На шестой день своего пребывания в Москве Регина проснулась в шесть. Пришло сообщение: “С добрым утром, милая. Как ты? Люблю, Боб”. Она ответила: “У меня все хорошо. Скучаю по тебе. Очень тебя люблю”.
Попробовала заснуть обратно, но неотвязная тревога из-за того, что предстояло сегодня, никак не отпускала.
Через тридцать шесть часов у нее самолет в Нью-Йорк, но она до сих пор так и не повидалась с тетей Машей и не съездила на могилу матери. “Вот сегодня – обязательно”, – говорила она себе каждое утро, и поздно вечером, раздеваясь ко сну, говорила: “Завтра обязательно съезжу”.
Регине не хотелось ходить ни по театрам, ни по любимым музеям; она целыми днями болталась по центру, потом возвращалась в гостиницу, заказывала ужин и смотрела старое русское кино. Каждый вечер она говорила с Бобом по скайпу, но какими же пресными и нудными были эти разговоры по сравнению с тем, что бывало, когда она еще жила в России. Тогда скайп они использовали для секса. Регина вспомнила свое волнение от вида их тел на экране. Они оба казались выше, мягче, загадочнее. Больше всего ей нравилось смотреть, как у Боба перехватывало дыхание, когда она медленно расстегивала блузку.
А теперь все свелось к “Как там еда?”, “Там правда холодно?”, “С пробками все такой же кошмар?” Боб говорил, что скучает, но он был так поглощен работой, что не очень верилось. Он придумал приложение, которое позволяло в любой компании найти людей со схожими генами. Боб считал, что такой проект имеет жизненную ценность – он преодолевает пропасть человеческого одиночества, дарит чувство родства незнакомым людям. У Боба в глазах прямо-таки слезы стояли, когда он впервые поведал о своей идее Регине. Он долго общался на эту тему с “Пляшущей дрозофилой”, и те наконец были готовы подписать контракт с “Цифрогиком”.
– Как здорово, дорогой! – сказала Регина, хотя никогда не понимала его страсти к генетике или этой гордости по поводу предполагаемых предков Тюдоров. Однако прошлой ночью, пока они болтали в скайпе, она открыла картинку с гольбейновским Генрихом VIII поглядеть на предмет сходства. И кое-какое даже уловила. Если убрать у Генриха бороду, сразу понятно: и у него, и у Боба тонкие губы, острый взгляд и идеальный овал лица. Массивные плечи королевского одеяния Генриха напомнили ей форму для регби Боба.
Снова зажужжал телефон, пришла новая эсэмэска. Компания United оповещала о начале онлайн-регистрации на рейс в Нью-Йорк. Сегодня она должна съездить и к тете Маше, и на кладбище. Дальше откладывать некуда. Единственное, что можно сделать, – начать этот день как можно позднее.
Регина включила телевизор, но там все было слишком громкое и требовательное. Ничего похожего на то, как американское телевидение холило и лелеяло своего зрителя. Российское больше взвинчивало, чем умиротворяло.
Пришлось одеться и спуститься в ресторан.
Меню завтрака в “Шератоне” было на удивление интернационально, там было все, от супа мисо и круассанов до каш и блинов с красной икрой. В зале сидели лишь несколько мрачного вида русских бизнесменов. Один взглянул на Регину, поморщился и отвел глаза. Это снова напомнило, как категорически непривлекательна она для здешних мужчин. Регина положила в тарелку всего понемногу и села за столик. Она и забыла, как невыносимо скучно жевать еду без сериалов.
Достала айпад. Там было длинное письмо от Сергея. Первое с того момента, как они разъехались с Викой. Сергей извинялся за то, что избегал ее, объяснял, что ему нужно было какое-то время, чтобы расставить все по местам. Затем следовал подробнейший анализ того, что в их браке с Викой пошло не так. В заходе Сергей отмечал, что Регина всегда единственная по-настоящему его понимала, а затем переключался на всесторонний анализ личности Вики. Регине не хватило терпения прочитать его до конца; она вскользь пробежалась по длинным описаниям материалистичных интересов Вики, ее одержимости властью и выдающимися способностями в любых проявлениях – физических, сексуальных, финансовых, – но только не духовных. Она очень умна. По-настоящему умна. Не очень начитана, нет, но у нее есть редкая способность быстро схватывать даже самые сложные вещи. Нельзя сказать, что эмоциональный интеллект у нее преобладает над собственно интеллектом. Как раз эмоционального интеллекта Вике очень недостает. Ей даже присуща некоторая эмоциональная тупость. Она его абсолютно не понимает. Завершалось письмо признанием, что женитьба на Вике была ошибкой. Что он был ослеплен. Ослеплен – чем, подумалось Регине, Викиными “выдающимися сексуальными способностями”? Которых, очевидно, очень недостает Регине. Она чуть ли не ждала, как под занавес Сергей напишет, что ему, конечно, следовало жениться на высокодуховной, но пресной Регине. Но нет. Регина до конца не понимала, расстроило ее это или обрадовало.
Следующий мейл был от Вадика. Он жаловался, что Сергей к чертям рехнулся и он, Вадик, уже порядочно озверел от него и пора уже как-то отправить друга в самостоятельное плавание.
“Спасибо, нет” – написала она и убрала телефон в сумочку.
Едва поев, Регина поднялась из-за стола, выписалась из гостиницы, оставила багаж у консьержа и вышла на Тверскую. Она решила сначала съездить на кладбище, а потом зайти к тете Маше и переночевать у нее. Регина посмотрела на часы – необязательно ехать прямо сейчас, еще есть время немного прогуляться.
Больше всего она любила начало ноября. Деревья уже полностью облетали, холодок пощипывал щеки, но еще не пробирал до костей, и солнце светило ярко, в полную силу, и воздух от этого делался сухим, звеняще прозрачным, какой часто бывает за пару недель до первого снега. Москва мало изменилась за те два года, что ее здесь не было, и Регине отчего-то не очень хотелось смотреть по сторонам и наслаждаться видами. Встречаться глазами с прохожими она тоже избегала. Ставшие еще заметнее злоба и недовольство в лицах москвичей пугали ее. Она просто шла и шла, кружила, петляла, срезала дорогу, кайфуя от того, что ни разу не ошиблась поворотом. Она так хорошо знала Москву, будто в ноги впечатали карту.
