Алибек сидел на песчаном берегу Сыр-Дарьи, в руках он держал областную газету, только что купленную. Его внимание привлекло объявление:
Археологической экспедиции
под руководством проф. Стольникова
для работы в районе Куван-Дарьи
на срок — 3 месяца
ТРЕБУЮТСЯ
землекопы, проводники, завхоз.
Оплата по соглашению.
Обращаться — Приречная, 47.
Алибек прочитал объявление, его задумчивый взгляд был устремлен на реку.
Мутно-желтые воды Сыр-Дарьи быстро неслись широкими струями, будто стремились перегнать друг друга, в иных местах они схлестывались, бесшумно боролись между собой и либо разъединялись и шли порознь, опять соревнуясь в беге, либо, слившись в единую мощную струю, косо устремлялись к берегу, врезались в него, подмывали, отваливали огромные глыбы глины, тут же размывали их и еще более пожелтевшими поворачивали к противоположному берегу.
Не такова ли и жизнь человеческая! Когда она плетется буднично, кое-как, или медленно кружится, не зная пути, то на душе человека смутно, как в застойной воде.
Но вот-он увидел заветную цель и устремился к ней. На пути — препятствия; но какая радость, когда препятствие взято! В этот момент душа человека, как вода на быстрине, светлая и поющая.
Интересна в летний солнечный день Сыр-Дарья! Она кажется разноцветной. Под берегом, за излучиной, вода медленно кружится и кажется темной; на быстрине она густо-желтая; там, где струи перекрещиваются, — светло-желтая, а под косыми лучами солнца — розовая…
Капризна и своевольна Сыр-Дарья. В древние времена она не раз меняла свое русло, оставляла людей, расселившихся по ее берегам, без воды — их поля и жилища засыпало песком.
Нельзя надеяться на характер Сыр-Дарьи. На противоположном берегу белеют крыши нового, поселка. Там строят плотину, она будет регулировать сток воды, часть ее можно будет пустить по старому руслу реки и оживить иссохшую землю. Строители намерены укрепить берега капризной реки камнем, чтобы она не вздумала менять русло.
Алибек мечтал, окончив институт, работать в школе-десятилетке Плотинстроя. Теперь эта мысль потускнела.
В старом русле Сыр-Дарьи, всего в двухстах километрах от Кзыл-Орды, лежат сокровища и ждут его. Туда же, судя по объявлению в газете, собирается археологическая экспедиция на раскопки древних разрушенных временем строений. Было над чем подумать.
«Экспедиция, раскапывая развалины, может случайно наткнуться на клад. Случайно! А я знаю, где он, и мучаюсь в раздумьях, медлю. Сколько времени будет собираться экспедиция? Неделю, две? Я отправлюсь завтра. Сколько времени потребуется на розыски сокровищ? Но через месяц начнутся занятия в институте…»
Над степью и над рекой повис протяжный гудок. За поселком, на противоположном берегу, воронкой поднялся белый дым, ветер понес его в сторону. Это паровоз притащил по железнодорожной ветке на плотинстрой состав платформ с лесом. Сейчас, в этот зной рабочие будут сваливать тяжелые бревна обливаясь потом, протирая запорошенные песком глаза.
Под берегом кружилась мутная вода Сыр-Дарьи. Смутно было на душе Алибека.
Вспомнилось, как в прошлом году выбирали на профсоюзном собрании местком. Кто-то выкрикнул фамилию Алибека. В президиуме переглянулись, наступила неловкая тишина. Донеслось еле уловимое: «У него же отец басмач, за границей где-то шляется…» И все — замяли кандидатуру, даже на голосование не ставили.
«Теперь, когда многим известно, кто был мой отец, мне и с дипломом не дадут ходу. Хоть из всех сил старайся, все равно на меня будут смотреть как на сына басмача. Пусть отец не воспитывал меня: я жил с матерью, потом у тетки, затем попал в детдом — без фамилии, и меня прозвали Джетымовым, — воспитывался в школе, но все равно «сын басмача» черной тенью всюду будет следовать за мной. Моя педагогическая карьера начнется и кончится в аульной школе».
