Теперь половина профессорской палатки была занята различными находками, взятыми при раскопках городища. Тут лежали ржавые обломки мечей, наконечники копий, топоры, черепки от посуды, кульки с золой и остатками угля и множество разнообразных костей — целых, перебитых, пересеченных чем-то острым.

Когда профессор отдыхал, то голову клал на каменный жернов, подложив фуфайку, а ноги покоились на низком железном сундуке-сейфе. В нем хранились документы и деловые бумаги экспедиции, а на дне россыпью лежали золотые монеты, найденные Дмитричем.

Вставал Николай Викентьевич очень рано и садился за дневник. После завтрака вместе с сотрудниками шел на раскопки, указывал, в каком порядке их вести, потом возвращался в палатку. В это время приходил Алибек, и они занимались разбором накопившихся трофеев. Находки, отдельно по видам, нумеровались, заносились в особый журнал, причем указывались данные измерения и особые видовые признаки. Костями занимался Григорий Петрович, это было по его части. Кроме археологии он интересовался зоологией, в юности изучал анатомию и криминалистику, но с годами отошел от всего этого, решив до конца своей жизни служить только археологии.

Алибек еще не мог писать — три пальца правой руки, в том числе и указательный, были забинтованы. Он оказывал Стольникову помощь в том, что подавал нужную вещь, производил измерения той или иной находки, упаковывал те, что не требовали сложной упаковки, орудуя при этом больше левой рукой.

Лина утром обычно уходила в пустыню с ножом и сумкой — она все еще собирала свой гербарий. Девушка стала молчаливой. Отчего это?

— Зачем вас черти погнали в такую погоду по пустыне, никак не могу понять, — сказал Николай Викентьевич, глянув в угол палатки: оттуда, из полутьмы, пустыми глазницами таращился на него человеческий череп. — Сумасбродство какое-то, а могло кончиться смертью. Своего поступка вы не можете объяснить ни мне, ни себе. Это потому, что вы еще молоды. Старые любят и умеют объяснять. Вы замечали, как обстоятельно они рассказывают о каком-либо событии? Расскажут, когда, при каких обстоятельствах все произошло, какая была при этом погода, кто присутствовал, что подумалось сначала, что потом, каковы были последствия… Все учитывается, все взвешивается. Это потому, что старец, как говорил Цицерон, свободен от страстей, его суждения ничем не затуманены и его отношение к жизни глубже. Что молчите? Не знали об этом? Подайте-ка, пожалуйста, вон тот пакет. Благодарю, — Стольников взял из рук Алибека пакет, поправил очки, прочитал и отложил его в сторону.

«Говори ты про Цицерона, Македонского, Аристотеля — про кого угодно, — думал Алибек. — Только не трогай меня. И так тяжело…».

Но Стольников вернулся к началу разговора, пытаясь вызвать Алибека на откровенность:

— Нет, тут не сумасбродство. Вы не зеленый юнец, чтобы совершать необдуманные поступки. Что же тогда вынудило вас уйти в пустыню?

Надо было что-то отвечать. Нельзя бесконечно отмалчиваться — это усиливает подозрительность. Но сказать правду — невозможно.

Алибека выручил неожиданный приход Григория Петровича. Разговор сразу перешел на иную тему — о новых археологических находках и их значении.

В городище рядом с главным зданием раскопали стену какого-то строения, она оказалась целиком из костей. Кости были плотно уложены правильными рядами, как поленница дров, и скреплены глиняным раствором — получилась очень крепкая и очень легкая стена. Григорий Петрович тогда же высказал предположение, что стены из кости составляли второй этаж здания. Дальнейшие раскопки подтвердили это предположение. Первый этаж был выложен из сырцового кирпича; строители, решив возвести нечто вроде светелки, использовали для сооружения второго этажа такой легкий и прочный материал, как кость.

Разбирая кости, Григорий Петрович пришел к твердому убеждению, что основным занятием жителей «Улькен-асара» было все-таки скотоводство, а не земледелие, и значительное место занимала охота на дикого кабана, бухарского оленя и джейрана.

Сегодня на месте «светелки» Григорию Петровичу удалось найти такое, что он поспешил в палатку Стольникова. Алибек удивился, какой завидной подвижностью обладал этот толстяк — Григорий Петрович не находил себе места в палатке, он то и дело пересаживался, а пухлые руки его так и мелькали во время разговора.

