Прославиться не удалось, и жизнь вернулась в привычные границы: Миша, мама, призрак Феди и каждодневный поиск работы.

Нонке удалось получить заказ на сценарий телевизионной передачи о проблеме одиноких женщин, вынужденных самостоятельно поднимать детей. Тема передачи была близка автору и Нонна легко справилась с задачей. Сценарий был придуман за вечер, и теперь, сидя на кухне за стареньким компьютером, Нонна набирала текст. Араксия Александровна помешивала ложкой борщ на плите. Поставив точку, Нонна посмотрела на экран компьютера, шепча только что законченный абзац:

— Деньги, деньги, вечная проблема!

На слово «деньги» Араксия Александровна отозвалась стремительно:

— Кстати, надо заплатить за телефон.

Нонна сбивается, качает головой, отмахивая от себя лишние звуки, и начинает читать сначала:

— Деньги, деньги, деньги — вечная проблема. Мать ворчит, что не заплачено за квартиру, сын укоризненно демонстрирует, насколько коротки ему штаны, купленные всего несколько месяцев назад. И самой хочется чего-нибудь приобрести.

Араксия Александровна настойчива:

— Надо заплатить на месяц вперед — они так требуют.

Нонна мужественно движется вперед по тексту, только чуть повышает голос:

— И самой хочется чего-нибудь приобрести. Например, краску для волос, а то вот, кажется, седой волос.

— В нашем роду у женщин седых волос до старости не было, — назидательно говорит Араксия Александровна.

— Мама, ты мне мешаешь.

— Да откуда у тебя седой волос?!

— Мама, будем считать, что у меня нет седых волос, если тебе от этого легче. Это сценарий телепередачи. Мне заказали.

Араксия Александровна хмыкает и возвращается к своему борщу.

Звонит телефон, Нонна хватает трубку.

— Алло. Да, я написала. Сценарий готов. Как не надо? Не надо? А… Спасибо, извините…

Араксия Александровна умеет спиной показать отношение к происходящему:

— За что благодаришь? За что извиняешься?

— Сорвалась передача, — мрачно говорит Нонна.

— Почему денег за работу не спросила? Работу ведь сделала.

— Толку-то…

— Надо учиться говорить «нет».

— Кому, мама? Я не успеваю сказать «нет», обычно меня опережают.

Араксия Александровна пожимает плечами. Нет, ее бестолковая дочь никогда не выбьется в люди. Надо что-то предпринять. Может, ей нужно было запретить поступать в театральный институт? Или выходить замуж за Федора? Или дружить с этими девушками? Они друг друга дополняют в своей неудачливости. Кабы знать, что нужно было делать.

Соня ужасно оголодала, пока бежала три квартала от княжеских хором нового заказчика до Дома дружбы на набережной мутной речки. Она доедала сомнительный чебурек, взбегая по мраморной лестнице. Рядом с мраморной статуей Дианы-охотницы застыла строгая дама в черном костюме и с белым накрахмаленным жабо — Нина Афанасьевна. Она звонила вчера, приглашала взглянуть на стены. Соня была польщена. Нина Афанасьевна сказала, что ей «рекомендовали госпожу Сквирскую как лучшего специалиста». Наверное, сейчас Нина Афанасьевна подумала, что немного поторопилась. Увидев жующего специалиста, дама напряглась, а Соня почувствовала себя так, будто попала в тридцатые годы прошлого века. Нина Афанасьевна на всякий случай спросила:

— Софья Викторовна? — очевидно, в тайной надежде, что растрепанная особа с объедком — это не Софья Викторовна.

Соня кивнула:

— Соня, Соня.

Нина Афанасьевна умела владеть лицом. Она спокойно проговорила:

— Соблаговолите подняться на один пролет вверх.

Как привидение старинного дворца, она идет-плывет вперед и несет свою неправдоподобно прямую спину. Соня тащится за ней по лестнице и непроизвольно выпрямляется сама. Наконец через анфиладу залов они приходят в нужное им помещение. Нина Афанасьевна молча, театральным жестом обводит зал рукой. Соня видит вокруг обшарпанные стены, а под ногами — куски штукатурки и лепнины.

— У вас стены болеют, — говорит Соня.

Нина Афанасьевна меняет маску невозмутимости на маску глубочайшего потрясения:

— Боже!

Соня с готовностью кивает:

— Грибок.

— Это заразно?

— Да, конечно.

— Капиллярным?

— А как же. Передается по воздуху.

— А другие способы заражения?

— Переползает.

— Что с нами будет? — восклицает Нина Афанасьевна и хватается за сердце.

— С вами — ничего. Он переползает не на людей, а на стены. Поражает здоровые стены и живет на них, пока полностью не выпьет все соки.

— Боже, как вы меня напугали!

— Бояться не надо, надо лечиться. Я всегда им это говорю.

— Кому, стенам?

— Нет, заказчикам.

Нина Афанасьевна заламывает руки.

— Что же нам делать? Вот видите, дорогая Софья Викторовна, прямо и не знаем, что нам делать. У нас каждый день иностранные делегации, а тут такая беда. И ведь этот ваш грибок распространяется чрезвычайно стремительно. Я хочу сказать, что соки из стен он пьет залпом…

— А вы как думали? — гордится Соня уникальными способностями маленькой, но ехидной бактерии.

— Вызывали специалистов из Горлепнины, а они нам такую цену заломили… Пришлось отказаться…

— А вы, уважаемая Нина Афанасьевна, думаете, что я бесплатно вам потолок починю?

— Ну, что вы, Сонечка, милая, мы, конечно, заплатим… сколько сможем… А насчет остального… Может, услуга за услугу?

— Что вы имеете в виду?

Нина Афанасьевна хитро улыбается.

— Вы нам — лепнину, а мы вам тоже на что-нибудь сгодимся. Вы понимаете, мы ведь Дом дружбы. Дружим, знаете ли, с разными народами. Разрешите вас пригласить?

И Нина Афанасьевна повела Соню залами и тайным переходом.

Там, где они оказались, разворачивалась настоящая военная панорама — с фронтами, группами войск, тыловыми обозами, передовой и полевыми госпиталями. Неприятели разделялись по половому признаку. Мужчины и женщины разместились по разные стороны невидимой, но осязаемой линии фронта. Мужчины, судя по всему, иностранцы, держали оборону возле барной стойки. Женщины закрепились на небольшом плацдарме у зеркала, где стояли диваны.

Иностранцы применили тактику психологического воздействия — они непринужденно и громко переговаривались, держали в руках «дринки» и по-хозяйски окидывали липкими взглядами противника. Женщины — русские невесты — действовали, на первый взгляд, разобщенно, но в их расположении угадывались следы стратегических талантов. Для начала они разделились на три группы. Первая жмется к стенкам. Это наш арьергард. Другая часть пришла своей компанией. Эти барышни ненатурально громко смеются, делая вид, что они здесь «только ради прикола» и что им и так хорошо. Это наша оборона. Третьи же, уже освоившись, вливаются в мужские группки, бегло болтают с «заморскими женихами» и хихикают. Это и есть главные нападающие. Именно это разделение позволит кому-нибудь из девушек прорваться в стан неприятеля и водрузить флаг победы на горе поверженных трупов. Соня предложила бы изобразить на стяге нечто символическое, чисто женское. Нет, не кастрюлю, — поваром может быть и мужик, — а, например, вагину. Хотя черт ее знает, как ее намалевать, чтоб было понятно?

Мужчины реагируют на движение и с удовольствием дают возможность себя соблазнить. Над всем, за неимением флага, витает атмосфера натянутости и неестественности происходящего. Сонькин глаз радуют только ажурные чулки самых невероятных расцветок на дамах. Юльке бы тоже понравилось, подумала Соня.