Регина догуляла до Москвы-реки, прошла довольно большой кусок набережной и повернула обратно к центру. Она и не сознавала, насколько устала, пока не очутилась на Чистых прудах. Все дни избегала этих мест, и вот она здесь, в двух шагах от прежнего дома. Регина села на скамейку у пруда и вытянула ноги. Они ныли и чуть ли не выводили тихую жалобную песенку. Вода казалась ненастоящей, как будто в ней не было глубины, а только тонкий слой зеркального льда. Сколько раз она сиживала ровно на этом месте. Регина попыталась вызвать самые сильные щемящие воспоминания, чтобы ощутить жгучую боль и неизбежное потом облегчение.
Вот ей три или четыре, она сидит на коленях у папы и машет уткам… радость от того, как крепко он ее держит, его рука, прижатая к самым ребрам. Они с мамой, ей пять или шесть, ноги, такие короткие, что не гнутся в коленках, обуты в тяжелые зимние ботинки и торчат под прямым углом. Мама читает наизусть стихи про снег, о том, как снег идет, и все летит вверх тормашками, и кажется, будто это небо спустилось на землю в обличье старика в перелатанной шубе. Лицо Регины густо намазано от мороза детским кремом, и лоб чешется под шерстяной шапкой. Она так хорошо помнила это ощущение, но совсем не могла вспомнить лицо матери, когда та читала стихи. Она видела только ее истощенное тело и остекленевшие глаза перед смертью. Подрастя, Регина стала приходить на пруд одна. Безнадежно неприметная, но отчаянно полная надежд. Ее любимой героиней была княжна Марья из “Войны и мира”. Такая некрасивая, такая серьезная, такая добродетельная и все же мечтавшая о плотской любви. Княжна Марья в конце концов обрела ее с хорошим, надежным, но недалеким мужчиной. Сергей был каким угодно, но не недалеким. Регина улыбнулась, вспомнив, сколько раз они сидели на этой самой скамейке, и Сергей без умолку трещал про Федорова, а она мечтала только, чтобы он уже наконец ее поцеловал. А когда это свершилось, его поцелуи показались слишком мокрыми и скорее разочаровали. Как и эта ее импровизированная терапия. Все возникавшие в голове картинки были вялыми и невыразительными, и уж никак не могли привести к катарсису.
Регина поднялась со скамейки и зашагала к своему бывшему дому в Лялином переулке. Переехав в Штаты, она попросила тетю Машу продать квартиру вместе с оставшейся мебелью и перевести деньги в какой-нибудь детский дом. Но Вадик сказал, что это безумие. “Что, если с Бобом не сложится?” И тогда Регина положила деньги на свой счет.
Их старый переулок выглядел помпезнее, чем помнилось, и много чище, даже слишком. На одном из домов была вывеска отеля. Перед ним остановилось такси, вылезла молодая, хорошо одетая пара и направилась ко входу. Колеса их ярких чемоданов мерно стучали по тротуару. Казалось, все следы их с матерью хаотичных неприглаженных жизней стерли, смыли и закрасили свежей краской. Регине больше не хотелось взглянуть на дом. К тому же пора было ехать на кладбище. Тетя Маша очень просила съездить вместе, но Регина сказала нет. Ей надо побывать на могиле матери одной.
Она подумывала взять такси, но бесконечное сидение в пробках было невыносимо. Она направилась к метро. У входа стояла пара ларьков с фастфудом, Регина купила пирожок с мясом и съела его прямо там же, хотя была еще сыта после завтрака. Николо-Архангельское кладбище находилось на окраине Москвы. Его выбрала тетя Маша, потому что Регина наотрез отказалась хоть как-то заниматься похоронами. Во время самой церемонии она была напрочь укурена и едва помнила, что происходило и где, так что можно считать, это ее первый раз на могиле матери.
Поездка на метро заняла вечность, а потом еще надо было ехать на автобусе. Через несколько остановок он почти опустел, большая часть людей вышла у жилых новостроек без единого деревца. Бело-голубые многоэтажки, новехонькие торговые центры, огромные участки земли со строительной техникой. Кладбище было конечной. В автобусе оставались одни женщины. Угрюмые, замкнутые, понурые. Добропорядочные дочери, жены, возможно, матери. Почти все сжимали в руках цветы. Регина про них забыла. Она задумалась: а оно вообще нужно? Вроде как положено либо высаживать цветы на могиле, либо просто класть – а зачем? Заглушить чувство вины? Чтобы было отраднее навещать могилу? Ради традиции, которая просто не подвергается сомнению? Чтобы таким незатейливым способом почувствовать себя хоть сколько-нибудь лучше? Или это часть какого-то мудреного ритуала, который дает ощущение мимолетной связи с ушедшими? Регина понадеялась, что будут продавать цветы у входа на кладбище. Было бы странно, если нет. Но, конечно же, нет. Длинная каменная ограда соединяла главный вход с воротами для похоронных процессий. Никаких цветочков.
– А внутри есть цветочный? – спросила Регина одну из женщин. Та злобно глянула на Регину и потрясла головой.
– О цветах надо было думать перед автобусом, – ответила другая. Она гордо несла букет импортных роз.
