Обучение чтению. Гравюра. 1490 г. Орнамент из рукописной книги Книгописец

Идея тиража не могла возникнуть без некоторой типизации книжной продукции в допечатный период. В отличие от относительного единства облика раннесредневековой книги — каролингского, романского (с вторжением резко отличных, как, например, ирландского) — с высокого Средневековья он все более разнообразится национальными и местными особенностями, а также назначением, читательским адресом и т. д. Национальные и местные черты, несмотря на международную обращаемость списков (кроме латинской, были еще языковые общности — германских языков, французского — в основном среди господствующих классов Англии, Бургундии, в государствах крестоносцев и др.), с этого периода отчасти культивируются, особенно в письме, что отражало общий процесс (см. гл. I). С распространением с XII в. на Западе готического письма (характеризуется угловатостью, сжатостью, в классической готике — вытянутостью кверху) и в XIV в. полуготического (более скругленного), допускавших вариантность начертаний, в том числе за счет искусства писца, многообразие книжных почерков нарастает, от него и пошло множество колыбельных шрифтов (единообразие письма гуманистического — преемника каролингского, коему предстояло стать образцом для шрифтов типа антиквы, чтобы вместе с изданиями античных текстов занять свое место в печати XV в., в допечатную эпоху было изыском собственно гуманистических кругов, сперва итальянских).

Типизация книжной продукции в этот период — под влиянием специализации скрипториев и переписчиков, филиации списков, самоутверждения разных сословий (богатое бюргерство, например, старалось не отстать от знати) и пр. — шла в основном за счет функциональных факторов, прежде всего — в выборе письма. Письмо книжное, статичное, могло быть искусством (но и признаком небеглости пера), от умелого писца требовалось владение разными по размеру и рисунку почерками. Так, например, в церковных служебниках было принято письмо крупное, для разных элементов литургии — различных размеров (бедным приходам такие миссалы были недоступны), в том числе особо массивное — с высотой строчной буквы в 14–15 мм и более, которое в других книгах не употреблялось. Крупно писались, как правило, книги для необразованных (или таковыми списанные), начальные учебники и т. п., но также порой — особо парадные списки. В книгах, предназначенных быть портативными, пользовались мелким письмом, для библиофилов иногда мельчайшим. Некрупное письмо господствовало в ученой книжности; если был комментарий, он писался мельче основного текста. Поскольку ученые, в частности, университетские тексты часто переписывали сами профессора и студенты, в отношении к этой, а затем вообще к деловой книжности сложилось обыкновение писать все более беглым (курсивным) письмом, близким к обычным почеркам. Обычное письмо укоренилось в ряде популярных текстов в силу непрофессионального переписывания. Беглым письмом отличались списки канцелярские, в которых начинающие текст заглавные буквы (инициалы) или целые строки выделялись размером и каллиграфическими украшениями — петлями с игрой на нажимах и волосяных линиях пера. Большие тома часто писались в 2 столбца, что при переписывании с них в меньшие сохранялось. Система условных сокращений позволяла экономить место и выравнивать концы строк. Распространение производства бумаги, с XIV в. возобладавшей в рядовой книге, привело к стандартизации книжных форматов, сказавшейся и на списках пергаменных.

