В своем родительстве я придерживаюсь некоторых принципов: уважаю личность ребенка, признаю его права на собственные вещи и мнение, но все это порой на практике дается очень трудно. Когда я гуляла с Эриком на площадке в его младенчестве, я учила его просить вещи у других детей и уважать их выбор, если они не разрешат взять их лопатку. Но столкнулась с тем, что на этой же площадке существуют родители, которые ничего не слышали о том, что уверенность ребенка в себе воспитывается с уважения, – у них есть свое представление о том, как надо воспитывать своего ребенка. И оно полностью противоположно тому, что я сейчас описала.

Да, я понимаю, о чем ты. Тема «других родителей» для меня тоже долго была острой. Сейчас я легче принимаю таких, отличных от моего идеала, родителей. Просто потому, что знаю и себя с разных сторон, и отнюдь не идеальных. Но и сейчас я испытываю гнев или растерянность и грусть, когда родители совершают какие-то неприемлемые для меня действия со своими детьми.

«Отдай ему эту вещь, что ты жадный такой». Вешать ярлыки и все остальное, что, мне кажется, совершенно неприемлемо. И как быть с такими людьми?

Все мы в одном мире, и очевидно, что мир этот разнообразен. Я не чувствую в себе великого миссионера, который «вылечит» других родителей и приведет их к «свету и истине». Но я могу что-то делать в рамках своей семьи, в профессии, могу писать о чем-то, делиться своими знаниями и опытом. Может, кому-то это поможет, и он станет по-другому относиться к детям, а может, нет.

Сейчас предлагаю «таких людей» оставить в покое и подумать о том, как нам обустроиться в этом неидеальном мире, где ребенку приходится сталкиваться с разными людьми и разными посланиями, в том числе неприемлемыми с точки зрения наших ценностей.

И важно, во-первых, решить, как быть со своим ребенком. Что ему говорить, как на него влиять. Как с ним взаимодействовать в этой ситуации, когда от мира он получает что-то, что нам или ему не нравится. А второе – как нам взаимодействовать с миром. Все равно, пока дети маленькие, большая функция защиты на нас лежит. Но чем дальше, тем больше мы детей отпускаем в этот «опасный мир» в самостоятельное плавание, и они как-то должны справляться со своей тревогой по этому поводу.

Про ребенка и то, как быть, когда он сталкивается с «не тем». Это, конечно, может пугать нас, родителей. Мне, например, от тревожности, бывало, вообще не хотелось водить его ни в садик, ни на площадку. Но «сидеть в домике» – это вообще не имеет отношения к жизни, к детям, и к мальчикам тем более.

Оградить от жизни мы не можем, но можем про жизнь разговаривать.

Про себя я тебе могу сказать: я с Пашей обсуждаю разные вещи, которые меня волнуют. И я понимаю, обсуждая с ним, что меня какие-то «тревожные» ситуации волнуют гораздо больше, чем его.

Конечно, у меня другой опыт, чем у Паши, и я по-другому все воспринимаю. Меня родители не особо защищали, скорее они были на стороне «других людей», чем на моей. То есть я нормальный ребенок нашего поколения, застыженный, воспитанный на родительских мыслях о том, «что люди скажут». Вот эта вся советская и не только советская история. Все ориентировано «на людей», «для людей», не на себя. Главное, чтобы все было чинно, благородно, хорошая девочка улыбалась, «здрасьте», «спасибо». Но мы уже не такие родители, какими были наши. И дети наши другие. Я вижу, что Паша «то, что люди скажут» воспринимает гораздо проще, чем я.

Ты сказала, что в первую очередь обсуждаешь с Пашей, что тебя волнует. Приведи пример.

Когда Паше было 5 лет, он одно время предпочитал в садике играть один. С одной стороны, у меня это вызывало восхищение, потому что я очень долго не могла быть одна. Было ощущение, что вокруг обязательно должны быть люди, я должна быть с людьми, иначе я ощущаю себя брошенной. А он мог быть сам по себе. И это такое качество, которого мне лично не хватало, я завидовала Паше в этом. С другой стороны, я думала, что тут что-то не так, почему он не играет с другими детьми, и это меня беспокоило.