Женщина помоложе коснулась Регининого плеча: “Возьмите из моих”. У нее был большой букет бледных гвоздик. Регина поблагодарила и взяла три. “Возьмите еще, – сказала она с печальной усмешкой. – Думаю, Миша не будет против”. Регина взяла еще несколько. С легкой и пустой головой она вошла в ворота. За ними было огромное поле, по ее прикидкам, с половину Центрального парка. Она и не помнила, что здесь такие просторы. Надгробия возвышались бескрайними рядами, как ровно засеянные поля. Регина достала бумажку, на которой записала номер участка и подошла к нарисованной карте. Она висела прямо на ограде, рядом с рекламой разнообразных услуг: здесь предлагали подправить надгробие, ухаживать за могилой, помолиться в церкви, приносить цветы и отправлять вам отчетные фотографии, по которым видно, что цветы свежие. Самый большой проспект уведомлял, что стоимость украшения могилы еловыми ветвями не включает цену за ветви. А справа объявление, написанное от руки, вопрошало: “Страдаете оттого, что давно не навещали могилы дорогих вам людей? Чувство вины не дает свободно дышать?” И далее уверяло: “Теперь это позади!!! «СкорбимЗаВас» позаботится обо всем!” Регина почувствовала, как подкатывает тошнота, и поспешила прочь от ограды, вглубь кладбища. Могила нашлась быстрее, чем она ожидала: в дальнем левом углу, все, как на карте. Она думала, ее захлестнут эмоции, но была потрясена тем, что едва ли что-то почувствовала. На черном гранитном камне было имя матери и ее фотография в овальной рамке. Все это не проняло Регину. Все это нисколько не приближало ее к матери. Если ее дух и существовал в какой-то форме, он точно был не здесь. Регина присела у надгробия и положила цветы на небольшой выступ. “Эй! – окликнула старушка неподалеку. – Воткни цветы в землю, как будто сажаешь; так они дольше простоят”. Регина выкопала рукой ямку – земля была вязкая, холодная и, пожалуй, какая-то гадкая. Посадила мертвые гвоздики и присыпала их землей, чтобы не падали. Торчали они совершенно нелепо. “Но они дольше простоят”, – повторила про себя Регина, пытаясь понять, какой в этом, собственно, смысл. Она вгляделась в фотографию. Мать не смотрела в камеру, как будто избегая Регины. Считается, что надо разговаривать с умершими. Регина не знала, что сказать. Откашлялась, в ужасе, что получится фальшиво. “Мамочка, – прошептала она, – у меня все хорошо. Я скучаю по тебе. Я очень тебя люблю”.
Только на обратном пути – на этот раз она взяла такси – до Регины дошло, что это были в точности слова ее утренней эсэмэски Бобу. Она прижалась лбом к холодному стеклу и заплакала, не от горя, а от стыда и пустоты.
Регина попросила водителя заехать в отель за багажом, а потом к тете Маше.
“Это точно здесь?” – спросил он, подъезжая к длинной облезлой, едва освещенной девятиэтажке. В голосе звучало сомнение. “Да”, – ответила Регина. Она отлично помнила этот дом. В детстве они с матерью бывали здесь чуть не каждую неделю. Регине предлагалось называть тетю Машу “тетей”, хотя они не были родственницами, и Регина привыкла называть эти места Тетиными. “Мы сегодня поедем до Тетиной станции?” – спрашивала она.
Водитель помог ей выгрузить чемоданы и поспешно укатил долой. Тетя Маша назвала ей код от подъезда, но Регине с трудом удалось набрать в темноте нужную комбинацию. Лифт был весь в выбоинах и царапинах, из мусоропровода жутко воняло. Регина не ожидала, что дом так обветшает. Тетя Маша, долго не открывавшая дверь, тоже заметно одряхлела и выглядела старше своего возраста. На ней были вечные водолазка и широкие вельветовые брюки, но она казалась как будто меньше ростом. Седые волосы короче и тоньше, с просветами розового черепа. “Региночка!” – воскликнула она, прижимаясь маленьким тщедушным тельцем к Регине, тонкими пальцами вонзаясь ей в спину, острым подбородком впиваясь в плечо, окутывая ароматом дешевого земляничного мыла, которое всегда покупала мать. У Регины немедленно ком подступил к горлу, и захотелось немедленно бежать. Но хоть кошмары не сбылись, и квартиру не наводняли сиротки.
– Хорошо выглядишь! – сказала тетя Маша.
– Спасибо, ты тоже.
– Нет, я серьезно! – Тетя Маша повела Регину на кухню. – Я всегда говорила, что ты похожа на Вирджинию Вульф. Но твоя мать так не считала. Вообще не видела сходства.
– Обычно люди говорят, что я похожа на Джулию Робертс.
– Что, из “Красотки”? Нет! Вирджиния Вульф! Точно, Вирджиния Вульф.
На кухне уже был накрыто к чаю. Тетя Маша никогда не увлекалась изысканными трапезами. На столе стоял алюминиевый чайник в жирных пятнах, лежала буханка хлеба, немного масла в чайной чашке с отбитыми краями, нарезанный сыр на блюдце и литровая банка соленых огурцов. На одном из стареньких табуретов сидела маленькая девочка. Она тихонько сползла на пол и прошмыгнула мимо них из кухни.
О, нет! – подумала Регина.
– Это Настя. Из детдома, – сказала тетя Маша.
Регина кивнула.
Тетя Маша достала из шкафчика две рюмки и бутылку водки из холодильника.
– Выпьем за Ольгу, – произнесла она, наполняя рюмки.
Они сделали по глотку и закусили огурцом.
Еще одна идиотская традиция, подумала Регина. Есть и пить в память об умерших. Есть в этом что-то гадкое. Как будто дразнишь покойника. Эй, ты уже помер и на том свете, но жизнь-то продолжается, и погляди-ка, как мы тут отлично закусываем.
– Как было на кладбище? – спросила Маша.
– Хорошо, – ответила Регина. Бессмысленный ответ на бессмысленный вопрос.
– Я часто навещаю могилу, ухаживаю за ней.
Маша взяла кусок хлеба, намазала маслом, положила кусок сыра и протянула Регине.
– Ну, расскажи, как ты живешь, – поинтересовалась она, когда Регина откусила бутерброд. – Ты довольна? Он хороший человек?
Регина улыбнулась, отметив про себя слово “довольна”. Тетя Маша не верила в счастье в браке, только в удовлетворенность. Регина была благодарна за такой подход. Она и вправду была довольна.
– Да. Он замечательный.
