Соня любила оперу. У нее была хорошая музыкальная память и сосед — толстый солист театра «Опера-плюс» с густым баритоном. Что плюсовалось к опере, было неясно, но баритон жил в соседней квартире и пел вполне традиционным способом. Он распевался по утрам в ванной. Начинал с ноты «до» второй октавы и, пока брился, подбирался к следующей. Он часами репетировал за стеной, благодаря чему семья Сквирских хорошо знала мировой оперный репертуар. Он пел на лестнице, встречаясь с Соней. Пел, само собой, в театре, куда частенько приглашал терпеливых соседей. Сониному отцу особенно нравилась партия из «Аиды». «Радамес, ты открыл прохода заднего тайну…» доводило его до колик от смеха. Лерка предпочитала Горького в переложении для оперы: «Мать твою, мать твою, мать твою арестовали…»
Нонна любила драматическое искусство. Когда ей нравилось сценическое действие, из въедливого и скептичного профессионала она превращалась в самого заурядного и благодарнейшего зрителя. Она ревела на «Даме с камелиями» ровно столько раз, сколько ходила на этот спектакль.
Юля с удовольствием ходила только в кино. Она страстно любила гонки на автомобилях, взрывы, жаркие поцелуи и голливудских красавцев средних лет с умеренно седеющими висками. Теперь благодаря Елизавете Александровой Юля пристрастилась к балету. Но Александрова удивила авангардистским начинанием, и Юлька не успела ознакомиться с классическим танцем. Прима неожиданно ушла из Мариинки, прихватив с собой и худрука.
В большом замкнутом дворе у бурой кирпичной стены был установлен импровизированный помост. Под бой и дробь живых барабанов Лиза плела замысловатый и прекрасный танец. Горели факелы, и тень огня плясала на танцовщице, лицах зрителей и глухой стене. Юля, открыв рот, завороженно глядела на сцену, забыв о жвачке. Нонна — вдумчиво и тонко улыбалась, будто ей одной были понятны смысловые глубины, о которых не догадывались ни постановщик спектакля, ни его звезда. Соня не терпела модернизма и потому на каждую музыкальную коду недовольно качала головой и закатывала глаза. Пальцы ее нетерпеливо барабанили по спинке стула Юли.
Для первого самостоятельного спектакля Александровой Юля придумала сценические костюмы. Лиза обрушилась за две недели до премьеры, громко крича: «Срочно! Погибаю! Спасите!» И Юлька ходила на репетиции, старательно читала либретто, написанное, очевидно, с учетом вражеской диверсии. В случае попадания в руки конкурентов сценарий балета был застрахован от плагиата. Завистники не поняли бы ни слова: «Земля. Рассвет. Она одна…», или «Пустыня. Ночь. Она одна…», или: «Красная планета. Рассвет. Она одна…». Юля добросовестно пыталась уловить если не сюжет, то настроение. Она сделала несколько вариантов эскизов. Все это второпях, только разминаясь, только, кажется, нащупывая интонацию будущего спектакля. Но Лиза схватила рисунки, кинулась с поцелуями, выкрикивая: «Это то, что нужно! Юля, это гениально!» Похватала эскизы и умчалась в театральные мастерские. Юлька была недовольна. Собственные идеи казались ей сырыми, не вылежавшимися, не вымученными, а потом она очень ревновала. Впервые после «Воропаева» кто-то другой будет шить по ее эскизам. И бог их знает, что сотворят.
Зато она отвела душу на платьях подруг. Теперь вместе с ней — с художником по костюмам — они восседают среди малочисленных избранных гостей и выглядят как женщины из позапрошлого века в воплощении футуристического художника.
Спектакль заканчивается, гремят аплодисменты. Подруги встают. Оказывается, что только Нонна полностью соответствует романтическому моменту: на ней пышные юбки и туфли-лодочки. Сонино платье — вполне вечернее — совершенно пропадает, когда в руках у нее оказывается авоська с продуктами для Жорика. Юля, которая сверху также завернута во что-то воздушное и летящее, одета в кожаную юбку до полу и невероятно остроносые агрессивные сапоги.
— Молодцы, очень хорошо! — похвалила Нонна и поправила выбившийся локон.
— А мне не понравилось, — ответила Соня.
— А мне понравилось. — Юля прилепила жвачку к ободу урны.
— Нет в искусстве таких категорий: понравилось — не понравилось, — поучительно сказала Нонна.
— Да? А по-моему, только они и есть…
Только что прошел дождь. Мокрый асфальт, машины в крупных каплях, на кузовах и в лужах отражаются огни фонарей ранней осени. Перламутровый вечер.
Девочки пробираются между рядами припаркованных машин.
— Нельзя смешивать жанры! — выпаливает Соня. — Искусство — не шейкер для коктейлей!
Юля огибает «мерседес» и, на секунду задержавшись возле него, любуется на темный блестящий силуэт. Какой красавец! Вот бы такой же.
— А я говорю, что искусство принадлежит народу, — говорит она. — Мне все равно, что туда намешано, лишь бы мне было интересно.
Нонна приподняла подол длинной юбки, перешагнула через лужу и невозмутимо настаивает:
— А я говорю — нет.
— Что нет?
— Действительно, что нет? — Соне хотелось ясности. — Ты вообще на чьей стороне?
— Я на стороне искусства.
— Ну и?! — Юля требовала разъяснений.
— Искусство — это единственное место, где можно все, — завела Нонна любимый мотив.
— Есть законы жанра, композиции, — горячо протестовала Соня, — стиля, наконец. Их нельзя смешивать.
— А я говорю, что можно. В искусстве можно нарушать любые законы.
— И человека, например, по-настоящему на сцене повесить? — на взгляд Юли, это был ударный довод.
Однако Нонкину рассудительность экспрессией не собьешь. Не женщина, а библиотечный каталог.
— Нет, — говорит она. — Это уже не искусство — это смертная казнь через повешение.
— Договаривай, договаривай! — требует Соня. — Смертную казнь тоже, между прочим, можно довести до невероятных творческих высот.
— Наверное. Как-то не задумывалась.
Соня утомилась и от балетного авангарда, и от этой бесконечной дискуссии. Всегда так: как только соберутся втроем, сразу же о чем-нибудь спорят.
— Ой, девочки, не будем ссориться. Давайте продадим телевидению идею вечернего шоу «Пожалейте палача».
Но развить перспективную идею они не успели. Подойдя к Юлькиной машине, они увидели сидящую на капоте большую плюшевую коалу.
— Ой, какая прелесть! — кричит Юля.
— Осторожно, там может быть взрывчатка! — предупреждает Соня.
— Или наркотики! Ты пощупай.
Но Юля уже схватила игрушку и прижала к себе. Глупости все это — наркотики, взрывчатка. Пусть лучше жалеют палача. А это… Кстати, что это? Подарок? Ей?
— Вы — психопатки. Это игрушка. Просто мягкая игрушка.
— Почему она под дождем, на капоте твоей машины? — Нонне действительно интересно.
— Ты еще спроси: «А что она хотела этим сказать?» Что вы все время умничаете? Садитесь.
Юля открывает двери и пихает коалу на заднее сиденье. Подруги рассаживаются — Соня — вперед, Нонна — назад, к игрушке.
Некоторое время подруги молчат, думая об одном — откуда на Юлиной машине появилась «эта вещь». Юля заводит мотор.
— Поехали уже! — В Сониной сумке киснут пельмени.
— Сейчас, прогреемся… Ну, поехали.
Машина трогается с места. Едут молча. Так у них бывает — энергичная болтовня вдруг сменяется тишиной, пока кто-то из них не выдерживает игры в молчанку. На этот раз Юля:
— А почему Нонка никогда не садится вперед?
Соня закуривает сигарету.
— Не знаю, не спрашивала. Кстати, Нон?
Нонна сосредоточенно изучает свою соседку — коалу.