И я начинала расспрашивать его: «Пашуль, а почему ты играешь один?»

Он говорит: «Мама, мне не нравятся их правила».

Я говорю: «А свои ты предлагаешь?»

«Я предлагаю, но они меня не слушаются».

И момент, за которым можно последить: насколько ребенок умеет свое мнение размещать. Но по неподходящим ему правилам он не играет и предпочитает в какие-то моменты быть один. И это уже отличается от моего опыта.

Я продолжаю: «Слушай, а они к тебе не придираются, не говорят, а чего ты?» – «Говорят». – «А ты что?» – «А я говорю, что не хочу так играть». И не играет, находит себе отдельное занятие.

То есть тебя это беспокоит больше, чем его?

Вот именно. Разговаривая, я понимаю, что это про меня история, а не про него. Это моя тревога про то, как же он один, как к нему относятся ребята и как же он такой – не как все. И я могу пойти с этой тревогой к своему психотерапевту и пожаловаться: «Ой, мой мальчик такой особенный, а вдруг его обидят? Страшно-то как!» И конечно, окажется, что это вообще не про «моего мальчика», а про мой страх быть «не такой», мой страх, что я кому-то не понравлюсь, и в конечном счете про мой страх быть самой собой.

Еще пример: про жадность мы с ним примерно в это же время говорили. Потому что он говорил в садике: «А я книжку не дам…»

– Слушай, ну а ты, может быть, ребятам бы вслух почитал (Паша был уже бегло читающий), – начинаю я проталкивать свои социализирующие идеи.

– Я не хочу, я не люблю вслух читать.

– Понятно. А что на это говорят? (Опять волнующий меня вопрос, впитанный с молоком матери.)

– Иногда говорят, что жадный.

– Ну и что?

– Ну, я ж не жадный.

– А кто такой жадный?

– Жадный – это который говорит так: «Я никогда никому ничего ни за что не дам».

– То есть это тот, кто еще грубо говорит?

– Да, жадный резко должен говорить, грубо.

– А ты просто говоришь «не хочу»?

– Да, я просто не хочу, я не жадный.

У человека все в порядке, понимаешь? Он не берет себе этот ярлык «ты жадный», у него другое к себе отношение.

Или как-то Паша приходит, рассказывает:

– Мальчик новый в саду, он обзывается, мне не понравилось.

– Паш, тебе, наверное, было очень обидно?

– Ну да, обидно.

И все, разговор окончен. Но я-то уже в ужасе: «моего ребенка обижают!» Мне надо знать, как обзываются, как обиделся, как не понравилось?

– Пашуль, ну, может, ты расскажешь, как тебе было неприятно, – начинаю я пытать своего ребенка.

– Мам, зачем мне это рассказывать?

– Ну, понимаешь, иногда, бывает, расскажешь и станет легче.

И он на меня смотрит как на идиотку, и я уже чувствую, что все, пора остановиться, но не могу никак. Я все пытаюсь узнать подробности, как именно моего ребенка обидели, я же должна знать про это все!

Конечно, а то это будет травмой на всю жизнь ( смеемся ).

Да, это будет «травмой на всю жизнь». И конечно, приходит момент, и я понимаю, что он здоровый человек, он уже поделился чем хотел и дальше не хочет рассказывать. Но мне требуется иногда время, чтобы выдохнуть и пойти самой все это пережить, а не вешать свои переживания на него.

Ты описываешь очень знакомую и мне ситуацию. Этот страх нанести своему ребенку непоправимую травму порой превращает меня в параноика!

Я понимаю, что я много из-за собственной тревоги своего рода насилия над Пашей совершала. Я замечала это за собой, я очень тревожная мамаша.

Хорошо бы научиться различать, где есть вообще проблема, а где ее нет. Где наша проблема, а где детей. А то получается, что не мы помогаем детям решать их проблемы, а они должны нам помочь справиться с нашей тревогой и страхами.