– Его же не смущает, что ты русская?
– Нет, совершенно нет.
– Ты думаешь, он тебя понимает?
Регина кивнула. Тетя Маша всегда говорила без обиняков, но Регина не ожидала такого шквала личных вопросов столь прицельной меткости. Было ощущение, что она заготовила их заранее и теперь читает с листа.
– Ты писала, у него есть дочь?
– Взрослая дочь от первого брака. Он ее очень любит.
– Прекрасно! Значит, он не против, что ты не можешь?
– Нет, не против, – ответила Регина и поспешила сменить тему. – Очень вкусные грибы. Ты сама солила?
– Настя помогала. Почти все она собрала и чистить мне помогала. Настя, иди сюда!
Регина обернулась и увидела, что девочка тихонько смотрит на них, прячась за большим шкафом в коридоре. Поймав Регинин взгляд, она стремглав бросилась прочь. Неуклюжая, несимпатичная, в платье, которое явно мало. Больше Регине ничего рассмотреть не удалось.
– Как Сергей? Вы видитесь? – спросила тетя Маша. Она никогда не разменивалась на светские беседы. Сразу переходила к темам, которые ее волновали, пусть даже и очень неловким.
Регина поведала о семейных проблемах Сергея. Тетя Маша как будто удивилась.
– Мне всегда казалось, эта пробивная девица – идеальная пара для него, – заметила она.
– А я нет?
– Ты нет. И он для тебя тоже. Я и Ольге всегда говорила, но она не слушала. Она никогда меня не слушала.
Ох, только вот маму оставь в покое, подумала Регина, но все же спросила:
– Почему ты считаешь, что Сергей мне не пара?
– Он слишком слабый и большой мечтатель. А тебе нужен настоящий мужчина.
Вадик? – подумалось Регине, но она тут же устыдилась. Почему Вадик, если у нее есть Боб? Боб – как раз настоящий мужчина, что бы это ни значило. Правильный мужчина. А Вадик какой угодно, только не правильный.
– Ваша пара была Ольгиных рук делом. Помню, как она мне позвонила вся такая оживленная и сказала, что ее новый ученик просто идеально тебе подходит. Она, вообще говоря, крепко рулила твоей жизнью.
– Совсем нет, – ответила Регина, накладывая себе еще грибов.
– О да, еще как. До самой смерти. Готова поспорить, что в каком-то смысле и сейчас продолжает. Я читала твою статью о переводе в прошлогоднем номере “Иностранной литературы”. Ты могла написать о своей замечательной карьере, но предпочла заново переворошить старые Ольгины работы.
– В этом и была задача; меня попросили написать о матери.
– Хорошо, – сказала тетя Маша. – А как твоя работа? Есть что-то интересненькое?
Регина начинала злиться, но у нее не хватало духу сказать пожилой женщине: “Прекрати ко мне приставать. Просто прекрати!”
Тетя Маша допила рюмку и снова наполнила. Немного подлила Регине. Она раскраснелась и выглядела теперь моложе и задорнее, больше похожей на прежнюю тетю Машу.
– Ты помнишь свои упражнения для спины? – спросила она. – Тебя заставляли делать уроки со шваброй, зажатой сзади между локтями, чтобы не сутулилась. Я приехала в гости и видела, как ты морщилась от боли, пытаясь наклониться вперед, чтобы лучше видеть учебник.
У тети Маши справа, из потного подбородка, торчали несколько волосков. Регине они были особенно отвратительны.
– У меня был сколиоз! Очень важно делать эти упражнения.
– Не было у тебя сколиоза. Просто-напросто плохая осанка. Совершенно обычная осанка для всякого, кто проводит время не на спортплощадке, а на диване с книжкой. У твоего отца была такая же. Как он, кстати?
Обрадовавшись перемене темы, Регина рассказала все, что знала о канадской жизни отца. Тетя Маша требовала больше подробностей, и Регина поняла, что столько не знает.
– Как часто вы разговариваете?
– Он звонит раз в месяц, – ответила Регина, но не стала добавлять, что редко отвечает на его звонки.
– Бедняга, – сказала тетя Маша и осушила рюмку.
Регина к своей не прикоснулась.
Этот бедолага бросил жену и ребенка! И тетя Маша это знала. В то время она была самой близкой маминой подругой. Она была ее ближайшей подругой еще с института. С чего вдруг эти отвратительные нападки?
– Он был исключительно талантливым писателем, твой отец.
– Ага, большой писатель, у которого не вышло ни одной книги.
– А ты знаешь, почему так?
Регина догадалась, к чему она ведет. Нехорошая Ольга помешала.
– Ольга страшно ревновала к его таланту.
Ну да, подумала Регина. Жаль, она никак не наберется смелости просто встать и уйти. Но Регина поймала себя на том, что продолжает сидеть не только из вежливости. У нее было извращенное желание выслушать этот бред до конца. Посмотреть, как далеко способна зайти тетя Маша.
– Потому что Ольга, хоть и была блестящей переводчицей, совершенно не имела творческой жилки. Она не могла смириться с успехами Григория. Как только он получал хвалебные отзывы на свои ранние публикации, она изничтожала его своей критикой “из лучших побуждений”. Это всегда подавалось так, что она должна быть честной из любви к нему, потому что она единственная, кому по-настоящему не все равно.
– Знаешь, если он и вправду был так талантлив, немножко честности от жены не разрушило бы его карьеру.
– Он не был сильным мужчиной. Не был. Ты только посмотри на себя. Вечно в тени матери. Тебя попросили написать статью, и что за тему ты выбрала? Дражайшая мамочка!
Регина почувствовала какое-то шевеление у себя за спиной. В кухню вошла Настя и встала у холодильника. У воротничка голубого шерстяного платья темнели какие-то пятна (от шоколада?).
– Заходи, Настя, садись, – пригласила тетя Маша, и на этот раз Настя подошла поближе и залезла на маленький стул напротив Регины. Тетя Маша дала ей бутерброд с сыром, Настя откусила и принялась жевать.
