Относительно размеренная жизнь кончилась, и теперь событиям предстояло развиваться со стремительной быстротой. Соня это отлично понимала — и оттого чувствовала ^ себя вполне в своей стихии. Она настолько ясно и отчетливо представляла себе каждый свой следующий шаг, который предстоит сделать, словно кто-то невидимый и мудрый ведет ее вперед, крепко держа за руку.

— Твое дело сейчас — договориться с актерами и хористами, — сказала она Эльберу. — Все должно выглядеть так, словно ты в самом деле работаешь с участниками будущей драмы, но все держишь в строжайшей тайне. В глазах короля — и всех остальных — это будет выглядеть так, словно ты из кожи вон лезешь, чтобы побыстрее осуществить постановку и отправиться за сокровищами Королевств, как и обещал… Актерам же скажи, что от них практически ничего не требуется, кроме как являться в Килву к назначенному сроку, и ты готов им за это щедро платить.

— Не выйдет, — возразил бритунец. — Во-первых, относительно «щедрой оплаты»: откуда я возьму столько денег?

— Аргеваль предоставит тебе любую сумму в разумных пределах, — невозмутимо отозвалась Соня. — Что еще тебя смущает?

— Главным образом, как заставить всех этих людей хранить молчание. Да они на всех углах станут рассказывать о том, что драматург — настоящий сумасшедший, который понятия не имеет, как проводятся репетиции, и это вызовет вполне оправданные подозрения. Никакими деньгами невозможно добиться того, чтобы…

— Актеры не трепали языком? — усмехнулась Соня. — Но ты можешь вводить их в курс дела, я не знаю, как там все это у вас происходит. Работай с ними так, как они привыкли, но только следи за самим собой! Постарайся удерживать свой дар в узде, чтобы они раньше времени о нем не узнали.

Сама она вновь направилась к Ликенион, которая пребывала в смятении, не успевая разобраться в нагромождении событий, среди коих единственным светлым пятном было возвращение Аггу — живого и невредимого. Молодой князь потребовал во что бы то ни стало разыскать его невесту, бесследно исчезнувшую Араминту, и этим вовсю занималась охрана Бельверуса.

— Надеюсь, ты не изменила своего решения действовать со мной сообща? — спросила Соня. — Ты обещала позаботиться о деньгах — так вот, они нам нужны срочно. Я хочу выступить в поход за сокровищами, скажем, через пару седмиц. Тебя это устроит?

— Меня? — окончательно растерялась Ликенион. — Но… так скоро?

— Слушай, милая, если ты что-то имеешь против, никто тебя за уши в Дарфар не тянет. Или ты считаешь, что в Бельверусе я никому не могу предложить того же, что и тебе? Ишуму, например — да он из шкуры выпрыгнет, лишь бы сказочно преумножить свое состояние. Я уж не говорю о короле…

— Нет, — в панике заверещала Ликенион, — о, Соня, нам больше никто не нужен! Ты не можешь так поступить со мной! Знаешь, ведь ко мне тут являлся один человек, который требовал выдать ему тебя. Он едва меня не прикончил, — она оттянула высокий ворот платья, показав Соне багровые синяки на точеном хрупком горле. — Я так испугалась! Но даже силой он не смог вырвать моего согласия предать тебя. Более того, он пообещал найти того ванирского раба в обмен на то, что я заманю в ловушку тебя и Эльбера. Сказал, что может это сделать. Но и тогда я не поддалась на его уговоры, — вдохновенно лгала Ликенион. — Ютен пришел в бешенство, но ему ничего не оставалось, как убраться не солоно хлебавши!

Ютен. Ютен уже здесь, в Бельверусе. У Сони упало сердце, хотя чего ж еще было ожидать от графа?

— Он приходил к тебе один?

— Ну, конечно. Наверняка тоже хочет заполучить сокровища Города! Но я ему не позволю! Мне… то есть нам с тобой, они самим пригодятся. Мы станем самыми богатыми и могущественными женщинами в Хайбории!

Да уж, подумала Соня. Хорошо бы, для начала, остаться просто живой женщиной. И все-таки, ей, похоже, в последнее время везет — не сообрази она сегодня поговорить с Ликенион, то не узнала бы о появлении графа-жреца. А так хотя бы отдает себе отчет, чего следует опасаться.

— Считай, что я оценила твою преданность нашим дружеским отношениям, — натянуто улыбнулась она. — А что, этот Ютен, в самом деле, может отыскать ванира?