— А? — недовольно отзывается она. Ее отвлекли от важных мыслей.
— Ты почему вперед никогда не садишься?
— Потому что впереди у меня пропадает ощущение, что меня везут. А мне нравится, когда меня везут.
— Кому ж не нравится, — вздыхает Соня.
— Не кури, — просит Нонна и недовольно морщится.
Соня разгоняет ладонью сигаретный дым.
— Я по-быстрому.
Снова нависает молчание.
— А я вот машину решила купить, — просто так, чтобы прогнать завистливые мысли о Юлькиной игрушке, говорит Соня. Пусть и ей завидуют.
— Что, деньгами обзавелась?
— Нет, только решимостью.
Снова пауза. Каждая думает о своем.
— Нет, все-таки кто это?! — неожиданно спрашивает Нонна.
Юля, коротко взглянув в зеркало заднего вида, прямо отвечает на поставленный вопрос:
— Коала.
— Я понимаю. Просто интересно, откуда она? Кто ее оставил и все такое прочее.
— Почему оставил? — Юля нервно ерошит волосы.
— Ну, я сразу представляю себе историю. Вот кто-то, какой-нибудь приятный молодой человек, похожий на англичанина, студента Оксфорда, шел со своей русской подругой — он с ней по обмену познакомился. Шли они, шли. А сегодня он вместо букета цветов коалу подарил.
Соня быстро уточняет:
— Как символ бывшего могущества Британской империи.
Нонна недоумевает:
— Почему?
— Потому что они водятся в бывших британских колониях.
— Да нет. Просто ему хочется все время быть оригинальным в ее глазах. Цветы он ей уже дарил, конфеты дарил, кофе угощал, английским чаем угощал…
— К завтраку? Значит, они уже трахались, — уверенно заявляет Соня.
— Да нет!
— А как же они за завтраком оказались? Да потому что проснулись вместе и все такое прочее.
Нонна берет игрушку в руки и бережно держит перед собой, как ребенка.
— Извращенка. «И все такое прочее…» — передразнивает она Соню. — Они оказались за завтраком перед лекциями в университете…
— Положи коалу на место, — ревниво требует Юля.
Нонна не замечает, или старательно делает вид, что не замечает, нервного тона подруги. Тем более что видит только ее затылок и щеку.
— Они шли под дождем и целовались, — фонтанирует Нонна миражами сознания.
Глаза Юли блестят недобрым светом в зеркале заднего обзора.
— Положи на место!
— Но они поссорились. Тогда она положила игрушку на капот Юлькиной машины и убежала. Он побежал за ней, под дождем…
Соня обернулась и выхватила игрушку из рук Нонны.
— Белая рубашка прилипла к молодому телу, — продолжает Соня и подбрасывает коалу на колене.
— Положите мою игрушку на место! Это мне подарили!
— Откуда знаешь? — Соня укачивает игрушку, как младенца перед сном.
— Точно вам говорю. Это уже не первый раз.
— Врешь!
— Я не вру. Я букет под дверью нашла.
— А чего не рассказывала?
— А чего-то замоталась. Не помню… А… Мы Дональда из запоя выводили…
— То есть у тебя появился тайный поклонник? — с интонацией строгой мамаши спрашивает Нонна.
Соня издает короткий и грубоватый хохоток.
— Ничего смешного. У меня что, не может быть тайного поклонника? И не тряси пепел на платье — это экспозиционный экземпляр.
Соня покорно выбрасывает сигарету в окно.
«Слава богу, — думает Нонна. Она ненавидит запах сигарет. — Интересно, а кто этот тайный Юлькин поклонник?»
Соня страдает по пельменям и думает о том, что Жорик безопасен только тогда, когда сыт. А все же интересно, кто там у рыжей кошки появился?
— Что замолчали? — спрашивает Юля. — Вы что-то интересное рассказывали. Про палача.
— Что-то не хочется про палача, — отзывается Соня.
— Вот не думала, что ты такая скрытная, — поджав губы, говорит Нонна.
Ну и пусть. Пускай думают, что хотят Юля не намерена об этом говорить. Она чувствует — в ее жизни происходит что-то важное. И пока нет места ни словам, ни даже размышлениям на этот счет. Она не хочет спугнуть тень счастья, забежавшую в ее жизнь немного раньше своей хозяйки. А потом вдруг расстроилась. А вдруг ей все кажется — и про счастье, и про тень? А то, что с ней произошло, всего лишь пара совпадений? Действительно, букет мог подарить клиент (или клиентка), пришедший поблагодарить, но не заставший ее дома, а игрушку… Да кто угодно! Нонкина романтическая история про парочку рассорившихся влюбленных могла оказаться правдивой. Для того чтобы поверить, что некто оказывает робкие знаки внимания именно ей, Юльке, не хватало какого-нибудь безусловного свидетельства.
_____
Доказательство благосклонности к себе Юля вновь нашла под дверью квартиры. Им снова оказался букет цветов — на этот раз белых садовых ромашек.
Скрипнула дверь квартиры напротив. Выглянула соседка.
— Юль?
— Я! — Она вздрогнула.
— Парень приходил.
— Зачем?
— Букет приволок.
— Кому?
Соседка — чуть подшофе и потому сбита с толку конкретным Юлькиным вопросом:
— Кто?
— Парень. Кому букет принес? Говорил что-нибудь? Что за парень?
Соседка задумалась:
— Сказал «здравствуйте»…
— Понятно.
— Юль, выпьешь со мной?
— Не сегодня.
Юля ходит по квартире с телефонной трубкой.
— Да, Коррадо… Нет, Коррадо…
Она наливает себе вина из большой коробки. Слово же давала, что не будет пить. И соседку обидела, отказала ей. А сама? Юлька ставит бокал на стол и кружит с телефоном по квартире.
— Да, Коррадо… Нет, Коррадо…
Две вазы — одна с прежним, уже высохшим букетом, вторая с ромашками. Между вазами игрушка. Юлька подергала плюшевое ухо.
— Надо тебя как-нибудь назвать… Нет, Коррадо, я не тебе…
«Кто дарит цветы? Дарят ученики любимым учителям».
— Очень хорошо… Нет, Коррадо, это я не тебе. Я себе говорю… Нет, у меня никого нет… Только я, кот и плюшевая игрушка… Да, я обращаюсь к плюшевой игрушке!
«Еще? Дарят исцеленные больные врачам. Она не учитель и не врач. Кто еще?»
— Коррадо, вот что… Я долго думала и хочу тебе сказать. Не перебивай меня, пожалуйста.
«Дарят друзья на день рождения».
— Нет, стой. Вы с моей матерью никогда не даете мне слова сказать, как будто моего мнения не существует… А вот теперь послушай!.. Нет, слушай меня!
«Дарят влюбленные. Просто так, без всякой причины».
— Я подаю на развод. Мы разводимся, Коррадо!
Юля хватает игрушку и прижимает к себе так сильно, что белеют костяшки пальцев.
— Мы разводимся, Коррадо!
Она валится на диван. Будто ворочала каменные глыбы — от усталости ноет тело.
— Послушай, ты можешь говорить все что угодно. Все что угодно. Надо просто заканчивать этот балаган. Да, наш брак — это балаган, комедия, фарс! Все, я больше не хочу! Что не хочу? Тебя я не хочу, Коррадо! Я те-бя не хо-чу! Никогда не захочу и никогда не хотела. Я не хочу с тобой просыпаться в одной постели годы и годы, я не хочу крестить с тобой детей и внуков тоже не хочу, я не хочу лечить тебя от насморка и слушать твои рассказы о твоем бизнесе. Не хочу, не хочу, не хочу!!!
Нажимает кнопку отбоя. Почти сразу же раздается новый звонок.
— Коррадо, мы разводимся! Понимаешь ты меня? Я подаю на развод. В моей жизни может все измениться. Все может измениться! Я могу быть счастливой.