Она была на удивление домашним ребенком, с нездоровой бледной кожей, большим носом и светлыми волосами.
– Сколько ей? – спросила Регина.
– Чего ты меня спрашиваешь? Ее спроси.
Регина терпеть не могла разговаривать с детьми. Со взрослыми у нее тоже получалось так себе, но от общения с детьми прошибал пот. Она никогда не находила правильного тона. Изо всех сил старалась держаться середины, но выходило либо нарочито бодро, либо слишком зло.
– Тебе сколько лет, Настя? – просила она. Слишком зло.
Настя не ответила. Только неотрывно глядела на Регину, энергично работая челюстями.
– Она знает, что нельзя разговаривать во время еды.
Настя звучно проглотила хлеб и сообщила, что ей пять.
– Ей пять, но считает она до ста, – объявила тетя Маша.
– Я забываю девятнадцать и сорок семь, – сказала Настя и откусила бутерброд.
Было в ней что-то, отчего Регине сделалось не по себе. Отличная парочка, тетя Маша с Настей – баба Яга и ее жутковатая маленькая помощница. Регина собиралась провести с тетей Машей весь следующий день до вечернего самолета, но теперь стало ясно, что ей этого не вынести. Она переночует, а утром поедет в центр и будет весь день бродить по городу.
Они убрали со стола, тетя Маша постелила Регине на диване в большой гостиной и забрала Настю в свою комнату. Было десять, то есть два часа дня в Нью-Йорке.
– Ты не против, если я посмотрю телевизор? – спросила Регина.
– Он не работает. Сломался несколько месяцев назад, и я решила не чинить. Хочешь почитать? Идем, выберешь книжку.
– У меня есть книжка, – сказала Регина и устроилась на диване с айпадом.
Перед поездкой она скачала себе разных книг, но с чтением вышло не лучше, чем с бумажными дома. Даже хуже. Значок внизу, который показывал динамику, ни разу не перевалил через один процент. С такими цифрами было сложно притворяться, что читаешь, а не просто пялишься на предложения. Регина легла на шершавые простыни, положив перед собой выключенный айпад, и стала прислушиваться к звукам, доносившимся из соседней комнаты. Они обе сходили почистить зубы, потом пописали и спустили воду. Потом приглушенный голос тети Маши, читающей Насте вслух, и Настино хихиканье. Было трудно представить, как выглядит Настя, когда хихикает. Потом стало тихо. Регина включила айпад, но по-прежнему не могла сконцентрироваться. Безуспешно попыталась поймать вай-фай. Ей просто необходимо было что-то посмотреть. Непонятно, почему она не скачала себе фильмов в дорогу. Регина слезла с дивана и встала перед книжными полками, надеясь найти что-нибудь попроще и поразвлекательнее. И увидела на стене свою фотографию в рамочке. Ей там было лет четырнадцать. Стеснительная, неулыбчивая. Как раз в этом возрасте она делала те упражнения для спины. Каждый день больше года. Она отлично помнила себя за уроками с этой шваброй между локтями. Острую боль под лопатками. Как кусала губы, заставляя себя не замечать боль и переключаться на задания. Ей и в голову не приходило сомневаться в целесообразности этой ежедневной пытки. Другие дети носили пластинки на зубы. Зубы у нее были идеальные, а позвоночник неидеальный – она носила швабру. А этот бред про отца? Неужели он и правда был талантлив? Она ни разу не удосужилась прочесть хоть один его рассказ и решить самой.
Проехал поезд. Казалось, дребезжит вся квартира. Это было невыносимо.
Она услышала тихий стук. В дверях стояла тетя Маша в длинной белой ночнушке. В темноте она походила на призрака.
– Региночка, – позвала она дрожащим голосом. – Ты спишь?
– Нет.
Тетя Маша подошла и присела на край дивана.
– Региночка, прости меня, пожалуйста, – сказала она и заплакала.
Регина, страшно перепуганная, села рядом.
– Не надо, тетя Маша, не надо, – говорила она, гладя ее по костлявому плечу.
– Региночка, я такая дура. Зачем я тебе все это наговорила про Ольгу? Просто мне столько всего нужно было тебе рассказать. И я все эти годы все прокручивала, репетировала. А теперь ты приехала, но у нас так мало времени, что пришлось выбирать из всего-всего только самое важное. Я запаниковала, и получилось ужасно и бесчувственно. Я обидела тебя. Пожалуйста, пожалуйста, прости меня!
Регина кивнула.
– Ты же знаешь, как я любила Ольгу. Ведь знаешь же!
– Знаю.
– Правда? – переспросила тетя Маша. – Ты не обманываешь?
– Ну конечно, знаю. Она тебя тоже любила.
– Да. Любила. Но она бы никогда этого не признала. Даже перед смертью. Ольга Жилинская – всегда тверда как камень.
Тетя Маша снова разрыдалась и вышла из комнаты.
Регина отправилась в ванную и обнаружила на полке тазепам. Выпила таблетку и снова легла. Минут через пять ее вырубило.
Ее разбудило тихое шуршание. Регина открыла глаза и увидела, что за столом сидит Настя с большой детской книжкой, а из окон льется солнечный свет. И не разберешь, читает она или просто разглядывает картинки.
– Доброе утро, – сказала Регина.
Голова была нестерпимо тяжелая, как будто сверху кто-то положил здоровенный мешок картошки. Тазепам – страшная штука.
– Доброе утро, – ответила Настя и перевернула страницу.
– Что ты читаешь?
– “Буратино”.
– Интересно?
– Я еще не умею читать, – сказала Настя. – Я смотрю картинки. Тут мальчик с длинным носом, который похож на Пиноккио из фильма.
Регина хотела было объяснить, что Буратино и есть русская версия Пиноккио, бесстыже украденная Алексеем Толстым, но передумала.
– Мне тоже нравился “Буратино”. Это вообще была первая книжка, которую я прочитала сама.
Настю это не впечатлило. Регина не знала, что лучше, оставить ребенка в покое или продолжить разговор.