Я постепенно научилась как-то свою тревогу все больше отделять, чтобы не приставать к Паше и не делать его ответственным за свое спокойствие. Сейчас, спустя больше чем 3 года с тех разговоров, я гораздо меньше навязываю своих идей, больше могу просто интересоваться отношением ребенка, не бегу «спасать» и учить «как надо». Может быть, совсем отделить свою тревогу невозможно, но стоит хотя бы начать замечать, как происходит наше общение с детьми, когда мы в тревоге.

Очень важно разделять свои чувства и ребенка. Это требует внимания к себе в первую очередь. То есть нужно заметить, что со мной, например: «Я тревожусь». И спросить себя: «А что может ужасного произойти?» Иногда это приводит к ответу про наш собственный детский болезненный опыт, от которого мы хотим оградить ребенка.

Я помню, когда Паша захотел устроить на даче вечеринку и позвать детей в возрасте 10 – 12 лет (ему на тот момент было 4 года), я испытала жуткую тревогу: «ему откажут», «над ним посмеются», «его обидят» и т. д. Конечно, это касалось моего опыта общения «со старшими девочками», моих травм. Когда я понимаю, что это мой опыт, мне легче сказать себе, что у моего ребенка может быть совсем другой опыт. А может быть и похожий. Но это будет его опыт, а я смогу быть рядом и разделить с ним переживания.

В общем, наша задача, когда мы узнаем, что ребенок с чем-то «ужасным» столкнулся, отделить и выдержать свою тревогу и другие чувства. И узнать про отношение ребенка и его чувства по поводу произошедшего. Выдержать его чувства. Не навязывая своего отношения, не давая прямых руководств «делай то-то». И уважая право ребенка на молчание, если он не хочет делиться с нами. В принципе, это все дети показывают – где лезть, где не лезть.

Я никак не могу принять тот факт, что я не властелин мира и я не лучше всех все знаю, не лучше всех оцениваю все ситуации и не вижу ее объективно. Признать это невыносимо сложно!

Да, я понимаю тебя очень хорошо. У меня море слез, годы личной психотерапии, чтобы вообще понять, что это все правда, что с ним может быть все, что угодно, и я это не могу контролировать. Его задача расти, отделяться от родителей, получать приключения на свою попу, свой опыт, свои травмы, как-то их проживать.

Я еще заметила, что раньше, оберегая Пашу, пыталась встать все время третьей во всех его отношениях. Между ним и бабушкой, между ним и другими детьми, вообще между ним и миром. То есть я все время пыталась как-то влезть, все разузнать, везде «подложить соломки», что-то сделать «за него».

Как будто он сам не справится.

Это какое-то отсутствие веры. Не потому, что мы такие плохие – мало верим в своих детей, а потому, что у нас самих что-то болит, от чего-то мы пытаемся себя самих защитить. Хотя я знаю, как меня злило, когда мама вставала между мной и всеми, я сама так делала с Пашей. Я сейчас понимаю ее, что это во многом было от тревоги. Это попытка проконтролировать все, что происходит, и эту тревогу уменьшить.

Безусловно, мы, родители, должны быть буфером между ребенком и миром, защищать его. В каждом возрасте это может быть разная защита, но мы всегда на стороне ребенка. Но это не значит, что нужно ото всего беречь, во все лезть и лишать его собственного опыта.

Опять же, про это можно разговаривать, спрашивать у ребенка: а тебе-то как, что я куда-то влезла, защищая тебя? Я могу считать, что я делаю что-то лишнее, а Паше, наоборот, от этого хорошо: мама рядом, мама защитила. Или наоборот: думала, что защитила, а он хотел справиться сам. Лучше спрашивать у ребенка: «Тебе нужна моя помощь? Как я могу тебе помочь?» Если не требуется какое-то экстренное вмешательство, конечно.

А как ты относишься к ситуациям, когда тебе делают замечания про Пашу?

Это второй момент, про который я хотела сказать: как быть с миром. Зависит от степени близости человека, конечно. Бабушки – это одно, а люди на улице – это другое.