Она швыряет трубку в стену. Та рассыпается на составные части. Юля плачет, прижав к своей груди игрушку.
В глубочайшем недоумении Эдуард смотрит на трубку сотового телефона в своей руке. Пожав плечами, бросает на приборную доску.
— Странно. Случилось что-то, — говорит он Валерке.
— Поехали в клуб, — предлагает Димон. — Ну, занята девушка. Ничего не попишешь.
— Вообще она талантливый модельер, — говорит Эдуард, словно оправдываясь перед друзьями. — Неприкаянная какая-то. Я даже думаю, может, в нее денег вложить. Перспективный бизнес…
Юлька заснула, всхлипывая. Она даже во сне твердила:
— Все изменится… Я буду счастливой… Надо только взять свою судьбу в свои руки.
Проснулась утром, продрогшая, крепко прижимая к груди символ своего будущего счастья. Хрипло трещал телефон. Юля скатилась с дивана, подобрала обломки телефона, собрала кое-как, щурясь от яркого солнца и придерживая обеими руками, и сказала тихо:
— Да…
— Юля? Юля, это вы? — спросила балерина Александрова.
— Я…
— Не узнала вас. Разбогатеете.
— Хорошо бы…
— Что вы хрипите? Вы что, «браво» вчера перекричали?
— Да, и «браво» покричала…
— Юль, ладно. Времени мало, а мне нужно себя в порядок привести. Приходите сегодня в театр. У нас прием по случаю премьеры. Там будет много тусовочного народа. Будет шанс разбогатеть.
— Лиза! Премьера! Простите! Не поздравила спросонья. А вчера не стали с девочками вас дергать, подходить за кулисы. Простите великодушно. Я даже проснулась от ужаса…
— Ну, понравилось хоть?
— Очень. Мне — очень.
— Вот и приходите. Как-никак, я вам обязана кой-каким успехом.
Едва Юля успела сделать шаг из парадного на улицу, под ноги упала роза. Она остановилась, задумавшись. Сверху полетел еще один цветок. «Это ведь мне», — кричало у нее внутри. Задрала голову посмотреть, откуда упали цветы. Ничего не обнаружив ни вверху, ни по сторонам, она наклонилась за цветком, но вдруг в непосредственной близи от ее руки упала еще одна роза, потом вторая, третья… И тут целый дождь из роз обрушивается на Юлю, больно царапая, впиваясь шипами в кожу через тонкую ткань куртки. Юля кричит, пытается отбиться от нападения взбесившихся цветов. Она случайно нажимает на кнопку автоматического замка, и машина отзывается оглушительным воем сигнализации.
— Ёшь!.. Мать!.. Блин!.. А!..
Наконец цветочный ливень иссяк. Юля стоит посреди горы цветов — исколотая и расцарапанная. Прохожие, наблюдавшие эту сцену, преодолев оцепенение, двинулись дальше по улице — бесплатное шоу закончилось.
Лосевское кафе утопало в цветах. Так бывает после юбилеев, свадеб и похорон. На каждом столе по розе, и везде вазы, банки и бутылки с цветами. Хозяйка заведения стояла над Юлей и, зажав ее голову между спинкой стула и собственной гигантской грудью, ватным тампоном обрабатывала царапины. Вместо привычного кофейного натюрморта на столике — перекись водорода, вата, зеленка.
Юля жалобно пищала:
— Ой, ой, щиплет!
— Терпи. Ты же…
— Только не говори, что я должна терпеть только потому, что я женщина.
— Так и есть. Ты — женщина.
Лосева потянулась за склянкой с зеленкой.
— Ой, может, не надо зеленкой! Мне сегодня на прием. Там мои потенциальные заказчики, а я зеленая.
Лосева, макая ватную палочку в зеленку, спокойно говорит:
— Это боевые раны. Гордись ими.
— Это вражеская диверсия. Специально, чтобы я была изуродована, чтобы не встретила мужчину всей моей жизни, чтобы заказчики избегали меня, как будто я прокаженная.
— Разве? Может, это мужчина твоей жизни тебя осыпал розами?
Юля отстраняет нависшую над ней руку Лосевой с зеленкой и спрашивает с тайной надеждой:
— Ты думаешь? Я, знаешь ли, тоже так хотела подумать. Но представила, как надо мной будут девицы смеяться, если я им выскажу эту версию, и сразу решила подумать, что это просто ошибка. Нелепица какая-то, чушь во фраке, злой розыгрыш. Кстати, точно! Это злой розыгрыш!
— Не ври тете Свете Лосевой. И себе не ври.
— Ну а как это все назвать?
— Тебя просто осыпали розами. Все. Какие еще варианты? Не вполне удачно, согласна. Но… Кто бы мог подумать, что розы с такой высоты — опасны? Вот я, например, тоже бы не подумала об этом. Честно.
— Так ты думаешь, что это мне?
— Тебе, а кому же?
— То есть это не ошибка?
— Не ошибка.
— И не розыгрыш?
— Нет.
— И не диверсия?
— Слушай, если бы кому-то понадобилось, чтобы ты на тусу не пошла, то легче было тебя помойным ведром по голове шарахнуть. А шиповатыми цветочками — дороговато. Не находишь?
— Тоже верно… Значит, это мне?
— Опять?! Ты что, по кругу так будешь эти вопросы задавать?
— Да не верится мне!
— Небалованные вы бабы. Во все что угодно поверить можете, а в хорошее не верите.
— Такое воспитание.
— Это не воспитание. Это болезнь. Запрет на радость.
Юля вспомнила, что у Нонны, к примеру, была странная особенность — она икала от смеха. А Федя ее, когда еще человеком был, а не бесплотной гадиной, прижившейся в ее воображении, утверждал, что это у нее запрет на радость. Ведь правда странно: посмеется человек от души и тут же икает. Теперь подруга редко смеется тем заливистым смехом, что после доставлял неудобства.
— Ладно, надо придумать, чтобы не такой расцарапанной на прием пойти, народ не распугать.
— Придумай что-нибудь. Ты девочка умная.
— Я не умная. Сонька умная. Нонка тоже умная, хоть и с придурью. А у меня просто хорошо развитое воображение.
— Вот и вообрази себе, как обыграть множественные зеленые штрихи.
— А нельзя было их вовсе не делать?
— Нет. Столбняк и неминуемая смерть ждут каждого, кто не обработает раны…
Юля придвигается к Лосевой.
— Слушай, давай вступим в преступный сговор.
Лосева заинтересованно поднимает брови.
— Если вечером мои мымры придут, расскажи им в красках про цветы. Ладно? Только обязательно в ярких красках. А то, мне кажется, они меня даже не считают красивой. Сонька любовников как перчатки меняет, думает, что любого мужика может охмурить, а Нонна на своем Федоре рехнулась. Любит его который год и думает, что она Родина-мать. А я у них вроде как несерьезная какая-то…
— Прихвастнем!
По залу циркулировал светский народ. Сверху, с балкона, нависающего по периметру над залом, Юльке хорошо было видно броуновское движение гостей.
Гости разбились на небольшие группы, которые неторопливо перемещаются по залу. Затем одна группка сливается с другой, с тем чтобы, разделившись заново, образовать следующую колонию. Особенное оживление этих светских молекул происходит у фуршетного стола. То и дело кто-нибудь нарушает чинность перемещений — это появляются новые гости. Но пока еще никто не вызвал фурора. Среди гостей Юля разглядела и Шестаковича. «Ага, конечно, — подумала она, — как же без тебя, старый ловелас».
Юля видела и подиум для показа одежды. Интересно, кто будет показываться? Задник, на котором обычно выведено имя модельера, затянут синим бархатом. Юлька не решалась спуститься вниз. Зеленка Лосевой преобразилась на коже в затейливый узор из молодых листьев и весенних цветов и плавно переходила в полупрозрачное одеяние из салатного цвета органзы.