Нина Афанасьевна гордо вскинула голову:

— Вот! Наши женихи! Бр-р-р… То есть я хотела сказать — наши четверги! По четвергам у нас дни приватных знакомств с иностранными друзьями. Выбирайте любого!

Соня хмыкнула:

— Мне четверг… тьфу ты, вернее, жених не нужен. Я, знаете ли, замужем.

Нина Афанасьевна игриво улыбается. Есть такие женщины, которые всегда игривы, когда речь идет об отношениях полов.

— Жаль, а то мы бы вам подыскали. Вы бы остались довольны.

Соня подхватывает тон покровительницы международных связей. Конечно, она похожа на бандершу, но все-таки — потенциальный заказчик. А заказчик — дело святое. Соня готова на руках по карнизу пройти без страховки за любую новую работу.

— А у меня есть незамужняя подруга.

— Приводите. У нас умеренные цены.

— Вы же говорили, что мне бесплатно?!

Нина Афанасьевна, не моргнув глазом, обозначает границы собственной щедрости:

— Вам — да, а подруге — только дружескую скидку.

Соня шутливо грозит пальцем великолепной Нине Афанасьевне, которая внешне похожа на классную даму Института благородных девиц — устроила здесь брачное агентство, а на поверку выходит стальной леди с вычислительной машинкой в голове.

— Вот она, значит, какая, дружба народов! — весело констатирует Соня.

Нина Афанасьевна, снова став важной и отстраненной, говорит:

— Да что вы, Сонечка, милая, у нас ведь не только и не столько женихи. У нас многие приезжают, чтобы страну изучать, ее обычаи, историю и культуру. А сейчас стало модно в семьях останавливаться. Особенно это практикуют те, кто диссертации пишет о быте, нравах…

— О, да! О наших нравах можно не одну диссертацию написать…

Нина Афанасьевна вздыхает:

— Но вот беда: наши люди боятся к себе в дом незнакомцев пускать. Им никакие рекомендации не указ, и деньги не нужны. Один ответ: «Боимся международных террористов, кражи кругом, убийства…» А после одиннадцатого сентября так и совсем трудно стало.

Соня задумчиво смотрит на свои руки:

— Кто бы мог подумать, что нам так близко чужое горе…

Нина Афанасьевна радостно соглашается:

— Вот это и есть дружба народов!

Соня, что-то смекнув, реагирует быстро:

— Так иностранцы хорошо платят, чтобы в семьях жить?

— Да, неплохо. Я даже сама однажды женщину из Луизианы принимала.

Что ж, хоть с мыса Последней Надежды, думает Соня. Ей есть кому предложить подобное дельце.

Соня, навалившись грудью на стол, живописует о предприятии Нины Афанасьевны.

— И представляете, иностранцев этих несчастных наши люди боятся селить по домам.

— Я их понимаю, — говорит Юля. — Иностранцы — опасные люди. Раз войдя в твою жизнь, не уходят ни за что.

Что ж, Юлька имеет право на эти слова. У нее свой негативный опыт. Нонка, дуреха, демонстративно пожимает плечами и открывает тетрадь с их романом. А это, меж тем, помогло бы ей подзаработать. Лосева, напротив, стоит себе над феями и очень внимательно слушает самозабвенный рассказ Сони.

— Наши боятся селить иностранцев. Думают, наверное, что им Бен Ладен попадется, — объясняет она.

— А представляешь, Сонечка, приходит твой Жорик домой, а там Бен Ладен сидит.

— Укроти воображение.

— Ну, что я опять не то сказала? Он же пьет? Пьет…

Соня угрожающе смотрит на Юлю.

— Я хотела сказать — выпивает иногда!

— А у самой-то еще видений не было от ежевечерних возлияний?

Юля открыла было рот, чтобы ответить подруге, но неожиданно их прерывает Лосева:

— А женихи-то, женихи?

Соня поднимает глаза на Лосеву, явно найдя в ней благодарного слушателя.

— Это, девочки, совсем другая категория иностранцев. А они там такие хорошенькие — умора. К стенкам поприлипали, улыбаются. Такие кобельки на выпасе, престарелые ловеласы. А девушки наши блещут красотой колготок и великолепием волос.

— На ногах? — уточняет Юля.

Проигнорировав Юлькин выпад, Соня решает обращаться к одной только Лосевой:

— Мне сразу к визажисту захотелось, марафет навести. Перья свои распушить…

Но Юля не унимается:

— Распушить и взлететь.

Надоела как, вредная Юлька!

— Да, взлететь. Скинуть лет…

— Триста.

И Соня не выдержала и размахнулась, чтобы дать подруге тумака, но та, ловко увернулась. Нонна отрывается от рукописи.

— Ссорьтесь, ссорьтесь, девочки. Я все записываю. Бумага стерпит. Только вот что потом о вас люди прочтут?

— А что там все-таки за женихи? — снова тихо спрашивает Лосева.

— Хорошие, девочки! И в таком большом количестве, что даже глаза разбегаются. Верите? Я даже пожалела, что за Жориком замужем.

— Ну, не в первый же раз?

Так, теперь Нонка принялась ее донимать. Соня сама знает, что с Жоркой надо разводиться, но жалко. После показательных выступлений с Никитой Михалковым страшно за него становится. Кто еще за ним будет ходить, как за больным ребенком?

— Злая ты, — сказала Соня. — А он, между прочим, хорошо к тебе относится. Называет тебя ласково… — Соня уже поняла, что сболтнула лишнее, но по инерции договорила: — Бессмысленной курицей.

— Очень хорошо относится.

— Очень ласково. Интересно, а как он меня называет? — интересуется Юля.

И Соня честно отвечает:

— Лучше тебе этого не знать.

— Козел.

— А твой Коррадо — зануда.

— Спора не получится. Он же иностранец! Все иностранцы — зануды, — радостно говорит Юля. — Все, все, все. Мир, дружба, жвачка! Мы нашли общий язык.

Но теперь Соня демонстрирует характер.

— Жвачка! У тебя только жвачка!

У Нонки начинала болеть голова. Подруги так тарахтели, что она уже не понимала, кто на кого нападал, кто от кого защищался.

— Не ссорьтесь, девочки! Сонь, зачем нам женихи? Какие женихи? К чему ты это все рассказываешь? У меня времени совсем мало. Мне работать еще сегодня — расписывать рекламные ролики для радио.

Точно! Работать. Зарабатывать деньги. Она ведь с этим пришла. Конечно, она с этого и начала, но Лосева со своим интересом к женихам сбила с толку.

— Ноник, я к тебе с деловым предложением, — заявляет Соня.

Нонна впервые проявляет хоть какой-то интерес к тому, что рассказывает подруга.

— Ноник, она хочет тебя продать миллионеру, — предположила Юля.

— Дурочка! Сама-то поняла, что сказала? — Соня хватает Нонку за руки, пытаясь привлечь ее внимание. — Там можно заключить договор и вписать к себе иностранца.

— Вписать?! Как это?

— Вписать — значит поселить на время. Допустим, сдаешь ты угол иностранцу за весьма существенную плату, а он про тебя диссертацию пишет.

— Про меня?!

— А ты думаешь, что недостойна? — спрашивает Юля.

— Про твой быт, — уточняет Соня.

— Не надо! — просит Нонна.

— Надо, надо.

Нонна и Нина Афанасьевна прекрасно дополняли огромное, во всю стену, панно «Амур и Психея». Время от времени через зал, громыхая бодрыми старческими ногами, проходили группы иностранных туристов под руководством громкоголосых гидов.

Нина Афанасьевна с достоинством комментирует:

— Итак, вы видите, какую важную работу мы выполняем. Мы связываем мир Запада с миром…

— Востока? — робко подсказывает Нонна.

— Совершенно верно. И некоторые из наших гостей — люди удивительного свойства. Они хотят узнать не парадную, фасадную красоту России, а как бы это выразиться…

— Исподнего захотелось?