— А как же. Ютен из Асгарда мне и продал его когда-то. Если теперь он не поторопится, мой раб найдет его первым, и, можешь поверить, разорвет на куски. Они люто ненавидят друг друга.

Это было бы замечательно, мысленно вздохнула Соня. Огден, как, пожалуй, никто другой, имеет право доставить себе удовольствие, сполна расплатившись с графом за всю боль и страдания, которые вытерпел по его вине, за своих сгоревших заживо птенцов и простых подданных, верных своему необычному господину. Наверное, стоит предупредить ванира, и сделать это нынче же после заката, отправившись к гробнице Гларии. И, конечно же, Эльбер тоже должен быть в курсе происходящего — как знать, не соберется ли Ютен прежде всего поохотиться за иллюминатом? До заката, прикинула она, еще полно времени! Она успеет принять все меры, необходимые для безопасности ее друзей.

Вот только, спохватилась она, не стоит сообщать Эльберу, где именно находится убежище Огдена. Такое «варварство» вызовет у него вполне понятную ярость.

* * *

— Я пойду туда вместе с тобой, — выслушав Соню, решительно сказал бритунец. — Неужели ты полагаешь, что я могу бросить тебя на произвол судьбы и оставить один на один с этим кровососом, как бы ты ни обольщалась на его счет?!

— Только тебя мне там не хватало! Огден ни за что не причинит мне вреда после того, как я добровольно поделилась с ним кровью. Он сам так сказал. Мне нечего бояться.

— И ты ему веришь, — покачал головой Эльбер. — Ох, Бара, ты просто теряешь голову, едва речь заходит об Огдене! Неужели его чары так действуют на тебя?

— Ни его, ни чьи иные, — отрезала воительница, стремясь положить конец бесплодному спору. — Не ревнуй… и не обольщайся! Мужчины, что живые, что мертвые, не могут мне дать ничего такого, чего я сама не сумела бы добиться для себя.

Все-таки она достаточно хорошо знала Эльбера, чтобы в нужный момент суметь уязвить его и вынудить, тем самым, оставить ее в покое.

— Ой, да кто тебя держит, лезь хоть в петлю головой ради очередного доказательства своей независимости и самостоятельности, — обиженно воскликнул он. — Хочется побыстрее оказаться в пасти вампира?! На здоровье. Надеюсь, это доставит тебе удовольствие.

«О, круглоглазый, — вздохнул про себя Таймацу, — даже будучи величайшим чудом в мире, как же ты по-человечески недалек! Эта женщина защищает тебя, как может, как умеет, а ты слышишь в ее словах только личное оскорбление!» Относительно себя самого он не сомневался. Он будет сегодня ночью там, куда намерена отправиться Соня, и ничем не выдаст своего присутствия, если не поймет, что оно ей необходимо. Но если дело примет опасный оборот, она может рассчитывать на него. Только сначала… Осенняя Луна вдруг отчетливо ощутил, что должен кое о чем поговорить с нею. Он не знал, почему это так, но испытывал странное чувство, будто струйка песка в часах его собственной жизни становится все более тонкой.

Он сделал Соне знак выйти из особняка.

— Я хочу поговорить с тобой о Гларии.

Это было несколько неожиданно. Да простят ее боги — поначалу воительница слушала островитянина не слишком внимательно, в ее голове роились тысячи совсем иных мыслей, которые требовалось привести в порядок, и более того, она не понимала, с чего вдруг именно сейчас Осенней Луне пришло на ум затеять подобный разговор.

— Помнишь, я сказал тебе, что она умерла, а ты тогда мне возразила, сравнив ее уход с тем, как Эльбер покинул Бельверус и жил в племени? Но это совсем разные вещи, и я хочу, чтобы ты правильно поняла меня. Эльбер просто обладает счастливым свойством перевоплощаться, принимая разные образы. Но не Глария, у которой была всего одна жизнь, цельная, как монолит, и одна любовь, утрату которой ничто не могло возместить. Когда я принес ее сюда, с ней происходило нечто странное. Она выглядела… окоченевшей, деревянной. Все ее мышцы были не расслаблены, как при обмороке, а невероятно напряжены. Она была худая… руки и ноги — как тростинки. А глаза совершенно пустые, словно из нее выпили душу. Я давал ей отвары, которые поддерживали в этом теле жизнь, и несколько позже она начала вставать и ходить, но словно во сне. Она двигалась, как привидение, или застывала и подолгу стояла неподвижно, глядя прямо перед собой. Это трудно описать словами, но даже на меня она наводила трепет, когда я видел ее такой.