Алибек в жизни встречал немало таких людей. Обычно они живут легко, любят повеселиться и всем нравятся. Неудача не повергает их в уныние, они, постоянно занятые, скоро забывают о ней. О них часто думают, как о легкомысленных, но это мнение в большинстве случаев ошибочно, в чем хорошо убедился Алибек, поближе узнав Григория Петровича.

Николай Викентьевич и Григорий Петрович, увлекшись разговором, совсем забыли про Алибека, которому оставалось только слушать их и наблюдать за ними. Он думал, что для этих людей сейчас не существуют ни московские квартиры, ни дачи, ни театры, ни деньги… Они могут горячо спорить о происхождении какой-нибудь царапины на кости, стеклянная бусина была для них предметом серьезнейшего разговора о культуре прошлого. Порой такой спор казался Алибеку немножко наивным, и вспоминался Купавин, ставивший под сомнение полезность науки археологии. Но чаще всего Алибек ловил себя на мысли о том, что ему очень нравятся эти люди, нравятся тем, что для них существует только дело, которому они будут служить до конца своей жизни, и он невольно завидует им.

— У меня есть еще несколько бусин, Николай Викентьевич, — сказал Григорий Петрович, развертывая бумажный пакет. — Я нашел их в «светелке», там, где и этот череп, — он указал на череп в углу палатки, принесенный вчера. Эти бусы стеклянные, цвет их различный, но больше зеленых. Такой цвет получен, надо полагать, путем добавления окиси меди. Этим они не отличаются от других бус. Но вот что примечательно — форма их иная. Это многогранники. Смотрите. — Григорий Петрович развернул бумагу. Стольников поправил очки. Алибек подвинулся ближе, чтобы получше рассмотреть эти примечательные стекляшки. Он увидел продолговатые зеленые бусины, ровно отграненные, со сквозным каналом внутри. Целых было штук десять, остальные — обломки. Одна бусина была оранжево-красная, просвечивающаяся насквозь, формой она напоминала косточку от бухгалтерских счет.

— Сердолик, — повернулся к Алибеку Григорий Петрович. — Драгоценный камень. А как отполирован! Канал просверлен не иначе как алмазом. Обратите внимание, молодой человек, на шероховатость поверхности канала с этой стороны и воронку выхода — с другой. Это — от сверла. Орнамент нанесен раствором соды…

Алибек рассматривал рдеющую бусинку и не видел ничего такого, что давало бы основание говорить об алмазе и соде.

— А эта вещь тоже была при них, — Григорий Петрович достал из кармана сердцевидную подвеску из золота, величиной с пятикопеечную бронзовую монету. — О чем все это говорит?

Профессор взял лупу, осмотрел каждую бусину и особенно тщательно подвесок.

— Такой формы бусы чаще всего встречались у скифов в Приднепровье и сарматов. Надо полагать, они попали сюда от них.

— Я того же мнения, — согласился Григорий Петрович. — Положим их отдельно от всех бус. Только не думайте, пожалуйста, что эти бусы поступили в Хорезм из Причерноморья в качестве разменной монеты при торговле. У меня очень много доводов против.

— Я не думаю этого, — профессор не хотел что-либо возражать и стал аккуратно завертывать бусы.

Разговор на этом мог и закончиться. Но Алибек заметил, что Григорию Петровичу очень хотелось сообщить что-то необычное о найденных им очень примечательных бусах. И чтобы вызвать его на этот разговор, Алибек заметил:

— На вид — дешевые стекляшки, и только; кроме, конечно, этого сердолика и золотой подвески. Я слышал, что раньше бусы употреблялись, кроме женских украшений, и как мелкая монета. Что же особенного в этих бусах?

— Есть особенное, — уверенно ответил Григорий Петрович. — Я их изучал самым тщательным образом, исследовал все предметы, найденные поблизости, много думал и, знаете, Николай Викентьевич, — обернулся он к профессору, — я даже представил человека, который носил их. Больше того, я знаю его имя, знаю, как попали к нему эти бусы и знаю трагедию этого человека, женщины, конечно, а вернее — девушки.

— Ну, это такой предмет, что фантазия может быть неудержимой, — весело рассмеялся Стольников. — Правда, Алибек?

— И фантазия должна на что-то опираться.

— Что ж, иногда, можно и пофантазировать, — сказал профессор. — Мы послушаем вас, Григорий Петрович.