— Нонна… — Нина Афанасьевна заглядывает в бумажку. — Владимировна, не так. Совсем не так. Это люди, которые хотят узнать, как мы живем, как мы думаем…

Нонна понимает:

— Шпионы.

Нина Афанасьевна мягко возражает:

— Исследователи, неуспокоенные души.

— Живые мертвецы.

Нина Афанасьевна уточняет:

— Люди, бросающиеся в самое пекло событий.

— Экстремалы.

Но Нину Афанасьевну с мысли не сбить. На своем веку она повидала всех, кого упомянула Нонна, — и шпионов, и экстремалов, и даже живых мертвецов — к ним легко можно было причислить древних, но любопытных стариков из Новой Зеландии, приехавших вчера за впечатлениями и невестами.

— Так что вы подумайте, согласны ли вы поселить у себя дома одного из таких людей?

— Я согласна. Только знаете, я не хочу, чтобы обо мне писали диссертацию. Я не подопытный кролик. Пусть это будет не ученый.

— Мы подберем вам кого-нибудь другого.

— Что я должна для этого сделать?

— Подпишем договор, в котором вы обязуетесь кормить, поить и ублажать…

Нонна испуганно вскидывает голову, и Нина Афанасьевна вынуждена поправить себя:

— Не волнуйтесь, я не так выразилась. Вы должны всячески ухаживать за вашим гостем. Не дать почувствовать себя одиноким, покинутым. Вот, например, недавно приезжал гость из солнечной Андалузии и, представляете, — ногу натер. До крови! Так ему хозяйка компресс делала из лекарственных трав, произрастающих на труднодоступной горной территории Тянь-Шаня. Расстались лучшими друзьями.

Нонна решила, что она сможет оказать первую медицинскую помощь. У нее дома тоже есть травы, собранные южными родственниками на труднодоступных склонах Кавказа. Она подумала еще пару дней, посовещалась с Араксией и вернулась в Дом дружбы народов. Нина Афанасьевна длинной указкой отметила место, где должна расписаться Нонна, и та подписалась под внушительным договором. От обилия информации Нонна слегка отупела, и Нине Афанасьевне пришлось повторять:

— Значит, еще раз. Дональд Донован.

Нонна кивает.

— Из Вашингтона, — напоминает Нина Афанасьевна.

Нонна заученно повторяет:

— Из Вашингтона.

— Работник свободной профессии.

— Бездельник, — обреченно понимает Нонна.

— Художник, — уточняет Нина Афанасьевна.

Нонна неопределенно роняет:

— Посмотрим.

Нина Афанасьевна напоминает:

— Вы подписались под тем, что обязуетесь обеспечить его пансион в течение десяти дней. Помните, вы подписались!

— Кажется, кровью.

Она уже жалеет о содеянном, но Нина Афанасьевна пододвигает Нонне объемный конверт с деньгами.

Юлька, как самая знающая про всякие заграницы, авторитетно заявила, что если этот самый Дональд Донован живет в Вашингтоне, то почти наверняка он — служащий Госдепартамента. Соня, решив, размечтаться по полной, предположила, что он на короткой ноге с президентом Америки. Нонна не была уверена, что это характеризует будущего гостя с лучшей стороны.

— Говорят, он художник, — вяло отозвалась она. — А может, все-таки он из Колумбийского университета, а? Профессор литературы. Почему нет?

— Будешь с ним о Набокове разговаривать, — мечтательно произнесла Соня.

— Из Набокова я помню только: «Шла такса, цокая по асфальту нестрижеными когтями», — ответила Нонна.

— Может быть, ты понравишься ему, и он захочет на тебе жениться, — фантазировала Юля. — А ты будешь сопротивляться и говорить, что отдана другому.

— Главное, Юлька, чтобы он ей понравился, — уверенно сказала Соня. — Тогда она возьмет свою судьбу в свои руки и женит его на себе.

— Не путай, Сонечка, меня с собой.

— Ноник, а ты английский язык знаешь? — спросила Юля. — У них там в Вашингтоне все с южным акцентом говорят.

— А разве Вашингтон на юге? — удивляется Нонна. Она довольно четко представляет себе карту Америки — изучила, пока ждала Федора.

— Скажем так: на юго-востоке, — уточняет Соня. — Там живет семьдесят два процента черных.

И откуда Соня это знает? И почему они там скучковались? Вероятно, так исторически сложилось. Нонна не спорила с закономерностями исторического процесса. Ее интересовала метафизика жизни.

— Ладно, разберемся. Я знаю армянский хорошо, французский так себе, английский хуже, чем так себе. Пусть этот лиловый негр мне подает манто. Пусть по-русски учится понимать.

— Да вы, милочка, расистка! — иронизирует Соня.

Нонна смущенно оправдывается:

— Соня, ну как ты могла такое подумать? Какая разница, какой цвет кожи? Лишь бы человек был хороший.

— И не шпион, — веселится Юля и звонким пионерским голосом запела:

— Шпион — это, между прочим, профессия. К человеческим качествам это никакого отношения не имеет.

Но подружки уже поют вдвоем — Сонино сопрано отлично поддерживают Юлькин колокольчик:

— Разве шпионы не могут быть хорошими людьми? — не унимается Нонна.

— Любить жену и детей?

— Вот Штирлиц, например!

— Девицы! Как же Штирлиц?

— А Рихард Зорге? Абель? Красная капелла, наконец. Они были хорошими людьми!

— Как же давно я не слышала эту песню! Девочки, я немного побаиваюсь этого иностранного гостя.

— Не горюй, Нонка. Если что, мы твоего Донована выведем на чистую воду и сдадим властям, — в приступе патриотизма говорит Юлька и возвращается к реальности: — У кого есть жвачка?

— Начинается, — сетует Соня.

— У меня есть. — Нонна копается в сумке. Из нее звучно выскальзывает конверт с деньгами и падает на пол. Нонна находит жвачку и протягивает Юле, а Нонкина нога случайно заталкивает конверт под водительское сиденье.

— А если серьезно, то в общении с иностранцами главное помнить: все, что ты знала о них до сих пор, — набор стереотипов и дурацких мифов.

— Ага, включая и то, что иностранцы — зануды, шпионы и козлы, — насмешничает Соня.

— Ладно, ладно. Мы же серьезные девушки.

Это катастрофа! Если инфернальщик Эдуард легко простил им потерю своих денег, загипнотизированный красными Юлькиными волосами и их слезливым трио, то эта пропажа грозила полным финансовым крахом. Ведь в итоге цель Эдика была достигнута — песня Гаврика Лубнина звучала в эфире. То есть потеря камеры и всего прочего была компенсирована тем, что инфернальщику не пришлось тратиться на размещение клипа на музыкальных каналах. Пираты взяли это на себя. Конечно, им всем был нанесен моральный ущерб, но если бы Эдику захотелось, наверняка он смог бы найти обидчиков и наказать. Но что предложить Нине Афанасьевне? Погадать? Станцевать танец живота? Заставить Соньку бесплатно полечить стены храма дружбы народов? Или убедить Юлю сшить ей наряд снежинки для новогоднего карнавала?

На кухонном столе лежала вывернутая наизнанку Нонкина сумка и все ее содержимое. Молчаливым траурным караулом за Нонной стояли Араксия Александровна и Миша. Мать не решалась язвить, сын не посмел шутить над Нонкиной бедой. Сама виновница, участница и потерпевшая плакать уже не могла, а просто выговаривала Юльке в трубку:

— Я не знаю, куда они запропастились. И деться-то им было некуда.

Юлька медленно поднималась по лестнице. Она хотела домой, вина и в ванну.