– Давай ее сюда, я тебе почитаю, – предложила Регина.
Настя осторожно слезла со стула, подошла к дивану и села в уголке. Регина взяла книжку и открыла на первой странице. В глаза бросилась надпись черными чернилами: “Региночке в день, когда она перестала быть Маленьким Щеночком и пошла в школу”. Это была ее книжка! Книжка, которую ей подарила мама.
– О господи! – вырвалось у Регины.
– Тсс! – шикнула Настя.
Маленьким Щеночком ее называли дома в детстве, до самой школы.
– Это моя книжка! Мама подарила мне ее, когда мне было, как тебе сейчас, – прошептала Регина.
– Мне Маша подарила эту книжку, – сказала Настя и заплакала.
Регина выпустила из рук книгу, но было поздно.
– Конечно, теперь она твоя. Конечно! Просто раньше она была моей. Но это много лет назад. Сотни лет назад.
Настя забрала книжку и скрылась в спальне. Последовала долгая тишина, потом тихие голоса, а потом в дверях появилась растрепанная с опухшим лицом Маша.
– Ругаться с ребенком из-за книжки? Регина, ты что в самом деле?
Регина сгорала со стыда.
– Мы друг друга не поняли.
Но Маша улыбнулась и сказала, что просто пошутила.
– Я готовлю манную кашу на завтрак. Ты любишь манку?
Регина сказала, что любит.
За завтраком почти не разговаривали. Маша выглядела усталой, Настя все еще дулась, а Регина все подкладывала и подкладывала вишневого варенья в безвкусную кашу.
Она уже собиралась сказать, что ей пора, как тетя Маша попросила посидеть с Настей часок, пока она сходит к врачу. На секунду у Регины мелькнула безумная мысль, что это все подстроено, что Маша просто исчезнет, и Регине придется всю жизнь заботиться о девочке. Но это же дичь, да? И к тому же тетя Маша больше ни разу не заводила разговоров об усыновлении. Наверное, приняла-таки доводы Регины.
– У меня под кроватью чемодан с кое-какими вещами Ольги, – сказала тетя Маша перед уходом. – Посмотри, может, захочешь что-нибудь взять себе.
Комната тети Маши была вытянутой и узкой, с маленьким застекленным балконом, заваленным старыми коробками, тюками и пыльными банками. Мебель расставлена вдоль двух стен. Книжные шкафы справа, Машин шаткий письменный стол, узкая железная кровать и маленький диванчик, на котором, очевидно, спала Настя, – слева. В углу у двери стоял детский столик со стулом, игрушечное пианино, маленький самодельный кукольный домик, на стене несколько низко подвешенных книжных полок. Почти все книги на них когда-то принадлежали Регине, но у нее хватило ума ничего не говорить, особенно при Насте, демонстративно устроившейся внизу. Она явно была готова отстаивать свое имущество. Регина заметила, что она сдвинула свой столик так, чтобы он перекрывал ее угол.
– Настя, – позвала Регина, но девочка отвернулась.
Вот и славно, подумала Регина.
Она вытащила из-под кровати большой кожаный чемодан. Открыла, и в нос ударил такой крепкий запах нафталина, что у нее разболелась голова.
– Пахнет крысами, – сказала Настя.
Сверху лежала старая меховая шапка матери. Выцветшая, но все еще пушистая. Регина прижала ее к лицу, стараясь забыть про запах.
Она была очень мягкой, до боли мягкой.
Регина зарылась лицом в мех и застонала. “Мама”.
– Это шапка твоей мамы? – спросила Настя. Она уже стояла рядом.
– Да, это была мамина шапка. Мама умерла.
Настя наморщила лоб и пристально уставилась на Регину.
Не надо было говорить этого ребенку? Ну конечно, не надо было! Наверное, Настя даже не понимала, что означает “умерла”. Откуда ей знать? Оказалось, понимала.
– Знаю, – произнесла Настя. – Маша мне рассказала. Она в могиле. Моя мама тоже в могиле.
Регина протянула Насте шапку, надетую на руку.
– Хочешь ее погладить? Она мягкая, как котенок.
Настя наклонилась и коснулась меха кончиками пальцев.
– Нет, как кролик, – сказала она. – У нас был кролик, где мы жили раньше. Он заболел и умер.
– Хочешь посмотреть, что там еще есть? – спросила Регина, показывая на чемодан.
Настя кивнула и пристроилась на коленках рядом с Региной.
– Что это? – спросила она, показывая на жестяную банку между свитерами.
– Давай поглядим, – предложила Регина.
Настя достала банку и потянула крышку. Та не поддавалась. Это была старая сине-белая жестяная банка с золотой надписью “Икра белуги”. Внутри что-то гремело.
– Пиратские монеты! – сказала Настя.
У Регины тоже не получилось открыть. Она взяла на кухне нож и просунула под крышку. Крышка соскочила и покатилась по полу.
– Ах! – воскликнула Настя, словно нашла сокровище много лучше бриллиантов или золотых монет. – Пуговицы!!!
Настя забрала у Регины банку, поставила на пол и очень прямо села по-турецки. Ее жидкие жирные волосы были заплетены в косичку, такую коротенькую, что она стояла торчком. Шея была длинной, худой и не слишком чистой, с впадинкой посередине, отчего казалась совсем хрупкой.
Интересно, мама тоже видела меня вот такой, когда я сидела и играла с этими самыми пуговицами? – подумала Регина. Она села рядом с Настей и погладила ее по худеньким плечам.
Эту картину и застала тетя Маша, вернувшись от врача. Как они сидят на полу и играют с пуговицами. Разве могло быть что-то отраднее?
– Пойдемте гулять, девочки, – позвала она.
Регина посмотрела на часы.
– Двадцать минут, и потом мне надо ехать.
– Как пожелаешь, – сказала тетя Маша.
Процесс одевания у Насти был отработан до мелочей. Она села на пол, натянула ботинки, встала и для верности потопала ногами. Потом надела вязаную шапку, завязала аккуратным бантиком ровно под подбородком. Затем наступил черед пальто, и здесь тоже была своя система. Она натянула рукава свитера, сжала кончики в кулаках и только потом продела руки в пальто.