Эти мысли не были новыми, а в последние три дня они не покидали голову. Алибеку представилось лицо умирающего отца, мертвенно-желтое, иссеченное морщинами страданий. Запомнились руки — иссохшие, с тонкими пальцами, на которых резко выделялись утолщения суставов. Эти руки когда то держали винтовку и саблю…
Нет, не было в сердце сыновнего чувства. И не ощущал в себе Алибек струй иранской крови. Только «сын басмача» лежало черным пятном на душе. Что ж, судьба!
«А что такое судьба? — задал он себе вопрос, — Слепая сила, стоящая над человеком? Нет. Направление жизненного пути. А я сам волен выбирать себе путь».
Вдруг лицо Алибека просияло, он вскочил, сунул газету в карман.
«Решено, — иду искать сокровища Джунаид-хана». — Он посмотрел на середину реки, где безропотно катились в солнечных бликах волны, и сказал вслух:
— Ты сестра мне, Сыр-Дарья. Ты своевольно меняешь русло и не даешь в том никому отчета. Я тоже поступлю так, как хочу…
Дом № 47 на Приречной, как почти все дома в Кзыл-Орде, был соединен с соседними глинобитным дувалом. На деревянной калитке белела прикрепленная кнопками газета с объявлением, обведенным красным карандашом.
Было утро. Алибек решительно толкнул калитку, вошел во двор и остановился в смущении: пожалуй, прежде чем открывать, следовало бы постучаться. Возле большой трехосной автомашины, кузов которой был обтянут брезентом, стояла девушка в темной шелковой куртке; синие брюки, стянутые у щиколоток, свободно спадали на легкие тапочки. Волосы у девушки были пушистые, светло-желтые, как пена волн в Сыр-Дарье. Девушка держала в руках ведро и, смеясь, плескала воду на плечи и спину высокого пожилого человека, на котором были только трусы. Мужчина был крепкого телосложения, с бронзовым от загара телом, пышной седой шевелюрой и темными, подстриженными до уголков рта усами. Он громко охнул, когда струя плеснулась ему на спину, и начал быстро тереть себя широкими ладонями. Видно было, что он испытывал истинное удовольствие.
Заслышав скрип калитки, мужчина выпрямился, Алибек сделал шаг назад.
— Наниматься? — спросил мужчина, стряхивая с кистей рук капли воды. Алибек подумал, что это, должно быть, и есть профессор Стольников.
— Да, — ответил он.
— Входите смелее! Я сейчас… Дочка, — полотенце.
Девушка поставила ведро, подала отцу мохнатое полотенце и ушла в дом. Профессор вытерся, надел просторные коломянковые штаны, серые, помятые, сунул руки в рукава пижамной куртки и пошарил в карманах.
— Хотел поработать в экспедиции, — сказал Алибек.
— Что, вы нигде не работаете?
— Я учусь.
— Где?
— Здесь, в институте.
— Что? В каком институте?
— У нас один институт, педагогический.
— Странно. — Профессор шарил по карманам. — Где же мои очки? Без очков я плохо соображаю.
На крыле автомашины лежали очки в роговой оправе, с выпуклыми стеклами, от них на зеленую окраску металла падали широкие круги отсвета с желтыми разводами. Алибек подал профессору очки. Профессор быстро надел их и блестя стеклами, долго смотрел на юношу.
— Позвольте, мы уедем на три месяца, а через месяц начало учебного года. Как же так?
Алибек опустил голову.
— У меня умер отец, — сказал он тихо. — В ауле осталась сестра матери — старушка, при ней трое внучат. Им надо помочь. Мне нужен заработок.
— Мы выезжаем через три дня, работать будем не менее трех месяцев. Вас не отчислят из института?
— Не должны. В крайнем случае, я перейду на заочное отделение, кончу институт заочно.
— Да, да, — согласился профессор. — Но я могу вас взять только землекопом.
— Мне не страшно, — обрадовался Алибек. — Я бывал на ремонте железной дороги, в ауле работал кетменем…
— Лина! — крикнул профессор. Девушка вышла и остановилась на пороге. — Послушай, что говорит этот молодой человек. Он студент местного пединститута, скоро начало лекций, а он нанимается в нашу экспедицию землекопом. Говорит — ради заработка, чтобы поддержать своих родственников, которые нуждаются…
— Не только ради заработка, — смело перебил профессора Алибек, взглянув на девушку. — Я думаю, что работа в вашей экспедиции принесет мне пользу и как будущему историку.