Пока Юля созерцала жизнь знаменитостей «с высоты птичьего полета», мимо нее несколько раз прошел начальник охраны — в подсобное помещение и обратно. На шее золотая цепь, из-под воротника шелковой рубашки видна загорелая грудь. Он подозрительно оглядел молодую женщину, приникшую к балкону. Наконец подошел и хмуро окликнул:
— Артисты внизу ждут, девушка. Здесь артисты не стоят.
— А я, к сожалению, немножечко не артистка, — ответила Юля.
— И модели должны быть внизу. У них установка — показать костюмы и смешаться с толпой гостей.
— Я и есть толпа гостей.
— Пригласительный покажите, пожалуйста.
— Боже, какие меры предосторожности…
Начальник охраны, больше похожий на главу колумбийского наркосиндиката, обстоятельно изучил Юлькин пригласительный билет и вернул.
— Простите, мадам. — Он разве что не козырнул.
— Мадам прощает.
Он хмуро кивает и уходит. Юля сразу же чувствует себя лучше. Глядя на литые плечи главного охранника, она даже жалеет, что не флиртовала. И спрашивает вслед, просто так, между прочим:
— А какой Модный дом показывается?
Не оглядываясь, тот ответил:
— «Воропаев».
Елизавета Александрова восседает в кресле, утопая в цветах. За ней стоит главный режиссер театра — ее патрон и любовник. К ним подходит Шестакович и, низко поклонившись, галантно целует руку балерине, что-то нашептывая ей на ухо. Александрова кивает.
Шестакович быстро идет к подиуму, берет со стойки микрофон и легко запрыгивает на довольно высокий помост.
— Сегодня мы чествуем нашу фею танца, нашу великую балерину Елизавету Александрову Премьера, данная вчера коллективом театра, — это триумф твоей карьеры, Лизочка, киска…
Сквозь дежурную улыбку видно, как Александрова морщится от слова «киска».
— Тебе — царице — сегодняшнее пиршество красоты! Дамы и господа, я рад представить вам самого модного модельера в модном бизнесе, самого элегантного художника в элегантном деле. Воропаев, дамы и господа!
Взгляд Александровой беспокойно забегал в поисках Юли.
Воропаев был хорош. В белом смокинге, окруженный толпой стилистов и костюмеров, он обмахивался китайским веером. Воропаев был прекрасен. Пока молчал. Но иногда он открывал рот. Лучше бы он онемел.
— Почему не хватает девок? — кричал он. — Сколько раз говорить, лучше, чтоб их было на десять больше, чем на одну меньше. Уроды! Бизнес в этой стране никогда не научатся делать.
Юля стоит среди манекенщиков — молодых мужчин и женщин, готовых вот-вот выйти на подиум. Среди общей суматохи и волнения никто не замечает ее. Да и, честно говоря, она почти не выбивается из общего контекста. Ведь, в конце концов, все они одеты в ее костюмы. Это ее украденные идеи. Юля так пристально смотрит на Воропаева, что он тревожно оглядывается. Как давно она ждала этой встречи! Как горячо призывала Бога устроить ее. Примерно так же, как Нонка молится о своем Феде. И почему мы так жаждем встречи со своим обидчиком? Годами вынашиваем правильные слова, перебираем их, оставляя лучшие из лучших — самые хлесткие, самые обидные. Проговариваем, катаем во рту, заучивая наизусть. Почему? Надо будет спросить у девчонок. И вот он, недруг, на расстоянии пяти метров. А обидные слова улетучились. Ничего не помнит Юля. Может, подойти и дать ему пощечину?
Неугомонная Овчарка трусит к обожаемому Воропаеву и кричит в телефонную трубку:
— Не давать! Категорически не давать! Выгнать и лишить выходного пособия. Объясните ему, что деньги — это даже уже не бумага. Деньги — это фикция!
— Сама ты фикция, — бормочет Юля, ныряя за фрагмент кубической декорации.
Овчарка подпрыгивает рядом с высоченным Воропаевым, пытаясь промокнуть влажный лоб великого модельера, но тот брезгливо уклоняется от ее прикосновения.
В финале грандиозного показа, когда модели выстроились на подиуме в две шеренги и так же, как и зрители, аплодируют в ожидании автора замечательной коллекции, из-за противоположных рукавов кулис почти одновременно появляются двое — Воропаев и Юля. Девушки продолжают хлопать и улыбаться, хотя на некоторых лицах появляется недоумение. Но кто их, великих, разберет? Наверное, так и задумано. А зрители и вовсе не подозревают неладного.
Воропаев видит каждую пору на Юлькином лице, каждый нарисованный лепесток на плече — от стресса обострилось зрение. Он видит ту саму девицу место которой в лакейской, несмотря на деньжищи ее матери. Юлю, которая с лучезарной улыбкой движется к нему из противоположной кулисы, и ему ничего не остается делать, как идти к ней с такой же улыбкой. Он уже не может остановить движение, он уже на подиуме, он уже вышел с корзиной цветов, и великая Елизавета Александрова благосклонно улыбается ему, и зрители рукоплещут. Публичный скандал не в его интересах. Где-то посередине подиума они встречаются.
— Представишь меня или мне самой представиться? — шепчет Юля, улыбаясь залу.
— Стерва. Такая же, как твоя мать, — белозубо улыбаясь, цедит Воропаев.
Они плечом к плечу идут на зрителей.
— Опозорю, — шепотом обещает Юля.
Подойдя к краю подиума, оба кланяются публике.
— Дамы и господа! — провозглашает Юля.
Воропаев старается обратиться громче:
— Дамы и господа!
— Дамы и господа! — перекрикивает его Юля.
— Дамы и господа! — перекрикивает ее и самого себя Воропаев.
— Мы никак не можем определить, кто из нас первым начнет! — объясняет Юля, и публика облегченно смеется.
— Да, мы никак не можем, — эхом отзывается кутюрье и, приняв решение, обращается к аудитории: — Дамы, господа. Пользуясь сегодняшним торжеством, хочу представить вам молодого модельера, воспитанницу нашего Дома Юлию Артемьеву.
Юля кланяется. Ей аплодируют. Но этого недостаточно.
— Это не все, — шепчет она. — Это моя коллекция.
Воропаев приобнимает ее и шепчет:
— Не прощу.
Со стороны кажется, что большой мастер нашептывает комплимент своей милой ученице. И Воропаев громко, на весь зал объявляет:
— Это ее свежая головка вдохновила меня на эту замечательную коллекцию.
Зрители рукоплещут. Два танцовщика из труппы Александровой выносят букеты для Воропаева и Юли. Мелькают вспышки фотокамер.
Александрова тоже хлопает — персонально Юле — и потихоньку показывает большой палец.
С Юлей доброжелательно раскланивались городские знаменитости. Она принята в тесный светский кружок и уже не наблюдает со стороны, с балкона, за их заманчивой жизнью — она теперь и сама в гуще событий. К ней подходят, чокаются бокалами с холодным шампанским элегантные женщины и мужчины. Вот она, сладкая жизнь — dolce vita. Юля — новая звезда тусовки.
Окруженный десятком преданных обожателей, Воропаев глядит на нее с ненавистью. Его пальцы сжимают плечо маленькой Овчарки с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Но на лице Евгении Евгеньевны написано величайшее из всех наслаждений. Это счастливые муки, которые она готова сносить ради обожаемого кумира.
— Юля, а вы с зубами! — сказала Александрова, улучив момент.
— Очень быстро отросли. Я сама не ожидала от себя.
— Нет, молодец, молодец. Нечего сказать, вы меня приятно удивили.
— Зубами? — удивилась Юля. — Да ладно вам. Это у меня от истерики.
Она уже не чувствовала того подъема, который толкнул ее выйти на подиум. Более того, ей почему-то казалось, что она украла кусочек чужой славы.
— Не важно от чего. Главное — результат, — заявила прима. — Результат есть — и все дела.