Средневековая книга разноцветна: цветные инициалы, красные заголовки в начале текста, глав, знаки рубрик (параграфов) — все это применялось в различных сочетаниях и с различным искусством в скрипториях разного уровня и зависело от назначения списка, социального статуса, состоятельности, претензий заказчика или мыслимого покупателя. Обилием киноварных строк отличалась книга богослужебная, списки парадные украшались особо тщательно. Инициалы могли быть просто красными, могли превращаться в многоцветный узор с золотом, с гротескным, линейным, растительно-фигурным орнаментом или рамкой по полю книги, с гербом владельца, изображением автора и т. п. Полихромность ученой книги этим, как правило, ограничивалась. Иллюстрации — темперные миниатюры или упрощенные рисунки пером, подкрашенные акварелью, применялись обычно в книгах для необразованных или в развлекательных, т. е. кроме особых жанров (часовники, басни, иногда комедии Теренция), преобладающе в народноязычных. И изначально и особенно — с развитием множественного книгописания в скрипториях происходило разделение труда между переписчиками, рубрикаторами (из писцов же), миниаторами и пр., а значит — становление как бы макетов для книг разного назначения. Писцы, как правило, оставляли пустые места для всех цветных элементов. Сверх этого — плюс еще условные сокращения и систему пеции (требовавшую умения рассчитать текст) писчий труд рационализации не допускал. Писцы ремесленниками не считались и своих цехов не имели. Вспомогательные книжные ремесла, включая художников, были цеховыми, для них рационализация давалась книгами образцов — инициалов, орнамента, композиции миниатюр, наблюдаемым с XII в. применением трафаретов, прорисей, затем деревянных и металлических штампов, упрощавших нанесение контуров (сперва бескрасочных). Штамповка вытесняет резьбу по коже в переплетном деле. Так в книгописной практике возникают определяющие книжный обиход типы книги. Но технической стороны изобретения они подсказать не могли, ее истоки следует искать во внекнижных сферах средневековой культуры.

Ранние прославления книгопечатания, отмечая его отличие от письма, о сути изобретения говорят редко, о технических предпосылках ничего. Для современников главное было в смене одного универсального способа делать книги другим. Техники, т. е. приспособлений труда, позволяющих безвариантно повторять один и тот же объект, в Европе предпечатной поры известно мало. В основном это ткацкий станок, набойка по ткани, бумажные по образцу мукомольных мельницы с последующей разливкой тряпичной массы по сетчатым формам установленных размеров. Последнее было одним из условий книгопечатания: без производства бумаги — сравнительно с пергаменом дешевого, легко воспринимающего оттиск материала — и без ее стандартных размеров его не могло быть. Описаний ремесла тогда почти не составлялось, обучение происходило практически, наглядно, изустно, от мастера к ученику. Поэтому и технические предпосылки и состав изобретения реконструируются из сопоставления техники типографи́и с одновременным состоянием смежных ремесел, насколько оно известно науке. До недавнего времени прямой предтечей типографи́и считалась лубочная печать — первый известный для Европы способ множественной безвариантной повторности изображений, иногда текстов: в 1440 г., например, в Италии упоминаются печатанные с досок Псалтырь и донат. Это мнение опиралось на один из ранних рассказов об изобретении, в котором говорится о переходе от печати с досок к применению литер. Оно и породило вековые недоразумения, в частности долго бытовавшее убеждение, будто первые опыты Гутенберга состояли в распиливании деревянной доски на отдельные буквы (и будто идею ксилографии он вычитал из «Путешествия» Марко Поло). На самом деле лубочная печать могла подсказать разве что принцип безвариантной множественности одного и того же воспроизведения. Технически и производственно между нею и типографским процессом — пропасть. Ксилография была механизацией, и то частичной, лишь для получения оттисков. Вырезывание на доске представляло последовательное начертание буквы за буквой, подобное процессу письма. Способ получения оттисков (увлажненная бумага накладывалась на окрашенную доску и притиралась вручную) из-за глубины полученных контуров и загрязнения оборотной стороны бумаги допускал только одностороннее использование каждого листа (блокбухи сшивались сгибом листов наружу, чтобы оборотная сторона гравюр была скрыта от взгляда). Это удвоение количества бумаги на каждое издание не имело значения, пока дело шло о небольших книжечках; при больших текстах оно было экономически немыслимо. Печать с досок исключала разнообразие репертуара, материал предопределял крупность и неровность шрифта и невозможность корректуры, что ограничивало сферу лубочной книги лоточной, «ярмарочной» продукцией. В применении к донатам, календарям, небольшим душеспасительным сочинениям этот способ благодаря дешевизне производства бытовал наряду с типографским и после конца XV в. Универсальным, т. е. пригодным для книги любого объема, содержания и назначения, он заведомо стать не мог.