— Ноник, только не реви. Сколько там было? Ого! Это ему столько на пропитание выделено? Да, нехило ест средний американец. Ладно, придумаем что-нибудь. Ну, не плачь ты, пожалуйста. Неприятно, конечно, но что делать теперь? Давай завтра встретим его, а там видно будет.

Под Юлиной дверью лежал большой букет цветов.

— Ого! Нет, мои новорусские соседи все-таки совсем зажрались. Соседи мои, говорю, озверели, уже букеты роскошные выбрасывают. И почему-то мне под дверь. До помойки не донести или людей стыдно?

Юля взяла в руки букет — мелкие фиалки противоестественным образом сочетались с розами и еловыми лапами. Белый картонный квадрат упал под ноги: «Юле».

— Знаешь, это мне… От кого, не поняла, правда…

Для начала нужно было заполнить Нонкин холодильник чем-нибудь знакомым иностранному глазу. Ради этого подруги вывернули свои кошельки перед кассиршей дорогого магазина, а потом поехали в аэропорт. Они повесили на Соню самодельный двойной плакат, на котором со стороны груди было написано: «Welcome to Russia, Mr. Donovan», a со спины то же самое по-русски. Теперь Соня отчаянно вертится, давая прочесть и ту, и другую версию иностранцам, выходящим из зоны паспортного контроля. Нонна, не мигая, глядит на красную черту, определяющую границу, а Юля держит в руке цветок из вчерашнего букета и зачарованно смотрит на него.

Мимо подруг шли благородные старики в кашне, спесивые красавицы, мошенники с дорогими чемоданами, юные искатели загадки русской души, но ни один из них не был Дональдом Донованом. Хотя девушкам улыбались, подмигивали, предлагали себя вместо мистера Донована. Соня жалела, что нельзя прибрать какого-нибудь чистенького студента Оксфорда, приехавшего совершенствоваться в русском. А Юля, вернувшись из глубокой медитации над одинокой фиалкой, с беспокойством взглянула на часы.

— Пора бы ему уже появиться.

Зал прибытия опустел. Девочки пожалели было о том, что потратились на мидии и овсяные хлопья, а также на мягкую туалетную бумагу в цветочек, но тут появился еще один заморский гость. Вернее, самая заурядная пародия на американца — клетчатая рубаха, желтые боты и ковбойская шляпа. Кроме того, он был очень высок. Судя по плачевному состоянию его багажа, этот иностранец чем-то не приглянулся таможенному офицеру — из дорожного чемодана во все стороны вылезало цветастое исподнее. Под мышкой гость держал нечто большое и плоское, завернутое в холстину, и растерянно улыбался.

Соня вертится перед ним, демонстрируя обе стороны плаката. Господин в ковбойской шляпе сосредоточивается на одной из надписей и расплывается в улыбке:

— I’m Donald Donovan.

Юля говорит с лучезарной улыбкой:

— Какая радость. Вашингтон?

— Yes, lady. Washington.

— Нет, девочки, — говорит Юля. — Он наверняка не в Госдепартаменте работает.

Соня настаивает:

— Я видела их президента. На своем ранчо он одет точно так же.

— Может быть, он и президент, но наверняка не профессор литературы, — вздыхает Нонна.

— Hi, ladies!

— Хай, дорогой, — Нонка трясет его за руку. — Чем я тебя кормить буду, бугая такого?

— Будем кормить по очереди, — утешает Соня.

— Предупреждаю, у меня Степа дерется и царапается, — на всякий случай произносит Юля.

— Что ты нас предупреждаешь, ты его предупреди.

— Мистер Донован, готовлю я не очень хорошо, а кот у меня и вовсе драчливый…

Оказалось, мужик невредный. И даже трогательный. Из аэропорта Юлька повезла его кружным путем через центр, и он так непосредственно реагировал на питерские архитектурные красоты, что девицы не могли сдержаться и хохотали над ним.

В Нонкиной квартире он так и не смог расправить плечи. Миша был отправлен на пару недель в спортивный лагерь, поэтому Дональд Донован был представлен только Араксии Александровне и тут же переиначил и сократил ее имя до приемлемого «Арк». Говорили на странной смеси языков, пытаясь понять друг друга, и понимали. Вечером он содрал холстину с подрамника и с гордостью продемонстрировал Нонне картину — ледники и айсберги.

— It’s my motherland, — сказал Дональд мечтательно.

Нонна с сомнением рассматривала картину.

— Washington? Разве это Вашингтон?

— Oh, уе!

— А это где — Капитолийский холм?

Дональд радостно закивал:

— Самая расхожая ошибка. Это штат Вашингтон, а не город Вашингтон. Well?

— Ладно, уел. Скажи тогда, сколько штатов в США?

— Пятьдесят.

— Республик в бывшем СССР?

— Пятнадцать.

— Длина дорог в Ленинградской области?

— What?

— Ничего. Все в порядке. — Нонна задумчиво разглядывает верхушку ледяной горы на полотне. — И чем ты там только занимаешься в своем белом безмолвии? Are you painter?

— Нет, я не художник. Я лесоруб.

— Кто?!

— Лесоруб.

Донован размахивает воображаемым топором — от плеча прямиком по Нонкиному старинному комоду.

— Покажи мне хоть одно дерево! Где деревья? Одни льды кругом. — Она показывает на картину. — Я не вижу деревьев!

— Они здесь. С другой стороны озера много лесов. Много леса — много работы.

— Вредитель.

— Я сам написал эту картину. Это теперь мое хобби. Здесь есть мой автопортрет, если приглядеться.

Дональд обводит пальцем в уголке картины, туда, где у самого берега просматривается водная гладь. Нонна нацепляет очки и с трудом угадывает контуры махонькой человеческой фигурки, идущей по дну озера.

— Я очень боюсь воды. Я читал, что я должен работать со своими страхами. И я решил написать картину, где бы сам был в воде.

Нонна зябко поводит плечами. Она занималась тем же — боролась с собственными страхами.

— Бр… Лучше бы ты написал бы картину про тропики.

— Еще раз? Что ты сказала?

— Нет, нет, ничего. И как страхи? Прошли?

— Я полностью избавился от водобоязни. Это для меня совершенно эпохальная, грандиозная картина. И это единственная моя картина. И… я хочу подарить ее тебе!

— Мне?!

Нонна не любила холода, но Дональд настаивал.

— Я сам все сделаю!

И он с рвением взялся за дело. Пришлось вручить ему молоток. Он нашел место для картины в комнате Нонны. Для этого сняли Мишкин плакат с «Нирваной». Ничего, подумала Нонна, уедет, повешу обратно. Стена, на которой должно было временно красоваться полотно Дональда, была смежная с кухней. От первого же удара молотка Араксия Александровна подхватывала кастрюли с полок.

_____

Вообще-то он был хороший парень. Не злился, не испытывал раздражения. Да и на что ему было раздражаться? Он приехал познакомиться с Россией и знакомился с ней в пределах Нонкиной квартиры. Улыбался на то, чего не понимает. Улыбался тому, что понял. А Нонна уже чувствовала, что предстоящие две недели станут для нее самым отчаянным кошмаром — чужой мужчина в ее доме, который громоподобно смеялся, много ел, очень раскатисто храпел.

Его веселили самые обыденные вещи. Так, сидя на кухне, он вытягивал ноги в ботинках, которые категорически отказался менять на домашние тапочки. Ножищи Дональда тут же достигали плиты у противоположной стены. Он зычно хохотал. Убирал ноги и снова вытягивал, точно не верил, что бывают кухни такого размера, вероятно, думал, что повторный эксперимент приведет к иному результату. Сейчас снова вытянет ноги, а стена каким-то невероятным чудесным образом отъедет назад.

И Нонна злилась на себя оттого, что злится на него.

— Я не спала всю ночь, — держась за голову, жаловалась она подругам в кафе. — Это триллер. Настоящий триллер.

