Дом был освещен луной.

Длинные тени протянулись к берегу озера. В воде отражались огни, с противоположного берега доносились смех и музыка. Лунный свет прочертил над сумрачной глубиной светлую дорожку. Стоя возле причала, я смотрела как завороженная на воду, и мне хотелось пройти по этой дорожке. Внезапно из темноты вынырнуло и приблизилось мужское лицо в странной, застывшей гримасе. Где-то вдалеке застрекотал лодочный мотор, заглушивший музыку и смех, и в этот момент…

— Нет! — закричала я. — Нет!

Я открыла глаза, разбуженная собственным криком. Эндрюс с силой вдавил педаль. Взвизгнули тормоза, сзади кто-то громко сигналил.

— Все в порядке? — Эндрюс внимательно взглянул на меня.

— Да-да. Я, кажется, заснула…

— Как сурок. Вы спали почти три часа.

За окном сгущались сумерки. Похолодало, и я только теперь заметила, что Эндрюс накрыл мои ноги пальто.

— Спасибо. Мне, кажется, снился кошмар.

— Надеюсь, все позади. Из-за вашего крика мы чуть не попали в аварию.

— Простите. Вы, наверное, уже устали от дороги. Я бы с радостью вас сменила, но мои права… — Я не стала продолжать, это было бессмысленно. Получу ли я когда-нибудь новые?

— Не извиняйтесь. Несколько часов за рулем едва ли можно назвать серьезным испытанием. Кстати, вы не проголодались?

— Как волк. По правде сказать… — я заколебалась, вспомнив, что у меня нет денег.

— Об этом можете не беспокоиться, — он словно прочитал мои мысли. — У меня имеются строгие инструкции не морить вас голодом.

— Тогда едем в первую же закусочную, если таковые есть на этой дороге! Больничное меню мне, признаться, порядком надоело.

— Могу себе представить. — Он припал к рулевому колесу, и уже через десять минут мы подъезжали к мотелю с ресторанчиком.

Я попыталась открыть дверцу, но ничего не получилось. Эндрюсу пришлось перегнуться и помочь мне. Тело не слушалось, словно разбитое параличом, даже недавний сон не освежил меня. Неуверенно ступая, я вышла из машины. Эндрюс подхватил меня под руку и помог преодолеть несколько ступенек до входной двери.

Официантка принесла аппетитно дымящиеся отбивные. Сочные куски говядины истекали жиром на сахарных косточках. Эндрюс заказал бокал пива, я — мартини. К концу трапезы я почувствовала себя настолько уверенно, что решилась на второй мартини.

— Долго нам еще ехать?

— Достаточно. Нужно поторопиться, чтобы успеть до полуночи, — он потянулся за сигаретами.

— Отлично. Хотя бы не сразу увижу это чудовище. Никогда не любила этот дом, даже в детстве! «Хон…», «Хох…» Господи, совершенно вылетело его название!

— «Хогенциннен».

— Правильно, «Хогенциннен». Ужасное название! Как у средневекового замка. Проклятая немецкая сентиментальность! — Второй бокал мартини был явно лишним. Это я понимала, однако не могла удержаться. — Что ж, сегодня у нас тоже праздник. Не каждый день раскрываются двери сумасшедшего дома! Представляю, какой будет встреча! Бабушка безумно обрадуется, хотя нет… скорее всего, ей будет все равно. Все равно — есть я или нет. Я всегда делала все не так как нужно. Ей очень трудно угодить, так ведь?

Мой спутник угрюмо смотрел в стол перед собой.

— Молчите, мистер Эндрюс? Или просто боитесь? Не стоит, из-за меня у вас не будет неприятностей. — Я подняла свой стакан и чокнулась с воображаемыми собеседниками. — За здоровье моей драгоценной бабушки! И глубокоуважаемого отца…

Я замолчала. Веселое настроение улетучилось.

— Он по-прежнему пьет? — спросила я тихо.

— Ну, от рюмки он никогда не отказывался, — ответил после паузы Эндрюс.

— Прекрасно сказано! Как видите, кое-что я помню. Даже то, что мой отец — пьяница.

— Я вижу, что и дочь сегодня выпила слишком много, — сухо заметил он.

— Увы, в этом повинно праздничное настроение. Через пять минут все пройдет, и я опять буду трезвой, как сестра из Армии Спасения. Когда-то Пол очень полагался на меня, усердствуя на вечеринках. «Если что, Морин меня довезет до дома», — говорил он, и… черт возьми, кто такой Пол? Мистер Эндрюс?

— Не знаю.

— Вы лжете.

Он оскорбленно отвернулся.

— Думайте, что хотите, мисс Томас. Мне поручено доставить вас в Ньюбери, семейные проблемы не для меня. Скоро у вас будет возможность расспросить обо всем родственников.

— Мое общество, похоже, изрядно вас утомило, — не удержалась я от злорадного замечания.

Хмуро сдвинув брови, Эндрюс подозвал официантку и попросил счет.

— Почему вы скрываете, кто такой Пол? — какая-то злая сила подталкивала меня.

Однако на этот раз я не стала дожидаться его ответа. Что-то неладное творилось со мной. Пошатываясь, я встала из-за стола и добрела до туалета. Голова кружилась, перед глазами плыли черно-белые круги. Когда стало чуть легче, я взглянула на бледное, измученное лицо, отразившееся в зеркале, и оно показалось мне чужим. Нет, к свободе я не была готова. Меня не следовало выписывать из клиники, я была больна, очень больна.

Немного позже, собравшись с мыслями, я вспомнила слова доктора Джеймсона. В состоянии сильного волнения принять белую таблетку!

Вернувшись за стол, я пошарила в сумочке. Эндрюс смотрел на меня вопросительно.

— Это быстро проходит, — успокоила я его. — Нужно только подождать пару минут, пока подействует лекарство.

Он кивнул.

— Не волнуйтесь, мисс Томас. Каждый из нас чем-нибудь болеет. И многие принимают лекарства. — Протянув раскрытую пачку сигарет, он прибавил: — Это не от бабушки, а от меня.

— Спасибо.

Этот неожиданный жест примирения успокоил меня. Внезапная смена настроений — симптом болезни, он будет давать о себе знать еще некоторое время. Так, во всяком случае, говорил доктор Джеймсон. Нужно только привыкнуть.

Что ж, буду вести себя так, как будто ничего не произошло. Я обратилась к официантке:

— Не будете ли вы так любезны завернуть кости для моей собаки?

Краем глаза я видела, как Дэвид Эндрюс улыбнулся. До сих пор он был подчеркнуто серьезен.

— Когда мы обедали в ресторане на 86-й авеню, мы всегда брали с собой кости для Барона, — пояснила я и тут же сообразила, что почему-то сказала не «я», а «мы».

Кто это — «мы»? С кем я обедала на 86-й авеню? Я и Пол? В этом я была почти уверена. Но кто он и как выглядел, совершенно не помнила. И не могла вспомнить, как ни пыталась. Странно, но это обстоятельство несколько успокоило меня.

Почему? Неужели подсознательно я боялась вспомнить Пола?