Григорий Петрович стих, сел, вытянув толстые ноги. Этот верткий, беспокойный человек вдруг обрел неподвижность. Но лицо его не было апатичным; наоборот, кажется, вся внутренняя энергия теперь отражалась на его лице: оно то хмурилось, то улыбалось чему-то; взгляд маленьких острых глаз то потухал, то разгорался.

— Не забывайте, что я когда-то изучал криминалистику, — тихо проговорил Григорий Петрович. — А теперь слушайте. Вопросы потом. — И он начал спокойным и уверенным голосом:

— Давно, очень давно вождем у приаральских массагетов был Гурлек. Это был в свое время могущественный вождь, но к тому времени, когда случилось то о чем будет рассказ, он состарился. По существу, народом управлял его старший сын, остальные сыновья были начальниками в войске.

Была еще у старика дочь, по имени Мальга. Он ее очень любил. И она любила отца больше всех на свете и дорожила каждым его словом, потому что Мальга не знала родной матери, та умерла в родах — девочка родилась очень крупной. У Гурлека было несколько жен, но от них рождались только сыновья. А сыновья — гордость отца только в боевых походах, дома же утехой и радостью была дочь. Гурлек уже не участвовал, по старости лет, в боевых походах, отсиживался дома. Жены ему были нужны, чтобы только прислуживать во время еды. Большую часть времени он проводил с дочерью. И он не мог нарадоваться, любуясь ее красотой.

Мальга была редкой и необычайной красоты — высокая, стройная, несмотря на полноту форм, с маленькой изящной головкой, с очень правильными чертами смуглого лица, с длинной нежной лебединой шеей. Маленькая голова ее как будто не гармонировала с высоким ростом, под стать мужчине-воину, с полнотой, какая бывает у замужних женщин, но это кажущееся несоответствие, только усиливало женственность красоты, делая ее еще более привлекательной. Мальга была физически очень сильной, и живи она в наше время — все женские рекорды по толканию ядра, метанию копья и диска принадлежали бы ей.

Она долго не выходила замуж, кажется, никто из самых знатных и храбрых воинов не привлекал ее взора. А отец, зная, как дочь дорожит словом отца, не решался навязывать ей свою волю, да и не хотел с ней расставаться.

Так они и жили. Чтобы Малые не было скучно, отец выстроил отдельный дом со светелкой наверху и украсил его как можно лучше. Они жили вдвоем в этом доме — Мальга в светелке, а отец в нижнем этаже. В большом доме вождь правил суд, принимал гостей, но постоянно в нем не жил. Для сыновей он выстроил отдельные дома. Все здания были обнесены крепостной стеной. Это было целое городище, как раз то, которое мы с вами раскапываем.

Шли годы. Когда-то сильное воинское племя Гурлека все чаше терпело поражения в схватках с племенами, вторгавшимися с юга.

Задумался Гурлек. Что предпринять, чтобы вернуть ему былое могущество?

Массагеты были родственны скифам, живущим за Оксианским озером и расселившимся далеко на запад, вплоть до красивой и могучей реки Борисфен. И надумал Гурлек отправить туда свою дочь. Пусть найдет она там жениха, пусть женится на ней могущественнейший из вождей скифских, чтобы установились родственные связи и в любое время могла прийти помощь от скифов, имени которых побаивались даже греки. Для сопровождения дочери отобрал Гурлек лучших воинов, снарядил дружину и во главе ее поставил своего старшего сына. Был еще снаряжен торговый караван, взявший все лучшие изделия и товары массагетов, чтобы под видом торговли совершить эту дипломатическую миссию, — так надумал Гурлек. Перед отъездом дочери у него произошел такой разговор с ней:

— Я не скрою от тебя, моя единственная, что задумал. Массагеты стали слабым племенем. Причину этого они видят во мне, видят, что я стар, и думают, что одряхлел ум мой. Но я покажу им, что такое Гурлек.

Тебе, дочь моя, все равно надо замуж — это неизбежно. Ты будешь прекраснейшая из жен. Любой, самый знатный и богатый, посчитает за великую честь взять тебя в жены. Но если ты выйдешь за массагета, только зависть и новый раздор принесет это в наше племя.

Нужно поступить иначе. Ты дочь вождя и должна думать как дочь вождя, думать о силе своего народа. Ты понимаешь меня, радость и надежда моя?