Посмотреть на ее страдания вышла даже Лосева. Больше всего Нонну разозлило, что никто из них не верил в то, что она действительно страдает.

Юля смеялась:

— «Нашествие лесорубов-три». Краткое содержание: лесоруб Дональд Донован потерял смысл жизни. Он едет в Россию, так как слышал, что эта страна, ввиду полного отсутствия такового, быстро вправляет всем мозги. Но в родном лесу, попрощаться с которым благодарный лесоруб зашел перед отъездом, он был укушен вашингтонским москитом-вампиром. В нем вызревает Чужой!

И Юлька подпрыгнула на стуле, норовя укусить Нонку в пухлое плечо. Но Соня опередила и укусила ее в другое.

— Хочу посмотреть эту кинокартину, — хохотала она, отбиваясь от Нонки.

— У Нонки продукты кончатся — посмотришь.

Да, заморский гость ел много. В его честь раздвинули складной стол в центре Нонниной комнаты. Постелили белую скатерть со старинной вышивкой, достали из коробок лучший сервиз из костяного фарфора. Посуда скрадывала скудость стола, ее было слишком много для небольшого набора продуктов, которые, превратившись в кулинарные шедевры Араксии Александровны, дымились на столе. Обе хозяйки осторожно поклевывали, чтобы хватило большому Дональду. Ел он шумно, с аппетитом, и хвалил Арк, думая, что гостеприимные хозяйки на диете.

— Девочки, вы не понимаете. Я сойду с ума. Хочу покоя. Покоя!

А Юля продолжала глумиться:

— В России, в маленькой уютной квартирке, где романтичный иностранец пытается обрести гармонию, страшной длинной русской ночью Чужой вылезает наружу.

Нет, Нонна все же придушит когда-нибудь эту драную рыжую кошку Юлю. Но когда Дональд храпел на Нонкином диване, а они с Араксией прислушивались к его руладам за стеной, она часто думала, что в него вселился демон, — таким грозным, таким клокочущим был его храп. Он походил на рычание.

— В нем есть все, что я ненавижу в мужчинах, — собирала Нонна аргументы против американца.

— Зато у него есть то, что искупает его любые недостатки, — заявляет на это Соня.

— Кошелек? — предполагает Юля.

— То, что вылезает наружу, милочка, — с видом игривой старушонки из какого-то английского фильма отвечает Сонька.

— Ты уверена, что это именно то, что ей нужно? — Юля с сомнением смотрит на Нонку.

— Он громко ест, шумно спит, а когда бодрствует — все время говорит о себе и пытается прибить гвоздь к стене, в которую даже кнопку нельзя воткнуть, — ворчит Нонна.

Юля не видела в этом ничего ужасного.

— То есть решил показать себя с лучшей мужской стороны.

— Сваи подбивает, — добавляет Соня.

— А мне-то что? Мне надо работать. Мне нужно уединение!

— Может, он очень одинок?

— Зря я, девочки, согласилась.

— Не любишь ты людей, — говорит Юля шутя.

А Нонкина совесть грызла ее изнутри: а вдруг это действительно так? Вдруг она уже превратилась в гадкую мизантропку? Похоже, все признаки надвигающейся предстарческой сварливости налицо. Может быть, у нее ранний климакс или что-то в этом роде? Нужно любить людей! Нужно быть терпимее! Но почему, почему она должна идти против своей природы?

— Я должна признаться. Меня раздражают посторонние люди в моем доме, — кивнула она.

— Мне кажется, ее раздражают иностранцы, — говорит Юлька.

— Ну и что? Тоже мне, фея одиночества. Тебе заплачено? Заплачено, — сурово отчитывает Соня. — Отказаться ты не можешь, так как деньги ты благополучно где-то посеяла. А даже если бы не посеяла, то всё уже — ты приняла на себя некие обязательства.

— А что делать? — теряя надежду, спрашивает Нонка.

— Тебя же никто не просит все время торчать дома, — говорит Юля. — И он, наверное, тоже будет куда-нибудь ходить.

— Бог его знает. Пока он спросил только, где ближайший пункт анонимных алкоголиков.

— У-у-у… — тянет Соня.

— Ты, кстати, не знаешь? — Нонна легонько пихнула Юльку в бок.

— Ну почему я? Почему всегда я? У меня не алкоголизм, у меня бытовое пьянство.

— Да я так просто спросила.

— Купи карту, покажи ему Эрмитаж, — предложила Соня.

— Карту! Вот еще карту ему с Эрмитажем, — ворчит Нонка.

Юля хлопает в ладоши, призывая к вниманию:

— Миф первый: иностранцы приезжают в Россию за великой русской культурой.

Подошла Лосева и поставила на стол увесистый пакет.

— Девы, нимфы, обратиться хочу.

— Свободу Нельсону Манделе?

Но Лосева то ли не знает, кто такой Нельсон Мандела, то ли знает, что его давно выпустили.

— Парня же кормить надо. Принесла.

И она достает банки с солеными огурчиками и грибочками.

Араксия Александровна сварила настоящий черный кофе. Как там они сговорились о вечернем гадании? Араксия Александровна не говорила по-английски. Дональд хоть и мог строить простые предложения по-русски, но понимал с трудом. Однако кофе разлит по чашкам, и Дональд с опаской пьет черный и густой, как смола, напиток. Морщится. Потом Араксия Александровна рассматривает кофейные разводы, и выгнутые кавказские брови ползут еще выше.

— Да, дружок… Это странно. Такие, как ты, становятся писателями, великими художниками или путешественниками. А ты? Сколько тебе лет и что ты сделал? Ты задавал себе эти вопросы? Одна картина. Ты автор одной картины. Тебя не путает эта статистика? Я вижу, вот тут — скорое разрешение твоей проблемы. Но сейчас кризис. Ты понял? Кризис.

Дональд во все глаза смотрит на Араксию Александровну. Единственное, что он понял, было: «Кризис».

— Кризис — явление, чреватое большими открытиями, — убеждает его Арк. — Но его надо пережить… Сейчас посмотрим, как будем переживать…

Когда Нонна вернулась домой, она застала мать и рыдающего американца уже за гаданием на обручальном кольце.

_____

— Она ему такого наговорила о смысле бытия, что он впал в ступор и всю ночь просидел на кухне, разглядывая решетку вентиляции, — обреченно рассказывала Нонна, обмахиваясь журналом «Фильм». — И курил свои вонючие сигары!

— Миф второй, — поучала Юля. — Иностранцы не курят и сплошь следят за своим здоровьем.

Нонна с криком отчаяния:

— А… Яду мне!

Лосева подает Нонне кофейную чашку с сердечными каплями.

— А ты тетю Араксию спрашивала, что она там нагадала? — осторожно спрашивает Юля.

Нонна опрокидывает лекарство, будто рюмку водки, и занюхивает рукавом.

— Ты мою мать не знаешь?

Соня поддерживает:

— Да, она нагадает. Так припечатает… Ты мне гораздо больше нравишься как гадалка.

— Я нагло лгу.

— А она нагло говорит правду. Спрашивается, что лучше — наглая ложь или горькая редька?

— Вот и Доне это, видимо, не понравилось, — предположила Юля.

Юля и Соня протягивают Лосевой свои кофейные чашки, чтобы получить свою дозу капель.

— В очередь, дамы, в очередь.

Она достает из сумки эмалированный таз с дымящейся, только что сваренной картошкой, посыпанной мелко нарезанным укропчиком, а по окружности обложенной домашними котлетками.

— Парню!

_____

Своими регулярными продуктовыми посылками Лосева, сама того не подозревая, спасла Дональда от голодной смерти. Нонна удивлялась: вроде взрослый мужик, сформировавшийся организм, период повышенного аппетита, который испытывают все мальчишки лет в шестнадцать, должен был давно пройти. Но американец хотел есть постоянно. И ел. А между трапезами подходил к холодильнику, заглядывал внутрь, вздыхал, захлопывал дверцу и через некоторое время снова проделывал эту процедуру.