— Она сошла с ума, — рассеянно отозвалась Соня, подводя итог. — Ты это хочешь сказать? Я слышала, некоторые безумцы ведут себя именно так.

— В другое время, — продолжал Таймацу, — она начинала тихо, мучительно стонать и плакать, просто заливаясь слезами, протягивала руки к чему-то или кому-то, видимому лишь ей одной. Когда я подходил к ней, она прижимала палец к губам и говорила: «Тише. Слышишь? Он зовет меня… я должна найти его». И она не успокаивалась, пока я не делал вид, будто ищу вместе с нею. А наутро она ничего не помнила. Когда я спрашивал ее, куда она ходила и что делала, она не могла мне ответить и не понимала, чего я от нее хочу. Мои расспросы ее только огорчали. Но я не сомневался ни тогда, ни теперь, что ее сны вовсе не были фантазией безнадежно больного ума! Глария словно выпадала из времени, которое текло для нее иначе, нежели для других людей, и пребывала в трансе, но больна она не была, вовсе нет! Я выяснил это, догадавшись попробовать расспросить ее во время тех ночных перемещений.

— Ты хочешь сказать, что с ней все было в порядке? Но нормальный человек так себя не ведет.

— Она вдруг принималась говорить на языке, которого нет в числе известных мне хайборийских наречий, и которым Гларии просто негде было овладеть. Такое не объяснишь помешательством. У меня создавалось впечатление, будто в ее теле не одна, но сразу две разных души, два существа, сущности, тайны.

— Тот, кого она искала… конечно же, Эльбер?

— В том-то и дело, что нет, хотя порой она звала и его тоже. Но чаще называла другое имя. Не Эльбер. Элгон.

Соне вдруг стало так жутко, что она невольно обхватила себя руками за плечи, унимая дрожь, как под порывом ледяного ветра. Об Элгоне Глария понятия иметь не могла!

— А себя саму называла Маргиад.

— О, нет, — выдохнула Соня. — Маргиад мертва не одну сотню зим!..

— В том-то и дело. Но я сам узнал об этом значительно позже, от тебя и Эльбера. Видишь ли, Соня, духи умерших в те моменты, когда защита человека ослаблена, способны проникать в нас и уносить в свое прошлое. Такова природа вещих снов, ночных кошмаров и тех странных состояний, когда в незнакомом месте ты вдруг отчетливо чувствуешь, что уже бывал здесь когда-то прежде. В теле Гларии, где Маргиад чувствовала себя желанной гостьей, она двигалась. Она вспоминала. Желанной, — повторил он, явно добиваясь, чтобы Соня вполне поняла его, — потому что в иное время, когда дела пошли лучше, и Глария осознавала себя саму, это причиняло ей страшную боль. Такую, что я, наконец, был вынужден притупить эту, настоящую, память и создать Кейулани.

— С помощью тех же ухищрений, какими пользуется Эльбер, чтобы изменить внешность?

— Не совсем так. Я добивался, чтобы прежде всего изменилась самая ее суть. Образ старой знахарки примирил обе мятущиеся души, живущие в ней. Она с головой ушла в то, что увлекло ее, посвятив жизнь страдающим людям, и успокоилась. Почти прекратились сны и ночные хождения. Для этого я тоже давал ей очень сильные снадобья, которые погружали ее в глубочайший сон, и в это время говорил с нею, открывая секреты Пути целительства — так получается надежнее и быстрее. Усвоенное во сне не только не забывается, но становится для человека чем-то совершенно естественным, так что, бодрствуя, он способен легко применить все то, что узнал… Я внушил ей, что она — старая женщина Кейулани, и Глария стала выглядеть и двигаться соответственно этому образу. Лишь очень постепенно я начал позволять ей снова вспоминать саму себя. Но я так и не знаю доподлинно, с чем, на самом деле, Единый пожелал, чтобы я столкнулся.

— Я тоже видела сны об Элментейте, вещие сны, которые потом сбылись в точности. Там, в Городе, мне явился дух Маргиад — мне и Эльберу. Девушка-королева передала мне камею Сына Света…

— Да, когда вы мне об этом рассказали, я был потрясен. Слишком много совпадений, чтобы можно было от них отмахнуться и назвать случайностью.