Я по-разному отношусь к замечаниям. Раньше это большей частью меня пугало, я терялась, злилась, долго прокручивала потом варианты ответов. Для меня большой был процесс собственного роста – вообще начать что-то отвечать. И сначала, так как было много страха, было и очень много агрессии. Мне очень сложно было ответить что-то адекватно, не убить сразу постороннего человека, который осмелился сделать замечание моему сыну. И от собственной резкости тоже страшно было. Хотелось все-таки ответить что-то приемлемое для себя, но при этом защитить и Пашу, и себя.

Сейчас по-разному бывает, иногда я спокойнее отвечаю, иногда резче, иногда молчу и говорю самому Паше что-то. У меня нет какого-то заготовленного варианта на все такие случаи, чаще всего это же неожиданное какое-то «нападение» и спонтанная ответная реакция.

Ведь люди мимоходом могут влезть и как-то оценить, пристыдить, повоспитывать чужого ребенка. Такое нарушение границ у нас считается нормой. Если в общем говорить, то что тогда делать? Тогда нам, родителям, надо защищать ребенка от нарушения его границ всеми кому не лень. Агрессора отодвигаем, с ребенком общаемся сами.

Например, мы выходили из машины. Я попросила Пашу донести пакет, и Паша уронил его. Проходил мимо мужчина и сказал: «Ну что ж ты за помощник, роняешь все». Я говорю: «Мужчина, идите мимо себе, мы сами разберемся». Мужчина-то с ребенком смелый был, а со мной сразу: «А я что, я ничего». А Паше я сказала: «Паш, спасибо за помощь, уронил, бывает».

А как ты поступаешь, когда это не просто случайная реплика, а конкретно: «А вы знаете, а Паша сегодня в садике…» Что делать?

Мне кажется, в таких ситуациях важно ответить так, чтобы не разрушить отношения (если они важны), но при этом защитить свои ценности. Можно сказать, например: «Вы знаете, у меня на это другое мнение, мы просто так воспитываем ребенка. Я понимаю, что это может быть вам непонятно», или что-то такое.

В садике у Паши был однажды случай. Паша пришел, а у него на руках были такие переводилки, «татушки». Знаешь, есть такие наклейки на тело. Ему было года три, наверное. Он пришел и говорит:

– Мам, а почему татуировки – это плохо или безвкусно?

– А почему?

– Ну, мне Марья Павловна так сказала на музыке. (Это музруководитель.)

– Что она сказала?

– Ну, что типа фу, какая ерунда, какое уродство, как это можно делать…

Я внутри вся вскипела, хотела уже эту Марью Павловну пойти и «замочить». Но ее смерть никому бы счастья не принесла. Я взяла себя в руки, собралась, к ней пошла и сказала: «Вы понимаете, Паша ходит в ваш садик, и я готова принимать ваши правила. Если вам наклейки мешают, вы просто скажите. Это же не прописано нигде, что нельзя в таком виде ходить. Если это вас отвлекает, то да, я буду знать, и на уроки музыки Паша не будет ходить в таком виде».

Без революций, без скандала, без воспитания «воспиталки». Мне кажется, важно уважать чужие правила тоже, раз уж мы пришли в этот садик. Я говорю: «Но вы понимаете, что ребенок в три года не принимает самостоятельные решения, как ему идти в садик. Если он придет в какой-то одежде, с какой-то прической или с „татуировками“ – значит, все это с моего согласия. Если у вас есть претензии, то вы через воспитателя, или, хотите, я вам оставлю мой телефон, напрямую мне говорите. Не надо стыдить ребенка и критиковать его вкус».

Многие воспитатели и учителя не привыкли, что с ними разговаривают по-взрослому. Они привыкли к взрослым относиться как к детям. Вот взять какое-нибудь родительское собрание: родители сидят как запуганные детишки, сами как будто пришли в свой детский садик. И во всем согласны с воспитательницей, какие бы гадости она ни говорила: «Да, мой ребенок урод, и сам я урод», кивают, поддакивают, когда его ребенка ругают. А как же еще, воспитательница же взрослая, а мы малыши, опасно с ней ругаться. А «взрослыми» мы будем дома, когда выместим всю агрессию на своем ребенке.