— Как вы, Лиза… резко мыслите.
— А как вы думаете? Быть звездой — это означает не только танцевать, петь или играть на сцене лучше, чем остальные. Это означает быть сильнее, чем остальные. Знаете, машина мчится по шоссе с бешеной скоростью. «Порш», например. Любите машины?
— Да, конечно.
Александрова вдруг показывает куда-то длинным красивым пальцем.
— О! Кстати, племянник мой! Познакомьтесь с ним потом, хороший мальчик.
Но Юля видит только толпу, из которой не может выделить ни одного конкретного лица. А Лиза столь же стремительно возвращается к теме беседы, как несколько секунд назад выпрыгнула из нее.
— Вот мчитесь вы на «порше», и что-то в зеркале заднего вида мелькнуло. «Порш» же не останавливается, чтобы посмотреть, что там?! У него нет времени, чтобы задаться вопросом, что это было. Мелькнуло и мелькнуло.
— А если на обочине ваше счастье осталось?
— Мое счастье — мчаться с бешеной скоростью вперед и не останавливаться.
Александрова говорит это с жаром, но на последних словах теряет темп — она что-то увидела за Юлиным плечом.
— Простите, иногда, правда, приходится менять курс.
Невесомой походкой танцовщицы, с видом заправского фельдфебеля Александрова подходит к своему бородатому худруку — любовнику и покровителю. С ним напропалую флиртует одна из моделей. Лиза железной хваткой берет его под руку. Юле хочется крикнуть: «Не переживайте! У них такая установка, смешаться с публикой!» Она-то знает, ей поведал об этом начальник охраны. Но Юля решила не останавливать Лизу. Ведь, в конце концов, она же не знает, насколько тесно собиралась смешаться с толпой юная манекенщица.
Пора уходить отсюда. Ничего, ровным счетом ничего интересного. А главное, пусто внутри. Но чья-то увесистая ладонь легла на Юлино плечо. Она присела от тяжести этой руки и обернулась. Перед ней стоял инфернальщик Эдуард.
— Рыжая… Не сразу узнал тебя.
— Я сама себя не узнала. Особенно когда утром в зеркало посмотрела. Какой-то урод насыпал мне сегодня на голову роз. А у них шипы с палец и стебли как бревна. Такими подарочками убить можно. Представляете, с крыши?
— Да… — тянет Эдуард неопределенно.
— Я вся в царапинах. Ужас на мне сплошной.
— Э…
— Давай на «ты». Нет, ничего не говори.
— Не говорю. Я вот вчера звонил тебе, хотел тебя на вечеринку эту пригласить. Но ты меня матом обложила.
Он коротко кивнут, приглашая на танец. Юля, приняв игру, присела в ответном реверансе. Эдик уверенно закружил ее, а она пожалела, что не записалась в группу классического танца вместо водной аэробики.
— Матом? — удивилась Юля. — Я вроде не ругаюсь…
— Разводиться с кем-то собиралась.
— А, это… Да, развожусь.
— Я хотел тебя пригласить, а ты — вот она.
— А я вот сама пришла. Александрова — моя клиентка.
— Да ну?! Она моя тетка.
— О! Вы, значит… мальчик из хорошей семьи?
— Ну, только краем…
— Я вот тоже. Смотрите-ка, какие непутевые люди родятся в хороших семьях. Выпить хочется.
Юля подхватила с подноса бокал с шампанским.
— Я, кстати, не помню, мы на «вы» или на «ты» уже перешли?
Она отпила немного, продолжая танцевать. Видела в старом фильме с Ритой Хейворт. Интересно, с какого дубля у голливудской красавицы получилось так естественно и грациозно? Потому что Юлька пролила полбокала на своего партнера.
— Я не знаю… Не помню, — сказал он, тактично не заметив этого.
— Я, знаешь, на «ты» не очень люблю. Мне дистанция нравится, но если мы ее уже один раз преодолели, то чего уж опять преодолевать? Правильно? Народу сколько! Тетка твоя молодчина, — тараторила Юля, заговаривая неловкость.
— Верно, — коротко отвечал Эдик. — Слушай, а кто тебе всю эту зеленую поросль по плечам пустил?
— Сама.
— А на спине?
— И на спине сама.
— А как такое бывает?
— С художниками, знаешь, и не такое бывает. Вот один, например. Его паралич разбил. Ноги не держат, руки не летают. Так он кисть себе заказал метра три в высоту. Сам сидит в кресле-каталке, кисточку свою держит и малюет.
— Это Матисс был.
— Ого! — удивилась Юля познаниям инфернальщика.
— Я из хорошей семьи. Я ж докладывал.
— Из хорошей семьи военнослужащих?
— Почему?
— «Докладывал». — Она попробовала показать, как отдают честь в американской армии — от центра воображаемого козырька, резко перед собой и вниз.
— Нет, у меня дедушка в оперетте пел и тетка в балете…
— Поет?
— Не язви.
Эдик кружил Юльку до дивана и, мягко толкнув, усадил.
— Знаешь, в чем твоя проблема? — спросил он. — И не только твоя. У твоих подруг то же самое. Вы не умеете говорить мужику «да».
— Ладно, прости, я с мужем вчера наконец-то рассталась. Так что по инерции еще говорю «нет» всем остальным.
— У тебя муж есть?
— Да, был. Коррадо… А я не хочу уезжать.
— Иностранец?
— Да…
— Надо же, как интересно…
— Что тебе интересно?
— Да так… И что вы расстались? Может, помиритесь еще?
— Мы и не ссорились. Просто он хочет, чтобы я переехала туда. А я не хочу.
— А как же любовь?
— Да какая любовь?! Сделка.
— А у меня жена, наоборот, за границу сбежала.
Нет, беседа принимает отчетливо личный характер, а Юля совершенно не хочет знать ни про жену инфернальщика, ни про детей. Одной тетки достаточно. Правда, она чувствует себя немного виноватой после того злополучного эпизода с клипом. И поэтому она мила с ним, и только. Надо сматывать удочки.
— Хочу кофе. Хочу в кафе.
— Пошли в кафе, — легко соглашается Эдик.
Дурень, не с тобой в кафе. К девчонкам своим. Ну да ладно. Еще есть время.
— Сбежим? — насмешливо спрашивает Юля.
— Зачем сбежим? Просто уйдем.
«Какой спокойный человек, — думает Юля. — Не укусить, не ухватить, не обидеть».
— Неромантично как-то, — язвит она. — Как девушке надо предлагать? Убежим на край земли и умрем в один день.
— Ты пропустила — будем жить долго и счастливо.
— Ой, я тебя умоляю. Я в это не верю.
По Юлькиным расчетам, он должен сказать сейчас: «Зато я верю», — и посмотреть на нее долгим волнующим взглядом. Но Эдик потянул ее за руку и подтолкнул к выходу.
— Пошли, пошли. По пути расскажешь, во что ты веришь. Только ты народ в кафе распутаешь. Подумают, что ты кикимора.
— Это ты так думаешь! — возмутилась Юлька и сбилась с высокой ноты флирта.
— Нет, мне-то как раз нравится. Но пойдем лучше отмоем тебя.
— Тогда меня в кожно-венерологический диспансер упекут. Я вся в царапинах.
Они не пошли в кафе. Вернее, собирались, но, рассевшись по своим машинам, вдруг стали спорить, соперничать, доказывать, кто из них главный на дороге. Юлька с таким азартом демонстрировала свои водительские таланты, что Эдик на своем авто, похожем на дачный дом с приусадебным участком, поддался провокации. Мощь была на его стороне, маневренность осталась за Юлькой. Они гоняли наперегонки, хитрили, прячась друг от друга на боковых улицах, выжидали с потушенными фарами и неожиданно возникали, мигнув предупредительными огнями. Снова выезжали на тихий проспект и, вцепившись в рули, давали газу.