Нонна как раз застала его за созерцанием пустоты холодильных полок, когда явилась домой с тазом котлет от Лосевой. Доня вдохновился и, не стыдясь, ел прямо из миски руками.

Вообще он скоро затосковал, хотя все еще по привычке улыбался. И однажды ночью решительно схватился за телефонную трубку.

— Они милые, славные люди, — говорил он невидимому собеседнику. — Старуха по утрам варит отраву, которую называет кофе. Это — то же самое, как если бы месячную норму кофе «Доброе утро, Америка» всыпать в одну кофеварку. Потом, глядя на следы на стенках от выпитого кофе, может предсказать судьбу. Знаете, я боюсь ее. Мне кажется, что она говорит правду. Днем она пьет бренди, она и мне предлагала.

Квартирка маленькая — чихнешь в одном углу, в другом ответят: «Будь здорова». Слышно было каждое слово. Нонна не все поняла из торопливого английского Дональда, но про мамашин коньячок она и сама догадывалась. И погрозила Араксии кулаком.

— Она предлагала мне выпить, но я сдержался. Кажется, я хочу поговорить об этом, — продолжал Дональд.

— Девочки, у него есть психоаналитик! Он часами говорит с ним по телефону. Не знаю, как я буду платить по счетам, — громко сообщила Нонна подругам.

Соня торжествующе произносит:

— Я знала, что хоть в один штампик он точно впишется! Психоаналитик — это ж самое то!

— Девочки, не в этом дело. Из его телефонных разговоров я многое узнала о своей семье.

— Например?

— Моя мать днем пьет коньяк.

— А что, днем нельзя? — интересуется Юля, хотя после истории с Терезой Обломовой знает — некоторым точно нельзя.

— Да ради бога! — кричит Нонна. — Пусть пьет на здоровье. Но я об этом ничего не знаю!

Лосева слушает рассказы о Дональде с умилением. Вот и сейчас она стоит возле их стола, по-бабьи прижав ладонь к щеке, и мечтательно шепчет:

— Вот это парень…

Подруги оборачиваются. Она, смутившись, ставит на стол банку варенья.

— Брусничное.

Соня хватает банку и деловито осматривает содержимое.

— Сама ягоду собирала? Где?

— Не я, мама. Я только варила.

_____

А ночные телефонные беседы Дональда становятся регулярными.

— Сын моей хозяйки, Майк… Его сейчас нет, но я видел его фотографию. Он где-то у моря со своей подругой. Вернее, с дочерью подруги моей хозяйки… Я что-то запутался… Короче говоря, его сейчас нет. Но когда он был здесь, она дарила ему конфеты. А он не ест конфеты, которые дарит ему мать, так как я видел за мебелью много пыли и много конфет. Неужели она так слепа, что не видит, что ребенок не любит сладкого…

Нонна ринулась за доказательствами. Открытые и еще упакованные леденцы на палочках — штук двадцать — были запрятаны между стеной и шкафом.

— Я плохая мать! — Нонна отвернулась от подруг и, припав к спинке парковой скамейки, пыталась заплакать. Слезы застряли где-то между обидой и ужасом.

— Начина-а-ается, — завыла Соня. — Приступ самобичевания.

Она порядком устала от Нонки, которая предчувствовала проблему даже в крике чайки над морем. Соня курит. На земле валяются четыре окурка. Нонна страдает уже битый час.

— Почему вообще ты слушаешь этого дурацкого Дональда?!

— Этот миф мы уже проходили. Иностранцы — дураки, — напоминает Юля.

Нонна встрепенулась.

— Да он не дурак! Наоборот, ему со стороны виднее!

Но Юля настойчива:

— Это, кстати, еще одно заблуждение, что им со стороны виднее.

— Но Миша же не идиот! — уверенно говорит Соня. — Разве он ел бы эти чупа-чупсы, если бы они ему не нравились?

— А он и не ел! Я вчера за шкафом целый склад нашла!

— Молодец! Правильный мальчик! Не огорчал маму!

— Но я-то! Я-то! Как я могла не замечать! Я же люблю его!

Лучший способ остановить Нонкины метания — влупить по ним непреложной истиной. И Юлька говорит:

— Любовь — слепа. Хватит, Ноник. Донован тебя испил до дна. Этак ты в неврастеничку превратишься.

— Можно подумать, до этого дня нервы у нее были, как стальные канаты.

— Во всяком случае, она уверяла нас в этом.

Услышав последнюю реплику подруги, Нонна разражается горьким плачем. Нервы, действительно, ни к черту. Юля качает головой, теперь Нонну долго не успокоить. Она вспомнит о Феде — виновнике нервного истощения, и вечер превратится в поминки. А они ведь хотели погулять. Куцее питерское солнышко сегодня порадовало постоянством. И Юля тихо попросила Соню:

— Сончик, забери его к себе, иначе мы ее потеряем.

Соня шепотом, стараясь, чтобы не слышала рыдающая Нонка, сказала:

— Да? А Жорика куда прикажешь девать? Он ведь художник свободный, дома сидит.

Но Юля, когда было нужно, умела быть настойчивой.

— Так пусть он делает что хочет, но из-за каких-то мужиков мы можем Нонку потерять. Ни за что! Много чести. Сколько там дней осталось?

Нонна, всхлипывая, отвечает:

— Ше-е-сть… И продукты кончили-и-ись…

— Решено, Сонька. Три дня — твои, три — мои. Выбирай, когда берешь лесоруба, — сегодня или через три дня?

— Сегодня, — мрачно соглашается Соня, предвкушая встречу американца с режиссером-авангардистом. — Уж лучше сразу отмучиться…

В прихожей Сони Дональд Донован сумел наконец расправить плечи.

— Я люблю частую смену обстановки, — одобрительно говорил американец, осматриваясь, — хотя практически никогда не уезжал из своего штата. Мне нравится ваш дом — старинное здание, дышит историей.

Откуда-то из глубины квартиры раздается слабое тявканье. Послышалось, подумала Соня. А может быть, Жорик работает над новым фильмом? Она подносит палец к губам, призывая гостя замолчать. Во внезапно наступившей тишине раздался требовательный и юный собачий лай. Толстолапый белоснежный щенок, поскуливая от удовольствия, накатывает теплую лужу на старинный паркет.

— Здрасьте, — только и может сказать Соня.

Симпатяга поднимает на нее глаза, изучая пришельцев. Наконец, сообразив, кто сильнее, бросается в ноги к Доновану.

— Это девочка! — радостно сообщает Доня, подняв щенка на руки. — Соня, как ее зовут?

Соня задумчиво глядит на собаку:

— Не знаю, я с ней еще не знакома. Раздевайтесь, Донован, чувствуйте себя как дома. Сейчас я познакомлю вас с хозяином собаки. Заодно выясним, что все это значит. Жора! Супруг мой и благодетель! У нас гости!

Из комнаты доносится непривычно доброжелательный голос Жорика:

— Проходите, не стесняйтесь!

Они вошли в комнату. Стол заставлен пивными бутылками, полными и пустыми, на полировке вяленая рыба, упаковки из-под сушеных кальмаров и два стакана.

— Гостей принимаешь?

Жорик радостно закивал.

— Вот, Михалыч приходил. С подарком.

— Положим, подарок я уже видела.

Собака принялась за Сонькины тапочки, пытаясь отгрызть помпон. Но бывают в жизни моменты, когда надо перестать жалеть себя, а заодно всех остальных. И Соня безжалостно пинает щенка ногой.

— А кто такой Михалыч?

— Сантехник!