Технически суть изобретения типографи́и заключалась в том, чтобы, разложив письмо на составные элементы — буквы, знаки препинания и т. п., включая пробельный материал, обеспечить наиболее рациональный способ неограниченного производства каждого знака (литеры) и возможность составлять из них в любой последовательности подобие доски (печатную форму), что требует стандартизации и взаимозаменяемости литер по кеглю (высота литеры) и по росту (длина ножки). Другими словами, узловая проблема заключалась в способе производства шрифта. Задача стандартизации и взаимозаменяемости частей вставала впервые, на несколько столетий опережая все другие области производства, и могла быть решена только в металлической технике. Для решения ее нужно было создать постоянный образец каждой литеры — зеркально и выпукло гравированный пунсон, при помощи которого чеканилась форма (матрица) для отливки, и обеспечивающий отливку в одинаковом кегле и росте прибор (словолитный инструмент), который из-за разной высоты и ширины букв алфавита должен был иметь раздвижные стенки. Нужно было найти состав металла — твердый и нехрупкий для пунсона, более мягкий для матрицы; от сплава шрифта требовалась легкоплавкость, чтобы он принимал форму тончайших линий буквы, достаточная твердость, но без хрупкости, чтобы он выдерживал давление, не деформируясь и не ломаясь, но не рвал бумагу. Для печати с металла нужен был иной — жирный — состав краски, чем пригодная для ксилографии краска водяная. Необходима была механизация оттискивания — печатный стан, не считая привходящих решений — способа закреплять бумагу при печатании и др. Кроме всего, в то время перед человеком, задумавшим универсальный способ механизации производства книги, вставал вопрос, принимать ли в расчет и каким образом красные строки и прочие цветные элементы оформления. В целом изобретение типографии представляло комплекс технических задач, для самой постановки коих тот перечень технических предпосылок, который, наряду с лубочной печатью, обычно приводится — вообще высокий уровень обработки (литья, чеканки, гравирования) металлов, использование буквенных пунсонов для чеканки надписей на медалях и сооружениях, употребление пресса (отжимного) в виноделии, переплетном деле, бумажном производстве и пр., — недостаточен. В нем не хватает той конкретной отправной точки, от которой исходил Гутенберг. О том, что таковая была, говорит одно из наиболее авторитетных первосвидетельств об его изобретении — анонимная «Кельнская хроника» 1499 г., которая, сообщая, что der erste vynder der druckerye (первый изобретатель печатания) был Йоханн Гутенберг, упоминает die erste vurbildung — начальный прообраз этого искусства в Голландии, «в тех донатах, которые там до этого времени печатались», подчеркивая, что нынешнее искусство изобретено много совершеннее и точнее (meysterlicher und subtilicher vonden). T. e. речь идет уже не о вообще предпосылках, а о еще каком-то виде дотипографского книгопечатания. Сведения эти восходят к профессионалу: автор хроники ссылается на кельнского прототипографа Ульриха Целля, учившегося своему делу в Майнце при жизни Гутенберга. Целль не стал бы говорить о голландских донатах, если бы они были ксилографическими: лубочная печать к 1440 г. была распространена повсеместно. Значит, подразумевался другой способ, более близко связанный с типографским.