— Эльбер еще сказал, что Маргиад и Глария внешне — одно лицо, как единоутробные сестры. И в жизни каждой из них присутствовал мужчина-иллюминат, к которому и та, и другая пылали безответной любовью. Элгон не мог забыть свою Мерулу, королеву-рабыню, Эльбер же вообще не способен хранить верность только одной женщине. Спустя века все повторяется почти в точности. Элгон погиб, и Маргиад считали по отношению к нему предательницей, хотя на самом деле она даже в мыслях никогда не изменила ни ему, ни самой памяти о нем. Эльбер прошел через позор и изгнание, а Гларию полагал отвергнувшей, оттолкнувшей его… Таймацу, кажется, я все равно чего-то не понимаю!

— Маргиад так и не обрела покоя. Мы на Островах считаем, что, когда человек приходит в мир, в него вселяется душа кого-то, умершего прежде. И есть такие люди, которые сохраняют память о своих предшествующих воплощениях, либо хотя бы отрывочные образы оттуда.

—– Но я, например, не помню решительно ничего. Хотя, согласно этой идее, я тоже была раньше…

— О, да. Все это очень, очень сложно, Соня. Я хочу предупредить тебя…

— О чем?

— Об Огдене.

Вот еще один невероятный, резкий переход! У Сони просто голова пошла кругом.

— Не принимай его вечность, даже если такая мысль уже приходила тебе на ум. Не делай этого ни при каких обстоятельствах, помни, здесь кроется опасная ловушка. Тело — лишь оболочка, временное пристанище, и каждому из нас Единый определяет срок, когда мы должны его покинуть. Препятствовать этому не следует, ибо так ты отвергнешь свое более великое, истинное будущее. Поверь, это не то, чего ты для себя ищешь и ждешь.

— Мне не нравится, как ты это говоришь, — вырвалось у Сони. — Осенняя Луна, что с тобой? Ты словно прощаешься со мною! Ты выглядишь таким печальным! Это… из-за Гларии? — вдруг поняла она. — Ты ведь ее любишь, верно? Ты так много сделал для нее! И сейчас, когда ты рассказывал о ней…

— Из-за Гларии? — искренне удивился Таймацу. — Она удивительная женщина, я отношусь к ней как к сестре, и она заслуживает всей возможной нежности и тепла, какое только способен дать ей мужчина, но не я. Мы, уж точно, вовсе не созданы друг для друга.

Сердце Сони замерло и сжалось. Пожалуй, впервые, пристально взглянув в непроницаемые узкие глаза Осенней Луны, Соня отчетливо осознала: да ведь сердцем этого человека владеет вовсе не Глария, а… она сама! Он любит ее, по-настоящему, безгранично и преданно! Ни пылающая, как яркий факел, страстность Эльбера, ни темное, яростное стремление обладать ею, которое испытывал граф Ютен, не могут сравниться с силой и чистотой тех чувств, которые заключены в душе Призрака с Островов. И лишь он один хранил молчание об этих чувствах, ничего от нее не добиваясь и не требуя. Об этом стоило подумать! Но, ради всего святого, не сейчас. Позже, когда она разберется с иными, более насущными сложностями. Ей нужно спешить, если она хочет застать пробуждение ванира, а завтра — или даже сегодня ночью, как только вернется в особняк — она продолжит разговор с Таймацу.

— Подожди… подожди немного, всего несколько часов, — тихо сказала Соня. — Может быть, мы когда-нибудь вместе увидим твои Острова.

* * *

Как удачно все сложилось, подумала Араминта, мысленно поблагодарив богов за такое везение.

Соня ушла, кажется, о чем-то серьезно поспорив перед этим с Эльбером… который решил не сопровождать ее. Он остался… он и она, Минта, благо ей позволили задержаться в особняке. Теперь остается собрать все свое мужество и сделать, наконец, единственно важный и верный шаг, к коему она давно готова. Ради Гларии, ради ее памяти, и Эльбера, и себя самой — она должна признаться ему в своих чувствах. Девушка нервно облизнула пересохшие от волнения губы.

Она не слышала ничего, кроме грохота крови в ушах, когда, почти теряя сознание от смущения, вошла к Эльберу и остановилась на пороге комнаты.