Наконец обе машины остановились с дымящимися шинами — одна напротив другой, близко, почти вплотную прижавшись бамперами, как будто для поцелуя. Они выскочили из салонов, выкрикивая на ходу короткие радостные реплики.
— Супер! — кричала Юля.
— Понравилось? — радовался за нее Эдик.
— Просто нет слов!
— У нас каждую неделю этот «stryt rays». Очень пары выпускает из человека.
— Отлично, спасибо тебе.
Юля благодарно, по-дружески обняла инфернальщика, а тот вдруг нежно погладил ее царапину на лице.
— Прости меня…
Она недоуменно пожала плечами и сказала:
— А теперь все-таки в кафе.
Они шли по Невскому и ели мороженое. Юлька даже не заметила, как снова говорили о серьезном. Но говорили легко, необязательно, готовые в любой момент остановиться, изменить тему, попрощаться.
— Вообще я — домостроевец, — заявил Эдик. — Я бы жену дома посадил и все.
— А она взяла бы и не села. Что бы ты делал?
— Ну, не знаю, что бы я делал… Зачем жене богатого человека работать?
— Творчески реализовываться.
— Чего-чего?
— Ну, самореализация… Слыхал?
Юльку не покидало ощущение, что Эдик чего-то не договаривает. Как будто видит, что у нее к губе пристал капустный лист, но не решается сказать. Вот и сейчас он набирает воздуху в легкие, чтобы ответить, но Юля его опережает:
— Прости, ты из хорошей семьи. Забыла. А ты богатый?
Эдик неопределенно машет рукой.
— Мне кажется, что я бы отдала, вернее, могла бы отдать мужчине свободу и независимость, будь она неладна, только мужчина должен быть… о-го-го! Понимаешь?
Эдик так же неопределенно пожимает плечами.
— А как представлю, например, что мне придется весь образ жизни поменять!.. Нет, не могу. Собственно, уже не смогла.
— А может, все впереди?
Он обнимает ее. Они стоят как раз напротив витрины кафе Лосевой. Сквозь большое окно видно подруг. Вот они, здесь, за стеклом, смотрят на них. На вытянувшихся лицах — крайняя степень удивления пополам с глубоким ступором.
— Только давай туда не пойдем, — тихо просит Эдик, но Юле почему-то хочется все сделать наоборот, и она призывно машет Нонне и Соне.
Те в ответ почти синхронно, как члены Политбюро с Мавзолея, тоже приветствуют ее. Юля, в который уже раз за этот вечер, отстраняется от Эдика и задумчиво смотрит на подруг.
— Неужели мне придется порвать с ними, если вдруг я выйду замуж по-настоящему?
Он заторопился, попрощался сумбурно и ушел.
_____
Юля врывается в кафе, садится на привычное место и спрашивает:
— Ну, рассказывайте, чего замолчали?
Соня и Нонна удивленно переглядываются. По законам жанра вроде бы именно Юля сейчас должна что-то рассказывать.
— Что рассказывать?
— Про игру «Пожалейте палача». Мне интересно.
Соне гораздо интереснее послушать, как ее близкая подруга дошла до прогулок с инфернальщиком. Но Соня — художник в душе. Она гордится своими творческими идеями. Поэтому с готовностью, будто только и ждала приглашения, делится креативным замыслом:
— Все очень просто. Один человек делает гадость. Другой, не дожидаясь суда и следствия, его наказывает. Как-нибудь изощренно, то есть берет на себя функцию палача. Потом всем миром в студии и путем интерактивного голосования решают, кто больше виноват — палач или жертва. Не превысил ли палач своих полномочий и все такое прочее. Таким образом, решается сразу несколько задач. Преступники наказаны, зрители при зрелище. На улицах меньше преступников и потенциальных жертв. Одни нейтрализованы палачами-добровольцами, другие прилипли к телевизорам. Следят за процессом.
Нонна разочарованно надувает губы.
— Сонька, у тебя все самое интересное на поверхности. В названии.
— А ты глубоко прячешь все самое интересное, — обижается подруга. — До тебя докопаться только бурильщик может.
— Представляете, он бурнет, — хохочет Юля, — а из Нонны нефть польется.
— Нефть?
Нонна вздыхает, проявляет самокритичность:
— Хорошо, если нефть. А то ведь пробурит до чего-нибудь важного во мне, а оттуда дерьмо полезет.
Но Соня, не выдержав Юлькиной скрытности, решает докопаться до истины не в Нонне — что с той взять, — а до этой рыжей:
— Юлька, да у тебя роман!
— Да, да, да! — кричит Нонна. — Мы все видели. Он обниматься лез.
И девочки пытаются обнять Юльку.
— Не смейте! Без комментариев.
— И Лосева нам про твои боевые раны рассказывала. Это инфернальщик?
— Да нет, у него фантазии на такое не хватит, хоть он и говорит, что он «из хорошей семьи».
— И все кафе в цветах, будто умер кто-то, — говорит Соня.
— Умер мой брак, — радостно кивает Юля.
— Наконец-то!
— Все. Не обсуждаем до завтра, — останавливает их Юля. — Все!
— А он мне нравится, нравится, нравится, — дразнит Соня.
Юля возвращалась домой в абсолютной уверенности, что жизнь прекрасна. Даже если она никогда не узнает, кто этот безумец, что осыпал ее розами до глубоких ран, она все равно ему благодарна. Юлька каким-то необъяснимым образом связала в голове два обстоятельства — тайного поклонника и собственную решимость поправить свою кособокую жизнь. Именно так она и чувствовала. Она кому-то очень нравится, у нее нашлись силы объясниться с мужем и сбить спесь с Воропаева.
Когда под дверью Юля снова обнаружила букет, то уже не изумилась. Было очень приятно, но не удивительно. Соседка, как приложение к цветам, уже была тут как тут, курила и стряхивала пепел в пустую консервную банку.
— Юля, добрый вечер. Я тут жду тебя.
— Привет.
— У меня мышь завелась. У тебя есть? — поинтересовалась соседка.
— У меня кот.
— А, забыла! — хлопнула она себя по лбу а потом показала на букет: — Ну вот. Приходил.
— Вижу.
— Рассказывай.
— Нет. Уж это ты рассказывай. Ты же здесь постом расположилась. Бивуак разбила.
На подоконнике действительно водка-малек и колечки твердокопченой колбасы в блюдце.
— Пропустила, — повинилась соседка. — Просто пропустила. Телефон зазвонил, я и ушла.
— Ну вот. А должна была бдеть.
Еще за дверью Юля услышала телефонный звонок. Он, конечно, простуженно хрипел после вчерашнего, но слышно было хорошо.
— Алло?
— Юля, я хотел сказать… — это был Эдик.
— Прости, что я так ушла, — сказала Юля. — Но я хотела к девчонкам.
— Ничего, — коротко ответил он. — Слушай, ты мои цветы получила?
— Твои?!
— И коала моя…
— И розы с крыши твои?!
— Прости… Я не знал. Я первый раз такое заказывал. Придурок тут у меня один вертится, говорит: «Исполню любые желания…» У него такая фирма, понимаешь?
Юля смеется в голос.
— Эдик… Смешно… Я-то думала, тайный поклонник у меня…
Она хохочет и кладет трубку. Вот дела! Нет, это надо обсудить с подругами или по крайней мере с одной из них. Юлька схватилась за телефон.
— Нонка, знаешь, кто мой тайный поклонник?
— Кто? — Телефонный звонок подруги разбудил Нонну.
— Инфернальщик!
— Да ну! — Сна ни в одном глазу. — Я говорила тебе, что тебя ждет большое женское счастье.
— Но не с ним же.
— Не знаю, не знаю, моя дорогая. Надо один магический ритуал проделать… Хм… С волосами… И мы все узнаем.
— Нон, это несерьезно.
— Это очень серьезно.
— А с чьими волосами хоть, моими или его?
— С обоих надо состричь.