— Понимаю, — откинула Мальга головку на длинной круглой шее и посмотрела отцу прямо в глаза. — Я даже знаю, что вы хотите сказать, отец, и повинуюсь вашему слову. Я уверена, что Папай будет восхищен умом вашим.

— Ты умна, дочь моя, как само божество, — у старика блеснули на глазах слезы. — Конечно, верховный бог скифов Папай рассудит, что я поступил правильно. Я желаю, Мальга, чтобы один из сильнейших вождей скифов стал твоим мужем, защитой мне и всему нашему племени.

— Повинуюсь, отец, — склонила голову Мальга.

— Хочу еще сказать слово на прощание, оно самое главное.

— Каждое слово ваше — закон для меня, а это будет святым законом, — сказала Мальга и опустилась перед отцом на колени.

— Верю. Встань, дочь моя, и выслушай это слово. Все племена, что живут за Оксианом и дальше, на заход солнца, называют себя скифами. Их много там, и они разные. Мы, массагеты, тоже называем себя иногда скифами, иногда саками, но мы не скифы, хотя родственны по языку. Узнавай, дочь моя, и найди самых сильных людей — пожилые там, как я знаю, носят бороды, а юноши только усы, и кожа у них белее нашей, потому что там солнце греет не так, как у нас. Я знаю таких — встречал в походах. Захочет вождь такого племени взять тебя в жены, не отказывайся, но и не говори — согласна, хотя бы это был красивейший из всех, а скажи так: у меня есть отец — воля его. Пусть тот вождь подождет, пока ты вернешься ко мне, расскажешь, что это за племя, и если будет мое согласие — вернешься к нему. Без моего слова ты не должна отвечать согласием.

— Слышу и повинуюсь, отец, — отвечала Мальга.

— Он может тебе приглянуться, и ты почувствуешь то, что называют любовью, но все равно ты не должна сразу отвечать согласием. На то будет мое слово, а если мои уста не произнесут его — то ничего и не будет…

Любовь женщины только для себя, для ее счастья, — это не настоящая любовь; надо, чтобы от нее и другим было счастье. А этого женщина, даже такая умная, как ты, не может понять. Это могут знать старики. Ты можешь ошибиться в выборе, приглядеться только к лицу. А я не ошибусь, я узнаю, что стоит все их племя, и подумаю, надо ли отдавать тебя, мою единственную радость и надежду. Повторяю, там много племен и они разные. Нельзя ошибаться… Мне нужна защита и опора.

— Я все поняла, отец: не услышав от вас слова, клянусь великим Папаем, я не дам никому согласия, — воскликнула Мальга, подняв руки.

— От тебя зависит судьба массагетов так же, как и от меня, — сказал, вставая, отец, — Счастливой дороги туда и обратно!

И Мальга уехала.

Была ранняя весна. В эту пору пустыня прекрасна — она цветет и благоухает. Караван, сопровождаемый вооруженными всадниками, шел быстро. Иногда им встречались отряды воинов — дело кончалось взаимными приветствиями либо короткой стычкой, в которой побеждали массагеты, потому что все они были храбры, сильны и ловки, как тигры. Луна сначала была полной, потом убавилась наполовину, потом стала похожей на лук, а затем и вовсе исчезла с ночного неба. Вот она снова повисла луком, выровнялась посередине и, когда опять стала полной — караван вышел на привольные степи, поросшие такой высокой травой, что стремена касались ее верхушек и головок цветов. Мальга еще никогда не видела такой травы и таких цветов!

Они переправились через самую большую реку — Едиль, и степи стали еще прекраснее — травы скрывали коней, видны были только плечи и головы всадников.

Однажды утром, поднявшись на холм, всадники увидели впереди войско — числом оно было раз в десять больше массагетской дружины. Не оставалось ничего иного, как идти навстречу этому неизвестному многочисленному войску.

Приблизившись к нему, массагеты увидели, что воины эти вооружены лучше всех тех, которые им встречались на пути. Каждый воин имел на голове железный островерхий шлем, одет был в чешуйчатый панцирь, держал в правой руке копье с острым железным наконечником; у каждого с левой стороны висел лук в украшенном серебряными пластинками горите, а также тяжелый меч.