А если из взрослой позиции с воспитателями, учителями разговаривать, так совсем другой идет тон и другая беседа. Я разговаривала по-взрослому с этой музработницей, и она даже растерялась. «Ну что вы, не переживайте, я Паше сказала, я не буду маму ругать», – говорит она такой текст. Она меня будет ругать – она мне кто? Она привыкла быть старшей и ругаться сверху вниз, а в нашем разговоре нет старших. Она не может поменять свою «роль», ну и ладно. Главное, мне самой сохранять взрослую позицию.

Если мы общаемся из детской зависимой позиции – то очень страшно, когда нас ругают «взрослые». Если мы в подростковой позиции – то все, что говорит «взрослый», мы обязаны раскритиковать, и вообще должны показать, что мы гораздо умнее, а он – идиот. Но все равно очень страшно: «подросток» тоже зависим от «взрослого». А если мы сами – взрослые, со своим видением, своими правилами, которые могут не совпадать с видением и правилами другого взрослого, тогда можно обсуждать, как сделать так, чтобы ваше и наше видение, правила, ценности могли сосуществовать, никого из нас не ущемляя. В общем, взрослые умеют договариваться из равных позиций.

Точно. Когда я воспринимаю в штыки какую-то реакцию воспитательницы, человека с улицы или своих близких друзей относительно стратегии воспитания, я себя чувствую ребенком.

И поэтому тебе страшно очень: они же могут с тобой что-то сделать. А если ты вспомнишь, что ты взрослая, то ты можешь сама оценивать, сама решать, сама выдвигать встречные претензии. Вот просто: «Знаете что, а меня ваши условия не устраивают».

Еще пример из детского сада. Мы опаздываем с Пашей, выходит сотрудница садика и мне без предисловий, без «здрасьте», с таким «наездом» говорит:

– Мы будем закрывать двери в девять часов.

– Да? Нам очень это неудобно.

И это я говорю из взрослой позиции, без страха и стыда. Она мне свои правила, а я говорю: «А они мне не подходят». И уже она в какой-то растерянности, потому что я не сказала: «Да-да-да-да, мы будем спешить» или «Ну пожалуйста, не закрывайте». Я говорю: «Слушайте, и что ж мы будем делать?» (То есть: как же нам договориться?) И потом говорю ей: «А в договоре разве написано, что вы имеете право на это?» Она говорит: «Нет». Совсем уже растерявшаяся. Я говорю: «Ну, тогда вы не можете закрыть». И все. Спокойно, мило улыбаясь.

Тут она переходит на другой тон: она уже мне не «мамка» или «училка», которая может меня отчитать и наказать за опоздания, и вроде она поняла, что я не ее «ребенок». И она говорит: «Вы понимаете, это так мешает, когда опаздывают на занятия». Я говорю: «Да, понимаю. Давайте, мы, если опаздываем на занятия, не будем заходить». Все, договорились, понимаешь? Я услышала ее, она услышала меня. И это равные позиции.

Я прекрасно понимаю, как страшно бывает ответить. Потому что мой «внутренний ребенок» тоже очень пугался, когда ругают, а «внутренний подросток» стремился в ответ сразу так сказать: «Да пошла ты…» Очень мне знакомо это изнутри.

Теперь, когда я «подросла» и помню, что я взрослая, я перестала бояться и «агрессировать» на воспитателей, учителей и других родителей. И перевоспитывать мне их тоже совсем не хочется. У них может быть одно видение моего ребенка, у меня может быть другое. И я об этом говорю.

Родителям важно быть взрослыми, важно учиться защищать интересы ребенка и свои. А если это пока не получается, то хотя бы «не добавлять» ребенку вслед за воспитателями, учителями, бабушками, случайными прохожими критики, замечаний, стыда.

Важно быть на стороне ребенка. Если есть кто-то, кто всегда на твоей стороне, жить в одном мире даже с очень разными и неприятными людьми не так уж и страшно.