— Что тебе, крошка? — спросил он, заметив ее присутствие. Теплые, чуть прищуренные глаза смотрели внимательно и весело. Он рад ее видеть? Несомненно. Все так, как и должно быть.

— Я пришла, чтобы сказать… Я давно собиралась… Важно, чтобы ты узнал: я люблю тебя.

— Ну, отлично. Я тоже люблю тебя, — отозвался он. — Ты смелое создание, и я никогда не забуду, сколь многим тебе обязан.

— Нет, — она покачала головой, — я не о том. Не о… просто добром отношении и прочей ерунде. Я хочу принадлежать тебе, как женщина — мужчине.

Она шагнула к нему и, с силой обхватив за шею, прижала губы к его плотно стиснутым губам. Затем, отпрянув, слабо улыбнулась, ожидая ответных действий с его стороны.

— Ничего себе, — выдохнул он. — Невероятно!

— Может, ты думаешь, что я слишком молода для тебя? Но я давно не ребенок. В моем возрасте большинство девушек уже замужем. И я совершенно уверена в своих чувствах, — Араминта полагала, что зашла слишком далеко, чтобы можно было отступить.

— Прекрасно, — протянул Эльбер. — Тогда докажи мне это.

— Чем д-доказать? — запинаясь, произнесла она, затравленно глядя на него и не понимая, чего он еще хочет.

Лицо Эльбера вдруг показалось ей совершенно чужим, а он внезапно крепко обнял ее, и она почувствовала его настойчивый язык у себя во рту, так глубоко, что начала задыхаться. Хуже того, его властные руки жадно и грубо шарили по ее груди. Минта отчаянно рванулась, оттолкнула его и с остервенением вытерла губы ладонью.

— В чем дело? — спросил он. — Чем ты недовольна? Если ты любишь меня, то должна быть готова отдать мне не только душу, но и тело, спать со мной, заниматься любовью так же, как это делают, скажем, лошади и собаки!

Минта молчала, в ужасе от его слов и не зная, как поступить.

— Будь я тем мужчиной, которого ты в самом деле любишь, это было бы для тебя абсолютно естественно, — улыбнулся Эльбер. — Ты бы хотела и ждала от меня именно таких действий.

— Я могла бы научиться, — прошептала она, опустив глаза.

— Милая, таким вещам не научишься, истинные чувства или есть, или нет. Одно могу сказать твердо, да ты уже и сама понимаешь, что я прав: я — не тот, кто тебе нужен, а когда он появится, ты безошибочно его узнаешь. Если не станешь снова себя обманывать, — добавил он. — Это я тебе обещаю.

— И ты не сделал бы со мной ничего, если бы только я… сама не этого захотела? — спросила Араминта.

— У меня было много женщин, но видят боги, я никогда, ни одну из них не брал силой. Ну, все? Ты успокоилась?

Успокоилась?! Да он только что дал ей куда больше, позволив ощутить себя совершенно свободной! Теперь Минта просто обожала Эльбера и полностью доверяла ему.

— Спасибо, — радостно произнесла она. — Извини, что я вела себя, как дура.

…В том, что без сложностей не обойдется, Таймацу убедился раньше, чем это стало очевидно Соне.

Пробуждения Огдена ожидала не она одна.

Островитянин, неотступно следовавший за нею, определил присутствие еще двоих людей возле гробницы сразу, хотя сама Соня еще ничего не успела заметить, а если и успела, то не поняла, что именно ее настораживает. Впрочем, те двое тоже не заметили, как она подошла, потому что были полностью сосредоточены на другом. При иных обстоятельствах Таймацу немедленно оказался бы бок о бок с Соней и предупредил ее о новой опасности, но сейчас, в одном из двоих мужчин узнав Хэйдзи и прекрасно понимая, что это значит для него, он не смог вмешаться в ход событий сразу.

К этой встрече Призрак не был готов.

В небе угас последний солнечный луч, и могильная плита в склепе шевельнулась и сдвинулась.

— Сейчас, — одними губами прошептал Ютен, делая Хэйдзи знак приготовиться.

— Огден, берегись! — крикнула Соня, вырастая перед ними, как из-под земли, лицом к лицу. У нее был выбор — избежать опасной встречи с графом, исчезнув так же бесшумно, как появилась, пока тот не заметил ее, или прежде подумать о том, ради кого она здесь, собственно, очутилась.