Более 3 веков вникать в эти сведения мешала выдвинутая в 1388 г. в «Батавии» Адриана Юниуса заявка на приоритет в изобретении книгопечатания в пользу Голландии: ссылаясь на своего учителя, который в молодости слышал рассказ старика-переплетчика, якобы очевидца, Юниус утверждает, что печатание отдельными литерами изобрел в Хаарлеме Лауренс Янсзоон Костер (церковный сторож). Повествуется, что в 1440 г., уча читать внуков, Костер стал вырезывать буквы из дерева (деревянные буквы были обычны при обучении чтению) и оттискивать их на бумаге; так он догадался, что можно печатать книги — сперва с деревянных досок, потом отливая буквы из свинца, затем из олова. И его подмастерье, некий «Йоханн Фауст или иной» в рождественскую ночь того же года бежал, украв весь его запас литер, и напечатал ими в 1442 г. в Майнце донат. Рассказ Юниуса — расцвеченная контаминация ходивших в литературе версий. Подобная история в разных вариациях с 1530-х гг. распространялась для доказательства страсбургского приоритета (здесь изобретателем был Йоханн Ментелин, а в роли вора — Йоханн Генсфлейш, затем печатавший в Майнце на средства Йоханна Гутенберга). Имя вора показывает, что Юниус в качестве, изобретателя книгопечатания знал Фуста (так в начале XVI в. рекламировал внук последнего, Йоханн Шеффер), но знал и о спорности этого дела в пользу других Йоханнов (Гутенберга и Ментелина). Год изобретения 1440 мог быть вычитан из многих источников. Год 1442 как начало книгопечатания косвенно обозначен у Полидора Вергилия Урбинского, книга которого De inventoribus rerum с 1499 г. многократно издавалась и, конечно, Юниусу была известна: утверждая, что в Италии печатать стали с 1458 г. (таких изданий не дошло, первые в Италии относятся к 1465 г.), автор указывает, что это было через 16 лет после начала в Майнце. Тот же год упоминается в связи с ментелиновской версией. Оригинальна другая сторона Юниусова рассказа: он приписывает Костеру «Speculum humanae salvationis» («Зерцало человеческого спасения»), первое известное и неоспоримо нидерландское издание которого ныне датируется 1460-ми гг. Начатое как блокбух, оно закончено в отношении текста (каждая страница наполовину занята гравюрой) типографским способом. Печатник «Зерцала», вряд ли в Нидерландах не первый (и выпустивший затем еще ряд изданий), анонимен, доски гравюр восходят, видимо, к мастерской Рогира ван дер Вейдена в Брюсселе. Таким образом, хотя реальность Костера — как хаарлемского торговца елеем, вином, мылом, свечами, школьного учителя и содержателя гостиницы — и годы его жизни подтверждены архивами, остается неясным, почему он попал в историю книгопечатания. Возможно, что он был предком какого-то печатника, и вся история — обрывок еще одной фирменной легенды. Не исключено также, что типографа «Зерцала» в самом деле звали Костер, но это был не тот человек, который обнаружен в хаарлемских актах, жил позднее и работал, видимо, в Утрехте.

Пашущий Адам и прядущая Ева. Из «Speculum humanae salvationis».

Тому, что Юниус в XVI столетии счел этот роман правдоподобным, удивляться не приходится: он был в духе времени. Удивительней, что в разгаре технического прогресса XIX и XX вв. — вплоть до второй мировой войны — ученые могли всерьез считаться с ним, либо реконструируя путь изобретения «от Костера к Гутенбергу» (Костеру приписывалось технически невероятное литье литер в опоку), либо упорствуя, что голландские донаты печатались с деревянных досок. И то и другое, как, впрочем, любая научная предвзятость, — отразилось на определении памятников: когда в подклейках переплетов обнаруживались фрагменты донатов XV в. с характерным голландским начертанием букв явственно нетипографской печати (она узнается по нестандартности начертаний), их, как правило, объявляли лубочными (либо анализировали с точки зрения литья литер в опоку). Так упомянутый «Кельнской хроникой» предтипографский способ печати, который, видимо, толкнул Гутенберга на путь изобретения, оставался неучтенным наукой, хотя уточняющее его известие было: дневник аббата в Камбре, Жана Ле Робер, дважды, в 1446 и 1451 гг., упоминает покупку в Валансьене «Доктринала» jette en molle (отлитый в форму), что является термином для металлического литья и предполагает отливку текста целиком, а не отдельных литер. Это означает, что оба «Доктринала» (речь может идти о стихотворном переложении правил латинской грамматики Александра из Вилльдье — de Villa Dei) печатались с литых металлических форм — пластин с выпуклым (высоким) текстом, постраничных или скорее — по частям страниц, что явно было обычным (обе записи новшества не отмечают) и вполне может быть распространено на голландские донаты примерно на 15 лет более ранние. Это известие несколько ограничивает диапазон изобретения Гутенберга: состав пригодной для печати с металла краски должен был быть в принципе найден до него. А если печать была двусторонней, то она предполагает механическое давление. Не был ли пресс уже прежде как-то приспособлен для оттисков и лишь усовершенствован Гутенбергом? Это ничуть не умалит его изобретательского гения: печать с литых пластин обладала для текстов всеми пороками печати лубочной, правда, без каллиграфических ограничений (но при более трудоемком производстве). Качественным скачком изобретения был переход к печати с набора.