— Совершенно верно, — воскликнул профессор и снова обратился к дочери. — Я не слышал, чтобы в вашем институте студенты поступали так. Во всяком случае, ты мне говорила о другом — о том, что многие избегают поездок на практику в отдаленные районы, стремятся получить знания наскоком, поскорее положить в карман диплом, а потом махнуть на книги рукой. Вы, я вижу, не из таких, — взглянул он с улыбкой на Алибека, — и это мне нравится. Давайте теперь знакомиться. Меня прошу называть не «товарищ профессор», а просто Николаем Викентьевичем. Это моя дочь. Тоже учится в институте, вернее — заканчивает его, готовит дипломную работу: «Растительность пустыни», и поехала со мной в пустыню. Похвально, не правда ли? Ее подруги собирают материал на эту тему в подмосковных лесах возле дач…
Лина дружески протянула руку Алибеку, он осторожно пожал ее. Теперь Алибек видел девушку очень близко. Лицо, шея, руки ее были белые, не загоревшие. Больше всего удивили его глаза, кажется, он никогда не видел таких — большие, серые, удивительно чистые и прозрачные, их красиво оттеняли длинные темные ресницы.
Оказалось, профессор немного знает казахский язык, он заговорил с Алибеком по-казахски, спросил, почему у него такая фамилия — Джетымов. Алибек отвечал с запинками, и Николай Викентьевич понял это по-своему, рассудив, что юноше неприятно вспоминать свое сиротство, и поспешил переменить разговор.
— Как вы переносите жару, пыль и ветер пустыни?
— Я вырос здесь.
— Хорошо. А на верблюдах ездили?
— А как же!
— Прекрасно. На этом разговор сегодня кончим. Зачислим вас землекопом, будущий историк, — рассмеялся Стольников, — оплата у нас хорошая. Путешествие к месту работы вам придется совершить на верблюде. Наша экспедиция располагает тремя машинами и караваном верблюдов. Начальник каравана подобран, звать его Жакуп, будете вместе с ним. Идите переодевайтесь и готовьтесь в поход.
Качаться на медленно идущем верблюде — перспектива такого путешествия не особенно понравилась Алибеку, но он промолчал.
Возвращаясь берегом Сыр-Дарьи, Алибек думал о первой встрече с профессором Стольниковым и его дочерью и почувствовал некое угрызение совести… Первый шаг и уже обман. Но он оправдал себя тем, что сходится с людьми экспедиции только временно, им незачем все знать.
Через три дня Алибек твердым шагом шел на Приречную.
Во дворе дома не было ни профессора, ни его дочери. К нему вышел помощник Стольникова, Григорий Петрович, низенький, толстый, очень подвижный человек лет пятидесяти. Он направил Алибека в глубь двора. Там, за развалившимся дувалом, был большой пустырь, в ямах и буграх, поросший полынью и колючкой. Посреди пустыря лежали верблюды, приподняв маленькие головы на кривых шеях.
Жакуп — проводник каравана верблюдов — оказался старым молчаливым казахом. После настойчивых расспросов Алибек узнал, что Жакуп родом из-под Аральска и прожил всю жизнь в пустыне. Сын его работает в Кзыл-Орде в облисполкоме и уговорил отца приехать в город на постоянное жительство. Городская жизнь была Жакупу не по душе. Старик нанялся возить на верблюде саксаул из-за реки, но сын, узнав о занятии отца, обиделся и уговорил его не делать больше этого.
Жакуп затосковал, стал проситься в аул. Но тут прошла весть об экспедиции Стольникова, и Жакуп отправился прямо к профессору. Они быстро договорились.
Старик говорил о профессоре с почтением, многозначительно покачивал головой и, не утерпев, даже похвалился, что знает Стольникова давно.
— Вы, Жаке, не вместе ли со Стольниковым кончали университет? — рассмеялся Алибек.
Жакуп с укоризной посмотрел на него и замолчал.
Это был сутуловатый человек с коричневым лицом, редкой черной бородой и маленькими глазками, которых почти не было видно из-под угрюмых бровей. Одет он был в теплый чапан, который носил зимой и летом; голова его была повязана платком. Со спины он походил на старуху. У Алибека всплыли в памяти стихи — он прочел их давно.