— Займись баджангом сам, — коротко бросил Ютен Хэйдзи, не сводя с Сони глаз. — Я счастлив, что мы с тобой снова встретились, моя дорогая рыжеволосая красавица! Как это романтично, не правда ли? Похоже на тайное любовное свидание, ты не находишь?

— Не подходи ко мне, — предупредила Соня. — Не приближайся, Ютен!

— Да ну? — он саркастически приподнял брови, словно ее слова его лишь чрезвычайно позабавили. — А то что?

Яростный, полный злобы и боли, неожиданно высокий визг Огдена заставил ее вздрогнуть и на мгновение отвлечься. Вампир атаковал Хэйдзи, натолкнувшись на непреодолимую серебряную преграду, а то, что Соня отреагировала на его вопль, выпустив из поля зрения Ютена, позволило графу-жрецу броситься на нее и повалить на землю с торжествующим криком. Нелепая, непростительная ошибка едва не стоила ей жизни. Понимая, что Соня — чрезвычайно опасный противник, Ютен не замедлил закрепить преимущество, ударив ее головой о камень и заставив на какое-то время отключиться. Второго удара, впрочем, не последовало. Таймацу метнул нож. Лезвие дважды перевернулось в воздухе и по рукоять вошло в шею графа, перерубив серебряный оберег. Ютен выпустил Соню и затрясся в предсмертных судорогах. Огден воспользовался этим, жадно припав к его горлу.

Хэйдзи прямо взглянул в глаза Таймацу. До Огдена, будь тот хоть трижды баджанг, ему больше не было никакого дела. Но отступник, тот самый, за которым он столько долгих зим гонялся по всей Хайбории, теперь оказался в его руках, и Хэйдзи знал, что на сей раз ему не уйти…

И Таймацу знал это ничуть не хуже, поэтому просто стоял, опустив руки, не делая попыток сопротивляться или бежать. Упорство и мастерство его преследователя заслуживало награды. Хэйдзи не был его врагом, он лишь выполнял то, что был обязан исполнить. Ничего личного. Даже ненависти. Поменяйся они местами, Таймацу делал бы точь-в-точь то же самое и испытывал такие же чувства, поэтому прекрасно сознавал, что происходит сейчас в душе Хэйдзи. Когда-нибудь этому суждено было случиться. Осенняя Луна не ощущал ни страха, ни сожаления. Хэйдзи извлек ритуальный меч и протянул ему, показывая этим, что считает Таймацу заслуживающим достойной смерти.

Осенняя Луна благодарно склонил голову, принимая последний неоценимый дар, самую великую милость, какую только Хэйдзи мог ему оказать, и резким ударом вонзил остро отточенное лезвие себе в грудь, туда, где билось сердце.

В этот самый миг Соня очнулась — и увидела все, что произошло.

— Нет, Таймацу! Нет, пожалуйста, ты не можешь, не должен умирать! — Соня бросилась к нему, рухнув на колени над островитянином, обхватив руками его тело, не обращая внимания на то, что сама просто плавает в его крови, которой мгновенно пропиталась ее одежда. — О… зачем?!

Она опять опоздала. Он пришел сюда, чтобы защитить ее от опасности, а она не успела отплатить ему тем же.

Душевная боль сводила Соню с ума. Ее друг, воплощенная мудрость и верность, пожалуй, самый чистый, самый светлый из всех людей, которых она когда-либо знала…

— Не покидай м-меня, — рыдала она, и слезы смешивались с его кровью. Совершенно сломленная, она со стонами ползала возле остывающего тела, точно слепой детеныш, потерявший мать. — Таймацу…

— Соня, — Огден, утоливший первую жажду и теперь соображавший абсолютно отчетливо, подошел и встал рядом с нею, обняв воительницу за плечи. — Ты не потеряешь его. Посмотри на меня. Послушай.

Ее взгляд принял более осмысленное выражение, хотя пальцы по-прежнему сжимали руку Таймацу, которую у Сони не было сил отпустить.

— Он хранил меня, подобно доброму духу, — жалко всхлипывала она, содрогаясь от рыданий всем телом, — а я никогда не умела оценить это в полной мере…

— Он очень сильно тебя любил, — подтвердил Огден, — поверь, я знаю, что это такое, ведь я тоже однажды потерял всех, кто был мне дорог, и потом долгое время оставался один, окруженный лишь ненавистью и злом, пока ты не решилась принять меня таким, каким я являюсь.