Нет, подумать только! Жорик пошел в народ! Как это произошло?! Может, окончательно снесло крышу?

Но Жора доверительно сообщил:

— На пятом этаже трубу прорвало.

Соня погрозила кулаком:

— Жорик, мы ведь на втором живем.

— А он к нам за инструментом пришел.

— Откуда у нас инструмент?

Жора устал и начал раздражаться:

— Какая ты глупая. Да, у нас нет инструмента! Но он-то этого не знал!

— Зато у нас есть пиво!

— У нас не было пива! Это Михалыч принес!

— Можно поинтересоваться, по какому случаю?

— По случаю прибавления семейства.

Соня огладила живот:

— Да? Значит, беременность прошла незаметно.

Глупая, глупая женщина. Ничего не понимает. Хотел от нее уйти, но как уйдешь? Она такая глупая, что без него пропадет.

— Когда Михалыч зашел за инструментами, эта, — Жорик показывает на собаку, — пришла с ним. Устроилась на кресле и не захотела уходить. Она такая милая, правда? Напоминает мопсов с картин Веласкеса.

Соня пустилась в рассуждения о Веласкесе. Затем уверяла, что мопс не похож на дворняжку. Потом старалась образумить Жорика: если запьет — выгонят со студии. А в это время забытый хозяевами Дональд Донован — заморский гость — внимательно изучает развал на столе. Невзначай он берет початую бутылку пива и сначала равнодушно принюхивается к содержимому, а потом удивленно кивает.

— В Америке невкусное пиво, — говорит он.

Жорик и Соня от неожиданности прерывают спор. Жорик с готовностью отзывается:

— Да. Мне говорили.

Соня цедит сквозь зубы:

— Не позорь меня перед иностранным гостем.

Дональд делает первый глоток — тоже нехотя, с миной профессионального дегустатора, что, кажется, выдает в нем настоящего выпивоху. Удовлетворенный вкусом напитка, он поднимает бутылку.

— Cheers!

Соня вспомнила про анонимных алкоголиков и обреченно, уже поняв, чем кончится сегодняшний вечер, спрашивает:

— А трубу на пятом починили или мы к утру почувствуем себя на «Титанике»?

— Починили, починили. Вечно тебя интересуют неодушевленные предметы, а не я! — и, потеряв интерес к супруге, Жора оборачивается к Дональду: — Собак любите? Разрешите представить — Маня.

— Манья, — нежно повторяет Доня.

— А это — Жора, — представляет Соня мужа. — Ге-ор-гий. Можно Гога, тебе так будет удобней. Режиссер. Свободный художник. Вы, я чувствую, найдете общий язык.

Дональд с удовольствием повторяет:

— Го-га…

Соня вымоталась за ночь. Жора и Доня наперебой голосили застольные песни народов Америки, России и воинственных племен Центральной Африки. Жора когда-то снимал передачу о Тутси и Бхудту и выучился длинной саге об их непримиримой борьбе. Поведать миру об этих трагических событиях можно было только притоптывая и хлопая себя по бедрам. Потом пели государственные гимны и военные марши вермахта. Соседи дрогнули и вызвали участкового. Участковый выпил за интернационал и ушел. Когда Соня, воспользовавшись обманчивой тишиной, задремала, Маня жалобно заскулила — ей приснился страшный сон.

Темные круги под глазами Сони отчертили жизнь на до и после Дональда Донована. Теперь она, точно так же как несколько дней назад Нонна, изображала статую отчаяния и держала голову в ладонях. Юлька гладила Соню по голове, а Нонна, похоже, несмотря на сочувствие подруге, не могла скрыть облегчения — ее вахта сдана.

— Девочки, они пили до утра.

— Вот видишь! — радуется Юля. — А говорят, что мы пьем больше остальных народов на земле.

— Ага. Еще один миф?

В квартире Сони менялось только одно — количество бутылок. А в целом все приняло устоявшиеся формы. Оба мужика — русский режиссер и американский лесоруб, уже обросли щетиной, но с места не сходили. Они крепко сдружились за круглым Сониным столом, опустошая запасы алкоголя в соседних магазинах. Жора пылко доказывал американцу преимущества японской традиции перед кинематографом остального мира, а Доня неверной рукой рисовал самого Жору и его любимицу Маню. Та валялась в многократно описанном кресле и грызла перепавшую ей тараньку.

Темные круги под глазами у Сони почернели.

— А кто им носит выпивку? — поинтересовалась Юля.

Соня промычала:

— Сантехник…

— Так еще и сантехник у вас живет?! — ужаснулась Нонна.

— Нет, он днем приходит, когда меня дома нет…

— Да, Жорик твой мне никогда не был особенно симпатичен, а вот Дональда жалко, он мне как родной, можно сказать.

— А меня тебе не жалко?!

Тот же стол и тот же ракурс. Разнокалиберные бутылки, как армия превосходящего противника, окружают Жорика и Доню тесным кольцом. Соня даже подобраться к ним не может. Обессиленная Маня, будто это она пила трое суток, спит, обнявшись с Сониной выходной туфлей. Жора наслаждается кинофильмом «Москва слезам не верит», а Дональд рассказывает Жоркиному затылку, спящей Мане и телевизору:

— Мой кумир — Рокуэлл Кент. Я хотел быть похожим на него. Поэтому я остался в моем снежном штате и валил деревья. Теперь я рисую. Я почти как Рокуэлл Кент.

Соня ходила мимо комнаты с телефонной трубкой. Третий день она боялась туда войти.

— Да, Юль, хорошо. Забирай его завтра с утра. Нет, дорогая моя! Утро — это не двенадцать. Утро — это девять ноль-ноль.

Из оккупированной нашедшими друг друга алкоголиками комнаты слышится грозный Жорин голос:

— Ты видишь, за что «Оскары» дают! Стыд и позор!

_____

Утром Дональда Донована подняли со стула и куда-то повезли. Кто поднял? И куда повеяли? Обращались с ним мягко и даже заботливо. Значит, это не полиция и не бывшая жена. Но из того, что говорили, он не понял ни слова. Тогда, может, это врачи? Его отправили на принудительное лечение? Теперь он бестолково озирается по сторонам в Юлькиной передней. Только что он находился в старой, немного запущенной петербургской квартире, а здесь белые стены, никель, стекло и цветы в кадках. Немного ломило в глазах. Что-то невыносимо красное мелькало, ненадолго фиксируясь перед ним. Он зажмурился, потом открыл глаза и увидел перед собой Юлю.

— Мне нужно идти. Работать, понимаешь? Вот номер моего мобильного телефона, — говорит Юля, вкладывая в его руку карточку. — Если что-нибудь понадобится — звони. Но тебе хорошо бы отдохнуть. Поспать. Пока.

На каждое ее слово Дональд с удовольствием кивает.

Юля успела только подойти к машине, как раздался звонок мобильного телефона. Она смотрит на экран и закатывает глаза к небу:

— Началось. Да. Что?!

Она поднимает голову и видит в окне Дональда, забравшегося с ногами на подоконник. Он кричит в трубку, тыча пальцем куда-то в глубину комнаты.

— Джулия, спаси меня! Здесь этот… Не могу произнести его имя… Ну, ты меня понимаешь.

— Нет.

— Моя религия мне запрещает назвать его имя! Ты меня понимаешь?

— Нет.

— С рогами и хвостом!

— Козел?

— Черт!

Вжавшись от страха в окно, Дональд пялится на кота Степана.

Белая горячка никогда не посещала Юлю, несмотря на ее солидный опыт выпивохи. Но она слышала — такое бывает. Мерещится всякая нечисть, иногда вступает в диалог. Она опрометью бросилась обратно. Напоила Доню рассолом, отвела в ресторанчик неподалеку и покормила борщом. Парня слегка отпустило и они вернулись домой. В целом его состояние оставалось стабильным, но до тех пор, пока он не встречался с желтыми глазами флегматичного Степана. Пришлось взять мученика с собой.