— Боже! И как ты себе это представляешь? Я гоняюсь с портновскими ножницами за ним и пытаюсь состричь у него с головы пару волос? Он и так, сама видела, растительностью не блещет.
— Придумай что-нибудь. Ты же женщина.
— Хорошо, что мне все время об этом напоминают.
— Волосы с затылочной части у него, с теменной части — у тебя!
Ночь меняет все. Она может решить исход сражения. Бросить в объятия влюбленных. Забрать с собой на вечные поселения тяжелобольного. Разразиться первым криком младенца. Одна бессонная ночь, обремененная тяжелыми размышлениями, может наутро обернуться душевной сумятицей.
Что-то очень близкое к похмелью испытала Юля, проснувшись. На кой черт ей сдался Эдик со своим «Инферналом», знаменитой теткой и опереточным дедом? Она вышла из дома с чувством глубокой убежденности, что полностью овладела собой, а на разные глупости попросту нет времени.
Уже сев в машину, она услышала автомобильный сигнал. Эдик сидел за рулем и через открытую дверь, с противоположной стороны улицы, смотрел на Юлю.
— У нас с вами ничего не получится, — заявила Юля.
— Почему, рыжая?
— Потому что два мира, два детства.
— У меня высшее образование есть, — еще пытается шутить Эдик.
— Это, конечно, плюс. И тетка-прима плюс.
— Деда из оперетты не забудь.
— Да, кстати!
Юля с силой хлопнула дверью. Если б это сделала Сонька — убила бы. Завела мотор и смотрела перед собой. Эдуард, хлопнув дверью своего бронированного авто с такой же силой, уехал. Сорвал всю мощь лошадиных сил и укатил. На асфальте остался след протекторов. Ну и пусть! Пусть уезжает! Нам никто не нужен. Ехать прямо. Направо. Прямо до набережной. Стоп! Почему нужно напоминать себе, как ехать? Эту дорогу она знает наизусть. Обиделась? На что? Все нормально. Она еще дождется своего… Принца? Не смеши народ, Юлька! У самой набережной черный бок джипа Эдика рванул слева и обогнал. Откуда взялся? Не видела его в зеркало. Одно слово — инфернальщик.
Наперегонки доехали до Невского. Джип Эдика ушел вправо и снова исчез. Ну и славно. Поиграли и хватит. Юля спокойно доехала, оставила машину в знакомом дворе и дошла до своего салона. Эдик сидел под дверью и протягивал ей мороженое. Юлька взяла и благодарно кивнула.
— Плохо мы распрощались, — сказал Эдик.
— Слушай, я только что рассталась с мужем, мне хреново. Я хочу денег и славы. А ты на меня действуешь расслабляющим образом.
— Я же тебя не замуж зову. Я сам еще женат.
— Ну и все!
Юля входит в салон, захлопнув перед Эдиком дверь.
— Он беспрестанно звонит, — жалуется Юлька в кафе. — А у меня сейчас с работой полный обвал. Я уже сегодня закройщицу наняла.
— Самое главное — нанять бухгалтера, — важно говорит Нонна.
— Ты еще скажи — налоги платить, — возмутилась Соня.
— А что? Она — молодая фирма, ей надо быть чистой, как слеза младенца.
— Ей надо разбогатеть. А на налогах она разорится.
— Ей надо имя заработать! — пустилась в спор Нонна. — В споре между деньгами и славой я на стороне славы.
— А я — денег!
— А может быть, кто-нибудь обратит внимание на меня? — Юля щелкает пальцами перед ними. — Я здесь. Это я, ваша подруга Юля. У меня поклонник бритоголовый, и я вас спрашиваю, что мне делать? А вы мне тут про налоги и сборы. Мы вообще про что книгу пишем?
— Как выйти замуж и быть счастливой, — отвечает Нонна и в подтверждение слов достает из сумки рукопись.
— Вон пухлая какая, — кивнула Юля. — А между тем никто так и не вышел замуж. Я вот только развожусь.
— Я тебе сказала, волосы принеси, посмотрю, отвечу на все вопросы.
— Мне не нужен ответ. Мне нужна терапия.
— Это что значит? — забеспокоилась Соня.
— Это значит, что со мной нужно поговорить, причем говорить буду я, потом опять я, быть может, поплачу, а потом я успокоюсь и снова заговорю.
— А мы-то что будем делать?
— А вы будете слушать, а в конце скажете: «Какая ты, Юлька, молодец!»
— Можно я тебе все это скажу, минуя все вышеперечисленные стадии?
— И, если можно, без слез, — просит Нонна.
— Это потому что ты — каменная, — утверждает Юля.
— Нет, как раз наоборот, потому что я могу присоединиться. А я неловко себя чувствую, когда плачу прилюдно.
— Я не понимаю твоих рефлексий, Юленька. — Соня с удовольствием потягивается. — В роман надо пускаться с радостью, с открытым сердцем. Тогда и любовь пойдет тебе навстречу.
— Слушайте, я даже не знаю, чем он занимается…
— Кстати, спроси, — советует Нонна.
— Реплика не принимается, — сердится Юля. — Я вспомнила. Он торгует люстрами.
— А ты шмотками. Не вижу разницы, — говорит Нонна.
— Но я их еще и придумываю.
— Знаешь, дорогая моя, это снобизм всех творческих людей. И я его не разделяю.
— Я вот тоже, — соглашается Соня. — Я на стройке работаю. Ничего, что я тут рядом с тобой сижу? Он, между прочим, вполне креативная персона.
Юля пожимает плечами. Все эти объяснения Юле не нужны. Неужели они думают, что она хуже их понимает, что из себя представляет Эдик?
— Кстати, — вспомнила Нонна. — Про креативных. Я в Доме кино вчера объявление видела, что объявлен конкурс документальных фильмов. Может, Жорик кассету свою отнесет?
Соня трагически вздыхает.
Она пыталась объяснить Эдику, что Юля — сложный организм. Никто Соню не уполномочивал, но когда он, кивнув вместо радушного: «Здорово, сестра», ушел в свой «Инфернал», она прервала Лейбу на полуслове и пошла за Эдиком.
— Она на вид такая… прямолинейная, какая-то однофазная, а на самом деле это только прикрытие. Она жует всю жизнь свою жвачку, делая вид, что ей все по фигу.
Соня теребит Эдика за руку, боясь, что он уйдет, не дослушав, и не узнает, какая Юлька замечательная.
— Я знаю, — отвечает Эдик и мягко вынимает свою руку из ладони Сони.
— У нее требования к людям.
— Я знаю, понял уже.
— Потом, она переживает не самый легкий период в своей жизни.
Эдуард кивает.
— У нее только карьера определилась, а ей ведь не двадцать лет…
— Я знаю, тридцать четыре.
— И…
— Слушай, Сонь. Я все про нее знаю. Вот эта твоя беседа тут — это все зря. Я ведь мужик, и меня не надо лечить. Я знаю, ей надо, чтоб образование, происхождение и так далее. Так?
— Ну, в общем, да…
— У меня все это есть. А еще деньги. Что еще женщине нужно?
Соня забегала глазами.
— Правильно. Чтобы женщина в мужчине мужика почувствовала. Так?
Соня кивает.
— Проще говоря, она меня не захотела. И не надо тут меня лечить. Никакой трагедии нет. Мне тоже не двадцать лет, когда по девчонкам сохнут. У меня жена была, очень рано мы поженились. Так, я помню, она вздохнет не к месту, а у меня уже паника начинается. Что случилось? Что не так? Сонь, правда, все понятно уже. Срастется — так срастется, а нет — так нет. Я ничего больше делать не буду. То есть никаких физических действий больше не произведу. Здесь уже не физика, здесь уже химия должна сказать свое слово. Запахи, флюиды, как вы выражаетесь.
Он посмотрел вверх. Перевернутая шахматная доска на потолке готова. Фигуры разного размера свисают вниз.