Все они были рослые и мужественные на вид, имели широкие короткие бороды, и только один, ехавший впереди, был с чистым подбородком; над верхней губой темнели небольшие, чуть опускающиеся книзу усы. Он хоть и был моложе всех, но, вероятно, предводительствовал этим войском; это было видно и по одежде и по вооружению. На шлеме его сверкало золотое украшение в виде сердца; горит лука был украшен золотыми пластинками; блестел на солнце пояс, обитый серебром. Серебром же были выложены и ножны меча, крестовина которого имела ту же форму сердца, что и украшение на шлеме. На ногах были металлические поножи для защиты голени от стрелы и удара копьем. Снаряжение коня все блестело, унизанное серебряными и медными пластинками — круглыми, продолговатыми и квадратными.

Юноша опустил руку на длинную рукоятку меча, и все воины его сделали то же. Брат Малый сделал своим знак приостановиться и, дав шпоры коню, с поднятой свободной рукой устремился навстречу грозному войску. Мальга не слышала, о чем он говорил с молодым военачальником, но увидела, как тот снял руку с меча и все воины последовали его примеру.

Войско приблизилось, блестя оружием, конским снаряжением и доспехами. Брат Мальги показал товары, подъехал с молодым вождем к сестре, назвал ее и сказал, что сестра отправилась с ним в мирный торговый поход, чтобы посмотреть иные земли и царства. На миг Мальга и юноша-вождь встретились взглядами, и для Мальги это стоило того, чтобы узнать, кого она встретила.

Юноша был красив. На чистом румяном лице светились серые с бойким соколиным взглядом глаза. Русые вьющиеся волосы спускались из-под железной шапки. Чешуйчатый панцирь, казалось, вот-вот лопнет, когда он шевелил могучими плачами.

Он назвался Атеем и пригласил всех к себе в гости.

Массагеты приехали в укрепленный город, и Атей распорядился собрать всех жителей. В один день массагеты продали свои товары и очень выгодно.

Атей не отходил от Мальги и брата ее. Он расспрашивал брата о жизни массагетов и все смотрел на Мальгу. На другой день в разговоре с братом он заявил, что хочет взять Мальгу в жены. Брат ответил, что он только брат, что у них есть отец — вождь племени, — от него все зависит, а с Мальгой Атей может поговорить.

Мальга сказала Атею, который ей очень понравился, то, что обещала отцу. Атей с горящими глазами упрашивал ее, вставал на колени, обнажал меч и клялся, глядя на его синее дрожащее лезвие, в преданности всем массагетам. Мальга была верна своему слову.

Тогда в присутствии брата они порешили так: Мальга поедет назад, расскажет обо всем отцу; тот, конечно, даст согласие, и она сразу же отправится сюда в сопровождении брата, которого Атей тоже полюбил, как родного.

На прощание Атей и брат Мальги, обменявшись мечами, взрезали каждый себе руку, смешали кровь, выпили ее и назвали себя кровными братьями. Атей, как подарок невесте, сам повесил на шею Мальге бусы, каких она не видела раньше. Хотя это были стеклянные бусы, но так отгранены и отполированы, что светились разными цветами. А самое главное — к ним была присоединена подвеска, падающая на грудь. Подвеска была из чистого золота, имела такую же форму, что и украшение на шлеме Атея, — форму сердца, и на ней была выгравирована тамга — начальные буквы имен жениха и невесты, сплетающиеся вместе. Они поклялись друг другу в любви и верности именем Табити — богини-покровительницы домашнего очага…

Мальга ехала обратно радостная — оттого, что выполнила обещание отца и сделала доброе дело для своих соплеменников, счастливая — в преддверии супружеской жизни, полной любви и взаимных ласк…

Но на обратном пути случилось несчастье. На массагетов напали неведомые, очень злобные и дикие на вид враги. Завязалась долгая кровопролитная битва. Хотя массагеты и победили, отогнали врагов, но тоже потеряли половину воинов и среди павших был самый храбрый и сильный — брат Мальги…

С тяжестью на сердце вступили массагеты в пределы родного края, особенно грустна была Мальга. Даже вид издавна знакомых мест не радовал массагетов. Никто не встречал их. Первое жилище, встретившееся на пути, оказалось заброшенным — ни одной живой души.

Страх, сильнее чем в недавней кровопролитной схватке, вселился в сердце Мальги и ее сопровождающих. Только пустыня расстилалась перед ними, и ни одного человека; только развалины, и ни одного дома с запахом жилья.

«Что с отцом? — объятая тревогой, думала Мальга, — что с братьями? Неужели все погибли!..»