В «Тату-салоне», больше напоминающем ателье, американец забрался за вешалку и, завернувшись во что-то белое и воздушное, похожее на балетную пачку, блаженно заснул. Там его и обнаружила Юля, выдавая заказчице очередной свой дизайнерский шедевр.

Под вечер завалились Годо с Ладошкой, принесли вина. И Юлька, проявив малодушие, позволила выпить по стаканчику. Доня, проспавший весь день за платьями, вылез на звон бокалов и на законных основаниях живой и страждущей души потребовал своего. Приободрившись, он стал весел и восхищался татуировками Годо, его подругой и мотоциклом, за что великодушный байкер прокатил американца с ветерком по Невскому.

Из этой поездки вернулись с пятилитровой коробкой чилийского вина. Пили чокаясь и не чокаясь, выпивали на брудершафт, на посошок и на ход ноги. Кончилось тем, что Годо и Дональд — один в фате невесты, другой в шляпке с цветами — голые по пояс сидели друг против друга с завязанными за спиной руками и, хватая ртом стаканы, вливали в себя вино. На спор.

Юля лежит головой на столе. Нонна, Соня и Лосева стоят над ней, как статуи.

— Да у нее форменное похмелье, — возмущается Нонна.

Юля отрывает голову от стола.

— Завтра же начинаю новую жизнь. Черт, рука болит!

— Ты что, подралась? — спрашивает Соня.

Юля закатывает рукав. На предплечье красуется игривая рыбка.

— Нет, я сделала одинаковые татуировки — себе, Годо, Ладошке и Доне.

— Господи! И эта женщина — моя подруга! — восклицает Нонна, точно призывает небеса исправить ошибку.

— Обещаю, завтра — новая жизнь.

Но завтра началось с того, что Доня встретился с гипнотическими глазами кота Степана. Юля заперла несчастное животное в ванной. Степан царапал дверь когтями, и этот звук отзывался в сердце американца холодящим ужасом. Он потребовал коньяка. Юля не отказала — дело святое. И сама, конечно, жахнула. Не пить же ему одному.

По этой причине Юлькин сеанс водной аэробики превратился в их с Дональдом дуэт. Они резвились как дети, пока изумленные дамы, включая тренера, жались к бортикам бассейна.

Между уставшими, вымотанными за две недели подругами сидит Дональд Донован. У него радостный, здоровый, очень отдохнувший вид. Подходит Лосева в новом платье и, кажется, в косметике. Она лично подносит Доне большую чашку каппучино.

— For you… Персонально.

Донован смотрит на нее с восхищением и радостно кивает.

— Много о тебе слышала.

Юля автоматически переводит.

— Вы говорили обо мне?! — восторгается Доня.

— Еще бы, — мрачно вздыхает Соня.

— Как мои грибочки? — спрашивает Лосева и, как в пантомиме, изображает гриб: сначала вытягивает руки вдоль туловища, потом показывает нечто напоминающее купол над головой.

— Ты?! Это ты?!

Лосева рдеет и смущается.

— И котлеты мои…

— Боже, — стонет от блаженства Дональд.

Соня шепчет Нонке:

— Мне кажется, мы можем их оставить.

_____

В аэропорт ехали молча. Соня и Нонка, обнявшись, заснули. Дональд с искренним восхищением разглядывает красоты Санкт-Петербурга. Второй раз за две недели он видит дворцы, купола и шпили. И это восхитительно. Лосева с переднего сиденья преданно вглядывается в лицо Дональда Донована.

— Не забуду… Никогда не забуду, — шепчет он.

Машина подскакивает на ухабе. Нонна просыпается от толчка.

— Что это было?

— Кривая дорожка, — отвечает Юля.

Что-то бьется о Нонкину туфлю. Она наклоняется и видит треклятый потерянный конверт с деньгами.

— Ого! Смотрите-ка. Я деньги нашла.

— Деньги? Какие деньги? Дайте в долг, — бормочет Соня спросонья, а разглядев конверт, радостно верещит: — Ура, живем!

— Сначала оплатим его телефонные счета, потом заживем на оставшиеся, — охладила ее пыл Нонна.

— В этой ситуации главное — ни в чем себе не отказывать.

Автомобиль подъезжает к зданию аэропорта.

Они прощаются, втроем обнимают большого Дональда, по щекам которого текут слезы.

— Доня, ты звони! Обязательно, слышишь? — просит Юля.

— Обязательно. Я позвоню. Вы даже не знаете, что вы для меня сделали. Вы мне вернули вкус к жизни!

— Доня, не пей. Не пей, Дональд, — просит Соня.

— Гога — потрясающий мужик. Такой умный! Береги его, Софи. Ты к нему несправедлива.

— Не унывай, слышишь. Все будет хорошо. Будем верить в это, — шепчет ему Нонна.

— Только, дорогая, то, что варит твоя мама, — это не кофе.

— Это кофе.

— Это не кофе. Это динамит.

Наконец кружение заканчивается. Все четверо размыкают объятья. Лосева скромно топчется неподалеку.

— Как вы думаете, зачем он приезжал? — задумчиво спрашивает Нонна, когда Доня легко загребает большими ручищами необъятную для остальных Лосеву.

Он махал им шляпой, пока видел их, а они его. А потом исчез за пластиковой государственной границей. Лосева припала к отверстиям в перегородке, пытаясь увидеть хоть кусочек клетчатой рубашки.

За шатким столом аэропортовского кафе они молча пьют жидкий чай. Кофе нет — сломалась кофеварка. Юля брезгливо отстраняет от себя чашку. Из-за ее рыжей шевелюры Соня поглядывает на внушительный силуэт Лосевой. Та прижалась к грязному окну и смотрит в небо на только что взлетевший самолет. Нонна достает из рюкзака тетрадь с черновиком их будущей славы.

— Итак, дамы, о чем будем писать?

Юля нервно:

— Не знаю. О счастье.

— Посмотрите на нее. — Соня кивает на Лосеву.

— Я об этом и говорю. Завидно.

Соня задумчиво:

— Вы думаете, она влюбилась?

— Еще по рассказам.

Соня грустно:

— Надо же… ничего не замечаю. Совсем стала каменная.

— Ты как Хозяйка Медной горы: хочешь любить, но не можешь, — говорит Юля.

— А ты? — спрашивает Нонна.

— А я хочу, но мне некого. Все эти юноши, девушки, этот случайный Коррадо — это ерунда, чушь, бред.

— А Сонька?

— А Сонька очень хочет, поэтому и любит всех подряд.

— А как вы думаете, ему она тоже понравилась? — Нонна глядит на Лосеву.

— Да. Мне кажется, да, — говорит Соня.

И Нонна начинает писать.

— Что пишешь?

— Читайте.

Соня читает из-под Нонкиной руки:

«Мужчиной вашей мечты может оказаться каждый: почтальон, коллега по работе, внезапный гость. Никогда не упускайте шанса изменить жизнь. А для этого — действуйте: отвечайте на телефонные звонки, ходите в гости, открывайте дверь незнакомцам, только, конечно, предварительно спросив: «Кто там?» Делайте! Двигайтесь! Жизнь — это движение и общение. Заводите новые знакомства. Если это не ОН, то, возможно, это просто ваш новый друг».

К их столику подходит печальная и очень похорошевшая Лосева.

— А знаете, с кем он говорил по телефону?

— С психоаналитиком, конечно.

— Со своим автоответчиком. Чтобы здесь ему казалось, что ему есть с кем говорить по телефону и кто-то ждет его звонков, а там — чтобы ему казалось, что ему кто-то звонил, когда войдет в пустой дом. Что он кому-то нужен. Понятно?