Из ее груди вырвался долгий, протяжный вой, прервав речь Огдена и заставив того немного подождать, пока этот душераздирающий горький плач не утихнет.

— Соня, еще не поздно. Я могу вернуть твоего друга. И через несколько дней он поднимется, став подобным мне. Но только ты можешь это решить за него. Одно твое слово… одно слово — и Таймацу обретет вечность. Ведь он это заслужил, как никто иной.

Его голос с трудом пробивался к помутившемуся от отчаяния сознанию Сони, и она не сразу поняла смысл слов ванира.

— О, Соня, — упрямо продолжал тот, — нам надо спешить, пока сюда не сбежалась половина Бельверуса! Решайся скорее! Только одно слово!

Вместо этого с ее губ сорвался новый дикий, безумный, пронзительный крик, полный ужаса и горя. Но на самой высокой ноте он вдруг оборвался. Ставшее за какие-то минуты неузнаваемым лицо Сони со спутанными, слипшимися от свернувшейся крови волосами и глубоко запавшими глазами выглядело так, словно перед Огденом предстала не женщина, а воплощенное исчадие преисподней.

Охрипший от рыданий голос прозвучал глухо и невыразительно.

— Огден? Таймацу может вернуться?

— Да, если я инициирую его, сделав своим птенцом. Ты получишь возможность видеть его, говорить с ним каждую ночь, когда пожелаешь. Он не исчезнет, не превратится в тлен и прах, не станет добычей могильных червей, и ты останешься под его защитой навсегда, как и прежде. Ты сможешь сказать ему все, что не успела или не решилась, пока он был жив.

Искушение было огромным. По сути, Огден возвращал ей саму надежду.

— Почему… ты спрашиваешь моего разрешения? — она продолжала гладить остывающую руку Осенней Луны. — Какая тебе разница, что я скажу?

Новая волна боли уже накатывала на нее, грозя затопить с головой и лишить рассудка. Спазмы сжимали горло. С ними не было сил справляться.

— Никогда Мастер не создает птенца без сознательного, добровольного и безусловного, взвешенного согласия человека, который отдает себе полный отчет в том, каким изменениям подвергнется. Но это особый случай. Сам Таймацу не может ничего решить. Он мертв. Однако ты — самый близкий ему человек, по крайней мере, в Хайбории, а я полагаю, что и вообще в мире. Ты не сделаешь ничего такого, что было бы противно его собственной воле.

За всю свою жизнь Соня приобрела богатый, страшный опыт утрат. Ее мать, отец, один из братьев и множество других людей, которые были бесконечно дороги ее сердцу, один за другим ушли на Серые Равнины, покинули ее безвозвратно. Если же у нее имелся малейший шанс спасти кого-то из них, поддержать едва тлеющую искорку жизни, Соня, не задумываясь, делала это. Но, конечно же, такой возможности, как возвратить назад уже ушедшего, у нее не было никогда, и только от нее одной сейчас зависело, какое решение принять.

Окаменев от муки, она замерла, не двигаясь, не издавая больше ни звука, и наступившая тишина была более гнетущей, чем недавние вопли горя.

— Я смогу видеть его, быть с ним, полагаться на его помощь и защиту… Огден, князь Огден, ради самой себя я, конечно, с радостью бы на это согласилась. Но… не он. Только не Таймацу. Если выбирать между смертью и не-жизнью, он бы предпочел для себя смерть, и я не могу принять иное решение, каким бы заманчивым оно мне ни показалось. Я не могу обречь его существовать — но не иметь возможности когда-либо снова увидеть рассвет и радугу. Не могу допустить, чтобы он, обреченный на вечную ночь, каждое утро умирал, превращаясь в труп, а пробуждаясь, пил чью-то чужую кровь. Он не такой. Это было бы противно самой его сути. Если есть выбор, не быть совсем или подняться в образе вампира… Ты просил, чтобы я сказала только одно слово. Я говорю: нет, — ее голос сорвался и упал до хриплого, но отчетливого шепота.

— Я понял. Исчерпывающе. Я уважаю твое решение, — сказал Огден.

Ладонь Сони, дрогнув, легла на лицо Таймацу, закрыв ему глаза.

— Отнеси его домой, князь Огден.

— Ты сможешь идти сама?

— Я смогу, — произнесла Соня. — Я справлюсь.

Через труп Ютена она перешагнула так, слов но на ее пути была всего лишь сухая ветвь.