюбие, и все же первым часто становится тот, кто к этому будто и не стремился. Это происходит как результат, итог, как бы само собой.

А вот разочарования, которые дает спорт и спортсмену и зрителю, порой близки подобным же явлениям в сфере искусства.

Тяготы спорта. Травмы. И тяжелые, долговременные, труднопреодолимые или вовсе опускающие шлагбаум перед атлетом. И рядовые, повседневные, когда ты можешь встать и вновь войти в игру после обезболивающего укола. Иной упал, катается по траве, а публика смотрит: всерьез или штрафной вымаливает? Но вот он встал, похромал немножко и бежит – ничего. «Симулянт!» А с вами разве не случалось: вы ударились, зашлись от боли, но вскоре прошло, хотя и ноет? Ну, назавтра синяк. А у него эти синяки один на другом, на них и внимания не обращают.

Тяготы спорта. Сборы. Разъезды. Отторжения от семьи, детей. Лишение радостей жизни. Режим, режим. А мучительная сгонка веса, столь обычная для штангистов, боксеров, борцов! Внутри спорта бытует теория: если, скажем, футболист женился, в его игре, наступает годовой спад. Нужно себя целиком отдавать спорту. Если, конечно, ты желаешь добиться вершин.

Не отсюда ли нарушения режима – разной степени тяжести? Яшин, например, открыто, при тренерах, курил.

Как-то осенью 1967 года я был в командировке в ГДР и, возвращаясь домой, встретил на берлинском аэродроме московских торпедовцев, выигравших накануне официальную игру на Кубок кубков и летящих в Москву одним самолетом со мной. Я поздравил Иванова и сел возле иллюминатора почитать. Иванов, совсем молодой тренер, стоял в проходе, а его помощники, все еще возбужденные вчерашним, то и дело обращались к нему: «Кузьмич!» (Хотя он Валентин Козьмич.) Команда, как обычно, кучно обосновалась в хвосте. Там были все, кроме Стрельцова и Кавазашвили, вылетевших по другому маршруту, чтобы присоединиться к сборной. Воронин за какую-то провинность был оставлен в клубе.

Самолет набрал высоту, стюардессы понесли завтрак. Кроме команды, в салоне было еще несколько посторонних пассажиров. Одна бортпроводница принесла еду, другая держала в руках поднос, уставленный фужерами с белым сухим вином – рислингом или цинандали. Она уже начала расставлять их на укрепленные столики.

– Девушка! – вдруг загремел, перекрывая шум двигателей, голос второго тренера «Торпедо». – Я же предупреждал: вина никому!

– Ой, я машинально!…

Я дождался, пока она отобрала уже розданные бокалы и скрылась за занавеской, и сказал мягко, журящим тоном:

– Послушайте, молодой человек, что же вы так себя ведете. Здесь не только футболисты.

Он смутился, побежал за ней.

Вот что значат режим, принцип и фужер холодного сухого вина на другой день после победы. Насколько это верно, не мне судить.

Значительно раньше, зимой 1954/55 года, в ресторане Дома литераторов постоянно питался «Спартак». Нового большого здания еще не было, был только старый олсуфьевский особняк, выходящий на улицу Воровского (бывшую Поварскую). В ресторан вела из гардероба крутая винтовая лестница с железными ступенями, по ней и поднимались Симонян, Сальников, Нетто… У них имелись специальные талончики на обед, команда была прикреплена к нашему ресторану. Оказывается, мы были соседями: на этой же улице, совсем неподалеку, красовалась вывеска, гласящая, что «здесь размещается зал добровольного спортивного о-ва «Спартак». Это «о-ва «Спартак» кто-то расшифровал, как «острова «Спартак», спартаковские острова. На этих островах они немало потренировались в свое время.

Теперь у них целый материк – крытый манеж в Сокольниках.

Недавно, в крещенский мороз, мы с Андреем Петровичем Старостиным вышли из такси около этого дворца. Внизу у гардероба нам встретился давний и отличный спартаковский вратарь, теперешний спортивный журналист Алексей Леонтьев, и я вспомнил рассказ того же Старостина о приезде юного Леонтьева из провинции в Москву, чтобы играть за «Спартак», и как на «островах» на Поварской, в узком зале, знаменитые спартаковские форварды в несколько мячей били ему по воротам, а он, оглушенный всем этим, выстоял под их ударами. Сейчас он торопился в редакцию.

Нынешний «Спартак» сидел в методическом кабинете и просматривал видеозапись вчерашнего матча с «Торпедо» на турнире по мини-футболу. Новый старший тренер Константин Бесков (мог ли быть прежде у «Спартака» столь динамовский наставник! Времена меняются) комментировал, разъяснял, убеждал, что игрокам по силам решать и более сложные задачи. Тренер Ю. Морозов изложил программу предстоящей тренировки. Команда весело заторопилась: перед тем как одеваться, каждому предстояло еще взвеситься, чтобы, зная, сколько потеряно за тренировку, врачи могли определять и варьировать дальнейшую интенсивность нагрузок.

Мы спустились в зал. Открылась дверь, и я увидел зеленое поле обычного размера, с воротами и сетками на них, с четкой разметкой. Конечно, покрытие было не травяное, но радовал ровностью и эластичностью плотно натянутый синтетический ковер.

Папаев, Прохоров, Булгаков, Андреев, Букиевские, Павленко, Худиев, Ушаков и другие известные и молодые футболисты играли в гандбол, участвовали в эстафетах с ведением мяча, били головой, разыгрывали заранее подготовленные комбинации и упражнения. Л я смотрел и думал о том, что будущее нашего футбола во многом зависит от таких вот зимних, зеленых, ярко освещенных полей.

У меня долго сохранялся напечатанный типографским способом пригласительный билет на встречу писателей с футболистами «Спартака» и «Динамо» у нас в ЦДЛ. На обороте, как на стадионной программке, – схема поля и расстановка состава игроков, а внизу список болельщиков, и я в их числе. Это было после сезона 1953 года. Выступали и писатели, главным образом юмористы, и игроки, и тренеры. Симонян рассказывал о недальней зарубежной поездке «Спартака», что было еще в новинку о странной, непривычной тишине на стадионе после забитых нашими голов. Сначала даже думали: может быть, что-нибудь не так, гол не засчитан, потом привыкли. «А вообще-то, – сказал Симонян, – они тоже могут, как мы говорим, по ногам отоварить…» Опять же словечко от недавних суровых лет войны, карточек.

Во всем этом – столований их у нас, встречах – было что-то домашнее, даже патриархальное.

Я вышел в коридор покурить и увидел там среди прочих Башашкина. Он провел тот сезон в «Спартаке», армейской команды не было.

– Говорят, ЦДКА восстанавливают, – сказал я. – Вернетесь или в «Спартаке» останетесь?…

Он ничего не ответил, только улыбнулся.

Нелегкое это дело – спорт. Годы поисков, подготовки, тренировок, надежд, уверенности – и все может быть перечеркнуто одним-единственным стартом. Где еще так?

И все-таки что-то противится в памяти и душе, когда говорят о спортивном подвиге. Слишком многое связано с этим понятием и словом – подвиг, – и потери в том числе.

Сколько их прошло перед нами – • кумиров, любимцев, «звезд»! Но остаются в нашей памяти, в нашей жизни единицы. Остальные тускнеют, сливаются, растворяются во времени. Даже олимпийские чемпионы. А в искусстве остаются иногда те, о которых нельзя было этого предположить. И наоборот, ушел писатель, и как будто его не было. Жестокая это штука – испытание временем, и поделать ничего невозможно.