Да, так оно и было… Нагрянули на массагетов с юга враги. Не было у племени сильного, как прежде, вождя — в старости сидел он дома; не было опытного военачальника, старшего сына вождя, — прах его покоился в обширных степях между реками Жаик и Едиль. Наголову были разгромлены массагеты и жилища их разграблены, а старый вождь умирал в одиночестве от смертельной раны: жены его были увезены на седлах, единственная дочь уехала далеко… «Лучше бы она не возвращалась, вышла бы по своей воле замуж и осталась там. Ах, зачем было связывать ее своим словом?.. Но слова не вернешь, и она приедет. Приедет, и что же увидит? Я не смогу дожить и увидеть ее, чтобы сказать ей иное слово… Без него она не вернется, я знаю ее…».

И он, приподнявшись, собрав все силы, обломком ножа, которым защищался до последних сил, сначала вычертил на стене свою тамгу, потом по буквам «Мальг»… А дальше не мог, силы оставили его, и самое нужное, самое главное слово осталось не написанным, оно замерло в его остановившемся сердце.

Мальга вбежала и упала на труп отца. Напрасно она ждала, чтобы губы его произнесли хоть слово. Тогда она оглянулась вокруг — на стены и пол. И увидела тамгу отца и свое недописанное имя. Буквы, вычерченные дрожащей от бессилия рукой, воспринимались как заклятье: я говорю тебе — будь верна моему слову, Мальга, единственная…

Приехавшие с ней всадники — остаток дружины разбрелись в разные стороны искать своих сородичей и совсем забыли о Мальге. Ах, если бы с ней был брат!..

Она долго ждала, но никто из массагетов не возвращался.

Что ей было ждать? К Атею возврат невозможен: слово отца не произнесено. Атей не дождется своей невесты и проклянет ее, брата, с которым смешал свою кровь, проклянет всех массагетов и никогда не подумает прийти на помощь им.

Ей нечем было покончить с собой. Нож отца лежал сломанным — он отслужил свое. Тогда она поднялась в свою комнату, выдернула шёлковый шнурок — тонкий, но очень прочный — тот, что стягивал ее шаровары, прикрепила его к потолку, сделала петлю и повесилась.

Бусы она не сняла. Она умерла с именем Атея на груди. Но разве мог он узнать, с какой думой она умерла?..

Вот, собственно, и вся трагическая история с Мальгой, и не только с Мальгой, а и со всеми массагетами — они рассеялись, смешались с другими племенами и утратили свое наименование…

Григорий Петрович, окончив рассказ, посмотрел на профессора, потом на Алибека, как бы спрашивая: «Ну, каково ваше мнение?»

Стольников не скрывал своего восхищения:

— Никогда не думал, что Григорий Петрович так богато наделен силой воображения. Но история получилась довольно правдивой. Я не согласен лишь с тем, как вы представили конец всех массагетов, но дело не в этом. Важно, что вы, Григорий Петрович, на очень бедном материале установили связь массагетов с древним народом Причерноморья. Что касается выдуманной вами Мальги… у меня только один вопрос: в то, что она повесилась, я не верю — в те времена такой прием самоубийства считался позорным. Вы сможете доказать?

— Безусловно, — ответил без запинки Григорий Петрович. — Докажу и то, что Мальга — не плод фантазии, — и обратился к Алибеку: — А у вас какие вопросы?

— У меня много… Вообще все это кажется выдумкой.

— Давайте вопросы. Выкладывайте все сразу.

— Как вы узнали имя Атея — ведь вам известна только начальная буква. Откуда вы знаете, что у Мальги были братья, что старший сопровождал ее и погиб на обратном пути? И вообще — почему вы уверены, что она ездила к скифам? Бусы могли быть куплены… Еще — в дополнение к вопросу Николая Викентьевича, — почему вы думаете, что Мальга повесилась на шнурке от шаровар? Наконец, откуда вам известно, что она красива, сильна, высокого роста? Красавица — это как бы по трафарету: если уж рассказывать, то о красавице…

Высказав эти вопросы — далеко не все, — Алибек с интересом ждал, какие доказательства представит в своих ответах Григорий Петрович, которого обилие вопросов ничуть не смутило.