– Молодец, Настя, молодец, – похвалила тетя Маша. – Что хорошего, когда рукава собираются в складки.
Через несколько секунд Настя в полной готовности стояла у двери, держа ведерко, слегка потрепанную Барби и разные игрушки для песочницы.
При свете дня здешние места выглядели еще хуже. Подход к подъезду наполовину перегораживала переполненная помойка, и три бродячих пса рылись в мусоре без особой надежды в глазах. Одна из собак зарычала. Настя больно вцепилась Регине в бок.
– Регина, возьми ее за руку! – скомандовала тетя Маша.
Регину поразило, до чего легкой оказалась Настина рука. Теплые невесомые пальцы, такие тонкие, что было боязно случайно сжать их слишком сильно. Она поняла вдруг, что никогда никого не водила за руку. Невероятно, какой ювелирной точности требовало это простейшее действие. Направлять надо было едва уловимым нажатием пальцев, и ты целиком был в ответе за человека, которого вел.
Они перешли дорогу и догуляли до запущенной детской площадки с парой заржавелых качелей, сломанными качелями-доской, песочницей и странным сооружением, больше походившим на огромную вращающуюся птичью клетку. В ней сидели двое малышей, а мальчик постарше с жутким скрежетом подталкивал штуковину против часовой стрелки. Настя отпустила Регинину руку и бросилась к песочнице.
Тетя Маша села на скамейку, Регина устроилась рядом. Было удивительно все еще ощущать в ладони тепло Настиных пальцев. Подбежал один из бродячих псов, и тетя Маша достала из сумки кусок хлеба с сыром и скормила ему. Потом погладила благодарную морду, и пес свернулся калачиком у ее ног.
– Тебе точно надо улетать прямо сегодня? – спросила тетя Маша.
– Да, у меня билет.
– Я так надеялась, что ты проведешь с нами побольше времени.
– Да, но мне нужно домой.
Тетя Маша достала из кармана платок, высморкалась и убрала его обратно.
– Что ж, тогда поговорим сейчас, – заявила она. Голос не предвещал ничего хорошего, и Регине это совсем не понравилось.
Тетя Маша повернулась к ней и взяла за руку.
– Регина, я хочу, чтобы ты усыновила Настю.
Да, всю дорогу Регина ждала чего-то подобного. Но поскольку до отъезда оставалось всего-ничего, она глупейше позволила себе расслабиться. Позволила себе думать, что опасность миновала и тетя Маша уже не вернется к этой теме.
Регина была ошарашена и отреагировала, как всегда, когда бывала ошарашена. Она расхохоталась. Прямо там, на этой дурацкой занюханной площадке она тряслась от идиотского захлебывающегося неудержимого хохота.
Не обращая внимания на смех, тетя Маша прямиком перешла к Настиной истории.
– Ее в наш детдом отправили где-то год назад. Мать погибла в автокатастрофе. Отца нет. Родственников тоже. По-видимому, и мать была сиротой. Молодая женщина. Ей было всего двадцать два. Настя поступила в очень плохом состоянии. Все время рыдала. Отказывалась есть, разговаривать. Потом начались ссоры с другими ребятами. Настя с ними не ладила. Учителя жаловались, что она кусает детей. Ее прозвали Бешеной собакой.
Тут снова последовал неприличный взрыв хохота, но тетя Маша и его пропустила мимо ушей.
– Пошли разговоры о том, чтобы перевести ее в интернат для умственно отсталых детей. Можешь себе представить, что там с ними творится. Но я-то знала, что Настя – совершенно нормальный ребенок, и притом умненький. Я это по глазам видела.
Регина по-прежнему не улавливала, какое это все имеет к ней отношение. Она кивала, иногда покачивала головой, как будто слушала радиопередачу.
– Смотри, я копаю могилу для Барби, – выкрикнула Настя из своей песочницы.
– Молодец! – прокричала в ответ тетя Маша. – Вырой побольше.
– И тогда я стала заниматься с ней отдельно, – продолжила она. – Пыталась утешить ее, играла, читала вслух, и она начала как-то реагировать. Ей стало лучше. Но потом всякий раз, как моя смена заканчивалась, она принималась плакать, и тогда я просто забирала ее с собой. Директор была не против. Татьяна Ивановна, ты могла ее видеть на похоронах твоей мамы. Хорошая женщина. Не очень умная, даже совсем, но сердечная. Так что я брала Настю домой, а потом оставляла на все каникулы, и постепенно она неофициально просто стала у меня жить.
– Звучит, как идеальное решение для вас обеих, – сказала Регина.
– Нет, Регина, – возразила тетя Маша, и голос у нее сделался глухим и мрачным. – Это не идеальное решение. Мне не дадут ее официально удочерить, потому что я слишком стара, и вся эта ситуация держится на добром отношении Татьяны Ивановны. А если она уйдет? Что если у меня заберут Настю? Что если я завтра умру? Посмотри, что произошло с Ольгой, а она всю жизнь была здоровой как лошадь! А у меня давление, диабет, проблемы с почками. Регина, ты должна взять ее!
Тетя Маша взяла Регинину руку и так сжала ее, что Регина вскрикнула от боли, потому что обручальное кольцо впилось ей в мизинец.
Нет, хотелось прокричать ей. Нет! Нет! Нет!
С невероятным усилием она ответила нормальным тоном.
– Нет, Маша, я не могу этого сделать.
– Да почему нет, черт побери?
Тетя Маша опять не на шутку завелась и раскраснелась. В ней появилось что-то безумное. Регина вспомнила, какие жесткие стычки иногда случались между ней и матерью. Однажды тетя Маша даже залепила матери пощечину. Казалось, сейчас она была готова заехать и Регине.
– Ты молодая, здоровая, счастливо замужем. Муж твой, похоже, добрый, ответственный человек. У вас куча денег. Ну почему тебе не сделать хоть раз что-то неэгоистичное и не спасти маленькую девочку?