Упорная недооценка его технических предпосылок могла иметь место лишь потому, что культурно-историческая роль изобретения книгопечатания заслонила его значение в истории человечества как акта собственно технического творчества, условием которого во все времена являлось владение необходимой суммой знаний и навыков. В данном случае — знанием свойств металлов и сплавов, добротной ремесленной специализацией по тонким и точным металлотехническим работам. В силу этого ни Костер, ни какой-либо представитель книжных профессий изобрести или улучшить типографию не мог. Так же, как никто из резчиков по дереву, для коих область металлотехническая самой их цеховой принадлежностью исключалась. В эпоху изобретения необходимые для него знания и умения были достоянием (как всякая цеховая специализация, ревниво оберегаемым) другого художественного ремесла — золотых дел мастеров, ювелиров (которые лубочной техники не касались; соединение обеих техник в одном лице появилось к концу XV в. под влиянием книгопечатания). И именно в ювелирном деле наблюдаются и входившие в состав изобретения типографии технические элементы и начатки собственно технизации — множественной повторяемости одного и того же объекта. Резание пунсона (из обычного в типографском производстве материала — стали) было обязательным при испытании на звание мастера ювелирного дела. Чеканка орнамента предполагала различные комбинации одних и тех же пунсонов. Материалом для чеканки и гравирования, в частности, подсобного — для получения отливочных форм (тех же матриц и тоже ради повторяемости образца) служили медь или латунь. Известно было и употребление антимона для придания твердости сплавам (и в Германии имелись месторождения свинцовой руды с примесью антимона, что — с добавкой олова — дает состав шрифтового сплава). Все ранние элементы технизации в книжном деле — металлические штампы (пунсоны) для тиснения переплетов, для контуров инициалов и орнамента в рукописной книге — своим происхождением обязаны ювелирному мастерству (сперва буквально — создавались ювелирами). И наблюдено их первичное распространение именно в Нидерландах. Вопрос в том, каким образом произошел скачок от слепого тиснения к получению окрашенных оттисков. Наиболее вероятно, что происхождение печати с металла связано со сборниками образцов гравированного орнамента ювелиров. Существование таких сборников как подспорья для мастеров и для выбора при заказе в ряде ремесел известно (или устанавливается по повторению мотивов в работах одной местности). Распространение бумаги позволило фиксировать гравированные узоры ювелиров путем их окраски и оттиска, первоначально с высокой части орнамента, а затем получать отпечаток и с углубленных его линий. Перенесение этой практики на самодовлеющие задачи дало, с одной стороны, высокую металлическую печать, а с другой — медную (резцовую) гравюру; все первые известные художники-граверы по металлу были ювелирами.

Эта гипотеза (X. Розенфельда) особо убедительна своей производственной обусловленностью. Так восстанавливается еще одно звено в технической преемственности и нидерландского способа печати и типографии от практики ювелирного дела. Однако с принципиальным различием: матрицами для пластин могли служить просто гравированные доски (отсюда нестандартность начертаний), чеканка матриц стала необходимой лишь при переходе к набору. И в той же связи становится понятным, что изобретение Гутенберга родилось как рационализация не процесса письма и лубочной гравюры, а голландской печати с металлических литых форм, которая и была его технической отправной точкой.