— Начнем с первого и последнего вопроса — о самоубийстве красавицы Мальги, — Григорий Петрович полез в угол палатки, достал череп и положил его на видном месте. — Смотрите. С точки зрения остеолога; череп этот идеальной красоты. Вам, я думаю, понятно, что, поскольку он найден вместе с бусами, то эти предметы имеют прямое отношение друг к другу. Несомненно, что череп этот женский. Женщине было около двадцати лет — это я вижу по зубам, и поверьте слову специалиста. У Мальги было красивое овальное лицо, без выдающихся скул, высокий лоб. Еще вы видите четыре позвонка, я скрепил их проволочкой. Прошу иметь в виду, что череп и кости найдены не на кладбище, а в доме. Я сам раскапывал их, был очень осторожен и заметил, что эти позвонки были отъединены от нижних. — между четвертым и пятым позвонком имелся разрыв в два-три сантиметра. Такой разрыв бывает у повешенных и скорее всего у людей тяжелых, то есть тогда, когда тело сильнее тянет вниз. Дом — не лобное место, поэтому я говорю о самоубийстве. Еще одно важное обстоятельство — у Мальги была нежная длинная шея, а шнурок был тонкий — это также обусловило разрыв позвонков. Да, шнурок был тонкий, есть еще одно доказательство — две бусинки, вероятно, те, что находились с боков шеи и попали под петлю, разломлены; они не разбиты — следов удара нет, а именно лопнули, переломились под давлением чего-то тонкого, но не жесткого. Посмотрите, пожалуйста, — и Григорий Петрович показал разломленные и составленные им продолговатые бусинки, — Концы сходятся точно, отдельные несовпадения сути не меняют — они за счет крошек стекла… Ну-с, что еще. Что Мальга умерла с бусами на шее, доказывает то, что она уходила из жизни с мыслью о своем возлюбленном. Звали его Атей, и вот почему я так думаю — это ответ на следующий вопрос. На подвеске буква «А» видна ясно. Мы мало знаем скифских имен, но Атей довольно известное имя. Вы, молодой человек, — обратился Григорий Петрович к Алибеку, — историк, но, вероятно, забыли, что одним из самых сильных царей у скифов был Атей: в середине четвертого века до нашей эры он объединил все скифские племена, стал во главе их, вел борьбу с греками и погиб в 339 году в сражении с Филиппом Македонским. Но наш рассказ — о событиях более позднего времени, когда того Атея уже не было в живых и скифское объединение начало распадаться. Юноша, о котором я говорил, вероятно, был из племени так называемых царских скифов, являлся потомком Атея — объединителя скифов. Родители юноши нарекли его Атеем, возлагая на него большие надежды в будущем, мечтая об усилении скифского единства, каковое было раньше, при Атее-объединителе. Если это не убедительно, то я пасую, иных доказательств нет, — Григорий Петрович развел руками.

— Убедительно, — согласился Алибек.

— Теперь дальше… О чем бишь… Ах, да, о братьях Мальги. Братья у нее были, но не родные по матери. Старик оттого так и любил дочь, что она была ему памятью о первой жене. Он и отпустить-то ее мог только под охраной своего первого сына. Старший брат Мальги погиб на обратном пути, это вероятнее всего; будь он жив, разве дал бы он Мальге покончить с собой? Нет, конечно. Что бусы были привезены из Скифии? Николай Викентьевич, вы ведь не будете возражать против этого? А вы лучше меня знаете…

— Бусы привезены, — сказал Стольников. — В этом сомнений нет. В Хорезме мне такой формы не встречались, а у скифов и самратов многогранники очень распространены.

— Вот, кажется, мы и покончили с недоуменными вопросами, — улыбнулся Григорий Петрович.

— Все это очень интересно, — сказал Алибек и покачал головой, — но маловероятно.

Григорий Петрович пристально посмотрел на него сначала в лицо, потом на забинтованные пальцы, снова в лицо и проговорил, не отводя изучающего взгляда:

— Это более вероятно, чем то, что вы рассказывали о заброшенном степном колодце, из которого вы якобы выбирались, раня руки. Они, я знаю, раньше не выкладывались кирпичом. Вы долго не мыли правую руку по той причине, что она забинтована. Я вижу ваши ногти, под ними до сих пор — кирпичная пыль. Откуда она? На основании своих умозаключений я утверждаю, что вы карабкались на кирпичную стену — это показывают факты, именуемые упрямой вещью. Слова должны быть подтверждены вещественными доказательствами. Я их всегда готов подтвердить и подтвердил. А чем вы можете объяснить появление кирпичной пыли под ногтями?

Алибек почувствовал, что краснеет. «Как пойманный неопытный вор на месте преступления», подумал он со стыдом.