Юля гнала машину, едва сдерживаясь, чтобы не кричать. От Сониных слов переворачивалось все внутри. Сжала губы, вцепилась в руль, а Соня, как хорошая подруга, докладывала:
— И он говорит — больше никаких физических действий.
— Как? — испугалась Нонна.
— А вот так. Говорит, только химия.
— Алхимия! — обрадовалась Нонна. — Наш человек.
— Говорит, пусть смешиваются флюиды.
— Так, так, так, — затараторила Нонна. — Горячо. Очень даже горячо. Ты мне волосы принесешь когда-нибудь?
— Ага, сейчас все брошу и пойду брить его, — огрызнулась Юля. — И почему так паршиво?
— Начни с себя, — ответила Нонна.
Чертова ведьма! Юля резко затормозила, и Нонна ударилась головой о Сонино костлявое плечо.
— Что такое?
— Уроды! — крикнула Юля. — Весь город перекопали! Кирпич висит.
Соня обернулась к Нонне и тихо сказала:
— Ничего, пусть понервничает.
Чертова прорабша! Почему так давит в груди? Юля подала назад. Раздался грохот, и сильный толчок снова приложил Нонку к Сониному плечу. Только на этот раз гораздо сильнее.
— Что это было?
— Догадайся! — процедила Юля и вышла из машины.
Зад Юлиного «гольфа» был сильно разбит. Бампер новенькой «ауди» только слегка примят. Но четверо пассажиров «ауди» всем своим видом изображали ангелов справедливого возмездия. Соня закурила. Нонна молча потянула сигарету из ее пачки. И Юля попросила:
— И мне.
Нонна молча протянула пачку. Теперь все трое курят, а пассажиры «ауди» мрачно и молчаливо осматривают обе машины.
— Н-да… — сквозь зубы сплюнул коренастый, похожий на грузчика паренек. — Машина застрахована?
— Нет, — ответила Юля.
— Н-да… — снова плюнул «грузчик».
— Ничего хорошего, девушка, вас не ждет, — сообщил его приятель.
— Я уже поняла.
— Меньше штуки не будет, — «грузчик» покачал головой, изображая сочувствие.
— А может, и больше, надо прикинуть. — Из-за спин товарищей появился еще один — улыбчивый и беззубый. — Но штука точно.
— Тысяча рублей? — уточнила Юля.
— Почему рублей. Бакинских.
— Комиссаров.
Парни забавлялись.
— Мужики, мы отойдем, — сказала Соня и обняла подруг.
Они шагнули за машину.
— Деньги у кого-нибудь есть? — спросила Юля.
— Тысяча рублей. И тридцать долларов — по одному доллару.
— Полтинник баксов и тысячи полторы рублей.
— Блин! — Юля пнула колесо. — У меня было сегодня триста долларов, да я шерсть купила.
— Что делать? — спросила Соня.
Юля присела на корточки. Закружилась голова, щемило под ложечкой. И Соня достала мобильный телефон.
— Кому звоним? — спросил один из парней.
— Папе, — ответила Соня.
— А я уже здесь, — хохотнул другой.
Соня набирала номер, путалась в цифрах, дрожали пальцы.
— Черт!
— Кому ты?
Но что спрашивать? Юля знала, кому.
— Алло! Привет. У нас ЧП. Урок химии временно отменяется, снова физика. Внеплановая.
И Эдик приехал. Бросил дела. Заставил Кирилла сесть вместо него во главе стола и вести совещание. Его непомерных объемов автомобиль возвышался теперь и над «ауди», над «гольфом». Сам Эдик присел на корточки и изучая повреждения на бампере «потерпевших».
— Определяю разрушения как незначительные. Отойдемте-ка, братья, — предлагает Эдик и любовно обнимает за плечи двоих. Остальные семенят следом. Они исчезают за высоким джипом Эдика.
— Это по-мужски, — сказала Нонна.
— А ты что думала! — гордо ответила Соня, будто это она совершила благородный мужской поступок. И тут же легонько толкнула Юлю локтем. — Ты поняла, дурында?
Юля неопределенно помотала головой. Ей хотелось кричать. Она хотела заголосить о своей растерянности и о том, что организм ее взбунтовался. Он отказывается ей подчиняться. Руки холодеют, когда она глядит на Эдика. Черт, что это? Бедная девочка, она никогда не любила.
Мужчины возвращаются. Похожий на грузчика откашлялся и сказал:
— Сестры, простите, наехали. Все нормально.
А беззубый его приятель добавил:
— А правила вы все-таки нарушили.
— С нарушившими правила мы разберемся отдельно, — кивнул Эдик.
«Братья» поклонились, кто как умел, и уехали.
Наступила безнадежная тишина.
— Спасибо тебе, Эдик! Ты — человек! — поспешно затараторила Соня. — Вот она — повесть о настоящем человеке.
А он все смотрел на Юлю. А эта рыжая словно окаменела. Эдик схватился за дверь своей машины, распахнул. Нонна тоже кинулась благодарить:
— Эдик, правда, спасибо вам! — а потом зашептала Юле: — Скажи ему спасибо!
Рыжая все смотрела на него. Эдик уселся за руль.
— За рулем в городе не надо выпускать злость, — сказал он рыжей.
Джип исчезает за поворотом, и тишина взрывается Сонькиным криком:
— Идиотка!
— Да уж, — вздыхает Нонна.
У Юли в горле образовалось что-то твердое, что-то такое, что ни выплюнуть, ни проглотить.
— Он больше не позвонит? — хрипит она.
— Не знаю, — печально отвечает Нонна.
— Я бы на его месте не позвонила, — злится Соня.
— Кофе хочу, — чуть слышно шепчет Юля.
Лосева сварила крепкий кофе. Надавила лимонного сока. Обещала Юльке, что настроение от такого напитка повысится в шесть секунд. Но прошло и шесть секунд, и тридцать минут, а комок в горле не исчезал. Девчонки не разговаривали с ней, но и не бросали. Значит, не все потеряно. Значит, они не вычеркнули ее из списка живущих. Нонна достала тетрадь с их бесконечной рукописью.
— Девочки, ну что вы молчите? — не выдержала Юля. — Вы меня бойкотируете?!
Соня берет в руки тетрадь и демонстративно листает.
— Девочки!
Юля даже испугалась, как упорно они не желали с ней разговаривать.
Соня, углубившись в тетрадь, чему-то смеется и показывает это место Нонне. Нонна тоже улыбается.
— Ну хотите, я скажу, что он мне… что он меня…
Подруги оторвались от книги и внимательно смотрят на Юлю, ожидая, чего-нибудь конструктивного.
— Он мне нравится.
— Ну вот, с самого начала бы так, — с облегчением говорит Соня. И не совсем понятно, что больше радует ее, признание Юли или то, что больше не нужно мучительно молчать.
— Меня впечатлило даже не то, что он приехал. Меня потрясло, что он уехал, не ожидая благодарности, — с трудом говорит Юля.
— А если бы ты мне волосы принесла вовремя, я бы тебе наперед все сказала, — корит ее Нонна.
— Какие волосы? Нон? Сонь? Что вы говорите? — Она наконец заплакала. — Он больше не позвонит?
— Теперь не знаю, — честно отвечает Нонна.
А Соня хватается за рукопись:
— Можно я на этот раз напишу?
«Хочешь ты или не хочешь, боишься или проявляешь чудеса смелости, зовешь или надменно отказываешься, угадываешь или ошибаешься, любовь приходит в тот день и час, когда сама решит тебя посетить. Ты можешь все. В этой игре нет правил. В этой игре нет греха. Грешно только одно — ты не вольна отказываться от любви. Можно все, нельзя только отказаться».
Утром Юля подойдет к окну, раздвинет шторы, и на стене противоположного дома увидит огромный плакат-растяжку. На нем фоном будут изображены гоночные машины, а сверху начертано: «Сегодня в восемь. Погоняемся?».