Теперь уже Регине хотелось врезать тете Маше.
– Я не могу, – ответила она. – Просто не могу.
Регина хотела сказать, что Боб не согласится. Но это было неправдой. На самом деле, она была почти уверена, что Боб одобрил бы эту идею. Проблема была в ней и только в ней, и тетя Маша знала это. И тут пришла спасительная мысль.
– Хорошо, а как быть с законом Димы Яковлева? Мы – американцы, значит, мы не можем усыновить ребенка из России.
Закон был назван по имени мальчика, который погиб, забытый в машине американскими приемными родителями. Путинское правительство приняло в 2012 году закон, запрещающий американским гражданам усыновлять детей из России. Мерзкий, лицемерный закон. Он предполагал наказать американцев, но на самом деле отнимал у российских сирот надежду на нормальное будущее. Услышав о нем впервые, Регина пришла в ярость. Теперь она испытала чуть ли не благодарность.
– Я уже подумала про этот закон, – ответила тетя Маша. – Есть способ его обойти. У тебя же еще нет американского гражданства?
– У меня грин-карта.
– Да, но у тебя по-прежнему есть российский паспорт?
– Есть, – неохотно признала Регина.
– Ну вот! Не могут же они отказать российской гражданке! Особенно тебе, раз ты можешь дать большую взятку. Я даже знаю кому. И никто не будет знать, что ты заберешь ребенка в Америку.
Регина взглянула на Настю, которая сидела на корточках в песочнице и сосредоточенно строила горку. Она попыталась представить Настю в их лофте в Трайбеке. Им пришлось бы переделать гостевую комнату в детскую. Купить мебель, одежду, игрушки. Ей пришлось бы научиться заботиться о ребенке. На эту тему есть специальные книги. Есть люди, которые могут помочь. Боб знает, как заботиться о ребенке. Вика с Сергеем знают. Настя отправится в школу. Сходит к врачам. Наверняка она глубоко травмирована – взять хоть эту могилу в песочнице, – но на это есть детские психологи. Все эти мелкие практические вопросы были решаемы. Но оставалось кое-что, делавшее всю эту историю неосуществимой.
Регина могла представить, что заботится о Насте, и даже довольно неплохо, но она совершенно не могла представить, что любит ее. Родительская любовь была для нее самым безумным, самым непостижимым из человеческих чувств. Ты должен любить кого-то слепо, безоговорочно, невзирая ни на что. Вот, к примеру, Вика с Сергеем – они будто соревнуются за звание худшего родителя (оба безалаберные, слишком снисходительные, вспыльчивые, зацикленные на себе), и все же оба души не чают в сыне. Или мать с этой шваброй за спиной, безумными попытками контролировать ее личную жизнь, отчаянной битвой за то, чтобы удержать Регину подле себя. Пусть даже полная ошибок и заблуждений, но это настоящая любовь.
– Не думаю, что я способна любить ребенка, – сказала Регина. – Я это давно про себя знаю. Во мне нет этого ресурса. А ребенок заслуживает полной бескомпромиссной любви.
Тети Машино лицо смягчилось. Она погладила Регину по руке, точно как до этого гладила бродячую собаку.
– А ты посмотри на это с другой стороны, Регина. Предположим, ты забираешь Настю и не любишь ее, как любила бы мать. Ты все равно заботишься о ней, просто не так уж любишь. Она будет в порядке, даже если чуть недолюбленная. А теперь сравни такую жизнь с судьбой человека, приговоренного провести годы в российском государственном детдоме.
Тут, как нарочно, Настя улыбнулась и помахала им совочком.
– Послушай, – сказала тетя Маша как могла мягко. – Тебе не надо решать прямо сейчас. Подумай об этом, поговори с мужем. Проведи с Настей какое-то время, попробуй, присмотрись. Мы ей ничего не скажем, пока ты не решишь.
Регина онемела от ужаса. Она почувствовала себя в отлично подстроенной западне. В ужасной, липкой, удушающей западне. Если она откажется, до конца дней будет жить со страшным чувством вины. Не совершив ничего дурного, она все равно будет нести это бремя вины. А если согласится… Но она не может согласиться! Не может! А поскольку единственный импульс человека, попавшего в западню, попытаться бежать, Регина так и сделала.
– Я не могу! Ты не можешь так со мной поступать. Это нечестно! – крикнула она и так резко вскочила со скамейки, что собака подпрыгнула от страха.
– Маша, что случилось? – спросила напуганная Настя из своей песочницы.
– Пойдем, – сказала тетя Маша. – Регине надо в аэропорт.
Они вернулись в квартиру. На этот раз за руку Настю вела тетя Маша. Регина быстро покидала в сумку вещи и подхватила мамин чемодан.
– До свидания, – сказала Настя. – Приходи еще.
Регина наклонилась поцеловать ее в макушку, и Настина косичка коснулась ее щеки.
– До свидания, Настя, – сказала она. – До свидания, тетя Маша.
Тетя Маша молча кивнула.
– Подожди, – вспомнила Настя. – Пуговицы забыла.
– Оставь их себе. Я хочу, чтобы они были у тебя.
Настя улыбнулась счастливой, но немного смущенной улыбкой, как будто ее незаслуженно одарили сокровищем.
Сорок минут ушло на поиски такси, и, сев наконец в машину, Регина попросила ехать прямо в Шереметьево. Она решила оставшиеся часы провести в аэропорту. У нее больше не было ни малейшего желания гулять по городу. Регина опустилась в блестящее кожаное кресло бизнес-лаунжа, уставясь в телевизор, но толком не вникая в происходящее на экране. Позвонила Бобу, и когда он ответил, от его голоса, такого родного и доброго, у нее перехватило дыхание, и она не сразу смогла заговорить.
– Детка, что такое? Что случилось? Детка, ты в порядке? – все спрашивал он.
Ей понадобилось несколько минут, чтобы взять себя в руки и найти нужные слова.
– Все хорошо, – наконец выговорила она. – Просто я очень хочу домой.